Э. Шефер

Золотые персики Самарканда.

Книга о чужеземных диковинах в империи Тан.

// М.: 1981. 608 с. Серия: Культура народов Востока.

Глава III. Домашние животные.

Дофин: La cheval volant, Пегас, qui a les narines de feu! Когда я скачу на нём, я парю над землёй, я сокол; он несётся по воздуху; земля звенит, когда он заденет её копытом. Самый скверный рог его копыт поспорит в гармонии со свирелью Гермеса.

Вильям Шекспир. Жизнь короля Генриха V
(перевод Е.Н. Бируковой)

Кони. — 87

Верблюды. — 103

Крупный рогатый скот. — 108

Овцы и козы. — 109

Ослы, мулы и онагры. — 110

Собаки. — 111

Кони.   ^

Лошади имели чрезвычайное значение для танских правителей. Высокое положение и далеко простиравшееся среди народов Азии могущество династии Тан зависели в значительной степени от наличия у Китая множества лошадей для того, чтобы перемещать воинов и припасы в борьбе против подвижного неприятеля, в особенности против кочевых народов, их ненасытных противников. Тезис о полной зависимости государства от того, насколько велико у него число боевых коней, открыто провозглашён в «Истории Тан», где в связи с гибелью от мора ста восьмидесяти тысяч государственных лошадей сказано: «Лошади — это военная готовность государства; если Небо отнимет эту готовность, государство начнет клониться к упадку». [1] Когда в начале VII в. династия Тан пришла к власти, победители насчитывали в своём распоряжении только пять тысяч лошадей, что паслись на лугах Лунъю (в современной провинции Ганьсу). Из них три тысячи достались в наследство от павшего дома Суй, а остальные составляли добычу, захваченную у тюрок. [2] Благодаря попечению чиновников, ведавших проведением государственной политики коневодства, уже в середине того же столетия страна стала располагать семьюстами шестью тысячами лошадей, размещённых на восьми больших пастбищах к северу от реки Вэй, в сельском округе Западной столицы. [3] С этих пор прилагались усилия, чтобы поддерживать конское поголовье на столь же высоком уровне. Единственная важная перемена произошла в середине VIII в. уже после правления Сюань-цзуна, когда бедствия войны опустошили сельские местности. После этих невзгод, сопровождавшихся упадком центральной власти, крупная знать и высшие провинциальные чиновники стали содержать в своём владении огромные табуны, численность которых в итоге превышала

(87/88)

поголовье, находившееся в распоряжении императорского правительства. [4]

Но самая острая потребность не означала, однако, что властителем будет принято любое подношение коней. Император мог из принципа или по соображениям целесообразности отвергнуть дорогостоящий подарок, будь то девушка-танцовщица или танцующая лошадь, как неподобающий его добродетельному и неподкупному правлению. Три первых танских властителя часто поступали именно так. [5] Иноземные князья, нередко на протяжении VII в. добивавшиеся чести родственного союза с династией Тан, посылали табуны столь желанных коней, чтобы подкрепить ими предложение о браке с китайской принцессой. Поэтому для китайского монарха принятие такого дара было равноценно внешнеполитической акции. Показательно, например, различие в отношении к двум тюркским государствам: в 642 г. телесские тюрки, прося о брачном союзе с императорским домом, прислали три тысячи коней, но после долгих дебатов танский двор отверг это унизительное соглашение. [6] А уже в следующем году такой союз был заключён с тюрками-сиртардушами, приславшими царевича с пятью тысячами серых черногривых коней [7] и, кроме того, с большим количеством быков, верблюдов и козлов. [8]

Представление о лошадях как об орудии дипломатической и военной политики сочеталось с представлением о всадничестве как об аристократической привилегии. Этот пережиток власти пытались закрепить указом 667 г., запрещавшим ремесленникам и торговцам ездить верхом на лошадях. [9]

Но, пожалуй, для властителей Китая благородство этих животных ещё больше было связано с их особым священным статусом, чем даже с их действительной полезностью. Древняя традиция приписывала коню святость, наделяя его чудесными свойствами и несомненными знаками божественного происхождения. Почтенный миф провозглашал коня родственником дракона, близким к таинственным силам воды. Все замечательные кони (вроде скакуна благочестивого Сюань-цзана, который, согласно поздней легенде, доставил из Индии священные буддийские сочинения) считались аватарами дракона, а все высокорослые кони, имевшиеся у китайцев, назывались в древности просто драконами. [10]

Самыми прославленными из всех лошадей древности были необычайные верховые кони My — Сына Неба, называвшиеся «восемь скакунов». [11] Цзюнь — китайское обозначение любой отменной чистопородной лошади — часто подразумевает сверхъестественное происхождение или таинственное родство с божественными конями Запада и даже — как метафора — могло обозначать героя из людей. Изображение в искусстве этих не-

(88/89)

обычных, наделённых, как ангелы, крыльями лошадей, сопровождавших великого царя через пустыни священного Куньлуня, было важной темой в фантастическом искусстве средневекового Китая. Их гротескными изображениями, написанными в V в., дорожили танские знатоки. Чтобы объяснить странный вид этих коней, ссылались на то, что все святые мудрецы древности, даже сам Конфуций, тоже не выглядят как обычные люди. Божественные создания, будь то люди или кони, не только по сути были неземными и сверхъестественными созданиями, но и выглядеть должны были соответственно. [12]

На далёком Западе жили замечательные «небесные кони» — «с богатырской статью драконовы свахи», т.е. кони, стать которых была создана, чтобы нести такие же крылья, как у фантастических западных скакунов-цзюнь, коней — приманивателей и провозвестников драконов. [13] Вот как их описывает Ли Бо:

Коней небесных род начался

в стране Юэчжи в пещерах.

На спинах у них как у тигра узор,

с драконьими крыльями тело. [14]

Поверье о лошадях-драконах Запада восходит ко II в. до н.э., когда ханьский император У-ди, стремясь утвердить свою божественность и обеспечить бессмертие — то с помощью волшебной пищи, приготовленной алхимиками, то выполнением сложных обрядов невероятной (но сомнительной) древности, — страстно мечтал об упряжке неземных коней, которые доставили бы его на небеса. [15]

Предание о лошадях, рождённых из воды, было известно в различных частях Туркестана. Например, в Куче, когда в VII в. этот город посетил Сюань-цзан, перед одним из храмов имелось «озеро драконов»: «Эти драконы, изменяя свой облик, соединяются с кобылицами. Их потомство — порода диких лошадей [«лошади-драконы»], трудная для приручения и свирепого нрава. Но потомки этих лошадей-драконов становятся послушными». [16] Этот рассказ, должно быть, имеет истоки где-то западнее, в иранских странах, где и в изобразительном искусстве, и в мифах крылатые кони были хорошо известны. [17] Даже длинноногие и поджарые лошади «таджиков» (даши), т.е. арабов, считались рождёнными от соединения драконов с кобылицами на берегах «Западного моря». [18] Во времена У-ди божественных лошадей — «потеющих кровью» коней, славившихся и на Востоке и на Западе и находившихся в родстве с нисейскими конями, которых выращивали для персидских царей в Мидии, — китайцы помещали на Яксарте, в Фергане. [19] И весьма вероятно, что посланник Китая, открывший во II в. до н.э. пути на Запад, знаменитый Чжан Цянь, был на деле личным

(89/90)

посланцем императора, которому было доверено найти этих чудесных коней. Их появление открыло бы для ханьского Китая «век дракона». [20]

Хотя Чжан Цянь и не сумел привезти этих коней, уже по крайней мере ко II в. до н.э. китайцы располагали красивой и статной лошадью западной породы, [21] которую они отождествляли с легендарными лошадьми-драконами. И пускай у них не было крыльев, но они имели «стать, созданную для крыльев дракона». Эти лошади были больше монгольских низкорослых лошадок и их одомашненных разновидностей, распространённых в Китае. Но вряд ли они были крупными боевыми конями. Скорее это были животные нежного сложения, содержавшиеся для ритуальных целей. [22] Зоологическое определение этих чудо-коней остаётся невыясненным. Они описывались одним авторитетным специалистом как «арианские кони» — крупная и сильная порода, известная в древности в прикаспийских областях. [23] Вероятно, их потомков можно распознать в современных туркменских конях.

«Туркменская лошадь, или лошадь турки, получила своё название от её первоначальной родины — Туркестана, но теперь она распространена в Персии, Армении и Малой Азии. Имеется несколько пород, из которых лучшая обитает в областях к югу от Аральского моря и Сырдарьи. Ростом в 15-16 ладоней, отличающиеся большой выносливостью, эти лошади имеют крупную голову с римским носом, овечью шею, стройное тело и длинные ноги. Обычно они гнедой или сивой масти, но некоторые из них — вороные, с белыми бабками. Своей быстротой и красотой они обязаны арабским кровям, привитым к местному стволу, в большей или меньшей степени родственному, видимо, монгольскому тарпану». [24] Арабские крови сказываются в «двойном хребте», отмеченном ещё китайцами ханьской эпохи, [25] — двух складках мышц по обе стороны от хребта. Эта особенность, очень удобная при езде верхом без седла, ценилась и на Западе в античное время. [26] С другой стороны, «узор как у тигра», упоминаемый в стихотворении Ли Бо, указывает на атавистический признак этой породы — «след угря», т.е. на тёмную полосу вдоль спины, типичную для многих примитивных пород лошадей вроде норвежского коня мышастой масти и очень отчётливую у азиатского онагра.

В танском Китае верили, что эти лошади, которых они ввозили из водообильного Самарканда как производителей для своих боевых рысаков, были из породы настоящих ферганских скакунов-цзюнь. [27] Но в Китае слышали также и о лошадях «драконьего семени» в снежной и безветренной долине Кашмира. [28] Из рассказа, относящегося к началу XI в., мы узнаем, что шесть настоящих «потеющих кровью» лошадей было по-

(90/91)

слано в середине VIII в. из Ферганы ко двору Сюань-цзуна. Они назывались Красный чыртпад, Лиловый чыртпад, Алый чыртпад, Желтый чыртпад, Гвоздичный чыртпад и Персиковый чыртпад (чыртпад на языке согдийцев означает «четвероногий»). Властитель принял их с удовольствием, дал им новые, менее «варварские» имена, и их изображения были запечатлены на стенах одного из больших залов во дворце Сюань-цзуна. [29] Казалось бы, можно считать эту красивую историю только отражением ностальгической фантазии её автора Цинь Цзай-сы — литератора, жившего тремя веками позже описанного события. Он пользуется, например, романтическим старинным названием родины этих разноцветных коней — Давань. Но достоверность рассказа нельзя отвергнуть полностью. Во-первых, китайцы питали пристрастие к устаревшим названиям чужеземных стран. А во-вторых, есть подлинное свидетельство в историческом источнике о преподнесении Сюань-цзуну коней (к сожалению, неописанных и не названных по именам) из Ферганы. [30] Более того, в литературе VIII в. не раз встречается определение «красный чыртпад»: он употреблён даже по отношению к единственной разновидности китайского кота, живущего в Линъу (Ганьсу). [31] Я склонен верить в этих «потеющих кровью» коней, попавших в Китай, и в настенную живопись Сюань-цзуна с их изображениями. Но независимо от того, существовали ли в действительности описанные лошади или нет, молва о конях этой породы всегда имела сказочный оттенок.

