Сложный и ещё недостаточно ясный процесс становления кочевых форм скотоводческого хозяйства завершается в Средней Азии в первой четверти I тысячелетия до н.э. Новая форма хозяйственной деятельности обусловила существенные изменения почти во всех сферах материальной и духовной жизни, которые прослеживаются в то время в пределах всего степного пояса Евразии. Как и в других его частях, на рассматриваемой территории формируются новые культуры, характеризующиеся значительным сходством ввиду однотипности экономической основы и общности или родственности вовлечённых в этот процесс этнических массивов степного населения. Увеличение подвижности привело к племенным передвижениям и установлению разносторонних контактов, что способствовало быстрому распространению и усвоению на больших территориях проверенных практически новшеств. В рамках сложившегося к VIII или VII в. до н.э. (вопрос этот спорен) в степной зоне скифо-сибирского культурного единства ранние кочевники Средней Азии выступают как создатели самобытных черт и посредники в передаче достижений своим соседям.

С этого времени одним из важнейших, постоянно действующих факторов, определявших специфику исторического процесса, становится сосуществование и активное взаимодействие кочевого и осёдлого населения региона. Письменные источники содержат прямые указания на ведущую роль кочевников в событиях, приведших к образованию двух крупнейших государств древности — Парфянского и Кушанского, но об их создателях сообщают лишь скудные и отрывочные сведения.

Периодизация древней истории кочевого (и полукочевого) населения Средней Азии на основе каких-либо кардинальных вех внутреннего развития общества сейчас невозможна. Но известные нам факты политической истории дают право условно выделить четыре периода: 1) (VIII?)VII-IV вв. до н.э., условно называемый «сакским» временем (видимо, точнее его следует называть «сако-массагетским»); 2) III-I вв. до н.э. — время, характеризующееся крупными племенными передвижениями и возникновением обширных государств с кочевническими династиями; 3) I-III вв. — время максимальной экспансии и последующего распада этих государств; 4) IV-V вв. — время появления в Средней Азии новых больших групп кочевников и возрастающего давления их на Иран и северную Индию.

Конкретные сведения о кочевниках Средней Азии впервые приводит Геродот, который частично использовал более ранние данные Гекатея, восходящие, как предполагают, к персидским первоисточникам. Здесь чётко разделяются две группы племён: массагеты и саки, что повторяется и у более поздних авторов и подтверждается археологическими данными.

[ Саки. ] ^

Сведения античных авторов о саках ограничены и отрывочны. Но, судя по некоторым указаниям Геродота [VII, 64] и Плиния [VI, 50], сам термин «саки» носил собирательный характер: так персы именовали все кочевые племена Евразии, похожие на «собственно саков» [Пьянков И.В., 1968; 1985]. Но одновременно это было и самоназванием вполне конкретной группы, которая локализуется на правобережье Сырдарьи, за Согдом. В древнеперсидских надписях саки первоначально фигурируют как нечто единое, но затем появляются три их группы: саки-хаумаварга, саки-тиграхауда и «заморские» (парадарайя). «Заморскими» именовались, видимо, европейские скифы, которые к данному тому отношения не имеют. По поводу двух других групп и остальных племён существует много гипотез [Обзор литературы см.: Литвинский Б.А., 1972б. С. 158-174]. Саки-хаумаварга соответствуют, очевидно, племенам, покорённым ещё Киром II, тогда как саки-тиграхауда были подчинены в результате похода Дария I в 519/518 г. до н.э. Установить места их обитания затруднительно ввиду отсутствия конкретных данных о маршруте похода. К тому же, мнения исследователей расходятся: чаще всего саков-тиграхауда отождествляют с массагетами, жившими в Закаспии [Herrmann A., 1920; Junge J., 1939; Струве В.В., 1968. С. 51-66; Дандамаев М.А., 1963а], хотя высказывались и соображения о локализации их в северо-восточной части Средней Азии — на территории Шаша (район Ташкента), северной Киргизии и юга Казахстана [Григорьев В.В., 1871. С. 50-59; Акишев К.А.,

(13/14)

Кушаев Г.А., 1963. С. 16-20]. Правда, К.А. Акишев считает, что территория саков-тиграхауда, кроме названных областей, включала на западе южное Приаралье и на востоке — Горный Алтай [Акишев К.А., 1978. С. 5]. Данных для решения этого вопроса ещё недостаточно.

Границы земель хаумаварга (амюргийских скифов Геродота) в источниках также не указаны, что при неясности некоторых других сообщений о саках привело к появлению различных гипотез, согласно которым они занимали Памир и даже области до Гиндукуша [Herrmann A., 1920. С. 1772; Junge J., 1939. S. 83; Пьянков И.В., 1985]. Основными аргументами служат упоминание «скифского берега» во фрагменте Гекатея о Каспапире — городе Гайдаров, указания на саков и каспиев в 15-й сатрапии Ахеменидского государства и упоминание саков вместе с бактрийцами. Однако все эти доводы не являются решающими, так как связь названия в узком значении с населением указанных территорий до II в. до н.э. в источниках не засвидетельствована. В то же время из китайских хроник известно, что до середины II в. до н.э. у северных склонов Тянь-Шаня и в Семиречье обитали племена, наименование которых (сэ или сэван, что может переводиться также как «цари сэ») бесспорно содержит в себе этноним саков [ЦХШ, гл. 96А; Бичурин Н.Я., 1950б. С. 190]. Таким образом, территория северо-восточной группы саков простиралась далеко за пределы среднего течения Сырдарьи, возможно, вплоть до Джунгарии.

Ряд отрывочных и косвенных данных свидетельствует о том, что хозяйство саков основывалось на разведении овец и лошадей; относительно характера кочевания сведений нет. Археологические материалы говорят о том, что уже в раннее время в среде саков сложилось имущественное неравенство. Источники акцентируют внимание, как правило, на военных качествах саков прежде всего как конных лучников, которые часто фигурируют в составе войск Ахеменидов, где (вероятно, вместе с бактрийцами) составляют основную массу кавалерии. Вооружение их по Геродоту [VII, 64] состояло из луков, кинжалов и боевых топоров. Известия о защитных доспехах относятся только ко времени похода Александра Македонского. Военному делу обучались и женщины: они так же, как мужчины, обращаясь в притворное бегство, стреляли на скаку из лука назад.

