Э. Шефер
Золотые персики Самарканда.
Книга о чужеземных диковинах в империи Тан.
Глава XI. Лекарства.
...Назвал мне тысячу целебных трав,
Их дивные врачующие свойства.
Джон Мильтон. Комус.
Фармакология. ^
В IX в. Абу Зайд сообщал, что в Китае существует обыкновение выставлять на людном месте большую каменную плиту, на которой перечислены болезни, поражающие людей, и краткие сведения об их правильном лечении. Таким путём все люди могут получить верный медицинский совет, а если пациент беден, он может получить, кроме того, стоимость необходимого ему лекарства из государственной казны. Никаких современных Абу Зайду китайских подтверждений этого любопытного рассказа пока не обнаружено. Но нам известно, что разного рода уведомления для сведения народа действительно высекались в Китае на каменных «досках», а при императорах танской династии проявлялось ревностное внимание к благотворительным учреждениям для народа (и, в частности, к больницам). [1] Важной побудительной силой, вызывавшей гуманные помыслы и поступки, был буддизм. Эта иноземная религия стала в Китае вполне местной где-то около VI в. И именно с этого времени благотворительные учреждения для народа стали постоянной, а не осуществлявшейся эпизодически частью деятельности буддийских монахов в Китае. Пропитание и другие виды милостыни распределялись среди нуждающихся храмовыми священниками; существовали даровые аптеки, чтобы оделять необходимыми лекарствами бедноту. Такая благотворительность составляла наиболее значительную часть «нивы сострадания», которая в то время считалась одной из двух основных сфер буддийской религиозной жизни (другая сфера — «нива поклонения» — охватывала всё, что касалось священнослужителей, обрядов и т.п.). [2] В VII и VIII вв., в период наивысшего расцвета средневекового буддизма на Дальнем Востоке, больницы и другие благотворительные заведения в помощь бедным постоянно учреждались в больших городах, часто по повелению монарха. Императрица У, ревностная буддистка, назначила особых уполномоченных для попечения над благотворительными учреждениями для бедных, немощных, престарелых и оставшихся сиротами. [3] Паломник Цзянь-чжэнь в середине VIII в.
(236/237)
основал благотворительные заведения в торговом городе Янчжоу. [4] Даже Сюань-цзун, последователь даосизма, следовал буддийским идеалам милосердия, выпустив в начале 753 г. указ об основании общественных больниц в столице, хотя заодно он руководствовался ещё и желанием очистить Чанъань от побирушек. [5] После больших гонений на чужеземные религии в 845 г. к больницам, которые содержались буддийскими храмами, были приставлены по предложению сановника по имени Ли Дэ-юй распорядители-миряне. Позднее, правда, такие больницы были снова возвращены в ведение религиозных учреждений. [6]
Танское уголовное уложение требовало, чтобы врач строго следовал древним рецептурным книгам и официальным определителям лекарственных трав, и, если пациент умирал из-за того, что лекарство оказывалось неправильно составленным, приговаривало его к двум с половиной годам каторги; [7] если же этим пациентом был император, провинность лекаря наказывалась смертью через удушение. [8] Такая узаконенная государством косность, не способствуя поискам новых лекарств и инициативности среди танских медиков, насаждала консерватизм. Этим объясняется, почему древние предписания оказались рабски скопированными и в поздних китайских фармакопеях — к счастью для историков, которые иначе не знали бы многих старинных рецептов. Официальная точка зрения придавала особое значение только строго определённым способам лечения. И в свете этого кажется удивительным, что в медицинской практике даже среди государственных и наиболее рутинёрских кругов танского общества приобрела влияние новая, гуманная установка, по которой первейшей задачей врача считалось избавление больного от страданий. Это был результат воздействия буддийской этики на представления танских лекарей.
Образцом лучшего средневекового лекаря, подвижнически преданного буддийскому принципу сострадания, [9] является Сунь Сы-мяо, просвещённый и почитавшийся даос, который отверг приглашение служить сунской династии и только в преклонном возрасте жил, не принимая официального поста, при дворе танского Тай-цзуна. [10] Этот необыкновенный человек и подвижник написал комментарии к книгам «Лао-цзы» и «Чжуан-цзы», сборник рецептов на трёхстах свитках под названием «Цянь цзинь фан» («Рецепты ценою в тысячу золотых»), [11] первое китайское руководство по офтальмологии [12] и много других книг. Он отстаивал применение лекарств минерального происхождения, предвосхищая воззрения ятрохимического направления в европейской медицине XVII в. Сунь Сы-мяо оставил завещание, в котором просил устроить ему скромное погребение без жертвенных животных и захоронения фигурок; но в конечном счёте он был обожествлён в храмах медицины. [13]
(237/238)
Один из учеников Сунь Сы-мяо также приобрёл широкую известность. Его звали Мэн Шэнь, и он в отличие от своего наставника занимал разные государственные должности, особенно при императрице У. В конце её царствования он удалился в горы, чтобы изучать алхимию и фармакологию, и, высоко чтимый, умер в возрасте девяноста трёх лет уже в царствование Сюаньцзуна. Он оставил после себя много ценных книг, содержавших лечебные предписания. [14]
Вне поля нашего зрения приходится оставить многих весьма почтенных лекарей, следовавших главным образом косным традиционным методам. Но, касаясь состояния танской медицины, и в особенности фармакологии, невозможно не упомянуть о Чэнь Цан-ци, обстоятельные записки которого о многих сторонах танской материальной культуры, хотя они и не посвящены специально лекарствам, оказались для меня столь ценными. Его замечательный трактат «Бэнь-цао шии» («Не вошедшее в свод „Корни и травы”»), как показывает заглавие, был написан с целью пополнить официальный сборник сведений о традиционных снадобьях. Его преемники уже в сунское время строго осуждали труд Чэнь Цан-ци за то, что он содержит так много данных, не принятых в ортодоксальной медицине. Но для нас огромную ценность представляют именно содержащиеся в этом сочинении сведения о новых лекарствах, только входивших в употребление во времена раннего средневековья. Из-за уклонения Чэнь Цан-ци от принятых норм его жизнеописание не представлено в официальном своде биографий. «Танская история» с неодобрением отмечает, что поскольку Чэнь Цан-ци утверждал, будто человеческое мясо должно помогать страдающим от «изнуряющей болезни» (туберкулёз?), то почтительным сыновьям и дочерям приходилось отрезать куски собственной плоти, чтобы поддержать чахнущих родителей. [15]
И, наконец, в этой книге, посвящённой экзотическим вещам, вряд ли мы вправе обойти вниманием лекаря, перса по происхождению, который был известен в Китае под именем Ли Тайный Целитель. В 734 г. он отправился в Японию вместе с посольством Тадзихино Мабито Хиронари и наряду с выходцами из других стран способствовал расцвету культуры Японии в период Нара. [16]
В распоряжении танских провизоров имелась обильная фармакологическая литература — как старинная, так и более новая. Перечень главных танских книг по медицине должен выглядеть следующим образом.
1. «Шэнь-нун бэнь-цао» («Корни и травы Шэнь-нуна»). Сочинение, в заглавии которого стоит имя божества, ведавшего культурными растениями и домашними животными, удостоилось названия «канон» (цзин). Этот основополагающий труд,
(238/239)
собранный воедино, видимо, в ханьскую эпоху, но содержащий намного более древние данные, дошёл до танского времени в редакции Тао Хун-цзина (конец V в.) вместе с примечаниями, которые сей учёный муж прибавил к исходным материалам старинного травника. В своём первоначальном виде этот канонический труд подразделяется в соответствии с его даосским по своему характеру содержанием на три части. К высшим лекарствам, просветлявшим тело и продлевавшим жизнь, в каноне были отнесены киноварь, азурит, слюда, божественный гриб линчжи < гриб долголетия >, туккахоэ, женьшень, мускус, устрицы и т.п. Средние лекарства состояли из возбуждающих и противодействующих болезни средств — таких, как жёлтый (сернистый) арсеник (аурипигмент), реальгар, сера, имбирь, рог носорога, оленья замша. К низшим лекарствам причислялись такие (в том числе и ядовитые), которые использовались непосредственно для лечения болезни: охра, сурик, свинцовые белила, лягушки, волкозуб (аконит) и персиковые косточки.
2. Самой важной среди книг фармацевтов периода Шести династий являлись «Мин и бе лу» («Дополнения к перечню знаменитых лекарств»). Составивший их Тао Хун-цзин соединил вместе данные канона Шэнь-нуна и материалы авторов послеханьского времени. [17]
3. Официально признанная в танском государстве книга «Синь сю бэнь-цао» («Заново составленное [описание] корней и трав») была завершена в 659 г. авторами во главе с Ли Цзи. Она более известна в новой редакции Су Гуна «Примечания к танским корням и травам». Этот замечательный труд содержал много новых сведений, накопленных со времени Тао Хун-цзина, особенно о южных растениях, и был, очевидно, первым иллюстрированным травником. [18] Наряду с лекарственными травами из Южного Китая в танских списках, иллюстрированных от руки, должны были изображаться и подлинно экзотические лекарственные растения. До нас дошло даже имя одного из иллюстраторов книг по медицине: Ван Дин, живший в VII в., нарисовал «Иллюстрации к „Наставлениям и указаниям по корням и травам”» («Бэнь-цао сюнь цзе ту»). [19]
4. Мы уже упоминали о книгах Сунь Сы-мяо и должны назвать здесь ещё одну из них — «Цянь цзинь ши чжи [фан]», содержащую предписания по диете «ценою в тысячу металлических монет».
5. «Бу ян фан» («Дополнения к предписаниям по питанию») Мэн Шэня (начало VIII в.).