Издревле известная китайцам лошадь — большеголовый низкорослый конёк со стоячей гривой, косматый зимой, который был некогда распространён на большей части Северной Азии и Европы (его знали ещё люди каменного века во Франции и Испании). Эта дикая лошадь азиатских степей, кости которой были найдены в плейстоценовых отложениях Ордоса в Северном Китае, [32] в настоящее время встречается только в Джунгарии [33] и находится на грани полного исчезновения. [34] Этот тарпан (или лошадь Пржевальского — Equus przewalskii) имеет разбросанных по всему свету одомашненных родичей, довольно жалких, вроде норвежского мышастого, или сильно облагороженных благодаря примеси арабских кровей. [35] Одомашненный монгольский пони, на которого китайцы могли в основном рассчитывать, по существу, тарпан, но с ниспадающей гривой, чёлкой и густым хвостом. Эти особенности появились, по-видимому, также в результате скрещивания с арабской породой. [36] От основного ствола (вероятно, с помощью каких-то других, неизвестных нам пород) было выведено в древности много разновидностей, различавшихся мастью и статью: например, белые лошади с чёрной гривой, традиционно ассоциирующиеся с династией Ся; белые с чёрными головами — кони династии Шан;

(91/92)

красногривые жёлтые лошади династии Чжоу. Богатство и сложность словаря, связанного с обозначением разновидностей лошадей даже во времена Чжоу и Хань, свидетельствуют о высоком уровне развития коневодства в древнем Китае. [37]

Несмотря на особое пристрастие к более крупным западным лошадям, в танском Китае сохранялся, видимо, в какой-то мере интерес и к диким коням, ибо в 654 г. тибетцы сочли сотню диких лошадей подарком, подобающим для поднесения правившему тогда Сыну Неба. [38] От этой же исходной породы, с большими или меньшими примесями далеких западных кровей, происходят также такие особые разновидности лошадей, характерные для средневекового Китая, как белые лошади с «багряной» гривой, разводившиеся в Шэньси в танскую эпоху [39] и, видимо, восходящие к классическим лошадям эпохи Чжоу, или как неутомимые сычуаньские лошадки, характерные в танскую эпоху для Суйчжоу, но знакомые западным соседям Китая на много веков раньше. [40] Многие из «казённых лошадей» (т.е. из породы, разводившейся властями) — почтовых, военных и т.п. — являлись гибридом тарпана и арабских лошадей, из них некоторые с преобладанием арабских кровей. Иногда таких лошадей, за которыми заботливо ухаживали, не хватало для государственных надобностей и приходилось пополнять их число за рубежом. Так было в начале VIII в., когда Сюань-цзун выпустил указ, разрешавший торговлю лошадьми с «шестью округами ху». [41] Но арабские крови были в Китае в невыгодном положении и вряд ли могли противостоять потоку монгольских коней, находившихся под руками. Наследственность западных рысаков после танской эпохи стала ослабевать, а к началу нового времени была окончательно побеждена большим притоком степных лошадей на протяжении юаньской и минской эпох. [42]

Иноземные лошади этих двух пород (т.е. низкорослые северные лошадки и западные рысаки) и многочисленные промежуточные помеси и разновидности притекали в Китай во время существования танской империи. Китайцы относились к ним с любовью и восхищением. Их пристрастие к лошадям как к вещам экзотическим, с одной стороны, можно отнести за счёт предания о лошадях-драконах Запада, а с другой стороны, находит объяснение в родстве правящей верхушки с тюркскими и иными, более отдалёнными кочевниками. Сверх того, поскольку лошадей, находившихся на пастбищах Китая, никогда не хватало для нужд огромной империи и «всаднической» аристократии, играющей в конное поло, предпочтение, оказывавшееся иноземным породам, естественно, определялось потребностью в них.

Рассказы о замечательных лошадях дальних стран (как правдоподобные, так и едва ли заслуживающие доверия) поль-

(92/93)

зовались большим успехом в танском Китае. Там слышали, например, о Стране пятнистых лошадей (Бомаго) далеко на севере, где земля всегда засыпана снегом. Китайское название этого народа выглядит переводом названия тюркского племени ала-йондлу — «имеющие пегих лошадей». [43] Мы не знаем, попадали ли на китайскую землю когда-нибудь экземпляры этих пятнистых верховых животных, которых у них на родине без всякого почтения заставляли пахать. [44] Ещё более отдалёнными были земли арабов, восхитительные скакуны которых могли даже понимать человеческую речь. [45] Посланцы из мусульманских стран доставили таких чистокровных рысаков в Китай в 703 г., [46] но о том, что с ними произошло дальше, нам ничего не известно.

Более основательно пополнение конских табунов шло с северо-востока. Отсюда лошадей посылали тунгусские и монгольские народы: мохэ из страны Бохай, [47] обитавшие к югу от Амура; [48] шивэй, [49] кочевавшие к западу от народа мохэ; [50] си из Южной Маньчжурии, пославшие в подношение своих проворных лошадок в 816 г. и регулярно после этого года направлявшие миссии с данью; [51] кидани, будущие завоеватели Северного Китая, также жившие в Маньчжурии и посылавшие в VII и VIII вв. много посольств со своими небольшими лошадьми, искусными в езде по лесу. [52]

На севере жили тюркские народы — главный источник лошадей для танского Китая. Они поставляли подвижную и ловкую породу, близкую к роду древних тарпанов, стойкую к долгим переходам и не имеющую равных в охоте, давным-давно прирученную древними хозяевами степей — сюнну. [53] И настолько были важны тюркские лошади, что гордым китайцам приходилось идти на разные мелкие унижения, чтобы заполучить этих крайне необходимых им животных. В одном случае, в первые годы правления династии, китайский принц унизился, явившись лично к тюркскому хану, в его отдалённую ставку. Там его встретили, выказав надменность и высокомерие. Только после того, как принц представил свои богатые дары (среди них наверняка были куски шёлка и кувшины с вином), приём сразу же стал торжественным и тёплым, а к танскому двору было послано ответное посольство с табуном лошадей. [54] Были и другие мелкие уступки, на которые приходилось идти в отношениях с тюрками. Не всегда была необходимость в вещественных подарках, для того чтобы вызвать ответный дар — желанных породистых лошадей. Когда зимой 731/32 г. могущественный владыка Бильге-каган отправил в танскую столицу пятьдесят первоклассных лошадей, то дар имел характер благодарственного приношения. Младший брат этого кагана незадолго перед тем умер, и артель из шести китайских художников от-

(93/94)

правилась в степной войлочный город, где воспроизвела облик умершего царевича, до слёз растрогав тюркского владыку. И табун — щедрый подарок кагана — последовал за удачливыми мастерами в Китай. [55] Так, тем или иным путём, тюркские народы севера — будь то сиртардуши, токуз-огузы («девять племён») или другие народы — понуждались посылать в императорские загоны огромные количества лошадей, иногда до пяти тысяч разом. [56] Но самыми крупными и самыми заносчивыми поставщиками конского поголовья в Китай были тюрки-уйгуры. Они главенствовали на конском рынке с середины VIII в., когда непрекращающиеся войны, внутренние и внешние, породили в сокращающейся танской империи острую потребность в лошадях. Уйгуры и тибетцы стали главными внешними врагами Китая, а естественное соперничество и китайская дипломатия обращали первых против вторых. После того как тибетцы угнали тысячи китайских лошадей, что паслись на государственных лугах в Лунъю, [57] и даже захватили столичный город Чанъань, униженные китайцы бесчисленными уловками пытались отделаться от надменных тюрок, изгнавших из Китая тибетских горцев только ради своей собственной выгоды. Несмотря на бесконечные сетования на высокомерие уйгуров, осмеливавшихся даже нападать на знатных китайцев на их собственной земле, Тан вознаградила чужеземцев за их службу монополией на прибыльную торговлю лошадьми. [58] Не было больше заискивающих тюркских посольств, добровольно привозивших в Чанъань живых лошадей в дар в надежде на благосклонность властелинов Востока. Теперь это были сугубо деловые взаимоотношения с более развитыми, но женоподобными (как они воспринимались среди иноземцев) китайцами, которые выказывали подобающее почтение и платили ту цену, которую называл продавец. В последние десятилетия VIII в. обычная цена уйгурской лошади составляла сорок штук китайского шёлка — поразительный грабёж! [59] В первой половине IX в. разорённой стране случалось уплачивать миллион кусков тафты в год в обмен на сто тысяч измождённых лошадёнок, уже непригодных самим уйгурам для походов на север. [60] Только однажды китайский император попытался ограничить эту разорительную коммерцию. В 773 г. уйгуры прислали специального представителя с десятью тысячами лошадей для продажи. Назначенная цена превышала сумму годового дохода правительства от налогов. Тогда Дай-цзун, император рассудительный, «не желая вдвое увеличивать страдания народа, приказал, чтобы специалисты подсчитали сумму, которую можно истратить на ввоз, после чего разрешил приобрести шесть тысяч из тех лошадей». [61]

Проклятием для уйгуров в IX в. были киргизы, [62] угрожающе нависшие над северными окраинами этого тюркского госу-

(94/95)

дарства. Их описывали как высоких людей с бледными лицами, серыми глазами и рыжими волосами. [63] Ещё во второй половине VII — первой половине VIII в. они ухитрялись пригонять своих лошадей через враждебную территорию к границам Китая. [64] И вся Центральная и Средняя Азия, от Яшмовых Ворот Китая (Юймынь) до Аральского моря, занятая западными тюрками и их ираноязычными подданными, также поставляла лошадей в необъятные танские конюшни. [65]

Из широких долин и богатых городов Трансоксианы, а также из прилегающих к ним гор поступали (особенно в VIII в., в блестящее правление Сюань-цзуна) лошади, богатые арабскими кровями: из Самарканда, [66] Бухары, [67] Ферганы, [68] Тохаристана, [69] Чача, [70] Кеша, [71] Кабудана, [72] Маймурга [73] и Хутталяна. [74]

С границ Тибета в 652 г. [75] отправили в дар лошадей монгольские туюйхуни, уже заметно утратившие свою былую спесь. Сами тибетцы отправили сотню коней двумя годами позже. [76] Но в целом тибетцы не стали сколько-нибудь серьёзным источником лошадей для Китая вплоть до первых десятилетий IX в., когда они были оскорблены уйгурами; [77] но и тогда они посылали намного меньше лошадей, чем эти заносчивые тюрки.

Города-владения Сериндии также отправляли в Китай превосходных коней — Куча неоднократно, [78] Хотан по меньшей мере один раз. [79] Победоносные арабы присылали своих изящных рысаков однажды, в конце VII в., [80] потом, как мы уже видели, в начале VIII в. и несколько раз на протяжении «золотого царствования» Сюань-цзуна. [81] Даже отдаленная Капиша (древняя Гандхара) — жаркая страна к северо-западу от Индии, выращивающая рис и богатая слонами, где почитался буддизм, но правили тюрки, — прислала лошадей в Китай в 637 г., когда миром правил тенгри-каган Тай-цзун. [82] В 795 г. дар из шестидесяти лошадей неизвестной породы прислало и крепнущее государство Наньчжао, лежавшее на юго-западе. [83]

Важная для страны торговля лошадьми, которая велась с северными кочевниками, была упорядочена в 727 г. санкцией на учреждение обменного рынка (ху ши) на границе в районе Ордоса, поставленного под наблюдение правительства. Целью этих мероприятий было увеличение конского поголовья в Китае и улучшение качества казённых лошадей путём скрещивания их с желанной чужеземной породой. [84] Непосредственным поводом для учреждения обменного рынка послужил дружеский дар из тридцати прекрасных лошадей, полученный от Бильге-кагана. Вместе с этим подношением он переслал Сюаньцзуну через своего посланца и письмо, полученное им от тибетцев, в котором те побуждали тюрок объединиться с ними в набегах на китайскую территорию. Повелитель был растроган

(95/96)

этими знаками дружбы, осыпал посланца богатыми дарами, а также «определил, чтобы место для обменного рынка было устроено в „Обнесённом стеной городе для приведения к покорности на Западе”, при „войске Северной стороны”. И каждый год туда доставлялось несколько десятков мириад кусков тяжёлой тафты и других шелков...». [85]

Это место стало постоянным пунктом, через который лошади северных народов доставлялись в Китай. С этого временя можно встретить в китайских хрониках сообщения вроде приводимого ниже, которое добавлено к известию о поднесении шестидесяти четырёх лошадей токуз-огузами, киргизами и шивэйцами в начале 748 г.: «Уполномоченный в „Обнесённом стеной городе для приведения к покорности на Западе” приказал поставить на них клейма и принять их». [86] Такой же торговый пост был установлен в 729 г. и на тибетской границе, в ущелье у Красной горы. [87]

Но, конечно, продолжала существовать и оживлённая частная торговля. На ней обогатились, в частности, тангутские поселения, расположенные на северо-западной границе. В начале IX в. «дальние и ближние странствующие торговцы доставляли к ним шелка и другие товары, получая взамен баранов и лошадей». [88] Но такое процветание за счёт близости к границе оказалось, однако, делом ненадёжным, так как в 30-х годах того же столетия эти тангутские поселения были обобраны алчными китайскими чиновниками, принуждавшими предприимчивых тангутов продавать свой скот по разорительно низким ценам. Естественно, что за этим последовал тангутский разбой на дорогах вдоль южной оконечности Ордоса. [89]