На территории Средней Азии существовали крупные племенные объединения, о которых античные авторы имели очень смутные сведения. Так, сохранилось сообщение, носящее легендарную окраску, о войнах между саками и мидийцами из-за Парфии и уводе пленных на Сырдарью. Тем не менее, многократные упоминания в Авесте о набегах кочевников с севера подтверждают военную активность их в южном направлении; возможно, именно они фигурируют в тексте в качестве одной из «напастей» Согда. Против саков совершали походы Ахемениды, хотя успехи их не следует преувеличивать: Кир II подчинил лишь какую-то, возможно локальную, группу — саков-хаумаварга. Предполагать распространение его власти на Семиречье оснований нет. Зависимость же кочевников, обитавших в среднем течении Сырдарьи, вероятно, была ограничена; во всяком случае при Дарии III саки были лишь его союзниками, выставлявшими вспомогательный отряд во главе со своим предводителем. Участие их в более ранних военных предприятиях Ахеменидов на западе могло носить подобный же характер. В античной традиции сохранилось представление о распространении власти Ахеменидов только до Сырдарьи [Страбон, XI, XI , 4].

Вопрос о происхождении саков ещё не разрешён. Некоторые факты — в частности, особенности физического типа и господство западной ориентировки погребённых — рассматриваются как свидетельство в пользу генетической связи их с носителями андроновской культуры [Бернштам А.Н., 1952. С. 210; Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963. С. 121, след.; Исмагулов О., 1982]. Это следует считать наиболее вероятным, но реальная преемственность в археологических памятниках — с переходными стадиями — не прослёжена.

Язык саков принадлежал к числу восточноиранских . Это установлено по дошедшим до нас именам и подтверждается исследованиями более поздних диалектов, распространённых в припамирских областях, где по ряду данных обитали потомки саков. Однако этимология названия неясна (наиболее вероятной следует считать предложенную Бейли — «сильные») [Bailey H.W., 1958. Р. 133]. Физический тип саков, установленный по материалам из погребений, был европеоидным (памиро-ферганский и андроновский), но в ряде районов — с незначительной монголоидной примесью [Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972. С. 111-141].

Южнее ареала сакских племён, на территории восточного Памира, известны памятники кочевого населения, культура которого также характеризуется «скифскими» чертами, но во многом своеобразна [Бернштам А.Н., 1952. С. 286, след.; Литвинский Б.А., 1972б]. Обитание этих племён носило здесь, по-видимому, сезонный характер. Использовались высокогорные летние пастбища, а зимовки располагались, очевидно, где-то восточнее или северо-восточнее. [1] Эти племена отличались от саков по физическому типу: они также были европеоидными, но совершенно другой группы, непредставленной в более северных областях. Различное происхождение отражается и в некоторых, археологических данных, в частности, в господстве скорченного положения погребённых, что, будучи устойчивой и характерной чертой, не может считаться лишь архаизмом.

[ Массагеты. ] ^

Массагеты, по сообщению Геродота [I, 201, 202, 204], занимали значительную часть равнины, лежащей восточнее Каспийского моря и за Араксом. Рукав Аракса следует идентифицировать с Узбойским руслом Амударьи, поскольку Геродот пишет что впадает он в Каспийское море. Относительно Аракса указывается также, что на нём имеются большие острова, обитатели которых питаются кореньями, рыбой и одеваются в тюленьи шкуры, а большинство

(14/15)

русел его теряется в песках. Относил ли Геродот все это население также к массагетам, из текста неясно. Но Страбон [XI, 8, 6, 7], использовавший и данные Гекатея, определённо делит массагетов на четыре группы: равнинную, болотную, островную и горную. Однако, судя по его сведениям, племена последних трёх групп не были кочевниками. Можно, правда, предположить их политическую зависимость от массагетов. О восточной границе массагетов имеются несколько более поздние сведения у Эратосфена [Страбон, XI, 8, 8], сообщающего, что массагеты обитают вдоль Окса, западнее Согдианы, и у историков Александра Македонского, упоминающих о соседстве их с Хорезмом. Северные рубежи массагетов неясны, но указание Геродота, что они обитали «напротив исседонов», позволяет искать их даже за пределами Средней Азии. Неудача последнего похода Кира II на массагетов (530 г. до н.э.) свидетельствует о том, что ахеменидское войско встретило здесь сильного противника [Геродот, I, 201-214]. Подробное изложение и анализ разных версий этого похода давались неоднократно [Dunker H., 1877. S. 378 sq.]. Но наиболее вероятной представляется версия, согласно которой поход был направлен в южную часть Закаспия [Herrmann А., 1920. S. 1785; Junge J., 1939; Idem., 1944. S. 37; Пьянков И.В., 1964].

Из сообщений Геродота и Страбона очевидно, что под названием «массагеты» античные авторы объединяли различные группы племён, заметно отличавшихся друг от друга по хозяйству и образу жизни. Точных сведений о большинстве из них явно не имелось, и сам термин носил прежде всего собирательный характер. Но, как и в случае с саками, надо полагать, что одновременно это было также наименование какой-то вполне определённой, ближайшей и наиболее знакомой их части. По словам Геродота, это были кочевники, сходные со скифами по образу жизни и одежде. Основу их хозяйства составляло разведение овец, хотя упоминается также рыболовство, распространённое, очевидно, лишь у племён, обитавших по берегам Каспийского моря и Амударьи. Косвенные данные указывают на значительное количество лошадей у массагетов, упоминаются повозки, в которых жили женщины, что тоже свидетельствует о подвижности и обитании их в равнинной части Закаспия. Страбон специально подчёркивает, что земледелия здесь не было, следовательно, система хозяйства была приспособлена к естественногеографическим условиям.

