Э. Шефер

Золотые персики Самарканда.

Книга о чужеземных диковинах в империи Тан.

// М.: 1981. 608 с. Серия: Культура народов Востока.

Глава XV. Драгоценности.

...богатства Инда и Ормуза,

Иль где рукою щедрой на царей

Восток швыряет золото и жемчуг...

Джон Мильтон. Потерянный рай.

Яшмы. — 295

Хрусталь. — 299

Сердолик. — 301

Малахит. — 302

Ляпис-лазурь. — 304

«Сущность металла». — 310

Стекло. — 311

«Огненные шары». — 313

Слоновая кость. — 317

Рог носорога. — 319

«Рыбьи бивни». — 320

Жемчуг. — 320

Черепаховый панцирь. — 324

«Нептунова колыбель». — 324

Коралл. — 325

Янтарь. — 326

Гагат. — 329

Царствующий монарх, если он хотел завоевать расположение другого властителя, вряд ли мог придумать что-нибудь лучшее, чем отправить ему драгоценный камень или даже много подобных драгоценностей. И история династии Тан усеяна упоминаниями о доставке таких дипломатических самоцветов в Чанъань. Но, к сожалению, эти камни по названию, приведённому в исторических хрониках, редко можно идентифицировать, в лучшем случае их свойства скрыты весьма неопределенными похвалами: «редкая драгоценность» или «знаменитое сокровище». Можно привести следующие примеры подношения драгоценных камней танскому трону: в 619 г. из Капиши доставлен украшенный самоцветами пояс; [1] в 627 г. хан западных тюрок преподнёс золотой пояс со вставками из драгоценных камней и «несметным количеством заклёпок»; [2] около 650 г. Гао-цзун, только что придя к власти, получил от тибетского владетеля по имени Сронгцэн-гампо предметы из драгоценных металлов и самоцветов; [3] около 712 г. пояс, усыпанный драгоценностями, был преподнесён мусульманским послом — тем самым, который отказался поклониться Сюань-цзуну, оставив право на такую почесть за Аллахом; [4] в 744 г. драгоценности и лошадей прислали многие западные страны — «страна Ислама», Самарканд, Кеш, Кабудан, Маймург, Джагуда, Тохаристан и тюргеши; [5] в 746 г. через монаха по имени Амогхаваджра много драгоценностей прислал упоминаемый в «Чулавамсе» цейлонский царь Шиламегха; [6] в 815 г. замечательные драгоценности были доставлены из Калинги. [7]

Принятие таких драгоценных предметов, видимо, всегда должно было сопровождаться двусмысленным ощущением нравственной вины, однако их охотно принимали как знаки почтительного отношения к Тан в отдаленных частях мира. Примеры того, как Сын Неба в соответствии с пуританским принципом «добродетель прежде богатства» отвергал драгоценные и диковинные подношения, уже приводились выше. Такого аскетического отношения не избежали и самые прекрасные драгоценные камни. Например, когда хан западных тюрок в пер-

(293/294)

вый год существования Тан был пожалован китайским императором княжеским титулом, он послал обожествлённому Гао-цзу, Верховному Предку, крупную жемчужину. Эта драгоценность была возвращена со словами: «Этот жемчуг — истинное сокровище, но для нас ценна только совершенная искренность в сердце; и нам эта жемчужина ни к чему». [8]

Так или иначе, пристрастие к драгоценным камням, сохранявшим тем не менее свою притягательность, считалось постыдным, и по нормам традиционной морали для него не было оправданий. С другой стороны, чужеземцы (особенно западные и чаще всего персы), в представлении китайцев, были сплошь любителями и обладателями драгоценных камней, и именно это отличало их от обитателей танской империи. Выражение «бедный перс» воспринималось как вызывающее смех сочетание несовместимых понятий, [9] а персидский маг вышагивал по страницам народных танских рассказов не только постигшим премудрости колдовства (к которому, как все думали, он часто прибегает), но и, сверх того, напичканным волшебными самоцветами (которые, как все были уверены, у него всегда при себе). Персидский торговец драгоценными камнями считался знатоком в последней инстанции и в то же самое время человеком, боготворящим драгоценные самоцветы. [10] Он был одновременно объектом и зависти и презрения. Такое отношение можно проиллюстрировать здесь небольшим рассказом, который к тому же передаёт дух даосской волшебной новеллы.

«Однажды один человек из Линьчуани, по фамилии Цэнь, путешествуя по горам и долам, увидел в воде два белых камня, величиной с семечко лотоса каждый, которые стремительно плыли один за другим. Он выловил их, принёс домой и положил в короб для платков. В эту же ночь ему привиделось во сне, что две прекрасные женщины в белых одеждах пришли и прислуживали ему слева и справа, называя друг друга старшей и младшей сестрой. Проснувшись, он понял, что эти женщины должны были быть чудесными воплощениями тех двух камней. Поэтому он стал держать их завязанными в поясе своего одеяния. Позже он прибыл в Юйчжан, где проживал некий западный иноземец из Персии, который приветствовал его и спросил: „У господина есть сокровище?” Он ответил „Да”. И, извлёкши два эти камня, показал их ему. Чужеземец предложил продать их ему за тридцать тысяч. Хотя Цэнь берёг эти камни, они были для него бесполезны. Он был рад получить деньги и сбыл камни. Пустив эти деньги в оборот, он стал процветающим и состоятельным человеком и только сожалел, что не расспросил тогда об этих камнях и об их применении». [11]

Охочие до драгоценных камней иноземцы могли даже становиться литературными образами, олицетворяющими скаред-

(294/295)

ность. Такими они предстают в стихотворении загадочного монаха Хань-шаня, в котором голубоглазые торговцы домогаются купить принадлежащую поэту хрустальную бусину — дальневосточную «жемчужину великой ценности», олицетворявшую чистоту истинной буддийской веры. [12]

Яшмы.   ^

Строго говоря, китайский термин юй, переводимый нашим словом «яшма», обозначает и собственно нефрит (крепкий амфибол), [13] и жадеит (твёрдый пироксен). Классическая китайская яшма — это собственно нефрит, а употребление в Китае жадеита — нововведение более позднего времени. Что же касается той яшмы, что была в обиходе у ацтеков, так это жадеит. Собственно нефритом пользовались племена маори. Существовало своего рода схождение этих двух великих первобытных цивилизаций с культурой Китая в их ритуальном применении царственного нефрита и богоподобных перьев. Это было отмечено Сейчверэллом Ситуэллом: «И это потому, что здесь маорийские воины сохраняют полнейшую невозмутимость по отношению к окружающей обстановке, в чем они походят на призраки великих людей, на тени героев „Илиады”. Недвижное оперение увеличивает их рост, а в правых руках они держат яшмовые скипетры, символ их царственной мощи». [14]

На простое минералогическое отождествление терминов, встречающихся в китайских средневековых текстах, надеяться, однако, не приходится. Слово, которое мы обычно переводим как «яшма», означает в некоторых контекстах лишь «камень с красивым узором», а прилагали его к различным породам камня (например, к драгоценному кремнистому змеевику) главным образом потому, что они напоминали нефрит. Мы встречаем также термины «белая яшма» для обозначения мрамора, «чёрная яшма» — для гагата, да и мягкие породы, такие, как стеатит и пирофиллит, получали почтительное наименование *ngi^wok — танское слово, к которому восходит юй «яшма» современного стандартного произношения. Самой знаменитой из подобных псевдояшм была так называемая «прекрасная яшма Синего Поля»; на самом деле это был зелёный и белый мрамор, добывавшийся на Синем Поле < Ланьтянь > в горах Чжуннань, к югу от Чанъани. [15] Набор каменных колокольчиков, изготовленных из этого красивого камня, был преподнесён преданным повелителем Сюань-цзуном совершенной госпоже Ян, которая любила играть на традиционных литофонах. [16]

Каким бы древним и почитаемым ни являлось в Китае искусство резьбы по яшме, сам материал был некитайским. По сведениям древних и по фантастическим представлениям, счита-

(295/296)

лось, что яшма — камень священных гор в центре мирового континента. В «Книге гор и морей» среди гор Запада описана «Яшмовая гора — место обитания Царственной Матери Запада < Си ван-му >. Царственная Мать Запада имеет облик человеческого существа, но она леопардохвостая и тигрозубая; она искусно свистит и носит ленту на своих спутанных волосах». [17]

Земным отражением этой воображаемой горы бессмертных был расположенный на южном участке шёлкового пути через Сериндию древний город Хотан (в раннетанское время он назывался Гаустана или Гостана, в IX в. — Юттина), царь которого жил в «расписанном доме», управляя народом, отличавшимся коварством и нелепой речью. [18] Это был древний источник всего нефрита, употреблявшегося в Китае. [19] И в танское время из этого города продолжали поступать и белая и тёмно-зелёная яшмы, потребность в которых испытывали китайские гранильные мастерские. [20] Куски драгоценного нефрита поднимали со дна двух рек, сливавшихся возле Хотана, перед их впадением в року Тарим. Одна из этих рек называлась Каракаш (Чёрная Яшма), другая — Юрунгкаш (Белая Яшма). В их водах, «по утверждению людей этой страны, можно добыть прекрасную яшму в тех местах, где они видели много лунного света», [21] так как считалось, что хотанская яшма — это ставший кристаллами лунный свет. [22]

Нефрит занимал видное место уже в неолитической культуре Китая, но только как часть общей каменной индустрии, основанной на технике полировки. В период Чжоу этот минерал ужо был широко связан с представлениями о царях и богах и его употребляли главным образом для ритуальных и магических предметов. К их числу относились и старинные заостренные царские жезлы, восходящие, возможно, к архаическим топорам; существовали также «астрономические яшмы», с помощью которых царские звездочёты совершали свои наблюдения; были и преисполненные маны таблички, которыми провозглашали вступление на престол Сына Неба; имелись и «погребальные яшмы», которыми закрывали отверстия в теле умершего; существовали также украшения на шляпу и па пояс для мужчин. а также пряжки, рукояти мечей, оправы для ножен и перстни. [23] Возможно, что последние из упомянутых предметов, личные по принадлежности и светские по назначению, были также наделены силой талисмана и выполняли роль оберега. Значительная доля магического смысла, которым их наделяли, была утрачена в ханьское время, но многие из архаических представлении, связанных с такого рода предметами, сохранились, хотя и в сильно изменённом виде. Царь-шаман, который с помощью своего скипетра из зелёного нефрита вызывал появление дра-

(296/297)

кона-дождя, [24] ещё продолжал существовать, но уже в обрамлении обновленных монархических атрибутов. К тому же вокруг этого красивого камня выросла целая вереница поэтических образов и метафор. Его глянцевитый блеск олицетворял благотворность, нравственно обогащённую конфуцианскую добродетель «гуманность», а его крепость и красивая фактура символизировали достоинства благородного человека. [25] В менее возвышенной литературе яшма, особенно молочно-белая, означала физическую красоту женщины, являясь символом идеального совершенства её тела, так же как это было с мраморными богинями средиземноморского мира.

Все эти значения и способы употребления хотанского нефрита составляли наследие, доставшееся китайцам танского времени, — в чём-то отмершее, но более или менее изящно набальзамированное, а в чём-то вполне живое. К числу последних относится обычай изготавливать из яшмы ритуальные принадлежности — вместилища божественной мощи.

Самыми священными и сокровенными из такого рода предметов были таблички, закладывавшиеся Сыном Неба на горе Тай в Шаньдуне, когда он исполнял древнее жертвоприношение фэн и шань, воздавая благодарение великим богам (в том числе и своим собственным божественным предкам) за милости, [26] дарованные ему самому и его династии. Когда в 666 г. Гао-цзун, поскольку это была его прерогатива, совершил такой священный обряд, раскрывавший путь сообщения с Небом, он использовал «три яшмовые таблички с письменами, все забранные в золото. Каждая табличка была в один чи и два цуня длиною, в один и две части цуня шириною и в три части [цуня] толщиною. Надписи, вырезанные на них, были заполнены золотом; и ещё была сделана шкатулка из яшмы для хранения этих табличек». [27] Подобные посвятительные таблички, некоторые с многоцветными изображениями воинов в золотых доспехах, были среди сокровищ, найденных в могиле Ван Цзяня, правителя Сычуани начала X в. [28]

Указ Сюань-цзуна < II > порицал употребление дешёвых заменителей для ритуальной утвари вместо яшмы, ибо такая практика грозила нарушением божественно установленной гармонии. В соответствии с этим было приказано, «отныне и впредь для Шести Драгоценностей, приносимых при поклонениях духам, и для жертвенных яшм в храмах предков единообразно применять подлинные яшмы, но в простых священнодействиях можно употреблять заменители. Буде же ею трудно обзавестись, предпочтительнее уменьшить пропорции и величину крупных предметов, с тем чтобы яшма оставалась подлинной». [29]

Должно быть, эта экономия на материале была вынужденной мерой, поскольку яшма ясно предписывалась обрядовыми ус-

(297/298)

тановлениями для всех сосудов, используемых при поклонении богам.

В танское время яшма употреблялась, кроме того (во всяком случае, теми лицами, которые могли себе позволить такую покупку), для разного рода небольших изделий, красивых и имевших практическое применение. К ним относятся вазочки и коробочки, иногда вырезавшиеся прямоугольными по архаическим образцам времени Поздней Чжоу, зачастую из жёлтой или коричневой яшмы, пользовавшейся любовью в древности, [30] но с таким же успехом их делали и в более «естественном» новом стиле и из более привычных видов яшмы — зелёной и белой. Придворные дамы, например, держали благовония [31] в яшмовых коробочках, имевших форму черепахи. Не все такие предметы были изделиями танских мастеров: небольшая «яшмовая чаша из Курунга для вина» могла быть названа так скорее за манеру отделки, чем по месту её происхождения, [32] а яшмовый кубок, «весьма драгоценный и не имеющий себе подобных», приобретённый в Тибете, был явно произведением высокогорий Центральной Азии. [33]

Старинной традицией было и ношение украшений из яшмы, хотя форма их могла быть и новой. Мы располагаем дошедшими от эпохи Тан женскими украшениями для волос — яшмовыми фигурками птиц, отделанными золотом и серебром, и тыльными сторонами гребней из яшмы, украшенными рельефными фигурками людей и животных. [34] Яшмовые подвески на поясе в виде рыб, свидетельствуя о чинах и престиже, также приобрели распространение. [35] Некоторые из подобных безделушек доставлялись из-за рубежа, как это было с белым яшмовым перстнем — подношением Самарканда Сюань-цзуну. [36]

Вместо старинных поясов из кожи или из металлических колец, какие носили при династии Суй, среди танской знати распространилась мода на ношение поясов, изготовленных из яшмовых пластин. Но даже они бывали иногда дарами иноземцев. Пояс, присланный Тай-цзуну царем Хотана в 632 г., состоял из двадцати четырех зелёных пластин и был задуман — под иранским влиянием — так, чтобы изобразить разные стадии полной и ущербной луны. [37] Несколько раз на протяжении первой половины IX в. яшмовые пояса танским правителям присылали тибетцы. [38] Царский пояс, украшенный семью яшмовыми пластинами с вырезанными на них драконами, был найден в погребении Ван Цзяня, правившего в Сычуани как до, так и после падения династии Тан в 907 г. [39]

Из яшмы в танскую эпоху было выполнено много миниатюрных изваяний: верблюды, львы, черепахи, зайцы и различные птицы, а также мифические и символические персонажи вроде китайского «феникса». [40] В яшме были запечатлены лю-

(298/299)

бимые лошади Сюань-цзуна: эти их изображения известны не только по упоминаниям в литературе, но и по иллюстрированным книгам более позднего времени. [41] Драгоценная Супруга Ян (она, как известно, была полной) страдала во время летнего зноя от «иссушения лёгких» и, чтобы избавиться от этого состояния, держала во рту яшмовую рыбку. [42] Другая миниатюрная фигурка животного из яшмы была не менее знаменита, но играла не целительную, а скорее символическую или пророческую роль. Рассказывают, что, когда несколько принцев были заняты игрой во дворце, мать императора выложила перед ними множество яшмовых вещиц, «которые были данью западных стран», чтобы понаблюдать, как мальчики будут бороться за обладание этими вещами. Только один мальчик оставался в стороне и был спокоен — это был будущий Сюань-цзун, которого повелительница по этой причине сочла предназначенным быть «Сыном Неба Великого Спокойствия», т.е. призванным царствовать во всеобщем мире. Она дала ему маленького яшмового дракона в память об этом эпизоде, и в последующие годы властитель молился этому талисману во время засух. [43]