На крупных государственных торговых постах лошади (так же как и верблюды, ослы, бараны) принимались, осматривались и записывались государственным надзирателем. Затем их отправляли на соответствующие пастбища или в императорские конюшни. На пути от границы лошадей вели группами по десять голов, на каждую такую группу полагался один погонщик. [90] С этого момента лошади бережно охранялись государством. И самая большая забота состояла в том, чтобы ни одна из них не была поранена, потеряна или украдена. Лицо, на попечении которого находилась казенная лошадь, в любой момент было ответственно за ее сохранность и благополучие. Лошади не должны были погибать. Но если какая-нибудь пала, то процедура установления причины её смерти и степени ответственности лица, пользовавшегося ею, была разработана до мельчайших деталей. Например, если лошадь была выдана для дальнего путешествия (т.е. использовалась не в качестве обычной почтовой лошади) и пала в пути, её мясо следовало продать, а шкуру возвратить на казённый склад. Если же смерть лоша-

(96/97)

ди случилась в пустыне, где нет под рукой покупателя на конское мясо и складов, всадник был обязан доставить обратно (если ему самому удавалось вернуться) только кусок шкуры лошади с государственным клеймом в качестве доказательства. [91]

Поступившая на государственное пастбище иноземная лошадь приписывалась к табуну (цюнь) из ста двадцати голов при одном из крупных пастбищных «надзоров» (цзянь), каждый из которых имел на попечении до пяти тысяч лошадей. Там это животное находилось под присмотром, пока его не брали на службу государству в качестве боевого коня, почтовой лошади или коня для членов правящего дома и придворных фаворитов. Клейма, указывающие на принадлежность, возраст, тип, качество и состояние лошади, ставились на разные участки тела. Все государственные лошади метились знаком гуань «казённая» на правом плече, а название «надзора», к которому она приписана, ставилось у хвоста. Существовали клейма, содержавшие название страны, из которой происходила лошадь; клейма, обозначавшие быстроту и выносливость («летящая», «дракон», «ветер» и др.); клейма с указанием работы, для которой предназначалась лошадь. Например, слово «выпущенная» выжигалось на правой стороне морды лошади, определённой на военную или почтовую службу; слово «выданная» ставилось на правой стороне морды лошади, предоставленной частному лицу. [92] Погонщикам и стоявшим над ними чиновникам предписывалось, не допуская снижения поголовья ниже определённого уровня, заботиться о его увеличении. Строгое наказание накладывалось на должностное лицо, в списке которого лошадей оказывалось меньше, чем нужно. Тридцать ударов бамбуковой палкой составлял штраф за недостачу одной лошади. [93]

Если какая-нибудь из привезённых лошадей удостаивалась внимания начальника, ведавшего дворцовыми лошадьми, это животное отправляли с пастбища в столичный город, где приписывали к одному из загонов (сянь) или стойл (цзю), находившихся в распоряжении дворца. В зависимости от типа и качества лошадь могла быть включена в «Лошадиный загон летящих жёлтых», «Лошадиный загон благовестных и чистокровных», «Лошадиный загон драконовых свах», «Лошадиный загон таоту», «Лошадиный загон цзюэти» или в «Лошадиный загон Небесного парка». [94] Пять из этих загонов были названы в честь прославленных лошадей прошлого, память о которых сохранилась в литературе и преданиях. [95] Шестое название — «Небесный парк» — служило поэтическим обозначением парка Сына Неба, где он охотился со своими лошадьми-драконами. Экзотических рысаков могли брать из этих загонов для крупных военачальников, для императорской охоты, для церемониальных

(97/98)

шествий, для игр знати в поло и для других торжественных и величественных оказий.

Поло в начале танской эпохи или немного раньше проникло из Ирана — через Сериндию — в Китай, [96] откуда уже распространилось в Корею и Японию. Игра называлась просто «битьё мяча». [97] Играли в неё изогнутыми клюшками, концы которых имели форму полумесяца, а воротами служили сетчатые мешки. В поло играли императоры, придворные, дамы и даже учёные, и во дворце существовало специальное поле для этой игры. [98] Мы не знаем, какие лошади в танском Китае считались лучшими для поло, но источники сообщают, что в 717 г. пара лошадок для игры в поло была прислана из города Хотана. [99] Можно представить, что самые лучшие животные для этой игры доставлялись из тех стран, где увлекались поло, таких, как Туркестан и Иран. Тибетцы тоже слыли чрезвычайно искусными игроками в поло. [100]

Но и у китайцев, в свою очередь, тоже было чем поразить тибетцев. «Во времена Срединного Предка [Чжун-цзуна] в императорской резиденции был устроен пир для тибетцев и показано им представление с дрессированными лошадьми. Лошади были снаряжены и убраны шёлковыми нитями с раскраской в пять цветов, украшениями из золота, а их сёдла были увенчаны головами единорогов и крыльями фениксов. Когда играла музыка, каждая из лошадей ступала ей в такт, и весьма чутко. А когда все они достигли середины зала, музыканты преподнесли им вина. И лошади, пока пили, держали чаши в пастях. Потом они легли ничком и снова поднялись. Тибетцы были совершенно поражены». [101]

Ещё более прославленными, чем чуткие к музыкальным ритмам лошади Чжун-цзуна (начало VIII в.), считались танцующие лошади Сюань-цзуна, участвовавшие в представлениях несколькими десятилетиями позже. Эти последние числом достигали сотни и были отобраны из наиболее одаренных лошадей, присланных в качестве дани из-за рубежей Китая. Их наряжали в богатые вышивки с золотой и серебряной бахромой, а гривы украшали драгоценными камнями. Разделённые на две группы, они проделывали свои сложные телодвижения, сопровождая их кивками головы и взмахами хвоста. Танцевали они под музыку «Песни перевёрнутой чаши» (цин бэй цюй), исполняемую двумя оркестрами красивых юных музыкантов, облаченных в жёлтые одеяния с яшмовыми поясами. Они могли танцевать на скамьях, соединённых по три, и стояли как вкопанные, когда силачи поднимали эти скамьи. Вошло в обычай, чтобы эти замечательные создания выступали ежегодно в Башне Ревностного Правления (цинь чжэн лоу) в пятый день восьмой луны, в честь дня рождения императора, — на празд-

(98/99)

нествах, называвшихся «Период тысячи осеней» (цянь цю цзе). В таких торжественных выступлениях эти лошади разделяли успех с отрядом стражей в золотых доспехах, церемониальным оркестром, фокусниками-варварами, дрессированными для выступлений слонами и носорогами и с огромной толпой дворцовых девушек в богато украшенных костюмах — девушки играли на восьмиугольных «громовых барабанах». [102]

Когда Сюань-цзун был свергнут с престола, знаменитые танцующие лошади оказались рассеянными по стране. Сколько-то было отправлено Рокшаном на северо-восточную границу, некоторые несли военную службу. Но распознать их среди прочих боевых коней было легко: стоило лишь заиграть военному оркестру в лагере, как лошади начинали танцевать. [103] Лу Гуй-мэн, поэт-отшельник IX в., писал об этих лошадях Сюаньцзуна, связывая их с почти легендарными ферганскими лошадьми-драконами:

Потомки драконов пещер Юэ —

четыре сотни копыт.

В такт тихим и горделивым шагам

златой барабан гремит.

Окончилась музыка — словно бы ждут

милостей от государя,

Не смея заржать, обернулись на башню,

где повелитель сидит. [104]

«Пещеры Юэ» у Лу Гуй-мэна — это то же самое, что «Пещеры в стране Юэчжи», упоминаемые у Ли Бо, т.е. Средняя Азия. [105] Поэтому лошади-танцоры и принадлежат к числу экзотических чудес среднетанского периода.

В пуританских указах, которые издавались время от времени в царствование династии Тан (особенно на протяжении добродетельно войнолюбивых и хвастливо-напыщенных царствований), повторяющейся темой было запрещение преподносить в дар престолу очаровательные безделушки: они объявлялись никчёмными, так как не могли приносить пользу государству. К числу таких постановлений относится и запрет на подношение маленьких лошадок, подписанный в первый год правления династии [106] и отдававший предпочтение дюжим рысакам перед очаровательными конями-крошками. Тем не менее тремя годами позже Гао-цзу — тот же император, что издал упомянутый указ,— соблаговолил принять миниатюрных «лошадок *kuâ-ha» из Пэкче (в юго-западной части Корейского полуострова). [107] Величественный жест строгого благонравия, выказанный при вступлении на престол, уже, видимо, был предан забвению. Когда суровые и воинственные царствования VII в. сменились в VIII в. более мягким и более беспечным «просвещённым» царствованием Сюань-цзуна, миниатюрные лошадки наряду с

(99/100)

другими изящными редкостями с охотой принимались двором. В VIII в. они поступали из владевшего Кореей царства Силла [108] и должны были относиться к той же породе, что и лошадки из Пэкче, — к миниатюрной разновидности монгольского тарпана, которая развивалась в изоляции на острове (в данном случае на острове Чечжудо в Корейском проливе), так же как это было с известными шотландскими пони или «волшебными пони» Эланда. [109] Маленькие лошадки были знакомы китайцам ещё с I в. до н.э., когда их впрягали в экипаж вдовствующей императрицы. [110] Во II в. н.э., таких лошадок присылало в Китай центральнокорейское царство Вэй, [111] а более позднее предание отождествляло их с лошадьми героя Чжу Мэна — легендарного лучника, основавшего царство Когурё. [112] То, что все эти лошадки поступали в Китай с острова Чечжудо, где условия обитания сдерживали их рост, — только предположение. В танское время их название — *kuâ-ha — изображалось китайскими иероглифами, означающими «под плодовым деревом», а распространённое объяснение так истолковывало это название: на этих лошадках, дескать, можно было, не задев, проехать под самыми нижними ветвями плодового дерева, так они были малы. [113] Это довольно поздняя этимология, а первоначально название *kuâ-ha должно было передавать слово из какого-то языка северо-восточных соседей Китая, значение которого было утрачено и переосмыслено китайцами. [114] В XII в. это название употребляли, даже когда шла речь о маленьких лошадках с тропического юга танской империи. [115] В танскую эпоху обычно говорили, что корейские лошадки — ростом в три чи. [116] Это, конечно, фигуральное выражение — число, которым обозначалась высота всех миниатюрных существ: уже с древности оно употреблялось, например, когда речь шла о росте карликов. [117] Во всяком случае, не стоит пытаться с его помощью точно определить рост корейских лошадок. Легко представить, что использовали их при Тан точно так же, как во времена Хань: они возили повозки царственных дам, удостаивались участия в официальных шествиях и украшали собой публичные выезды изнеженных юных особ. Похоже, что именно такие кони-карлики, весело разукрашенные, возили золотую молодёжь танской столицы в пригородные сады, где во время весеннего цветения устраивались пирушки. [118]

Самыми знаменитыми из всех экзотических коней танского времени были шесть скакунов-цзюнь. Эти кони возили Тай-цзуна во все опасные походы против соперничавших с ним претендентов на китайский престол. И эти образчики совершенства известны нам как по литературе, так и по памятникам изобразительного искусства. Сам властитель в знак глубокой привязанности к ним оставил краткие описания в прозе каждого из

(100/101)

этой шестёрки (пожалуй, скорее даже их портреты) и поэтические восхваления < цзань > каждому из них. [119] Вот один из них: «Красный чыртпад — цвет его чисто-красный; ходил под седлом, когда усмиряли [Ван] Ши-чуна и [Доу] Цзянь-дэ; [120] был поражён четырьмя стрелами спереди и одной стрелой сзади. Панегирик ему такой:

Когда Чань и Цзянь [121] были ещё неспокойны,

Топор и секиру простёрло моё величество;

Багряный пот — стремительные копыта!

