С.А. Яценко

Древние тюрки: мужской костюм в китайском искусстве

2-й пол. VI — 1-й пол. VIII вв. (образы «Иных»)

// Transoxiana (Internet-journal). Número 14 (September 2009), Buenos Aires.

Оригинал этой статьи на сайте Transoxiana

Резюме.

Хронологическая группа 1: вторая пол. VI в. н.э. (эпоха Северных Династий и начало династии Суй).

Хронологическая группа 2: VII — 1-я половина VIII вв. н.э. (начало династии Тан).

Выводы.

Изображения 2-й пол. VI в.

Изображения VII — 1-й пол. VIII вв. н.э.

Литература.

Список иллюстраций. [ Рис. 1-27. ]

Примечания.

Резюме.   ^

Анализируются две основных группы изображений древних тюрков (почти исключительно — знатных, всего 9 комплексов с 14 композициями) в китайском искусстве. Ранние (самые древние из известных образов тюрков эпохи Первого Каганата) представлены на погребальных ложах и саркофагах китайских согдийцев 2-й пол. VI в. Более поздние видим на погребальных терракотовых фигурках эпохи ранней Тан VII — первой пол. VIII вв. (эпоха Восточного каганата). Эти изображения весьма достоверно передают облик костюма: его комплектность, силуэт, цветовую гамму и манеру ношения. В обеих группах нет следов китаизации; в декоре и некоторых деталях одежды отмечено влияние согдийцев, отчасти кучанцев и хотанцев. Очевидны серьёзные различия в костюме ранних и поздних композиций (среди первых выделяются четыре комплекса одежды, отражающих племенную специфику). На ранних изображениях знати видим чёрные шерстные пояса без металлических деталей, дважды охватывающие талию, красные штаны и др. Поздний костюм отличается преобладанием двух треугольных лацканов кафтана, упрощением его декоративной схемы, наличием очень длинных или очень коротких одежд, иными цветовыми предпочтениями. Китайские изделия документируют в парах персонажей более высокий статус лиц в белой одежде, чем в красной. На терракотах представлены знатные люди в двух, заметно отличающихся ипостасях: в парадном официальном облике и в виде всадника в военно-охотничьем костюме. Оппозиция «застёгивание — запахивание» для ранних изображений или «застёгивание — внакидку» — для более поздних, вероятно, зависела от ситуации, в которой оказывался хозяин.

Политическое могущество ранних тюрков и обширная территория их расселения в период Великого Тюркского каганата (551-603), а позже — Западного (до 657 г.) и Восточного каганатов (603-630 и 682-744), их эффективные вооружение, упряжь и другие элементы воинской субкультуры, заимствованные многими соседями, широко известны. Костюм ранних тюрков был комфортен для воинов и охотников; символика его деталей (особенно пояса) была привлекательна для других народов. К сожалению, реальные остатки одежды ранних тюрков редки и фрагментарны; на родине тюрков они относятся обычно уже ко времени второго Восточного Каганата (с конца VII в.) и происходят из достаточно скромных погребений (Кубарев 2005, с. 27-40). Достоверная ранняя письменная информация по костюму времени единого Тюркского и Западного / Восточного каганатов ещё более скудна. Самые ранние, фрагментарные записи тюркского эпоса сделаны позже и почти лишены «костюмных» деталей. Надежды на особую ценность поздних, «этнографических» сведений по костюму тюркских народов в плане для выделения ранних пластов представлений об одежде, увы, во многих случаях слабо обоснованы (хотя такие попытки часто предпринимаются и археологами и этнологами), даже если мы обратимся к материалам по наиболее консервативным группам региона зарождения тюрков. [1] Поэтому детальные изображения их раннесредневековом искусстве очень важны.

Долгое время о костюме ранних тюрков судили, главным образом, по наиболее ранним каменным изваяниям с курганов и поминальных святилищ (рис. 1). [2] Такие статуи (за редкими исключениями, датируемые широко — периодом VI-VIII вв.) сегодня весьма хорошо изучены (см., прежде всего: Евтюхова 1952; Шер 1966; Кубарев 1984; 1997; Кубарев 2005, рис. 5-10; Чариков 1986; Баяр 1991; Худяков 1998, с.11-25; Баяр, Эрденбаатар 1999; Елеукенова 1999; Ермоленко 2004, с. 25-29; 2008, с. 56-57; Досымбаева 2008). Манера передачи поз и некоторых реалий на этих статуях в ряде случаев отражает согдийское влияние (Hayashi 2006, p. 245-259). Эти изваяния изображают чаще всего мужчин-воинов, причём явно не из низших слоёв населения; облик персонажей передан весьма стандартно (он сводится к немногим иконографическим типам в тот или иной период и в определённом регионе).

Однако любому специалисту понятно, что одежда и аксессуары костюма (крепящиеся обычно к поясу) переданы на поминальных статуях весьма неполно (детализированы лишь отдельные элементы, важные для заказчиков, но при этом зачастую — с сильным искажением пропорций), часто весьма схематично, и многие участки их поверхности стёрлись. Почти наверняка важные костюмные детали на каменных изваяниях были дополнены красками (Ермоленко 2003, с. 238), что характерно для многих развитых изобразительных традиций древности, начиная с Египта и Греции. Среди прочего, красками могли дорисовывать наборные бляшки поясов там, где они не гравированы, но где присутствуют другие важные детали пояса и подвешенных к нему предметов (ср.: рис. 26, 1-2). [3] Однако первоначальная раскраска не сохранилась (к сожалению, тюркские статуи никогда не исследовались специалистами–химиками на предмет сохранения на них микрочастиц красителей). В ряде случаев не исключено и надевание на статуи реальной одежды и прикрепление натуральных кос (Ермоленко 2007, с. 126-128). Замечу, что иногда изваяния (прежде всего — лицо или его части) раскрашивались и в недавние времена нынешним тюркоязычным населением при совершении обрядов с ними (рис. 2), а на древнюю статую для успешного лечения больных надевали современные пояс, головное покрывало и др. (Кубарев 2004, с. 33).

Достаточно полно (хотя и схематично) на статуях изображается верхняя плечевая одежда с самыми различными параметрами (заметно варьируют длина подола, ширина рукавов, форма, конструкция и способ крепления ворота, манера ношения, декоративная схема и, вероятно, крой). Древнейший тюркский термин для такой одежды, увы, не документирован, но позже у тюркских народов, видимо, не зря стал популярен персидский термин chaftan для обозначения распашной, отрезной по талии и расширяющейся книзу одежды, подчас с меховым воротником (последнее см. на некоторых изваяниях Алтая: Кубарев 2005, рис. 9, 1, 12). Я условно использую этот термин в данной статье. Костюм знатных тюрков в условиях Центральной Азии, вероятно, и до пика попадания в их владения китайского шёлка с кон. VII в. (судя по алтайским находкам рубежа VII-VIII вв., когда шёлк присутствует уже в более бедных могилах: Там же, с. 27, 40) был трёхслойным (войлочная основа, лицевое покрытие орнаментированным шёлком и подкладка из более дешёвого шёлка). Обычно в искусстве традиционных обществ передавался лишь костюм определённого сезона, за редким исключением — тёплого, чтобы образ портретируемого был более информативным / узнаваемым (Яценко 2006, с. 21-22). Предполагается и наличие единичных образцов зимних шуб (Кубарев 1984, с. 27) и даже допускается, что на статуях их примерно столько же, сколько кафтанов (Кубарев 2005, с. 46); последнее утверждение не аргументировано. Кроме того, на изваяниях часто весьма подробно переданы причёска знатных лиц (косы), разные (в разное время, для разных регионов и лиц разного статуса) детали наборных и иных поясов, реже — силуэт (а подчас и декоративная схема) головных уборов. К сожалению, того же нельзя сказать, за редкими исключениями, о нательной рубахе, штанах и обуви. Схематизм и крайняя избирательность в трактовке деталей большинства таких изображений автоматически означают, что любые выводы на их основе следует воспринимать с осторожностью (Яценко 2006, с. 23).

Исследователи также используют при характеристике костюма ранних тюрков и две серии цветных детализированных изображений. Одна из них, относящаяся, по мнению большинства ученых, ко времени сразу после гибели Западного каганата (после 657 г.) представлена на западной стене т.н. «Зала послов» одного из богатых жилых комплексов древнего городища г. Самарканда — Афрасиаба. К сожалению, подавляющее большинство изображённых персонажей (верхний, третий ярус росписей) было уничтожено бульдозером при незаконных земляных работах в заповеднике в 1965 г.; другая часть композиции разрушалась гораздо раньше — выкопанными на городище туалетами X-XI вв. (средний ярус) и ещё раньше (в начале VIII в.) — действиями занявших город арабов (повреждённые глаза и туловища на языческих изображениях различными лезвиями).

Росписи «Зала послов» известны в цветных копиях художников из отряда Л.И. Альбаума 1965 г. (Альбаум 1975) и в чёрно-белых копиях отряда Г.В. Шишкиной 1978 г. (только западная стена) (см., прежде всего, разделы в статьях из сборника специальной венецианской конференции по этим росписям «Royal Naurūz»: Mode 2006, p. 110-122; de la Vassière 2006, p. 149-159; Arzhantseva, Inevatkina 2006, pp. 190-199 и русскую версию последней: Аржанцева, Иневаткина 2005, с. 123-137). Однако между обеими копиями одних и тех же объектов имеются серьёзные расхождения; найденные изображения отражены лишь в рисунках (которые, естественно, могут быть в деталях неточны и субъективны), а не на качественных фото. Фотографии, сделанные в полевых условиях в 1965 г., не сохранились, как не сохранились и подлинники первоначальных рисунков 1978 г. (я склонен думать, что они являются гораздо более точными). Частично сохранившиеся в самаркандском музее фрагменты подлинных росписей после очень неудачной «экспериментальной» реставрации А.А. Абдуразакова существенно изменили цвет и фактуру поверхности; многие детали были недавно «дорисованы» сходными красками (Royal Naurūz 2006, pl. 4-6, 12). Поэтому продуктивно работать с ними уже невозможно (хотя Маркус Моде, Франсуа Ори и ряд других западных коллег пытались это делать, но выводы, основанные на таком материале, весьма сомнительны). Сегодня предложено несколько реконструкций всей первоначальной композиции с тюрками (см. некоторые из них: рис. 3); однако доказать их достоверность невозможно из-за разрушения основной массы фигур.

Несмотря на все это, а также на серьёзные различия в имеющихся копиях, ценность представленных здесь первых, древнейших иноземных образов тюрков к западу от Тянь-Шаня и Памира весьма велика. Костюм группы тюркских чиновников на стенных росписях этого зала был впервые системно рассмотрен в специальной главе, написанной мною в 1985 г. с учётом более поздних копий, но изданной лишь 10 лет спустя и на английском языке (Yatsenko 2004); позже этот текст был дополнен (см. русскоязычную публикацию, учитывающую новые детали: Яценко 2007).

Ещё одна группа цветных детализированных образов, которую часто привлекают для реконструкции древнейшего костюма ранних тюрков — изображения на разных материалах, связанные со Вторым Уйгурским каганатом в оазисе Турфан (с 866 г. и до монгольского завоевания, а также во время монгольского правления). Это гораздо более многочисленная и разнообразная серия, представляющая различные сословные и половозрастные группы. Однако надо учесть, что уйгуры были врагами ранних тюрков, а до того короткое время — их данниками; кроме того, они быстро оставили шаманистскую религию предков, перейдя вначале в манихейство, а потом столь же быстро в буддизм, и подпали под сильное культурное влияние Китая. Мой специальный раздел по костюму уйгуров был написан в 1987 г, но издан лишь 13 лет спустя (!), пролежав в редакторском портфеле Института востоковедения РАН (Яценко 2000, с. 367-382, рис. 64-69). Позже был подготовлены разделы в китайской коллективной публикации по костюму Западного Края, где рассматривается уйгурский материал (Study on the Costume 1995, pp. 166-191, 210-213, 220-222, 234-237).

Гораздо более значимым для изучения костюма ранних тюрков могут и должны стать серии их изображений 2-й пол. VI — 1-й пол. VIII вв. в памятниках искусства соседнего с Каганатом Китая. В 2007 — начале 2008 гг. внимание автора этих строк привлекли две небольших серии подобных изображений. Китайские изображения ранних тюрков имеют несколько особенностей, совокупность которых делает их исключительно ценными для нашей темы. Во-первых, все анализируемые ниже изображения сохранились полностью (во многих случаях это, к сожалению, объясняется тем, что они отобраны грабителями для продажи на антикварном рынке). Во-вторых, они отличаются весьма высокой степенью реализма и детализации. В-третьих, они полихромны, и раскраска на некоторых изделиях или сценах сохранилась почти полностью (на мой взгляд, краски, нанесённые китайским мастером, вполне соответствует тюркским реалиям: см. ниже). В-четвёртых, изделия первой хронологической группы являются древнейшими датируемыми детальными цветными изображениями ранних тюрков в мировом искусстве. В-пятых, в первой (ранней) из анализируемых групп (погребальные ложа согдийцев Китая) господствуют многофигурные композиции, анализ которых позволяет лучше понять статус отдельных лиц. В-шестых, эти сцены (за исключением одной терракоты 8) документированы высококачественными цветными фото (а не рисованными копиями, как в Афрасиабе, с некоторыми неизбежно субъективно переданными деталями).

