Э. Шефер

Золотые персики Самарканда.

Книга о чужеземных диковинах в империи Тан.

// М.: 1981. 608 с. Серия: Культура народов Востока.

Глава X. Ароматические вещества.

Кто это выходит из пустыни,

словно дымный столп,

Курящаяся миррой и благовоньем,

привозным воскурением?

Песнь песней Соломонова, 6, 3

(перевод И.М. Дьяконова)

Курения и курильницы. — 209

Дерево алоэ. — 220

Лаковое дерево. — 223

Элеми. — 223

Камфора. — 224

Стиракс. — 227

Бделлий и бензойная смола. — 228

Ладан. — 229

Мирра. — 230

Гвоздика. — 230

Путчук (мочекрас). — 232

Пачули. — 232

Жасминовое масло. — 233

Розовая вода. — 233

Серая амбра. — 234

Оникс. — 235

Курения и курильницы.   ^

Стоит ещё раз подчеркнуть, что в средневековом мире Дальнего Востока не существовало чётко определённых различий между лекарствами, пряностями, благовониями и курениями, т.е. различий между веществами, которые питают тело или питают дух, между тем, что служит для привлечения возлюбленного, и тем, что служит для привлечения божества. В этой главе мы рассмотрим такие вещества, наиболее важной особенностью которых был их запах, независимо от того, кому он предназначался в первую очередь — людям или богам. В танской империи жизнь мужчины или женщины из высшего слоя проходила в клубах воскурений и в облаках духов. Тело надушено, вода для ванны ароматизировалась, одежды были увешаны мешочками с благовониями. В доме приятно пахло, присутственные места благоухали, храмы были напоены ароматами тысяч душистых бальзамов и эссенций. [1] У этого утончённого мира были созданные воображением и ещё более совершенные «двойники» — сказочные страны, райские земли, волшебный мир народных преданий и стихов, в особенности тех, что были навеяны даосизмом (но и буддийские легенды тоже щедро насыщены благоуханиями). Эти сказочные миры всегда представлялись наполненными чудесными запахами, которые, считалось, как бы питают душу и оказывают, следовательно, возвышающее и очищающее воздействие, способствуя одухотворению жизни и раскрытию лучших качеств.

Атмосфера священности, которой были окружены обряды конфуцианского культа, соответственно усиливалась благодаря обильному употреблению душистых смол, камедей и благовоний сложного состава. Средоточием этого культа был император, т.е., строго подходя, божественный правитель, связанный с духовными силами, нисходящими от Неба, и отвечающий за благоденствие всех земных созданий. Приведём один пример в качестве иллюстрации. В 755 г. некий военачальник, первоначально сто-

(209/210)

ронник Рокшана, видя, что трон неизбежно займёт соперник Рокшана Ли Чжэн-цзи (корейский генерал на китайской службе) , освободил посланцев Ли из тюрьмы, послал ему богатые дары, держал у себя «портрет Чжэн-цзи и совершал богослужения перед ним, возжигая курения, чем Чжэн-цзи был обрадован». [2] Словом, этот военачальник воздавал удачливому корейцу божественные почести. Воскурения выражали присутствие царственного озарения, вдыхающего сверхъестественную мудрость в мир природы и человеческие деяния. Или же воскурения олицетворяли очищающее дыхание богов, влияющее на деяния, в которых император выступает в роли представителя высших сил. Так, в 847 г. новый император, Сюань-цзун [II], желая возродить в придворном этикете более строгие и благопристойные порядки, издал указ, в котором наряду с прочими реформами содержалось требование, чтобы император (т.е. он сам) рассматривал доклады и прошения своих подданных только после того, как омоет руки и воскурит благовония. [3] Важная символическая роль курений при священном дворе наиболее полно выразилась в установлении, согласно которому во время большого приёма, когда в зале для аудиенций раскладывали старинные одеяния и церемониальные ковры, перед Сыном Неба должны были помещать «стол благовоний». Великие государственные советники затем вставали перед этим столом и, овеянные магическим благоуханием, приступали к вершению государственных дел. [4] Или, уже на более низком уровне, когда кандидаты на степень «возвысившийся муж» должны были экзаменоваться, главный экзаменатор и кандидаты одинаково должны были приветствовать друг друга у «стола благовоний» при экзаменационном зале. [5] Здесь также этот стол являл присутствие божественной и царственной благодати.

Властитель выражал своё благоволение любимым приближённым и находившимся в чести слугам, одаривая их благовонными подарками. Сохранилось несколько обращённых к престолу «изъявлений» знатных придворных, благодарящих своего господина за подаренные им душистые снадобья, притирания и необычные духи. Мы располагаем, например, таким «изъявлением», написанным Чжан Цзю-лином, в котором он благодарит императора Сюань-цзуна за пожалованные ему ароматические снадобья и мази для лица. [6] В тексте сходного документа от другого должностного лица с благодарностями за благовония, подаренные по случаю жертвоприношения Ста божествам (вскоре после зимнего солнцестояния), среди императорских даров перечислены «благовонные снадобья в двух серебряных шкатулках с золотыми цветами, одна коробочка с мазью для лица, два мешочка с благовониями для ароматизации одежд и один мешочек „стручков для омовения”». [7]

(210/211)

Курения играли также значительную роль при поклонении богам бесплотным, которых нельзя было лицезреть на вполне земном троне. Вот рассказ, поведанный, как сообщается, Рокшаном своему повелителю, когда его принимали при дворе в начале 743 г.:

«В прошлом году в Инчжоу насекомые поедали хлебные всходы. Ваш слуга возжёг благовония и обратился к Небесам с такими словами: „Если побуждения сердца вашего слуги не были праведными или его служба своему высокому господину не была преданной, пусть будет так, чтобы насекомые съели его сердце. Но если он не отвернулся от богов Неба и преисподней, пусть будет сделано так, чтобы насекомые исчезли”. При этом с севера появилась стая птиц и поела насекомых, уничтожив их полностью. Было испрошено, чтобы это сочли достойным внимания чиновников, ведущих записи событий. На это было изъявлено согласие». [8]

Независимо от того, была ли покорность Рокшана показной (как это представляется ретроспективно) или нет, все его слова следует считать выдумкой, но сам рассказ в целом может служить иллюстрацией того, что возжигание курений было привычной и неотъемлемой частью поклонения китайским богам, вознося слова просителя вместе с благоуханием к Небу.