Голубые стяги — триумфальное возвращение!» [122]

Этот рысак был увековечен в поэзии и скульптуре. А боевой конь, ходивший под Тай-цзуном в этом же самом походе, — Жёлто-серый чалый [123] оставил совсем иной след в искусстве. После того как он погиб в корейских войнах, Тай-цзун сочинил в его честь мелодию, называвшуюся «Двойная песнь о Жёлто-сером», видимо в подражание старинной мелодии ханьского времени. [124]

Любимый императором Красный чыртпад, если судить по выражению «багряный пот», был связан (по крайней мере в воображении) с «потеющими кровью» лошадьми Ферганы. Хотя в жилах всей императорской шестёрки текла западная кровь, попали они к Тай-цзуну, судя по некоторым именам (вроде Тегинский чалый), от тюрок. [125] Прославленные изображения этих прославленных рысаков, запечатлённые в каменных рельефах по повелению императора зимой 636/37 г., [126] основывались на рисунках великого Янь Ли-бэня. После смерти Тай-цзуна эти рельефы были установлены около его Лучезарной Гробницы в Шэньси, а затем их перенесли в музеи. [127] Гривы этих каменных коней были вырезаны (т.е. завязаны) уступами-пучками, напоминая силуэтом зубцы крепостной стены, по древнему обычаю, видимо, иранского происхождения, который был широко распространён в Центральной Азии и Сибири. В Китае же этот способ украшения конской гривы вышел из моды со времён ханьских императоров. Его появление вновь при Тайцзуне не только удостоверяет высокородность и его лошадей, и самого наездника, но и свидетельствует о тюркском происхождении этих скакунов. [128] Что же касается воображаемой родословной шести скакунов-цзюнь, то она — через знаменитых коней ханьской эпохи — возводилась к восьми скакунам-цзюнь царя My из династии Чжоу, чудесные очертания которых в качестве образца для великих властителей — покорителей «варваров» ещё сохранялись тогда в старинной живописи, составлявшей одно из государственных сокровищ Тан. [129]

Десять боевых коней [130] Тай-цзуна менее известны, чем его шесть скакунов-цзюнь, хотя и относятся примерно к тому же времени. Эти редкостные и прекрасные рысаки попали к импе-

(101/102)

paтopy в Конце его жизни. Поэтому новые кони не были так тесно сплетены с судьбой Тай-цзуна, не занимали такого места в его жизни, как их предшественники — шесть скакунов, особый почёт и слава которых были заслужены в уже миновавшие дни горьких испытаний и переменчивого счастья. Новые кони были выбраны императором лично из сотни лошадей, присланных в 647 г. тюркским народом курыкан (гулигань). [131] Воспитавшие их северные табунщики — обитатели страны, изобилующей лилиями, к северу от Байкала — взрастили их жилистыми и крепкими наподобие киргизских лошадей. Они прислали табун великому правителю Китая неклеймёным, но с необычно подрезанными ушами и мечеными мордами. [132] Тай-цзун сам выбрал имена для десяти отобранных им коней. [133] Белый — Гарцующий Мороз, Серый — Сияющий Снег, Серый — Замёрзшая Капля, Серый — Рассеянный Свет, Колеблющийся, как Волна, Гнедой, Летящий на Закат Чалый, Светостремительный Красный, Жёлтый — Струящееся Золото, Лиловый — Вздыбленный Единорог, Красный — Бегущая Радуга. [134]

Хотя легко вообразить, что какие-нибудь живописцы VII в. могли запечатлеть курыканских коней для услады глаз своего господина, у нас нет сведений даже о намерении такого рода. Время Хань Ганя, самого выдающегося из всех китайских художников, писавших коней, ещё не наступило. Он жил в следующем столетии, при Сюань-цзуне, который и сам был ценителем экзотических лошадей. Хань Гань гордился тем, что его динамичные картины больше следовали живой натуре, чем традиционным изображениям царских коней. [135] Судя по тому, что можно почерпнуть из письменных источников о более ранней живописи, излюбленная дотанская манера изображения лошадей была условной и даже фантастической; необычность очертаний и цвета подчёркивала божественное происхождение царских лошадей. Хань Гань был, видимо, первым крупным китайским живописцем, который, изображая лошадей, следовал принципу бескомпромиссного реализма. Это было большим новшеством. Не следует забывать, что особое место, занимаемое лошадью по сравнению с другими иноземными домашними животными, попадавшими в Китай, определялось не только её значением для безопасности страны, но и в равной степени её родством с легендарными и сверхъестественными созданиями седой старины. В известном смысле Хань Гань своей живописью навсегда низвёл эти фантастические существа на землю. Этот китайский художник VIII в. оказался последним, кто смог увидеть небесных лошадей-драконов изумляюще правдоподобными. Натуралистическое пристрастие к экзотическому навсегда одержало верх над благоговейным почтением к символическим образам.

(102/103)

Верблюды.   ^

Одомашненная разновидность двугорбого бактрийского верблюда к началу правления танской династии уже была знакома и находила себе применение в Северном Китае по меньшей мере в течение тысячи лет. Во времена династии Хань тысячи верблюдов использовались в торговых и военных караванах, ходивших во вновь завоёванные области Сериндии. [136] В древности китайцы, когда им нужно было пополнить контингент этих полезных животных, ценившихся за надёжность при перевозке людей и товаров через пустынные плоскогорья Гоби и Тарима, [137] целиком зависели от иноземных пастушеских народов вроде сюнну. Так же было и во времена Тан, когда империя простёрлась ещё дальше в глубь Центральной Азии: нужда в верблюдах оставалась столь же острой. Чтобы удовлетворить огромные потребности империи, верблюдов, как и лошадей, приходилось добывать за рубежом. Верблюды поступали в Китай в качестве подарков престолу, как «дань», как товар и в качестве военной добычи. Посылали верблюдов танскому двору уйгуры [138] и тибетцы; [139] верблюды были доставлены с посольством от народа чуми на реке Манас [140] и от тюргешей, [141] а Хотан прислал «ветроногого дикого верблюда». [142] Верблюды, особенно у тюркских народов, всегда относились к наиболее высоко ценимым вещам, таким, как золото, серебро, девушки и рабы. [143] В народных представлениях и в поэзии верблюды рассматриваются как добродетельные и благородные животные. [144] Их можно было получить на старых караванных путях в городах-владениях бассейна реки Тарим. Гао Сянь-чжи захватил много верблюдов, наряду с другими сокровищами, в Чаче. [145] Сражающиеся верблюды были особенностью больших празднеств в Куче. [146] Киргизы также использовали верблюдов для различных состязаний. [147]

Пополнявшиеся из этих иноземных источников обширные стада верблюдов, которыми располагало китайское правительство, управлялись, как и казённые табуны лошадей, целой вереницей чиновников. Главный погонщик каждого табуна отвечал только за семьдесят верблюдов, тогда как нормальный табун лошадей состоял из ста двадцати голов. [148] Верблюдов вместе с другим крупным скотом содержали в богатых травой провинциях Гуаньнэй и Лунъю (современные Шэньси и Ганьсу). Численность государственного стада верблюдов точно неизвестна, но в 754 г. на казённых пастбищах провинции Лунъю находилось двести семьдесят девять тысяч голов крупного рогатого скота, овец и верблюдов. [149] Частные лица благородного происхождения, несомненно, тоже держали верблюдов, используя их в качестве верховых и вьючных животных, Возможно,

(103/104)

подавляющее большинство табунщиков, дрессировщиков и погонщиков верблюдов, находившихся на государственной и на частной службе, состояло из иноземцев — выходцев из Монголии, Центральной Азии и Тибета. Видимо, этим и вызвано изречение Ду Фу: «Западные парни имеют власть над верблюдами». [150] Наиболее быстроходные и надёжные верблюды, особенно белые, были приписаны к Ведомству надзора знаменитых верблюдов и использовались для чрезвычайных государственных надобностей, в частности для доставки известий о пограничных осложнениях. [151] Но этим превосходным почтовым верблюдам иногда находили применение и по менее серьёзным поводам, как об этом сообщается в рассказе о Ян Гуй-фэй — наложнице Сюань-цзуна. Монарх, как повествуется в рассказе, получив в качестве «дани» из Цзяочжи в Индокитае десять «фигурок» камфоры с острова Борнео, отдал их госпоже Ян. Она же скрытно отправила их с помощью Ведомства надзора знаменитых верблюдов на отдалённую и опасную границу Рокшану, своему любовнику (он действительно им был). [152]

Существовали в императорских конюшнях и «верблюды — летящие драконы». В конце VIII в., когда запасы зерна в столице оказались недостаточными для приготовления вина Сыну Неба, не сочли унизительным занять этих замечательных животных перевозкой риса. [153] В целом же верблюды в Китае обычно предназначались для незаурядных и чрезвычайных целей.

Однако, тесно связанные с головорезами-кочевниками, обитавшими по ту сторону границы, верблюды могли восприниматься и как животное, несущее ужас. Вначале VIII в. они упоминаются в столичной уличной песенке как «золотые верблюды с северных склонов» и олицетворяют грабителей из Монголии, вьючные животные которых нагружены богатой добычей, захваченной в танском Китае. [154] Позднее, в том же столетии, верблюды превращаются в особый символ, связанный с варварами-мятежниками, последовавшими за Рокшаном. «Они унизили две столицы и взяли за обыкновение навьючивать на своих верблюдов редкости и драгоценности из Неприкосновенной Сокровищницы, чтобы увозить их в свои тайники в пещерах и холмах Фаньяна». [155] В стихотворении Ду Фу «Плач по государеву внуку» отношение к северным предводителям и их «кораблям пустыни» нашло своё классическое выражение. В центре стихотворения — образ царевича из разорённого гнезда Сюаньцзуна, который надеется избегнуть смерти в руках людей Рокшана; поэт рассказывает ему о воцарении Су-цзуна, чья «терпеливая добродетель» получила поддержку против повстанцев у тюрок-уйгуров. Поэт утверждает, что священный дух усыпальниц императорских предков даёт непреходящую надежду на сохранение и династии и царевича:

(104/105)

Стаи белоголовых ворон собрались

на чанъаньских стенах городских,

По ночам подлетают к воротам Яньцю,

шум и гам поднимают на них.

Направляются после в жилища людей,

что-то в пышных покоях клюют,

А хозяин покоев — сановник большой,

он от варваров скрылся лихих.

Изломалась его золочёная плеть,

в спешке девять коней он загнал,

Домочадцы его — плоть и кости его —

вместе с ним убежать не смогли...

У кого возле пояса чёрный коралл,

драгоценных подвесок набор?

Просто жалко смотреть: императорский внук

на обочине плачет в пыли.

Отвечать не решается он на вопрос,

кто он родом, как имя его;

Говорит о невзгодах и муках своих,

молит взять его — хоть бы рабом:

«Пробежало, мне кажется, целых сто дней,

как скрываюсь в колючих кустах,

Неизраненной кожи кусочка теперь

не осталось на теле моём».

Императора Гао-ди царственный внук

должен быть и в несчастье велик,

Чтоб драконово семя никто не посмел

с человеком обычным сравнить.

Ныне в город шакалы и волки пришли,

а дракон — где-то в диких полях.

Хорошо, если смог императорский внук

драгоценную жизнь сохранить.

Заводить бы не стоило длинную речь,

подойдя к перекрёстку дорог,

Но измучен вконец императорский внук,

я даю ему дух перевесть:

«Ночью ветер с восточной подул стороны,

он зловоние крови донёс,

И верблюдов на улицах древних столиц,

на восточных дорогах не счесть.

Славны мощные воины северных стран,

крепко тело их, руки сильны,

Сколь они безрассудными стали сейчас —

сколь бывали надёжными встарь!

Но я слышал: Сын Неба ушел на покой

и наследнику трон уступил,

Что смирился на севере южный шаньюй —

столь премудр молодой государь.

В гневе он расцарапал лицо — в Хуамэнь

он готовится смыть свой позор,

Опасается только засад чужаков,

охраняющих каждый проход.

Пусть я плачу с тобой, императорский внук, —

в опасениях трусости нет:

Дух высокий пяти знаменитых могил

в его сердце вовек не умрёт». [156]

(105/106)

Верблюд был полезен людям не только как вьючное животное. Из его шерсти изготовляли замечательное сукно, очень мягкое, которым позже так восхищался Марко Поло. В танскую эпоху такой камлот выделывался и регулярно отсылался к императорскому двору из Хуэйчжоу (в Ганьсу) и из Фэнчжоу (в Ордосе), лежащих на северо-западной границе, близ основных источников сырья. [157]

Кроме того, верблюжье мясо шло в пищу, а горб даже считался деликатесом. Ду Фу писал о «горбе розового верблюда, возникающем из голубого котла», а Цэнь Шэнь, повествуя о застолице на пограничной заставе Цзюцюань, писал:

Дети племени цян и мальчишки ху

свою песню хором поют.

Мясо пёстрой коровы шипит над огнём,

приготовлен дикий верблюд... [158]

Варёная или жареная верблюжатина не могла быть обычным блюдом северокитайской кухни, за исключением тех мест, где были распространены сами верблюды и иноземные обычаи.