6. «Ши ляо бэнь-цао» («Исцеляющие корни и травы») Чжан Дина представляет собой расширенный вариант книги Мэн Шэня, пользовавшийся большим авторитетом в послетанское время. [20]
(239/240)
7. «Хай яо бэнь-цао» («Корни и травы в заморских снадобьях») — книга Ли Сюня (середина VIII в.), посвящённая иноземным лекарствам. [21]
8. «Вай тай би яо» («Тайные средства Сосланного судьи»), написанная Ван Тао в VIII в. [22]
Все лучшие медицинские ресурсы — и книги и врачи — были, конечно, всегда в распоряжении Сына Неба, и наиболее подробной информацией мы располагаем именно об императорской аптеке. Большая территория в столице была отведена под императорские сады, в которых выращивали целебные травы. Ими ведал «наставник» — один из пяти «наставников», подчинённых «главному начальнику лекарей» [23] (остальные четыре «наставника» были специалистами, отвечавшими за общее лечение, иглоукалывание, массаж и заклинания). Лицу, ответственному за лекарства, придавалось в помощь множество учеников в возрасте от шестнадцати до двадцати лет. Юноши изучали свойства снадобий, в каких областях империи полезные травы произрастают, правила выращивания и ухода за растениями, наиболее подходящее время года для их сбора, правильные способы хранения трав и т.п. [24] Из этих садов растения отправлялись во дворец, и, когда в этом была необходимость, их передавали двум лицам, стоявшим во главе придворной аптеки и именовавшимся «поставщики государя — совет по врачеванию». Эти старшие фармацевты несли ответственность за диагнозы, назначения и приготовление целительных составов. Лекарства смешивались в соответствии с точно определёнными правилами: каждое лекарство должно было содержать одно «высшее» снадобье, царственное и небесное, — для продления жизни, три «средних» снадобья, сановных и человеческих,— для укрепления организма и девять «низших» снадобий, подчинённых и земных, — для исцеления болезни. Сверх того, императорские фармацевты должны были учитывать вкусовые качества составных частей лекарства, их влияние на пять органов тела и другие сложные условия вроде правила, определявшего, что при заболеваниях желудка и диафрагмы царственному пациенту следовало сперва поесть, а затем принимать лекарство, тогда как при болезнях сердца и живота надлежало прежде принимать лекарство и только потом есть. [25]
Составление смеси происходило в недреманном присутствии высших советников государства и начальника дворцовой стражи, а полученное в итоге вещество должны были отведать главный фармацевт, главный постельничий (ему подчинялся фармацевт) и наследник престола (по-видимому, чтобы застраховаться от его излишнего нетерпения занять трон). Только после этого лекарство попадало к постели больного императора. [26]
Но мы очень мало знаем о том, как лекарства попадали в
(240/241)
руки простых людей (если не считать того, что известно о большой пользе, которую приносили буддийские даровые аптеки) и практически ничего о розничной торговле снадобьями в танскую эпоху. Можно только строить догадки о том, как осуществлялась продажа лекарств на больших рынках Гуанчжоу, Янчжоу, Чанъани. Здесь мы пребываем в полном неведении, и исключение составляют только сведения, относящиеся к городу Цзычжоу на Сычуанской равнине. Начиная с середины IX в. продавцы лекарств и снадобий со всей страны ежегодно собирались в этом городе в начале девятой луны (что соответствовало но западным календарям октябрю) и устраивали большую лекарственную ярмарку, продолжавшуюся восемь дней и ночей. [27]
О том, какого рода лекарства были в употреблении в танском Китае, мы информированы намного лучше. Все доступные ресурсы растительного и животного мира и мира минералов использовались фармацевтами. Вряд ли найдётся такое средство (даже если оно было малодейственным, ядовитым или обладало какими-то неприятными свойствами), которое не применялось бы для исцеления больных. Разнообразие главных лекарств и снадобий танского Китая достаточно проиллюстрировать лишь немногими примерами из огромного списка: аконит из Чжэцзяна и Сычуани, лист и бутоны кассии из северной части Гуанси и южной части Цзянси, ревень из северо-западных областей страны, женьшень из северных районов и из Маньчжурии, корень лотоса с устья Янцзы, лилии фритилларии из провинций Хубэй и Сычуань, сладкий ирис (касатик) из южных районов Сычуани, лакрица из Северного Китая и из Монголии, туккахоэ из Шаньси, шпанские мухи и масляные жуки из Шэньси, кости дракона из Шаньсийских гор, рога козла-горала из гор Сычуани и Ганьсу, мускус из обширной зоны, простиравшейся от северной части провинции Юньнань через Сычуань и предгорья Тибета и до северных областей Китая, Монголии и Маньчжурии, бычий безоар из Сычуани и Шаньдуна, носорожий рог из южной части провинции Хунань, желчь питона из Линнани, кабаний безоар из Ордоса, мышьяк из Тайюани (провинция Шаньси), сталактиты из Шаньдуна, Хубэя и Гуандуна, гипс из Шаньси, Ганьсу и других мест, глауберова соль из Северной Сычуани, селитра из Центральной Шаньси, слюда из Шаньдуна и северной части провинции Аньхой, каменная соль из Ганьсу, горькая соль (сернокислый магний) из ущелий Янцзы и порошок кудзу из Центрального Китая (главным образом из Чжэцзяна). [28]
Нам повезло, что в Сёсоине (Нара) сохранились образцы подлинных снадобий VIII в. Их поместили туда вместе с оружием, драгоценными камнями, домашней утварью, музыкальными инструментами и другими вещами, большая часть кото-
(241/242)
рых была подарена японскому императору Сёму иностранными гостями. Поело его смерти в 756 г. императрица Комё, вдова Сёму, подарила все эти вещи (и в том числе около шестидесяти лекарств и снадобий) большому буддийскому храму Тодайдзи, сокровищницей которого и является Сёсоин. Большинство снадобий китайского происхождения. Но есть среди них и привезённые из более отдаленных стран Азии: корица, гвоздика, чернильный орешек, глёт — из Ирана; перец и носорожий рог — из Индии; шпанские мухи (кантариды), окаменелые «кости дракона» и многое другое (в том числе и такие вещества, которые отнюдь не кажутся нам лекарственными, — дерево алоэ и сапана, киноварь и серебряный порошок). Систематическое научное исследование этих редких снадобий оказалось возможным только начиная с 1948 г. Среди важных открытий, сделанных за это время, — впервые выясненные точные определения некоторых средневековых лекарств, ранее знакомых только по названиям. Например, до проведения этих исследований не было известно, что «игольчатая селитра» — старинное китайское название сернокислого магния (английской соли) и что сернокислый магний вообще употреблялся в средневековой китайской медицине. [29]
Даже если в танском Китае следовали только самым лучшим из изданных справочников, число лекарственных смесей должно измеряться тысячами, а предназначались они против всех известных болезней. Истинная ценность многих старых рецептов недавно привлекла самое серьёзное внимание учёных и исследователей. И оказалось, что некоторые «новейшие» лечебные средства были предвосхищены средневековыми китайскими руководствами-травниками. Примером такого рода служит использование в танскую эпоху Pulsatilla sinensis при лечении амебной дизентерии, [30] каломели (хлористой ртути) как средства при венерических заболеваниях, [31] настоя тыквы на вине против авитаминоза. [32] Но вряд ли нас можно убедить в том, что самые лучшие окаменелые останки драконов, переливающиеся разными цветами, — действенное средство против инкубов и суккубов, [33] а высушенный пенис белого коня, с мёдом и в вине, — средство от мужской импотенции. [34] Заварить талисман, начертанный на дощечке священного персикового дерева, и принять его против одержимости злыми духами, по нашим представлениям, это уже не медицина, а магия. [35] Но беспристрастное рассмотрение конкретных проявлений танской медицины окажется возможным только в том случае, если мы откажемся от наших «научных» и «эстетических» предубеждений и попробуем взглянуть на всё это непредвзято, рассматривая истинное и ложное, прекрасное и уродливое как неотъемлемую составную часть жизни средневекового Китая. А теперь — при-
(242/243)
меры: если муж и жена в первый день весны выпьют дождевой воды, прежде чем они удалятся на ночлег в свою комнату, супруга непременно должна зачать; роса, собранная с цветов, превосходна для цвета лица; мазь, приготовленная из смеси олова и серебра с ртутью, — успокаивающее средство при сильном раздражении; каломель (хлористая ртуть) превосходно помогает при «подозрительных пятнах» на носу; реальгар подчиняет себе все яды; магнетит (эликсир магнита, сила притяжения которого якобы распространяется и на половую сферу) придаёт силу тестикулам и укрепляет чресла; селитра рекомендуется при задержках мочеиспускания и менструаций; лакрица — лучшая из всех трав и может быть успешно смешана с любым снадобьем, особенно при болях в брюшной области; листья посконника (чуань-чуань) — древнего растительного оберега, употреблявшегося во время ритуальных окроплений, смешанные с маслом, служат укрепляющим средством для женских волос; мальва успокаивает кишечник; корень ревеня — укрепляющее средство для кишечника; варёный лук-порей улучшает аппетит, а сок толчёного лука-порея прикладывают при укусах бешеных собак и ядовитых гадов и насекомых; лук-шалот облегчает роды; сухой имбирь раскупоривает все внутренние проходы; папоротник оказывает усыпляющее действие; батат действует успокаивающе; сушёные абрикосы полезны при заболевании сердца; сушёные персики полезны при заболевании лёгких; стрела, тайно спрятанная под циновкой в постели молодой матери, избавит от язв в кишечнике; если сведённые судорогой мышцы ударить три раза ложкой, они расслабляются; жидкость из раздавленных пауков — действенное средство от укуса змеи; морские коньки, если держать их в руках или привязать к телу, облегчают родовые схватки; устрицы помогают при таких половых расстройствах, как ночные поллюции; мясо обезьяны, сваренное с приправами, помогает против меланхолии и безумия; мясо тигра изгоняет все виды злых духов и делает странника неуязвимым для живых тигров; кабанье сало, употребляемое с вином, вызывает у женщины такое изобилие молока, что она может выкормить трёх или четырёх детей. [36]
Важный раздел учения о лекарствах, возникший на основе даосской традиции и опыта, особое внимание уделял внутреннему употреблению лекарств минерального происхождения (и прежде всего киновари, продлевающей жизнь). Танская медицина была насквозь пропитана как прогрессивными, так и консервативными взглядами мечтателей-алхимиков. В этом кроется и причина того, что руководства по лечебным средствам часто окрашены радужными грёзами об омоложении, о женщинах-прелестницах и о неземном могуществе. Однако «даосские»
(243/244)
предписания отнюдь не были общепринятыми: и Чжэнь Цюань и Чжан Гао, к примеру, оба предостерегали от ядовитых свойств киновари. [37] Тем не менее времена эти были благоприятными для деятельности даосов. И наиболее простодушные приверженцы даосской алхимии надеялись найти панацею если не в лабораториях танских учёных, то хотя бы в далёких странах, мистически совмещённых с легендарной и райской родиной бессмертных небожителей. Не удивительно поэтому, что спрос на чужеземные снадобья был при танской династии огромным в противоположность непосредственно предшествовавшему периоду Шести династий, когда в заморской торговле на первом плане стояли культовые принадлежности — буддийские реликвии, образа и благовония для воскурений. [38] Однако людям танской эпохи нужны были не только экзотические снадобья, но и экзотические чужеземцы — знатоки составов. По стране распространилось своего рода великосветское поветрие на чудотворцев из Индии, учёных — последователей йоги и проповедников тантризма. [39] Синкретическая кухня «алхимии» воображения, созвучная вкусам этой эпохи (хотя предпосылки для них существовали в Китае уже начиная с ханьского времени), воспринимала и буддистов и шиваистов, оснащённых чудодейственными снадобьями, как чужеземные эквиваленты отечественным алхимикам и поедателям киновари.