Естественно, образы «Иных» («Others») в той или иной развитой изобразительной традиции всегда (не только в прошлом!) отражают местные, художественные и этнические стереотипы, в определённых отношениях неполны и стандартны. Поэтому стоит попытаться сопоставить собственное восприятие тогдашнего китайского (или китайско-согдийского) мастера и заказчика (степень значимости различных элементов одежды и мелких костюмных аксессуаров, символика цветовой гаммы и др.) со сведениями (пусть весьма фрагментарными) о собственном, раннетюркском восприятии костюма, которые документированы сообщениями иностранцев, тюркскими статуями, петроглифами и отдельными находками частей подлинных одежд.

Написание данной статьи во многом было инициировано моими контактами с американскими коллегами. Др. Джудит Лернер (Нью-Йорк) в 2007 г. предоставила мне свои комментарии по ряду деталей мраморных и гранитных погребальных лож и саркофагов 2-й пол. VI в. из Северо-Западного Китая. Здесь согдийские чиновники в должности «сабао» из царств Северное Чжоу, и возможно — Северное Ци, представляют свои поездки к кочевым восточным тюркам (см. первые, самые общие результаты: Яценко 2007). Весной 2008 г. профессор Майкл Сандерс из Калифорнии обратился ко мне с рядом вопросов по этнической идентификации глиняных погребальных фигурок времени ранней Тан из каталога Езекеила Шлосса к выставке в галерее Китайского Дома, Нью-Йорк, в марте-мае 1969 г. (это самая крупная подобная коллекция на Западе), а также некоторых аналогичных фигурок из частных коллекций в каталогах аукционов Sotheby’s и ряда других каталогов. К сожалению, до лета 2008 г. изображения ранних тюрков не были аргументировано выявлены среди многочисленных тогдашних образов «западных и северных варваров»; на персонажах, атрибутируемых как тюркские, костюм не был подробно проанализирован и не сравнивался с большой серией образов, созданных самими кочевниками. В результате до сих пор специалисты по истории костюма не могли активно использовать эти образы в своей исследовательской работе. Я благодарен за техническую помощь, оказанную мне рядом коллег: П.П. Азбелевым (С.-Петербург), А.В. Евглевским и Т.М. Потёмкиной (Донецк), О.Н. Иневаткиной, В.Е. Войтовым (Москва) и А.В. Варёновым (Новосибирск).

Перейдём к характеристике костюма на упомянутых изображениях. Всего таких композиций мне известно четырнадцать (далее они указываются под номерами) на девяти объектах, причем пять из них происходят из одной могилы (рельефные панели погребального ложа Ань Цзе). Замечу, что китайских хронистов, буддийских паломников, как и мастеров-ремесленников и их заказчиков совершенно не интересовал костюм раннетюркских женщин. [4] Все анализируемые ниже терракоты (хронологическая группа 2) были атрибутированы как тюркские автором этих строк в 2008 г.

Хронологическая группа 1: вторая пол. VI в. н.э.

(эпоха Северных Династий и начало династии Суй).   ^

Это самые ранние достоверные изображения тюрков, причём относящиеся к периоду их наивысшего могущества. Они представляют собой мраморные и гранитные погребальные ложа и саркофаги согдийских чиновников в ранге «сабао» из городов Сиань, Тайюань и, возможно, других (рис. 4 и 13). Раскрашенные панели их спинки отражают детали биографии умерших и, среди прочего, их поездки в тюркские степи и, напротив, приём ими достаточно знатных тюрков-послов в китайском городе (Short Report 2001, pp. 27-52; Northern Zhou tomb 2001, p. 4-26, fig. 12; Marshak 20 1, pp. 228-264; 2004; Lerner 2005). Благодаря сопровождающим надписям на китайском мы знаем основные этапы жизненного пути этих китайских согдийцев. Костюм тюркских персонажей на отдельных деталях-панелях обычно расписан по светло-коричневому фону гранита или белому фону мрамора лишь немногими красками — красной (два оттенка) и розовой, чёрной, белой (по граниту), коричневой и жёлтой. Сравнение с более поздними сериями изображений тюрков в других регионах убеждает в том, что именно такая окраска отдельных участков (как и оставленный на ряде участков не закрашенным белый фон мрамора) отнюдь не произвольна. Этих красок, в самом деле, было достаточно, т.к. в раннетюркском костюме в целом преобладали однотонно и ярко окрашенные элементы. Ценной особенностью этих рельефов является разнообразие поз одних и тех же персонажей (чаще — вполоборота или анфас, реже — в профиль или со спины), что даёт возможность при изображении тех же людей на разных панелях представить их костюм гораздо полнее.

Своеобразным этническим маркёром всех мужчин-тюрков, отличающим их от других «западных и северных варваров», здесь является, прежде всего, особая причёска в виде нескольких, соединённых по-разному кос. Несомненно, речь идёт именно о знатных людях (и позже в обширной свите западного кагана Тон-ябгу, по сведениям Сюаньцзана 630 г., косы носили лишь 200 аристократов его ближайшего окружения, бывших с ним в тот момент: Chavannes 1903, p. 194). К сожалению, заказчика, резчика и художника совершенно не интересуют мелкие аксессуары костюма — браслеты, серьги, кольца (при том, что у самих ранних тюрков серьги мужчин были важным и престижным аксессуаром и одним из основных атрибутов правителя [5]). Собственно, это касается изображений на всех анализируемых в статье типов погребальных конструкциях и аксессуарах (поминальные ложа, саркофаги, терракоты обеих хронологических групп). Другой важнейший аксессуар — пояс здесь передан с достаточно высокой степенью детализации [6] (хотя, разумеется, эта точность не достаточна для археологов, использующих конструкцию и декор металлической мельчайших деталей поясной фурнитуры для построения типологических и хронологических схем); часто воспроизводится и орнаментация тканей, а в сценах 2 и 4 особое внимание уделено деталям кроя обуви.

Исследователи, характеризующие тюрков на этих изображениях, представляют их как некий культурный монолит со стандартным, однотипным внешним обликом. Мне же представляется, на разных панелях ложа Ань Цзе мы видим три группы тюрков, которые отличаются несколькими важными элементами одежды и прически. Вероятно, они могут быть отнесены к разным кочевым племенам тюрков, входившим в Великий каганат. С их представителями (в качестве посланцев) Ань Цзе пришлось общаться в городе (группы 2-3), а также вне его (группа 1).

Гранитное ложе согдийского чиновника Ань Цзе (An Qie) и его жены (первоначальная, неточная западная транскрипция его имени — An Jia).

Оно представляет исключительный интерес для изучения костюма ранних тюрков из-за обилия их фигур, высокой степени их детализации и разнообразной окраски. Ань Цзе умер в 579 г. в городе, именуемом ныне Сиань (названном через 40 лет после его смерти Чанъань и ставшем крупнейшим в мире). Этот чиновник на китайской службе возглавлял согдийские общины в царстве Северное Чжоу и контактировал с кочевыми тюрками в период правления их самого могущественного кагана Мугана (553-572), вероятно — в наиболее драматический период непростых отношений тюрков с Северным Чжоу (557-581) и его конкурентом Северным Ци (550-577) между 561 и 672 годами. Среди прочего, он, видимо, отвечал за прием тюркских послов, прибывших в местную столицу.

Тюрки представлены лишь на четырёх панелях ложа, которое расписано наиболее богато и разнообразно. На мой взгляд, на первых двух соседних панелях ложа (№№ 1-2) мы видим одного и того же мужчину-тюрка — аристократа из высшего сословия «beq», значимого лица в одной из провинций Каганата, соседствовавших с Китаем (Тобгач) с титулом «irkin» или «chor», а также его молодого слугу (или личного секретаря?), встретившегося с Ань Цзе и его свитой где-то в степи. Сходная пара представлена и на соседней с ними панели справа (№ 3). Атрибуция Б.И. Маршаком «главного персонажа» одной из панелей как тюркского кагана (!) (Marshak 2004, p. 25) явно некорректна: она противоречит информации Сюаньцзана о костюме и других атрибутах тюркского кагана, прежде всего — о диадеме (см., например: Chavannes 1903, p. 194), и атрибутам правителя на тюркских монетах Средней Азии VII в. — той же диадеме и особым крупным серьгам (см. наиболее реалистические изображения Тун кагана с супругой в Чаче: Шагалов, Кузнецов 2006, фото на с. 189). [7] Разумеется, Великий каган (и даже крупный удельный правитель) не стал бы специально посещать резиденцию согдийского чиновника в центре одного из китайских царств; речь идёт об одном из посланцев кагана.

В сценах, где тюрки и согдийцы изображены рядом, последние всегда представлены справа (не является исключением и приём гостя в кочевнической юрте), а тюрки слева — на менее почётной стороне. Отмечу также, что в ряде сцен, когда оба тюрка поднимают руку, это рука левая, а не правая, как у согдийцев (панель ложа Ань Цзе со встречей всадников — его самого и знатного тюрка); в сцене банкета в беседке наблюдаем противоположное. Часто раскраска фигур не повторяет точно детали, намеченные перед тем на камне резчиком, а явно дополняет и уточняет детали (подчас перекрывая первоначальные контуры). В сценах 2 и 4 согдийскому заказчику было важно подчеркнуть крой полусапожек главного тюркского персонажа (выделение резными линиями шва пришитой к головке подошвы), как и сапог у «слуги» (линия шва, соединяющего головку с голенищем); впрочем, то же можно сказать и о фигуре самого Ань Цзе. Рассмотрим вначале три панели, размещённые впритык друг к другу (можно полагать, что здесь представлены сюжеты, более тесно связанные между собой). К сожалению, часто исследователи используют лишь чёрно-белые рисунки этих сцен (содержащие некоторые ошибки в деталях) или нечёткие фото очень маленького размера.

№ 1. На самой важной для нас панели в верхнем ярусе мы видим встречу Ань Цзе и двух его слуг с двумя трюками во время охоты на зайца (рис. 9 [видимо, опечатка, д.б.: рис. 5 (11)]). В этой сцене мастер схематично обозначил у главного (переднего) из тюрков некоторые детали двух поясов, низко сидящих на талии (ср. рис. 26, 3). [8] На верхнем, «основном» поясе нет наборных бляшек. На нём, на правом боку видим свисающий ремешок с полуовальным золотым (золочёным?) наконечником, а главном ремне — золотую (золочёную?) пряжку прямоугольной формы. На втором, стрелковом (саадачном) поясе обозначены лишь две бляшки (прямоугольной и, вероятно, сердцевидной формы). По этому схематичному изображению реконструировать детали пояса (например, его отнести его к ранним типам поясов по Г.В. Кубареву [Кубарев 2005, с. 48-50, 54]) нереально. В любом случае, формы металлической гарнитуры (пряжка, предполагаемые бляшки дополнительных ремней) здесь не совпадают с теми, что были на реальном поясе самого покойного Ань Цзе (Anjia [An Qie] Tomb 2003, photo on p. 212). Заметим, что и в двух других сценах, где мастером переданы мелкие детали костюма, пояс (другой) на этом тюрке также лишен наборных бляшек (хотя они есть у «слуги» и у согдийца Ань Цзе) (ср. пояса со множеством деталей, но без наборных бляшек на ранних статуях тюркских аристократов VI-VII вв. — рис. 26, 1, 3). У второго по значению персонажа («слуги») на поясе никаких металлических деталей не видно; справа подвешена на ремне небольшая круглая сумочка-каптарга.

У обоих тюрков — кафтаны длиной примерно до колен (у главного персонажа, хотя подол задрался при сидении в седле, его длина достаточно ясна) и без лацканов; их ворот на груди расстёгнут. У «слуги» видна рубаха с горизонтальным воротом. Если у последнего, менее значимого (заднего и переданного лишь полуфигурой) персонажа кафтан одного цвета с рубахой, то всадник одет в верхнюю белую одежду с красной каймой по краям. Такой декор типичен для согдийцев того времени (Яценко 2006, рис.181, 40, 184; Yatsenko 2006), [9] но очень редок у тюрков (см. лишь костюм тюрка в зале 3 в Самарканде, соседствовавшем со знаменитым «Залом послов» (Альбаум 1975, табл. IV). Под кафтанами у обоих тюрков надеты красные рубахи с широким (?) горизонтальным воротом. Штаны у всадника — белые с косыми чёрными полосами и чёрной каймой по нижнему краю (в обувь они не заправлялись): штаны с таким узором есть на одном из изображений Согда (Пенджикент) (Яценко 2006, рис. 181, 80); в том же пункте известна традиция нашивать по краю носившихся поверх обуви штанов (Там же, рис. 181, 78, 82 и 84). Обувь главного персонажа, видимо, представляет собой чёрные полусапожки или туфли. У обоих волосы собраны в косы, опускающиеся на спину не слишком низко (примерно на 20 см); у всадника намечена маленькая бородка; усы у обоих отсутствуют.