Иногда из яшмы делали изображения божеств: в буддийском храме, называвшемся Расцвет Добра, [44] была яшмовая статуя Будды в один чи и семь цуней высотою, с бодхисаттвами и «летающими небожителями», сделанными из того же камня. [45]

Яшма из Хотана имела особое применение, ведущее начало от древних даосских представлений: её употребляли в качестве средства для облегчения телесной оболочки и продления её жизни. Это свойство яшмы попросту включено в императорский фармакологический перечень наряду с другими лекарствами. Для приёма внутрь ради таких необычных целей лучшим видом этого снадобья считалась яшма, превращённая по старинному алхимическому рецепту в жидкость; но и сам этот минерал в виде порошка или мелких крупинок также мог быть проглочен для очищения внутренних органов. [46]

Хрусталь.   ^

Под хрусталём или горным хрусталём мы понимаем чистый прозрачный кристаллический кварц, т.е. бесцветный природный кремнезём. Его китайское название — «зародыш [или «семя» или «сущность»] воды» — этимологически не противоречит древнему китайскому представлению о том, что этот минерал является окаменевшим льдом, — мнение, знакомое также Плинию Старшему. [47] Горный хрусталь — минерал широко распространённый, он высоко ценится только тогда, когда совершенно чист и прозрачен. Это качество (наряду с необычайно изящной работой) должно было отличать изделия из хрусталя, ввозившиеся

(299/300)

в танский Китай, — чётки, привезенные в качестве подношения японским монахом Эннином, [48] или предметы из горного хрусталя (в том числе и чаши для питья), доставлявшиеся несколько раз ко двору в VIII в. в качестве царских даров из Самарканда, [49] или хрустальную чашу, присланную из Капиши. [50]

Горный хрусталь фактически служил для тех же самых целей, что и любой другой твёрдый поделочный камень. Но благодаря своей ясной и прозрачной красоте он был подходящим материалом и для мастеров волшебной страны. «Не боящийся пламени воробей», один из пунктов в списке чудесной дани у Су Э, был доставлен в хрустальном коробе, [51] а Лунная Дева в стихотворении IX в.— как подарок своему земному возлюбленному:

В пустоте бирюзовой обронила она

свою шпильку из «сущности водной». [52]

Хрусталь — сам по себе очень удобный материал для описания в сравнениях и метафорах. Поэтому хрустальные предметы часто встречаются в поэтических образах, связанных со льдом, водой, каплями росы и даже лунным светом. Достаточно характерен такой отрывок из стихотворения о хрустальных чётках:

Обточены чётки искусной рукою,

жемчужная нить создана;

Чиста безупречно, бесцветна, прозрачна,

посмотришь — почти не видна;

Ни звёздному блеску, ни лунному свету

ни в чём не уступит она. [53]

Или такие строки, также о нитке бус у монаха:

Кусочки, подобные вешнему льду,

закончил сверлить и гранить... [54]

Или же:

Бывает, что каплю

уронит на лотоса лист, —

Такую росу

увидеть и людям случается. [55]

Или ещё четверостишие Вэй Ин-у, воспевающее хрусталь — «сущность воды»:

На гранях её —

везде отраженья вещей,

Сама ж и внутри

она остаётся пустою.

Беру я её

и к лунному свету несу.

Блестит и горит,

а вдруг она станет водою? [56]

(300/301)

От такого рода строк отличается принадлежащее перу Ли Бо описание цветущего белыми цветами орехового дерева, превращённого воображением поэта в фигуру монаха, перебирающего чётки:

Внутри рукава из красного шёлка

рассмотришь цветок без труда;

На блюде-подносе из белой яшмы

глядишь — его словно бы нету.

Похоже, как будто старый монах

закончил твердить молитвы

И вниз роняет с запястий своих

жемчуг — «водная сущность» по цвету. [57]

Цветовые образы, связанные с минералами, видимо, вообще более обычны, чем это можно было бы представить (если кто-нибудь задумался о подобных вещах). Старые метафоры-стереотипы такого рода были связаны с красителями (вроде нашего пурпура, лазури и т.п.), но ко временам Тан большинство из них уже утратило свою свежесть. Хотя ни одному китайскому средневековому поэту того времени ещё не дано было достичь даже того, до чего дошел Марлоу, для которого «вещи зелёные суть изумруды, синие — это сапфиры, желтые — золото или топазы, белые — слоновая кость, тогда как ясная прозрачность потока или фонтана — неизменно серебряная или хрустальная», [58] но даже небольшое исследование показывает, что китайцы были столь же склонны отыскивать неожиданные самоцветы в мире деревьев, птиц и цветов, как и тибетские барды, у которых «в долине, где сверкание скал алмазных, есть озеро с поверхностью зеркальной, подобной золоту и бирюзе». [59]

Сердолик.   ^

Под сердоликом мы подразумеваем красноватую разновидность халцедона, т.е. полупрозрачного скрытокристаллического кремнезёма. Здесь этим словом переводится китайское манао (этимологизируется как «лошадиный мозг») — термин, который прежде гораздо чаще понимался и переводился как «агат». Агат — название, прилагаемое к полосатым разновидностям халцедона, прослойки которого контрастны по цвету, например серо-голубые и белые. Но китайское слово манао (в танские времена, во всяком случае) обычно подразумевает какой-либо оттенок красного. И если мы переводили бы манао как «агат», то пришлось бы пояснить, что имеется в виду агат, в котором красноватый тон является преобладающим. Поэтому проще говорить «сердолик». Можно привести ряд примеров, показывающих, что манао было связано с представлением о красноватом оттенке. В 846 г. «страна Бохай прислала в качестве дани шка-

(301/302)

тулку из манао, квадратную, со стороной в три чи, по цвету — тёмная марена; искусность работы — бесподобная». [60] В другом случае человек, разбивший блюдо из манао, отправил мелкие его обломки своему приятелю, назвав их семечками граната, а этот приятель пробовал их есть. [61] Наконец, «манао — это застывшая кровь призрака». [62] Марена, гранат, кровь — всё это свидетельства в пользу сердолика.

Сердолик в определённых количествах ввозился с Запада и весь шёл на изготовление мелкой утвари. [63] Мы знаем конкретные случаи присылки сердолика (в том числе и ваз из этого материала) к танскому двору из Самарканда [64] и Тохаристана. [65] Последняя страна представила этот минерал в качестве дорогого подарка в необработанном виде, и следует полагать, что в итоге он попал к танским придворным камнерезам. Персидское посольство в VIII в. (от какого-то правительства, находящегося в изгнании?) преподнесло сердоликовое ложе. [66] Но этот ценный материал поступал и с Востока: в 730 г. племена мохэ из страны Бохай прислали сердоликовую чашу, [67] а ещё раньше, в 655 г., огромный светильник из этого красного камня был доставлен из Японии. [68] Но «сердолик», ввозившийся из Японии, определённо не всегда был подлинным. [69]

Танская литература изобилует упоминаниями о чашах, блюдах, кубках, кувшинах и прочих видах сосудов, вырезанных из сердолика. Мы можем даже увидеть в Сёсоине танское «агатовое» блюдо, имеющее форму широкого листа с прожилками. [70] Создаётся впечатление, что танские камнерезы достигли совершенства в вытачивании мелкой утвари такого рода, тогда как хотанские резчики драгоценных камней специализировались, со своей стороны, в гравировке по сердолику и халцедону инталий с изображениями миниатюрных фигурок животных. [71]

Малахит.   ^

Малахит, основная углекислая соль меди, имеющая зелёный цвет, может перерабатываться как металлическая руда, может измельчаться для приготовления художественных красок, или же (в особенности, когда малахит изумрудно-зелёный и имеет красивые прожилки, как агат) из него, можно вырезать различные украшения и предметы утвари. Наиболее прославлен в новое время замечательный уральский малахит, служивший в России для изготовления столешниц и тонких инкрустаций. Для различных подобных целей малахит в зависимости от его качества употреблялся и в Китае. Малахит и азурит, его сородич синего цвета, добывались в танское время как сырьё для изготовления красок в Дайчжоу (на севере провинции Шаньси). [72] Медные рудники в Синьчжоу [73] (на востоке современной

(302/303)

провинции Цзянси), несомненно, давали и малахит (это очень распространённая форма меди в природном состоянии), но ценные сорта этого минерала, видимо, не встречались там до XI в., когда в этом городе расцвело местное производство ювелирных изделий для одежды. [74] Сюаньчжоу (юг провинции Аньхой) тоже давал малахит, который был включён в число местной подати этого округа, однако неизвестно, шёл ли этот малахит для камнерезных работ или же только для изготовления красок. [75] Существует рассказ о малахитовом подзеркальнике, относящийся к VIII в., [76] но в действительности, видимо, обрабатывали лишь небольшие количества этого минерала, и в литературе он упоминается только изредка. Поводом для того, чтобы вспомнить о малахите, рассматривая экзотические для Китая предметы, служат сведения о присылке в 643 г. в дар из Рима «каменной зелени» (так называли обычно малахит в Китае). [77] Но и здесь наши источники умалчивают, в каком виде этот малахит был поднесён в дар.

В X в. малахит появляется в Китае в новой роли. И хотя это уводит нас за рамки танской эпохи, сам предмет достаточно интересен, чтобы здесь на нём остановиться. В это время вошло в моду украшать подносы и блюда миниатюрными изображениями гор, особенно неровных и скалистых. Это обыкновение имело древнюю традицию. Китайцы ханьского времени знали курильницы для благовоний в виде горы Мироздания. Однако где-то в начале VII в. в какой-то стране Дальнего Востока возникла мысль делать их не из искусственных материалов, таких, как металл или глина, а просто из камня, чтобы придать изделию естественный облик миниатюрной горы. Одним из прототипов послужила гора-курильница из натурального камня, помещённая в чашу; корейское государство Пэкче преподнесло её японской императрице Суйко. Эта курильница стала одной из «прародительниц» украшенных «скалами» садиков, которые во времена Сун назывались «горами в чашах». [78] Это название ещё не вошло в обиход в танскую эпоху, хотя мы знаем об относящихся к этому периоду «озёрах в чашах», очевидно представлявших собой искусственные садики, устроенные вокруг миниатюрного бассейна в широком сосуде. [79] Три века спустя (в начале X в.) мы читаем о крошечных горах, сделанных из дорогостоящих синих и зелёных минералов:

«Богатство главного ревизора Сунь Чэн-ю из У-Юэ превосходило богатство приёмов у самого узурпатора. Он истратил тысячу металлических монет, чтобы приобрести на рынке лампу из „каменной зелени”, причём Небом данные очертания камня были зазубрены наподобие горы. Он приказал своим мастерам переделать лампу в „гору мироздания” для курения благовоний. На высшей точке её вершины было сделано скрытое отвер-

(303/304)

стие для дыма, устроенное так, чтобы он сначала скапливался с одной стороны, а потом через свободный выход клубом поднимался прямо вверх. Это было воистину прекрасное зрелище, и его друзья и близкие копировали это сооружение, называя его „неповторимой горой”». [80]

Эта малахитовая гора была не единственным редкостным созданием такого рода у Сунь Чэн-ю: у него имелась также миниатюрная гора Ли (место знаменитых горячих источников близ Западной столицы), сделанная из борнеоской камфоры, сваренной в молоке. [81]

В эту же самую пору, т.е. в первых десятилетиях X в., князь киданей, владевших Южной Маньчжурией, приобрёл камень, отделанный в виде нескольких вершин,— ландшафт, называвшийся «Вместилище из полой синевы» [82] («полая синева» — древнее название азурита, синей разновидности основной углекислой меди, родного брата малахита).

Более ста лет спустя владение Дали, преемник государства Наньчжао в Юньнани, отправило послов к сунскому двору, чтобы преподнести (наряду с мечами, доспехом из шкуры носорога, коврами, сёдлами и уздечками) «гору» из тёмно-синего (или тёмно-зелёного) камня, называвшегося бигань. [83] Однако неизвестно, был ли это малахит, или окрашенное стекло (как позволяет предполагать танский источник), или сине-зелёный коралл (о существовании такого есть надёжные данные), или, может быть, дорогой зелёный змеевик. [84] Во времена Тан восхитительный и загадочный бигань доставлялся с далекого Юго-Запада через посредство туземных народов Юньнани и Бирмы, но был он также и произведением Хотана. [85]

Ляпис-лазурь.   ^

Место, которое занимал лазурный камень [86] в жизни дальневосточного мира, долго оставалось загадкой в основном потому, что в текстах, предшествовавших монгольскому периоду, не удавалось определить китайский термин, которым этот минерал обозначался. Теперь оказывается, что слово сэсэ (древнекитайское *ṣɐt-ṣɐt), прилагавшееся людьми танской эпохи к тёмно-синему самоцвету, как правило, значило ляпис-лазурь (ляпис-лазули, лазурик), но иногда этим словом обозначался и содалит (синяя разновидность полевого шпата, от которого ляпис-лазури трудно отличить), [87] а в отдельных случаях — даже сапфир. Обоснование отождествления сэсэ = ляпис-лазурь вынесено из текста в пространное примечание, [88] а все приводимые ниже упоминания ляпис-лазури в китайских источниках подтверждают правильность этого отождествления.

(304/305)

Оказывается, что жители танского Китая покупали ляпис-лазурь в Хотане — любимом богиней земли городе пяти крепостей, реки которого были богаты яшмой. [89] В конце VIII в. китайский император послал своего представителя по имени Чжу Жу-юй (имя которого в переводе значит «жемчуг, подобный яшме»!), чтобы тот раздобыл для него в Хотане изделия из яшмы. Посол возвратился с жезлом, поясными украшениями, изголовьем, шпильками, косметическими коробочками, браслетами и другими вещами из самого лучшего нефрита, а также привёз с собой «сотни цзиней ляпис-лазури наряду с прочими сокровищами». [90] Хотанские торговцы, видимо, обогащались не только за счёт продажи местных яшм, но и перепродавая драгоценные камни. И века спустя ляпис-лазурь была известна в Китае как «хотанский камень». [91] Название показывает, что хотанские базары самоцветов монополизировали дальневосточную торговлю этим драгоценным камнем, как и «прочими сокровищами».