Соответственно влияние индийской медицины на китайскую, которое уже было значительным, возросло ещё больше, и многие индийские книги по медицине, в особенности буддийские, были в это время переведены на китайский язык. Для VII в. примером может служить «Авалокитешваракрита-чикитса-бхайшаджйа-сутра», содержавшая и медицинские предписания, и заклинательные формулы (дхарани). [40] Создаётся впечатление, что офтальмология была отраслью медицины, в которой индийское влияние сказалось особенно сильно: монах-путешественник Цзянь-чжэнь, когда он прибыл в Гуандун в 748 г., брал в Шаочжоу (близ Гуанчжоу) консультации у одного иноземного знатока в этой области, а о первом руководстве по офтальмологии, написанном Сунь Сы-мяо явно под влиянием буддийского сочинения, [41] мы уже упоминали выше.
Индийских псевдодаосов с их новомодными методами и вряд ли вызывавшими доверие претензиями далеко не всегда хорошо встречала консервативно настроенная знать при дворе, только и мечтавшая, как бы уличить их в злом умысле. Хорошо известно, что многие танские императоры принимали даосский эликсир бессмертия. В связи с этим высказывались мнения, что их смерти от неустановленных болезней на самом деле были вызваны отравлением такого рода зельями. Это недоверчивое отношение распространялось и на китайских и на индийских враче-
(244/245)
вателей. И Тай-цзун и Гао-цзун приглашали знаменитых лекарей из Индии, чтобы те составили для них продлевающие жизнь снадобья. Один из придворных Гао-цзуна предостерегал его от употребления таких варварских зелий и ссылался при этом на судьбу его предшественника, которому подобное снадобье не принесло пользы, — и в самом деле, ходили тёмные слухи о том, что к смерти Тай-цзуна каким-то образом причастен этот эликсир. [42] Сходным образом и в 810 г., когда Сянь-цзун спросил мнение своих вельмож о пользе эликсиров бессмертия, один из придворных ответил официальным заявлением о том, что сама история алхимии доказывает их опасность для здоровья. Он привёл случай с покойным императором Дэ-цзуном: сей монарх пригласил индийского жреца для приготовления ему эликсира и, приняв это снадобье, тяжко занемог. Позже, когда Дэ-цзун уже был на смертном одре, придворные хотели было убить чужестранца, которого считали повинным в этом роковом недуге, но удержались, «чтобы не быть осмеянными иноземными варварами». [43] Сянь-цзун, видимо, отнёсся беспечно к этому толкованию причин смерти своего деда, ибо и сам позднее пострадал от отравления «золотом и киноварью», [44] и ещё не один из его преемников, как считали, погиб вследствие своего доверия к эликсирам из металлов. [45]
Вера в эти могущественные даосско-индийские препараты продолжала существовать, не ослабевая, а китайские эмиссары рыскали по свету в поисках новых составов. В 716 г. некий выходец с Запада соблазнял Сюань-цзуна богатствами стран, лежащих за морями, и «выгодами от морской торговли». Император «возымел сверх того желание отправиться в Страну Львов [Цейлон], чтобы найти сильнодействующие снадобья, а также старуху, искусную в медицине, и поселить её в дворцовых покоях». Однако в данном случае чиновник, которому было велено сопровождать подозрительного иностранца, представил трону памятную записку, доказывая, что занятие торговлей не подобает царствующей особе, что действенность чужеземных снадобий сомнительна и что пребывание иноземки в императорских покоях несовместимо с приличиями; поскольку ни одно из этих деяний не способствовало истинной добродетели, чиновник просил его величество пересмотреть решение. И Сюань-цзун отказался от этого плана. [46] Благочестивое отвращение к подобным чужеземным мерзостям было в такой же мере характерно для консервативно настроенных вельмож того времени, в какой неудача проекта нетипична для этой поры. Экзотические лекарства продолжали поступать в Китай в изобилии. В частности, получалось так, что они сосредоточивались в буддийских храмах. Может быть, несколько неожиданно, но такое положение сохранялось и в IX в., когда заморская торговля носила намного
(245/246)
более эпизодический характер, чем в предшествующее столетие. Поэт IX в. Сюй Тан продолжал писать об изобилии чужеземных снадобий в буддийском монастыре, [47] а Пи Жи-сю сообщал о монахе восьмидесяти с лишним лет по имени Юань-да, у которого был сад, где он с любовью выращивал редкие лечебные травы. [48] Монастырские сады, отведённые под такие травы, играли важную роль в распространении в Китае новых лекарств. И, конечно, не менее важной была роль буддийских паломников в перевозке новых растений. Среди таких благочестивых собирателей трав было много и иноземцев, находившихся на службе у китайских властей. Один из подобных людей — житель Центральной Азии, по имени Нанди, много странствовавший по югу Азии до своего прибытия в Китай морем. Он прибыл в столицу в 655 г. с большим собранием санскритских рукописей, а в следующем году был послан в «индийские страны», чтобы привезти оттуда в Китай экзотические снадобья; однако во время этой поездки он не попал дальше Гуанчжоу. В 663 г. он отправился с теми же целями в Камбоджу, но о дальнейшей его деятельности после этого ничего не известно. [49] В подобных жизнеописаниях мы часто встречаемся даже с проявлениями героизма: люди прилагали большие старания, чтобы исполнить возложенное на них поручение, и часто погибали в поисках необходимых Китаю лекарств.
Снадобья поступали из-за рубежа и обычными торговыми путями, и, конечно же, через посредство псевдоторговых дипломатических посольств, прибывавших в Чанъань с вещественными выражениями «подчинённости» далеких от Китая владетелей. Подобные товары, ввозившиеся в страну, проходили строгую проверку на границе, а продажная цена для них определялась в зависимости от их ценности и от требований китайской политики. [50] Можно представить размах морских перевозок (хотя мы не всегда в состоянии судить об их содержимом) лучших лечебных средств из стран Азии, которые проходили через китайские таможенные барьеры, особенно впервой половине VIII в., когда весь мир оказался обращённым в сторону танского Китая. Несколько раз присылал «необычайные снадобья» Тохаристан, [51] некий «персидский» царевич доставил «благовонные снадобья» лично, [52] «западные снадобья» присылал Кашмир, [53] Капиша — «тайные составы и чудодейственные снадобья», [54] а в IX в., когда торговые потоки приобрели иное направление, наборы своих лекарств присылали тибетцы. [55]
По мере того как танские фармакологи осваивали эти новинки, результаты их исследований постепенно включались в издаваемые фармакопеи. В результате, по мере того как практикующие лекари узнавали о них, потребность в этих лекарствах возрастала, а многие растения, из которых их составляли, стали
(246/247)
разводить в пределах Китая. Были в ходу даже книги, специально посвящённые этим новым замечательным лекарственным материалам. Выше уже упоминался большой труд Ли Сюня «Хай яо бэнь-цао»; к счастью, хотя полный текст его утрачен, в извлечениях он широко использован в медицинских книгах времени Сун и более поздних эпох. Этого, увы, нельзя сказать о книге Чжэн Цяня «Ху яо бень-цао» («Корни и травы западных чужеземцев-ху»), которая, вероятно, была посвящена главным образом иранским лекарствам; она также пропала во времена, последовавшие за эпохой Тан, и извлечения из неё обнаружить нелегко. [56]
Читрагандха. ^
Одно из индийских чудо-лекарств, которое называлось читрагандха «из разных благовоний», [57] было прислано в Чанъань в VIII в. одним царём-буддистом из Северной Индии. [58] Кроме того, его привозили из Тохаристана, [59] а в другой раз читрагандху доставило объединённое посольство от тюргешей, Чача, Кеша, Маймурга и Капиши. [60] Этот препарат был составлен из тамарисковой смолы (манны), сосновой смолы, лакрицы, корня Rehmannia и «горячей крови». Как пишет Чэнь Цан-ци, его следовало давать в вине как средство от ран и при кровотечениях, например сопутствующих родам. У чужеземцев существовал свой способ проверки действенности этого состава. «Они брали маленького ребёнка, — рассказывает тот же автор, — и отрезали у него одну ногу. Они клали это снадобье ему в рот, а затем ставили на ноги, и, если он был в состоянии тотчас же идти, считалось, что лекарство хорошего качества». [61]
Териак. ^
В 667 г. посланцы Рума подарили танскому императору подлинно универсальное противоядие — териак, пилюля которого, согласно Плинию, состояла не менее чем из шестисот разных ингредиентов. [62] Китайский автор сообщает, что это лекарство содержало свиную желчь и было тёмно-красного цвета; говорили, что иноземцы превозносят это средство, а Су Гун замечает, что оно обнаружило свою действенность против «ста хворей». [63] Неизвестно, входили ли в попавшую в Китай панацею такие составные части, как мирра, опиум и гашиш, обычно присутствовавшие в средневековом мусульманском териаке. [64]
(247/248)
Кардамоны. ^
Существуют и местные китайские кардамоны, [65] но кардамоны из тропических стран ценились гораздо выше и поэтому импортировались в больших количествах. «Чёрные кардамоны» (или «горькие кардамоны») назывались по-китайски «увеличивающие мудрость семена»; [66] их собирали в Линнани и в Индокитае, [67] что позволяет рассматривать их как полуэкзотические снадобья. Считалось, что кардамоны укрепляют ум (чем и объясняется их китайское название), [68] а принимали их в клёцках из клейкого проса или в рисе с мёдом. Но они также оказывали и общее бодрящее воздействие: «усиливали дыхание, укрепляли душу и устраняли несоответствия»; в частности, перекалённые с солью, кардамоны совершенно безотказно действовали при лечении недержания мочи. [69]
Из Тонкина поступал «истинный кардамон»: [70] его высушенные плоды купцы из Индии начали доставлять в Грецию уже в IV в. до н.э.; был он хорошо знаком и римлянам. [71] Ли Сюнь сообщает, что имеющие горьковато-сладкий вкус высушенные листья «истинного кардамона», так же как его плоды и кожура, были в употреблении в медицине. [72]
Ввозился в Китай также и «смешанный кардамон» [73] — индокитайский кардамон с запахом камфоры, [74] особенно полезный при лечении нарушений дыхания. [75]
«Круглый кардамон», или «гроздевой кардамон», с острова Ява [76] поступал в Китай из местности, называвшейся Какола (Qaqola) [77] и, очевидно, расположенной на западном побережье Малаккского полуострова; этот топоним нашёл отражение в арабском названии кардамона — папула. [78] Не исключено, что это растение могло быть завезено сюда с острова Ява и потом выращивалось на полуострове на продажу. [79] В Гуандуне эту культуру стали разводить к XI в. [80] Китайцы называли такую разновидность «белый кардамон», ибо, как сообщает Дуань Чэн-ши, «зёрна его образуют грозди, как у винограда; будучи сразу после своего появления слегка голубоватыми, они по мере созревания белеют; собирают их в седьмой луне». [81] «Белый кардамон» предписывался во многих серьёзных случаях, в том числе при застойных явлениях в бронхах и в лёгких. [82]
Название кардамона нередко встречается в стихах IX-X вв. у таких поэтов, как У Жуи, Ли Хэ, Ду My, Хань Во, ибо это было время, когда поэзию переполняли и дорогие экзотические ароматы, и необычные цвета и запахи.