№ 2. В нижнем ярусе изображена сцена «игры в кости» на ковре, вероятно, также вне поселений (рис. 6). Оба тюрка носят совершенно такие же одежду и причёску. Но, благодаря другим ракурсам тел, мы можем уточнить ряд деталей. В иной, чем на охоте, ситуации (в гостях) их кафтаны уже не наполовину распахнуты, а застёгнуты наглухо; при этом у «слуги» на кафтане хорошо видна очень важная деталь — крупные треугольные лацканы (у более значимого персонажа их нет). Здесь видно, что «слуга» носит высокие чёрные сапоги без выступа над коленом (в них заправлены штаны), а персона более высокого ранга — чёрные полусапожки и штаны (они на этой панели не окрашены, но явно были светлыми, т.к. для них, как и для кожи на теле персонажей, оставлен природный коричневатый цвет гранита). У «главного» тюрка можно лучше рассмотреть небольшую окладистую бороду. В обеих сценах этой панели более значимый тюркский персонаж (он находится впереди) носит кафтан белого цвета, менее значимый — красного; «слуга» в обоих случаях стоит за своим господином и частично заслонён его фигурой. Главный тюрок носит пояс, дважды охватывающий талию, и лишённый металлических деталей; у «слуги» на поясе видны пряжка и справа — свисающий дополнительный ремень.

№ 3. На второй панели видим лишь одного тюркского персонажа — аристократа — в сцене банкета в предгорьях в окружении согдийцев. Он сидит в юрте (рис. 7), однако не в собственной, а в дорожной, специально поставленной для него согдийцами (на другой панели, в той же самой, детально переданной юрте и рядом с нею находятся семь персонажей в согдийском костюме и причёске). Это единственный случай, когда тюрк, а не согдиец находится в ней справа, а не слева от зрителей (см. выше), вероятно — на правах особого гостя. Хозяин подносит тюрку ритон с напитком, рядом — блюдо с фруктами. Часть высокопоставленных спутников Ань Цзе (в согдийских костюмах) сидит на ковре слева от жилища; прислуга достала и добавляет из вьюков на осле и верблюде напитки, лепёшки (?) и фрукты. Тюрк одет так же, как и в первой сцене. Разница лишь в том, что во время банкета он застегнул кафтан наглухо (видимо, из соображений этикета). Здесь ещё лучше видны косые чёрные полосы на его штанах и чёрная обувь (вероятно, полусапожки или туфли). К его чёрному поясу подвешен кинжал, но на основном ремне нет наборных бляшек.

№ 4. Третья панель демонстрирует нам эпизоды приёма двух тюрков в доме Ань Цзе (рис. 8). Многие детали заставляют предположить, что это уже другая пара. На лежанке-тахт удобно расположившийся в центре хозяин подносит сидящему на краю, поджав колени, тюрку, золотую чашу на ножке. В этой, видимо, самой значимой сцене банкета у обоих тюрков верхняя одежда также наглухо застёгнута; при этом они (в отличие от хозяев-согдийцев) скрестили руки, вставив один рукав в другой. По сравнению с предыдущими сценами, здесь главный тюркский персонаж безбород, носит очень длинные (до таза) косы и одет в совсем иную верхнюю одежду; в отличие от Ань Цзе, он не носит серёг. Это более длинный кафтан, сшитый не из белой, а из коричневой (шелковой?) ткани с красной каймой. Он имеет (как и у хозяина дома — Ань Цзе) отложной и широкий ворот (похожее видим на тюркской статуях из Монголии и из Сарыг-Булуна в Туве: Евтюхова 1952, № 79, рис. 48, 1; Могильников 1981, рис.17, 1); тыльная сторона ткани ворота не выделяется по цвету на общем фоне (художник лишь обозначил контуры). Такой ворот (меховой?) видим стоячим на одной из алтайских статуй (Кубарев 2005, рис. 6, 13). У «слуги» короткая одежда без каймы и, как у предыдущей пары, вся красная.

В этой сцене (где накладные золочёные бляшки показаны на поясах даже у согдийских слуг и у тюркского «слуги»), чёрный пояс наиболее значимого тюрка лишён пряжки, наборных бляшек и подвесных ремней (т.е. его пояс явно не кожаный наборной, а сделанный из ткани); у него (как и Ань Цзе в этой сцене) он дважды охватывает талию, тогда как у прислуги с обеих сторон — обычные наборные пояса. Такой пояс у «слуги» украшают золочёные прямоугольные бляшки с промежутками примерно в 8 см; подвесных ремешков на нём не видно.

№ 5. Четвёртая панель (сцена пира в городе, в павильоне) размещена на ложе отдельно от первых трёх, среди чисто «согдийских» сцен, и явно не имеет прямого отношения к двум тюркским персонажам, изображенных в остальных композициях. В верхнем ярусе видим двух тюрков, сидящих в небольшом крытом павильоне на ковре, свесив одну ногу с края лежанки: аристократа и слева — музыканта с лютней (а также согдийца с арфой; сбоку, кроме того, подходит согдийский слуга с кувшином вина). Сзади их стоят по три согдийца и тюрка (переданные выше пояса), поднявшие руку в жесте приветствия (согдийцы — левую, тюрки — правую). Гравированные резчиком контуры деталей костюма часто не совпадают здесь с контурами нанесённой позже окраски (краской явно исправили сделанные резчиком, и замеченные затем заказчиком неточности). У всех тюркских участников банкета (где мы это можем увидеть) видим по одному поясу без переданных деталей. В этой сцене (в отличие от рассмотренных ранее) художник изобразил чёрной краской усы.

Центральной фигурой здесь является сидящий на ковре в центре тюркский персонаж с каким-то маленьким предметом (бокалом? фруктом?) в поднятой руке (рис. 9); он окружён двумя музыкантами, а также несколько выше остальных ростом и единственный имеет небольшую бородку. Этот мужчина отличается от остальных тюрков одеждой очень светлого тона (нежно-розовой, почти белой), с жёлтой каймой. Из-под подола кафтана выглядывает край красных, заправленных в чёрные сапоги, штанов. На левой (незанятой) руке рукав расстёгнут, и видно, что он длиннее руки (подобное расстёгивание длинных рукавов, закрывающее руку полностью, документировано в искусстве многих народов Евразии в сакрально значимых ситуациях (важные банкеты, наиболее торжественные молитвы, ритуальные танцы). [10] Тонкие усики загнуты вверх (и при этом явно напомажены). И у главного персонажа и у сидящего рядом тюрка с лютней (то есть у двух персонажей на почётном месте), кафтан несколько длиннее колен и застёгнут наглухо (в отличие от стоящих сзади); их косы относительно коротки (как у пары в композициях 1-2). У музыканта халат коричневый, при этом — с очень редкой двойной каймой по бортам (коричневой снаружи и красной — внутри) и длинный, как у господина (эти дополнительные детали костюма отличают его от находящихся сзади).

У стоящих сзади троих тюрков (рис. 10) изображены короткие кафтаны (у левого видно, что подол достигает колен, и его край не декорирован), расстёгнутые на груди (менее официальная манера ношения). У находящихся сбоку кафтаны коричневые с красными обшлагами, а у центрального — красные с чёрными обшлагами. Они без лацканов, но имеют широкую кайму бортов (у двух левых она того же цвета, что и кафтан, у правого — белая). Позже по намеченному резчиком краю бортов верхний край ворота двух боковых персонажей (в коричневых кафтанах) был дополнительно закрашен поперёк двумя горизонтальными красными полосками («погоны»). Они могут обозначать край небольшой пелерины. Из-под кафтанов выглядывает верхний край рубах с небольших треугольным вырезом (светлых, то есть не закрашенных, как тело, у лиц в коричневых кафтанах, и того же цвета, что и кафтан — у персонажа в красной верхней одежде). Все они безбороды и носят, кроме кос, тонкие усики. Но если у правого они вислые, то у двух левых они загнуты вверх (и, вероятно, напомажены). У левого тюрка видим светлые (не закрашенные, как тело), довольно узкие штаны из ткани с косыми чёрными полосами, вероятно — заправленные в обувь (полусапожки или туфли).

Мраморное погребального ложе из Музея Михо (Miho Museum) в японском городе Сигараки (см., например, серию статей в сборнике данного музея: Marshak 2004; Raspopova 2004; Rong Xinjiang 2004). Точное место находки разграбленной могилы не известно. Панели ложа изображают жизнь китайских согдийцев в окружении прислуги и китайских жён. Тюркские персонажи представлены на двух из них.

Одна из панелей (рис. 11) изображает конное шествие знатных иноземцев-послов, костюм которых — не согдийский, не китайский, не тюркский, неизвестный в оазисах Синьцзяна, и явно относящийся к одному из ираноязычных народов к западу от Хотана (он документирован и на другой панели, где есть также пешая прислуга и гружёный верблюд). На первый взгляд, определение этого этноса несложно: ведь из китайских источников мы хорошо знаем, с какими странами Китай в начале средневековья поддерживал дипломатические, торговые контакты и страны, которые «поставляли» население для кварталов «варваров» в китайских городах. Однако проблема в том, что костюм знати многих из таких народов для V-VI вв. мы практически не знаем (Кашгар, Фергана, Хорезм и др.). Как бы то ни было, в костюме и экипировке этих иноземцев (нераспашная верхняя одежда с высоким обшлагом и линией шва рукава ниже подмышек; особые ременные лямки, охватывающие верхнюю часть туловища; ленты, украшающие парадный зонт и конскую упряжь) очевидно влияние позднесасанидского Ирана (Яценко 2006, рис. 158, 27, 32; 161, верх; 162-163). Оригинальны их головные узкие ленты с крупным медальоном. Это не согдийцы и не тохаристанцы. Можно предполагать, что посольство, отражённое здесь и сопровождаемое тюрками, состоялось во время длительной стабилизации международной вслед за миром между Каганатом и Ираном в 571 г., и прибыло оно в Китай до утверждения в Китае единой династии Суй в 582 г., ограничившей политическое влияние согдийцев. Это уточняет дату ложа из Музея Михо в пределах 10 лет. Это было время правления кагана Тапсара (572-582), при котором зависимость обоих китайских царств от Каганата была, пожалуй, максимальной.

№ 6 (рис. 11). Явный тюркский персонаж на этой панели изображён один — это представленный внизу всадник, сопровождающий посольство. Его костюм практически идентичен в мельчайших деталях (в том числе — в окраске предметов одежды) тем персонажам следующей панели (№ 7), которые подносят подарки (или угощенье?) аристократу в юрте, но подол его одежды гораздо короче. Можно предполагать, что такая же одежда изображена на той же панели на всаднике-охотнике; но там она частично заслонена фигурой его соседа. В отличие от названных персонажей следующей панели, у этого тюрка лучше видна обувь — чёрные полусапожки.

№ 7 (рис. 12). Вторая панель этого ложа (Miho Museum 1997, p. 250, fig.C; Juliano, Lerner 2001, p. 309, fig. K) представляет гораздо больший интерес. Она демонстрирует жизнь тюркского аристократа и его приближённых в местности, куда прибыло посольство китайских согдийцев. В обеих сценах банкета с сидящим в юрте тюрком в китайско-согдийской каменной резьбе лож второй половины VI в. (описанной выше второй панели ложа Ань Цзе и рассматриваемой панели из Музея Михо) мы видим в основе ту же иконографическую схему. В обоих случаях на дальнем плане находится юрта с главным персонажем (она либо целиком белая, либо, как в последнем случае, в основном белая, с красным и чёрным декором; эти две юрты несколько отличаются конструкцией верха и размерами входного отверстия). Сидящему тюрку подносят сосуд с напитком (?). Слева от юрты сидят на круглом красном коврике 3-4 человека из числа приближённых, а перед ними поставлены сосуды с напитками (кувшины, бокалы или бурдюки) и еда; слева же у юрты растёт большое дерево; ближе к зрителю находятся лошади (у тюрков) или верблюды и ослы (у согдийцев) с привезёнными припасами; в центре композиции видны три стоящих слуги, приготовивших питьё и закуски и охраняющих вьючных животных (у согдийцев ещё один, сидя справа, готовит угощение). На переднем плане (по нижнему краю) видим схематично переданные пики гор (на ложе Ань Цзе горы находятся и на заднем плане, изображая некую горную долину, где устроена стоянка). Интересно, однако, важное отличие: если в первом случае все персонажи, кроме гостя в юрте — согдийцы (вообще на ложе Ань Цзе согдийцев больше, чем тюрков, во всех сценах), то во втором — наоборот (все персонажи — тюрки). Последнее отмечено и на других панелях ложа из Музея Михо (наличие только иноземцев — не-согдийцев и не-китайцев на двух панелях с путешествием западного посольства).