Буддизм и пришедшая из Индии культура принесли с собой в храмы Китая множество новых запахов и вместе с ними — обилие представлений и обычаев, связанных с курениями и благовониями, укрепляя и развивая древнюю традицию. Правда, эти новые обыкновения и взгляды не оказали в Китае такого всеподчиняющего воздействия, какое они вызвали в Индокитае, где менее развитая местная культура могла впитать в себя значительно больше. Например, индианизированная знать «Красной страны» в Малайе (возможно, Рактамриттика в современной провинции Вэллеслей, известная по надписи V в.) [9] умащивала свои тела ароматическими маслами, а правители Даньданя напудривали свои особы благовонными порошками. [10] В танской империи дело до этого не дошло, но это было время апогея в развитии буддизма в Китае, и курения занимали большое место не только в ритуальных обрядах, но и в литературе и в мире представлений. Буддийские книги были пропитаны благовонными образами. И даже санскритское слово гандха «благовонный» часто означает просто «относящийся к Будде». Храм называли гандхакути «дом воскурений»; погребальный костёр, на котором был сожжён Будда, стал «благоуханной башней»; «благоуханный царь» и «благоуханный слон» были эпитетами бодхисаттв, а Гандхамадана — «гора благовоний» — была населена гандхарвами — божества-

(211/212)

ми ароматов и музыки. [11] Все эти выражения и многие другие, подобные им, были переведены на китайский, обогатив не только танский лексикон, но и танскую мысль.

Приятные запахи проникли также и в светскую жизнь, в особенности в жизнь знатной части общества. Мы читаем о жившем в VIII в. расточительном принце, который обращался к своим гостям не иначе, как держа во рту алоэ и мускус, и «затем, когда он открывал свой рот и вступал в беседу, благоуханное дыхание разносилось над циновками». [12] По всей вероятности, такой человек перед тем, как выйти к гостям, принимал ванну из горячей ароматизированной воды. [13] Мужчины так же старались превзойти друг друга своими духами, как в наши дни женщины своими пирогами и заливными: на одном из изысканных приемов в царствование Чжун-цзуна его придворные демонстрировали свои тончайшие благовония, и первое место досталось какому-то составу из перца-фагары. [14]

Вершины утончённости достиг Хань Си-цзай, сибарит X в., который позволял запаху благовоний смешиваться с запахами своих садовых цветов — в каждом случае в зависимости от его представления об их взаимном соответствии: камфора сочеталась с османтусом, дерево алоэ — с ежевикой, «четыре исключительных» — с орхидеями, мускус — с магнолией, сандал — с михелией. [15]

От такой утончённости уже недалеко до использования ароматов, чтобы вызывать любовь и увеличивать наслаждения от любовных утех. Применение благовоний для возбуждения страсти было хорошо знакомо танским куртизанкам. Очаровательная и широко известная чанъаньская распутница VIII в., носившая имя Благоухание Лотоса, надушивала себя с таким упоением, что, когда она выходила за порог, «пчёлы и бабочки следовали за ней, совершенно пленённые её благоуханием». [16] Существует ещё рассказ об одной куртизанке, находившийся под покровительством верховного министра Юань Цзая (того самого, в конфискованном имуществе которого, как мы видели, содержалось так много драгоценного перца). Эта куртизанка была настоящей феей с нефритоподобным телом, ей не нужны были никакие искусственные средства, требовавшиеся другим её сёстрам по профессии, потому что дальновидная мать кормила её благовониями, когда она была ещё младенцем. В результате её тело обладало естественным ароматом, как если бы она была и в самом деле бессмертной небожительницей. Увы! Этот эротический образ благоуханного тела с его даосскими полунамёками взят из «Дуянской смеси» Су Э, и его можно воспринимать лишь как идеал, к которому светские дамы могли стремиться, но никогда не сумели бы достичь. [17]

(212/213)

Естественно, что ароматические средства, занимавшие важное место среди лекарств вообще, должны были иметь ещё большее значение в качестве любовных снадобий. Когда Сюаньцзун, будучи уже немолодым, впервые сильно увлёкся госпожой Ян, Рокшан преподнёс ему сто возбуждающих пилюль. Они были красного цвета, не больше рисовых зёрен каждая, и изготовлены были из «благовония цветка страсти». Императору надлежало положить одну из них в рот, когда он удалялся в свою спальню, чтобы «помочь его влечению перейти в возбуждение и чтобы сила его мускулов не ослабла». [18]

Китайцы, используя местные виды растений и животных, производили немалое количество духов и курений. Кассию, камфору, жидкий стиракс (или «розовую мальву») [19] получали из растущих в Китае деревьев, а из местных трав извлекали эссенции сладкого базилика [20] (её производство было сосредоточено около Юнчжоу и Южной Хунани [21]) и цитронеллы, [22] которая вместе с лепестками персика служила для ароматизации горячих ванн (хотя считалось, что цитронелла, доставлявшаяся из заморских стран, самого высшего качества). [23] Среди китайских ароматических средств животного происхождения были цибетин, широко использовавшийся в медицине для успокоения духа и избавления от ночных кошмаров, [24] и в особенности мускус — его получали от маленького мускусного оленя, распространённого всюду в Северном и Западном Китае. Но даже употребление мускуса было слегка окрашено в экзотические тона, поскольку подношения этого стойкого ароматического вещества поступали в VIII в. от предводителей «варваров» из Юньнани [25] и от маньчжурских си, которые обитали в Жаолэ; [26] и ещё было известно, что даже такой отдалённый от Китая народ, как персы, во время поклонения Ахура Мазде намазывают мускусом бороды и брови. [27]

Но несмотря на замечательные качества этих и других продуктов местного производства, нельзя не признать, что обилие чудесных благовоний, ввозившихся из далёких стран, было впечатляющим. В особенности это относится к душистым смолам и камедям: сандаловое дерево и дерево алоэ, борнеоская камфора и пачули, росный ладан и стиракс, ладан и мирра. [28] Хотя эти сокровища поступали в танскую империю со всего света, большинство из них прибывали на судах, следовавших Южно-Китайским морем, например груз «диковинных благовоний», посланный из Калинги в 815 г. [29] Эти перевозки сделали Гуанчжоу одним из крупнейших в мире рынков ароматических веществ, второе после него место занимал Янчжоу. Ввозившиеся количества благовоний должны были быть потрясающими, если учесть расточительность знати в их использовании, простиравшуюся даже до возведения благоухающих построек. [30] Признан-

(213/214)

ное превосходство индокитайских ароматических веществ, по сравнению с которыми китайские были «нищенскими», [31] и явно неистощимые источники курений и благовоний в расплывчато очерченных Южных морях, где «базальмом и камедью плачут рощи», [32] породили представление о некоем благовонном дереве, дававшем все важнейшие ароматические вещества сразу. Его корни были сандалом, ветви — алоэ, цветы — гвоздикой, листья — пачулями, а его смола — ладаном. Одна из версий предания помещает это благовонное дерево на горе Цилянь, легендарной вершине в Центральной Азии, и называет его «деревом небожителей», [33] связывая его с даосским раем. Но фармаколог XI в. Су Сун, комментируя это поверье «людей древности», утверждает, что такое представление пришло в Китай от жителей страны Бнам, древнего докамбоджийского царства на берегу Сиамского залива. [34] Но тем самым Су Сун просто помещает это священное дерево в другой Эдем, на другой горе мироздания — цари Бнама считались в первую очередь царями этой горы.