(248/249)
Мускатный орех. ^
Чэнь Цан-ци первым из китайцев описал мускатный орех, [83] который он называл «мясистым кардамоном». [84] Он сообщал, что эта пряность (хотя, пожалуй, мускатный орех ещё не употреблялся тогда в этом качестве) привозилась в пределы Тан на больших торговых судах и что родиной его, как и кардамона, была Кокола. [85] По Ли Сюню, однако, это было произведение «Курунга и Рима» [86] — замечание, мало что сообщающее о месте произрастания мускатного ореха и относящееся в основном только к распространению торговли им. В Европе восточно-индийский мускатный орех был известен в VI в. [87] В Китае танского времени при различных нарушениях пищеварения и при поносе прописывался особый отвар, приготовленный на основе мускатного ореха. [88] Само растение и его плоды были вполне доступны здесь, поскольку к началу сунской эпохи мускатный орех уже выращивался в Линнани. [89]
Турмерик и цитварный корень. ^
Турмерик — продукт одного из многочисленных растений из рода куркума (Curcuma), обладающих свойствами красителя и в большей или меньшей степени пахучих. Собственно турмерик — это разновидность куркумы, [90] лишь слегка пряная и употреблявшаяся преимущественно в качестве красителя. Такой обыкновенный турмерик считался в Юго-Западном Китае местным растением. В близком родстве с ним состоит очень душистая разновидность куркумы, распространенная в Индии и в Индонезии, которая известна как цитварный корень [91] и используется главным образом для получения ароматического вещества. В Индонезии и в Индокитае существует немало других видов, применяемых в качестве красителя, и в медицине, и как специи, и для приготовления духов. [92] Собирательное китайское название для них — «золото юй», т.е. тот же термин, которым, как мы уже видели выше, обозначался шафран, хотя для него, правда, употреблялось и более детализированное наименование — «благовоние — золото юй». Во всяком случае, обычно их далеко не всегда различали в торговле и в употреблении. Можно полагать, что в контекстах, где больше подчёркиваются ароматические свойства «золота юй», речь идёт о шафране или о цитварном корне, а в остальных случаях — о турмерике. [93]
«Индия, — говорится в „Истории Тан”, — производит алмазы, сандаловое дерево и „золото юй” (турмерик или цитварный корень?), которыми она торгует с Римом, Камбоджей и Аннамом». [94] Или, может быть, речь идет о шафране? Скорее
(249/250)
всего, и о том, и о другом, и о третьем. Сходным образом в танское время считалось, что «золото юй» производится в Большом Болоре, [95] в Джагуде, [96] в Удьяне [97] и в Кашмире. [98] Для тех стран из этого перечня, которые лежат к северу-западу от Индии, можно считать с достаточной вероятностью, что названием «золото юй» обозначали шафран, а для Кашмира, признанной страны шафрана, это можно утверждать с несомненной определённостью.
Персы, напротив, связывали цитварный корень с Китаем. [99] Возможно, это объясняется существованием в Китае ещё одной разновидности куркумы (она называлась «имбирная желтизна»), также привозившейся туда с Запада. Су Гун пишет, что западные «варвары» называют её *dz‘iuět (т.е. что-то вроде джуд или джет); а кроме того, пишет он же, они [западные варвары] называют обычный турмерик «конский *dź‘iuět», потому что используют его для лечения лошадей. [100] Возможно, в китайской передаче отражён первый слог названия этого вида куркумы в каком-то из восточных языков (арабское название — джадвар, к которому восходят и обозначения этого корня у европейских народов).
В танской медицине турмерик употреблялся преимущественно, чтобы останавливать приток крови и воздействовать на кровотечения. [101] Известно, что «золото юй» применялось для окраски женских одеяний, одновременно придавая им лёгкий аромат, но не ясно, использовали для этой цели куркуму или же шафран, также служивший в древности красителем. [102] Шафраном или цитварным корнем в виде порошка (вместе с камфорой) посыпали путь, по которому должен был ступать Сын Неба (для сравнения информация из Брюсселя, относящаяся к 1960 г.: «Рю Нёв, самая оживленная из торговых улиц в центре Брюсселя, будет усыпана благовониями 15 декабря в честь бракосочетания короля Бодуэна с доньей Фабиола да Мора-и-Арагон»). [103] В танском государстве, однако, это обыкновение было отменено в середине IX в. Сюань-цзуном [II] по соображениям, продиктованным бережливостью. [104]
Такамахак. ^
Многие полезные, но совершенно не родственные между собой деревья назывались по-китайски тун. В первоначальном значении это название платана, благодаря приятным красным цветам которого возникло и расширительное значение — «цветущий тун». С точки зрения лингвистической в одну группу с ним следует отнести и такие названия, как «фениксовое дерево» (по-китайски у тун; оно называлось также цин тун «голубой тун»). [105] «дерево древесного масла» (ю тун «масляный
(250/251)
тун»), [106] «коралловое дерево» (цы тун «колючий тун») [107] и «бальзамный тополь» (ху тун «западный тун»). [108] Камедь (живица) последнего и есть «такамахак» — название, прилагаемое также к камеди североамериканского бальзамного тополя [109] и к ароматическому элему, выделяемому одним индокитайским деревом, но отнюдь не тополем. [110] Камедь так называемого западного туна ввозилась танским Китаем. Её получали от тополя, дававшего также древесину, пригодную для изготовления различной утвари, [111] и встречающегося в Северо-Западном Китае, в пустыне Гоби и далее на запад, вплоть до Европы. Это дерево получило своё китайское название благодаря сходству не с платаном, а с фениксовым деревом (у тун). [112] Его камедь появлялась на китайском рынке под названием «слюна западного туна» [113] (или «слезы западного туна»).
Некоторые знатоки считали, что истечение сока в нём вызывают укусы насекомых, поедающих дерево. [114] Смешанная с древесной крошкой и щелочной землёй камедь поступала из Ганьсу, [115] из Хами [116] и из различных областей Туркестана и Ирана. [117]
Такамахак применялся лекарями для исцеления от «сильных ядовитых лихорадок» и желудочных приступов, а также для вызывания рвоты. [118] Вероятно, гораздо большее значение имело использование такамахака ювелирами, особенно приписанными к императорскому дворцу, в качестве флюса при пайке золота с серебром. [119]
«Терновый мёд». ^
Чэнь Цан-ци — единственный танский фармаколог, описывающий «терновый мёд» из Ярхото в Сериндии. Он рассказывает, что его выделяет волосатое пустынное растение, и приводит китайскую транскрипцию его центральноазиатского названия, которое истолковывается как khār-burra «баранья колючка» [120] — название, напоминающее нам об аравийской верблюжьей колючке. Чэнь, очевидно изучавший сладкие выделения этого растения, рекомендует их против многих заболеваний, в том числе против сильных кровавых поносов.
Похоже на «терновый мёд» (и, возможно, того же происхождения) сладкое вещество «из отдаленной области к западу от Ба [Сычуань]», которое Чэнь Цан-ци называет «сладкий росный мёд», связывая его с волшебной небесной сладкой росой древнекитайских преданий. Он рекомендует её для намазывания в области диафрагмы при лихорадке, для очищения глаз и для избавления от жажды. [121]
(251/252)
«Меккский бальзам». ^
Сок аравийского растения Balsamodendron gileadense носит также название «меккский бальзам», с которым, по преданию, царица Савская познакомила Палестину. Эта душистая зеленоватая смола в IX в. привлекла внимание Дуань Чэн-ши, который сообщает о нём как о превосходном средстве против глистов и добавляет: «Масло это чрезвычайно дорогое, и стоимость его — вдвое против золота». Он называет его произведением Рима, и, действительно, римляне были знакомы с ним, так как производящее его бальзамовое дерево можно видеть в триумфах Помпея и Веспасиана. Дуань приводит сирийскую форму его названия — apursāmā — слово, от которого происходит греческое βάλσαμον, [122] но нет сведений о том, что он когда-либо попадал в Китай.
Гальбан. ^
Гальбан — сладкая смоляная камедь, которую выделяет дерево, родственное породе дерева, дающего асафетиду (вонючую камедь). [123] Дуань Чэн-ши знал и это вещество. Он приводит его персидское название (бирзай) и семитское обозначение, происходящее от того же корня, что и арамейское khelbānita — название одной из четырёх составных частей священного благовония иудеев. Это вещество было известно также Плинию и другим древнеримским авторам. Дуань пишет, что гальбан производится в Персии и Риме (подразумевая, как и в других случаях, римские владения в Азии), и заявляет, что его используют во многих употребительных лекарствах. [124] Но и в этом случае трудно с уверенностью сказать, видели ли когда-нибудь этот бальзам в пределах танской империи.
Асафетида. ^
Асафетида в отличие от гальбана была хорошо известна в Китае и как лекарство, и как пряность. [125] Обычно она фигурировала под своим восточнотуркестанским названием, близким к тохарскому aṅkwa, [126] но санскритское название этого вещества (хингу) также было известно. Ввозили асафетиду и в виде высушенных на солнце лепёшечек смолы, и в виде кусочков корня, которые считались более низкого качества. [127] Многие страны поставляли это ценившееся снадобье в Китай. Среди них (наряду с многими странами Южной и Центральной Азии, названия которых не даются) конкретно названы Джагуда, а также Персия. [128] Поставки асафетиды были назначены в качестве постоянной подати от китайского гарнизона в Бешбалыке (на гра-
(252/253)
нице с Джунгарией), [129] и её доставляли в Китай на торговых судах по Южно-Китайскому морю. [130]
Асафетида возбуждает нервную деятельность и способствует пищеварению, но более всего находило в танском Китае применение её необычайное свойство нейтрализовать дурные запахи, хотя сама она весьма пахуча. [131] Она служила также сильнодействующим средством от глистов, [132] а сваренную вместе с жужубами в коровьем молоке или в мясном бульоне асафетиду принимали для изгнания нечистой силы. [133]
Судя по стихотворению «Пишу на покое на реке Тунцзян» (его автор — монах Гуань-сю, талантливый живописец и поэт IX-X вв., проживший восемьдесят лет), асафетиду принимали с чаем:
Затихшая келья,
печати сандаловой дым,
Глубоко в печи
железный кувшин накалённый;
Я снадобье анква
в согревшийся чай подмешал,
Я туевый корень
крошу над огнем благовонный.
Уже не один
журавль ко мне прилетал,
Кругом вороха
из сутр громоздятся прочтённых;
Так что мне мешает,
как некогда сделал Чжи-дунь,
Коня оседлав,
исчезнуть во тьме сине-чёрной? [134]
Сандаловая печать — это, конечно, часы-курения. Чжи-дунь — монах-отшельник, живший в IV в., большой любитель лошадей.