Рассмотрим эту сцену из жизни кочевых тюрков. Ядро композиции данной панели — знатный тюрк в юрте (его фигура примерно в полтора раза крупнее остальных). К сожалению, большинство тюрков (пятеро из девяти) показаны спиной (лишь главный персонаж сидит анфас, а стоящий перед ним стоит в профиль). В нижнем ярусе видим конных тюрков, охотящихся в горах. Кафтан хозяина юрты имеет широкую декоративную кайму на бортах; он белый, с полосами красных дуг (единственная передача орнаментики тканей у тюрков в разбираемых нами памятниках, в отличие от согдийцев!), рубаха и штаны — того же белого цвета. Кафтан расстёгнут в верхней части (менее чётко это видно у переднего всадника-охотника).

Одежда этой группы окрашена только в три цвета — красный, белый и отчасти чёрный (и в этом не приходится винить отсутствие красок у художника). Здесь у всадников в сцене охоты видим короткие кафтаны до колен, а у стоящих у юрты — длинные халаты до щиколоток (то есть т.н. «всаднический» и «парадный» комплекты). В отношении цвета наплечной одежды мы, похоже, имеем дело с социальной условностью. Он белая у более значимых персонажей, как в группе 1 (аристократ в юрте, передний из всадников, главный из служителей, обслуживающий правителя, центральный из трёх сидящих на ковре гостей) и красная — у менее значимых (часть гостей аристократа, слуга с лошадьми, задний всадник). Декоративная схема кафтанов здесь единая — кайма по краю бортов, подола и рукавов (красная — у одетых в белую одежду, и наоборот). Как уже отмечалась, она в целом характерна для согдийцев. У господина в юрте кафтан по белому фону сплошь декорирован вертикальными рядами красных дуг (единственная передача орнаментики тканей у тюрков в разбираемых нами памятниках, в отличие от согдийцев!). Кафтаны персонажей расстёгнуты вверху.

У наиболее значимых персонажей (господин в юрте, передний всадник) видим также штаны белого цвета. Пояса всех тюрков, у которых они видны — белые, [11] без подвесных деталей и блях (то есть, скорее всего, тканые). Обувь в деталях весьма специфична — это сапоги с треугольным выступом под коленом у хозяина юрты (единственный случай в тюркской серии этого времени) и красные полусапожки у всадника в красном кафтане. Все тюрки безбороды; усы у них одинаковы — длинные горизонтальные (явно напомаженные). Весьма оригинально оформление кос. Они, как в группе 2, длиной до таза, но здесь резчик посчитал нужным показать у нескольких персонажей каждую отдельную косицу. Несмотря на не вполне удачные ракурсы большинства фигур, ясно (судя по основанию кос на повёрнутых в профиль голов двух всадников), что кос было 7 штук (что часто встречается на тюркских статуях), и в верхней части (у затылка) их пряди перетянуты белым ремешком. В нижней части они, видимо, также как-то соединены, т.к. общий контур кос немного сужается к нижнему концу.

№ 8. Саркофаг Ю Хона (Yu Hong), умершего в 592 г, обнаружен в северном г. Тайюань (рис. 13). Этот согдиец был чиновником в ранге «сабао», а также — послом объединившей Китай династии Суй в несколько стран (например, в сасанидский Иран). Большинство сцен этого саркофага — «зороастрийские» (точнее — маздеистские согдийские) с изображениями царей, богов, святых и немногочисленных слуг, хотя в них явственно влияние буддийского искусства бывшего Северного Ци (Juliano 2006). Единственный тюркский персонаж представлен на восточной панели № 4. К сожалению, здесь сохранились лишь незначительные следы раскраски (рис. 14), поэтому лучше рассматривать изображение по прорисовке в первоначальной китайской публикации. Мужчина представлен повернувшимся назад (рис. 15). Это всадник на верблюде, но он — лишь один среди персонажей разных панелей, кто охотится на львов неудачно (ср.: Short Report 2001, p. 38, fig. 20; p. 36, fig. 17). «Негативная» трактовка единственного образа тюрка может быть понята в свете недавней (582-589) затяжной войны Каганата с династией Суй.

Костюм этого тюрка очень необычен. Длинные волосы, пряди которых соединены на концах, и пояс с дополнительными свисающими ремнями — единственные собственно тюркские элементы костюма данного персонажа. Он обут в туфли, поверх которых носятся штаны с зауженными книзу штанинами (на последних сохранились следы красной краски). Верхняя короткая одежда имеет короткие же, расширяющиеся рукава, нижняя одежда длиннее и с «обычными» рукавами. Края рукавов украшены рядом выступов-фестонов. Подобное специфическое сочетание элементов двух плечевых одеяний в данное время крайне редко использовалось самими согдийцами (Яценко 2006, рис.181, 49-50; 182, 19), но типично, прежде всего, для тохароязычного населения оазиса Куча в Синьцзяне (Яценко 2000, рис. 58, 9; 60, 5; 62, 3; рис. 75, 2). Жители Кучи славились в Китае как талантливые музыканты, танцоры и композиторы и отправлялись туда на заработки. Другим оригинальным костюмным элементом является здесь свисающий с каждого плеча пучок из пяти коротких ленточек, типичный для мужчин-аристократов только в Куче (Яценко 2000, рис. 59, 2-3) (обычные офицеры носили их лишь на одном плече: Яценко 2000, рис. 60, 1-2). Декоративная нагрудная лента (Там же, рис. 59, 1, 3-4) и типы штанов и туфель также характерны для костюма Кучи. Косы персонажа скреплены необычным способом: их нижние концы перевязаны шнурком, образуя единое «остриё»; аналогия этой детали известна в данное время лишь... в искусстве той же Кучи (единственный здесь образ тюрка; он представлен в росписи «Оплакивание народами Будды» в Кызыле) (рис. 16). [12]

Это очень интересный пример сильного костюмного влияния небольшого, отнюдь не могущественного, но высококультурного оазиса Куча на тюрков. В чём причина подобного воздействия на маленькую группу тюрков или даже на одного конкретного человека: политическая эмиграция? военное побратимство? костюмные дары, поднесенные в особой ситуации? Нам это не известно, и этот образ остается загадочным.

Хронологическая группа 2: VII — 1-я половина VIII вв. н.э.

(начало династии Тан).   ^

Этим временем датируются глиняные фигурки предполагаемых ранних тюрков из погребений. К сожалению, датировка рассматриваемых ниже терракот (кроме № 14) может быть лишь приблизительной, т.к. они происходят из грабительских раскопок. На погребальных терракотовых фигурках этого времени мы часто видим различных «северных и западных варваров». Однако изображений предполагаемых тюрков начала династии Тан, по сравнению с представителями осёдлых «западных варваров» очень мало. Это можно объяснить тем, что тюрки тогда только начали оседать небольшими группами в пограничных районах и ещё слабо были представлены в крупных городах. Их привлечение в разных сферах жизни Китая могло быть тогда весьма ограниченным. Вместе с тем, уже в 20 годах VII в., ещё перед полувековым (630-679) подчинением восточных тюрков империи Тан, было принято решение поселить 10 000 семей тюрков в столице объединённого единого Китая.

Как уже отмечалось, до 2008 г. изображения ранних тюрков не были аргументировано выявлены среди многочисленных образов «варваров» того времени. Долгая неопределённость в данном вопросе объяснялась, как минимум, пятью факторами.

Во-первых, проблема этнической идентификации образов иноземцев в высокоразвитых художественных традициях античных и раннесредневековых стран Евразии (прежде всего — в искусстве древней Греции, Римской и персидской империй, Согда, Северо-Западной Индии и Китая) весьма сложна. Она усугубляется фрагментарностью нынешних сведений о костюме даже крупных и знаменитых народов прошлого. Точнее, такая этническая атрибуция иноземцев в литературе даётся очень часто, но при этом обычно некорректна. Причина этого очень проста: авторы не являются специалистами по древнему костюму нескольких регионов, они не знакомы с большей частью материалов по каждому конкретному древнему этническому костюмному комплексу (в основном они не опубликованы) и, в результате, они не могут грамотно привлекать аналогии и костюмную классификацию и не могут произвести корректный сравнительный анализ.

Во-вторых, местные художественные стереотипы и стереотипы в восприятия иноземцев в целом (нам следует учитывать и социальный ранг мигрантов) отразились в степени стилизации костюма (см., например: Яценко 2006, с. 31-33, 47, 55-57, 61, 65-67, 113-115, 129-130, 134, 166-169, 229-230, 245-247, 261-262, 273-274). Они всё ещё очень плохо изучены. Многие погребальные фигурки начала династии Тан схематичны, на них отсутствует ряд деталей, и потому информация по костюму выглядит неопределённой. [13] Часто образы «варваров» стилизованы и имеют стандартную окраску (мастера чаще всего использовали, помимо нескольких цветов глазурей, красный и/или чёрный пигмент на неглазурованной поверхности).

В-третьих, если говорить в целом о народах, представители которых оказались в это время в Китае (о «западных и северных варварах»), то в искусстве у них на родине мы обычно видим лишь представителей знати. Однако люди, которые обычно попадали в Китай, принадлежали (за редким исключением политических эмигрантов, заложников и дипломатов) к иным социальным группам (торговцы, актёры и танцоры, художники и т.п.). Мы лишь изредка встречаем их образы в их родном искусстве. Вот почему можно идентифицировать лишь некоторые элементы костюма, вероятно, общие для разных социальных групп. По этой причине этническая идентификация возможна лишь для некоторых погребальных фигурок эпохи ранней Тан, а для гораздо большего числа подобных изделий она в известной мере приблизительна. Наша атрибуция основана на корреляции нескольких типов одежд, причёски, обуви и элементов поясов, специфичных для конкретных ирано-, тюрко- и тохароязычных народов Центральной Азии. Многие персонажи на раннетанских терракотах не могут быть идентифицированы, т.к. их простые причёска и одежды типичны для нескольких её регионов. Здесь анализируются только статуэтки в «гражданском» костюме (персонажи в доспехе требуют особого рассмотрения).

В-четвертых, многие «варвары», жившие и работавшие в Китае, весьма быстро перенимали ряд элементов китайского костюма, и мы обязаны учитывать эту китаизацию. Судя по изображениям VII-VIII вв. она проявляется в следующем. 1. Короткие распашные одежды часто имели неглубокий запах направо по-китайски, а не налево (как это было принято у ранних евразийских кочевников [14]). 2. Различные варианты китайского мужского головного убора «путоу». Все они датируются VII — сер. VIII вв. Хотелось бы отметить, что позже, с рубежа IX-Х вв., их использовали уйгурские простолюдины Синьцзяна (Яценко 2000, с. 367). Люди, носящие «путоу», не молоды. 3. В некоторых ситуациях распашные одежды имеют очень широкие рукава. 4. Платок прикреплён к поясу в специфической китайской манере. Элементы китайского костюма стали, прежде всего, результатом долгого проживания этих простолюдинов в Китае. Но на анализируемых ниже изображениях в одежде и прическе нет одного достоверно китайского элемента, и это является важной их особенностью.

В-пятых, в начале династии Тан элементы раннетюркского костюма (особые халат, пояс с подвесными предметами и сапоги) стали модными у китайских горожан (в том числе, у прислуги обоих полов, у женщин — всадниц). Так, принц Ли Чжэн уже в детстве обожал экзотическую одежду тюрков и другие атрибуты кочевой жизни. [15] Однако при этом важные детали (головной убор, причёска, манера запахивания кафтана направо) сохранили китайский облик. Это обычно позволяет отличить в произведениях искусства китаизированных «варваров» от собственно китайских (ханьских) слуг.

Фигурки эпохи Тан из выставочного каталога Езекиила Шлосса 1969 года.

На мой взгляд, в образах «варваров» этом каталоге обычно представлены согдийцы и тохаристанцы, реже — люди из Хотана и Кучи в Синьцзяне (подробно их образы будут рассмотрены в специальной публикации). Этот вывод хорошо согласуется с китайскими письменными источниками по иностранцам в Китае времени Суй и ранней Тан. Среди них — только один достоверный тюркский персонаж (Schloss 1969, No 42). Думаю, некоторые, всё ещё загадочные персонажи, также имеют некоторые шансы со временем быть идентифицированы как тюркские (№№ 7, 10а, 56 по каталогу).

№ 9 (рис. 17). Костюм этого привставшего в седле «согдийского всадника», держащего руками поводья, типичен для центральноазиатского кочевника того времени. Мы видим узкий и короткий (не доходящий до колен) кафтан с двумя крупными треугольными лацканами; невысокие ноговицы, крепящиеся с боков лямками к поясу (под ними могли быть надеты туфли или полусапожки). Кафтан застёгнут, практически без наложения бортов друг на друга, до верхней части груди; декоративная кайма на нём отсутствует.

Очень любопытен головной убор всадника — с довольно высоким округлым верхом и широким, длинным назатыльником. Спереди декор его представляет крупную стилизованную фигуру расправляющего крылья орла. Аналогичный по форме головной убор известен в данное время в восточнотюркских районах Монголии: это рельеф восточной каменной оградки («саркофага») из Хуль-Асхете I (Войтов 1996, рис. 67); подобный образ расправляющего крылья орла известен также на диадеме у восточнотюркского кагана Кюль-тегина (нач. VIII в.) на статуе из его дворца (Nowgorodowa 1980, fig.194) (рис. 18) (подлинная идентичная золотая дидема обнаружена в кладе при раскопках того же комплекса в 2002 г. Турецко-Монгольской экспедицией; экспонируется в Историческом музее в Улан-Баторе). Трудно предположить, что подобный убор носили незнатные персонажи.