Крупный рогатый скот.   ^

Трудно поверить, чтобы крупный рогатый скот занимал сколько-нибудь важное место в перечне иноземных экзотических товаров, необходимых или желанных в танском Китае. Издревле китайцы должны были располагать многими разновидностями быков, среди которых имелись даже причудливые породы со шкурами разных мастей, специально выведенные для многочисленных жертвоприношений древним богам, — о большинстве из них в танское время вряд ли сохранились даже воспоминания. Но за всем этим многообразием стоит сравнительно простое подразделение на три крупные разновидности. Эти три изначальные породы различали во времена Тан, как различают и теперь. Крупный фармаколог VIII в. Чэнь Цан-ци называл их «жёлтые коровы», «чёрные, как ворон, коровы» и «водяные коровы» [159] (последние — это карабао или буйволы). Можно думать, что жёлтые коровы — это гибрид европейской коровы и индийского зебу. [160] Они южного происхождения и остаются наиболее характерными для Южного Китая, хотя и распространены по всей стране. За ними по значению следуют величественные карабао. Там, где распространены и жёлтые коровы, и буйволы, первые используются для вращения водяных колёс, с помощью которых орошаются поля, и для вспашки лёгких почв, вторые — на тяжёлых глинистых почвах рисовых полой. [161]

(106/107)

Во времена Тан жёлтые коровы имели наибольшее значение на острове Хайнань — дикой тогда стране, только что попавшей под власть китайской администрации. Там не было тогда ни ослов, ни лошадей, поэтому тамошние жители ездили только на жёлтых коровах, которых они седлали, взнуздывали и украшали, т.е. относились к ним так, как в других местах относятся к лошадям. [162] Чёрные быки Северного Китая до некоторой степени остаются загадкой: они, видимо, имеют примесь крови одной из диких местных дальневосточных пород, таких, как гаур или бантенг. [163] Но в любом случае крупный рогатый скот той или иной породы был распространён по всей территории танского Китая.

Китайцы с очень давних времён имели также свои карликовые породы коров вроде «волшебного скота» с острова Корво на Азорах. [164] Считается, что «просяной бык», [165] как и бык-цзю [166] царства Чжоу, был миниатюрным священным животным. [167] Другая разновидность крошечных коров, называвшихся «скот пи» или «скот под плодовым деревом» (как и карликовые лошадки из Кореи и Гуандуна), разводилась с древнейших времён в Гаоляне, к юго-западу от Гуанчжоу. [168] Указ танского Гао-цзу, изданный в конце 618 г. [169] и налагавший запрет на подношение престолу карликового скота и других крошечных существ, мог быть направлен против представления ко двору как китайских животных-пигмеев вроде описанных выше, так и, возможно, иноземных, таких, как красивые маленькие бенгальские гинеи. [170]

Среди жителей танского Китая ходили рассказы о быках чужеземных стран, иногда красочные, иногда весьма прозаические. Так, они знали, что рыжеволосые и белолицые киргизы, отказываясь возводить свой род к волкам, как это делали другие тюрки, заявляли, что они происходят от спаривания бога с коровой в горной пещере. [171] Но к какой породе принадлежала эта прародительница и похожа ли на неё та разновидность домашнего рогатого скота, которую разводят киргизы, [172] об этом не сообщается. Китайцы знали также, что жители Кучи проводят обрядовые бои между боевыми быками (равно как и конями и верблюдами) во время своих празднований Нового года. Исход этих ритуальных состязаний используют как прогноз — увеличатся или уменьшатся в наступающем году их стада. [173] Но ни один из авторов не отмечает, что эти доблестные быки попадали в Китай. Нет никаких сообщений и о том, что китайские путешественники хотя бы видели исполинского дикого быка Центральной Азии — быка с белой шерстью, расстояние между рогами которого составляло целых десять чи, — несмотря на то, что о его существовании имеются вполне авторитетные свидетельства. [174]

(107/108)

На деле трудно сказать что-нибудь определённое об особенностях даже тех быков и коров, тысячи которых были присланы танскому государству в 628 г. тюркским каганом, хотя увидеть их было несложно. [175] Что же касается стад «скота», пригнанных правителями племени туюйхунь [176] и тибетцев, [177] можно полагать, что это должны были быть яки — единственный вид скота, о котором сообщается в перечне домашних животных этих народов в ту эпоху. [178] Если говорить точнее, это были зобо — гибридные потомки яка-самца и самки зебу. Крупный чёрно-коричневый дикий як и схожий с ним его полуприрученный родич (но несколько меньший по размерам, чем дикий як) хорошо чувствовали себя только в холодной атмосфере альпийских горных массивов. Лишь лохматые маленькие полукровки зобо (они бывают различных мастей) могли переносить гнетущую обстановку низин. [179]

Из окрестностей большого голубого озера Кукунор, [180] родины племен туюйхунь, богатой попугаями и полезными металлами, с начала VI в. поступали в качестве «дани» яки, названные вполне определённо, а также подношения знаменитых местных серых жеребят. Тибетцы, требовавшие от своих гостей, чтобы те для большого пира забивали своих собственных яков, [181] также изредка присылали в начале VIII в. китайскому двору яков. [182] Мне представляется, что эти единичные животные были не послушными маленькими зобо, а их дикими и гордыми предками, [183] которых посылали, чтобы удивить искушённых жителей столицы.

В изображениях яка в китайской литературе не нашёл отражения опасный нрав его дикой разновидности. Ду Фу писал:

Когда заросли тёмно-зелёной травы

погибают, спалённые сушью,

То неверной ногою небесный скакун

вслед за яками еле бредёт;

Для способных и мудрых с древнейших времён

уготована скудная доля,

А нарушивший верность иль злобный юнец

титул хоу всегда обретёт. [184]

В этих строках благородные кони божественных кровей показаны изнурёнными засухой и голодом (что символизирует скудость духовной пищи, питавшей праведных людей в те трудные времена); им остаётся только тащиться заодно с простыми зобо, изображёнными как тупоумные, неуклюжие существа (они олицетворяют людей с подобными же чертами).

Ещё с древних времён, когда варвары, помахивая мухогонками из хвостов яков, принимали гостей своего царя, [185] на равнинах Китая хвосты яков оказались крайне необходимыми

(108/109)

для знамён и штандартов, для украшений шляп и повозок знати. [186] При танских правителях эти хвосты посылали в качестве ежегодной постоянной дани западные города провинции Сычуань, где большие горные хребты поднимались к высокогорным равнинам Тибета. [187] Это были пушистые хвосты зобо, но подобные же хвосты были и у индийских човри. [188] В Китае, уже доставленные во дворец, эти хвосты должны были в конечном счёте оказаться на заботливом попечении «надзирателя повозок», отвечавшего за экипажи дам императорского сераля и за дорогих животных, которых впрягали в эти экипажи: «Он ведает повозками и фаэтонами, и зонтами и веерами для них, и вещами для украшения, перьями и хвостами яков, которые он должен выставлять на солнце в подобающее время года». [189]

Овцы и козы.   ^

Молва о многих удивительных породах чужеземных овец (или, может быть, коз, поскольку эти животные рассматривались китайцами вместе, что, надо признать, вполне оправданно) достигала пределов Тан. Пожалуй, самым поразительным был рассказ о «землерождённых овцах» Рима: «Ягнята той породы овец рождаются из земли. Жители страны ожидают, пока не покажутся побеги, и затем возводят стену, с помощью которой предохраняют их от поедания дикими зверями. Но пуповины их прикреплены к земле, и, если их обрезать, ягнята подохли бы. Однако если люди в доспехах, чтобы перепугать их, ударяя в барабаны, пригонят туда своих лошадей, то ягнята, завидев их, закричат от страха, отчего пуповины отделяются, и те могут отправляться на поиски воды и травы». [190]

Один исследователь стремился видеть в этом рассказе отражение мифа об аргонавтах (люди в доспехах) и золотом руне, но приведённая история перепутана с другой — о раковинах мидий (к ней мы ещё вернемся ниже), в которой с этими моллюсками воюют раки (им-то и соответствуют в рассказе об овцах, рождающихся из земли, люди в доспехах), сокращая их век. «Землерождённые овцы» — это отчасти также и «овцы-растения», т.е. хлопчатник, дающий растительную «шерсть». [191] В Китае рассказывали также о том, что в Самарканде выращивают овец с огромным тяжёлым хвостом, весящим целых десять цзиней. [192] И такие овцы — не миф; это курдючная порода, распространённая в Бухаре и в степях Казахстана, молодняк которой даёт знаменитые астраханские смушки — каракуль. Отсюда такие овцы очень рано распространились в Персию и Сирию. [193]

Дикая овца голубоватой масти с хвостом «цвета зимородка» упомянута в связи с Капишей. Должно быть, речь идёт об опре-

(109/110)

делённой разновидности крупного бхарала, или «голубого барана», с причудливо закрученными рогами. [194] Это изящное животное, серо-голубая окраска которого позволяла ему оставаться незаметным на фоне голых скал высокогорья, странствовало по горам, на высоте десяти тысяч футов и выше, от Белуджистана через горы Куньлунь к пределам Китая. [195]

Трудно идентифицировать гигантскую овцу, разводимую, как об этом сообщает знаменитый путешественник Сюань-цзан, крестьянами высокого в горах снежного Памира. [196]

Один тюркский князь преподнёс китайскому императору в 626 г. наряду с огромным табуном лошадей десять тысяч овец, однако этот дар не был принят; можно полагать, что политические соображения здесь были ни при чём: китайцы в этот период не испытывали большой нужды в овцах и ввозили их в страну в очень небольшом количестве. Коз в Китае знали с древнейших времён, а иметь дело с овцами более подобало вонючим кочевникам. Можно предположить, что отвергнутые овцы тюрок принадлежали к курдючной вислоухой породе, характерной для Центральной Азии и Сибири и хорошо известной в Китае. [197]

Ослы, мулы и онагры.   ^

Осёл, как и верблюд, появляется в поле зрения китайцев только в конце древнейшего периода (т.е. на закате династии Чжоу), медленно и постепенно распространившись из Северной Африки — своей первоначальной родины. Но для людей танской эпохи, тысячелетие спустя, он уже был местным домашним животным, которое не казалось удивительным и, очевидно, не было предметом ввоза, если не принимать в расчёт осла в пятьдесят чи высотою; по сообщению источника, в целом достоверного, животное было прислано в 654 г. тибетцами вместе с сотней лошадей. [198] Этот гигантский экземпляр, видимо, был рождён преувеличенными слухами или ошибкой переписчика, если в данном случае к действительному событию не оказался приплетённым какой-то миф. Фармаколог Чэнь Цан-ци рассказывает наряду с морскими конями и морскими коровами и о «морских ослах», шерсть которых встаёт дыбом, когда они чувствуют морской ветер. Но мне неизвестно, рассказ какого путешественника он слышал. Может быть, он имеет в виду какое-то существо с далёких морей, шерсть которого не смачивалась водой, как у морского слона или морской выдры. [199]

Появление в Китае мулов (как и ослов — их прародителей по отцовской линии) произошло уже в послеархаический период — возможно, даже близко к ханьской эпохе, но к танскому времени они были уже настолько распространены, что в одной

(110/111)

провинции, испытывавшей недостаток в лошадях, оказалось возможным посадить на мулов целое войско. [200]

Близким родственником осла и мула являлось копытное животное, знакомое китайцам только по экземплярам, привозившимся в VIII в. в знак покорности с далёкого Запада. Эти необычные существа назывались лоу, что отражает лингвистическую близость к китайским названиям осла (лу) и мула (ло). Китайские лексикографы затруднялись в определении этих животных, которых в 720 г. прислали из Тохаристана, [201] а в 734 г. из Персии [202] — страны, где, как передавали, они водятся в большом количестве. [203] Одни говорили, что они относятся к какой-то породе лошадей, другие — что это разновидность осла, но в действительности это должны были быть почти не поддающиеся приручению онагры — как их неправильно называют, «дикие ослы» Туркестана, Персии и Ближнего Востока, родственные чигетаям Центральной Азии и Монголии, а также тибетским кянам (куланам). [204]

Собаки.   ^

Принято считать, что все разновидности домашних собак происходят от пяти древних видов. [205] Некоторые из этих первоначальных видов имеют потомков среди собак Китая. Чжоу (чао-чао), например, происходят от такого исходного типа, как шпиц, многочисленные разновидности потомков которого распространены среди ненцев и тунгусских племён и даже в тропических странах Индонезии. [206] Борзая, очень древняя порода собак, изображена на каменных рельефах ханьской династии, а её прародители, вероятно, попали в Китай из Египта ещё в незапамятные времена. [207] Наиболее популярен был в древнем Китае курносый мастиф с хвостом, закрученным на спину, родословная которого восходит к тибетскому волку (Canis niger); от него пошли также ассирийские собаки, римские molossus, сенбернары, ньюфаундленды, бульдоги, а также миниатюрные китайские породы, такие, как мопс. [208] Сам великий Янь Ли-бэнь рисовал мастифа, привезённого в качестве дани в VII в., — видимо, это было подношение Тибета, родины этой породы. [209]

Народы Туркестана также присылали в Китай собак: Самарканд — в 713 г. [210] и затем в 724 г., [211] Куча — в 721 г. [212] Хотя нам и неизвестно ничего определённого об этих собаках, очевидно, это были охотничьи собаки, пользовавшиеся большим спросом среди китайских придворных. Если это так, они должны были попасть на императорские псарни при дворце в Чанъани. [213] Были и совершенно бесполезные диковины вроде двухголовой собаки — уродца от рождения, присланного ко двору императрицы У в 697 г. [214]

(111/112)

Порода пятнистых собак, попавших в Китай из Ирана; называлась здесь просто «персидской», но её родословная остаётся загадкой. [215] Собаки, известные под этим названием в VI в., были крупными и злобными псами, способными убивать и пожирать людей. [216] По-видимому, такими же были и пятнистые собаки танского времени.