Мне приходилось уже в других случаях высказывать предположение, что в записках Дуань Чэн-ши больше от его начитанности в литературе на разных языках, чем от личных наблюдений. Мы не должны поэтому рассматривать упоминание в его труде о каком-либо растении или животном как свидетельство того, что оно попадало в Китай. Но, оказывается, познания этого интереснейшего человека были почерпнуты не только из книг. В довольно подробном описании дерева, дающего асафетиду, он упоминает о противоречивых сведениях, сообщённых ему двумя духовными лицами: один из них — римлянин по имени Вань, другой — некий «Дева из Магадхи». [135] Наличие у Дуань Чэн-ши информатора Ваня (видимо, жителя Малой Азии или Сирии) наводит на мысль, что и в других случаях, когда этот автор писал об экзотических для Китая вещах, он располагал устной информацией от не упоминаемых им иноземцев.
(253/254)
Клещевинные бобы. ^
Су Гун писал, что клещевинная конопля [136] называется так потому, что её зёрна, которые ввозят из западных стран и выращивают в Китае, выглядят как коровьи клещи. [137] Речь идёт о клещевинных бобах, ценившихся во многих странах древнего мира за получаемое из них касторовое масло. Полагают, что они могли быть впервые «одомашнены» в Египте, где касторовое масло использовалось в светильниках. [138] В Китае и семена, и выжимавшееся из них масло употреблялись в медицине. [139]
Слабительная кассия. ^
Индийский лабурнум («золотой дождь»), или, более прозаично, слабительную кассию, [140] сами индийцы называли «золотоцветное» и «царское дерево», а арабы — «индийское рожковое дерево» или «огурец ожерелий». [141] Родиной этого дерева с красивыми цветами и ярко-красными семенами в длинных стручках была Индия, но оно распространилось по всем тропическим странам очень рано, потому что тёмная мякоть, окружающая семена, пользовалась успехом в качестве средства от запора. [142] В танском Китае его называли «брахманский чёрный стручок» [143] или «персидский чёрный стручок», [144] поскольку на него похожа китайская медоносная гледичия, [145] или «мыльно-бобовое дерево», которое в Китае называлось «чернильно-чёрный стручок», Индийское название агравадха [146] также было хорошо известно танским лекарям, прописывавшим его семена против многих внутренних недугов.
Морские травы. ^
Съедобные морские водоросли не были в Китае чем-то необычным; например, красная ибунка, [147] из которой готовят превосходный суп, была распространённым продуктом прибрежных вод Центрального и Южного Китая, а иногда привозилась и из Японии. [148] Зелёная ибунка («морской латук»), встречающаяся на мелководье Южных морей, была известна в танском Китае как «скальная водяная мальва». [149] Её использовали как мочегонное средство; узнав, какое место это растение занимало в медицине «западных чужеземцев», ему отвели такую же роль в Китае. [150]
Сладкая ламинария (или морская капуста) [151] — бурая водоросль, богатая йодом, калием и сахаром. Ее называли kompo и постоянно ввозили из государства Силла на Корейском полуострове. Она поступала и как «дань» от тунгусского племени мохэ в стране Бохай. [152] О ней сообщалось как о любимой пище «жи-
(254/255)
телей морских островов», которая полезна для их здоровья, но приносит вред «жителям севера». Ламинарию в Китае назначали в качестве средства от различных опухолей, и, надо полагать, зоб был в их числе. [153]
Женьшень. ^
Настоящей природной панацеей китайской традиционной медицины был корень женьшеня, очертания которого напоминают фигуру человека. [154] «Божественная трава», [155] или «перегнанная киноварь с морщинистым лицом» (псевдоалхимическое название, подразумевающее чудесную силу женьшеня), [156] росла в Китае на горе Пурпурная Гроздь [157] в горах Тайхан (провинция Шаньси), но больше всего и самый лучший по качеству женьшень привозили в страну из корейских царств Корё, Пэкче и Силла и от народов Маньчжурии. [158]
«У того (женьшеня), который представляет в качестве дани страна Силла, имеются руки и ноги, а его форма напоминает фигуру человека. Длина его более чи. Его помещают между дощечками куннингамии [южнокитайская сосна] и украшают, привязывая нити красного шёлка». [159]
Существовало обыкновение преподносить эту панацею в подарок друзьям (точно так же как было принято дарить стихотворения, живописные произведения или драгоценные камни), и до нас дошло много танских стихов, в которых выражается признательность именно за поднесение в дар корня женьшеня. Пи Жи-сю, например, в изысканно-вычурных строчках провозглашает, что продлевающие жизнь достоинства женьшеня намного превосходят могущество алхимиков-даосов. [160] Фармакологи писали о нём: «Он управляет пятью затруднениями и семью истечениями... Он усиливает пять органов и шесть внутренностей», а также многое другое. [161] Совершенно фантастические надежды, возлагавшиеся на этого китайско-корейского конкурента греко-арабской мандрагоры, кажется, не выглядят абсолютно нереальными в свете недавних исследований китайских учёных, показывающих, что женьшень действительно оказывает действие на вегетативную и центральную нервную систему, а также на мочеполовые органы.
Прочие травы. ^
Жёлтый корень одного растения [162] из числа пахучих ввозился в Китай из Маньчжурии и назначался при болезнях почек. [163]
Слегка ядовитый бурый клубень дальневосточной разновидности «целебного ореха» [164] поступал из Кореи и пустынь за гра-
(255/256)
ницами провинции Ганьсу; применяли его при «болях в сердце». [165]
Корень одной из «трав судьбы», [166] подаренный Сюань-цзуну одним индийским монахом, назывался «брахманский женьшень» — подразумевалось, что его тонизирующие и укрепляющие свойства не уступали женьшеню. Его начали разводить в Китае в конце периода Тан или в начале периода Сун, и к XIII в. это растение хорошо прижилось в Гуанси. [167]
Привозившиеся с «запада» листья дерева *kân-d‘â (это название, как сообщают источники, означало «коричневый») использовали для окраски плащей буддийских монахов; по словам Ли Сюня, «в Аннаме тоже есть это растение». [168] Его название в китайской передаче могло бы соответствовать санскритским словам гандха «благовонный» или кантха «монашеский плащ». [169] В танском Китае это снадобье принимали с вином для согревания желудка и кишечника. [170]
«Жёлтый порошок», [171] ввозившийся из Аннама, применяли в качестве жёлтой краски, а также для успокоения болей в груди и животе. Видимо, это было истолчённое в порошок палисандровое дерево (розовое дерево) или что-то другое, очень похожее на него. [172]
«Западная горечавка» [173] с морского побережья Персии давала корни, помогающие при кишечных расстройствах и при геморрое. В определении этого растения нет ясности. [174] Его разводили в сунскую эпоху в Шэньси и в Ганьсу, [175] но в настоящее время это растение в Китае, очевидно, исчезло.
Какие-то ядовитые семена, называвшиеся «журавлиные вши», [176] доставлялись с далёкого Запада (в том числе и из Персии). Иноземцы называли их «лебедиными вшами». Применялись они как средство против глистов и при различных язвах и опухолях. [177]
Кристаллический экстракт алоэ, [178] растения африканского, назывался из-за своего горького вкуса «слоновая желчь». Его давали маленьким детям при заболеваниях, сопровождавшихся жаром. Считалось, что произрастает алоэ в Персии. [179]
Некий гриб белого цвета [180] ввозили с заросших тростником солончаков на границе с Маньчжурией; его принимали с вином как средство против ленточных глистов. [181]
Существовали и другие загадочные и неизвестные нам лекарственные растения вроде не поддающихся определению трав, доставлявшихся посольствами паломников из северных областей Индии и из Тохаристана для услаждения двора, [182] или тех, что перечислены такими специалистами по экзотическим лечебным средствам, как Чэнь Цан-ци и Ли Сюнь; была среди них даже «травка, которая качается сама по себе в безветрие», — её следовало носить жене, чтобы внушить любовь мужу. [183]
(256/257)
Безоар. ^
Ни одно из снадобий животного происхождения не пользовалось в Китае большей известностью, чем безоар, точнее, так называемый безоар. Настоящий безоар — это образование, которое встречается в четвёртом желудке многих жвачных животных, особенно безоарового козла. На Ближнем Востоке безоар снискал большую известность как противоядие. Средневековый китайский «безоар», называвшийся там «бычья желтизна», далеко не всегда соответствует классическому представлению о безоаре. Во многих случаях (если не в большинстве) это печёночные камни, извлечённые из желчных протоков быка. [184] Эти камни играли в танской медицине в гораздо большей степени мистическую роль, чем реальную, целительную. И не приходится удивляться, читая о «желтизне», извергнутой быком, что внутри её «было нечто, похожее на бабочку, и оно улетело». [185] При этом «„бычья желтизна” умиротворяет небесного духа и успокаивает дух земной. Она освобождает от докучливых домовых и избавляет от внутренних зол». [186] Это столь ценное средство производилось в Китае, главным образом в Шаньдуне. Многие из городов этой провинции посылали «бычью желтизну» ежегодно в Чанъань в качестве «дани» (наряду с изделиями из камня и съедобными моллюсками). Какое-то количество безоара давала также и Сычуань. [187] На эти китайские «безоары» существовал большой спрос даже в далёкой Персии, где они очень ценились как талисманы и как лекарства. [188] С другой стороны, танский Китай на протяжении VIII в. получал значительные количества корейских безоаров из государства Силла, [189] а также иногда из Маньчжурии и из Наньчжао. [190] Конкреция, извлеченная из дракона, именовавшаяся «змеиной желтизной», была послана ко двору в 761 г. Ферганой и не могла не произвести большого впечатления. [191]
Олнул. ^
Ли Сюнь приводит выдержку из старинного вестника, в которой описывается животное, называвшееся по-корейски олнул: [192] «Он выходит из вод Восточного моря. Телом он напоминает оленя, но голова у него как у собаки, и у него имеется длинный хвост. Каждый день [эти животные] всплывают и резвятся на поверхности воды, а обитатели Курунга стреляют в них стрелами из луков. Они берут их „наружные почки” и высушивают их в тени; через сто дней их вкус становится сладким, а их запах — восхитительным». [193]
«Наружные почки» — это, конечно, тестикулы животного. Этноним «куньлуньцы» (как один из возможных вариантов пе-
(257/258)
ревода), т.е. индонезийцы, для жителей морей между Китаем и Японией вызывает недоумение, если только это обозначение не получило собирательного значения «первоклассные охотники на морях». [*193] Само животное — это явно какая-то разновидность тюленя [194] или, если относиться с доверием к сведениям о длинном хвосте, возможно, морская выдра. Ловили олнулов главным образом в морях, омывавших государство Силла. [195] А снадобье принимали с травами и в вине против одержимости злыми духами, против лис-оборотней, против сношений с привидениями в сновидениях и против различных проявлений мужской половой слабости. [196]
Возможно, «бобровая струя» (castoreum) и цибет продавались под тем же названием, что и олнул, и не различались китайцами. [197]
Желчь питона. ^
По танским городам не рыскали, как это было в Тямпе, [198] наводящие ужас охотники за человеческой желчью. Лекари танской столицы получали желчные пузыри темнохвостых питонов, [199] водившихся на захваченной Китаем территории Аннама. [200] Профессиональные сборщики желчи в Пуани (в современной провинции Гуйчжоу) [201] извлекали её у этих питонов тем же самым способом, каким в Тямпе получали человеческую желчь. Ли Сюнь, непосредственный очевидец жизни на юге, видел сам, как ежегодно в пятый день пятой луны те, кто занимался этим промыслом, собирали желчь.