К сожалению, опубликовано лишь чёрно-белое фото. Автор каталога указывает, что голова персонажа не глазурована, лицо раскрашено чёрным и красным; тело окрашено в зелёный (кафтан), коричневый (штаны?) и более светлый — кремовый (ноговицы?). Очень интересен здесь зелёный цвет кафтана. Дело в том, что он отнюдь не является типичным для раннетюркского костюма. Сюаньцзан в 630 г., наблюдая западнотюркского кагана Тон-ябгу со свитой в непраздничной обстановке — во время охоты — специально отметил лишь для него наличие кафтана зелёного цвета (Chavannes E., 1903, p.194). У соседей-китайцев в эпоху Тан, судя по изображениям, стали популярны халаты тюркского типа именно зелёного и коричневого цветов. Любопытно, что позже, при Сун, такие одежды именно зелёного, а также ярко-красного цветов воспринимались защитником национальных традиций, известным учёным XI в. Шень Ко как наиболее нетерпимое проявление варварского начала в китайском костюме времени, распространившегося с эпохи Северного Ци (550-577) (Крюков М.В., Малявин В.В., Софронов М.В., 1984, с. 150). Однако особую популярность зелёного цвета мужской наплечной одежды в VII в. мы наблюдаем в уже упоминавшемся оазисе Куча, граничившим с тюркскими кочевьями (рис. 19).

Фигурки эпохи Тан из частных собраний в каталогах Сотбис и других аукционов и выставок.

№ 10 (рис. 20). На этом персонаже — головной убор того же типа, что и на предыдущей терракоте. Кафтан той же длины (выше колен) с двумя треугольными лацканами и без декоративной каймы, застёгнутый внизу, носит следы белой краски. Обувь — высокие чёрные сапоги (без треугольного выступа под коленом).

№ 11 (рис. 21). Тип представленных здесь головных уборов — шёлковые (?) башлыки охристого цвета с длинным и широким назатыльником — достоверно использовался ранними тюрками Монголии (см., например: Евтюхова 1952, с. 99, № 79), но для осёдлых народов Центральной Азии того времени не документирован. Этот головной убор связан своим происхождением с влиятельным кочевым этносом сяньби, контролировавшим также север Китая (там он был популярен в V-VI вв.: рис. 27). Известны также подобные, редкие очень длинные кафтаны (до щиколоток) (см., например, на изваяниях Тянь-Шаня: Елеукенова 1999, рис. 70); в нашем случае они носятся внакидку. Их сине-жёлтая цветовая гамма (лицевая сторона — подкладка) известна в это время в Туве (Кубарев 2005, с. 40), но необычайно длинные рукава (много длиннее руки) пока уникальны для ранних тюрков. Разумеется, это не «слуги» (как их атрибутирует автор каталога), а знатные люди в эффектном аристократическом костюме (с очень длинным станом и рукавами кафтанов, носящихся внакидку, и рубах, неудобными в повседневной жизни). Однако самое интересное — белый цвет большей части костюма: нижней одежды, штанов, и даже пояса и туфель; [16] к этому моменту мы ещё вернемся. Изображённые стоят, соединив руки на груди (похожее видим, например, на изваянии из Кемен-Кечу на Алтае: Кубарев 1997, с. 44).

№ 12 (рис. 22). Некоторые важные детали верхней одежды этого пожилого мужчины известны нам и в «тюркском комплексе» Тохаристана (см.: Яценко 2006, рис. 189, 3, 37, 41, 85). Его шёлковый (?) головной убор (тот же, что и на рис. 21) — типично кочевнический. Подобная наплечная одежда использовалась в это время ранними тюрками. Его кафтан с двумя лацканами, также носимый внакидку, чуть ниже колен застёгнут внизу на пуговку; на подоле — широкая полоса отделки, более узкие видим вдоль бортов (в том числе — на подкладке); по краю ворота нашит толстый жгут, заканчивающийся двумя матерчатыми (?) пуговицами на концах лацканов. Другие костюмные детали не противоречат такой трактовке. Лишь сравнительно длинная борода редка для данного этноса; утрировано густые брови и ресницы придают этому человеку странный вид. [17] Это явно не простолюдин (не слуга и т.п.). Как и на предыдущем рисунке, штаны, видимо, заправлены в туфли. На запястьях выделены браслеты (единственный, кроме поясов, аксессуар для всех рассматриваемых в статье изображений).

№ 13 (рис. 23). Верхняя одежда персонажа (шуба со скашиванием кожи у ворота при отсутствии воротника) сделана из грубой овечьей шкуры (в это время шуба из шкур ягнёнка отчасти сохранилась в кургане 9 некрополя Джолин I: Кубарев 2005, с. 29). Здесь мы видим летний тип её ношения мехом наружу (что было обычным в повседневной жизни, но уникально для искусства!). Верх бортов косо срезан вниз, он не образует лацканов. Между полами тулупа проглядывает низкая граница глубокого выреза рубахи. Волосы достаточно короткие. Обувь — не сапоги, а ноговицы тёмного цвета, крепящиеся у бёдер. Одежда лишена отделки, нет костюмных аксессуаров. Это редкий тип простого человека (пастуха?), вроде тех, что оседали в это время в китайском пограничье.

Музейные собрания Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая.

№ 14 (рис. 24). Фигурка, найденная в могильнике VII-VIII вв. Астана в оазисе Турфан. Она представляет бородатого мужчину в характерном «сяньбийском башлыке» того же типа, что и на рис. 17 и 20; этот убор чёрного цвета. Очень длинный кафтан без лацканов застёгнут почти по всей длине (кроме верхнего края). К подолу этого кафтана (на котором сохранились остатки белой краски) пришита, видимо, полоса ткани, вероятно — другого цвета (см. ниже аналогичный кафтан у персонажа, подносящего угощение аристократу в юрте — на рис. 12). Намечен верхний край рубахи с неглубоким треугольным вырезом.

Выводы   ^

Изображения 2-й пол. VI в.   ^

Особую ценность для истории костюма тюркских народов представляют материалы самых ранних детализированных цветных изображений (периода существования единого Великого каганата). За одним исключением, у изображенных тюрков кафтаны либо расстёгнуты в верхней части либо (в особо торжественных ситуациях — у центральных лиц на пиру и т.п.) застёгнуты наглухо. Видимо, они иногда неглубоко запахнуты налево (что традиционно для ранних кочевников и соответствует широко известным сведениям хроники «Чжоушу»). [18] В отличие от согдийцев (у которых значимые персонажи обязательно носят шапки), все тюрки простоволосы (что мы далеко не всегда видим на собственно тюркских изображениях).

Как уже отмечалось, на ранних изображениях мною выделены 4 комплекса тюркского костюма. На разных панелях ложа Ань Цзе 579 г. мы видим, как мне кажется, три группы тюрков, одежда и причёска которых различаются, и они, вероятно, могут быть отнесены к трём разным племенным группам, входившим в Великий каганат, с которыми Ань Цзе вел переговоры в степи и в городе. К группе 1 могут относиться первые три соседние панели (эпизоды повествования на них связаны с двумя тюркскими персонажами, условно — господином и слугой). Третья панель со сценой, где Ань Цзе угощает тюрка вином, представляет уже иную пару тюрков, в которой также выделяется главный персонаж (группа 2). Панель с изображением пяти тюрков на пиру (главный из который сидит в центре ковра, развлекаемый музыкантами) представляет группу 3. Наконец, на «тюркской» панели ложа из Музея Михо и в единственном персонаже на панели с конным шествием представлена специфическая в отношении костюма группа 4 («сцена из жизни тюрков»). Рассмотрим отличия в костюме этих групп.

Группа 1.

Оба персонажа разного ранга представлены в трёх дополняющих друг друга сценах. Важно, что действие, видимо, происходит вне поселений и связано с охотой и отдыхом в юрте. Оба носят короткий (до колен) кафтан, причём в парадной обстановке официального приема он застёгнут наглухо, в неофициальной (охота) — расстёгнут вверху (при этом у «слуги» — единственные среди ранних изображений два треугольных лацкана). У господина — шёлковый (?) кафтан во всех случаях белого цвета с красной каймой по бортам, подолу и краю рукавов; у «слуги» он красный, а чёрная кайма есть только на подоле. Оба носят красную нижнюю рубаху с широким горизонтальным воротом. Штаны у господина — средней ширины, белые с косыми чёрными полосами или телесного цвета (не закрашены, как и поверхность кожи). Они носятся поверх невысокой обуви и могут иметь кайму по нижнему краю. Чёрная обувь у «слуги — сапоги» без выступа над коленом, у господина — полусапожки (это хорошо видно в сцене игры в кости — рис. 6). Чёрный пояс без металлических деталей у господина сделан из ткани и охватывает талию дважды. Ремень наборного пояса у него украшен, видимо, золотыми (или бронзовыми золочёными, как на подлинном поясе Ань Цзе) прямоугольными бляшками, имеет дополнительные свисающие ремни (к которым слева подвешен кинжал). Однако у господина такой пояс видим (вместе со стрелковым / саадачным) лишь в сцене охоты; в других ситуациях (в гостях у Ань Цзе) он, видимо, не надевался. У «слуги» кожаный пояс с дополнительными ремнями имеет лишь металлическую (золочёную) пряжку; наборные бляшки отсутствуют; к нему крепится круглая сумочка-каптарга.

Важно, что целый ряд деталей специфичен для костюма Согда (хотя и более позднего времени, VII — 1-й пол. VIII вв. — эпохи его частичной тюркизации): декор однотипной красной каймой бортов, подола и края рукавов; штаны с узором из косых чёрных полос; кайма по нижнему краю штанов, носимых поверх обуви. Ещё важнее то, что все эти согдийские аналогии видим только в одежде господина. Это делает вероятным вывод, что аристократия данной группы тюрков заимствовала эти декоративные детали из костюма согдийских колонистов.

Группа 2.

Изображена в эпизоде банкета в городе. Здесь, в парадной сцене, одежда тюрков также застёгнута наглухо; обувь та же (сапоги у «слуги» и более короткая (?) у господина); рукава вставлены один в другой. Наплечная одежда у обоих имеет широкий отложной ворот. Оба персонажа безбороды и безусы. У господина верхняя плечевая одежда длиннее, имеет коричневый цвет (шёлка?), с красной каймой; у слуги, как на упоминавшихся ранее изображениях, одежда красная. Косы гораздо длиннее, чем у группы 1 — до таза. Как и в группе 1, господин носит чёрный пояс без металлических деталей и подвесных ремешков, дважды охватывающий талию (то есть парадный из ткани). В то же время «слуга» носит короткий наборной пояс с довольно большим количеством золочёных прямоугольных бляшек.

Группа 3.

Представлена на отдельной панели, изолированной от остальных сюжетов с тюрками. Здесь видим не два, а пять тюркских персонажей. У двух мужчин, сидящих на ковре (господин и музыкант) кафтаны длиннее колен и (в связи с их положение на банкете) застёгнуты наглухо; у стоящих сзади — короткий кафтан до колен, расстёгнутый на груди (у двух из них краской дорисован край красной пелерины (?). У находящихся сзади тюрков видим рубахи с небольшим треугольным вырезом. Особое внимание на этой панели художник уделил декору бортов верхней одежды, которая весьма разнообразна (двойные у музыканта, жёлтые у господина, у верхних левых — того же цвета, что и основа кафтана, у правого — белые). В отличие от других групп, здесь тюрки (все) имеют усы, причем трёх разных форм — напомаженные (горизонтальные или загнутые вверх) и вислые. Все персонажи носят чёрные кожаные (?) пояса без металлических деталей. Главный тюрк, как в группе 1, отличается бородкой, очень светлой (светло-розовой) верхней одеждой и цветом выглядывающих шаровар (в данном случае — красных). У стоящего слева — светлые штаны с косыми чёрными полосами (как в группе 1). Оба человека, сидящих на ковре, имеют не очень высокие сапоги без выступа над коленом, у стоящих, видимо, обувь более короткая. Наиболее заметные отличительные черты этой группы тюрков — форма ворота рубах, ношение усов, отсутствие металлических деталей поясов, пелерины (?), разнообразие декора бортов и наличие в одном случае двойной линии их отделки.

Группа 4.