Древние египтяне ублаготворяли бога солнца Ра во время заката на западе «особыми благовониями, называвшимися kuphi, состоявшими не менее чем из шестнадцати ингредиентов, среди которых были мёд, вино, изюм, смола, мирра и сладкий аир». [35] Сложные по составу благовония были широко распространены как на древнем Ближнем Востоке, так и в средневековом Китае. Простые, несмешанные ароматы, судя по всему, должны считаться пристрастием сравнительно поздним. Различие между восточными и западными ароматическими смесями определяется тем, какие составные части оказывались наиболее доступными: на Западе это был главным образом ладан с миррой, гальбаном и пахучей раковиной оникс, на Востоке — преимущественно дерево алоэ с ладаном, сандалом, гвоздикой, мускусом и тем же ониксом. Так утверждает один современный авторитет, хотя официальная танская фармакопея определяет алоэ, ладан, гвоздику, пачули, элеми и жидкую амбру как шесть главных веществ, которыми пользовались составители благовонных смесей. [36] До нас дошли данные об одном из танских благовоний сложного состава, приготовленном для воскурений в Хуадусы, буддийском храме на северо-западе Чанъани, рядом с несторианской церковью; в рецепте названы полтора ляна дерева алоэ, пять лянов сандалового дерева, один лян стиракса, один лян оникса, пол-ляна борнеоской камфоры и пол-ляна мускуса. Их хорошо размалывали, просеивали через кисею и смешивали с мёдом, чтобы получить тестообразную массу. [37] Подобные ароматические составы часто встречаются в поэзии под названием «благовония ста смешений» — названием, которое намного древнее самой династии Тан. [38] Так, у Ду Фу есть строчки:

(214/215)

Слилось дыханье цветов — как будто

курения «ста смешений», [39]

а Цюань Дэ-юй, поэт конца VIII — начала IX в., описывая прекрасную девушку в её спальне, писал:

Занавеска из жемчуга, верные утки

по зелёному шёлку оконному;

«Сто смешений», руками рабыни-служанки

раньше прочих курений зажжённые. [40]

Танские сложные курения-смеси высоко ценились и в Японии; в состав того, что вывозилось туда, обычно входили дерево алоэ, сахар и сливовая мякоть. [41]

Но оказывается, что такого рода смеси и ввозились в танский Китай. В 724 г. Тохаристан прислал послов с подарком — двумястами гандхапхала экзотических снадобий. [42] Гандхапхала — «благоуханный плод» — название, прилагавшееся в Индии ко множеству разных деревьев с душистыми плодами, но в интересующих нас текстах, если моё чтение китайской транскрипции санскритского названия правильно, мы имеем дело с ароматическими «свечками» из смеси благовонных снадобий, которым придана форма плодов.

Попав некогда в пределы танского Китая, эти приятно пахнущие чужеземные вещества нашли себе различное применение в соответствии с их естественными качествами и нуждами тех, кому они принадлежали. Расточительная мода требовала, чтобы благовонное дерево попадало в руки плотника или столяра. Наиболее примечательный образчик такого рода изысканности — «галерея» из дерева алоэ, построенная Ян Го-чжуном, министром Сюань-цзуна; перила её были из сандалового дерева, а штукатурка стен состояла из мускуса и ладана, смешанных с глиной. Утонченные гости министра имели обыкновение выходить на эту благоуханную веранду весною, чтобы осматривать хозяйские пионы в разгар их цветения. [43]

Но лишь самое крупное состояние давало возможность располагать благовониями, необходимыми для такого мотовства. В целом даже знатные люди, занимающие значительное положение, употребляли эти привозные товары на традиционные нужды — в качестве курений и духов.

Было приятно, когда благовонный светильник горел в уединённой комнате или в спальне. И мы часто читаем о благовонных фитилях и свечах в стихах танских поэтов. Замечательный пример — благоуханные свечи императора И-цзуна, которые, будучи всего в два цуня длиной, могли гореть всю ночь напролёт, распространяя вокруг восхитительный аромат. [44] Осо-

(215/216)

бым видом благовонных свечей были свечи с делениями, служившими для определения времени в течение ночи. Впервые это изобретение вполне могло быть сделано буддийскими монахами во время их бдений. Оно было хорошо известно ещё до Тан, о чем свидетельствуют стихотворные строки Юй Цзянь-у, поэта VI в.:

По горящим куреньям

узнаю я ночные часы,

По размеченной свечке

проверяю я сроки для стражи. [45]

В тесном родстве с подобными указывающими время свечами находились и «часы-курения», как мы теперь могли бы их назвать, упомянутые в начале только что приведённого стихотворения Юй Цзянь-у. Они представляли собой искусно выполненный узор из размельчённых в порошок курений на плоской поверхности, на которой были вырезаны знаки, обозначающие отрезки времени. Время можно было определять, поскольку огонь двигался по узкой «дорожке» курений, тянувшейся от одного знака к другому. Такие часы обычно назывались «печати из благовоний», потому что старинные узоры, составленные из курений, напоминали рисунки, вырезавшиеся на личных печатях знати. Придворный поэт Ван Цзянь использовал такие часы как образ ночного бдения в одиночестве:

Без дела сижу;

как знаки печатей — куренья;

Заполнило двор

дыхание сосен и туи.

Огонь догорел,

и вот уже стало светлее,

И надпись понять

на стеле замшелой могу я [46]

(«часы» догорели, наступил рассвет, и поэт уже может прочесть надпись на каменной плите в своём саду). Ложе, на которое насыпали порошок и жгли, обычно бывало деревянное. Вот что сказано в источнике X в., описывающем несколько усложнённую разновидность таких часов: «Если, пользуясь деревянной формой, в которой кусочки курений насыпаны на текст из знаков, как на печатях, вы быстро перевернёте её, то получится „курение извилистой реки”». [47] Некоторые ложа таких часов могли быть, однако, и каменными; их образчики можно и сейчас увидеть в Сёсоине: одно из них — это круглая каменная плита, помещённая в искусно вырезанный из дерева лотос, лепестки которого позолочены и расписаны мифологическими изображениями. [48] Однако на этом образце из музея вырезаны не знаки китайских печатей, а знаки письма деванагари. И пред-

(216/217)

ставляется, что часто так оно и бывало. Отсюда следует, что «часы-курения» были в ходу в буддийской среде, а возможно, даже были индийским изобретением. Вот как о них говорится в одном из стихотворений Дуань Чэн-ши:

Переведены гāтхи

из страны под западным небом;

Догорели куренья —

дым от них, как санскритские знаки. [49]

Но в домах и при исполнении обычных обрядов курения возжигали в курильницах, иногда выполненных из драгоценных материалов. Подобная курильница из яшмы описана в стихотворении Ли Хэ «Струны духов», где рассказывается о шаманке, ударяющей по струнам своей лютни медиатором из дерева, которое называется «думаю о вас» (или «тоска в разлуке»), и призывающей бога овладеть ею:

Шаманка вино возливает — тучи

столпились над головой.