Подлинной родиной ляпис-лазури был благодатный для здоровья и богатый пастбищами Бадахшан — древнее и хорошо известное место добычи этого минерала. [92] Здесь, в долине реки Кокча, впадающей в Окс (Амударья), ископаемую лазурь — иногда красивого ярко-синего цвета, иногда бледно-голубого, зелёного или серого — выбирали из материнской известняковой породы. Здесь добывали также красные шпинели, называвшиеся «прозрачными рубинами», которые пользовались не меньшей славой на средневековом Востоке. [93] Существование этих копей было известно китайцам, правильно помещавшим их к юго-востоку от Чача (современный Ташкент) — родины прославленных танцоров. [94] Гао Сянь-чжи, корейский генерал, возглавлявший китайские военные силы на Западе, когда он разграбил Чач в 750 г., захватил там (наряду с золотом, верблюдами и породистыми лошадьми) множество прекрасной ляпис-лазури. [95]

Хотя главным поставщиком этого минерала в Центральную и Восточную Азию был Чач, а продажу его на Восток осуществлял Хотан, китайцы считали ляпис-лазурь в целом персидским самоцветом. [96] И они не ошибались в этом. Ляпис-лазурь не только была в числе наиболее употребительных минералов (наряду с сардониксом, агатом, гранатом и яшмой), из которых при Сасанидах, как это известно из археологии, [97] изготавливали геммы, но и имела особое значение в персидской небесной символике. Мы встречаем её в Тахти-такдес — «троне в форме купола» — Хосрова II; над троном был балдахин из ляпис-лазури и золота с изображением звёзд и планет на синеве неба, знаков зодиака и мировых «поясов» наряду с изображениями древних царей. [98]

(305/306)

Что же касается ромеев, в Китай дошли сведения о дворце басилевса, створки дверей которого были из слоновой кости, полы — из золота, балки — из благовонного дерева, царское место — из хрусталя и цветного стекла, а колонны — из ляпис-лазури. [99] Этот рассказ может быть отголоском сведений о царском зале или о соборе в Константинополе VI или VII вв. — о золотых вставках в его мозаичном полу и о его колоннах, украшенных ультрамарином. Плиний Старший описывал ляпис-лазурь под именем sapphires, имея в виду его разновидность с включениями пирита. «In sapphiris enim aurum punctis collucet caeruleis» («В сапфире поистине золотые точки сверкают на синем»), — писал он, напоминая нам о другом китайском названии ляпис-лазури — «камень золотой звезды», которое в сунскую эпоху служило синонимом для термина «хотанский камень». Плиний сообщал, что лучшая ляпис-лазурь поступает из Мидии. [100]

В самом Китае кусочки ляпис-лазури считались роскошным подарком. Сестра Ян Гуй-фэй, принцесса, известная своей экстравагантностью, большое количество этого минерала, насыпанного в золотую чашу, отдала плотникам, которые возвели для неё новый дворец. [101] Из этого минерала изготовляли лучшие ювелирные изделия. К числу достоверных относятся сведения о том, что, когда двор Сюань-цзуна в десятую луну ежегодно перемещался в зимний дворец у горячих ключей близ горы Ли, блистательный кортеж наполнял долину парчовыми нарядами и экзотическими запахами, оставляя за собой вдоль дороги след из позолоченных туфель и бус из ляпис-лазури. [102] Пояс, усеянный пластинами из ляпис-лазури фиолетово-синего цвета, который сохранился в Сёсоине, видимо, представляет собой типичную перевязь придворного VIII в. В этой же сокровищнице хранится «магический жезл» из слоновой кости, отделанный рогом и синим лазуриком. [103]

Китайцы не были одиноки среди дальневосточных народов в своём восторженном отношении к этому синему самоцвету. Тибетцы ценили его выше всего прочего, ставя даже выше золота; [104] обитатели гор, они видели в нем олицетворение лазурного неба и говорили, что волосы почитавшихся ими богинь — цвета ляпис-лазури. [105] И мужчины и женщины там украшали им свои головы. [106] Более позднее китайское известие (оно относится к X в.) утверждает, что тибетские мужчины той поры носили китайские шляпы, тогда как их женщины носили бусы из сэсэ, вплетая их в волосы. [107] Какие-то из таких бус и были легендарными «бусами ценою в лошадь», впервые упоминаемыми в этом столетии, и, возможно, они были не из ляпис-лазури, а из тёмных сапфиров в форме сферы или кабошона. [108]

Лазурит был также излюбленным украшением волос (наряду с раковинами и янтарём) у знатных женщин Наньчжао,

(306/307)

а царь этой страны посылал ляпис-лазурь и янтарь китайскому Сыну Неба. [109] Также и танские дамы для украшения своих волос отдавали предпочтение лазуриту: поэт IX в. Вэнь Тин-юнь посвятил целое стихотворение теме «Шпильки из ляпис-лазури», описывая набор самоцветов, «подобный льду, окрашенному в цвета зимородка», в «падающих облаках» чёрных волос женщины. [110]

Этот синий минерал в равной степени подходил и для отделки священных предметов. Например, им было усыпано знамя яркой расцветки, сопровождавшее позолоченную и благоухающую повозку, в которой покоилась священная реликвия — кость Будды, когда в 873 г. её везли, чтобы представить на милостивое обозрение государя. [111] Ляпис-лазурь иногда могла, видимо, употребляться и на такие изделия крупных размеров (или же они только отделывались снаружи этим минералом), как изголовье, принадлежавшее (вместе с золотым ложем) одному чиновнику из Ведомства соли и железа в Фуцзяни. [112]

Мы не встречаем, однако, упоминаний об использовании ляпис-лазури в китайской архитектуре, хотя, возможно, это объясняется пробелами в дошедших до нас средневековых источниках. О танских храмах не сообщается ничего, что было бы сопоставимо со сведениями о «лазурных» колоннах в Византии. Это, и правда, даже в какой-то мере неожиданно, поскольку ляпис-лазурь очень подходит для отделки зданий и особенно сооружений, наделённых космической символикой. Мы видели это на примере и Византии, и искусственного неба над сасанидским царём. И можем снова увидеть, уже спустя столетия, в Исаакиевском соборе, возведённом в Санкт-Петербурге, — «его колонны у входа из ляпис-лазури, а колонны в алтарной части из малахита» или — как отражение пережиточных культурных представлений — в Царском Селе, где имелась «комната со стенными панелями, обшитыми янтарём в честь Балтики и её песчаных дюн, и ляпис-лазурный зал, паркет из чёрного дерева в котором был инкрустирован венками из жемчуга». [113] По понятиям средневекового Китая, описанная картина более соответствовала бы не России, а Ирану, ибо и ляпис-лазурь и янтарь, в представлении китайцев, ассоциировались с Персией, хотя и добывались совсем не там. Но, насколько мы можем судить, в самом Китае подобные сооружения не вызвали повторений. Правда, при династии Тан была сделана попытка возобновить древний Сияющий Зал — обрядовый храм Сына Неба с его небесно-синим сводом, что должно бы было подтолкнуть к использованию лазурного камня. И наше воображение подсказывает, что так оно и было.

Однако для украшения императорского сада ляпис-лазурь могла быть действительно употреблена. Сюань-цзун, имевший

(307/308)

обыкновение вместе со своей фавориткой и со всем двором проводить зиму у тёплых источников в Украшенном Цветами Светлом Дворце, среди лесистых холмов к востоку от стольного града, построил там, па одном из прудов с водой из минерального источника, микрокосмический остров-гору из ляпис-лазури, вокруг которого обитательницы его сераля катались в покрытых лаком лодках из сандалового дерева. [114] Этот великолепный образчик искусственного ландшафта, являвшийся вершиной великосветского увлечения садами, относится ко времени, которое на сто лет предшествует первому случаю использования необработанных природных обломков скал для изображения горы Мироздания — причудливого творения таких людей, как Бо Цзюй-и и Ню Сэн-жу. [115]

В XII в. был в ходу искусственный сэсэ — по-видимому, синяя паста. [116] Этот псевдолазурит, возможно, изготовлялся ещё даже во времена Тан, [117] а большинство полупрозрачного сэсэ танской эпохи, может быть, является поддельной ляпис-лазурью. Точно таким же образом древние египтяне изготавливали подражания ляпис-лазури для использования во вставках, какими инкрустированы погребальные маски и другие изделия в гробнице Тутанхамона. [118] Существует много ассирийских текстов VII в. до н.э., содержащих составы этой пасты, в том числе рецепт изготовления ṣipru (=ṣapphiros), т.е. ляпис-лазури. [119]

Популярность этого красивого самоцвета, привозимого с далёкого Запада, привела к созданию нового цветового образа, связанного с глубокой и ровной синевой ультрамарина. [120] Поэзия нуждалась в названии для этого особого цвета: древнее слово би (*piäk), первоначально также служившее названием минерала, теперь употреблялось для всех тёмных оттенков сине-зелёной части спектра. Более точный образ был созданием поэта Бо Цзюй-и. Он произвёл название цвета от термина, означавшего сам минерал, точно так же как наша «лазурь» — цветовой термин, происходящий от минералогического обозначения. Таким образом, Бо Цзюй-и — предтеча Чосера, первого английского поэта, употребившего слово «лазурь» (английское azure от персидского лазвард) в значении «синий» вместо его обычного содержания «минерал ляпис-лазури». [121] Подобные метафоры из мира минералов не были новшеством для китайской поэзии. Например, император Цзяньвэнь-ди из династии Лян в VI в. написал такое двустишие:

В тучах раскрылись

листья из сердолика,

В водах очистились

волны цвета берилла. [122]

Здесь сердолик — манао (см. выше) — означает оранжево-красный цвет, а под бериллом — люли — подразумевают искус-

(308/309)

ственные бериллы или, возможно, ляпис-лазурь, т.е. синюю или сине-зелёную пасту.

Само слово сэсэ (*ṣɐt-ṣɐt), образованное удвоением, использовалось в поэзии и до IX в., но безотносительно к цвету: это было звукоподражательное образование, передающее такие звуки, как шелест или шуршание ветра в листве. Литературовед XVI в. Ян Шэнь первым обнаружил, что это слово, часто встречающееся в стихотворениях Бо Цзюй-и, не имеет (как полагали современники Ян Шэня) обычного значения в произведениях этого автора, а служит ярким цветовым образом. [123] Как и в примере с синим стеклом в стихах лянского императора, Бо Цзюй-и использует слово «ляпис-лазурь» (или «тёмная лазурь», или «ультрамарин» — все три перевода одинаково приемлемы) как эпитет к цвету зыби на воде, вздымаемой ветром, а также к камню в своем саду и к «осени» (конечно, к тёмному осеннему небу). В последнем примере ультрамарин осени представляет разительный контраст по отношению к красным осенним листьям, напоминающим сердоликовые листья Цзяньвэнь-ди. В начале IX в. такое противопоставление цветов было поистине экзотическим образом, но постепенно он становится избитым у изысканных поэтов X в., освоивших находку Бо Цзюй-и; контраст ультрамарину составляла дорогая пурпурная ткань, именовавшаяся «кровь гиббона». Мы встречаем это новое сопоставление в стихотворении Фан Ганя (около 860 г.), у которого тёмный ультрамарин леса оттенён «кровью гиббона» в цветнике. В стихотворении Вэй Чжуана (около 900 г.) тёмная лазурь (ляпис-лазурь) волн реки контрастирует с кроваво-красной («цвета гиббона») палитрой акварелиста. А в стихотворении Инь Вэнь-гуя (около 904 г.) читаем:

Цветов сердцевины росою отмыты

от красной «гиббоновой крови»;

На водной поверхности ветер накинул

сеть ляпис-лазурного шёлка. [124]

А вот целое четверостишие (одно из цикла, состоящего из четырёх волшебных стихотворений) даровитого монаха Гуань-сю (он в равной степени был знаменит и как поэт, и как живописец) , в котором лазурный цвет контрастирует, скорее, с золотым.

Вот три иль четыре

бессмертные юные девы;

На каждой надета

одежда лазурного цвета.

В руках они держат

как месяц сияющий жемчуг,

Сбивают они

золотистые персики с веток. [125]

(309/310)

И так же как этот новый цвет органично соответствует такому видению, так и даосская образность естественна у буддийского священнослужителя конца IX в. Все такого рода соединения цветов в пары были обновлением древних избитых словосочетаний, уже утративших живость и красочность: циндань, т.е. «лазурь и киноварь», обычное метафорическое обозначение многоцветной живописи, уже «слиняло» в «синий и ярко-красный».

«Сущность металла».   ^

В 643 г. Тай-цзун принял послов от «царя Рима», [126] которые доставили в качестве подношений красное и зелёное стекло, малахит и нечто, называвшееся «сущность металла». [127] Ромеи поведали о вторжениях арабов в их страну и были хорошо приняты императором, который дал им грамоты с оттиском его печати и прекрасные шелка. В другой раз, в 741 г., Тохаристан прислал в Чанъань миссию, привезшую цветное стекло, необработанный сердолик и необработанную «сущность металла». [128] Этот же загадочный камень (ибо складывается впечатление, что это был драгоценный камень) был прислан в Китай царём Шугнана, [129] а в Чанъани стало известно, что он добывается «шлифовальщиками камня» из реки Куран, по соседству с Тохаристаном. [130]

Поскольку термин «сущность металла» в качестве названия привозного самоцвета как будто не встречается позже танского времени, нам придётся обратиться к более ранним (дотанским) источникам, чтобы объяснить это выражение и найти ключ к отождествлению этого камня. Характерный отрывок, относящийся к первой половине V в., повествует о появлении белых живых существ: волков, зайцев, воробьев, фазанов, голубей — «подобные считаются добрым предзнаменованием „белого”, давая рождение „сущности металла”». [131] Это означает, что такие поразительные существа-альбиносы были проявлением «белого начала», соответствующего и Западу, и «стихии» металла — с точки зрения широко распространенного учения о пяти стихиях. Вот другой пример, уже относящийся к танскому времени:

«Сущность Звезды Металла упала на западный склон Вершины Жезла в [горах] Чжуннань, и поэтому её называют Великая Белая Гора. Эта сущность превратилась в белый камень, по виду похожий на прекрасную яшму...». [132]

И Звезда Металла, и Великая Белая Гора — названия белой планеты Венеры, которой в этом отрывке придана роль космического источника камня, напоминающего окраской и прозрачностью светлую яшму. В другом случае поэт Пи Жи-сю описывал воду в таких выражениях:

(310/311)

Столь же чиста,

что и белый «яшмовый мозг»:

Так же плывёт,

как и свежая «золота сущность». [133]

«Яшмовый мозг» — древнее обозначение волшебного даосского настоя измельчённой яшмы; оно также получило значение «халцедон». Этими стихами подтверждается предположение, что «сущность металла» — это камень водяной или жемчужной белизны, сравнимый с белым халцедоном или яшмой. [134]

Трудно решить, чем же на самом деле мог быть этот странный камень, недолго ввозившийся в Китай при династии Тан. Мы видели, что его представляли как сгусток сверхъестественной «сущности металла» (металл был стихией Запада и осени) и как сгусток лунной белизны, тогда как лазурит считался «сущностью меди», а мышьяк — «сущностью золота». Словом, это был довольно редкий полудрагоценный камень красивого глянцевитого белого цвета. Наиболее вероятно, что это — лунный камень, называемый также адуляром, разновидность полевого шпата-ортоклаза, отличающаяся жемчужно-переливчатой белизной. Видимо, это и есть ceraunia, которую Плиний Старший приводит в числе белых самоцветов, что «получает свет и блеск не только от солнца и от луны, но также и от звёзд» и поступает из Кермана в Персии. [135]

Стекло.   ^

Стекло было известно в Китае много веков и производилось там начиная с эпохи Поздней Чжоу. [136] В китайском языке различались два вида стекла — люли и боли. Словом люли обозначалось непрозрачное или только слабо проницаемое для света окрашенное стекло, а то и цветная керамическая глазурь. Эта масса была сродни свинцовому стеклу, которое мы называем пастой. Оно, как и паста, предназначалось для замены природных самоцветов, особенно синих и зелёных. [137] Иногда люли путали с настоящими минералами, такими, как ляпис-лазурь, берилл и, можно не сомневаться, бирюза. В противоположность люли стекло боли было прозрачным, даже бесцветным, как горный хрусталь, и сопоставлялось с водой и льдом или другими веществами светлой окраски. Люли знали в Китае давно, тогда как дутые сосуды из стекла боли были новинкой в танском государстве. [138]

Следует сказать несколько слов о поддельных «самоцветах» из люли. Они часто встречались как в жизни, так и в литературе и были вдвойне экзотичны оттого, что временами попадали в Китай вместе с посольствами с Запада. [139] О них сообщали и в связи с далёкими странами вроде государства Пью в Бирме —

(311/312)

охраны превосходных астрономов и закона Будды, где священные храмы украшали черепица, покрытая глазурью люли, и инкрустации из золота и серебра. [140] В позднетанское время существовала также мода на украшения для волос и браслеты из люли. [141] В позднесредневековом описании сравнительного достоинства китайского люли и люли иноземного (это сопоставление можно считать справедливым и для танского времени) сказано, что местная паста ярко окрашена, но хрупка, тогда как привозимая из заморских стран — грубее и темнее, но очень прочная. [142] Самоцветные качества стекла люли делали его привлекательным и для поэтов, особенно для красочных описаний сказочных пейзажей вроде облицованных люли «дворцов с залами из „сущности воды”», [143] т.е. сделанных из горного хрусталя и окрашенной пасты.