Костюм этой группы видим на двух панелях ложа в Музее Михо. Оформление костюма в этой группе более однородно для лиц с разным социальным статусом, чем в других группах (я не думаю, что это результат стилизации заказчиком или мастером). Одежда здесь окрашена в три основных цвета — красный, белый и отчасти чёрный. Здесь присутствуют «всаднический» комплект одежды (с короткие кафтанами до колен у конных охотников) и «парадный» (у стоящих и сидящих вокруг юрты — длинные кафтаны до щиколоток). Все одежды расстёгнуты вверху. Цвета наплечной одежды — белый для более значимых персонажей (как в группе 1) и красный у менее значимых (часть гостей аристократа, слуга с лошадьми, задний всадник). Значимые персонажи носят и белые штаны. Декоративная схема кафтанов у лиц разных рангов единая (кайма по краю бортов, подола и рукавов); это традиция, очень характерная для согдийцев. Уникален халат господина в юрте (по белому фону сплошь декорирован вертикальными рядами красных дуг). Все мужчины носят белые (тканые?) пояса (отсутствующие в других группах). Оформление кос не похоже на другие группы. Они, как в группе 2, длиной до таза, но здесь в ряде случаев выделены отдельные косы; кос было семь штук (видимо, четыре с левой стороны головы и три — справа), и в верхней части их пряди перетянуты белым ремешком. Все тюрки безбороды; усы у них одинаковы — длинные горизонтальные (явно напомаженные). Обувь также весьма специфична в деталях (чёрные сапоги с треугольным выступом под коленом у хозяина, красные полусапожки у менее значимого лица).

Анализ костюма четырёх костюмных групп тюрков на изображениях 2-й пол. VI в. (времени единого Великого каганата), во-первых, заставляет нас отказаться от принятого сегодня суммарного их рассмотрения и отметить ряд важных локальных (племенных) особенностей; во-вторых, приходится обратить особое внимание на сопоставление этого костюма с изображённым в памятниках следующего VII в. (когда тюрки утратили политическое единство и на некоторое время подпали под власть Китая).

Изображения VII — 1-й пол. VIII вв. н.э.   ^

Описанный период включает как период подчинения восточных тюрков Китаю (630-682), так и периоды существования независимого Восточного каганата (603-630 и 682-744). Характер политических отношений Китая и тюрков в это время менялся, но в этот период несомненно усиление взаимовлияния в бытовой культуре, в том числе — в костюме. Описанные терракоты сводятся к трём иконографическим типам. Какой бы этап политических взаимоотношений тюрков и Китая они не отражали, они демонстрируют культурные последствия полувекового подчинения Восточного каганата Китаю и меняющегося статуса тюрков (попадание их в крупные китайские города, оседание их в пограничных районах). Важно, что, в отличие от представителей других «варварских» народов на подобных терракотах, никаких элементов китайского костюма данные персонажи (как и представленные в более ранних комплексах) не имеют.

Вместе с тем, мы располагаем свидетельствами обратного в китайских официальных текстах. Так, сразу же после распада единого Каганата официальную попытку ввести элементы китайского костюма у тюркских кочевых подданных предпринял первый же правитель его восточной части Джангар Кимин (604-608), зависимый от обоих суйских императоров. Каган Мочжо надевал китайский головной убор «путоу» и китайский пурпурный халат (Кюнер 1961, с. 190). Мы видим некоторых персонажей с запахом направо среди фигур поминального комплекса восточнотюркского правителя Кюль-Тегина, умершего в 731 году. Противоречивость «костюмной» информации по тюркам Восточного каганата и Китая объясняется просто. Речь идет о тюрках, живших в разной культурной среде — на родине и в собственно Китае (в условиях чужой страны мигранты подчас склонны придавать особое значение сохранению элементов своего этнического костюма).

Тип 1.

Представителя знати в облике всадника, держащего поводья, видим на терракотах №№ 9-10. Здесь высокий головной убор с фигурой орла сочетается с коротким кафтаном с двумя лацканами и с сапогами или ноговицами.

Тип 2.

Стоящий аристократ в длинном кафтане с лацканами или без них и в башлыке особого типа (сюжеты 11, 12, 14). Очень интересны персонажи терракот 11-12. Они представляют оригинальный тип пожилого (бородатого — 12) аристократа периода Восточного каганата в торжественной позе и в стандартном костюме: в длинных, носимых внакидку кафтанах с длинными же рукавами, в башлыке с длинным и широким назатыльником, в узких штанах и в туфлях. Судя по паре 11, в четырёхцветной гамме их костюма преобладает белый цвет. Близок им по облику персонаж 14.

Вероятно, обе группы представляют персонажей примерно одного ранга, но в разных жизненных ситуациях и в разных социальных ролях (ср. комплекты «придворного» и «всаднического» / военно-охотничьего костюма у знатных персов времён Ахеменидов).

Тип 3.

Персонаж 13 впервые демонстрирует нам рядового представителя кочевого тюркского общества в простой овчинной шубе и высоких, крепящихся к поясу, чёрных ноговицах, без декорирования одежды, с короткой стрижкой (явно без кос) и без головного убора. Это тем более важно, что искусство самих тюрков той эпохи не снисходит до изображений простолюдинов.

Попытаемся выяснить, в чём заключаются различия костюма изображений эпохи единого Великого Каганата (2-я пол. VI в.) и более поздних композиций VII-VIII вв.?

1. В ранних сценах немалая часть персонажей показана анфас или полуанфас (12 фигур ложа Ань Цзе и 3 фигуры ложа из Музея Михо). Однако лишь на одном, явно второстепенном персонаже в сюжете 2 (рис. 6) видим якобы «изначально характерные» для тюрков два треугольных лацкана расстёгнутого вверху кафтана. Эта деталь кроя стала господствовать лишь в следующем столетии, судя по рассмотренным терракотам и росписям Афрасиаба / Самарканда. Обычны они и для тюркской знати на поздних терракотах.

2. Очень короткие (выше колен) (9-10), как и очень длинные кафтаны до пят (11, 14) известны лишь в поздний период. Весьма разнообразна манера их ношения, причём в только в раннее время они застёгиваются наглухо; и только в более поздних комплексах они застёгнуты в самом низу (12), носятся при наличии двух треугольных лацканов внакидку (11-12). Явное, не очень глубокое запахивание налево (с помощью завязок) отмечено лишь на ранних изображениях (1, 5/стоящий).

3. На изображениях около середины VII в. в Афрасиабе декоративная кайма кафтанов сводится лишь к высоким обшлагам (они, как и лацканы, сшиты из полихромных шелков с медальонами), но в более раннее время мы видим иную, более сложную декоративную кайму также на подоле и вдоль бортов. Прежний, сложный декор иногда встречается в VII-VIII вв. на длинных кафтанах восточнотюркской знати (№№ 12 и 14).

4. В сер. VII — 1-й пол. VIII вв. (судя по китайским терракотам, росписям Афрасиаба и находкам остатков подлинных халатов и рубах на Алтае) меняются цветовые предпочтения. Цветовая гамма тюркского мужского костюма — белый и красный (и не передаваемый простыми красками фиолетовый/пурпурный?), иногда — жёлтый, у особо значимых лиц — также зелёный и синий/голубой [19] для наплечной одежды, чёрный (для части обуви и головных уборов) — в целом совпадает и в Согде и в Китае, лишний раз подтверждая достоверность цветопредачи. [20] Таким образом, наряду с популярными раньше белым и красным, редким розовым, появляются зелёный, жёлтый (золотистый шёлк?), синий и голубой, а коричневый исчезает на изображениях знати. [21] Это же мы видим позже на их детализированных согдийских портретах в «Зале послов» Самарканда. Тюрки на изображениях одеты в это время в одноцветные, не пёстрые ткани. (Последнее не означает полного отсутствия их орнаментации; так, в тюркских могилах рубежа VII-VIII вв. много камчатных шелков, орнамент которых отличался от фона не цветом, а лишь игрой света: Кубарев 2005, с. 27).

5. На ранних изображениях (как в степи, так и на парадных городских банкетах) мы видим у всех персонажей длинные косы, и они всегда простоволосы (то же относится позже ко всем изображенным на западе — в Самарканде). В отличие от них, на более поздних терракотах лиц, вероятно поселившихся в Китае, ни у одного знатного персонажа на более поздних терракотах эти косы не представлены явно, и все они носят головной убор. Чем объяснить подобное различие? Мне кажется, что тюрки, связанные с собственно Китаем, в соответствии с нормами жизни Империи, эту причёску могли демонстрировать не всегда. [22] На терракотах знатных лиц, где на изображённых — башлыки с длинными назатыльниками, косы могли быть убраны под такой убор (персонажи 11-12, 14); однако и уборы с фигурой орла (9-10), судя по сильно утолщённому назатыльнику у фигуры 9, также могли скрывать такие косы.

6. Только на ранних изображениях (5 — главный персонаж, 8) видим штаны красного цвета. Эта древняя традиция народов Центральной Азии идущая ещё со скифского времени (Загунлук в Синьцзяне, пазырыкская культура Алтая, Иссык в Семиречье), известная и позже (хунны в Ноин-Уле, Кенкол в Киргизии и др.) (Яценко 2006, с. 94). Именно в группе 1 (сюжеты 1, 3, 5) представлены штаны из светлой ткани с чёрными вертикальными / косыми полосками (имеющие аналогии в Согде). Только в ранний период у наиболее значимых тюркских персонажей в сценах 2 и 4, во время их личной встречи с Ань Цзе документирован оригинальный пояс чёрного цвета. Он очень длинный (дважды охватывает талию), и при этом (в отличие от пояса стоящего рядом «слуги», и присутствующих согдийцев) лишён каких-либо металлических деталей (пряжки, бляшек и др.). Несомненно, речь идёт о ношении парадного пояса, сплетённого из нитей чёрной шерсти, вероятно — с бахромой на концах. Похожие шерстяные пояса документированы у многих «этнографических» тюркских народов (не приходится удивляться тому, что такие пояса не сохраняются в сколько-нибудь полном виде в ранних могилах).

7. На поздних терракотах документированы ноговицы, крепящиеся лямками к поясу (стати, их непарадный характер не привлекал заказчиков поминальных тюркских статуй).

Важным представляется отмеченное нами в многофигурных композициях ложа Ань Цзе наличие в парах персонажей более высокого статуса плечевой одежды с преобладанием белого (или светло-розового) цвета у передних, а у более низкого — красного — у задних. То же можно сказать и о лицах с более высоким статусом в группах на панели из Музея Михо (№ 7). Думается, это не случайно; то же мы наблюдаем и в парах стоящих рядом чиновников-распорядителей в самаркандском «Зале послов» (персонажи 18-19 и 26-27 западной стены: Яценко 2007). В весьма многочисленных полихромных групповых изображениях согдийцев (как в Китае, так и на родине) такая закономерность не выявляется; следовательно, мы имеем дело с некой сознательно подчёркнутой тюркской спецификой. Непрактичный в кочевом быту белый цвет даже в позднее время у этносов Саяно-Алтая ассоциировался с чистотой, благородством и богатством; такую одежду обычно носили богачи, надевая в торжественных случаях (см., например: Донгак 2004, с. 226).

Две небольших серии персонажей с детализированным костюмом, представленным всего на девяти изделиях, демонстрируют нам очень большое разнообразие облика наплечной одежды-кафтана (длины, оформления ворота, манеры ношения и декора), характерной для знати (не высшего ранга) раннетюркского общества. Это не укладывается в представления о всего двух стандартизованных видах кафтана, отличающихся, якобы, реально лишь оформлением ворота (Кубарев 2005, с. 32-33). Так, кафтан может быть коротким, выше колен или до низа таза (№№ 9-10), до колен (1-3, 6, 8), ниже колен (4, 5, 12), до щиколоток (7) и до пят (11, 14). Очень разнообразна манера его ношения: застёгивание наглухо (ранние образцы); застёгивание в самом низу (12), ношение внакидку (11-12), неглубокое запахивание налево с помощью завязок (ранние — 1, 5/стоящий), [23] одна пола лишь вплотную доходит до другой, скрепляясь поясом и, вероятно, завязками (7 — персонаж в юрте, 14). В ранних сценах застёгивание наглухо применялось, видимо, в особо торжественных ситуациях, в остальных кафтан расстёгивали вверху. Не менее интересно разнообразие обуви: полусапожки или, возможно, туфли (1-3, 5-6, 8, 11-12), чёрные сапоги с треугольным выступом под коленом (7) и без него (2, 4?, 5, 10), а также ноговицы (9, 13). Показательна популярность полусапожек, или иногда, возможно — туфель (связанная, вероятно, со статусом изображённых) и единственное детальное изображение сапог с треугольным выступом (считающихся, якобы, изначально наиболее типичной для данного этноса обувью). Важно наличие, кроме кожаных наборных поясов и поясов без бляшек, но с пряжкой и наконечниками, белых или чёрных поясов без металлических деталей (в обеих хронологических группах) и длинных чёрных шерстяных поясов. Замечу, что никаких следов крепления сапог или полусапожек у щиколоток ремешком с пряжкой (Кубарев 2005, с. 47) даже на самых детальных изображениях нашей коллекции нет. Ношение бороды разных фасонов отмечено для нескольких изображённых; вероятно, дело не столько в их возрасте, сколько в высоком статусе (1-2, 5, 12); на рельефах ложа согдийца Ань Цзе его тюркский партнёр в сценах 1-2 также имеет небольшую бородку, в сцене в юрте (№ 3) у него её нет. Остальные персонажи ограничиваются усами, напомаженными (и торчащими вверх или строго горизонтально) или вислыми, или же ходят бритыми.