Другая порода, ввозившаяся из Западной Азии во времена танской династии, — «собаки Хрома» (т.е. «римские собаки»), [217] впервые появилась в Китае в начале VII в. как подношение владетеля Гаочана (Ходжо). Вот как об этом сообщалось:

«Он преподнёс собак, кобеля и суку, в шесть цуней высотою, а длиною в один чи или около того. Они были очень умными. Они умели править лошадьми с помощью вожжей и носить в зубах свечи. Говорили, что вырастили их в стране Хром». [218]

О наружности этих миниатюрных животных ничего определённого сказать нельзя, но высказывалось предположение, что были они не чем иным, как типичными болонками древней мальтийской породы, [219] что весьма вероятно. Эти одушевлённые игрушки, определённо относящиеся к породе шпицев, с лохматой шерстью и с заострёнными мордочками, были любимцами и греческих гетер, и римских матрон. [220] Их порода оказалась поразительно устойчивой, а белошёрстная её разновидность существует и в наши дни. И, может быть, именно такие собаки изображались в живописи сунского периода, хотя до конца быть уверенным в таком отождествлении трудно. [221] В самом деле, никто не может сказать, дала ли вообще пара собачек, присланных из Ходжо, какое-то потомство в Китае; но не исключено, что другие, похожие на них собаки, попадая на Дальний Восток, продолжали породу. Напомним такой рассказ о Сюань-цзуне и его возлюбленной супруге:

«Однажды в летний день его величество, играя в го с наследником трона, приказал Хэ Хуай-чжи побренчать что-нибудь на цине. Драгоценная Супруга следила за игрой, стоя возле игральной доски. В тот момент, когда его величество был близок к проигрышу нескольких фигур, Драгоценная Супруга выпустила из-за сиденья собачку-игрушку из самаркандской страны. И тут собачка-игрушка вскочила на доску и смешала все фигуры на доске. Его величество был чрезвычайно доволен». [222]

Героиней этой дипломатической операции была, вероятно, римская собака. Её же можно встретить (правда, без каких-либо указаний на происхождение) и в словах песни, написанной безымянным танским поэтом на мелодию «Опьянённый отпрыск знатного дома». [223] В сцене рассказывается о ветренице (возможно, о куртизанке), ожидающей прибытия молодого господина:

За воротами дома

заливается лаем собачка,

(112/113)

Понимаю я сразу —

это Сяо почтенный явился.

Я, чулки не поправив,

по душистым ступеням спускаюсь, —

Только недруг мой милый

за сегодняшний вечер напился. [224]

Китайские иероглифы, которые я в приведённых строках переводил как «собака-игрушка», связаны со значением «карликовый» [225] и, таким образом, не содержит географических данных о происхождении этого создания. Доставка из Самарканда собачки, принадлежавшей Драгоценной Супруге Ян, как бы указывает в сторону Рима (и далее на Мальту [226]); трудно утверждать с уверенностью, что таково было происхождение и того мопса, что в песне оповещает о прибытии господина Сяо, но некоторые исследователи полагают, что все собаки, называвшиеся «собака-игрушка», были «римского» происхождения. В любом случае современные курносые китайские комнатные собачки не обнаруживают сейчас мальтийских кровей, хотя, возможно, их следы сохранились, но не видны нам. [227] Иноземные или китайские, но эти маленькие баловни были излюбленными героями поэзии (или метафорических выражений в стихах) начиная с танской эпохи и до XVII в. [228]

(/388)

К главе III. Домашние животные (с. 87-113).

[1] ТШ, 36, 3718г.

[2] ТШ, 50, 3752г; де Ротур 1948, с. 884.

[3] Они были распределены между Цичжоу, Биньчжоу, Цзинчжоу и Нинчжоу (ТШ, 50, 3753а; де Ротур 1948, с. 887). Об управлении этими пастбищами см.: Масперо 1953, с. 88-92.

[4] Шефер 1950, с. 182.

[5] Например, в 651 г. Гао-цзун повелел, чтобы впредь ему не представляли в качестве приношений собак, лошадей, ястребов и соколов. Таким образом, осуждалась охота как занятие легкомысленное (ТШ, 4, 3638в).

[6] ЦТШ, 199б, 3617г — 3618а.

[7] ТХЯ, 72, 1306. «Черногривый» — это перевод китайского ло. Словом «серый» переводится китайское цун. См. комментарии Дуаня к «Шовэнь».

[8] ЦТШ, 3, 3070а.

[9] ТШ, 4, 3639в.

[10] Эркес 1940, с. 43.

[11] Ба цзюнь.

(388/389)

[12] Лю Цзун-юань. Гуань ба цзюнь ту шо < «Пояснения к картине „Обозрение восьми скакунов”» >. — ХДСШЦ, 16, 67-68.

[13] Цзюнь гу и лун мэй — два эпитета, постоянно прилагавшихся к «небесным коням».

[14] Ли Бо. Тянь ма гэ < «Песнь о небесных конях» >. — ЛТБВЦ, 3, 5а. Пещеры юэчжи — это юэчжи ку; выражение создано поэтом, но в основе его более общепринятое словосочетание юэ ку «убежище луны» — метафорическое название далекого Запада. Последнее название встречается в стихотворении Лу Гуй-мэна, которое приводится ниже < см. с. 99 >.

[15] Уэйли 1955, с. 100.

[16] Бил 1885, т. I, с. 20.

[17] Они были изображены на иранском серебряном сосуде, сохранившемся в Японии (Исида Микиносукэ 1942, с. 186). Крылатые кони в каменной скульптуре близ больших погребальных холмов в Китае должны быть такого же иранского типа.

[18] ЦСЦ, 5а.

[19] Б. Шварц высказал предположение, что этот кровавый пот вызывали паразиты Parafiliaria multipapillosa (Дабc 1944, с. 132-135; Уэйли 1955, с. 102). «Потеющие кровью» кони Мидии упоминаются Геродотом (см.: Дабс 1944, с. 135). Ниссейские лошади отличались своей величиной; к тому же для более маленьких мидийских коней была характерна и необычная форма головы. См.: Андерсон 1961, с. 127.

[20] Уэйли 1955, с. 96.

[21] Йеттс 1934, с. 242. X. Ферналд (Ферналд 1959) утверждает, что первыми западными лошадьми, полученными китайцами, были усуньские кони — очевидно, помесь между бактрийскими конями и степными лошадками; они же изображены с крыльями на ханьских изразцах. Они-то и были первыми «небесными конями»; ферганские же попали в Китай позже.

[22] Уэйли 1955, с. 96, 101-102. Он сравнивает их с рыжими конями в масках, которые были найдены сохранившимися в слое вечной мерзлоты в Пазырыке.

[23] Эгами 1951, с. 94 и сл. Н. Эгами считает, что кони из Ферганы, «потеющие кровью»,— те же лошади цзюэти, которых держали в ханьскую эпоху хунны; он предполагает, что название цзюэти родственно монгольскому *külütei «потеющий».

[24] Лидекер 1912, с. 148. < Отождествление Сырдарьи с Оксом — явная ошибка, содержавшаяся в приведённой Э. Шефером цитате, — в русском переводе опущено. >

[25] Дабс 1944, с. 133.

[26] Вергилий. Георгики, III, 87 («At duplex agitur per lumbos spina»). См.: Андерсон 1961, с. 26.

[27] ТХЯ, 72, 1306.

[28] ТШ, 221б, 4155а.

[29] ЦИЛ, 3, 6б. Ср. форму *źiәp-b’i^wat с зубным первого слога, ассимилировавшим начальный губной звук второго слога. Это же произошло с именем одного из «шести скакунов-цзюнь» Тай-цзуна (см. с. 101). Ё. Харада (Xарада 1944, с. 389) воспринимает это как передачу иранского аспа, что невозможно. Р.Н. Фрай сообщил мне, что это слово — согдийская форма со значением «четвероногое», употреблявшаяся в более узком значении «лошадь», которая, видимо, произносилась čәrθpāδ и дошла до Китая как čirpāδ; отсюда китайская транскрипция и принятое в этой книге написание.

[30] В 741 г. (ЦФЮГ, 971, 13а). Топоним Фергана здесь передан как *b’uât-γân-nâ.

(389/390)

[31] Так же как существовал и другой кот, названный по имени лошади «сине-седой серый» — цин-цун (ЮЯЦЦ, 8, 242).

[32] Андерсон 1943, с. 29. У. Йеттс (1934, с. 237) указывает не без оснований, что эти лошади, с их характерными высокими холками, представлены и на гадательных костях периода Шан.

[33] Лидекер 1912, с. 71-72; Эгами 1951, с. 104-105. Н. Эгами предлагает такое отождествление для китайского названия таоту древних хуннов.

[34] «Последние прибежища» 1956, с. 212.

[35] Лидекер 1912, с. 107. Возможно, термин «арабский» слишком неточен. Некоторые полагают, что современные породы восходят к лошади Пржевальского и к коням ливийской породы (Йеттс 1934, с. 251). < В европейской литературе (и вообще в Европе) широко распространено искажённое представление о чистоте и благородстве коней арабской породы: далеко не все замечательные лошади, которыми пользовались арабы и через которых они попадали в Европу, были действительно арабских кровей. См.: *Витт 1952. >

[36] Лидекер 1912, с. 107-108.

[37] Эркес 1940, с. 34, 41-44.

[38] ЦФЮГ, 970, 14б. Б. Лауфер думал, что такие «дикие лошади» были полуприрученными, что они были обучены ходить под седлом, но содержались не в конюшнях, а на покрытых травой равнинах. См.: Лауфер 1916, с. 371.

[39] ЦФЮГ, 971, 5а. Этот вид поступал из Даньчжоу, что отмечают и другие источники.

[40] ТШ, 42, 3730а; Coyэрби 1937, с. 284. Лошадь Шу, о которой здесь упоминается, относили к племени туюйхунь (IV в. н.э.); ЦШ, 97, 1336в. Пони из современного Южного Китая, описанный у Р. Лидекера (1912, с. 109-110), очевидно, такой же или близкий к ней. См.: Филлипc — Джонсон — Майер 1945, с. 22, где приведена фотография современного сычуаньского пони. Эта и другие низкорослые южнокитайские лошадки «более мускулисты, чем монгольские лошади; шея у них развита сильнее, а постановка головы более высокая... Эти животные имеют уверенную поступь и легко приспосабливаются к езде вверх и вниз по каменистым тропам, столь обычным для района Чунцина» (Филлипс — Джонсон — Майер 1945, с. 21).

[41] Лю ху. ТШ, 91, 3899а. < В английском тексте — Шесть племён западных варваров». О «Шести округах ху» см.: *Кляшторный 1964, с. 94-98 (с библиографией вопроса). >

[42] Соуэрби 1937, с. 283.

[43] Пельо 1959, с. 135. У П. Пельо в переводе этого китайского названия стоит «пегий» (piebald) для слова, которое здесь переведено «пятнистый».

[44] ТШ, 217б, 4143б.

[45] ЮЯЦЦ, 10, 78.

[46] ЦФЮГ, 970, 18а. Они вполне уместно названы лян ма. Лян имеет ещё одно важное значение — «родовитый».

[47] Мохэ — это древнекитайское *muât-γât, которое, видимо, должно читаться *marghat. Они являлись «тюркским» племенем. Впрочем, некоторые из них были тунгусами, иногда отождествлявшимися (с помощью метатезы) с народом мукри, который упоминается у Феофилакта Симокатты < кн. VII, 12; русский перевод, с. 160 >.

[48] Два табуна, по тридцать голов каждый, были доставлены в 730 г. (ЦФЮГ, 971, 86).

[49] Они, как и си, должны относиться к числу монгольских племён.

[50] Точно не обозначенное количество зимой 747/48 г. и гурт из пятидесяти голов — зимой 836/37 г. (ЦФЮГ, 971, 16б; ТХЯ, 96, 1722).