Утварь из тонкого прозрачного стекла ещё считалась в те времена экзотическим сокровищем. Поэтому Чэнь Цан-ци писал: «Оно является драгоценностью западных стран и сродни яшме и другим камням. Оно рождается внутри земли, а некоторые говорят, что оно есть вода, преобразившаяся за тысячу лет; но трудно поверить, что это так». [144] Иногда считали, что такое стекло, как и горный хрусталь, — это окаменевший лёд. [145] Образчики этого диковинного вещества были присланы к танскому двору из Капиши, [146] боли цвета индиго поступило из Ферганы, [147] розовое и синее боли — из Тохаристана, [148] красная и зелёная разновидность его — из Рима. [149] Некоторые из этих изделий, поднесённых в качестве «дани», возможно, представлены среди вещей, сохранившихся в Сёсоине. Здесь есть, например, тёмно-синий стеклянный кубок, украшенный рельефными ободками и поставленный на ножку, по стилю совсем не китайский, или бледно-зелёный кувшин в стиле персидских мастеров. [150] Но, возможно, такие изделия производились и в танском Китае, хотя и в традициях Запада: они относятся как раз к тому времени, когда в Китае входит в употребление натриевое стекло, заменившее прежние виды стекла — свинцовое и бариевое. [151]

Люли было преимущественно декоративным стеклом, из которого делали отливки и скульптурные изображения, стеклом, которое (как показывает танская поэзия) применялось для украшения самых разнообразных богатых вещей, тогда как стекло боли употреблялось главным образом как материал для изготовления техникой дутья разных сосудов: чаш, кружек, блюд и т.п. Последние (может быть, китайского производства, а может быть, и западного) в большом числе представлены в Сёсоине и хранятся во многих государственных и частных коллекциях в разных концах мира. Назовём только некоторые из них. В Сёсоине имеются темно-зелёные подвески в виде рыбы, с

(312/313)

глазами, ртом и жабрами из золота — возможно, подражания знакам достоинства танских должностных лиц; [152] неглубокая зелёная чаша с волнистым краем; [153] мелкое коричневое блюдо на ножке; [154] жёлтые, синие, зелёные и бледно-зелёные фишки для игры «двойная шестёрка»; [155] четырёхдольчатая красно-коричневая чаша на поддоне «с рельефным растительным орнаментом и волютами... восходящая к сасанидским изделиям»; [156] зеленовато-белый браслет в виде «обращённых друг к другу двух голов драконов, держащих жемчужину», и другой браслет, янтарного цвета с красно-коричневыми прожилками также в форме двух обращённых один к другому драконов. [157] Видимо, подвески, игральные фишки и браслеты были бы отнесены в танскую эпоху к числу изготовленных из люли; иначе говоря, не исключено, что термин люли просто обозначал стекло, применённое как камень.

«Огненные шары».   ^

В 630 г. государство Тям одарило танского Тай-цзуна хрустальным «огненным шаром» (или огненной бусиной, или огненной жемчужиной) величиной с куриное яйцо, пояснив, что, если его держать между солнцем и куском трута, последний должен загореться. [158] Послы сообщали, что шар этот был добыт в стране Ракшаса, которую населяют чернокожие люди с ярко-красными волосами, с клыками дикого животного и с когтями ястреба. [159] Очень близкое описание «огненных шаров» с острова Бали дано в «Истории Тан». [160] Другая страна в Юго-Восточной Азии, Дваравати, прислала к танскому двору «огненный шар» вместе со слоновьими бивнями, прося в качестве ответного дара лошадей. [161] Сообщалось также, что хрустальные шары были произведением Кашмира [162] — страны, богатой (как это было известно и арабским минералогам) горным хрусталём. [163] Когда паломник Эннин высадился в 839 г. на берег в Дэнчжоу (полуостров Шаньдун), он пожертвовал хрустальный шар богу Сумиёси, моля о безопасности и скором возвращении в Японию. [164]

Китайское название этих хрустальных шаров отражает санскритское агнимани «огненная драгоценность» — название, полученное зажигательными линзами в Индии, которая, кажется, и была родиной таких шаров на Востоке. В свою очередь, Индия, вероятно, получила их от эллинистического Ближнего Востока. Плиний Старший рекомендовал хрустальные шары для прижигания в лечебных целях, а задолго до этого, в IX в. до н.э., линзы из горного хрусталя хранились во дворце ассирийского царя Ашурнасирпала. [165] Что же касается Китая, то здесь выпуклые стёкла и хрустальные линзы были известны

(313/314)

с I в. [166] Их древним эквивалентом, хорошо известным во времена Хань, были вогнутые бронзовые зеркала, называвшиеся ян суй «солнечные возжигатели» или «воспламенители силою ян». [167] Действительно, любое приспособление, которое могло собирать в фокус энергию солнца, — солнца, которое само концентрировало животворящий священный свет Неба, — должно было почитаться как божественный предмет, сгусток маны. Поэтому и в танское время «огненные шары» наделяли таким же могуществом. Одновременно они считались олицетворениями луны (или даже маленькими лунами) и находились в родстве с «огненной жемчужиной», которую считали традиционной игрушкой дракона. Эта жемчужина дракона, известная по произведениям искусства, была сама когда-то полной луной, которая поднималась на роге Весеннего Дракона, много веков назад, в первый день года, отмеченный звездой Арктур. [168] Это была также чинтамани, исполняющая желания драгоценность индийских нага, царей-змей, отождествлённых в китайских народных представлениях с драконами — повелителями дождей. [169]

«Огненная жемчужина» — шаровидный источник света, излучающий тепло, — в которой видели и солнце и луну, была тесно связана с другими светящимися драгоценностями. Китайские представления о «светящихся жемчужинах» (или «бусах») и о «жемчужинах ночного света» и «светящихся лунных жемчужинах» (см. чудесное стихотворение Гуань-сю несколькими страницами раньше) восходят ко временам Чжоу, а в конечном счёте могут быть и индийского происхождения. Им можно найти параллели и аналогии во многих цивилизациях — от манихеев Сериндии, для которых «сокровище — бусина лунного света» стояла на первом месте среди всех драгоценностей, и до сирийской богини в Гиераполисе, драгоценный камень на голове изваяния которой «излучал сильный свет в ночное время». [170]

Излучающие свет «драгоценные камни», которые были известны в Китае, часто являлись на самом деле глазами китов, естественно фосфоресцирующими, как это характерно для разных частей тела многих морских существ. Такими же светящимися шарами являлись, несомненно, и волшебные драгоценности индийских царей-драконов, таившихся в водах океана. [171] Они были известны в Китае с IV в.; несколько раз в VIII в. их присылали ко двору Сюань-цзуна племена мохэ из Маньчжурии. [172]

Но существовали также и светящиеся самоцветы минерального происхождения; некоторые камни обладают этим свойством постоянно, другие только тогда, когда их трут или нагревают. Во время царствования Сюань-цзуна < I > посольство из Маймурга преподнесло этому монарху камень, названный просто

(314/315)

*piɐk. Этот иероглиф употреблялся для обозначения архаического плоского каменного кольца, символа небесной державности во времена Чжоу; но вместе с тем это было слово, равнозначное слову *piäk «тёмный сине-зелёный камень» или «светящийся сине-зелёный камень». [173] Если этот дар не был ритуальным нефритовым кольцом, то он, возможно, был сделан из хлорофана — разновидности флюорита (плавикового шпата), который светится под воздействием тепла; из этого же минерала, несомненно, состояли и фосфоресцирующие «изумруды» классической античности вроде зелёных глаз мраморного льва на могиле царя Кипра Гермия. [174] Впрочем, эллинистические алхимики знали казавшиеся магическими способы изготовлять, нанося на камин фосфоресцирующие краски, светящиеся ночью самоцветы, самыми прославленными из которых были «изумруды» и «карбункулы». [175]

Самый крупный из танских «огненных шаров» сиял в наиболее высокой точке Зала Света. [176] Это сооружение представляло собой реконструкцию космического ритуального зала чжоуского Сына Неба в его роли блюстителя календаря и смены времён года. С давних времен проблема устройства и отделки этого чертога обсуждалась знатоками старины, архитекторами и теоретиками монархии. Споры особенно разгорелись в первые годы существования династии Тан, но к строительству, как таковому, не приступали до воцарения «Сына Неба» женского пола — императрицы У, которая напоминает нам древнеегипетскую царицу Хатшепсут. Стремясь подтвердить свою божественную предназначенность для престола, она снесла в Лояне, своей Восточной столице, базилику и в 687 г. начала сооружение на этом месте Зала Света. Этот священный храм был закончен 11 февраля 688 г. [177] В 695 г. его уничтожил пожар, но немедленно начаты были работы по сооружению нового, который был закончен уже весной 696 г. Новое здание высотою в двести девяносто четыре чи было квадратным со стороною в триста чи. Внутри его было девять заново отлитых бронзовых треножников, которые символизировали владычество великой повелительницы над Девятью Областями. Буря разрушила позолоченного железного феникса, который сперва украшал самую высокую точку сооружения, и его заменили «огненной сферой». [178] Не менее прославленной была массивная, отлитая из железа колонна, воздвигнутая в 695 г., — «небесная ось», знаменовавшая возрождение императрицей династии Чжоу; колонна имела сто пять чи в высоту, а на её вершине была установлена «огненная сфера», поддерживаемая четырьмя «драконо-человеками»; на шаре были вырезаны имена крупных деятелей царствования императрицы и вождей некоторых подчинённых варварских племён. Проект этого замечательного сооружения

(315/316)

принадлежал некоему Мао Пo-ло, судя но его имени явно иноземцу. [179]

Почти сорок два года спустя после возведения Зала Света, в 738 г., некий Цуй Шу по случаю своих экзаменов на учёную степень «возвысившийся муж» сочинил стихотворение «Получаю „огненную жемчужину” в зале Испытания Просветлённых»:

Праведным троном

палата учреждена;

Небом холодным

жемчужина эта дана,

Ночь наступает —

две полных луны предо мною;

Зной миновал —

и звезда остается одна.

Чисто небо —

сиянье ничем не погасишь;

Тучи плывут —

и она уж почти не видна.

Пору предвидя

великого мира заране,

В славной столице

сокровище держит страна. [180]

Этот знаменитый шар описывается как бронзовый; [181] если описание правильно, то, сохранив название подлинной, фокусирующей тепло хрустальной сферы, он воспринял материал, из которого были сделаны архаические чаши «превращения силой ян». Это был шаг в направлении шаров-наверший буддийских пагод, которые были призваны символизировать свет истины Будды, сияющий, как путеводная звезда, на все страны света.

Одна популярная танская новелла, уже языком литературы повествуя об «огненных шарах», упоминает их под смешанным названием, показывая, что эти шары тем самым рассматривались как законные преемники древних бронзовых чаш-зеркал. Этот рассказ может также служить иллюстрацией широко распространённой веры в богатство и колдовские силы персов. Здесь можно привести только короткий отрывок.

Юный герой рассказа добывает жемчужину после ряда чудесных приключений с призраками древних вельмож в своего рода даосской преисподней — в пещерном склепе близ Гуанчжоу. Он приходит в этот город, чтобы продать свою жемчужину на Персидском базаре, и покупатель рассказывает ему её историю в таких словах:

«Это — „солнцевозжигающая жемчужина” (ян суй), сокровище моей страны Таджик. Давным-давно, в начале [эпохи] Хань, Чжао То послал одного чужеземца, и он, взбираясь на

(316/317)

горы и переплывая моря, похитил её у нас и возвратился в Паньюй. Это произошло как раз тысячу лет тому назад. В моей стране есть лица, осведомлённые в тайных предначертаниях, и они сказали, что в наступающем году сокровище страны должно быть возвращено. Поэтому мой царь повелел мне снарядить большое судно и, тяжело нагрузив его товарами, отправиться в Паньюй на поиски её. И действительно, сегодня мне удалось её обрести! — Затем он составил яшмовый раствор, промыл жемчужину, и её сияние озарило всю комнату. После этого чужеземец погрузился на свое судно и отправился в страну Таджик». [182]

Слоновая кость.   ^

Фармаколог Чжэнь Цюань писал: «В западных странах стараются употреблять слоновьи бивни для отделки лож и сидений. В Срединном царстве мы ценим их и используем для изготовления ритуальных табличек. Когда у слона выпадают бивни, он закапывает и прячет их сам. Люди некоторых стран Курунга добывают их, исподволь подменяя [выпавшие] деревянными бивнями». [183] В танское время китайцы получали слоновую кость из принадлежащей им провинции Линнань, [184] из Аннама, находившегося под протекторатом Тан, [185] и из страны Наньчжао в Юньнани. [186] Более отдаленными источниками были Тямпа, [187] *Pək-’iəp и *Dabatang в Островных Индиях [188] и Львиная страна — Цейлон. [189]

Слоновую кость в Китае больше использовали для изготовления небольших предметов с малым сечением, таких, как палочки для еды, шпильки для волос и гребни; её также охотно применяли для накладных украшений более крупных предметов. Иногда её окрашивали в приятные цвета — малиновый, синий или зелёный. Растительный орнамент мог выглядеть белым, если он был вырезан по окрашенной поверхности слоновой кости, или же узор мог быть расписан, а фон оставался неокрашенным. [190] В Сёсоине имеется прямоугольная коробка из сандалового дерева, украшенная геометрическим орнаментом, который инкрустирован сандалом, самшитом, чёрной хурмой, белой слоновой костью и слоновой костью, окрашенной в зелёный цвет. [191] В том же собрании среди многих других изделий из слоновой кости есть плектр лютни с резными изображениями гор, животных, птиц и цветов, окрашенный в малиновый цвет, с зелёными и голубыми штрихами. [192] Среди разнообразных ритуальных предметов, требовавшихся Сыну Неба к различным праздничным дням (вроде расписанных куриных яиц в дни Холодной пищи или «громовой повозки» в день летнего солнцестояния), дворцовый чиновник был обязан во второй день вто-

(317/318)

рой луны преподносить императору красиво разрисованные мерки для ног из расписанного сандалового дерева и из слоновой кости, украшенной резьбой. [193] Мерка из пурпурной слоновой кости, искусно украшенная резными цветами, птицами и животными, которая хранится в Сёсоине, несомненно, один из таких предметов китайского императора или копия с него, которой пользовался японский царь-солнце. [194]

Для танской эпохи были характерны церемониальные таблички с надписями, [195] имевшие закруглённую верхнюю часть; придворные чиновники приносили их на императорский приём. По крайней мере с середины IX в. члены тайного совета, участвовавшие в выходе императора, брали такие обрядовые таблички с подставки у входа в зал для приёмов, тогда как чиновники более низкого ранга обычно хранили свои таблички в сумках, носимых прислужниками. [196] Таблички низших чиновников были изготовлены из бамбука или дерева, но у лиц высшего ранга они были сделаны из слоновой кости. [197] Некоторые из таких табличек должны были быть богато украшенными: наследник танского престола нёс табличку из слоновой кости, украшенную золотом, когда он в возрасте двадцати лет отправлялся на церемонию «покрытия головы», одетый в царственные одежды и венец и опоясанный отделанным нефритом мечом с «огненным шаром» на оправе ножен. [198]

Другое особое применение слоновой кости состояло в украшении одной из пяти обрядовых повозок Сына Неба. Существовали повозки из яшмы, из золота, из слоновой кости, из кожи и из дерева. Все они имели символического синего дракона с левой (по ходу) стороны и белого тигра — с правой, а также были снабжены вышитыми синими зонтами в три яруса, увенчанными горой мироздания. Повозка из слоновой кости требовалась, когда монарх хотел совершить обычный проезд по своим дорогам. Эта жёлтая повозка была только украшена слоновой костью. [199]

Слоновая кость иногда использовалась для изготовления небольших скульптур: мы знаем сделанное из этого материала и, видимо, относящееся к VIII или IX в. изваяние богини Харити, которая кормит обнажённого кудрявого младенца; она показывает не только танский идеал — довольно полную фигуру и властную осанку, — но и влияние гандархского стиля. [200] Известна также статуэтка танцующей девушки из слоновой кости, расписанная в несколько цветов, — очевидно, произведение танского ремесленника. [201]

Рог носорога.   ^

Рог носорога в танском прикладном искусстве играл роль, весьма схожую с ролью слоновой кости; эти два материала были обычно связаны и в речи, особенно в стихотворной, где они часто фигурировали рядом. Спрос на рог носорога был очень велик. И хотя, как читатель уже знает, много носорогов ещё водилось в провинции Хунань, а их рог было предписано поставлять ко двору в качестве дани, рог носорога приходилось также и ввозить в страну. Из ближних к Китаю стран его получали из Наньчжао [202] и Аннама; [203] из более отдалённых — из Островных Индий (через порт Гуанчжоу), и всё это в таких количествах, что почти полное исчезновение носорогов в этом районе в новое время можно отнести в значительной степени за счет закупок танского Китая. [204] Сообщали, что носорог имеет привычку зарывать выпавший рог и что охотник может безопасно добыть его, подменив искусственным, [205] но этот рассказ выглядит как переделка сходного предания о слоновых бивнях. Наибольшим спросом пользовался и дороже всего стоил рог с красивым узором и зернистой фактурой, на котором после полировки «проявлялись» очертания какого-нибудь живого существа или ещё какое-нибудь интересное изображение. [206]