В представлениях современников массагеты были хорошими конными и пешими воинами. Вооружение их состояло в основном из луков со стрелами, копий, боевых топоров, упоминаются также кинжалы. Об оборонительных доспехах говорит только Страбон, что как будто свидетельствует об относительно позднем их появлении. Но уже Геродот упоминает нагрудные панцири (?) для лошадей. В качестве одной из особенностей массагетов Геродот отмечает господство у них изделий из меди (очевидно, из бронзы) и золота при отсутствии железа и серебра. Но в последние века до нашей эры положение, очевидно, изменилось, так как Страбон сообщает лишь о малочисленности железа.

У Геродота имеются сведения, что массагеты почитали Солнце и приносили ему в жертву лошадей, считая, что быстрейшему из всех богов подобает быстрейшее животное. Этот текст даёт основание предположить, что у массагетов существовала какая-то форма поклонения Митре. Относительно языка массагетов можно судить лишь по дошедшим до нас именам и этнониму «массагеты». Они носят восточноиранский характер, хотя этимология названия, несмотря на разные попытки истолкования, остаётся неясной (два основных толкования — «рыбоеды» и «великие саки» — в равной мере сомнительны) [Henning W.В., 1951. Р. 23, note 2]. Согласно античной традиции, в обычаях массагетов сохранялись некоторые архаические пережитки. Так, имеются сообщения относительно общности жён при наличии моногамии, что может быть свидетельством непрочности парной семьи. Однако неясно, в какой мере это было общим явлением. Осторожно следует подходить и к рассказу о том, что лучшей смертью для лиц преклонного возраста было убийство их соплеменниками и последующее съедение вместе с бараниной. Скорее здесь можно видеть отголосок какого-то варианта ритуального каннибализма. Вероятно, более достоверны сведения относительно выбрасывания трупов умерших от болезней на съедение зверям.

Собирательность терминов, которыми античные авторы называли ранних кочевников Средней Азии, выступает в трудах историков походов Александра Македонского, где при описании одних и тех же событий принимавшие в них участие кочевники именуются то скифами, то массагетами, то дахами.

[ Дахи и Парфия. ] ^

Первое упоминание о дахах имеется в так называемой антидэвовской надписи Ксеркса в Персеполе [Kent R.G., 1937], где они фигурируют в перечне подвластных племён и народов перед саками. Однако это не даёт определенных указаний на места их обитания. Геродоту они, очевидно, не были известны, но, может быть, его первоисточники включали их в состав массагетов или саков. [2] Историки походов Александра Македонского неоднократно упоминают дахов в составе войск Дария III и Бесса, а также при изложении событий, связанных с попытками Спитамена, опираясь на поддержку кочевников, освободить Согдиану. Из слов Квинта Курция [VIII, 1, 8], что правитель Хорезма объединился с соседями по территории — массагетами и дахами, очевидно, что они жили вблизи низовьев Амударьи. Имеется также сообщение Арриана [III, 28], что дахи — это народ, живущий у реки Танаиса, т.е. Сырдарьи. Но сравнительно подробные сведения о них впервые приводит Страбон, использовавший более ранние источники (в частности, несомненно, Аполлодора) (Behr A., 1888. Р. 10]. По данным Страбона [XI, 7, 1; 8, 1-3; 9, 2], дахи обитали восточнее Каспийского моря — от побережья до неназванной области, лежащей севернее Арии; соседями их на востоке были массагеты; южнее простиралась пустыня, отделявшая их от Гиркании и Парфии. Имелось три племени, из которых самым западным были парны; они переходили пустыню и совершали набеги на Гирка-

(15/16)

нию, Нисайю и «парфянские равнины». Аршак с кочевавшими по Оху (под которым, несомненно, подразумевается Атрек) парнами завоевал Парфию. Упоминает Страбон также о мнении, что парны переселились сюда из области над Меотидой, но сомневается в его достоверности.

Контекст сообщения Страбона и некоторые детали показывают, что здесь отражено положение, существовавшее перед образованием Парфянского государства. Сопоставление более ранних известий с его сведениями показывает, что места обитания дахов изменились. Более поздние источники как будто указывают на продвижение их ещё далее на юг. Так, у Оросия [I, 2, 43] они упомянуты вблизи гор, тянущихся в Парфии и Гиркании, а у Тацита [XI, 10] — у северной границы Арии.

Создателями Парфянского государства были Аршакиды — династия несомненно кочевнического происхождения. Это общепризнано, хотя в интерпретации разных версий возникновения этого государства, приводимых античными авторами, существуют расхождения. Наиболее достоверные сообщения Страбона [XI, 9, 2], восходящие к вполне надежному первоисточнику — Аполлодору, связывают Аршакидов с парнами. О деятельности первых представителей этой династии и в особенности о предшествующих событиях имеются крайне ограниченные и противоречивые известия, что породило множество гипотез, догадок и реконструкций; даже в отношении имени её основателя нет полного единства мнений, хотя, по всей видимости, это был Аршак I [Wolski J., 1950; Кошеленко Г.А., 1968. С. 53, след.].

Тем не менее, если проанализировать эти известия в аспекте истории Средней Азии, то вырисовывается связь разрозненных фактов, отражающая определённый и, очевидно, закономерный процесс. В конце IV или, вернее, в начале III в. до н.э. севернее Гиркании и Парфии появляется сильная группа дахских племён, передвинувшаяся сюда откуда-то с северо-востока. Сведений о причинах этого перемещения нет, но можно предполагать, что оно было одним из проявлений общей реакции на греко-македонское завоевание Средней Азии. Некоторое время эти племена совершали систематические или периодические набеги на близлежащие земледельческие области. Из сообщения Страбона о своеобразных условиях мирных соглашений можно вывести заключение, что правители этих областей предоставляли дахам право грабежа осёдлого населения. При отсутствии иных сведений это заслуживает внимания как показатель характера отношений между коренными жителями и селевкидскими наместниками. Но набеги были лишь первым этапом широкого и, как видно из последующих событий, целенаправленного наступления на юг.