В курильнице яшмовой уголь горит,

куренья, тун-туна бой.

И духи морские, и демоны гор

сбираются к ней чередой;

Бумажных денег шорох и шум

и вихрей кружащихся вой.

Узор золотой на «тоске в разлуке» —

луаней танцует пара.

Насуплены брови — каждому вздоху

по струнам вторят удары.

Взывая к звёздам, демонов манит

от блюд и от кубков паром;

Увидишь, как горные духи едят,

прохватит морозом и жаром.

К Чжуншань опускается солнечный лик,

зубцы хребта осияв.

О, как же долго сей дух пребывал

на грани небытия!

Но будь он радостен, будь он гневен, —

нахмурится ворожея,

И тысячи всадников мчатся за духом

за гор тёмно-синих края. [50]

Курильницы более традиционного облика имели форму горы мироздания, склоны которой некогда «населяли» божественными созданиями. В частности, величественный образец такого старинного убранства держал перед своей постелью Ван Юань-бао (тот самый любитель роскоши, у которого был зал с балюстрадой из дерева алоэ); «две скульптурные фигуры мальчиков-карликов, поддерживающих курильницу „гора мироздания”, сделанную из „семи драгоценностей”: он жёг в ней курения от наступления темноты и до самого рассвета». [51] Однако это было

(217/218)

ничто по сравнению с «курильницей благовоний ста драгоценностей» в буддийском храме в Лояне. Дар державной принцессы, эта курильница была три чи высотой и имела четыре устья. Украшали её жемчуга, сердолик, янтарь, кораллы и всякого рода драгоценные камни, а вырезаны на ней были изображения птиц и животных, богов и демонов, небожителей, небесных музыкантов и разного рода мифологических персонажей. Это потрясающее изделие, стоившее тридцать тысяч монет, опустошило запасы драгоценных материалов в казначействе. [52]

Широко распространены были курильницы в форме птицы или животного, реально существующего или фантастического, — льва, единорога и т.п.; иногда благоуханный дым выходил из пасти. Особенно распространёнными были курильницы-утки [53] и курильницы-слоны. [54] И, судя по стихотворению Ли Шан-иня, некоторые курильницы были снабжены слюдяными оконцами. [55]

Курильницы-кадила с длинными ручками были у китайцев в употреблении ещё с ханьской эпохи. Одна из разновидностей — с ручками, украшенными изображениями львов,— была известна также в средневековой Центральной Азии и в Гандхаре и в конечном счёте восходит, вероятно, к древнему Египту. [56] Кадила вывозились из Китая в Японию; красивые экземпляры сохранились до настоящего времени в Сёсоине и в храме Тосёдзи в Нара. Обычно они изготавливались из меди в сплаве с другими металлами, например с сурьмой и золотом, но имеется и роскошный экземпляр из сандалового дерева с растительным орнаментом, выполненным золотом, серебром и драгоценными камнями. [57]

Кадила-корзины представляли собой полые металлические шары со сложным ажурным растительным или зооморфным узором. Внутри шара находилась подвешенная на шарнирах железная чаша, содержавшая сжигаемое благовоние. Их использовали для придания аромата одеждам и постельному белью и даже для уничтожения насекомых.

Образцы таких курильниц, сделанных из серебра и бронзы, сохранились в Сёсоине. [58] О них можно прочесть и в лирических стихотворениях Ван Цзяня, посвящённых придворной жизни, например в таких строчках: «На дне серебряной „кадящей корзины” огонь кружится как снег». [59] На это было не единственное приспособление, с помощью которого одежду пропитывали ароматами. Жена министра Юань Цзая придумала следующую процедуру:

«Она взяла сорок голубых и пурпурных шёлковых шнуров, каждый в десять чи длиною, и развесила на них свои наряды из газа, из тафты и из камки, украшенные шитьём. Под каждым шнуром она выстроила в ряд по двадцать золотых и серебряных

(218/219)

курильниц, в каждой из них горели чужеземные благовония, и её одежды пропитались их запахом». [60]

Обыкновение подвешивать на платье, особенно на пояс, сухие духи (саше) и всевозможные мешочки с благоуханиями восходит в Китае к древнейшим эпохам, точно так же как и обыкновение пропитывать благовониями экипажи знати. Эта традиция с успехом поддерживалась и в танское время, когда сладкий базилик являлся классической основой для составления духов для одежды. [61] В особенности обильно душились придворные дамы; источники того времени говорят, что благоухание придворного шествия можно было распознать с расстояния в несколько ли. [62] Вот надушенные танские дамы — такие, какими их увидел монах Хань-шань («холодная гора»):

Я, недостойный,

с гор ненадолго спустился,

В город вошёл,

окружённый стенами и рвом.

Сразу навстречу

девушек пёстрая стайка,

Стройных собою,

милых, прелестных лицом.

Головы так

в Шу украшают цветами,

Слоем густым

пудра лежит на румянах.

Из серебра

золочёных браслетов узоры,

Шёлк на одеждах

красный, лиловый, багряный.

Алые лица,

свежие, как у бессмертных,

На поясах

благовония благоухают.

Встречные все

их провожают глазами,

Глупою страстью

мысли свои оскверняют.

Этот, воскликнув:

«Такая одна в целом свете!» —

Тенью бесплотной

за нею вослед поспешает.

Будто бы пёс,

пересохшие кости грызущий,

Губы сухие

лижет в желанье напрасном.

Вовремя он

но сумел удержать свой рассудок,

Неотличим он

ничем от скотины безгласной,

Стала бы нынче

дева седою старухой,

Дряхлою, страшной,

уродливее привидений, —

(219/220)

Он бы причину

утратил для мыслей собачьих,

Но не попал бы

и в земли, где нет треволнений. [63]

Быть сильно надушенным не считалось недостойным мужчины: стихотворение IX в. повествует о молодом воине, который собирается провести приятный вечер с чужеземной куртизанкой в столице; он оседлал белую лошадь, его рубашка украшена узором из фениксов, «благовония славные чуждых стран надушили его рукава». [64] Даже император носил мешочки с благовониями, особенно во время праздника зимнего солнцестояния, — этого требовал обычай. [65]

Знаменитым стал мешочек с благовониями, с которым была погребена Ян Гуй-фэй. После своего возвращения из Сычуани Сюань-цзун послал доверенного человека, чтобы тайно перенести её тело из придорожной могилы около Мавэя. Посланный нашёл там и этот мешочек с благовониями и доставил его государю, который при виде его зарыдал от горя. [66]

Обычно подобные ароматические мешочки изготавливались из какого-нибудь ярко окрашенного или покрытого цветами материала, особенно из тонкой кисеи. Несколько таких маленьких мешочков из газа и полотна имеется в Сёсоине. [67] Наконец, существовали упоминаемые в поэзии благовонные шары, которыми танские девушки-танцовщицы искусно жонглировали. [68]