Рог носорога играл важную роль в средневековой китайской медицине, в особенности как средство против всех видов яда. Вера в его действенность в качестве противоядия восходит к IV в. и, возникнув, может быть, в Китае, распространилась в Западную Азию и Римскую империю. [207] В танском Китае рог носорога принимали в виде порошка (считалось, что необработанный рог, чтобы его легче было молоть, может быть размягчён, если его, завернув в бумагу, носить за пазухой) [208] или же сжигали и принимали в виде золы, размешанной в воде. [209] В более ранние времена рог носорога выдалбливали, чтобы сделать из него целительный сосуд, возможно копируя при этом архаические чаши из рогов буйвола, полых от природы. [210] Но большинство известных нам танских роговых чаш — небольшие круглые и естественной для рога носорога формы. [211] Нельзя сказать с уверенностью, какие именно из них предназначались для нейтрализации действия яда, но в Сёсоине есть роговая чаша в виде короткого изогнутого рога. [212]

Сам рог носорога считался драгоценным материалом, пригодным для ювелирного дела. Его могли также употреблять для изготовления маленьких коробочек, браслетов, пресс-папье, рукоятей ножей, палочек для еды — всех тех предметов, которые также изготовлялись из слоновой кости. [213] Рог шёл также на изготовление декоративных грузил для занавесей, [214] и мы

(319/320)

читаем о «ложе из слоновой кости с завесами, подобными кисее, и грузилами из рога носорога». [215]

Придворные и высшие должностные лица надевали на императорские приёмы и пиры пояса, украшенные пластинами из носорожьего рога, похожего на янтарь с тёмными прожилками и ценившегося наравне с нефритом и золотом. [216] Слух об огромной стоимости таких поясов докатился даже до гаваней и базаров мусульманских стран; [217] один пояс, с пятнистыми пластинами на покрытой чёрным лаком коже, можно видеть в Сёсоине. [218] «Дуянская смесь» сообщает, что император Цзин-цзун, царствовавший в IX в., имел подобный пояс, который светился ночью. [219]

Другим специальным назначением носорожьего рога было изготовление длинных плоских жезлов «исполнения желаний» с концами, украшенными резьбой; буддийские священнослужители величаво держали их, истолковывая священные тексты. [220] Много образцов таких культовых жезлов имеется в Сёсоине; один из них усеян цветными стеклянными шариками и золотыми полосками и украшен слоновой костью, ажурная резьба по которой изображает цветы и птиц. [221] Другой жезл, с ручкой из сандалового дерева, инкрустированного слоновой костью, расписан серебром (птицы, бабочки, облака). [222]

«Рыбьи бивни».   ^

Несколько раз на протяжении VIII в. танский престол получал в дар от государства Силла «рыбьи бивни». [223] А от тунгусских племён Маньчжурии поступал материал, называвшийся по-китайски *kuttut. [224] Оба эти названия связаны соответственно: первое — с персидским дандан мāхӣ «рыбьи зубы», второе — с арабским куту; оба они служили для обозначения моржовой кости, а иногда также и ископаемых бивней мамонта, происходивших из Сибири. [225] Но поскольку *kuttut посылали в качестве дани из Инчжоу, главного китайского города с военным гарнизоном в Южной Маньчжурии, а «рыбьи зубы» — из Силлы, можно считать, что в данном случае имелась в виду преимущественно моржовая кость, хотя не исключено, что под тем же названием могли попадать в Китай и ископаемые бивни нарвала с сибирского побережья Тихого океана. [226]

Жемчуг.   ^

Могущество и чудодейственность жемчуга ставились очень высоко. Но жителям танского Китая казалось, что его магическую красоту могут полностью понимать и ценить только в далёких странах. В этих таинственных странах люди знали, как использовать особое свойство жемчуга, состоявшее в том, чтобы

(320/321)

управлять стихией воды, «сущность» которой и была заключена в жемчуге. Именно поэтому жемчуг и приводил к колодцам в пустыне или к сокровищам царей драконов, скрытым в морях. Такой была «волшебная светящаяся жемчужина», присланная (во всяком случае, так об этом говорится) Сюань-цзуну царем Капиши. «Её свет распространялся по всему помещению, и внутри её трепетали и двигались и бессмертные, и яшмовые женщины, и облачные журавли. И когда происходило бедствие от наводнения, или от засухи, или от вооруженных людей, или от разорения, если благоговейно молить её, не подводила, давая то, что просили». [227]

За справедливость этого рассказа ручались авторы IX и X вв., обычно заслуживающие доверия, так что мы можем быть уверенными в том, что эта «жемчужина» действительно существовала. Возможно, такое впечатление производил искусно исполненный шар, вырезанный из какого-нибудь светящегося минерала с выгравированными в нём очертаниями птиц и неземных существ. Но для китайцев это была волшебная жемчужина из сокровищ некоего дракона.

Во многих популярных танских новеллах фигурируют чудесные жемчужины — часто как собственность или предмет желаний персидского купца. Вот одна из них, которая производит впечатление матросской сказки, перекроенной на китайский лад:

«Во времена нашего поколения некий чужеземец из Персии прибыл в Фуфэн и искал постоялый двор. Он увидел квадратный камень снаружи, у двери хозяина. Несколько дней он слонялся поблизости, пока хозяин не спросил о причине этого. Чужеземец сказал: „Мне нужен этот камень для взвешивания шёлка” — и предложил продать его за две тысячи монет.

Владелец взял деньги, очень обрадованный, и отдал ему тот камень. Чужеземец унёс камень за пределы города и, расколов его, извлек жемчужину в один цунь в поперечнике. Затем, взяв нож, он разрезал себе руку под мышкой и спрятал её там. Потом он отправился к себе на родину, плывя по морю на корабле.

Они плыли уже более десяти дней, когда внезапно стали тонуть. Корабельщики знали, что произошло это потому, что морской повелитель требует сокровище, поэтому они стали искать повсюду, но не было у них сокровища, чтобы отдать этому духу. И тогда решили утопить чужеземца. В страхе он разрезал свою подмышку и вытащил жемчуг. Корабельщики произнесли заклинание и сказали: „Если тебе угодна эта жемчужина, возьми её как выкуп!” При этом морской повелитель протянул свою руку, которая была очень большой и очень волосатой, взял жемчужину и скрылся». [228]

(321/322)

Жемчуг олицетворял и богатство, и красоту, и сверхъестественную силу. В метафорическом выражении жемчужина означала также и лицо, обладающее великими достоинствами: художник Янь Ли-бэнь, почтив одарённого юношу и будущего министра, назвал Ди Жэнь-цзе «жемчужиной, которую вынесло голубое море». [229] Жемчуг являлся также, особенно под его санскритским именем мани, символом Будды и его закона. В китайско-индийской традиции это была также драгоценность, исполняющая желания её владельца. [230] Кроме того, и китайцы и индийцы усматривали особую связь между жемчугом и луной. В Китае считали, что жемчуг — это застывшее инь (женское [пассивное] лунное начало), заключённое в раковине; при этом полагали, что «плод жемчуга» в створках раковины прибывает и убывает в соответствии с фазами луны. [231]

В древности китайцы добывали какой-то жемчуг в водах вдоль побережья центральной части страны. Но с установлением династии Хань главным источником жемчуга для Китая становится древняя область Хэпу (в юго-западной части нынешней провинции Гуандун), в те времена — дикая окраина. Жемчуга (наряду со слоновой костью, рогом носорога, серебром, медью и фруктами) стали для состоятельных северян олицетворением Юга, поставляющего предметы роскоши. [232] Ловцы жемчуга из Хэпу действовали так усердно, что запасы его оскудели. Главный наместник этой области при Поздней Хань Мэн Чан мудрыми мерами надзора и охраны сумел вернуть этим людям средства существования. Он был обожествлён и стал священным покровителем рыбаков и ловцов жемчуга. Само же «возвращение жемчугов» Хэпу воспевалось даже в танскую эпоху в многочисленных одах (фу), иллюстрируя тяжелые экономические последствия алчности и неумеренной эксплуатации природных ресурсов. [233]

При Тан положение этих ловцов жемчуга не оставалось неизменным. Сперва им было предписано посылать жемчуг ко двору в качестве дани. Но 25 декабря 655 г. этот порядок был отменён. [234] Очевидно, затем предписание о поставках жемчуга ко двору было возобновлено, поскольку им снова был положен конец 27 августа 714 г. Хэпу оставалась областью, производящей преимущественно серебро до 18 августа 863 г., когда ловля жемчуга в Бассейне Жемчугов, наиболее «урожайном» прибрежнем острове, была снова разрешена, чтобы возвратить местным жителям их средства пропитания (уместно напомнить, что эти люди использовали в пищу мякоть из створок раковин, которую они высушивали на солнце на бамбуковых лучинках). [235] Какой-то жемчуг получали также из двустворчатых раковин пресноводных моллюсков в западной части провинции Сычуань. [236]

(322/323)

Но жемчуг, привозимый на купеческих судах с Южных морей, за свой цвет и глянец почитался выше всех китайских жемчугов: [237]

Где южное небо

и птицы, поющие хором,

Там каждый второй

стеной не обносится город.

Там маньские семьи

имеют угодья и рынки,

Там рек именами

зовутся селенья и горы.

Туман ядовитый

вздымается там над песками,

Во мгле огоньки

мерцают в дождливую пору.

Там только увидишь

гостей, собирающих жемчуг,

Они год за годом

за ним отправляются в море.

Это стихотворение «Юг» Ван Цзяня. [238] Такие экзотические «сгустки», привозимые из края ночных огней и лихорадки, встречали в Китае с восторгом и даже с жадностью, но в то же самое время и с напускным презрением, как побрякушки низших цивилизаций, принимаемые только как знак почтительной признательности южных «варваров» за те блага, которыми даже крупицы китайской цивилизации смогли одарить смирённые ими побережья. Наглядный образец такого высокомерного отношения мы находим в нравоучительных стихах некоего Люй Ина — в его «Песне о жемчужине поперечником в цунь, присланной из Западного края», которая была написана в первой половине IX в., при императоре Цзин-цзуне. [239] Содержатся там и такие характерные строки: «И поэтому они склонились к путям нашего Срединного царства, которое приходит к внешним варварам как ветер, от которого стелется трава».

Так воспринимали в Китае и «великие жемчуга», полученные от Индии в 642 г., [240] и сотню жемчужин, что доставил в 749 г. посол из Тямпы от царя Рудравармана II, [241] и просверленный жемчуг, присланный в 750 г. неким призрачным государством — Персией (и ещё раз в 771 г.), [242] и жемчуга с Цейлона (доставлены в 750 г.) [243] и из Японии (получены в 839 г.). [244]

Если говорить о практической стороне дела, то жемчуг, местный или иноземный, использовался преимущественно для богатого разукрашивания одежды и домашней утвари; сходная с бусами форма жемчужин делала их особенно подходящими для ширм и занавесей. Судя по рассказам, написанным в IX-X вв., хорошая жемчужина (круглая или неправильных очертаний, имеющая форму какого-нибудь неземного существа) считалась подобающим подношением в буддийский храм. [245]

(323/324)

Жемчуг, как и другие вещества — чистые или нечистые,— не сумел избегнуть ступки танских фармацевтов. В медицине (или, пожалуй, как нам следовало бы сказать, в симпатической магии) жемчуг применяли при катарактах и других болезнях глаз, поскольку его форма напоминала глаз и был он чистым и светящимся, как полная луна. Особым почётом жемчуг пользовался у даосов, причислявших его к снадобьям, продлевающим жизнь. Прежде чем примешать непроколотый жемчуг в лекарство, его следовало размельчить в порошок. [246]

Черепаховый панцирь.   ^

Черепаховый панцирь, [247] который шёл на изготовление дамских шпилек для волос, на украшения для головных уборов и на инкрустацию дорогой домашней утвари, жители танского Китая получали из Лучжоу в Аннаме. [248] Кроме того, в 818 г. (вместе с двумя чернокожими девушками-зенджи и живым носорогом) черепаховый панцирь доставило посольство из Калинги. [249] На прекрасном плектре из черепахового панциря для пятиструнной лютни, хранящемся в Сёсоине, инкрустирована перламутром фигура западного чужеземца-лютниста сидящего на верблюде. [250] И в этом случае, и в других черепаховый панцирь, вероятно, поступал в Китай с тёплых морей Юга.

Для поэтов же черепаховый панцирь служил образным обозначением пестроты, как в этих строчках:

В пруду вода

чиста, словно берилл;

В саду цветы —

узор на черепахе. [251]

«Нептунова колыбель».   ^

Гигантский моллюск, называемый «нептунова колыбель», [252] с его глянцевито-белыми раковинами, глубоко изрезанными складками, давал материал, использовавшийся в камнерезных мастерских. В древнем Китае этот вид перламутра (а возможно, и другие его виды тоже) считали камнем; его происхождения не знали, а отполирован он был как яшма. Он пользовался особым успехом в раннесредневековую эпоху как материал для изготовления чаш для вина и других сосудов для питья. При императорах династии Тан перламутр считался произведением Рима [253] и воспринимался как одна из «семи драгоценностей» — саптаратна индийской традиции. [254] Не исключено, что раковины этого крупного моллюска продолжали ввозить в Китай и во времена Тан, однако доступные нам источники не позволяют судить об этом.

(324/325)

Коралл.   ^

В «Танской истории» описывается «римский» способ добычи драгоценного коралла:

«Есть коралловый остров посреди моря. Люди моря садятся на большие корабли, с которых они спускают железные сети в глубины вод. Когда коралл начинает расти на верхушках каменных плит, он белый, как гриб; но год спустя он уже жёлтый, а через три года — это запутанное переплетение из красных ветвей в три или четыре чи высотою. Теперь его побеги сами цепляются к сети, откуда железо торчит наружу; и люди с корабля выбирают сеть. А если пропустят они подходящее время и не соберут его, тогда он сгниёт». [255]

Это был, конечно, драгоценный красный коралл Средиземного моря, прославившийся во всём цивилизованном мире. Коралл, как об этом знали жители танского государства, также произрастает в Южных морях; его ввозили в Китай из Персии и с Цейлона. Китайское название коралла, видимо, восходит к иранскому *sanga «камень». [256]

Древовидные экземпляры коралла оказали наиболее сильное воздействие на воображение китайцев, так как они выглядели настоящими зарослями из волшебной сказочной страны и деревьями драгоценностей из обители бессмертных богов. Вэй Ин-у, утончённый поэт, всегда окуривавший благовониями то место, где намеревался сесть, [257] сложил в честь коралла такие строки (это одно из цикла четверостиший, посвящённых драгоценностям и самоцветам):

На дереве алом

ни листика нет, ни цветка.

Не красная яшма,

но и не порода простая.

Мы в суетном мире

откуда такое берём? —

На камнях Пэнлая

такие леса вырастают. [258]

Пэнлай — остров бессмертных небожителей в Восточных морях, тщетные поиски которого вели китайцы в древности, во времена Цинь и Хань; в танскую эпоху этот остров был уже только мечтой, в достижимость которой едва ли верили. Но коралловое дерево в садовом бассейне могло вызывать живые представления о растительности этого воображаемого мира. [259]

Сродни красным коралловым деревьям острова Пэнлай были деревья из загадочного минерала лангань в стране Куньлунь (этом материковом «двойнике» острова Пэнлай), на которых росли персики бессмертия. Такие деревья из волшебных самоцветов голубого (или зелёного, или зелёно-голубого) цвета были

(325/326)

хорошо известны в древности: их описывали в классических сочинениях времени Чжоу и Ранней Хань. [260] Хотя западное дерево лангань было для средневекового китайца такой же сказкой, как и коралловое дерево Востока (или для нас дерево драгоценных камней Аладина), тем не менее вещество, называвшееся лангань, ввозилось во времена Тан от «варваров» Юго-Запада [261] и из Хотана. [262] Одни говорили, что это такая разновидность стекла (т.е. нечто родственное цветной пасте, называвшейся люли [263]), но другие рассказывали о каменной лангани, которая являлась разновидностью вылавливавшегося в море коралла — красного, когда он только что выловлен, но постепенно становящегося синим. [264] Возможно, какая-то лангань действительно была синим или голубым кораллом, а какая-то стеклянистым зелёно-голубым минералом; в любом случае это вещество состояло в родстве с «темно-синим гань», из которого были сделаны миниатюрные горы, привозившиеся в Китай в X в. из Юньнани (это было отмечено, когда выше шла речь о малахите).