С поворотным моментом второго этапа этого наступления связано начало «парфянской эры» — термин, вошедший в употребление позднее. Принятие его для династийного летосчисления предполагает в качестве исходного события приход к власти первого или во всяком случае наиболее значительного из ранних представителей правящего дома, что произошло в городе Ассаке в области Астауэне в 247 г. до н.э. [Исидор Харакский. Парфянские стоянки, II], когда Аршак провозгласил себя царём. Таким образом, в это время во всяком случае часть парнов находилась уже не где-то за пустыней, а в земледельческом районе, непосредственно граничащем с Парфией. То, что первый Аршакид принимает царский титул, причём не на далёкой кочевнической периферии, а в городе, весьма знаменательно: здесь достаточно ясно выступают цели его действий.

По сообщению Юстина [XVI, 4, 3], при Селевке II (246-226 гг. до н.э.) произошло отпадение Парфии от Селевкидов. Но вскоре в неё вторгся Аршак, убил парфянского правителя Андрагора, захватил власть и завоевал Гирканию, что ознаменовало собой завершение третьего этапа. Однако, когда в 228 г. до н.э. на востоке появился Селевк II, Аршак бежал к апасиакам, обитавшим, по сведениям Полибия [X, 28], между Оксом (Амударья) и Танаисом (Сырдарья). Правда, затем, как сообщает Юстин, ему удалось при помощи апасиаков или каких-либо других кочевых племён победить Селевка II, и день этой победы парфяне праздновали как начало своей независимости .

Так на протяжении сравнительно небольшого промежутка времени было создано первоначальное ядро Парфянского государства. Ведущая роль кочевых племён в этом процессе вполне очевидна. Очень показательно, что о сопротивлении населения земледельческих областей, вошедших в молодое государство, никаких указаний не имеется. Включение в него Парфии рисуется не как результат завоеваний, а как следствие победы над правителем. Очевидно, все эти события третьей четверти III в. до н.э. шли прежде всего в русле ликвидации последствий греко-македонского завоевания.

Следующий период в истории Парфянского государства характеризуется быстрой экспансией его при Митридате I. Вполне естественно, что это не могло быть результатом военных успехов одного племени — парнов — и даже всей дахской группы племён. Обширные завоевания и, главное, удержание подчинённых областей требовали значительных воинских контингентов, которые они вряд ли могли дать. В то же время отчётливая характеристика парфян у античных авторов как кочевников свидетельствует против сколько-нибудь заметной роли осёдлого населения в завоеваниях.

Многочисленные примеры активного участия дахов и других племенных групп во внутридинастийных смутах и сменах правителей известны во всяком случае вплоть до середины I в. н.э. Особенно отчётливо выступает их роль при Артабане III (II?) и его преемниках (Kahrstedt U., 1950]. Таким образом, даже отрывочные и случайные по характеру известия письменных источников наглядно показывают, что успехи и неудачи Аршакидов во многом определялись наличием или отсутствием поддержки со стороны не только дахов, но и других, соседних с ними кочевников. Они представляли собой глубокий тыл Парфянского государства, откуда оно постоянно черпало необходимые дополнительные воинские контингенты и в котором представители правящей династии и претенденты на престол находили себе убежище и действенную помощь в случае неудач. Среди племён, так или иначе участвовавших в этих событиях, фигурируют, кроме дахов, массагеты, апасиаки, а также тохары и сакаравлы. Последние от-

(16/17)

носятся к числу племён, пришедших из-за Сырдарьи и обосновавшихся где-то около Парфии и дахов.

[ Юэчжи и Кушанское царство. ] ^

Значительная роль кочевников очевидна и в сложении другого крупного государства античной Средней Азии — Кушанского. Дошедшие до нас известия письменных источников очень скудны и не менее противоречивы, чем в случае с Парфянским государством. Специфическую трудность составляет то, что, в отличие от парфян, кушаны фактически оказались вне поля зрения других существовавших в это время государств.

Основные сведения содержатся в китайских хрониках, которые кратко излагают историю переселения на запад больших юечжей, потерпевших поражение в борьбе с сюнну (хунну). Покинув под давлением последних свои земли в современной провинции Ганьсу, юечжи где-то в Семиречье (?) столкнулись с сэван (саками?). Победив их и заставив уйти на юг (в Гибинь — Кашмир), они на какой-то период закрепились здесь. Но вскоре затем появление с востока усуней, поддержанных хунну, вынудило их снова двинуться на запад, где они завоевали Дася (Бактрию) и обосновались севернее Амударьи. Эти сведения, повторяющиеся с разной степенью полноты в Шицзи и Хоуханьшу (ШЦ, 123, раздел о больших юечжах: ЦХШ, 61, биография Чжан Цяня; 96А, разделы о Гибини и больших юечжах; 96Б, раздел об усунях; Бичурин Н.Я., 1950б, С. 151, 179, 183, 184, 190, 191], восходят к отчёту Чжан Цяня, направленного императором Уди к юечжам с целью склонить их к союзу против хунну (он возвратился в Китай в 128 г. до н.э., затратив на обратный путь более года).

Зафиксированная в китайских источниках миграция юечжей проходила на территориях, лежавших вне поля зрения античных авторов. Возможно, они имели какие-то подробные сведения о её конечном этапе и последовавших затем событиях в Средней Азии, но до нас почти ничего не дошло. В античных источниках говорится лишь о том, что власть греков в Бактрии пала под ударами кочевых племён, пришедших из-за Сырдарьи. Страбон [XI, 8, 2] перечисляет четыре племени: асиев, пасиан, тохар и сакаравлов. Его данные, весьма вероятно, восходят к Аполлодору [Behr А., 1888. Р. 19]. Юстин [XLI, пролог; XLII, пролог] называет только сакаравлов и асиан, но, кроме того, упоминает об асианах как царях тохар и об уничтожении сакаравлов. Никаких подробностей о гибели Греко-Бактрийского государства нет, не приводится и дата этого события.