Дерево алоэ.   ^

Агару — санскритское название этого излюбленного в танском Китае ароматического вещества. От него происходит и значительная группа английских синонимов названия «алоэ». От малайского gahru, еврейского ahaloth, португальского aguila и тому подобных слов, восходящих к агару, происходит английское garroo (употребляется в торговом жаргоне), aloes, eagle-wood [«орлиное дерево»] и даже agalloch. [69] Эти слова и производные от них обозначают все те материалы, которые получают от различных деревьев рода Aquilaria; родиной его является Юго-Восточная Азия. [70] Древесина алоэ, шедшая на изготовление курений, — это тяжёлая, тёмная, переболевшая древесина, отличающаяся от более светлой и лёгкой вокруг неё. Она насыщена смолой и сильно пахнет. Иногда такие патологически благоуханные выросты очертаниями напоминают людей или животных, что сильно увеличивает их рыночную стоимость. [71]

Китайцы называли лучшие виды этой драгоценной древесины «тонущее благовоние», потому что алоэ было тяжелее

(220/221)

воды. Один из танских авторов рассказывает, как жители Тяма получают его: «Они срубают деревья и складывают их в штабеля на долгие годы. Когда деревья сгнивают и распадаются настолько, что остаются лишь сердцевины и узлы, их кладут в воду, в которой они тонут, почему мы и называем его „тонущее в воде благовоние”». [72] Но, добавляет другой автор, «если оно плавает, а сердцевина его имеет рисунок с чёрными прожилками, — это благовоние *tsiän. И „кость цыпленка”, и „конское копыто” — это разные виды благовония *tsiän, и ни одно из них не имеет особых [целебных] свойств; они годятся только для окуривания одежды и изгнания запахов». [73] Приведённые в отрывке названия служили для обозначения в торговле более дешёвых разновидностей этого благовония.

На Западе считали, что алоэ происходит из Китая. Мы узнаем, например, об одном ибадитском торговце из Омана, который в VIII в. отправился в Китай и там его покупал. [74] Но, несмотря на данные о том, что Гуанчжоу постоянно посылал алоэ в Чанъань в качестве местной подати (наряду с серебром, орхидеями, личжи и желчью питона), [75] почти наверняка древесину алоэ получали из пограничных с Аннамом районов. [76] «Китай», который имели в виду мусульмане, был не первичным производителем, а большим рынком. Вероятно, большая часть алоэ, использовавшегося в Китае, была привозной, главным образом из Тямпы, правители которой присылали алоэ в Чанъань на протяжении VIII в., в том числе подношение тридцати цзиней «чёрного» лекарственного алоэ. [77] Похоже, что цивилизованные жители Тяма в поисках больных деревьев ещё в большей степени, чём теперь, зависели от туземных горных племён.

В XIX в. гелао (gahlao), как жители Тяма называют алоэ, собирала с соблюдением всего церемониала единственная деревня тямов-мусульман в провинции Биньтхуан, в тесном сотрудничестве с «лесными людьми» (orang glai). И даже в это время алоэ играло очень важную роль в обрядах жителей и Тяма и Аннама. [78]

Дерево алоэ занимало прочное место в китайской медицине, находя применение от всякого рода внутренних болей, для изгнания злых духов и для очищения души. Для этих целей его, считалось, следует отваривать в вине. Добавляли алоэ и в мази, которые накладывали на пораженные места. [79] Преобладание алоэ в танских благовонных курениях показывает, что благоуханный дым считался, как и в Индии, [80] благотворным для язв и ран. Но мне не удалось установить, имеет ли под собой какие-то реальные основания сообщение Абу Зайда из Сирафа (начало X в.) о том, что китайских правителей погребали, покрыв смесью алоэ и камфоры. [81]

(221/222)

Как бы то ни было, значение древесного алоэ в средневековых китайских курениях для всякого рода обрядовых и личных надобностей было огромным. Четверостишие Ли Хэ может служить иллюстрацией этого в миниатюре. Оно изображает юного вельможу, ожидающего рассвета в своей уединённой комнате:

Клубится-клубится

дым «тонущего в воде»,

Вороны кричат,

кончается ночь, посветлело,

В заливах болотца

фужуны по волнам плывут,

Охвачен мой стан

холодною яшмою белой. [82]

Сообщается, что душистая вода, приготовленная с помощью алоэ, употреблялась некоторыми куртизанками для «окрашивания» одеяний, [83] по-видимому для того, чтобы эти дамы в большей степени возбуждали чувства. Но ещё более расточительным было использование драгоценного дерева для ароматизации зданий. Это благовонное вещество превращали в порошок и наносили на нужное место — на стены, как это было в особняке некоего Цзун Чу-кэ, чтобы ошеломить входящего, когда открывалась дверь. [84] Ни одна из этих благоуханных построек не сохранилась до наших дней, но в Сёсоине имеется длинная шестиугольная шкатулка-футляр для сутр, покрытая слоем порошка алоэ и украшенная гвоздиками и красными «семенами любви» от «дикого лакричника», [85] — достойное вместилище для благоуханных слов Будды.

Было естественным, что из алоэ изготовляли небольшие и драгоценные предметы. Примером может служить хранящаяся в Сёсоине кисть для письма, сделанная частично из алоэ, частично из пятнистого бамбука и обмотанная полосками берёсты. [86] Кажется невероятным, что могли существовать куски этого дерева настолько большие, чтобы из них можно было изготовить балки здания; и всё же именно об этом сообщает достоверный источник IX в. Один персидский купец-мореплаватель [87] подарил только что воцарившемуся императору Цзин-цзуну, юноше с расточительными вкусами, столько древесины алоэ, что её хватило на то, чтобы сделать павильон — нечто вроде беседки; за это юного государя строго укорял один из его наставников. [88] У дорогостоящего павильона Цзин-цзуна есть прообраз — беседка, построенная столетием раньше для Сюань-цзуна, перед которой была посажена императорская коллекция кустов пионов — красных, пурпурных, розовых и белых. Но утверждали, что «галерея» из дерева алоэ Ян Го-чжуна была самой изумительно красивой из всех. [89] Здоровое

(222/223)

дерево Aquilaria издаёт благоухание только свежесрубленным; куски его, лишь частично пропитанные смолой, могли быть использованы в качестве ароматического вещества, хотя это и не было настоящее «тонущее в воде» благовоние. [90] Возможно, именно доски из более здоровой, но менее душистой древесины шли на отделку таких развлекательных построек.