В целом в ранних китайских изображениях тюрков мы видим надёжное подспорье в деле реконструкции некоторых аспектов их культуры. Есть все основания думать, что облик персонажей отражён с большой точностью. Среди прочего, древнейшие тюркские образы дают нам исключительно ценную информацию о ранней стадии истории тюркского костюма — эпохе единого Великого каганата. Они позволяют заключить, что декоративная схема кафтана в VI в. (или раньше, на исторической родине) испытала влияние согдийцев, чьи колонии доходили на восток до Маньчжурии; в единичных случаях мы наблюдаем явные заимствования из костюма Кучи (сюжет 8) и Хотана (два треугольных лацкана — «слуга» в сюжете 2) — оазисов Синьцзяна, примыкающих к древней прародине тюрков. В VII в. тюркский костюм, видимо, претерпел большие изменения, связанные с широким расселением тюрков, началом процессов их оседания, усложнением социальной структуры, углублением влияния Китая, Согда и Ирана, ростом торговли текстилем, желанием элиты перенять престижные элементы одежды соседних великих держав или, напротив, противостоять иноземному влиянию.

Литература.   ^

Альбаум Л.И., 1975. Живопись Афрасиаба. Ташкент.

Аржанцева И.А., Иневаткина О.Н., 2005. Ещё раз о росписях Афрасиаба: новые открытия, которым четверть века // Центральная Азия: источники, история, культура (Отв. ред. Е.А. Антонова, Т.К. Мкртычев). М.

Баяр Д., 1991. Каменные изваяния Монголии. Автореф. дисс. ... канд. ист. наук. Улан-Батор.

Баяр Д., Эрдэнэбаатар Д., 1999. Каменные изваяния Монгольского Алтая. Вып. 1. Улан-Батор (на монгол. яз.)

Вайнштейн С.И., 1991. Мир кочевников Центра Азии. М.

Войтов В.Е., 1996. Древнетюркский пантеон и модель мироздания в культово-поминальных памятниках Монголии VI-VIII вв. М.

Горелик М.В., 2003. История алтайской шапки // Altaica. Вып. VIII. Москва.

Добжанский В.Н., 1990. Наборные пояса кочевников Евразии. [Азии] Новосибирск.

Донгак С.Ч., 2004. Цвет и его символика в тувинской кочевой культуре // Учёные записки Тувинского института гуманитарных исследований. Вып. ХХ. Кызыл.

Досымбаева А., 2008. Тюркское наследие Евразии VI-VIII вв. Астана.

Евтюхова Л.А., 1952. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии // Материалы и исследования по археологии СССР. Вып. 24. М.; Л.

Елеукенова Г.Ш., 1999. Очерк истории средневековой скульптуры Казахстана. Астана.

Ермоленко Л.Н., 2003. Могли ли раскрашиваться древнетюркские изваяния? // Степи Евразии в древности и средневековье. Кн. II (Отв. ред. Ю.Ю. Пиотровский). СПб.

Ермоленко Л.Н., 2004. Средневековые каменные изваяния Казахстанских степей. Новосибирск.

Ермоленко Л.Н., 2007. Ещё раз к вопросу о первоначальном виде каменных кочевнических изваяний // Каменная скульптура и мелкая пластика древних и средневековых народов Евразии (Труды Сибирской ассоциации исследователей первобытного искусства. Вып. 3). Барнаул.

Ермоленко Л.Н., 2008. Изобразительные памятники и эпическая традиция (по материалам культуры древних и средневековых кочевников Евразии). Томск.

Зеленин Д.К., 1991. Восточнославянская этнография. М.

Кубарев В.Д., 1984. Древнетюркские изваяния Алтая. Новосибирск.

Кубарев В.Д., 1997. Каменные изваяния Алтая (Краткий каталог). Новосибирск, Горно-Алтайск.

Кубарев В.Д., 2004. Древние стелы и изваяния в обрядах и суевериях народов Центральной Азии // Археология, антропология и этнография Евразии. 2004. № 1.

Кубарев Г.В., 2005. Культура древних тюрок Алтая (по материалам погребальных памятников). Новосибирск.

Кубарев Г.В., 2008. Коленчатые кинжалы древнетюркской эпохи // Культуры степей Евразии второй половины I тысячелетия н.э. Тезисы докладов IV Международной конференции (Под ред. Д.А. Сташенкова). Самара.

Крюков М.В., Малявин В.В., Софронов М.В., 1979. Китайский этнос на пороге средних веков. М.

Крюков М.В., Малявин В.В., Софронов М.В., 1984. Китайский этнос в средние века (VII-XIII вв.). М.

Кюнер Н.В., 1961. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. М.

Львова Э.Л., Октябрьская И.В., Сагалаев А.М., Усманова М.С., 1988. Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири. Пространство и время. Вещный мир. Новосибирск.

Маадай-Кара. Алтайский героический эпос, 1973. М.

Могильников В.А., 1981. Тюрки // Степи Евразии в эпоху средневековья (Под ред. С.А. Плетнёвой). М.

Тасмагамбетов И., 2002. Кулпытас. Астана.

Худяков Ю.С., 1998. Древнетюркские изваяния Восточного Туркестана // Древние культуры Центральной Азии и Санкт-Петербург. Материалы Всероссийской научной конференции, посвященной 70-летию А.Д. Грача. СПб.

Чариков А.А., 1986. Изобразительные особенности каменных изваяний Казахстана // Советская археология. 1986. № 1.

Чичуров И.С., 1980. Византийские исторические сочинения: «Хронография» Феофана, «Бревиарий» Никифора. Тексты, перевод, комментарий. М.

Шагалов В.Д., Кузнецов А.В., 2006. Каталог монет Чача III-VIII вв. Ташкент.

Шёлковый Путь, 2007. — Шёлковый Путь. 5000 лет искусства шёлка. Каталог выставки. СПб.

Шер А.Я., 1966. Каменные изваяния Семиречья. М.-Л.

Яценко С.А., 2000. Часть 3 «Костюм» // Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье (Т. 4). Архитектура. Искусство. Костюм (Под ред. Б.А. Литвинского). М.

Яценко С.А., 2006. Костюм древней Евразии (ираноязычные народы). М.

Яценко С.А., 2007. Древние тюрки: костюм на разноцветных изображениях // Museum, ноябрь 2007 г., Интернет-конференция «Древности в музейных коллекциях» (под ред. Т.Н. Крупы). Харьков. (ссылка).

Anjia [An Qie] Tomb 2003. — Anjia [An Qie] Tomb of Northern Zhou at Xi’an'. Shaanxi Provincial Institute of Archaeology. Beijing (In Chinese).

Arzhantseva I., Inevatkina O., 2006. Afrasiab wall-painting revisited: new discoveries twenty-five years old — Royal Naurūz in Samarkand. Proceedings of the Conference Held in Venice on the Pre-Islamic Paintings at Afrasiab (Ed. by M. Compareti, E. de la Vaissère). Pisa, Roma, pp. 185-212.

Chavannes E., 1903. Documents sur les Tou-kiue (Turcs) Occidentaux // Сборник трудов Орхонской экспедиции. Вып.VI. СПб.

Esin E., 1979. Turk-i mah chihrah (The Turkish Norm of Beauty in Iran) - Akten des VII. Internationalen Kongresses für Iranishche kunst und archäologie. München. 7-10 september 1976. Berlin.

Grünwedel A., 1912. Altbuddhistische Kultstätten in Chiněsich Turkestan. Berlin.

Hayashi Т., 2006. Sogdian Influence Seen on Turkic Stone Statues Focusing on the Fingers Representation — Ēran ud Anērān. Studies Presented to Boris I. Marshak in Occasion of His 70^th Birthday (Ed. by M. Compareti, P. Raffetta, G. Scarcia). Venice.

Huo Xuchu, Qi Xiaoshan, 2006. The Buddhist Art in Xinjiang along the Silk Road. Urumqi.

Juliano A.L., 2006. Converging Traditions in the Imagery of Yu Hong’s Sarcophagus: Possible Buddhist Sources — Journal of Inner Asian Art and Archaeology. Vol.1. Turnhout.

Juliano A.L., Lerner J.A., 2001. Monks and Merchants. Silk Road Treasures from Northern China. Gansu and Ninxia, 4^th — 7^th Century. New York.

Lerner J.A., 2005. Aspects of Assimilation. The Funerary Practices and Furnishings of Central Asians in China (Sino-Platonic Papers. Vol.168. December 2005). Philadelphia.

Lu Enguo, 1999. Ancient Corpses of Subeshi // The Ancient Corpses of Xinjiang (Ed. by V.H. Mair). Urumqi, p. 96-112.

Marhak B.I., 2001. La thematique sogdienne dans l’art de la Chine de la seconde moitie du VIe siecle — Academie des Inscriptions et Belles-Lettres. Compur rendus des séances de l’annee 2001 janvier-mars. Paris.

Marshak B.I., 2004. The Miho Couch and the Sino-Sogdians Works of Art of the Second Half of the 6^th Century — Bulletin of Miho Museum. Vol.4. Shigaraki.

Miho Museum. South Wing, 1997. Shigaraki.

Mode M., 2006. Reading the Afrasiab Murals: Some Comments on Reconstructions and Details — Royal Naurūz in Samarkand. Proceedings of the Conference Held in Venice on the Pre-Islamic Paintings at Afrasiab (Ed. by M. Compareti, E. de la Vaissère). Pisa, Roma, pp. 107-128.

Northern Zhou tomb of An Qie excavated in X’ian (In Chinese) — Wenwu. 2001. No1. Beijing (In Chinese).

Nowgorodowa E., 1980. Alte Kunst der Mongolei. Leipzig.

Raspopova V.I., 2004. Life and Artistic Conventions in the Reliefs of the Miho Couch — Bulletin of Miho Museum. Vol.4. Shigaraki.

Rong Xinjiang, 2004. Daily Life in Sogdian Colonies along the Silk Road — Bulletin of Miho Museum. Vol.4. Shigaraki.

Royal Naurūz 2006. — Royal Naurūz in Samarkand. Proceedings of the Conference Held in Venice on the Pre-Islamic Paintings at Afrasiab (Ed. by M. Compareti, E. de la Vaissère). Pisa, Roma.

Schloss E., 1969. Foreigners in Ancient Chinese Art from Private and Museum Collections [Cataloque]. March 27 through May 25, 1969. New York.

Short Report on the Tomb of Yu Hong, Sui Dynasty, excavated in Taiyuan, Shaanxi — Wenwu. 2001. No1 (In Chinese).

Study on the Costume and Adornment of the Nationalities in the Western Regions of China (Ed. by Li Xiaobin). Urumqi, 1995 (In Chinese).

de la Vassière E. Les Turks, rois du monde a Samarcande — Royal Naurūz in Samarkand. Proceedings of the Conference Held in Venice on the Pre-Islamic Paintings at Afrasiab (Ed. by M. Compareti, E. de la Vaissère). Pisa, Roma, pp. 147-162.

Wang Linshan, Wang Bo, 1996. China’s Cultural Relics of Grassland in Altay. Urumqi.

Yatsenko S.A., 2004. The Costume of Foreign Embassies and Inhabitants of Samarkand on Wall Painting of the 7^th c. in the Hall of Ambassadors from Afrasiab as a Historical Source — Transoxiana. Número 8. Roma — (ссылка).

Yatsenko S.A., 2006 The Late Sogdian Costume (5^th — 8^th cc. AD) — Ēran ud Anērān. Studies Presented to Boris I. Marshak in Occasion of His 70^th Birthday (Ed. by M. Compareti, P. Raffetta, G. Scarcia). Venice. (Internet-version, 2003).

Список иллюстраций. (NB: превью обрезаны по высоте)   ^

Примечания.   ^

[1] В недавних записях тюркских эпосов мы видим ощутимые следы позднейших костюмных предпочтений (напомним в качестве примера сведения об очень большом количестве пуговиц на шубе и штанах героя) и подчёркивание гипертрофированного богатства персонажей (шубы, сплошь расшитые золотом или сшитые целиком из горностаев и т.п.) (см., например: Маадай-Кара 1973, с. 256-257, 302, 306, 311). Следует учесть и более тёмную в поздний период основную цветовую гамму мужской одежды. Так, у турфанских уйгуров, судя по письменным и изобразительным источникам, тёмные тона в одежде (вместо красного) стали преобладать с XII века (Яценко 2000, с. 369). Что касается «этнографических» тюркских народов Саяно-Алтая, то их этногенез был весьма сложен и запутан, включая рад исходно тюркских и тюркизированных групп. С XIII по XIX вв. их «костюмные идеалы» подвергались заметной монголизации (см., например: Вайнштейн 1991, с. 194-198; Горелик 2003, с. 61-65), а на поздней стадии — влиянию ламаизма; поэтому выделение ранних пластов представлений об одежде не всегда просто. В поздний период у тюрков Саяно-Алтая существовало разделение одежды полов по цвету, причём красный ассоциировался, прежде всего, со здоровым потомством (в начале средневековья эти ассоциации явно были иными). Серьгу носили лишь некоторые много болевшие мальчики, но отнюдь не взрослые мужчины и т.п. В целом серьги, перстень и бусы в косах однозначно ассоциировались в это время с женской субкультурой, чего не наблюдаем в раннем средневековье. В традиционном восприятии одежды обоих полов особое внимание уделялось низу полы и подолу халатов (см, например: Львова и др. 1988, с. 172-173), т.е. как раз тем деталям, которые нечасто акцентируются на самых древних тюркских изваяниях.