Таким образом, имеются определенные свидетельства того, что в движении на юг участвовал целый ряд, очевидно, различных племён. Однако одним из важных и нерешённых вопросов остаётся согласование между собой данных китайских и западных источников об этих племенах. Все попытки найти, например, для юечжей прямое соответствие в каком-либо из четырех племён, упоминаемых античными авторами в связи с этими событиями, не увенчались успехом, так как предлагавшиеся сопоставления неизменно встречали фонетические трудности. Расширение круга привлекаемых этнонимов и созвучных с ними топонимов натыкалось на те же препятствия и, сильно осложнив вопрос, всё же не позволило выйти за пределы шатких гипотез [Обзор главных гипотез, предложенных до 30-х годов нашего столетия, см.: Умняков И.И., 1940; 1946; Фрейман А.А., 1952]. Вопрос о происхождении тохар и сакаравлов по-прежнему следует считать открытым. Упоминания их у Птолемея, взятые сами по себе, ни в коей мере не доказывают, что они составляли часть кочевого населения Средней Азии. Прежде всего, мы не знаем, к какому времени относятся приводимые Птолемеем новые сведения о Средней Азии, но веских оснований считать их ранними нет, вернее, следует предполагать, что они восходят к каким-то первоисточникам I в. н.э. Локализация тохар и сакаравлов между Оксом и Яксартом [Ptolem., VI; VII; VI, 12; VI, 14] явно расходится с данными Страбона о приходе их из-за Сырдарьи. Очевидно, Птолемей отмечает местонахождение каких-то групп тохар и сакаравлов, отделившихся от основной массы в период продвижения на юг или после этого.

В китайских хрониках имеются сведения и о дальнейших событиях истории юечжей [Бичурин Н.Я., 1950б. С. 184, 227]. В них сообщается о том, что юечжи, завоевав южные регионы Средней Азии, разделили свои владения между пятью ябгу. Названия областей приводятся в двух несовпадающих вариантах. Кроме того, неясно, соответствует ли это деление племенному составу юечжей или ранее существовавшему политико-географическому членению завоеванного региона (Дася). Одной из этих областей была Гуйшуань, ябгу которой Киоцзюкю по прошествии более ста лет (после чего — не указывается) победил остальных четырёх и провозгласил себя царём. Затем он вторгся в Аньси (Парфию), завоевал Гаофу (Кабул), разбил и подчинил себе Пуда и Гибинь (Кашмир). Преемник его Яньчаочжань завоевал Тяньчжу (северную Индию) и передал затем в управление военачальнику.

Ни один источник не приводит точных дат, и все они устанавливаются лишь приблизительно, путём анализа хода событий на границах Китая, в Средней и Центральной Азии, Афганистане и Индии. Для раннего периода существенное значение имеет частичная синхронизация отдельных этапов движения юечжей на запад со сменой шаньюев у хунну. Однако тут есть неясности, вследствие чего мнения о продолжительности этих этапов в датах расходятся. Время появления юечжей на юге Среднеазиатского междуречья тоже точно неизвестно, но это произошло во всяком случае до 128 г. до н.э., когда Чжан Цянь уже вернулся в Китай. Значительно менее определённые заключения или, вернее, предположения возможны относительно даты возникновения Кушанского государства, поскольку тут мы сталкиваемся с двумя неизвестными: с одной стороны, автором Хоуханьшу не отмечен отправной момент отсчёта, а с другой — неясна реальная продолжительность времени, указанного весьма неопределённо,— более чем сто лет. Существенные дополнительные сведения (правда, для более позднего времени) дают индийские надписи. Большую роль играет также нумизматика, позволяющая достаточно твёрдо установить последовательность чеканивших свои монеты отдельных кушанских царей. Однако до сих пор спорным остаётся вопрос о времени начала эры

(17/18)

Канишки, от которой во многих случаях идёт отсчёт [Зеймаль Е.В., 1968].

При современном положении, когда нельзя надеяться на появление каких-либо новых письменных данных о событиях II в. до н.э., первостепенное значение приобретают археологические материалы. Фактически лишь они дают конкретное представление о племенах, которые сыграли в этих событиях решающую роль, и тем самым позволяют подходить к решению вопросов об их происхождении и этнической принадлежности на базе независимых объективных данных [Мандельштам А.М., 1972]. Но это, конечно, не снижает значения письменных источников, поскольку только они содержат сведения о последовательности событий, племенные наименования и, что особенно важно, прямые указания на первоначальные места обитания кочевого населения. Сообщения китайских хроник восходят к отчётам Чжан Цяня, побывавшего в части областей Средней Азии во время своей миссии, целью которой было установление контактов с ушедшими на запад юечжами, поэтому нет никаких оснований сомневаться в их достоверности. Правда, существуют сомнения в том, что сохранился подлинный текст отчёта Чжан Цяня, а не интерполированный позднее автором Цяньханьшу [Hulsewé A.F.Р., 1979. Introduction. Там же литература вопроса].

Из числа интересующих нас владений (с которыми столкнулся во время путешествия Чжан Цянь), описываемых в хрониках как кочевые, в отчетах фигурируют два — Усунь и Кангюй (Кацзюй [Канцзюй]) [Мандельштам А.М., 1978б]. С ними постоянно взаимодействуют хунну и Давань.

[ Усуни. ] ^

Усуни обитали первоначально по соседству с юечжами в Центральной Азии и в 176 г. до н.э. попали в зависимость от хунну [Материалы по истории сюнну..., 1968. С. 43. Сведения о них см.: Бичурин Н.Я., 1950б. С. 150, 155. 156, 190-199; Кюнер Н.В., 1961. С. 68-101; Бартольд В.В., 1963. С. 24-26; Зуев Ю.А., 1957; 1974. С. 198-200; 1977. С. 287-291]. Освобождаясь от этой зависимости, они переселяются на земли, которыми ранее владел народ сэ, изгнанный отсюда юечжами. Усуни в свою очередь изгоняют юечжей и поселяются на этих землях, причём среди них остается часть сэ и юечжей. Признано, что речь идёт о Семиречье, хотя сама история переселения усуней ввиду некоторого несовпадения данных в китайских хрониках вызывает сомнение [Зуев Ю.А., 1974. С. 199, 200]. Не находит она себе подтверждение и в археологических данных [Бернштам А.Н., 1951. С. 96, след.; Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963]. Границей владения усуней на западе считаются реки Чу и Талас, а центром владения — долина р. Или. Ставка владетеля находилась в городе Чигу, который принято помещать на юго-восточной окраине оз. Иссык-Куль. (В хронике-отчёте Чжан Цяня Чигу, однако, не упоминается.) На востоке владение было смежным с хунну, на северо-западе — с Кангюем, на юге — с Даванью (Фергана).