Лаковое дерево.   ^

Другое древесное ароматическое вещество, бывшее в употреблении в танском Китае, — kayu laka, или лаковое дерево, душистая сердцевина лианы розового дерева (палисандра), ввозившаяся из Индонезии. [91] «Его запах похож на аромат дерева сапан, — писал фармаколог Ли Сюань, — но оно не очень благовоние, если его сразу возжигают. А если взять различные ароматические вещества и смешать их с ним, оно даёт чрезвычайно тонкий аромат. [92] При Тан его называли «благовоние пурпурной лианы» (но и глициния тоже называлась «пурпурная лиана»!), и сверх того это было «благовоние, призывающее Истинных (т.е. Святых)». Истинные — это бессмертные небожители даосского учения, питающиеся росой и воздухом, и такое название указывает на особенное значение этого благовония в даосских храмах. [93] В стихотворении даосского содержания Цао Тан ставит рядом напиток долголетия и это призывающее богов благовоние:

Алеет роса — мои мысли склонились

к вину «продолжение жизни»;

Белеет дымок — замышляю зажечь

куренья «нисшедший святой». [94]

Магическое или лечебное употребление лакового дерева трудно отличить от культового: это благовоние возжигали, чтобы избавиться от всего «сверхъестественного и необычайного в доме и жилище», а кусочки его привешивали маленьким детям, чтобы оберечь их от злых чар. [95]

Элеми.   ^

В средневековом Китае знали не одну разновидность эфирных масел, даваемых тропическими деревьями из рода Canarium. Их называют «элеми» или «камеди». Камедь «китайской оливы», [96] родина которой Гуандун, использовалась в танское время как полировочный лак. За свой состав она получила название «сахар канари». [97] Однако китайцы располагали другим видом элеми, входившим в число продуктов, поставляемых городом Гуанчжоу с подчинённой ему округи. [98] Его называли «благовоние caxap-trâm» (trâm — аннамское обозначение для

(223/224)

канари, т.е. дерева Canarium). И это была камедь канари-копалиферы, [99] которая во времена Тан произрастала в некоторых районах Линнани, преимущественно близ аннамской границы. Но центром производства этой камеди был Тонкин. Само вещество — беловатое, зернистое, с запахом лимона и скипидара, [100] но благовоние обычно чёрного цвета благодаря примеси угля. [101] «Оно напоминает мандариновое дерево с плодами, имеющими горьковатую кожуру, — писал Су Гун, — а его ветви вываривают, чтобы изготовить благовоние, напоминающее зернистый сахар, но только оно чёрное. Оно происходит из Гуана и Цзяо и из мест, лежащих к югу от них». [102] Оно должно было употребляться в Чанъани, как и в Тонкине, для возжигания на жертвенниках богов.

Камфора.   ^

Китайская (или «японская») камфора [103] — это декстрокамфора, кристаллическое вещество, получаемое из древесины крупного дерева, растущего в Китае, Японии и Тонкине. Борнеоская (или «суматранская») камфора [104] — это левоборнеоль, сходный продукт, извлекаемый из высокого индонезийского или малайского дерева. [105] Именно эта разновидность камфоры пользовалась наибольшим спросом в Китае, и это была камфора, торговля которой с Европой велась начиная со средних веков и вплоть до новейшего времени. [106]

Два названия борнеоской камфоры были в ходу в средневековом Китае. Одно из них передается как kapur Baros «камфора Бароса» и происходит из малайского торгового жаргона; иногда её называли просто «баросская мазь». [107] Барос был поселением на западном берегу Суматры и некогда являлся главным пунктом экспорта камфоры. [108] Другое название — благовоние «мозг дракона». Диковинное и драгоценное вещество, доставлявшееся из заморских стран, легко связывалось в воображении с драконами, властвовавшими над морями. Таким же образом и серая амбра получила название «слюна дракона». В танское время делались попытки (не слишком успешные, правда) определить различие между «баросской мазью» и «мозгом дракона». Некоторые говорили, что одно из этих веществ дают толстые деревья, другое — тонкие, хотя оставалось неустановленным, какое именно вещество из какого дерева получают. [109] Говорили также, что «барос» — это чистый сок дерева, тогда как «мозг дракона» — это продукт его сушки. [110] Действительно, слово «мазь», обычно прилагавшееся к камфоре «барос», позволяет предположить, что она поступала на рынок как более или менее липкий продукт, чем отличалась от кристаллического «мозга дракона». К этому можно добавить, что

(224/225)

государство Шривиджайа производило «масло из мозга дракона». [111]

Происхождение борнеоской камфоры жители Тан представляли смутно. Поступала ли она из Бароса или с острова Бали? Эти названия были почти идентичны в китайской передаче. [112] К тому же говорили, что ее производят персы; как это часто случалось, такое мнение возникло как следствие уверенности, что товары, доставляемые в Китай персидскими торговцами, и производят сами персы. [113] Праведный монах Сюань-цзан сообщал, что камфору производят в одном месте на Малабарском побережье, называемом Малакута: [114] «...формой подобная „матери облаков” [слюде], цветом она была как лёд или снег». [115] Вероятно, камфорное дерево завезли туда и успешно разводили. Сообщалось, что в Восточной Калинге мёртвым всовывали в рот золото, а сжигали их на костре, в который добавляли камфору. [116]

Что же касается привоза камфоры, известно, что царь Дагона, находившегося в зависимости от Дваравати, присылал в VII в. в дар «баросскую мазь»; [117] большая страна Удйана, богатая золотом, железом и шафраном, присылала в том же столетии «мозг дракона» и получила в ответ благодарственное послание императора; [118] даже арабы, хотя и были далеки от источника поступления камфоры, прислали её, но столетием позже. [119] В целом же камфора несла с собой тёплые запахи юга.

Позже, в средние века, камфора, предназначенная на вывоз, запаковывалась в разрезанный по сочленениям бамбук, из-за чего путешественник Ибн Баттута полагал, что камфора и растёт таким образом. [120] Весьма вероятно, что и с камфорой, поступавшей в танский Китай для продажи, поступали точно так же. Попав в Китай, камфора хранилась вперемежку с клейким рисом, углем и красными «любовными семенами». [121]

Запах камфоры в танском Китае восторженно почитали, и она была одной из составных частей многих благовоний и курений. Самое знаменитое камфорное благовоние — «благовестный мозг дракона» (так его называли во дворце) был прислан из Тонкина в качестве «дани» Сюань-цзуну. Этой особенно душистой камфоре был придан облик цикад и шелковичных червей, чтобы носить в одеждах в качестве амулета; десять таких фигурок император отдал своей фаворитке — госпоже Ян. Здесь мы можем продолжить рассказ об игре в го, которую сопровождал музыкой своей лютни Хэ Хуай-чжи и которая была прервана собачкой-любимицей (начало рассказа было приведено в гл. III).