Питоны «находились внутри большой корзины, устланной мягкой травой, на поверхности которой они свивались в кольца и извивались. Два человека вытаскивали одного из питонов на землю; потом они брали с десяток кольев и, начиная от головы, переворачивали питона кверху брюхом, а затем прижимали его кольями, так, чтобы он не мог повернуться на ту сторону, с которой находились люди. Затем они с помощью острого лезвия делали надрез длиною в несколько цуней или в один чи вдоль брюха питона, и печень с желчным пузырём вываливалась наружу. Тут они отрезали желчный пузырь, который у таких питонов величиною с утиное яйцо. Его они клали сушиться на солнце, чтобы затем отправить в качестве дани. А печень вкладывали обратно, сшивая края раны вместе. Затем они складывали питона обратно в корзину. Некоторые говорят, что они относят их и выпускают в реки и озёра». [202]
Сведения о питоне доходили и до слуха Дуань Чэн-ши, который сообщает о лёгком способе поимки этого существа:
«Когда питон заглатывает лань и эта лань полностью переваривается, он обвивается вокруг дерева, и тогда кости [лани]
(258/259)
из его брюха, пропарывая чешую, выходят наружу. Пока раны заживают, его жир и сало превосходны. Некоторые кидают ему женское платье, он обвивается вокруг него и не поднимается.
В первой трети луны желчный пузырь расположен у головы, во второй трети — около сердца, в третьей — близко к хвосту». [203]
На рынке снадобий вместо настоящей желчи питона, случалось, предлагали другие виды желчи. Но опытные фармакологи знали способ, которым определялась подлинность товара: каплю его следовало поместить в чистую воду; настоящая желчь питона плавала при этом на поверхности, двигаясь кругами, тогда как свиная желчь или желчь тигра (ими чаще всего подменяли в торговле желчь питона) должна была утонуть. [204]
Само употребление желчи питона в китайской медицине связано с Индокитаем: в Камбодже и в других странах этого полуострова желчи питона также отводилось важное место среди лекарств. Танские лекари прописывали это снадобье при кровавом поносе, при кровотечениях, вызванных глистами, и от множества других заболеваний. [205]
Белый воск. ^
Белый воск из Аннама представлял собой обыкновенный жёлтый пчелиный воск, побелевший на солнце. [206] Но даже он нашёл себе применение в медицине. Принятый в вине с яйцом, он должен был останавливать кровотечения у беременных женщин (своего рода магическое «запечатывание»?). Кроме того, ему приписывалась способность вызывать рост чёрных волос там, где появились седые. [207]
Человеческий волос. ^
Человеческий волос в больших количествах присылали в Чанъань на протяжении VIII в. из Маньчжурии и Кореи. [208] Можно только строить догадки о том, какими особыми достоинствами могли обладать эти чужеземные локоны, чем они превосходили волосы китайцев и имели ли они какое-то иное применение, кроме магического и медицинского, прослеживаемых сравнительно легко. Считалось, что волосы не только обладают силой, но и могут даже угрожать опасностью. Чжэнь Ли-янь, младший брат Чжэнь Цюаня (и тоже лекарь, как и его старший брат), был вынужден назначить спасительную дозу сернистого мышьяка (реальгара) даосу, который проглотил волос, обратившийся затем, естественно, в змею. [209]
«Если волос живого человека подвешен на плодовом дереве, такие птицы, как вороны, не решаются прилетать и поедать с него плоды. Или ещё, если кто-либо убегает, возьми его волос
(259/260)
и, положив на повозку, поставленную поперёк, поверни её обратно. Тогда этот человек будет в смятении и замешательстве и потеряет направление, в котором следовал. Все подобные вещи вроде этих суть божественные превращения». [210]
Но большинство медицинских назначений такого же характера, как и те, что предписывались для шнура, с помощью которого человек мог подвесить самого себя для исцеления от эпилепсии. [211] Те случаи, для которых требовались волосы с головы, касались завязывания, подвязывания и прикручивания. Если ребёнок заходился плачем от страха, ему следовало дать золу сожжённого волоса с маслом — в молоке или в вине. Если у человека открывалось без видимой причины кровотечение, ему надлежало принять с вином ложку золы от волос и обстриженных ногтей. [212]
Медный купорос. ^
«Зелёная соль», производившаяся в области Карашар в Центральной Азии и в Иране, а также доставлявшаяся в танский Китай судами, была схожа с природным голубым карбонатом меди — азуритом. И, подобно ему, «зелёная соль» употреблялась для лечения глазных болезней. Этим названием должны были обозначать кристаллический сульфат меди, иногда называемый медным купоросом, который якобы излечивает трахому. Зелёная ярь-медянка (ацетат меди), его заменитель, приготовлялась китайцами из металлической меди и уксуса, однако лекарей предостерегали от её употребления в качестве лекарства. [213]
(/429)
К главе XI. Лекарства (с. 236-260).
[1] Соважэ 1948, с. 20. Арабская рукопись, приписываемая Сулейману, повествует о медицинской стеле 851 г. Древнейший из таких камней в Китае был воздвигнут в Лунмэне в 575 г. попечением буддистов. См.: Рудольф 1959, с. 681, 684.
[2] Жернэ 1956, с. 214-216. Эти две «нивы» обозначены как бэйтянь и цзинтянь.
[3] ТХЯ, 49, 863; Жернэ 1956, с. 217. Лучший обзор сведений о больницах в танском Китае см.: Демьевиль 1929, с. 247-248.
[4] Жернэ 1956, с. 217.
[5] ЦЧТЦ, 214, 3а; Жернэ 1956, с. 217.
[6] ТХЯ, 49, 863; Демьевиль 1929, с. 247-248. Больницы именовались бинфан или янбинфан.
[7] ТЛПШ, 4, 32, (гл. 26).
[8] ТЛШИ, 2, 78 (гл. 9).
[9] Хюар — Ван 1957, с. 327-328.
[10] Он умер в 682 г.; в его официальной биографии сказано, что ему было более ста лет.
[11] Сунь Сы-мяо (автор этого сочинения, полное название которого «Вэй цзю цянь цзинь яо фан» < «Рецепты быстродействующих снадобий
(429/430)
ценою в тысячу золотых» >) именуется в даосском каноне почётным титулом Сунь чжэньжэнь («праведник Сунь»).
[12] «Инь-хай цзин вэй» < «Сокровенная суть серебряного моря» >. Иньхай («серебряное море») — буддийский термин для обозначения глаза.
[13] Биографии в ТШ, 196, 4085г-4096в; ЦТШ, 191, 3590в-3590г.
[14] ТШ, 196, 4086а-4086б; ЦТШ, 191, 3591б.
[15] ТШ, 195, 4084а.
[16] Шефер 1951, с. 409.
[17] Тао Хун-цзину принадлежал также труд «Шэнь-нун бэнь-цао чжу» < «Пояснения к „Корням и травам Шэнь-нуна”» > в семи свитках, но он утрачен в танскую эпоху; неполный список был найден в Дуньхуане.
[18] См.: ТШ, 59, 3971а; Ли Цзи. Бэнь-цао яо ту < «Иллюстрации к снадобьям в „Корнях и травах”» >.
[19] ЛДМХЦ, 9, 279-280; ТШ, 59, 3770б.
[20] Эта книга дошла до нас только в отрывках, приводимых другими авторами, но фрагмент её был найден в Дуньхуане.
[21] Хюар — Ван 1958, с. 16. Дошла только в отрывках, цитированных в других сочинениях. Некоторые считают, что она была написана Ли Сюанем, младшим братом Ли Сюня.
[22] Кимура 1942; Хюар — Ван 1958.
[23] ТЛД, 14, 50а и сл.
[24] ТЛД, 14, 51а-51б.
[25] ТЛД, 11, 12а.
[26] ТШ, 47, 3743а.
[27] ШУЦЮ, 8, 309.
[28] О многих других см.: Шефер — Валлакер 1961.
[29] См.: Кимура 1954; Асахина 1955.
[30] В ЦЦФ (см. издание 1955 г., Пекин, с. 280).
[31] Хюар — Ван 1957, с. 308.
[32] Лу —Нидэм 1951, с. 15.
[33] ТБЦ в ЧЛБЦ, 16, 2б.
[34] Мэн Шэнь в ЧЛБЦ, 17, 1б.
[35] Мэн Шэнь в БЦГМ, 29, 4а.
[36] Все примеры приведены из сочинений танских фармакологов, цитированных в БЦГМ.
[37] Приведено в БЦГМ, 9, 37б и 38а.
[38] Ван Гун-у 1958, с. 113.
[39] Багчи 1950, с. 172-173.
[40] Сэн 1945, с. 71. Перевод включён в «„Трипитаку” годов Тайсё». №1059.
[41] Чэнь Бан-сянь 1957, с. 150.
[42] ЦТШ, 84, 3347а; Чэнь Бан-сянь 1957, с. 150.
[43] ТХЯ, 52, 899; ЦТШ, 14, 3108г.
[44] ЦТШ, 15, 3113б; Хэ — Нидэм 1959а, с. 223.
[45] Хэ — Нидэм 1959а, с. 224.
[46] ЦЧТЦ, 211, 13а-13б.
[47] Сюй Тан (около 862 г.). Ти Ганьлусы < «Надпись для обители Ганьлусы» >. — ЦюТШ, хань 9, цэ 8, цз. 2, 9б.
[48] Пи Жи-сю. Чжунсюаньсы Юань-да нянь юй ба-ши хао чжун мин... < «Юань-да из монастыря Чжунсюаньсы, перешагнув через восемь десятков, увлёкся посевом прославленных лекарственных трав. Всё им посаженное было привезено из гор Тяньтай, Сымин, Баошань, Цзюйцюй. Я с удивлением рассматривал их достойный славы буйный рост и потом написал эти два стихотворения» >. — ЦюТШ, хань 9, цэ 9, цз. 6, 13б.
[49] Биография в СГСЧ, №4; Багчи 1950, с. 216. Ср.: там же, с. 76, где приводятся сведения о другом монахе VII в., по имени Сюань-чжао, кото-
(430/431)
рый добывал в Южной Индии редкие лекарства для китайского императора.
[50] ТЛД, 18, 17а; ТШ, 48, 3746а.
[51] ТШ, 221б, 4154г; ЦФЮГ, 971, 8б; ТХЯ, 99, 1776.