Усунь описывается как крупное кочевое владение. «Усуньцы не занимаются ни земледелием, ни садоводством, а со скотом перекочёвывают с места на место, смотря по приволью в воде и траве». «Народонаселение 120 000 кибиток, 630 000 душ, строевого войска 188 800 человек. Земли ровные и травянистые. Страна слишком дождливая и холодная. На горах много хвойного леса» [Бичурин Н.Я., 1950б. С. 190]. В составе стада много лошадей. Хотя данные о численности населения были примерными для народов, удалённых от территории Китая [Hulsewé A.F.Р., 1979. Р. 30], указанное количество свидетельствует о том, что владение относилось к крупным, с ним сравнимы только Большие Юечжи и Кангюй. Недаром о нём сказано: «Усунь считается одним из сильнейших владений» [Бичурин Н.Я., 1950б. С. 190]. Во главе общества стоял правитель, носивший титул гуньмо, очевидным было социальное расслоение общества, с выделением «богатых». В хрониках приводятся сведения о происхождении и возвышении усуней, их политической истории со II в. до н.э. примерно до III в. н.э. Основное место в хронике занимает изложение династийных распрей у усуней между сторонниками хунну и Ханьского Китая. С последним усуни вели постоянные войны, однако Ханьский Китай был заинтересован в союзе с усунями для борьбы против хунну. Он заключал даже брачные союзы с усунями. Сами усуни тоже вели завоевательную политику, подчиняя себе многие другие владения, среди которых, возможно, было и небольшое кочевое владение Хюсунь [Зуев Ю.А., 1977. С. 290], локализуемое на востоке Алейской долины, вблизи Ферганы [Мандельштам А.М., 1957. С. 57]. О нём говорится, что это «отрасль древних сэсцев», «обыкновения и одеяния сходны с усуньскими» [Бичурин Н.Я., 1950б. С. 188]. Во II в. н.э. один из вождей сянбийского [сяньбийского] племени покорил на западе все земли до территории усуней [Бичурин Н.Я., 1950а. С. 154]. Позднее, в IV в. н.э., другой сянбийский владетель покорил «древние усуньские земли» [Бичурин Н.Я., 1950а. С. 193], и, наконец, в V в. н.э. племя жужаней заставило их выселиться в «Луковые горы» [Бичурин Н.Я., 1950б. С. 258], под которыми подразумевается не только Памир, но и Тянь-Шань [Бартольд В.В., 1963. С. 30; Кибиров А.К., 1959б. С. 108]. Это — последнее упоминание владения Усунь. Здесь сообщается также об обмене посланниками между Усунь и Китаем.

[ Кангюй. ] ^

Кангюй — владение, описываемое в Шицзи как малосильное (90 тыс. войска), признающее на востоке власть хунну, на юге — юечжей, [3] смежное с Даванью [Бичурин Н.Я., 1950б. С. 150]. Но в Цяньханьшу [Бичурин Н.Я., 1950б. С. 184-186] оно фигурирует уже как крупное владение: народонаселение состоит из 120 тыс. семейств, 600 тыс. душ, строевого войска 120 тыс. душ, независимое от Ханьского Китая, однако по-прежнему признающее на востоке власть хунну [Бичурин Н.Я., 1950б. С. 184-186; Кюнер Н.В., 1961. С. 174-182; Толстов С.П., 1948б. С. 144-146; Бернштам А.Н., 1949б. С. 90-98; 1952. С. 214, 215; Кляшторный С.Г., 1964. С. 161-171 (там же литература вопроса); Литвинский Б.А., 1967. С. 34-37; McGovern, 1939. Р. 134, 135; Tarn W.W., 1951. P. 291; Pulleyblank E.G., 1966]. На северо-западе Кангюй граничил с владением Янцай (возможно, сармато-

(18/19)

аланские племена северного Прикаспия). В Хоуханьшу сообщается, что владение Янь, лежащее к северу от Янцай, платило Кангюю дань пушниной [Бичурин Н.Я., 1950б. С. 229]. Владетель Кангюя пребывал в стране Лоюени, в городе Битянь, и имел летнюю резиденцию в семи днях пути от Лоюени. В подчинении Кангюя находилось пять малых владений: Сусе, Фуму, Юни, Ги и Юегянь. Таким образом, это было политическое объединение ряда кочевых племён. Вопрос о локализации Кангюя и подчинённых ему владений породил много гипотез. Общепризнанными считаются его родство с авестийской Кангхой и расположение основной части на Сырдарье. Из очень скудно изложенной в хрониках политической истории Кангюя можно предположительно установить его восточные пределы. Известно, что кангюйцы принимали косвенное участие в давань-китайской войне [Бичурин Н.Я., 1950б. С. 165, 166], т.е. находились вблизи Ферганы. Особенно подробно изложены события, связанные с походом мятежного шаньюя хунну Чжичжы на запад, на земли Кангюя. Здесь он даже вступает в брачные связи с домом Кангюя, но затем, по своему вероломству, разрывает их, убивает нескольких кангюйцев и возводит город на р. Дулай (Талас) [Материалы по истории сюнну..., 1973. С. 125, 126], что позволяет восточными пределами Кангюя считать территорию вблизи Таласа. Союз с хунну понадобился Кангюю в первую очередь для войны со своими постоянными союзниками — усунями. Есть сведения, что кангюйцы вторгались на территорию усуней даже восточнее города Чигу [Материалы по истории сюнну..., 1973. С. 127]. Что касается южных пределов, то кангюйцы не только граничили с юечжами, но и заключали с ними союзы [Васильев Л.С., 1955. С. 118]. Таким образом, в период своего расцвета на рубеже и в начале нашей эры Кангюй занимал обширную территорию от Таласа по среднему и нижнему течению Сырдарьи. Основным центром, вероятно, была средняя Сырдарья, район Отрара [Кляшторный С.Г., 1964. С. 179]. Что касается локализации пяти малых владений, то основные точки зрения были высказаны С.П. Толстовым и А.Н. Бернштамом. Первый, следуя раннесредневековой китайской традиции, помещал их на территорию всей Средней Азии: Сусе — на Кашкадарье, Фуму — на Зеравшане, Юень (Юни) — в Шаше (Ташкент), Ги — в Бухаре и Юегянь — в Хорезме [Толстов С.П., 1948б. С. 144]. А.Н. Бернштам локализовал их в основном в присырдарьинских районах: Сусе — среднее течение Сырдарьи, Арысь и северные предгорья Каратау, Фуму — район к северо-западу от Яссы-Кургана до Казалинска, Юень — Ташкентский оазис, Ги — низовья Сырдарьи, Юегянь — Хорезм [Бернштам А.Н., 1952. С. 216]. Совпадение здесь касается только Юени и Юегяни. Вопрос о возможности локализации малых владений пока остаётся дискуссионным [Кляшторный С.Г., 1964, С. 172], и, вероятно, ответ на него скорее всего должна дать археология [Литвинский Б.А., 1967]. Входила ли сюда территория Согда [McGovern, 1939. Р. 400; Tarn W.W., 1951. P. 307; Литвинский Б.А., 1967. С. 34], остаётся неясным. Но во всяком случае речь может идти, вероятно, о северных пределах, к которым относилась и часть юго-западной Ферганы. При таком понимании становится более ясным, каким образом Чжан Цянь по дороге к юечжам из Давани прошел через Кангюй.