«В это время ветер набросил шарф Драгоценной Супруги на головную повязку Хэ Хуай-чжи. Затем, немного погодя, когда Хэ Хуай-чжи повернулся, шарф упал. Вернувшись домой,

(225/226)

Хэ Хуай-чжи обнаружил, что всё его тело исполнено необычайным благоуханным запахом. Поэтому он снял свой головной убор и положил его в парчовый мешочек. После того как его величество возвратился [из изгнания] к „дворцовым столпам”, он беспрестанно вспоминал Драгоценную Супругу. Поэтому Хэ Хуай-чжи преподнёс ему головной убор, что хранился у него, и изложил обстоятельно всё, что произошло в тот день. Его сиятельное величество открыл мешочек и сказал, рыдая: „Это запах благовестного мозга дракона”». [122]

Другая история показывает, каким наслаждением был запах камфоры, пропитавший одежды. Император Цзин-цзун в ранней молодости затеял забавную игру, пуская в своих наложниц бумажные стрелы, содержавшие камфору и мускус в порошке — эта смесь придавала сильное благоухание тем счастливым дамам, в которых он попадал. [123]

Согласно официальной фармакопее, камфора излечивала от нечистых испарений в сердце и в животе и в особенности предписывалась при глазных недугах, в том числе и при катаракте. [124] Её следовало, согласно алхимику VIII в. Чжан Гао, смешивать с мускусом (видимо, это было вообще частое сочетание), чтобы излечиться от «ветров», которые проникли в костный мозг. [125] Вслед за самой камфорой в танский Китай последовали и индийские рецепты её применения в медицине. Китайская версия буддийской сутры, прославляющей бодхисаттву Авалокитешвару, советует лицу, которое было укушено ядовитым насекомым, смешать в равных количествах борнеоскую камфору и бделлий в чистой воде и «пропеть дхарани десять раз перед изображением Авалокитешвары. Как только пропоёт, сразу исцелится». [126] Это полезное лекарство имело также и более дельное применение. Ван Янь-бинь, племянник военачальника, основавшего позднее «империю» Минь в Фуцзяни, был в начале X в. главой магистрата в Зейтуне. Он приумножил процветание города и этой области, поощряя торговлю с купеческими судами, прибывавшими из Южных морей, и должен считаться одним из основоположников славы Зейтуна и его последующего незаурядного положения. Однако он был эстет и гуляка, и у него существовало привычное средство против последствий злоупотребления спиртным: в конце застолицы он выливал на себя несколько сосудов жидкой камфоры и затем спал до полудня. [127]

Камфора употреблялась даже в пищу. В 825 г. (опять при юном Цзин-цзуне) для императорского стола было приготовлено редкостное блюдо — «рис чистого ветра». Это была тщательно перемешанная смесь прозрачного риса, «порошка „глаз дракона”», «кусочков „мозга дракона”» и коровьего молока. Эту смесь положили в металлические сосуды, которые были опущены в «ледяной пруд». Затем, сильно охлаждённую, её доставали из

(226/227)

ледника для услаждения императора в самые жаркие дни. [128] Здесь должно было учитываться наряду с прочим и магическое значение, которым определялся выбор этого благовонного ингредиента: кристаллики камфоры выглядят как «лёд и снег» и поэтому обладают холодящим действием.

Камфора в виде насекомых, присланная из Аннама, уже была упомянута. Обыкновение изготавливать такие фигурки было известно также и в Китае, при династии Тан или вскоре после неё. В X в. Тао Гу, автор «Цин и лу», писал, что, хотя он хорошо знаком с буддийскими изображениями, сделанными из камфоры, он никогда не видел среди них окрашенных; тем не менее, добавляет он, такая редкостная вещь существует в храме в Кайфэне: это фигурка мальчика, вырезанная с большим искусством и раскрашенная в естественные цвета. [129]

Стиракс.   ^

Классический стиракс, [130] издавна привозившийся в Китай из Рима и Парфии, был тёмно-пурпурного цвета, и некоторые утверждали, что это львиные экскременты — снадобье, вызывающее ужас. [131] Эта душистая смола была, видимо, широко распространена и хорошо известна в Китае и в дотанские времена. И именно это вещество имел в виду поэт Чэнь Бяо, приверженец старины, когда писал о древнем правителе, осматривающем свой город:

В дворцах и палатах правителя Цинь

весенняя дымка плывёт,

Жемчужного дерева ветви из яшмы

в лазурный вздымаются свод.

Как благоухающий дух государя

восходят куренья сухэ;

От полога свет, словно волны, струится,

по нитям хрустальным течёт.

Вослед рукавам ароматным шелка

взлетят — и потом опадут;

Кружит над пирующими цзяосяо,

взмахнёт — и опять поворот...

А нынче отсюда взгляни на Сяньян,

лишь голову поверни:

Вечерние тучи тоскливого цвета

висят уже тысячный год. [132]

Место, которое отводилось этой смоле западного происхождения в Китае, можно сопоставить с тем местом, которое занимала мирра; однако в отличие от стиракса мирра упоминается намного реже других экзотических смол. Если же обратиться к танской эпохе, то вещество, бывшее в ходу под названием «стиракс», на деле являлось малайским бальзамом, использовавшимся для изготовления благовоний. [133] Вычурное название, придуманное для него в X в., — «божий жир». [134] Как это было

(227/228)

и с другими благовониями, его кусочки носили при себе, часто — подвешивая к поясу. У Ли Дуаня есть такие строчки:

Сухэ в поясах

у отроков благоухала;

Из пальмы пукуй

певицы несли опахала. [135]

Бделлий и бензойная смола.   ^

Под именем «благовоние Аньси» [136] (т.е. «парфянское благовоние») в Китае знали несколько веществ. В дотанское время это название относилось к бделлию [137] — широко употреблявшейся примеси к ладану. С IX в. это же название было перенесено на бензоин, или бензойную смолу — ароматическую камедь из Индокитая и Индонезии. [138] Эта перемена, так же как и изменение значения для стиракса, указывает на увеличившееся значение индийских товаров в экономике средневекового Китая, происшедшее за счёт сирийских и иранских товаров. В результате китайские источники танского времени полны неясностей, потому что под одинаковым названием могли выступать разные благовония — западного или южного происхождения, которые, видимо, должны были иметь и одинаковое назначение.

В IV в. монах-чудотворец Фоту Дэн употреблял «благовоние Аньси» (т.е. бделлий) в своих церемониях вызывания дождя; [139] это первое упоминание о нем в Китае. В V и VI вв. благовоние поступало из буддийских стран Центральной Азии и ассоциировалось преимущественно с Гандхарой. [140] Гандхара была местом, откуда в Китай шло как буддийское учение, так и экзотические благовония, хотя ароматические средства она поставляла только как посредник в выгодной торговле, не выдавая их за товары своего производства. Тем не менее само название «Гандхара» истолковывалось как «страна благовоний». Поэтому душистая смола, поступавшая из этой страны, некогда составлявшей часть парфянских владений, без труда получила название династии, правившей там. [141]

Затем, в середине правления династии Тан, суматранская бензойная смола, известная ещё арабам как лубан Йави «яванский ладан», стала поступать в Китай и, заменив собой бделлий, стала фигурировать под его китайским названием. Именно поэтому Ли Сюнь мог позволить себе написать, что, «благовоние Аньси» производят в странах Южных морей и в Персии. [142] Спутать их было легко: оба вещества должны были сбываться и сбывались в качестве ладана, и оба доставлялись через Южно-Китайское море торговыми судами, в числе которых были и персидские.