Красные кораллы с Запада ещё с древних времён шли на кольца, браслеты и другие ювелирные изделия и на отделку поверхности иных ценных вещей. Полный список таких драгоценных безделушек — от кораллового эгрета в волосах красивой женщины [265] до коралловой подставки для кистей в кабинете учёного сноба [266] — можно было бы составить по произведениям танских поэтов.

Янтарь.   ^

Китайское название янтаря — *χuo-p‘ɐk — с лёгкостью истолковывали как «душа тигра» — выражение, имеющее такое же произношение. Эта этимология подкреплялась рассказом о том, что застывающий взгляд умирающего тигра превращается в этот податливый минерал. В качестве параллели можно вспомнить о представлении древних греков, согласно которому янтарь — затвердевшая моча рыси. Но Дуань Чэн-ши, наш танский знаток книг и собиратель диковин, говорит об этом так:

«Некоторые говорят, что кровь дракона, когда она впитывается в землю, превращается в янтарь. Но в „Описании южных маней” сказано, что в песке Нинчжоу имеются осы с жалящей талией и, когда берег обрушивается, те осы выходят наружу; люди этой страны изгоняют их огнём и так получают от них янтарь». [267]

Этот странный и путаный рассказ, очевидно, подразумевает ос и других насекомых, часто встречающихся внутри янтаря, но всё остальное в нём совершенно невразумительно. Во всяком случае, «душа тигра», вероятно, этимологически не имеет ни-

(326/327)

какого отношения к слову *χuo-p‘ɐk, которое должно являться заимствованием из какого-то языка Западной или Южной Азии, в его первоначальном виде что-то вроде *χarupah, явно родственного harpax — «сирийскому» слову, о котором упоминает Плиний. [268]

Хотя легенда о связи между янтарём и овеществлённой душой тигра продолжала существовать и в средние века, истинная природа янтаря была известна в Китае с III в., если не раньше. Танские фармакологи располагали такими научными сведениями и отразили их в своих справочниках. В травнике «Растения области Шу», например, говорится: «Янтарь же как вещество есть сок дерева, ушедшего в землю, который преобразился за тысячу лет». [269]

Даже поэты знали эту истину. Она выражена в четверостишии Вэй Ин-у, воспевающем янтарь:

Что видом похоже

на гриб престарелый фушэнь,

На самом-то деле —

застывшие соки сосны.

Козявки и мошки

когда-то попали сюда

И тысячелетье

и прозрачных кусочках видны. [270]

«Гриб престарелый фушэнь» — ценный целебный гриб, встречающийся среди корней сосны; верили, что он являлся одной из стадий в процессе превращения сосновой смолы в янтарь. [271]

Эта драгоценная окаменевшая смола считалась произведением Рима, [272] а ввозили её из Ирана. [273] Это должен был быть знаменитый янтарь, собиравшийся на берегах Балтийского моря. Но ближе, под рукой существовали залежи янтаря в Верхней Бирме, близ Мьичины (и поблизости от жадеитовых копей, которые стали разрабатываться только много веков спустя); его добывали жители Наньчжао, где знать носила янтарь в ушах, как у современных качинов. [274] Даже Тямпа [275] и Япония [276] присылали янтарь в качестве подношений. Разновидность янтаря, привозимая купцами на продажу через Южно-Китайское море, считалась, однако, особенно высококачественной. [277]

В танском ювелирном деле янтарь занимал примерно такое же место, как и коралл, т.е. его охотно превращали в женские украшения, а также в небольшие, но дорогостоящие произведения прикладного искусства для состоятельных домов. Среди янтарных вещей в Сёсоине — фишки для игры в «двойную шестёрку», подвеска в виде рыбы, бусы-чётки, бусы для парадного венца и инкрустации на тыльной стороне зеркал. [278] Нашлось применение для янтаря и в медицине — так же как это было

(327/328)

со всеми другими драгоценными веществами, которые в принципе могли передавать человеческому организму свою красоту и прочность. Почитались уже и сами сосны, достигшие почтенного возраста, и даже свежая сосновая смола считалась продлевающим жизнь снадобьем. Во сколько же крат больше должны были тогда почитать янтарь — сосновую смолу, заботливо спасённую от небытия попечением Неба. [279] В более конкретных случаях его прописывали при «дурной крови» и при кровотечениях, вызванных оружием. [280] Словом, назначения, основанные на древнем представлении о том, что янтарь — загустевшая кровь, оставались в ходу даже в танское время, несмотря на то что тогда уже располагали правильными сведениями о природе янтаря.

Танские поэты находили янтарь подходящим цветовым образом для обозначения прозрачного красно-жёлтого цвета и употребляли его, в частности, как эпитет для вина. Мы уже видели, как его использовал Ли Бо, когда выше (с. 172) шла речь о шафране. Другой пример — строчка из Чжан Юэ:

В северном зале тончайшие яства,

янтарная влага вина. [281]

Ли Хэ, утончённый поэт IX в., сделал ещё один шаг, совершив метонимическую подмену и используя слово «янтарь» в значении «вино». Такое употребление этого слова составляло неразрывную часть хорошо известного стремления Ли Хэ к красочным образам ради усиления эмоциональной окраски стиха. Ему не было равных по частоте употребления эпитетов «золотой», «серебряный», «тёмно-зелёный» и по тому, как он использовал прилагательное «белый», передавая ослепительность освещения и резкие контрасты в описаниях пейзажа (как в черно-белой фотографии, скажем): у него «небо бело» и даже «осенний ветер — белый». [282] Вот его стихи «Пусть принесут вина!»:

Кубок хрустальный берём,

Полный густым янтарём.

Будто бы в жемчуге алом, весь в каплях

ковш деревянный с вином.

Жареный феникс, варёный дракон

плачут нефритовым жиром;

Шёлковый полог, расшитый шатёр —

ветер душистый кругом.

Слышится флейта-дракон,

Бьёт крокодил-барабан,

Рот белозубый поёт,

Тонкий колышется стан:

«Так же как солнце, к закату идёт

эта весна молодая,

(328/329)

Персика цвет ярко-красным дождём

льётся в саду, опадая.

Мой вам совет: до последнего дня

пейте до дна, допьяна,

И для земли на могиле Лю Лина

не оставляйте вина». [283]

Лю Лин, один из древних Семи Мудрецов Бамбуковой Рощи, был известным любителем вина, и кувшины с вином были положены вместе с ним в могилу; и поэтому лить вино на его могилу, совершая возлияние, намеренно или случайно, всё равно что везти уголь в Ньюкасл.

Гагат.   ^

Ещё одно ископаемое вещество органического происхождения, использовавшееся в средневековом китайском ювелирном деле, — гагат, называвшийся иногда, несмотря на его мягкость, «чёрной яшмой». [284] Согласно древнему преданию, он представляет собой стадию превращения, достигаемую янтарём по прошествии тысячи лет. О том, что он был древесного происхождения, можно было определить по запаху, когда он горел. Кусочки гагата носили маленькие дети, чтобы отпугивать злых духов. [285] Ввозился он из месторождения к югу от Ходжо в Сериндии. [286]

К главе XV. Драгоценности (с. 293-329).

[1] ТШ, 221б, 4154г. Я воспринимаю *Kiɐp-tśia как название Капиши.

[2] ЦТШ, 194б, 3599в.

[3] ТХЯ, 97, 1730.

[4] ТШ, 221б, 4155г; ЦТШ, 198, 3614г.

[5] ЦФЮГ, 971, 14б.

[6] ТШ, 221б, 4155б; ЦФЮГ, 971, 14а; ТХЯ, 100, 1793; С. Леви 1900, с. 417; Чжоу 1945а, с. 292.

[7] ЦТШ, 15, 3111б; ЦФЮГ, 972, 7а.

[8] ЦТШ, 194б, 3599в; ср.: ТХЯ, 94, 1693.

[9] ИШЦЦ (ТДЦШ, 7), 1а.

[10] Е Дэ-лу 1947, с. 95, 98-99. Ср.: Шефер 1951. Об относящихся к новому времени версиях этого сюжета (преимущественно с мусульманином в роли охотника за магическим предметом) см.: Эберхард 1937, с. 220-224.

[11] «Цэнь ши» < «Человек по фамилии Цэнь» >. — ЦШЛ (ТПГЦ, 404, 7б-8а).

[12] Это стихотворение переведено у А. Уэйли (1954, с. 5), но «горный хрусталь» при этом превратился в «сапфир».

[13] Практически тождественны с амфиболами тремолит и актинолит («лучистый камень»).

[14] Ситуэлл 1936, с. 147.

(446/447)

[15] На Чжи-лян (1953, с. 363-364), рассматривая эту хорошо известную проблему, не добавляет ничего нового к нашему представлению о ней.

[16] КТЧСЦ (ТДЦШ, 3), 76б.

[17] ШХЦ, «Си шань цзин».

[18] ТШ, 221а, 4153а-4153в; Бейли 1961, с. 1.

[19] В древности могли существовать и другие месторождения; если это и было так, то потом они перестали использоваться. В более позднее время яркендские нефритовые разработки приобрели большее значение, чем хотанские месторождения. Доктор Чжэн Дэ-кунь обратил моё внимание на разработки жада (нефрита?) в Ляонине, в Южной Маньчжурии (сведения об этом приведены в «Чжунго синьвэнь» от 23.III.1961). Огромная глыба, найденная в 1960 г., была частично жёлто-зелёного, частично бирюзово-зелёного цвета.

[20] ТЛД, 22, 14б-15а; ТЛД, 20, 18а, 18б и 19а.

[21] ТШ, 221а, 4153а-4153в.

[22] Груссэ 1932, с. 233.

[23] См.: Лауфер 1946 (работа в целом). На с. 102 сказано: «Мы видим, что все эти яшмовые знаки верховной власти являются воспроизведениями, копирующими реальную утварь; их формы восходят к молоткам и ножам, а также, возможно, к наконечникам копий и дротиков». Б. Лауфер полагал, что в этих предметах можно видеть пережитки солярного культа.

[24] Ср. лун «дракон-дождь» с лун «манипулировать», «играть с чем-либо», начертание которого изображает две руки и знак яшмы. Этой мыслью я обязан П. Будбергу.

[25] См.: ЛШ, «Пин-и»; и КЦЦЮ.

[26] Лауфер 1946, с. 116-117. Б. Лауфер следует здесь исследованию Э. Шаванна о жертвоприношении фэншань.

[27] [Ч]ТЦ, приведено в ТПЮЛ, 805, 1а; ср. сходное место в ТШ, 14, 3663г; см. также: ТШ, 3, 3639в.

[28] Фэн 1944, с. 6.

[29] [Ч]ТЦ в ТПЮЛ, 805, 1б.

[30] Трюбнер 1959, № 280-297.

[31] Комментарии Ван Ци к стихотворению Ли Хэ «Сюй гунцзы Чжэн цзи гэ» < «Песня о наложнице Чжэн в доме господина Сюя» > (ЛЧЦТШ, 4, 40б).

[32] ЮСЦЦ, 5, 35.

[33] [Ч]ТЦ, приведено в ТПЮЛ, 805, 1б.

[34] Трюбнер 1959, №280-297.

[35] Лауфер 1946, с. 219-220.

[36] ЦФЮГ, 971, 13а.

[37] ЦФЮГ, 970, 7б; Лауфер 1946, с. 291-292.

[38] ЦФЮГ, 972, 7б и 8б; ТХЯ, 97, 1737 и 1739.

[39] Фэн 1944, с. 6.

[40] Трюбнер 1959, №280-297.

[41] Лауфер 1946, с. 245-246.

[42] КЮТБИШ (ТДЦШ, 3), 66а.

[43] МХЦЛ, приведено в ТПЮЛ, 805, 9б.

[44] Синшаньсы в чанъаньском квартале Цзиншань.

[45] ЮЯЦЦ, сюй цзи, 5, 214. Интересно было бы знать, был ли искусно вырезанный из прозрачного нефрита «Брахманчик» (Поломэньцзы), о котором сказано, что он хранился в царской сокровищнице в Хотане, человеческой фигурой или чем-то совершенно иным (БКЛТ, 7, 27б). Данное сообщение взято из той части энциклопедии, которая написана Кун Чжуанем.

(447/448)

[46] Су Гун в ВЦГМ, 8, 35а. О хрустале в Китае см.: Нидэм 1961, с. 99-101, 114.

[47] Бромхэд 1945, с. 116; Болл 1950, с. 221.

[48] Рейшауэр 1955а, с. 82.

[49] ТШ, 221б, 4153г; ЦФЮГ, 971, 3а и 13а; ТХЯ, 99, 1775.

[50] ТШ, 221б, 4154г; см. об этом: Нидэм 1961, с. 115.

[51] См. выше, с. 61.

[52] Сыкун Ту. Ю сянь < «Прогулки бессмертных» >. — ЦюТШ, хань 10, цэ 1, цз. 3, 2б.

[53] Оуян Чжань. Чяш-да шанжэнь шумцзин няньчжу гэ < «Песня о чётках из „сущности водной” святого человека Чжи-да» >. — ЦюТШ, хань 6, цэ 1, 7а.

[54] У Ци-юй 1959, с. 358, где цитируется стихотворение Гуань-сю, найденное в Дуньхуане.

[55] Ван Цзянь. Шуйцзин < «Водная сущность» >. — ЦюТШ, хань 5, цэ 5, цз. 5, 2а.

[56] Вэй Ин-у. Юн шуйцзин < «Воспеваю „водную сущность”» >. — ЦюТШ, хань 3, цэ 7, цз. 8, 1а.

[57] Ли Бо. Бо ху тао < «Белый персик варваров ху» >. — ЛТБВЦ. 23, 4а.

[58] Смит 1940, с. 49.

[59] Лауфер 1913а, с. 10, примеч. 3.

[60] БКЛТ, 13, 23а-23б.

[61] ЦШЧ (ТДЦШ, 6), 71а. То, что этот эпизод может быть вымыслом, в данном случае несущественно.

[62] ЮЯЦЦ, 11, 85.

[63] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 8, 36а.

[64] В 718 и 740 гг. (Ш, 221б, 4153г; ЦФЮГ, 971, 3а; ЦФЮГ, 971, 13а).

[65] В 730 и 741 гг. (ТХЯ, 99, 1773; ЦФЮГ, 971, 13б).

[66] ТШ, 221б, 4155б; ЦТШ, 198, 3614б; ЦФЮГ, 971, 16а; ТХЯ, 100, 1784.

[67] ЦФЮГ, 971, 8б.

[68] ЦТШ, 4, 3071в; ЦФЮГ, 970, 14б.

[69] Чэнь Цан-ци (приведено в ЧЛБЦ, 4, 40б) пишет: «Сердолик поступает из страны Японии. Если вы попробуете на нём полированное дерево и он не потускнеет, это лучший; когда сердолик тускнеет от полированного дерева, он ненастоящий». Это, видимо, должно означать, что поддельный сердолик намного мягче, чем подлинный.

[70] Исида Мосаку — Вада 1954, рис. 62.

[71] А. Стейн 1921, с. 101.

[72] ТШ, 39, 3723б.

[73] ТШ, 41, 3729а.

[74] Су Сун в БЦГМ, 10, 2б; ЮЛШП, о котором см.: Шефер 1961, с. 86.

[75] ТШ, 41, 3728г.

[76] ЮСЦЦ, 6, 47.

[77] ТШ, 221б, 4155в; ЦТШ, 198, 3614в; ЦФЮГ, 970, 12; ТХЯ, 99, 1778.

[78] Пэнь шань.

[79] Хао Сюй-чжоу. Пэнь чи фу < «Ода озеру в чаше» >. — ЦТВ. 624, 5а-6а; Р. Стейн 1942, с. 35-36; ср.: Шефер 1961, с. 31, 36. Мы встречаем для танского времени упоминания о «ложных горах», или о «ненастоящих горах» (цзя шань), т.е. об «искусственных горах», но большинство из них должно было представлять собой довольно крупные холмы, сооружённые в частных садах, а не карликовые сооружения для водружения на столе. См.: Р. Стейн 1942, с. 33.