[52] ЦФЮГ, 971, 8а. Его имя передано *Kiei-χuət-b’â, что должно отражать что-то близкое к *Kihorba.
[53] ТШ, 221б, 4155а.
[54] ТШ, 221а, 4153в; ЦФЮГ, 971, 4а; ТХЯ, 99, 1776.
[55] ТХЯ, 97, 1739.
[56] ТШ, 59, 3771а; Лауфер 1919, с. 204; Хюар — Ван 1958, с. 16.
[57] Так я истолковываю китайское *tśiět-γân.
[58] ЦТШ, 198, 3614а; ЦФЮГ, 971, 8а; ТХЯ, 100, 1787.
[59] ЦФЮГ, 971, 13б; ТХЯ, 99, 1773.
[60] ЦФЮГ, 971, 15б.
[61] Чэнь Цан-ци, приведено в БЦГМ, 34, 30б.
[62] ЦТШ, 198, 3614в; ТХЯ, 99, 1779. По-китайски передано как *tiei-ia-ka.
[63] Приведено в БЦГМ, 50б, 24б.
[64] Хирт 1885, с. 276-279; Чэнь-сянь 1957, с. 158; Xюар — Ван 1958, с. 15; Нидэм 1954, с. 205.
[65] Доукоу — собирательное название, относящееся как к местным, так и к иноземным разновидностям. Б. Рид (1936, с. 207-208) относит к местным сортам китайский кардамон (Amomum costatum) и дикий кардамон (A. globosum? по-китайски цао доукоу «травяной кардамон»). Однако определение названий видов кардамона — очень запутанный вопрос. См. также: Уэтли 1961, с. 87-88.
[66] Ичжицзы. Это же самое название прилагалось и к лонгану — Euphoria longana. У Б. Рида (1936, с. 207-208) и Дж. Стюарта (1911, с. 35-36) — Amomum amarum.
[67] Чань Цан-ци в БЦГМ, 14, 37а.
[68] Там же; см. также пояснения Ли Ши-чжэня.
[69] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 14, 37а.
[70] Elettaria cardamomum, произрастающий в Юго-Западной Индии и в Тонкине, где он встречается в диком виде; в тропических странах широко выращивается как культурное растение (Бэркил 1935, №910-915). К этому виду должны были принадлежать кардамоны, которые отправляли в качестве «дани» из Фэнчжоу в Аннаме (ТШ, 43а, 3733а).
[71] Бэркил 1935, №910-915.
[72] Ли Сюнь в БЦГМ, 14, 36а.
[73] Amomum xanthioides, который также смешивали с «лохматым кардамоном» (A. villosum), назывался в Китае *siuk-sa-miet.
[74] Лауфер 1919, с. 481-482; Рид 1943, с. 481; Бэркил 1935, №136.
[75] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 14, 36б. Довольно странно, что у Ли Сюня значится, что такой кардамон привозили из «персидских» стран на Западе и из верховьев залива Бохай. Поскольку это растение встречается только в Индокитае и в Океании, сведения Ли Сюня нельзя принимать во внимание, если только не считать, что под «персами» подразумеваются персидские торговцы, через руки которых этот кардамон попадал в Китай.
[76] Amomum kepulaga.
[77] Это название, встречающееся у Ибн Баттуты, было транскрибировано по-китайски и встречается в ЮЯЦЦ (18, 152) и у Чэнь Цан-ци (приведено в БЦГМ, 14, 36б). См.: Пельо 1912а, с. 454-455.
[78] Пельо 1912а, с. 454-455.
[79] Бэркил 1935, №133, 134, 912, где отмечено, что его разводили на Суматре, но на полуострове Малакка он теперь не произрастает.
[80] ЧЛБЦ, 9, 53б.
(431/432)
[81] ЮЯЦЦ, 18, 152.
[82] Су Гун в БЦГМ, 14, 36; ср.: Бэркил 1935, №134.
[83] Хирт — Рокхилл 1911, с. 210.
[84] Жоу доукоу. Myristica fragrans или М. moschata.
[85] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 14, 37б. Ср.: Хирт — Рокхилл 1911, с. 210; Стюарт 1911, с. 276.
[86] Ли Сюнь в БЦГМ, 14, 37б.
[87] Бэркил 1935, №1524-1525.
[88] Чжэнь Цюань и Ли Сюнь в БЦГМ, 14, 37б. Ср.: Бэркил 1935, №1529, — о мускатном орехе в мусульманской и индийской медицине.
[89] Су Сун в БЦГМ, 14, 37б.
[90] Curcuma longa = С. domestica.
[91] Curcuma zedoaria. Английское название может относиться и к индийской С. aromatica.
[92] Бэркил 1935, №705-710; ср.: Лауфер 1919, с. 309-314.
[93] ЮП, 62б-67а, где «чешуя Золотой Матери» приводится в качестве синонима «золота юй»; однако невозможно определить, имеется ли в виду при этом шафран, турмерик или и то и другое.
[94] ТШ, 221а, 4153б.
[95] ТШ, 221б, 4154в.
[96] Там же, 4154г.
[97] ТШ, 221а, 4153в.
[98] ТШ, 221б, 4155а.
[99] Лауфер 1919, с. 544.
[100] Су Гун в БЦГМ, 14, 38а.
[101] ТБЦ в БЦГМ, 14, 38а.
[102] ЧЛЦ (ТДЦШ, 10), 29а.
[103] Лондонская газета «Observer», 27.XI.1960 г.
[104] ЦТШ, 18б, 3133б; ср.: Бо Шоу-и 1937, с. 49.
[105] Firmiana simplex = Sterculia platanifolia.
[106] Aleurites fordii.
[107] Erythrina indica. По этому дереву получил позднее свое название Зейтун.
[108] Populus euphratica.
[109] Populus tacamahac.
[110] Calophyllum inophyllum. Ни один образчик «слёз западного туна» в Сёсоине не удалось определить как бесспорный (Асахина 1955, с. 496).
[111] ТБЦ в ЧЛБЦ, 13, 33б.
[112] Су Гун в БЦГМ, 34, 33б. Су Гун также отмечает, что это дерево шло на изготовление утвари.
[113] Хутун цзинь. Цзинь «слюна» часто в результате искажения превращалась в люй «правило», так как оба иероглифа довольно близки по начертанию.
[114] ТД, приведено в ЧЛБЦ, 13, 336; Янь Ши-гу, комментарий к ХШ, 96а, 0606а.
[115] Су Гун в БЦГМ, 34, 32а.
[116] ТШ, 40, 3727а.
[117] ТЛД, 22, 14б-15а; Лауфер 1919, с. 339, где цитируется ЛБЛИ, б, 13.
[118] Су Гун в БЦГМ, 34, 32а.
[119] ТЛД, 22, 14б-15а; Янь Ши-гу, комментарий к ХШ.
[120] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 33, 21б; Б. Лауфер (1919, с. 343) установил это название и определил растение как Hedysarum alhagi.
[121] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 5, 22а. См.: Лауфер 1919, с. 345.
[122] ЮЯЦЦ, 18, 153; исторические и лингвистические примечания см.: Лауфер 1919, с. 429 и сл.; растение — Commiphora opobalsamum.
(432/433)
[123] Ferula galbaniflua и другие разновидности.
[124] ЮЯЦЦ, 18, 152; исторические и лингвистические примечания см.: Лауфер 1919, с. 362.
[125] Это Ferula fetida и другие разновидности.
[126] Лауфер 1915а, с. 274-275. Язык этот — так называемый тохарский Б. Китайская реконструкция — *·â-ngjwei.
[127] Су Гун в БЦГМ, 34, 31б.
[128] ЮЯЦЦ, 18, 151; Су Гун в БЦГМ, 34, 31б; Лауфер 1919, с. 353-362.
[129] ТШ, 40, 3727а.
[130] Ли Сюнь в БЦГМ, 34, 31б.
[131] Бэркил 1935, №999; Су Гун в БЦГМ, 34, 31б.
[132] Су Гун и Ли Сюнь в БЦГМ, 34, 31б.
[133] ЦЯФ, приведено в БЦГМ, 34, 31б; Бэркил 1935, №999, где отмечено, что в Малайе с помощью её запаха изгоняют злых духов.
[134] Гуань-сю. Тунцзян сянь цзюй цзо < «Двенадцать стихотворений, написанных на покое на реке Тунцзян» (стихотворение третье) >. — ЦюТШ, хань 12, цэ 3, цз. 5, 56. < Тунцзян — река в Чжэцзяне; журавль ко мне прилетал — в китайских легендах отшельники летают на журавлиных упряжках; журавли выступают также как собеседники и спутники отшельников; Чжи-дунь — монах IV в., уединившийся в конце жизни в безлюдных горах. >
[135] ЮЯЦЦ, 18, 151.
[136] Бима (Ricinus communis); «ricinus» означает «клещ».
[137] Су Гун в БЦГМ, 17а, 28а.
[138] Лауфер 1919, с. 403-404.
[139] Как показывают соответствующие статьи в БЦГМ, Дж. Стюарт (1911, с. 378-379) ошибается, когда пишет, что китайцы давили это «масло, но, не очищенное от мякоти, оно не находило особого применения в медицине».
[140] Cassia fistula.
[141] Лауфер 1919, с. 420-424.
[142] Бэркил 1935, №475.
[143] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 31, 15б.
[144] ЮЯЦЦ, 18, 152.
[145] Gleditsia sinensis.
[146] *·â-lək-b’uət — такова транскрипция у Чэнь Цан-ци (если допустить метатезу второго и третьего слогов), истолкование для которой было найдено Б. Лауфером (1919, с. 420-424). В ЮЯЦЦ имеется сходное название (оно именуется там «римским») и другое — «персидское», которое передаёт какое-то иное слово, остающееся неустановленным.
[147] Цзыцай «пурпурный лист-овощ» (Porphyra tenera).
[148] Эннин наряду с измельчённым чаем привёз её из Японии в качестве подарка китайцам. Рейшауэр 1955а, с. 82.
[149] Шичунь (Ulva lactuca [или U. pertusa]).
[150] Чэнь Цан-ци и Ли Сюнь в БЦГМ, 28, 41б.
[152] Ли Сюнь в БЦГМ, 19, 4а; ЦФЮГ, 971, 13а. Ли Сюнь также сообщает, что «западные люди» (хужэнь) «скручивают её, чтобы делать верёвки». Подразумевает ли он иноземцев вообще?
[153] Мэн Шэнь в БЦГМ, 19, 4б.
[154] Женьшень (Panax ginseng). Его подменяли японским P. repens. Американский P. quinquefolius вывозился в Китай в XIX в.
[155] Так он назван в стихотворении Пи Жи-сю «Ю жэнь и жэньшэнь цзянь хуэй инь и ши се чжи» < «Друг облагодетельствовал меня женьшенем, и я благодарю его в этих стихах» > (ЦюТШ, хань 9, цэ 9, цз. 7, 4б).