[2] Эти статуи ставились раннесредневековыми тюркскими народами до распространения на их землях иноземных религиозных систем, боровшихся с языческим идолопоклонством. Позже на надгробных стелах (уже не антропоморфных) у ряда этнических групп видим детальнейшим образом проработанные детали женского костюма (включая вышивку на головном уборе и мельчайшие накосные подвески), все бляшки и орнамент подвесных аксессуаров мужского наборного пояса, крой и орнамент отдельно изготовлявшихся для помещения на саркофаги каменных шапок или шлемов и т.п. Таковы, в частности, некоторые западноказахские стелы Младшего Жуза XVIII — начала XX веков (Тасмагамбетов 2002, фото на с. 288, 308, 334).

[3] Если считать, что на детализированных изображениях детали поясов не раскрашивались, то непонятно, почему этот главный символ статуса мужчины-воина у ранних тюркских народов так слабо представлен в резьбе на большинстве имеющихся мужских статуй (которых явно удостаивался далеко не каждый). Например, на изваяниях интересующего нас времени с огромной территории Казахстана наиболее обычный элемент пояса — всего лишь... передача его конструкции из двух основных параллельных ремней без иной детализации (Ермоленко 2004, с. 25).
В ритуальных комплексах погребений тюрков Алтая встречаем также наборные бляшки из какой-то спрессованной органики, возможно, покрывавшейся золотой фольгой (Ташанта III, курган 10) (Кубарев 2005, с. 51, рис. 14, 15). И в более раннее скифское время у кочевников данного региона в могилы помещали пояса с деревянными бляшками, наряду со сделанными из дерева зеркалами, кинжалами, конской уздой, гривнами и др. Однако этот факт не кажется мне доказательством их реального широкого применения в повседневном быту (ср.: Кубарев 2008, с. 70). Не доказывает он также, что «пазырыкцы» скифской эпохи обожали смотреться в деревянные зеркала или предпочитали для изделий, на которые падала большая физическая нагрузка, дерево вместо металлов. Здесь отражено распространённое в прошлом представление о том, что некоторые покойники в ряде случаев боятся металла (Яценко 2006, с. 353-354). Так, и у русских еще недавно при погребении все металлические детали костюма часто именно с этой целью старались заменить деревянными (Зеленин 1991, с. 374). Мне доводилось видеть пояса тюркских народов с деревянными деталями (например, казахский экземпляр в экспозиции Областного историко-краеведческом музея в г. Шымкент), но они нетипичны для реального костюма, и назначение их не документировано.

[4] В позднесасанидском Иране ситуация была несколько иной. Так, Абдул-Касим Фирдоуси при написании «Шах-наме» использовал, как известно, и официальную персидскую хронику (разумеется, переосмысляя её для нужд художественного эпического описания). Один из её сюжетов — свадебное посольство к кагану тюрков (перс. — Каган-и Чин) шаханшаха Хосрова I Ануширвана (531-579). При этом описаны некоторые интересные детали костюма дочерей кагана (Esin 1979, p. 452).

[5] Например, на материале изваяний Казахстана ясно, что мастера и заказчики стремились подчеркнуть у мужчин из аксессуаров, прежде всего, пояс, затем серьги (Ермоленко 2004, с. 25, 27-28). О престижности тех или иных аксессуаров костюма мы знаем по дипломатическим дарам (разумеется, более роскошным, чем обычно), вручаемым тюрками соседям (дар кагана Тун Шеху китайскому императору) и византийцами — тюркам (дары императора Ираклия приближённым западного кагана). Это были, как уже догадался читатель, те же пояс (золотой) и серьги (с жемчугом) (Яценко 2006, с. 284, 300). О чём говорит большая или меньшая популярность того или иного изобразительного микроэлемента костюма на каменных изваяниях некой конкретной территории: о степени мастерства резчиков, о материальных возможностях или персональных вкусах заказчиков, о социальном статусе последних, о локальной племенной специфике? Увы, выяснить это сегодня крайне затруднительно.

[6] Особый статус пояса у ранних тюркских народов был, думается, отчасти связан с кругом традиционных представлений о районе бёдер — пояснице, где он носился. У мужчин он ассоциировался не только с сексуальностью, но и с богатырской мощью и здоровьем (см. в эпосе тюркских народов описания могучей поясницы батыра и традиционные пожелания мужчинам во время некоторых ритуалов южносибирских тюрков вроде «пусть твоя поясница будет крепкой!»). Роль наборного пояса на ранних тюркских статуях иногда подчеркивается также тем, что умерший аристократ символически держится за него левой рукой (Евтюхова 1952, рис. 3-5; 45; Кубарев 1984, табл. II, № 11; 1997, с. 100), а на статуе из урочища Куланда на Алтае левая рука заткнута за пояс (Евтюхова 1952, № 9; Кубарев 1984, табл. VII, № 48).
В раннетюркских мемориальных надписях есть лишь краткие упоминания количества и материала бляшек для наборных поясов, разумеется — без пояснений (Добжанский 1990, с. 78). Обычно их было на основном ремне около 25 (судя по подлинным находкам VII-IX вв. на Алтае) (Кубарев 2005, с. 55), поэтому упоминания о поясе с 40-60 бляшками означает ношение либо ремня, дважды охватывающего талию, либо включение в это число бляшек (другой формы) с дополнительных свисающих ремней. И после распада Первого Каганата, в погребениях Алтая VII-IX вв., пояс найден далеко не у каждого воина, а примерно в 60 % могил взрослых мужчин (ср.: Там же, с. 56). Большую роль играет также особая поясная пряжка такого пояса (судя по эпитафиям, существовало даже выражение «добиться (определённого типа) пряжки», т.е. более высокой должности). Изредка роль пряжки подчёркивается иконографическими средствами. Например, на изваянии из Цяося (китайский Алтай) детально переданный наборной пояс на мужчине расстёгнут (но держится на талии), а крупную пряжку он держит отдельно (!) в левой руке (Wang Linshan, Wang Bo 1996, p. 40, No. 78).

[7] Те же предметы — диадему (золотую) и серьги (жемчужные) дарит с подачи советников западнотюркскому правителю при личной встрече в 622 г. византийский император Ираклий (Чичуров 1980, с.151, 159).

[8] При этом золочёные бляшки нагрудного ремня лошадей мастер передал более подробно.

[9] Новое, дополненное и снабжённое цветными фото, электронное издание моей книги по костюму иранских народов публикуется постепенно, в течение 2009 г. фирмой X-lab на сайте «Народный костюм». (ссылка)

[10] Асимметрию некоторых деталей в сценах банкетов и отдыха (распускание то правого, то левого рукава; ношение меча то справа, то слева и т.п.) Б.И. Маршак склонен считать ошибкой китайского резчика или сознательным применением им зеркальных композиций (Marshak 2004, p. 17, 20). Я же полагаю, что и для китайского мастера, и для контролировавших его согдийских заказчиков это не было произвольной, случайной деталью. Помещение меча у отдыхающего главного персонажа с правой стороны (см. также фигуру № 36 в самаркандском «Зале послов»), как и распускание то левого, то правого рукава, объясняется, прежде всего, бытовым удобством в той или иной ситуации.

[11] В связи со статусом белого пояса ср., например, у алтайцев: во время церемонии «айылчига кур курчаары» мужчины-гости (в отличие от женщин) получали от хозяина одноцветные (не пёстрые) пояса, а самый важный из них — белый (Львова и др. 1988, с. 183).

[12] Изображённые в этой кучанской росписи на кафтане два ромба (clavis) из другой ткани представлены также у охотника на петроглифах с р. Чаганки на Алтае (Кубарев 2005, с. 41).

[13] Замечу, что очень популярные на этих терракотах кафтаны с двумя лацканами (а также кафтаны с одним правым лацканом) происходят из западного Синьцзяна (Хотан) II-IV вв. н.э. Они стали популярны в ряде регионов, и уже позже (в VII в.) распространились тюрками во многих частях Центральной Азии (Яценко 2006, с. 204, 206, 269).

[14] Одежда, запахнутая направо, видимо, стала проникать к центральноазиатским «варварам» с III-IV вв. н.э., после завоевания кочевниками северной части Китая. Известны несколько аналогичных персонажей в искусстве Кучи, Хотана и Тумшука в Синьцзяне в V-VI вв. (Яценко 2000, с. 360-361; см. также Яценко 2006, с. 247). Самые ранние следы такого влияния видим в могилах знати в Турфане — наиболее восточном (близком к Китаю) из оазисов Синьцзяна. Там найдены подлинные одежды, запахнутые таким образом, датируемые примерно IV-III вв. до н.э. (мужчина из могилы М 25 в Субеши: Lu Enguo 1999, p. 104).

[15] Для выяснения обстоятельств начальной фазы этого процесса важен указ Великого кагана тюрков в 590 г. Согласно «Таншу», после окончания длительной войны с Китаем и захвата пограничного оазиса Турфан Великий каган решил заставить тамошнюю китайскую знать (большинство населения в этом оазисе уже составляли китайцы) носить традиционную тюркскую одежду — халаты с запахом налево — и причёску с несколькими косами, ссылаясь на то, что правитель области женат на дочери кагана (Chavannes 1903, p. 103; см. также: Яценко 2000, с. 361, 363, 367). Это стало ответом на быструю китаизацию региона Турфана, который являлся, согласно «Суйшу», прародиной ранних тюрков. Позже особую роль в поверхностной тюркизации костюма Согда сыграли, видимо, реформы западного кагана Тон-ябгу (618-630), включившего туземную знать в систему управления Каганатом и давшего ей тюркские титулы (Яценко 2006, с. 282).

[16] При небрежном окрашивании фигурок жёлтая окраска подкладки халатов, стекая, слегка запачкала прилегающие части низа штанов и туфли.

[17] Эти детали заставляют меня не отказываться от сомнений в подлинности данной терракоты.

[18] Позже мы встречаем на изваяниях Монголии и характерное для соседнего Китая запахивание халата направо. Таковы некоторые из статуй в мемориальном комплексе Кюль-Тегина (умер в 731 г.), а также изваяния из урочища Ольту и из Среднего Нарина (Евтюхова 1952, с. 48; рис. 47, 2-3). На последней статуе видим при этом один левый лацкан, что имеет аналогии лишь на изображении знатного уйгура в буддийском храме 9 в Безеклыке (Турфан) (Яценко 2000, рис. 67, 1).

[19] Синим был фон халата в одной из могил в Туве (Кубарев 2005, с. 40). У главного тюркского персонажа № 36 на западной стене «Зала послов» в древнем Самарканде (вероятного наместника кагана в столице Согда) в сцене официального приема документирован голубой цвет халата, ассоциировавшийся, вероятно, с главой пантеона, богом неба Тэнгри (Яценко 2007).

[20] На нескольких самаркандских тюрках видим халаты жёлтого цвета (золотистый шёлк? — см. широкое его употребление на рубеже VII-VIII вв. у вполне рядовых алтайских кочевников: Кубарев 2005, с. 27-30), который представлен на китайской терракоте № 3 лишь на подкладке; в свою очередь, на изображениях Китая гораздо больше белого. Однако это связано скорее не с реальными цветовыми предпочтениями, а зависело от ограниченности набора красок раннетанских терракот, а также, видимо, обусловлено небольшим количеством изображённых персонажей в каждой серии.

[21] При этом на периферии Каганата — в могилах не слишком богатых людей на Алтае — коричневый шёлк в VII-VIII вв., напротив, становится популярным, как и отсутствующие на наших изображениях жёлто-зелёный (болотный) и фиолетовый (пурпурный!) (Кубарев 2005, с. 30).

[22] Не случайно Кан Боя, правитель оазиса Турфан (подчинявшегося тогда тюркам) и ханец по национальности, в 590 г. в обращении к императору из династии Суй подчёркивал, что обрезание кос у местной знати будет «великой переменой» в жизни и возвращением к цивилизации (см.: Chavannes 1903, p. 103).

[23] В VII-VIII вв. на Алтае (могильник Ак-Кобы) для застёгивания была использована шёлковая лента шириной 2 см, сопровождаемая пряжкой; две ленты длиной по 45 см нашивались у живота (Кубарев 2005, с. 28, 33). У тюрков, изображённых в Афрасиабе, иногда видим другую манеру застёгивания (одной довольно крупной пуговицей, также весьма низко — на животе) (рис. 25, 14); железная пуговица известна в могиле 23 некрополя Кокэль в Туве. В это время и в могилах Алтая, и на росписях в Самарканде отмечено глубокое запахивание (в кургане 20 в Барбургазы I — 24 см: Там же, с. 33).

наверх