[80] ЦИЛ, б, 20б. Ср.: Р. Стейн 1942, с. 31. Сунь Чэн-ю был шурином Цянь Чу, правителя У-Юэ.

(448/449)

[81] ЦИЛ, б, 23б.

[82] ЦИЛ, а, 3б. Бохай, завоёванный киданями, был переименован в 925 г. в Дундань, и этот князь был поставлен там правителем.

[83] СШ, 488, 5714а.

[84] ТБЦ в ЧЛБЦ, 5, 26а; Хирт — Рокхилл 1911, с. 226; Шефер 1961, с. 95. Этот камень вполне мог бы быть прозрачным змеевиком, креплённым цветными прожилками, как зелёный серпантизированный мрамор, или блестящей белой и зелёной породой вроде бовенита.

[85] ТБЦ в ЧЛБЦ, 5, 26а. В этом тексте упоминается цин лангань, что, по-моему, должно быть синонимом для бигань.

[86] Слово цин, которое встречается в описании этого камня, следует истолковывать с осторожностью, но я убеждён, что в средневековом Китае оно передавало скорее синий, чем зелёный цвет. Так, в ЛХЦ (Мин), с. 14, говорится: «Могут спросить, почему цвет этих деревьев совершенно синий (цин), когда все растения и деревья бывают зелёными. Ясно, что это потому, что зелёный — цвет между синим и жёлтым, а поскольку деревья не смогли бы вырастать, если бы не земля [, считавшаяся жёлтой], синее становится зелёным благодаря своей зависимости от этого жёлтого». Словом, цин «синий» был традиционным цветом растительности и в буквальном и в переносном значении, тогда как люй «зелёный» был её подлинным цветом, обусловленным примесью жёлтого — питающей растения земли. Заметим также, что в обозначениях красок живописцев цин обычно означает «синий». Отсюда ши-цин «камень-синева» для лазурита (синий вердитер) и ши-люй «камень-зелень» для малахита (зелёный вердитер).

[87] Содалит так близко напоминает ляпис-лазурь, что его путают с последней даже в наши дни. Но в действительности ляпис-лазурь — «минерал» с примесями и может содержать как содалит, так и лазурит; см.: Мэрилл 1922, с. 70. Что же касается сапфира, то это название было перенесено на синий корунд (т.е. сапфир в современном понимании) довольно поздно, a sappir в Библии и sapphires у Теофраста и Плиния означают ляпис-лазурь; Мэрилл 1922, с. 148-149; Лукас 1934, с. 347 < *Лукас 1958, с. 601 >. Многие сапфиры происходят из глин (разложившихся базальтов) близ Бангкока и из речных галечников на Цейлоне. Я не знаю танских сапфиров, но в Сёсоине есть зеркало, тыльная сторона его инкрустирована содалитом, янтарём и бирюзой.

[88] Ф. Хирт и Э. Шаванн полагали, что сэсэ означает «бирюза». Б. Лауфер (1913а, с. 25, 45) показал, сколь это сомнительно, и, что особенно важно, он показал, что «в Китае бирюза не ценилась» (Бойер 1952, с. 173). Однако Б. Лауфер ещё более усложнил этот вопрос своим тройным отождествлением сэсэ с рубиновой шпинелью, ониксом и изумрудом. Несколькими годами позже Чжан Хун-чжао (1921, с. 69-71) предложил отождествить сэсэ с сапфиром. Я уже высказывал предположение, что название сэсэ в каких-то случаях могло относиться к этому минералу, однако обыкновенный сэсэ средневекового Китая не мог быть сапфиром. Итак, суммируя, признаки, по которым сэсэ и ляпис-лазурь могут быть сопоставлены, состоят в том, что оба имеют тёмно-синий цвет или цвет индиго (точные ссылки на источники приводятся далее, в основном тексте). Сэсэ иногда светопроницаем; полупрозрачной бывает и ляпис-лазурь, хотя по большей части она не пропускает света (однако глубокий цвет лучшей непрозрачной ляпис-лазури придаёт ей вид льда), тогда как сапфир и содалит прозрачны или полупрозрачны. Сэсэ — самоцвет, который был характерен для Чача (Ташкент), а добывали его в большой копи к юго-востоку от этого города-владения; определенно это была знаменитая бадахшанская копь ляпис-лазури, расположенная юго-восточнее Ташкента, которая с древних времён снабжала Восток, ещё в халдейский и ассирийский периоды, этим минералом (Джэттенз

(449/450)

1950, с. 352, 355) и до сих пор остаётся важным его источником. И сэсэ и ляпис-лазурь были связаны с Персией. В танское время сэсэ можно было приобрести в Хотане; с хотанских рынков самоцветов в сунскую эпоху ввозили ляпис-лазурь, но под новым названием — «камень золотой звезды» (цзинь-син ши), которое происходит от сверкающих, как золотые звёзды на тёмно-синем небе, крапинок пирита, встречающихся обычно в этом минерале; эта разновидность описана в XII в. (ЮЛШП, б, 19; ср.: Шефер 1961, с. 90-91) как один из сортов «хотанского камня»; другой сорт «хотанского камня» — зеленовато-синий ценился не так высоко, как чисто синий (зеленоватая разновидность ляпис-лазури также встречается в Бадахшане), но также ввозился в сунский Китай под названием «перья зимородка» (название, прилагавшееся снова в XVIII в. уже к бирманскому жадеиту); к тому же, как это было и в средневековой Персии, синие самоцветы, встречающиеся па археологических памятниках Хотана, — это ляпис-лазурь (а не бирюза; например: Лауфер 1913а, с. 38). Любили носить сэсэ и тибетцы; в древних тибетских перечнях драгоценных камней ляпис-лазурь встречается, а столь любимая тибетцами в последнее время бирюза в этих перечнях отсутствует; и именно ляпис-лазурь, а не бирюзу древние правители Тибета посылали китайским императорам (Лауфер 1913а, с. 12); и даже современные украшения из ляпис-лазури у монголов «имеют несомненно тибетский облик» (Бойер 1952, с. 173).

[89] Одно из местных названий Хотана — Gostana — «грудь земли»; по преданию, сын Ашоки, основавший это владение, был вскормлен богиней Земли (А. Стейн 1907, с. 153 и сл.; Браф 1948, с. 334).

[90] ТШ, 221а, 4153а. Этот человек, одолеваемый жадностью, прикинулся, что его ограбили чужеземцы, и, вернувшись в Китай, припрятал привезённые вещи для себя, но был разоблачён и сослан.

[91] ЮЛШП, б, 19; см. также выше, примеч. 85 к этой главе.

[92] В Британском музее имеется цикада из ляпис-лазури, относящаяся к периоду Поздней Чжоу (из коллекции Эвморфопулоса); если материал, из которого она сделана, происходит из Бадахшана, то это замечательный пример развития древних торговых связей ещё до открытия шёлковых путей через Сериндию.

[93] Дана 1892, с. 433; Бартольд 1958, с. 66 < *Бартольд 1963, с. 116 >. Как называлась шпинель в средневековом Китае, остаётся неустановленным.

[94] ТШ, 221б, 4154а.

[95] ЦТШ, 104, 3391а.

[96] ТЛД, 22, 14б-15а, где страны «от Персии до Лянчжоу» названы источником таких минералов, как ляпис-лазурь, янтарь, яшма, алмазные свёрла, а также жёлтой меди. По-моему, это должно означать, что все они ввозились через Центральную Азию, которая и занимает территорию между Персией и Китаем. Ср.: Лауфер 1913а, с. 38. Чжан Хун-чжао (1921, с. 56) нашёл в Пинлу копи танского времени, где, как предполагают, добывался сэсэ, но что за синий камень там был найден, остаётся загадкой.

[97] Хорн — Штайндорф 1891; Осборн 1912, с. 149. Бирюза совсем не встречается. Сасаниды также любили синий «сапфировый» халцедон, который, возможно, иногда путали с ляпис-лазурью. Осборн 1912, с. 149. < Неизбежная гипотетичность предлагаемых Э. Шефером отождествлений оказалась бы меньшей, если бы в книге были более полно учтены данные музейных коллекций. В частности, в таком представительном собрании сасанидских резных камней, каким является коллекция Государственного Эрмитажа (см.: *Борисов — Луконин 1963; в этот каталог вошли 813 экземпляров), только 19 лазуритовых гемм (халцедон — 306 экз., сердолик — 268 экз., гематит — 41 экз.,

(450/451)

яшма — 39 экз., альмандин — 37 экз., гранат — 15 экз. и т.д.), а «сапфировый» халцедон в ней совершенно не представлен — есть три геммы из голубоватого халцедона (№623, 679, 681) по каталогу А.Я. Борисова и В.Г. Луконина), две — из голубовато-жёлтого (№690, 740), одна — из дымчато-голубоватого (№795). Минералогическое определение камней этой коллекции принадлежит академику А.Е. Ферсману. >

[98] Кристенсен 1936, с. 461.

[99] ТШ, 221б, 4155в.

[100] Плиний, кн. XXXVII, гл. 39.

[101] МХЦЛ (ТДЦШ, 4), 3а.

[102] ТШ 76, 3869б.

[103] Исида Мосаку — Вада 1954, с. 117; «Сёсоин», 1960, №84, в южном здании.

[104] ТШ, 216а, 4135а.

[105] Лауфер 1913а, с. 10.

[106] ТД, 190, 1022в.

[107] УДШ, 74, 4480б.

[108] Без огранки, которая стала принятой в новое время; Б. Лауфер полагал, что эти камни были изумрудами.

[109] ТШ, 222а, 4156б-4157а. В Лондонском геологическом музее имеется образчик лазурита из Могока (Верхняя Бирма). Отнюдь не вся ляпис-лазурь должна была поступать из Бадахшана.

[110] ВФЦШЦ, 8, 16б. Конечно, поэт мог здесь описывать и просвечивающий псевдоляпис — тёмный сапфир, содалит или какой-нибудь искусственный самоцвет.

[111] ЮШ, 181, 4061б. Чжан Хун-чжао (1921, с. 57) приводит из полного вымыслов текста ДЯЦБ примеры занавесей, расшитых бусами из ляпис-лазури, и знамён, украшенных ляпис-лазурью, жемчугами и янтарём.

[112] ТШ, 177, 4053в. В данном случае речь, может быть, идёт об изделии из пасты.

[113] Ситуэлл 1941, с. 15, 30-31.

[114] МХЦЛ (ТДЦШ, 4), 2а; Шефер 1956, с. 76; см. также стихотворение Лу Гуй-мэна «Тан цюань» < «Горячий источник» > в ЦюТШ, хань 9, цэ 10, цз. 13, 12а.

[115] Шефер 1961, с. 5-7.

[116] Лауфер 1913а, с. 32, где цитируется ВЛ.

[117] Чжан Хун-чжао 1921, с. 59.

[118] Лукас 1934, с. 348 < *Лукас 1958, с. 601 >.

[119] Томпсон 1936, с. 194-195. В средневековой Европе существовали искусственные карбункулы, брильянты, сапфиры, изумруды, топазы и др. (Холмс 1934, с. 196). < Сведения Э. Шефера, заимствованные им у Р.К. Томпсона, в настоящее время устарели. Как любезно сообщил И.М. Дьяконов, слово ципру, действительно происходящее от того же корня, что и sappir, существовало в аккадском с широким значением «драгоценность»; «ляпис-лазурь» обозначали словом укну. >

[120] Ультрамарин — это истолчённая в порошок ляпис-лазурь. В Китае ультрамарин — редкость, но его удалось обнаружить в вэйской живописи в пещерах Дуньхуана (Грэй 1959).

[121] Стьюарт 1930, с. 72. Чосер был также первым, кто использовал в качестве цветовых эпитетов слова «румяный» (ruddy, в тех случаях, когда речь идёт не о цвете лица), «солнечный» (sunnish), «лимонный» (citron), «розовый» (rosy).

[122] «Си чжай син ма» («Кони у моего западного кабинета»). — ЛЦВДЦ, 2, 41а.

[123] Ян Шэнь. ШАВЦ, приведено в словаре «Дай кан-ва дзитэн», 7, 953б. Чжан Хун-чжао (1921, с. 64-65) приводит и другие примеры для этого образа.

(451/452)

[124] «Ти Учжун Лу Гуй-мэн шань чжай» < «Надпись в горной келье Лу Гуй-мэна из Учжуна» >. — ЦюТШ, хань 11, цэ 1, 2а.

[125] Гуань-сю (832-912). Мэн ю сянь < «Сны о прогулках бессмертных». Четыре стихотворения (стихотворение второе) >. — ЦюТШ, хань 12, цэ 3, цз. 1, 4а.

[126] Его имя передаётся как *Puâ-tâ-liək. Ф. Хирт (а затем и Нидэм — 1962, с. 106) считал, что это слово могло бы передавать через какой-то из восточных языков титул «патриарх». В Константинополе в это время правил Констант II.

[127] ТШ, 221б, 4155в; ЦТШ, 198, 3614в; ЦФЮГ, 970, 10а; ТХЯ, 99, 1778. В тех версиях, что приводятся в двух «Историях династии Тан», из термина «камень-зелень» (малахит) выпало слово «камень» и соответственно возникло чтение «сущность зелёного металла» (вместо обозначения «камень-зелень, сущность металла»). Этим объясняется точка зрения Э. Шаванна, по которой обозначенный таким образом минерал и есть ляпис-лазурь (Шаванн 1903, с. 159); эта мысль была использована Б. Лауфером (1919, с. 520) и принята П. Пельо (1959, с. 59-60). Единственное основание для этой гипотезы о ляпис-лазури — ошибка в тексте.

[128] ЦФЮГ, 971, 13б. В аналогичном месте в ТХЯ (99, 1773) приводится иная дата — 730 г. Я опираюсь на ЦФЮГ как на более достоверный источник.

[129] ЦФЮГ, 971, 5б.

[130] ТШ 221б, 4154г.

[131] ЦШ, 87, 1308г.

[132] ЛИЦ (ЦДБШ, серия 11, цэ 4).

[133] Пи Жи-сю. И Маогунцюань и пин сянь шан цзяньи инь цзи < «Посылаю в укор государю эти стихи вместе с кувшином воды из источника Маогунцюань» >. — ЦюТШ, хань 9, цэ 9, цз. 3, 5б.

[134] Чжан Цзю-лин в своём «Предисловии к славословию льву», в связи с достоинствами некоего льва, присланного в дань из Западного края, говорит, что его кости имели «твёрдость сущности металла». Из этого можно было бы сделать заключение ещё об одном (кроме белизны) качестве этого камня — его исключительной твёрдости. Но на самом деле приведённый текст упоминает о «твёрдости металла», т.е. употреблено стандартное китайское обозначение для алмаза, особая твёрдость которого была широко известна (Чжан Цзю-лин. Шицзы цзань сюй. — ЦТВ, 290, 19а). Плиний повествует об auri nodus «зародыше золота» (он был известен уже Платону — Тимей, 59), считая таковым алмаз; рассказ об этом минерале в какой-то мере переплетается с рассказом о «сущности [или зародыше] металла» (см.: Болл 1950, с. 245). Танская фармакопея, однако, в значении «сущность золота» употребляет термин цзинь цзин, утверждая, что опермент — это «сущность золота», тогда как лазурит — «сущность меди» (ССБЦ, 4, 44).

[135] Болл 1950, с. 171. Иногда альбит (другая разновидность полевого шпата) также обладает этими качествами и тоже называется лунным камнем. Цейлон даёт самый лучший лунный камень, но «История династии Тан», хотя и сообщает, что эта страна «изобилует необычайными драгоценностями», перечня их не приводит (ТШ, 221б, 4155б).

[136] О древнем китайском стекле см.: Нидэм 1962, с. 101-104.

[137] Китайское слово люли, по всей вероятности, передает палийское велурийам (санскритское вайдурйа) и в китайской буддийской литературе продолжало иметь соответствующее индийским терминам значение (т.е. берилл или какой-то другой зелёный самоцвет). На этом основании Б. Лауфер (1946, с. 111-112) не принимал для люли значения «стекло» и, соглашаясь, что некоторые цветные стёкла иногда называли этим словом, считал термин боли единственным словом, употреблявшимся в

(452/453)

Китае для обозначения стекла. Боли передаёт слово, близкое к санскритскому спхатика «хрусталь» (см.: Нидэм 1962, с. 105-106).

[138] Грэй 1959, с. 53.

