Е.В. Переводчикова
Ещё раз об инокультурных влияниях в скифском зверином стиле Алтая и соседних областей в V-IV вв. до н.э.
Памятники скифского звериного стиля Алтая рассматривались вместе с некоторыми предметами из Аму-Дарьинского клада и Сибирской коллекции Петра I ещё в работе М.П. Грязнова (1958) и окончательно объединены в один круг материала в работах С.И. Руденко (1962) и М.И. Артамонова (1973). Вопрос об этнокультурных влияниях в этом круге памятников далеко не нов, однако ещё далёк от разрешения. За долгое время их изучения высказывались различные соображения по этому вопросу, и в задачу предлагаемого доклада входит сопоставление некоторых точек зрения, сформулированных в разное время и, соответственно, при различном состоянии исследования материала. Попытка такого сопоставления в наше время, думается, позволяет увидеть некоторые новые аспекты давно изучаемой проблемы.
Рассматриваемые памятники объединяются в один круг по целому ряду признаков — это моделировка поверхности тела животного, форма глаза, уха, ноздри и пасти, оформление концов лап, лопатки и бедра; позы животных, типы синкретических существ.
В последние 30 лет в литературе утвердилось мнение об ахеменидском влиянии в этом круге материала. Оно прослеживается по таким признакам, как значки на лопатке и бедре животных, позы (особенно вывернутое туловище), типы синкретических существ, сцены борьбы зверей (Роуз, 1952; Гончар [Ганчар], 1952; Грязнов, 1958; Азарпай, 1959; Артамонов, 1973). Несколько особняком стоит точка зрения С.И. Руденко, считающего отмеченные признаки не ахеменидскими, а более древними чертами переднеазиатского искусства (Руденко, 1961).
При всей бесспорности мнения о переднеазиатском, ахеменидском влиянии рассматриваемом круге памятников, можно отметать, что среди их общих признаков есть и те, которые отличают древнекитайское искусство. Для него характерно такое же обилие завитков и вихревых линий, из которых может строиться фигура животного, причём часто они также располагаются на ноздре и пасти, лопатке и бедре животного. Некоторые головы хищных
(90/91)
зверей анфас напоминает маски китайских фантастических существ тао-те (Киселёв, 1949). Изображения хищников, свернувшихся вокруг головы анфас, также имеет китайские параллели (Фриш, 1949). Рогатые грифоны ахеменидского типа похожи на драконов китайской традиции.
Точка зрения о китайском влиянии в искусстве Алтая бала высказана С.В. Киселёвым (1949), в работе М.П. Грязнова (1958) она сочетается с представлением о преимущественно ахеменидском влиянии в искусстве памятников этого круга. В работах С.И. Руденко (1953, 1960, 1961, 1962) высказывается мнение о переднеазиатском влиянии в рассматриваема памятниках. Отчасти такая ситуация в современной археологии может объясняться тем, что до середины 50-х гг. искусство ахеменидского Ирана было недостаточно хорошо изучено, зачастую ему отказывали в самостоятельности, считая сплошь заимствованным и эклектичным. Впоследствии же в науке стало утверждаться мнение о самобытности этого искусства, и ко времени выхода работ С.И. Руденко оно находилось в центре внимания исследователей.
Думается, впрочем, что представление о том или ином влиянии связано и с мнением каждого исследователя по поводу датировки алтайских курганов. С.В. Киселёв, датировавший эти курганы гунно-сарматским временем, считал, что признаки китайского влияния относятся к эпохе Хань. М.П. Грязнов, считавший, что рассматриваемые произведения искусства — «преимущественно IV-III вв. до н.э.», соответственно, синхронизировал их с эпохами Чжаньго и Хань китайской истории. Когда же С.И. Руденко датировал алтайские курганы V-II вв. до н.э. и эта дата была принята большинством исследователей, предположение о китайском влиянии отошло на задний план вместе с прежними датировками курганов.
Наблюдаемую связь датировок курганов с мнением о китайском влиянии можно объяснять тем, что эпоха Хань принципиально отличается от предшествующего времени в истории Китая. Империя Хань имела широкие международные, в частности торговые, связи. Что же касается предшествующего периода, то он в этом смысле недостаточно изучен. Если О.М. Дальтон в принципе отрицал возможность связей восточной периферии ахеменидской империи с Китаем, то М.И. Ростовцев допускал такую возможность (1932), но конкретно её не исследовал, и со времен работ М.И. Ростовцев эта лакуна так и осталась не заполненной. Отдельные сведения, на основании которых можно судить о связях, — это предположение о возможной торговле лошадьми и шёлком уже в середине II тыс.
(91/92)
до н.э. (Оппенхейм, 1969) и материалы о связях Китая с северо-западными кочевниками (Сирен, 1971). Исходя из этих данных, не следует исключать возможность контактов восточной периферии ахеменидской империи с Китаем.
Разумеется, наиболее верный путь выявлений черт иранского и китайского влияния в рассматриваемом круге памятников — изучение формальных признаков изображений и поиски аналогий им в иранской и китайской изобразительных традициях. Однако помимо названных выше специфические иранских и китайских признаков, ряд черт находит аналогии как в китайском, так и в иранском искусстве. Ещё М.И. Ростовцев (1929) и Э. Миннз (1942) выражали недоумение по поводу сходства ахеменидских грифонов и китайских драконов. А один и тот же элемент вихревого орнамента из Яконурского кургана №5 Г. Азарпай определяет как греческий (Азарпай, 1959. С. 323), а М.П. Грязнов и К. Йеттмар — как китайский, причём М.П. Грязнов датирует его эпохой Хань (Грязнов, 1940. С. 18), а К. Йеттмар — предшествующим временем (Йеттмар, 1951. С. 200). Изучение новых материалов по древнекитайскому искусству, [1] к сожалению, не вносит ясности в ранее поставленные вопросы. И типы Синкретических существ, и завитки на лопатке, бедре, ноздре и пасти животных видятся и сегодня равно традиционными для китайского и иранского искусства.
Итак, сопоставление высказанных ранее точек зрения позволяет сказать, что проблема инокультурных влияний в рассматриваемом круге материала ещё далека от разрешения. Принятые в настоящее время даты алтайских курганов, синхронизирующие их с эпохой Ахеменидов, не снимают вопроса о влиянии китайского искусства в этом круге памятников, разделить же в нём китайские и иранские черты по-прежнему не удаётся.
[1] Автор выражает глубокую благодарность А.В. Варёнову, ознакомившему его с новой литературой по искусству древнего Китая, в том числе и на китайском языке.
|