(390/391)

[51] ЦФЮГ, 972, 7а; ЦТШ, 199б, 3619б. В ТХЯ (96, 1308) сказано, что эти лошади превосходили киданьских.

[52] В 619 г. (ТХЯ, 96, 1717); в 623 г. (ЦТШ, 1996, 3618г); в 719 г. (ЦФЮГ, 971, 3б); в 724-725 гг. (ЦФЮГ, 971, 6а); в 730 г. (ЦФЮГ, 971, 8б). В ТХЯ (72, 1308) сказано, что они меньше тюркских лошадей и привычны к езде по густым лесам.

[53] ТХЯ, 72, 1306; Эгами 1951, с. 108.

[54] ТШ, 78, 3872б.

[55] ЦФЮГ, 999, 18б.

[56] Крупный сиртардушский табун уже упоминался выше. От токуз-огузов (цзюсин) лошади поступали в 747 и 748 гг. См.: ЦФЮГ, 971, 16а, 16б. Засвидетельствованы посольства от «тюрок» с лошадьми, количество которых часто исчислялось тысячами: в 626 г. (но лошади были отвергнуты; ЦФЮГ, 970, 5б); в 628 г. (ЦФЮГ, 970, 6а); в 704 г. (лошади названы отборными; ЦФЮГ, 970, 18б); в 717 г. (ЦФЮГ, 971, 2б); в 727 г. (ЦФЮГ, 971, 7б); в 731-732 гг. (ЦФЮГ, 999, 18б).

[57] ТШ, 50, 3753а; де Ротур 1948, с. 898.

[58] ТШ, 51, 3754а; Балаш 1932, с. 53; Г. Леви 1951, с. 89.

[59] ЦФЮГ, 999, 25а; ЦЧТЦ, 224, 19а.

[60] ТШ, 50, 3753а; ТШ, 51, 3754а; ЦФЮГ, 972, 7б; ЦФЮГ, 999, 25а-26а; Балаш 1932, с. 53.

[61] ЦФЮГ, 999, 25а.

[62] Засвидетельствовано в китайской передаче как *kien-kuәn или *kiet-kuәt, что должно соответствовать алтайскому названию, близкому к *kirkon / kirkot.

[63] ТХЯ, 100, 1785. Речь идёт о посольстве 843 г.

[64] В 676 г. (ЦТШ, 5, 3074б; ЦФЮГ, 970, 16б); в 724-725 гг. (ЦФЮГ, 971, 6а); в 747 г. (ЦФЮГ, 971, 16а); в 747-748 гг. (ЦФЮГ, 971, 16б).

[65] От западных тюрок в 622 г. (ЦФЮГ, 970, 4б); в 627 г. (ЦТШ, 194б, 3599в); в 635 г. (ЦТШ, 194б, 3599г). От толосов в 642 г. (ЦТШ, 199б, 3617г). От тюргешей в 717 г. (ЦФЮГ, 971, 2б); в 726 г. (ЦФЮГ, 971, 6б); в 744 г. (ЦФЮГ, 971, 14б). От племени чумул в 721 г. (ЦФЮГ, 971, 4б). Посольство западных тюрок в 627 г. доставило 5 тысяч лошадей.

[66] В 624 г. (ТХЯ, 99, 1774); в 724 г. (ЦФЮГ, 971, 5б); в 744 г. (ЦФЮГ, 971, 14б); в 750 г. (ЦФЮГ, 971, 17б).

[67] В 726 г. (ЦФЮГ, 971, 7а); в 727 г. (ЦФЮГ, 971, 7б); в 750 г. (ЦФЮГ, 971, 17б).

[68] В 741 г. (ЦФЮГ, 971, 13а).

[69] В 681 г. (ЦФЮГ, 970, 17а); в 720 г. (ЦФЮГ, 971, 4а; ТХЯ, 99, 1773); в 744 г. (ЦФЮГ, 971, 14б); в 748 г. (ЦФЮГ, 971, 17а).

[70] В 746 г. (ЦФЮГ, 971, 15б); в 747 г. (ЦФЮГ, 971, 16а).

[71] В 744 г. (ЦФЮГ, 971, 14б).

[72] В 744 г. (ЦФЮГ, 971, 14б).

[73] В 744 г. (ЦФЮГ, 971, 14б).

[74] В 729 г. (ЦФЮГ, 971, 8а); в 733 г. (ЦФЮГ, 971, 9б); в 746 г. (ЦФЮГ, 971, 15б); в 750 г. (ЦФЮГ, 971, 17б). Макдиси отмечает вывоз лошадей из Хутталя (Бартольд 1958, с. 236 < *Бартольд 1963, с. 295 >).

[75] ЦФЮГ, 970, 14а.

[76] ЦТШ, 4, 3075в.

[77] В 817 г. (ЦФЮГ, 972, 7б; ТХЯ, 97, 1737); в 827 г. (ЦФЮГ, 972, 8б); в 836 г. (ТХЯ, 97, 1739); в 837 г. (ТХЯ, 97, 1739).

[78] В 631 г. (ЦФЮГ, 970, 7а); в 676 г. (ЦФЮГ, 970, 16б; ЦТШ, 5, 3074а); в 721 г. (ЦФЮГ, 971, 4б).

[79] В 742 г. и, видимо, после этого. ТШ, 110, 3933в.

[80] ЦФЮГ, 970, 17а.

(391/392)

[81] В 724 г. (ЦФЮГ, 971, 5б); в 744 г. (ЦФЮГ, 971, 14б); в 753-754 гг. (ЦФЮГ, 971, 19б).

[82] ЦФЮГ, 970, 8а; ЦТШ, 198, 3614а. Тюрки называли китайского Сына Неба, в частности Тай-цзуна, Небесным Каганом (Исида Мининосукэ 1942, с. 5 и 20). Другими западными странами, от которых китайцы получали лошадей, были Джагуда (в 744 г. — ЦФЮГ, 971, 14б), Шигнан (в 724 или 725 г. — ЦФЮГ, 971, 5б и 6б), «Кэханьна» (искажение одного иероглифа в названии Ферганы или Чаганиана; в 733 г. — ЦФЮГ, 971, 9б), Суселифаулань (в 748 г. — ЦФЮГ, 971, 17а) и Табаристан (в 746 г. — ЦФЮГ, 971, 15б).

[83] ЦТШ, 197, 3611б; ТХЯ, 99, 1764. О других экзотических породах см.: ТХЯ, 72, 1305-1308.

[84] ТШ, 50, 3753а; де Ротур 1948, с. 895; Пуллибланк 1955, с. 106.

[85] ЦТШ, 194а, 3599б; ЦЧТЦ, 213, 5б-6а. Существовало три пограничных города, называвшихся «Обнесённые стеной города для приведения к покорности» (шоусян-чэн). Тот, что был на западе, находился в Линчжоу, у оконечности Ордоса. Он также находился в ведении «войска Северной стороны» (шофан-цзюнь).

[86] ЦФЮГ, 971, 16б.

[87] ЦЧТЦ, 213, 14б.

[88] ЦТШ, 198, 3612а.

[89] Там же.

[90] Один человек назначался также на десять коров; верблюдов, ослов, мулов приходилось по шесть голов на погонщика. Но он же мог ведать гуртом в семьдесят овец (ТЛД, 22, 30а).

[91] Масперо 1953, с. 92, 113-149; Ян 1955, с. 150.

[92] ТХЯ, 72, 1305; ТЛД, 17, 24б-25а, 28а-28б; Масперо 1953, с. 88-89.

[93] Масперо 1953, с. 89.

[94] ТШ, 50, 3753а; де Ротур 1948, с. 886.

[95] Летящая Жёлтая (по «Хуайнань-цзы») считалась лошадью богов, Благовестная и Чистокровная (чжи-лян) — легендарная лошадь в яблоках (комментарий к «Шань-хай цзину»). О Драконовой Свахе и о лошади таоту (древний тарпан?) и цзюэти (древние кони, «потеющие кровью»?) уже шла речь выше.

[96] Сян 1933, с. 74. Таково общепринятое мнение. Тан Хао, однако, утверждает, что эта игра была изобретена в Китае примерно в начале II в. н.э. и распространилась на запад до Ирана, где затем была развита при Сасанидах, а после этого снова разошлась по всей Восточной Азии. Его доказательства — в основном упоминания в стихотворении Цао Чжи о спортивном поле, где играли верхом на конях, — весьма неубедительны (Тан 1957, с. 2-7).

[97] Да цю или цзи цюй. Сян Да выводит китайское цю (*g’iəu) из персидского гуй Тан Хао принимает прямо противоположный порядок заимствования.

[98] Сян 1933, с. 74-79.

[99] ЦФЮГ, 971, 2б.

[100] Сян 1933, с. 76.

[101] ЦЛВГЦ.

[102] ТШ, 22, 3677б-в; МХЦЛ в ТДЦШ, 4, 8а-9а. Полный перевод рассказа о танцующих лошадях и их горестном конце см.: Уэйли 1952, с. 181-183. См. также: Бакстер 1953, с. 121-122.

[103] МХЦЛ в ТДЦШ, 4, 9а.

[104] < Лу Гуй-мэн. Танцующие лошади >. — ФЛСШВЦ, 12, 15а-15б.

[105] См. выше, примеч. 14.

[106] ХШ, I, 3634г. Запреты, подобные этим, характерны для начального периода правления тех танских императоров, предшественники кото-

(392/393)

рых отличались пылкостью характера и распущенностью. Так было при Тай-цзу (он правил после суйского императора Ян-ди), при Гао-цзуне (он наследовал Тай-цзуну), при Чжун-цзуне (он был преемником императрицы У), при Су-цзуне (он наследовал Сюань-цзуну) и при Дэ-цзуне (правил после Дай-цзуна) — «маятник» весьма показательный.

[107] ЦТШ, 199а, 3616а; ЦФЮГ, 970, 4б.

[108] Одна лошадь *kuâ-ha — в 723 г. и ещё две — в 724 г. (ЦФЮГ, 971, 5а; ТХЯ, 95, 1912). Две маленькие лошади в 734 г. (ЦФЮГ, 971, 10б). Народ туюйхунь также разводил маленьких лошадей (ТШ, 221а, 4156г), но нет записей о том, что их привозили в танский Китай.

[109] Лидекер 1912, с. 110; Лауфер 1913, с. 339-340; Ситуэлл 1953, с. 77-78.

[110] ХШ, 68, 0529а. В их названии л следую Чжан Яню, историку III в., которого цитирует Янь Ши-гу в своём комментарии. В тексте говорится только о маленьких лошадях. Лошадки же *kuâ-ha появились лишь в следующем столетии.

[111] ХХШ, 115, 0897а; СГЧ (Вэй), 30, 1005б.

[112] БШ, 94, 3033б.

[113] Так пишут Ли Сянь, танский толкователь, и многие другие (ХХШ, 115, 0897а).

[114] Лауфер 1913, с. 359; ЛШ, 116, 5851б. Б. Лауфер (1916, с. 375) писал, что он безуспешно пытался найти корейское слово, от которого могло бы происходить это название.

[115] ГХЮХЧ, 16а. Фань Чэн-да говорит, что название *kuâ-ha было дано маленьким упряжным лошадкам, которых разводили для императора, и что самая высокая из них, доставленная с реки Лун в Дэцине (в провинции Гуандун), была меньше трёх чи ростом. Лучшие из этих пони имели двугорбый хребет, как у древних «небесных коней», что могло бы указывать на присутствие среди их предков арабских лошадей. Их посылали в качестве дани от этой области ещё во времена Мин (Лауфер 1916, с. 375).

[116] БШ, 94, 3033б; комментарии к ХХШ, 115, 0897а.

[117] См. выше, с. 74.

[118] КЮТБИШ в ТДЦШ, 3, 49б; Исида Микиносукэ 1942, с. 9. Здесь же приведены сведения о том, что японский учёный Мацумото Эйити отметил такую сценку, приспособленную к буддийской тематике, в Дуньхуане. К сожалению, мне осталась недоступной работа самого Мацумото Ёити (Тонко-э но кэнкю, табл. 78а-б).

[119] «Лю ма ту цзань» в ЦТВ, 10, 20а-21а.

[120] Соперники Тай-цзуна в борьбе за престол.

[121] Реки около Лояна.

[122] Существует также другой английский перевод кроме перевода Э. Шефера. Ср.: Фитцджеральд 1933, табл. 3.

[123] Хуан-цун пяо.

[124] Хуан-цун де-цюй. ТШ, 21, 3676г. В древности существовала пьеса для флейты, называвшаяся «Песнь о Жёлто-сером».

[125] Тэлэ вместо тэцзинь. См.: Xарада 1944, с. 389.