[139] Например, с объединённым посольством от тюргешей, Кеша и других владений в 746 г. (ЦФЮГ, 971, 15б).

[140] ТШ, 222в, 4160а.

[141] ТШ, 34, 3713б.

[142] Комментарий Ху Сань-сина к упоминанию под 778 г. чаши люли (в ЦЧТЦ, 225, 14б); он, видимо, опирается на источник XII в. (см.: Нидэм 1962, с. 110).

[143] Оуян Цзюн. Ти Цзин Хуань хуа Интяньсы би тянь-ван гэ < «Песня к изображению Небесного царя, написанному Цзин Хуанем на стене обители Интяньсы» >. — ЦюТШ, хань 11, цэ 6, 3а.

[144] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 8, 36а.

[145] ЮЯЦЦ, 11, 85.

[146] ТШ, 221б, 4154г.

[147] ЦТШ, 5, 3074а (для 675 г.); ЦФЮГ, 970, 16б (под 761 г.).

[148] ТШ, 221б, 4154г; ЦФЮГ, 971, 13б (под 741 г.); ТХЯ, 99, 1773 (под 730 г.).

[149] ТШ, 221б, 4155в; ЦТШ, 198, 3614в; ЦФЮГ, 970, 10а; ТХЯ, 99, 1778.

[150] Харада 1939, с. 61-62; Исида Мосаку — Вада 1954, рис. 59, 60.

[151] Нидэм 1962, с. 103.

[152] Исида Мосаку — Вада 1954, рис. 69.

[153] Там же, рис. 58.

[154] Исида Мосаку — Вада 1954, рис. 63.

[155] «Сёсоин» 1928, I, 32.

[156] Трюбнер 1957, №364.

[157] Там же, №366, 367.

[158] ЦТШ, 197, 3609г; ТХЯ, 98, 1751.

[159] ЦФЮГ, 970, 6б; СТХЦ (ТДЦШ, 1), 13а. Эти источники, видимо, упоминают о том же событии, но относят его к 631 г. По поводу идентификации Ракшаса см.: Лауфер 1915д, с. 211.

[160] ТШ, 222в, 4159б.

[161] ЦТШ, 197, 3610а; ЦФЮГ, 970, 13а.

[162] ТШ, 221б, 4155а.

[163] Лауфер 1915д, с. 212.

[164] Рейшауэр 1955, с. 117.

[165] Лауфер 1915д, с. 170, 174, 217, 225, 228. Ср.: Лауфер 1915е, с. 563, где тибетское ме шел «огонь-хрусталь» приравнено к санскритскому сурьяканта.

[166] Нидэм 1962, с. 111-113.

[167] Лауфер 1915д, с. 182, 188.

[168] Нидэм 1959, с. 252; Нидэм 1960, с. 135, примеч. 3. Позже этот мифологический образ луны превратился в «огненный шар» — явно в результате смешения созвездия Дракона с невидимыми чудовищами Раху и Кету, которые, по представлениям индийской астрономии, лежат в месте пересечения лунной орбиты с солнечной и пожирают солнце (отсюда и солнечные затмения). Таким образом, игрушка дракона стала снова олицетворением солнца, точнее, солнца и луны вместе (Нидэм 1959, с. 252).

[169] Лессинг 1935, с. 30.

[170] Лауфер 1915в, с. 58; Демьевиль 1924, с. 289-292; Шефер 1952, с. 155, примеч. 8.

[171] Лауфер 1915в, с. 69.

[172] ТШ, 219, 4146г; ЦФЮГ, 971, 4а; Лауфер 1915в, с. 69.

[173] Сравни «piɐk синего поля» (в действительности зелёный мра-

(453/454)

мор), употреблявшийся наряду с жемчугом и перьями зимородка для украшений по золоту (ХШ, 97б, 0615а); «сияющий ночью piɐk» из Рима (ХХШ, 118, 0905а) и «шелка цвета piɐk» (ИЛ, Пин ли, комментарий к шу цзинь «связанные шелка»).

[174] Хирт 1885, с. 243; Э. Харвэй 1957, с. 19, 33-34, 372. Ср.: Нидэм 1962, с. 76.

[175] Бертело 1938, с. 271-274.

[176] Минтан. Я использую перевод У. Сутхилла.

[177] ЦТШ, 22, 3157б-3157в.

[178] ЦТШ, 22, 3158а; ЦЧТЦ, 205, 14а; Нидэм 1958, с. 21.

[179] ЦЧТЦ, 205, 14а; Нидэм 1958, с. 21.

[180] Цуй Шу. Фэн Шиминтан хо-чжу < «Получаю „огненную жемчужину” в зале Испытания Просветлённых» >. — ЦюТШ, хань 3, цэ 2, 2б.

[181] ЦЧТЦ, 205, 15а-15б.

[182] Цуй вэй < в русском переводе О.Л. Фишман: «Цуй Вэй» — «Танские новеллы», 1960, с. 102-111 > в ЧЦ (ТПГЦ, 34, 5б-6а). Таджик (Tadjik) — китайское название страны арабов < Э. Шефер приводит лишь приблизительное и упрощённое объяснение происхождения китайского даши. Более строгий и аргументированный анализ соотношения терминов — даши — Tadjik — t‘zyk — tāźik (согд.) см.: *Бартольд 1963, с.456; *Лившиц 1962, с. 88 >; Паньюй — древнее название Гуанчжоу. >

[183] Чжэнь Цюань в БЦГМ, 51а, 26а.

[184] ТЛД, 22, 14б-15а.

[185] ТШ, 43а, 3733а; из Хуаньчжоу.

[186] ТШ, 222а, 4157а.

[187] ЦФЮГ, 971, 17а. В качестве «дани» в 748 г.

[188] ЦФЮГ, 971, 17б; ЦТШ, 197, 3610а.

[189] ЦФЮГ, 971, 17б.

[190] Лауфер 1925, с. 67-68.

[191] Исида Мосаку — Вада 1954, табл. 76.

[192] «Сёсоин» 1928, I, табл. 44.

[193] ТЛД, 22, 14а-14б.

[194] Исида Мосаку — Вада 1954, табл. 18.

[195] Они назывались ху. < Эти дощечки были знаками достоинства, вручавшимися чиновнику при получении соответствующего ранга; ношение при себе этих табличек во время торжественных церемоний было обязательным. >

[196] БКЛТ, 12, 25а-25б.

[197] ТШ, 24, 3682а.

[198] ТД, 126, 659в.

[199] ТШ, 24, 3681б.

[200] Трюбнер 1957, 128.

[201] Дженинз 1954, с. 49.

[202] ТШ, 222а, 4157а.

[203] ТШ, 43а, 3733а.

[204] Дженинз 1957, с. 35, 43. В сунскую эпоху рог африканского носорога китайцы стали ставить выше рога азиатского носорога, и вышло так, что на большинство подобных изделий минского и цинского времени шёл рог африканского носорога.

[205] ЮЯЦЦ, 16, 134.

[206] Эттингхаузен 1950, с. 53. Бо Шоу-и (1937) цитирует средневековый источник, упоминающий «узорный [рог] носорога» наряду с «уникальными жемчужинами, черепаховыми панцирями и невиданными благовониями» в перечне товаров, привозившихся морем в Гуанчжоу.

[207] Дженинз 1957, с. 40-41.

[208] Ли Сюнь в БЦГМ, 51а, 26б.

[209] Мэн Шэнь в БЦГМ, 51а, 27а.

(454/455)

[210] Дженинз 1957, с. 40-41.

[211] «Сёсоин» 1928, I, табл. 31, где воспроизведена одна такая чаша из Сёсоина; ср.: Эттингхаузен 1950, с. 102; Дженинз 1957, табл. 20.

[212] Дженинз 1954, с. 49.

[213] Эттингхаузен 1950, с. 102; Исида Мосаку — Вада 1954, табл. 67 (нож). Ду Фу в стихотворении «Ли жэнь син» (ЦЦЦЧДШ, с. 25) повествует о роговых палочках для еды, которыми пользовались изысканные придворные дамы.

[214] ЮСЦЦ, 5, 34; ср.: Дженинз 1957, с. 45.

[215] Дженинз (1957, с. 44 и сл.), цитирующий Ли Шан-иня, располагает и другими танскими источниками по этому вопросу.

[216] Эттингхаузен 1950, с. 54; Дженинз 1957, с. 47.

[217] Чжоу 1945, с. 16; Соважэ 1948, с. 16.

[218] «Сёсоин» 1928, VII, табл. 33; ср.: Дженинз 1957, с. 47.

[219] ДЯЦБ, 2, 10а.

[220] Современная форма жу-и, как нам кажется, должна была возникнуть в начале сунского периода, когда поясные крючки архаической эпохи были неверно поняты как примитивные жезлы (Грэй 1959, с. 49, где цитируется Л. Дэвидсон).

[221] Исида Мосаку — Вада 1954, табл. 117.

[222] «Сёсоин» 1928, XI, 55.

[223] ТХЯ, 95, 1712-1713.

[224] *Kuət-tuət. Ли Ши-чжэнь спутал его с морским животным, источником возбуждающего снадобья; у меня оно приводится под его корейским названием олнул (см. гл. XI «Лекарства»). См.: Лауфер 1916, с. 373-374. Однако Б. Лауфер полагал, что куттут может означать бобра, а олнул — тюленя, хотя в другой своей работе (Лауфер 1913) он понимает куттут как окаменелые бивни нарвала. Ф. Хирт и У. Рокхилл (1911, с. 234) вслед за Ли Ши-чжэнем спутали эти два написания.

[225] Лауфер 1925, с. 32-33. Макдиси называет «рыбьи зубы» и перечне товаров, вывозившихся из Хорезма (Бартольд 1958, с. 235 < *Бартольд 1963, с. 294-295) >. Б. Лауфер считал, что, хотя обычно это были моржовые клыки, иногда это могли быть и бивни мамонта и что последние могли даже попадать в Китай.

[226] ТШ, 39, 3725а; Лауфер 1913; Лауфер 1916, с. 369.

[227] ЮСЦЦ, 9, 71. Этот же рассказ встречается в более подробном варианте в ЮЯЦЦ, 10, 81.

[228] «Цзин цунь чжу» < «Жемчужина поперечником в цунь» >. — ГИЦ (ТПГЦ, 402, 3б-4а).

[229] ТШ, 115, 3941б.

[230] Сутхилл — Ходоус 1937, с. 435.

[231] Демьевиль 1924, с. 291-292.

[232] Шефер 1952, с. 155.

[233] Шефер 1952, с. 156-157.

[234] ТШ, 3, 3638г; Шефер 1952, с. 161.

[235] Шефер 1952, с. 161.

[236] Ли Сюнь в БЦГМ, 46, 37а.

[237] Там же.

[238] В английском оригинале приведено в переводе А. Уэйли (Уэйли 1961, с. 105).

[239] Люй Ин. Си-юй сянь цзин цунь чжу фу < «Песнь о жемчужине поперечником в цунь, присланной из Западного края» >. — ЦТВ, 740, 16б-17б.

[240] ЦФЮГ, 970, 9а-9б.

[241] ТХЯ, 98, 1751; ЦФЮГ, 971, 17а. Государство Тямпа присылало их ещё в 750 г. (ЦФЮГ, 971, 17б).

(455/456)

[242] ЦТШ, 198, 3614б; ЦФЮГ, 971, 18а и 972, 2а; ТХЯ, 100, 1784. < «Персия» названа здесь Э. Шефером в кавычках, потому что Иран, завоёванный арабами, как самостоятельное государство уже не существовал. >

[243] ЦфЮГ, 971, 17б.

[244] ЦТШ, 17б, 3125г; ЦФЮГ, 971, 10а.

[245] Шефер 1952, с. 160.

[246] Ли Сюнь в БЦГМ, 46, 37а.

[247] От «горбоносой черепахи» (Chelonia imbricata), китайское название которой — даймэй.

[248] ТШ, 43а, 3733а. Из того же самого места поступила «шкура» от *kəu-piek — очевидно, панцирь съедобной зелёной черепахи, из которой готовили наваристый суп.

[249] ЦТШ, 197, 3610а; ЦФЮГ, 972, 7б; ТХЯ, 100, 1782.

[250] Xарада 1939, с. 73.

[251] Шэнь Цюань-ци. Чунь гуй < «Весенние покои» >. — ЦюТШ, хань 2, цэ 5, цз. 2, 3б. < В английском тексте у Э. Шефера слово люли переведено как «berylline» — подразумевается «зелёная (берилловая) паста»; о слове люли см. выше, в разделе «Стекло». >

[252] Tridacna gigas. Китайское *ki^wo-g’i^wo. См.: Уэтли 1961, с. 91-92.

[253] ТШ, 221б, 4155в.

[254] Ли Сюнь в БЦГМ, 46, 38а. Его индийское название — мусарагалва, но лексикографы расходятся в определении значения этого слова: одни считают, что это коралл, другие — что перламутр.

[255] ТШ, 221б, 4155в.

[256] Су Гун в БЦГМ, 8, 35б; Хмелевский 1961, с. 85-86.

[257] Годы его жизни — приблизительно 735-835. Биографические сведения: ЦюТШ, хань 3, цэ 7, цз. 1, 1а.

[258] Вэй Ин-у. Юн шаньху < «Воспеваю коралл» >. — ЦюТШ, хань 3, цэ 7, цз. 8, 1а.

[259] Дуань Чэн-ши (ЮЯЦЦ, 10, 73) сообщает о коралловом дереве в 12 чи высотою в озере, в ханьском саду, — даре Чжао То, повелителя Вьетнама. Если это дерево действительно существовало, то оно и было прообразом всех последующих миниатюрных коралловых садиков.

[260] Извлечения из ШХЦ, ЭЯ и ХНЦ в ТПЮЛ, 809, 1а.

[261] «[Как] вороны, чёрные мани» и «белые мани».

[262] Су Гун в БЦГМ, 8, 35б.

[263] Там же.

[264] Так по Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 8, 35б.

[265] Сюэ Фэн (около 853 г.). Цзуй чунь фэн < «Опьянён весенним ветром» > — ЦюТШ, хань 8, цэ 10, цз. 7, 3б.

[266] Ло Инь (833-909). Ся жи... Цзюнь чжун биньляо < «Как-то к свободный день остановился в Гусу у шицзюня Цао и представил эти стихи ланчжуну Чжану, бывшему в области по служебной надобности» >. — ЦюТШ, хань 10, цэ 4, цз. 1, 4б.

[267] ЮЯЦЦ, 11, 88. Ср.: Лауфер 1905, с. 235. О сведениях, которыми располагали греческие и латинские авторы, см.: Болл 1950, с. 234.

[268] Будберг 1937, с. 359, примеч. 60; Болл 1950, с. 130, 236.

[269] ШБЦ в ЧЛБЦ, 12, 22а.

[270] Вэй Ин-у. Юн хупо < «Воспеваю янтарь» >. — ЦюТШ, хань 3, цэ 7, цз. 8, 1б.

[271] Су Гун в БЦГМ, 37, 53а. Последней стадией в этой цепи был гагат.

[272] ТШ, 221б, 4155в. Ср.: Лауфер 1905, с. 231-232; Лауфер 1919, с. 521-523.

[273] ТЛД, 22, 14б-15а; ЦФЮГ, 972, 2а.

(456/457)

[274] ТШ, 222а, 4157а; Лауфер 1905, с. 233-234, 237; Нидэм 1961, с. 237-238.

[275] ТХЯ, 98, 1751.

[276] ЦФЮГ, 970, 14б.

[277] Ли Сюнь в БЦГМ, 37, 53а.

[278] «Сёсоин» 1928, I, 32; VII, 56; XII, 61; III, 59; II, 22, 24, 25, 27.

[279] Уолтерс 1960, с. 326.

[280] Чэнь Цан-ци и Ли Сюнь в БЦГМ, 37, 53а-53б.

[281] Чжан Юэ (667-730). Чэн нань тин цзо < «Пишу в беседке южнее городской стены» >. — ЦюТШ, хань 2, цэ 4, цз. 2, 16б.

[282] Араи 1955, с. 71, 82, 84.

[283] Ли Xэ. Цзян цзинь цзю < «Пусть принесут вина» >. — ЛЧЦГШ, 4, 37б.

[284] Его называли также и. Ср.: Шефер 1961, с. 93.

[285] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 37, 53б.

[286] Су Гун в БЦГМ, 37, 53б.

наверх