[156] ЮП, 62б-67а. «Возвращённая (т.е. перегнанная) киноварь» —
(433/434)
сверхчистый эликсир киновари, содержавший в своём составе ртуть и серу.
[157] Цзытуаньшань. Ли Сюнь (БЦГМ, 12, 15а) также упоминает женьшень из Шачжоу (Дуньхуан) — «короткий и мелкий и негодный к использованию».
[158] Су Гун в БЦГМ, 12, 15а; ЦФЮГ, 971, 5а и 10б; ТХЯ, 95, 1712-1713. Черноводные мохэ и желтоголовые шивэй прислали женьшень в 748 г. (ЦФЮГ, 971, 16б). Су Гун (в БЦГМ, 12, 15а) сообщает нам, что это растение произрастало повсюду в Шаньси и в гористых частях Шаньду на в XI в. — явно в результате его интенсивного разведения в Китае в конце танской эпохи и в начале сунской.
[159] Ли Сюнь в БЦГМ, 12, 15а.
[160] Пи Жи-сю. Ю жэнь и жэньшэнь цзянь хуэй инь и ши се чжи < «Друг облагодетельствовал меня женьшенем, и я благодарю его в этих стихах» >. — ЦюТШ, хань 9, цэ 9, цз. 7, 4б.
[161] Чжэнь Цюань, приведено в БЦГМ, 12, 15а. < Пять затруднений — затруднённая работа пяти внутренних органов (сердце, лёгкие, печень, селезёнка, почки); семь истечений — семь нарушений в работе выделяющих органов человека (кровотечения, поносы, холодный пот, уремия и т.д.). >
[162] *iän-γuo-sâk (Corydatis ambigua). < Первоначальное название этого снадобья — сюаньхусо («корешок северных варваров»), но, поскольку Сюань было именем одного из сунских императоров, иероглиф сюань пришлось заменить знаком янь. Таким образом, яньхусо возникло как результат табу, и фонетическая реконструкция здесь излишня. Лечебное действие этого корня намного разнообразнее, чем это описывает Э. Шефер, и приближается к женьшеню. >
[163] Чэнь Цан-ци и Ли Сюнь в БЦГМ, 13, 28б.
[164] Бофу цзы (Iatropha janipha). «Лекарственный орех» — это точное соответствие названию американского I. curcas.
[165] Су Гун и Ли Сюнь в БЦГМ, 17, 33а.
[166] Сянь-мао (Curculigo ensifolia [=Hypoxis sp.]).
[167] ГХЮХЧ, 17а.
[168] Ли Сюнь в БЦГМ, 37, 55б.
[169] Сутхилл — Ходоус 1937, с. 342.
[170] Ли Сюнь в БЦГМ, 37, 55б.
[172] Чэнь Цан-ци в ЧЛБЦ, 12, 58б; ТШ, 43а, 3733а.
[173] Ху-хуанлянь. Хуанлянь — это Coptis teeta.
[174] По Дж. Стюарту (1911, 65), Barkhausia repens, по Б. Риду (1936), Picrorhiza kurroa. Б. Лауфер (1919, с. 199-200) отмечает, что Barkhausia не произрастает в Персии.
[175] ЧЛБЦ, 9, 45а.
[176] Хэши. Согласно Б. Риду (1936, №20а), это семена от Carpesium abrotanoides, но другие специалисты дают иное определение.
[177] Су Гун в БЦГМ, 15, 9б.
[178] *luo-·uâi или *nuo-·uâi. Б. Лауфер (1919, с. 480-481) пишет, что это производное от «арабизированного греческого alua alwā».
[179] Чэнь Цан-ци и Ли Сюнь в БЦГМ, 34, 32а.
[180] Гуаньцзюнь. Остаётся неопределённым.
[181] Су Гун и Чжэнь Цюань в БЦГМ, 28, 43а.
[182] ЦФЮГ, 971, 8а и 12а.
[183] Помимо Ли Сюня и Чэнь Цан-ци — в БЦГМ, 21, 9а.
[184] Так в ЮЯЦЦ, 10, 80; см.: Су Гун в БЦГМ, 506, 24а. К. Сиратори (1939, с. 47-48) утверждает, что *buâ-sât (в БХЛ) происходит от персидского пāзахар «противоядие»; Б. Лауфер (1919, с. 525 и сл.) не считал, что это безоар.
(434/435)
[185] ЮЯЦЦ, 10, 80.
[186] Чжэнь Цюань в БЦГМ, 50б, 24а. Сунь Сы-мяо наделяет безоар такой же силой, но добавляет более конкретно, что он оказывает возбуждающее действие на печень и желчный пузырь.
[187] Су Гун даёт перечень таких мест (БЦГМ, 50б, 24а); дань из Дэнчжоу, Лайчжоу и Мичжоу в Шаньдуне, а также из Личжоу в Сычуани; см.: ТШ, 38, 3722б-3722в; 42, 3730б.
[188] Лауфер 1919, с. 528.
[189] ЦФЮГ, 971, 5а и 10б; 972, 2б; ТХЯ, 95, 1712-1713.
[190] Из Маньчжурии их присылали черноводные мохэ и желтоголовые шивэй (ЦФЮГ, 971, 16б); по поводу присланных из Наньчжао см.: ЦФЮГ, 971, 10а-10б; ТШ, 222а, 4157а.
[191] ЦФЮГ, 970, 16б.
[192] Китайское *·uət-niuk или *·kuət-nwat.
[193] Ли Сюнь (цитирует из ЛХЧ) в БЦГМ, 51б, 34а.
[*193] < Это может быть и не собирательным названием, так как племена малайского происхождения жили на островах Рюкю. >
[194] На рисунке в ЧЛБЦ (18, 16а) изображён тюлень; Кимура Коити (1946, с. 195-196) определяет его как Otoes (=Callorhinus) ursinus, и это, возможно, так, хотя есть немало и других «кандидатов», в том числе Pusa hipsida (или P. foetida), «тюлень в яблоках» маньчжурского побережья и Северной Японии, который встречается также в озере Байкал и в Каспийском море. Старые самцы обладают запахом, «средним между [запахом] асафетиды и лука», но тестикулы, какая бы это порода ни была, должны, по-видимому, давать мускусоподобные стероиды. О различных видах тюленей на побережьях Восточной Азии см.: Шефер 1958, с. 57, 61, 82-84, 93-94, 95-102, 103, 109.
[195] Чжэнь Цюань, приведено в БЦГМ, 51б, 34а. Он называет это животное «морской собакой», что обычно означает тюленя.
[196] Чэнь Цан-ци и другие в БЦГМ, 51б, 34а.
[197] Чэнь Цан-ци и Ли Ши-чжэнь, цитируя ТШ, рассказывают о животном, названном *kuət-nwat, которое обитает в Маньчжурии, в странах тюрок и на Западе. Чэнь Цан-ци говорит, что оно похоже на лисицу и выделяет мускусоподобное пахучее вещество оранжевого цвета, по виду напоминающее сгнившую кость. Возможно, *nwat, присланный из Хотана в 717 г., — это же самое животное (ЦФЮГ, 971, 2б). Ф. Хирт и У. Рокхилл (1911, с. 234) полагали, что с Запада ввозили цибет, а с Севера — «бобровую струю» (castoreum). Название, которое приводит Чэнь Цан-ци, — *·â-dz’i-b’uət-t’â-ni — они воспринимают как арабское ал-забāд «цибет», но указывались для его отождествления и другие близкие слова. См. также: Лауфер 1916, с. 373-374; Уэтли 1961, с. 105-106. Виверра (Viverra zibetha) обитает в Южном Китае и в Индокитае, равно как и в других районах Южной Азии. Её китайское название — сянли «пахучая Nyctereutes», или «пахучая енотовидная собака». «Они берут мешочки, находящиеся у места, где проходит вода [уретра], льют на них вино и высушивают их. Этот аромат, как от настоящего мускуса». Так писал Дуань Чэн-ши (ЮЯЦЦ, 16, 134). Из Хорезма, согласно Макдиси (Бартольд 1958, с. 235 < *Бартольд 1963, с. 294 >), в X в. вывозили «бобровую струю», и, может быть, какое-то количество её доходило и до Китая.
[198] См.: Эмонье 1891, с. 213; человеческой желчью кропили царских боевых слонов.
[199] Или индийский питон Python molnrus; китайское название — жаньшэ.
[200] ТШ, 43а, 3733а; дань из Цзяочжоу и Фэнчжоу.
[201] При Тан это был округ Цзяньчжоу; см.: ТШ, 42, 3730г. Источник не называет желчи питона в числе местной дани от этого далекого округа (оттуда посылали в столицу золотой песок, порошок кудзу и прочие
(435/436)
ценности), но отрывок, который переведён дальше, показывает, что желчь питона числилась в списке дани из каких-то областей танской империи.
[202] ЛБЛИ, б, 22-23.
[203] ЮЯЦЦ, как это место приведено в БЦГМ, 43, 23б-24а; ср.: ЮЯЦЦ, 17, 143, где некоторые слова опущены.
[204] Так говорит Су Гун в БЦГМ, 43, 24а; но Мэн Шэнь утверждает, что свиная желчь или желчь тигра также должны были двигаться по воде, но только более медленно.
[205] Чэнь Цан-ци и Мэн Шэнь в БЦГМ, 43, 24а. Ср.: Бэркил 1935, №1847, 1848.
[206] Дань из Фэнчжоу и Фулучжоу (ТШ, 43а, 3733а). Ср.: Хирт — Рокхилл 1911, с. 48, где говорится о ввозе аннамского белого воска. Белый воск также получали из выделений какого-то китайского восконосного насекомого.
[207] Чжэнь Цюань в БЦГМ, 39, 5б.
[208] В частности, из государства Силла, от черноводных мохэ и желтоголовых шивэй (ЦФЮГ, 971, 5а, 10б, 16б; ТХЯ, 95, 1712-1713). Одна партия волос из государства Силла весила сто цзиней.
[209] ТШ, 204, 4106а.
[210] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 52, 37а; не полностью также в ЮЯЦЦ, 11, 84. «Повозка, поставленная поперёк» — не совсем понятное для меня выражение.
[211] ЮЯЦЦ, 11, 86.
[212] ЦЦФ в БЦГМ, 52, 37а. Эти представления, связанные с обстриганием ногтей, распространены и в других странах; см.: ERE VI, с. 475. Су Гун (в БЦГМ, 52, 37а) приводит множество других назначений, но в каждом случае принимается не волос, а зола от него.
[213] Су Гун и Ли Сюнь в БЦГМ, 11, 8а; Лауфер 1919, с. 510; Рид — Пак 1928, с. 78, где «зелёная соль» отождествляется с персидским зингāр, т.е. с зелёной ярь-медянкой; эту соль уксусной кислоты действительно могли иногда привозить на продажу вместо сульфата, рассчитывая на их сходство по цвету.
|