В источниках Кангюй характеризуется как кочевое владение, в обычаях сходное с юечжами. Однако огромная территория, занимаемая им, упоминание города Битянь позволяют предположить, что в его состав входили не только кочевые, но и осёдлые племена [Литвинский Б.А., 1967. С. 35]. В середине V в. Кангюй упоминается как совсем небольшое владение, подчинённое в числе других эфталитам [Бичурин Н.Я., 1950б. С. 269]. В китайской хронике Бэйши перечисляются владения, которые раньше входили в состав Кангюя. Не вдаваясь сейчас в сложный вопрос их локализации, отметим только, что, повидимому, Кангюй к этому времени уже постепенно распался на ряд небольших владений [McGovern, 1939. Р. 400].

Вопрос об этнической принадлежности кангюйцев решается пока в общем плане — их относят к кругу североиранских скотоводческих племён [Кляшторный С.Г., 1964. С. 174]. Наиболее часто высказываются соображения о генетическом родстве их с сакскими племенами Сырдарьи [Бернштам А.Н., 1952. С. 216; Литвинский Б.А., 1967. С. 35].

[ Хунну. ] ^

Роль хунну, которые неоднократно фигурируют в китайских хрониках в связи с владениями Усунь, Кангюй и отчасти Давань, пока для Средней Азии неясна. Первый поход их в Среднюю Азию относится к 36 г. до н.э., второй — к I в. н.э. В первый раз они достигли района Таласа, где были почти полностью разбиты китайским войском. Второе их движение, более мощное, сдвинуло с места различные племена, и сами хунну в своём постепенном движении на запад оказались на северных границах Средней Азии, в районах расселения племён Кангюйского объединения. Вопрос об их роли в истории Средней Азии уже вызвал однажды дискуссию [Бернштам А.Н., 1951; Сорокин С.С., 1956б; Литвинский Б.А., 1972а. С. 60-65, Там же литература вопроса]. В настоящее время этот вопрос снова привлекает внимание исследователей. В общей форме мнение о возможной роли хунну (сюнну) для истории Средней Азии наиболее удачно сформулировано А.М. Мандельштамом: «Во II-IV вв. н.э. в какой-то области, лежащей сравнительно недалеко от Таласа, средней и нижней Сырдарьи, вполне вероятно, могла обитать какая-то довольно значительная группа сюнну, оказывающих определённое влияние на своих соседей» [Мандельштам А.М., 1975б. С. 236; см. также раздел «Памятники джетыасарской культуры...»].

[ Давань. ] ^

Из четырёх владений Азии, постоянно взаимодействующих на северо-востоке Средней Азии, следует упомянуть ещё Давань — небольшое владение, описываемое как земледельческое [Бичурин Н.Я., 1950б. С. 147-151, 161-168, 186-188; Hirth F., 1917. Р. 95; Hulsewé A.F.Р., 1979. Р. 73]. Однако данные о количестве народонаселения и войска в описании владения приводятся по цифровой характеристике, обычной для кочевых владений, по формуле, отмеченной Тарном: «Народонаселение X семейств, 5Х душ, строевого войска X» [Tarn W.W., 1951. P. 307, note 1]. Основываясь на этом, а также на фразе из характеристики населения Давани:

(19/20)

«Оружие состоит из луков со стрелами и копий. Искусны в конной стрельбе» и имени правителя Давани — Мугуа, интерпретируемое им как сакское, Тарн предполагает, что во главе Давани стояли кочевые племена саков. С этим согласуется и чтение Давань (Та Юань) как Taxwar (тохары) — кочевой народ, предложенное Паллибланком [Pulleyblank E.G., 1966. P. 22]. К этому следует добавить, что Давань славилась разведением особой породы лошадей, из-за чего и произошло её военное столкновение с Ханьским Китаем. О роли саков в сложении культуры Давани писал А.Н. Бернштам [1952. С. 211]. Постоянное взаимодействие скотоводческих и земледельческих племён было одной из особенностей истории Ферганы. По-видимому, значительное место занимали кочевые племена и в истории Хорезма, о чём свидетельствуют данные как письменных источников, так и нумизматики, и археологии [Вайнберг Б.И., 1977. С. 76, 77. Там же литература вопроса; 1979б].