[126] ЦФЮГ, 42, 12а-12б.

[127] Лучезарная Гробница — чжаолин. Два изображения находятся теперь в музее при Пенсильванском университете, четыре — в Сианьфу, в Провинциальном музее (Ферналд 1935; Ферналд 1942, с. 19-20, 26; Xарада 1944, с. 385-397). Императорские восхваления цзань были некогда вырезаны рядом с изображениями рукой каллиграфа Оуян Сюня, но теперь уже разрушились. А. Уэйли (1923, с. 117-118) верно подметил, что скульптурная фигура человека, который вынимает стрелу из груди скакуна, — это изображение не слуги-варвара, как полагали ранее,

(393/394)

а генерала Цю Син-гуна, одетого в «тюркский» военный наряд, обычный в те времена в китайском войске.

[128] Мэнхен-Хелфен 1957, с. 119-138.

[129] Сопер 1951, с. 73-74.

[130] Ши цзи.

[131] ЦТШ, 3, 3070б; ЦФЮГ, 970, 12б.

[132] ТШ, 217б, 4143а; ЦТШ, 3, 3070б; ЦТШ, 199б, 3618б; ЮЯЦЦ, 1, 1; ТХЯ, 72, 1305.

[133] Имена перечислены в ТШ, 217б; ЦТШ, 3; ЦТШ, 199б. Эти источники дают разночтения в названиях коней. ТШ (217б) и ЦТШ (199б) в основном совпадают, и я следую им, но в одном случае — для названия Пурпурный Вздыбленный Носорог (сянлиньцзы) — предпочтение отдано форме, приведённой в ЦТШ, 3. В ТШ (217б) в этом месте стоит сян «благовестный» вместо сян «вздыбленный», а в ЦТШ (199б) — ао «вздыбленный», т.е. слово, прямо указывающее, что сян должно иметь значение «вздыбленный».

[134] Здесь «гнедой» — юй, а «жёлтый» — гуа.

[135] ЛДМХЦ, 9, 303-305; Сопер 1950, с. 12.

[136] Шефер 1950, с. 174, 176.

[137] Там же, с. 177.

[138] В 816 г. ЦФЮГ, 972, 7б.

[139] В 837 г. ТХЯ, 97, 1739. По-видимому, бактрийских, хотя тибетцы располагали также и быстроногими одногорбыми арабскими верблюдами. ТШ, 216а, 4135а.

[140] В 721 г. ЦФЮГ, 971, 4б.

[141] В 717 г. ЦФЮГ, 971, 2б.

[142] ЦФЮГ, 971, 2б.

[143] Ру 1959, с. 46.

[144] Ру 1959, с. 59.

[145] ЦТШ, 104, 3391а.

[146] ЮЯЦЦ, 4, 37.

[147] ТШ, 217б, 4143в.

[148] ТЛД, 17, 24б-25а. Табуны лошадей и крупного рогатого скота включали по 120 голов; табуны верблюдов, мулов и ослов — по 70 голов. В то же время стадо баранов состояло из 620 голов.

[149] Шефер 1950, с. 182. Ср. эти цифры с 325 700 лошадьми, находившимися в то время в этом же районе.

[150] Шефер 1950, с. 185.

[151] Там же, с. 182.

[152] Там же, с. 272. Этот рассказ, написанный в сунское время, называется «Ян Тай-чжэнь вай цзюань» < «Неофициальная история Ян Тай-чжэнь» >.

[153] Шефер 1950, с. 182.

[154] ТШ, 35, 3716б.

[155] ТШ, 225а, 4173б.

[156] ЦЦЦЧДШ, 44; Ср. разные переводы этого стихотворения: Айскоф 1929, с. 220-222; фон Дах 1952, с. 85-86; Хун 1952, с. 101-102. < Ворота Яньцю — западные ворота в стене, ограждавшей императорские парки Чанъани; южный шаньюй — в 757 г. шаньюй (предводитель сюнну = гуннов) выразил свою покорность Китаю; при Тан сюнну разделились на северных и южных, причём северные ушли на запад, а южные остались у северных границ Китая; Хуамэнь — застава на крайнем северо-западе, в современной провинции Ганьсу; пять знаменитых могил — могилы пяти императоров династии Тан. [прим. автора сайта: здесь налицо поэтическое смещение событий ханьского времени в танскую эпоху] >

[157] Шефер 1950, с. 283.

[158] Там же, с. 184-185, 273. < В английском тексте Э. Шефер транскрибирует, выбирая иное чтение иероглифа, имя этого поэта не Цэнь

(394/395)

Шэнь, а Цэнь Цань. Цэнь Шэнь провёл большую часть своей жизни на чужбине. Приведённое стихотворение написано на окраине Ганьсу, а остальные строки из него таковы:

стк. 1.

Свищет длинная флейта, пипá звенит, —

они вместе мотив ведут,

стк. 4.............................

Пусть вином знаменитым реки Цзяохэ

кубки полные нам нальют.

Стихотворение называется «Опьянев на пиру у правителя округа Цзю-цюань, сочиняю эти стихи». Полный перевод см.: «Антология китайской поэзии». Т. 2. М., 1957, с. 183. >

[159] Цитируется в БЦГМ, 50а, 19а. Чэнь отмечал, что такая классификация имела почтенный возраст уже в его время.

[160] Соуэрби 1937, с. 286; Филлипс 1958, с. 54. Суинхо даже дал этой помеси название Bos sinensis.

[161] Соуэрби 1937, с. 286.

[162] ЛБЛИ, б, 15.

[163] Соуэрби 1937, с. 286.

[164] Ситуэлл 1953, с. 77-78.

[165] Цзи ню.

[166] Восстанавливается как *g’iәu, современное стандартное произношение — цзю, значение неясно. Часто пишется как хуань «белый шёлк».

[167] БЦГМ, 50а, 19а.

[168] ШИЦ, б, 17б; ГЧ, цитируется в ТПЮЛ, 898, 1б.

[169] ТШ, 1, 3634г.

[170] См.: Юл — Бэрнел 1903, с. 407.

[171] ЮЯЦЦ, 4, 37.

[172] ТШ, 217б, 4143б.

[173] ЮЯЦЦ, 4, 37.

[174] ЮЯЦЦ, сю цзи, 8, 241.

[175] ЦФЮГ, 970, 6а.

[176] В 637 г. ЦФЮГ, 970, 8а.

[177] В 837 г. ТХЯ, 97, 1739.

[178] ТШ, 221а, 4151г; ТШ, 216а, 4135а.

[179] Лидекер 1898, с. 54-55; Лидекер 1912а, с. 191. Зобо бывают чёрно-белые, серо-белые или совершенно белые. Существует также «мелкая совершенно безрогая порода».

[180] БШ, 96, 3089г.

[181] ТШ, 216а, 4135г.

[182] В 817 г. — ЦФЮГ, 972, 7б; в 824 г. — ЦФЮГ, 972, 8а.

[183] Дикий як теперь на грани исчезновения («Последние прибежища» 1956, с. 213).

[184] «Цзинь шу син» < «Песня о парчовом дереве» >. — ЦЦЦЧДШ, 193-194.

[185] «Чжоу ли», разд. «Чунь гуань», мао жэнь.

[186] БЦГМ, 51а, 27а.

[187] От областного управления провинции Цзяньнаньдао и из Цзичжоу, Вэйчжоу и Баочжоу (ТШ, 42, 3729г и 3730б-в).

[188] Лидекер 1898, с. 54-55; Лидекер 1912а, с. 191.

[189] ТШ, 47, 3743г.

[190] ЦТШ, 198, 3614в. Сокращённая версия этого предания встречается в ТШ, 221б, 4155в.

[191] Б. Л ауфер(1915г, с. 112-125) исследовал эту легенду, лучше всего сохранившуюся в Китае. В его выводы внёс поправки и дополнения П. Пельо (1959, с. 507-531), показавший, каким образом эти рас-

(395/396)

сказы оказались перепутанными. Ему же мы обязаны мыслью об аргонавтах. Эти предания были известны в Китае с III в.

[192] ЮЯЦЦ, 16, 135.

[193] Лидекер 1912б, с. 171-177.

[194] Pseudois nahura — разновидность, промежуточная по отношению к овце и к козе.

[195] Лидекер 1912б, с. 305-306.

[196] ЮЯЦЦ, 16, 135.

[197] Лидекер 1912б, с. 194-195.

[198] ЦТШ, 4, 3071в.

[199] Как это предположил в XVI в. Ли Ши-чжэнь (БЦГМ, 50б, 22а).

[200] Это произошло в Цайчжоу и его округе (ТШ, 214, 4127б).

[201] ТХЯ, 99, 1773; ЦФЮГ, 971, 4а.

[202] Двух животных (ТШ, 221б, 4153в).

[203] ТШ, 221б, 4155б.

[204] Лидекер 1912, с. 180, 183; Соуэрби 1937, с. 285. Чигетаи и кяны — разновидности Equus hemionus. Кости их были найдены во время раскопок слоёв бронзового века в самом Китае (Андерсон 1943, с. 29). Н. Эгами (1951, с. 122) убедительно показывает, что тоси и цзюй сюй, которых во времена Хань знали сюнну, принадлежат к этому виду.

[205] О. Келлер 1909, с. 91. Эти пять древних видов таковы: шпиц (происходит от шакала), овчарка (очевидно, от Canis alpinus), борзая (очевидно, от абиссинского волка), дворняжка (также от шакала) и мастиф (от тибетского волка).

[206] К. Келлер 1902, с. 49-50.

[207] Лауфер 1909, с. 267-277.

[208] К. Келлер 1902, с. 76; Лауфер 1909, с. 248, 262-263; Лауфер 1923а, с. 445.

[209] Янь Чань-янь. Янь Ли-бэнь чжи гун ту < «Искусная живопись Янь Ли-бэня» >. — «Тушу цзичэн», «цюань», ивэнь 2, 2б. Этот Янь жил в период династии Цзинь (Золотая) < в государстве чжурчжэней >.

[210] ТХЯ, 99, 1775.

[211] ЦФЮГ, 971, 5б.

[212] Там же, 4б.

[213] См.: ТШ, 47, 3743а; де Ротур 1947, с. 222.

[214] ЦФЮГ, 970, 17б.

[215] ЦТШ, 198, 3614б.

[216] БЦШ, 12, 2216в.

[217] В современном стандартном произношении — фулинь гоу.

[218] ТД, 191, 1930в. Сходные сведения содержатся в ЦТШ, 198, 3612а; ЦФЮГ, 970, 5а. Но в этих источниках указывается, что ранее собак такой породы в Китае не видели.

[219] Колье 1921, с. 143.

[220] О. Келлер 1909, с. 94.

[221] Сирэн 1928, табл. 21.

[222] ЮЯЦЦ, 1, 2. На этом рассказ не кончается, но остальное будет уместнее привести дальше, где речь пойдёт о камфоре (с. 225). < Облавные шашки — игра, также известная в Европе под японским названием го. Целью игры является окружение и снятие с доски шашек противника и захват таким образом пространства на доске. >

[223] «Цзуй гунцзы».

[224] Неизвестный автор. «Желанный гость пришёл пьяным». — ЦюТШ, хань 12, цэ 10, цз. 11, 2а.

[225] Во; как предположил Б. Лауфер (1909, с. 277), это слово того же происхождения, что и во со значением «карлик».

[226] К. Сиратори (1956, с. 254) уверен, что болонка Драгоценной Супруги была не туземной самаркандской, а римской.

(396/397)

[227] В. Колье (1921, с. 128-131) полагает, что такие признаки имеются. Б. Лауфер (1909, с. 278-281) считал неясным, насколько эта порода устойчива.

[228] Слова воцзы и воэр — это уменьшительные формы, являвшиеся тогда нормой, но теперь вышедшие из употребления. Другой термин для «собаки-игрушки» — бай гоуцзы, но я не убеждён, что он означает какую-то определённую разновидность, и тем более именно римскую, как считает К. Сиратори (1956, с. 247-249). Другой вопрос, который остаётся открытым: можно ли поставить знак равенства между ними и сычуаньской «собакой-игрушкой» X-XI вв., носившей название «лоцзянская собака», — маленькой собакой красно-рыжей масти с коротким хвостом (см.: ДСБЛ, 12, 89)? Однако такое отождествление было предложено. По этому вопросу см.: Лауфер 1909, с. 277-280; Колье 1921, с. 130-131. Было высказано также предположение, что эта «лоцзянская собака» является одним из предков маленького японского «игрушечного» спаниеля, называемого тин (считают, что это название происходит из тиисай-ину).

наверх