[ Заключение. ] ^

Таким образом, кочевники Средней Азии играли большую роль в истории среднеазиатских народов, постоянно взаимодействуя с земледельческим населением. Они принимали участие во всех сколько-нибудь крупных политических событиях её истории. В мирное время они являлись неразрывной частью комплексного хозяйства, осуществляя постоянный товарообмен. Во время военных потрясений они входили в те или иные группировки. Несомненно, значение их было неодинаково для северных (северо-восточных) и южных районов Средней Азии. В первых они постоянно играли доминирующую роль, то объединяясь против общего врага, то соперничая друг с другом. Время от времени сюда продвигались и новые племена из Центральной Азии. Осёдлое население скорее всего занимало подчинённое положение. На границах кочевых и земледельческих районов возникали отдельные более или менее устойчивые государственные образования типа Давани или каких-то владений Кангюя (район Ташкентского оазиса), культура которых обычно длительный период сохраняла устойчивый облик и была сходной у скотоводов и земледельцев. В южных областях Средней Азии кочевое население появилось только в III-II вв. до н.э. в период, характеризовавшийся, с одной стороны, интенсивными процессами формирования новых объединений в степном поясе, вызвавшими значительные этнические перемещения, а с другой — прогрессирующим ослаблением Селевкидского государства, повлёкшим за собой отпадение его восточных окраин. Захват кочевыми племенами сначала Парфии и Гиркании, а позднее Согда и Бактрии был непосредственно связан с завершающими фазами двух разных передвижений: в первом случае локального, причины которого пока неясны, во втором — начавшегося далеко на востоке в ходе формирования государства хунну. В то же время этот захват явился этапом ликвидации политических последствий греко-македонского завоевания Средней Азии.

Прямым результатом военных успехов было переселение кочевников в земледельческие области, где они на длительный период стали составной частью населения, политически господствующей, но сохраняющей при этом свою форму хозяйства и свой этнографический облик. В таких условиях сложилось первоначальное ядро сначала Парфянского, а затем Кушанского государства, во главе которых стояли кочевнические династии. Завоеватели не ставили целью уничтожение или даже подрыв хозяйственной основы коренного населения, а наоборот, стремились сохранить её в полной мере при изменившихся условиях. Внутренняя прочность молодых государств проявилась прежде всего в способности к быстрой и успешной экспансии на обширные территории, завершившейся превращением их в крупнейшие державы своего времени. Масштабы завоеваний указывают на то, что в эту экспансию вовлекались и соседние племена — среднеазиатский кочевнический тыл. В первые века нашей эры тенденция к сосуществованию кочевого и земледельческого населения прослеживается уже на более широкой территории, чем в последние века до нашей эры, что свидетельствует о распространении на кочевые племена воздействия специфики структуры обоих государств.

В последние века до нашей эры и в первые века нашей эры кочевники являлись фактором наиболее активным и даже определяющим ход политической истории в регионе: созданные ими государства сыграли значительную роль в истории не только Средней Азии, но и всего Азиатского континента. Время их существования было периодом экономического и культурного подъёма, что отражает прогрессивный характер исторического процесса. Объективная роль в нём кочевых племён определяется прежде всего тем, что они создали предпосылки для длительного объединения больших территорий сначала политически, а затем и экономически. Но при реализации результатов первых военных успехов рядом с ними стояло земледельческое население Средней Азии, существование и союз с которым был, очевидно, необходимой основой для организации государственной власти и экономики.

В III-V вв. в истории народов Средней Азии происходят события, приведшие в конечном счете к коренным изменениям в политической ситуации, упадку государств, вызванному как внутренними причинами, так и появлением новых кочевых племён. Это наиболее «тёмный» период, плохо освещённый письменными источниками. Начало событий связано с возвышением сасанидского Ирана (226 г.), начавшего наступление на южные районы Средней Азии. Во второй половине IV в. Сасаниды, используя движение кочевников-хионитов, покоряют Кушанское государство. Но в конце IV — начале V в., благодаря деятельности царя Кидары, оно освобождается от этой зависимости. На этот раз хиониты поддерживают Кидару. И только в 40-х годах V в. Сасаниды вновь покоряют Кушанское государство, но теперь среди их основных врагов выступают племена эфталитов. Крупные древние государства на юге Средней Азии окончательно исчезают с политической арены. «Вторжение их (кочевых племён) вызвало глубокое потрясение в земледельческих областях Средней Азии и нанесло основной, может быть решающий, удар Кангюю и Давани, ускорив их окончательный распад» [Дьяконов М.М., Мандельштам А.М., 1958. С. 342].

Вопросы происхождения и политической истории кидаритов (их, вероятно, смешивали с хионитами)

(20/21)

хионитов, эфталитов, с которыми связаны все эти изменения в жизни среднеазиатских народов, всё ещё остаются дискуссионными [Мандельштам А.М., 1958; Неразик Е.Е., 1963; Маршак Б.И., 1971; Вайнберг Б.И., 1972; Ставиский Б.Я., 1977]. Но появление этих племён уже не привело к созданию новых крупных государств, как это произошло в древности.

[1] Исследования двух могильников (Ташкурганский и Алагоу), проведённые в последние годы на территории Восточного Туркестана (Турфанская долина, юго-восточные окраины Тянь-Шаня), позволили некоторым исследователям [Литвинский Б.А., 1985; Литвинский Б.А., Погребова М.Н., Раевский Д.С., 1985] говорить о культурной близости населения этого района с племенами северо-восточной части Средней Азии (Ред.).

[2] Геродот, правда, упоминает племя даев [I, 125], что, по мнению исследователей, соответствует персидскому daha [Струве В.В., 1968. С. 51, след.; Доватур А.И., Каллистов Д.П., Шишова М.A., 1982] (Н.Г.).

[3] Возможно, здесь речь идёт о другой ветви юечжей, так называемых юечжей дома Чжаову [Вайнберг Б.И., 1977. С. 75-77] (Н.Г.).

наверх

главная страница / библиотека / обновления библиотеки / оглавление тома

[ коллективная монография ]

Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время.

/ Археология СССР. М.: 1992. 494 с. ISBN 5-02-009916-3

[3] Возможно, здесь речь идёт о другой ветви юечжей, так называемых юечжей дома Чжаову [Вайнберг Б.И., 1977. С. 75-77] (Н.Г.).

наверх

Степная полоса Азиатской части СССР
в скифо-сарматское время.