Отличительные особенности бделлия были перенесены на бензойную смолу. Когда Дуань Чэн-ши сообщал, что персид-

(228/229)

ское дерево, дающее «благовоние Аньси», называется также «дерево, изгоняющее злых духов», [143] он имел в виду бделлий, т.е. подлинное «парфянское благовоние». Танские авторы, писавшие о снадобьях, утверждали, что «аньсийское благовоние» поражает злых демонов внутри тела [144] и что, если детородные органы женщины, одержимой демоном, окурить этим благовонием, злой дух покинет её навсегда. [145] Хотя эти авторы ссылаются на традиционные свойства бделлия как оберега, снадобье, которое назначали, было на деле (по крайней мере в некоторых случаях) индонезийской бензойной смолой.

Ладан.   ^

Ладан — это гуммисмола, которую дают одно южноаравийское дерево [146] и родственное ему дерево из Сомали. [147] Эта смола была известна китайцам под двумя названиями. Одно из них восходит к III в. до н.э. и представляет собой передачу санскритского кундурука «ладан». [148] Другое название — описательное выражение жу сян «благовоние соска», относившееся к кусочкам ладана, формой напоминавшим сосок, вроде тех, что описывал Плиний: «Однако благовоние, которое ценится выше других, — это такое, которое имеет форму соска или груди. Он получается, когда одна капля вдруг останавливается, а другая, следующая непосредственно за ней, прилипает и соединяется с нею в одно целое». [149] Кабалистическое название «стекающий жир священного цветка» [150] было в употреблении, вероятно, только среди алхимиков.

У жителей Тан ладан, видимо, не ассоциировался конкретно ни с Хадрамаутом, одной из его родин, где его охраняли крылатые змеи, [151] ни с другой его родиной — страной Сомали, Пунтом, куда царица Хатшепсут и другие правители Египта посылали свои экспедиции. Су Гун сообщает о белой разновидности ладана из Индии и о слабо пахнущем сорте с зелёной сердцевиной из Монголии. [152] Ли Сюнь связывал его происхождение с Персией, как это он делал и в отношении многих других товаров. [153] В каких-то случаях мы имеем дело с кусочками подлинного ладана, широко расходившегося по рынкам Азии, в остальных же — вне всяких сомнений, с благоуханными «подделками» под ладан.

Ладан вместе со стакти, душистой раковиной оникс и гальбаном был одним из компонентов священного курения древнееврейских обрядов. Нашлось для него подобающее место и в христианском ритуале. [154] В танском Китае он также использовался главным образом как курение, однако в гораздо меньших масштабах. Кроме всего прочего ладан был очень дорог. Фэн Жо-фан, хайнаньский пират, живший на широкую ногу в окружении

(229/230)

своих персидских рабов, жёг только ладан для освещения своих пиров. И это отмечалось как бросающееся в глаза дорогостоящее расточительство. [155] Сходным образом, но уже в знак великого презрения к земным богатствам некий Цао Му-гуан сжёг в чаше десять цзиней этого драгоценного курения со словами: «Богатство добыть легко, но Будду обрести трудно». [156]

«Благовоние соска» занимало определённое место в медицине; его предписывали при наружных язвах и при жалобах на кишечник. [157] Даосские лекари рекомендовали его как продлевающую жизнь замену зерна. [158] Довольно неожиданное применение было изобретено Чжань Янь-юанем, автором истории живописи: он смешивал ладан в порошке с пастой для приклеивания живописных произведений к свиткам, утверждая, что это обеспечивает прочность соединения и предохраняет от книжных червей. [159]

Мирра. [160]   ^

Мирра, как и ладан, — это африканская или аравийская гуммисмола, считавшаяся священной на древнем Ближнем Востоке. Она упоминается, в частности, как одно из веществ, требовавшихся древним египтянам для бальзамирования [161] — традиция, продолженная Никодимом для того, чтобы сохранить тело Иисуса. Это тёмно-красное благовоние было малоизвестно в танском Китае, и то преимущественно среди аптекарей, которые давали его в вине при ранах, нанесенных металлическими лезвиями и полученных при падении с лошади, очевидно как болеутоляющее, [162] а также при выкидышах и послеродовых болях. [163] В танском Китае мирра была известна только под именем, приблизительно соответствующим её семитическому названию murr, [164] хотя в X в. в каталоге, дающем снадобьям причудливые названия, она фигурирует как «кровь с языка дракона-мань». [165] Мне не встречались сообщения об использовании мирры в Китае как курения или благовония, и, если бы не её известность в этом качестве у нас, мирру следовало бы поместить в следующую главу, среди лекарств.

Гвоздика.   ^

Гвоздику можно было бы рассматривать и в главе «Пища», и в главе «Лекарства», потому что эта пряность находила в Китае, как и на Западе, широкое применение. Однако её ароматические качества как будто бы перевешивали другие её свойства, и, поскольку люди танской эпохи часто примешивали её к курениям и другим благовониям, она оказалась включённой в эту главу. [166]

(230/231)

Древнее название гвоздики в Китае — «благовоние языка цыплёнка» — напоминает о форме высушенных нераспустившихся бутонов цветка. Более позднее название — «благовоние-гвоздь» — также описывает форму, равно как и английское clove через старофранцузское clou восходит к латинскому clavis «гвоздь». [167] Название «гвоздичное благовоние» первоначально прилагалось к некоторым видам местной китайской сирени из-за формы их маленького цветка. И в танской поэзии это выражение, кажется, всегда обозначает не привозную пряность, а «благоухание сирени». В противоположность этому выражение «благовоние цыплёнка», означавшее гвоздику в том же значении, что и у нас, — это сокращённая форма более старого китайского названия, появившегося в стихах таких позднетанских поэтов, как Ли Шан-инь и Хуан Тао, проявлявших интерес к чувствам человека вообще и к обонянию и запахам в частности.

Гвоздику ввозили из Индонезии. Ли Сюнь называет «Восточное море», очевидно указывая на первоначальную родину гвоздики — Молуккские острова. [168] С другой стороны, Су Гун уверял, что гвоздику производят также и в Аннаме, из чего можно заключить, что это полезное дерево было туда завезено. [169]

Существовало древнее и продолжавшее поддерживаться обыкновение, восходящее к ханьской эпохе, — освежать с помощью гвоздики дыхание. [170] Высшим должностным лицам танской империи предписывалось держать во рту гвоздику, когда они обращались с докладом к Сыну Неба. [171] Гвоздика использовалась также и в курениях и благовониях сложного состава, а один из авторов сообщает об ароматической эссенции, «сваренной» на гвоздичных цветах, взятых с мужского дерева. [172]

Хотя гвоздика, очевидно, не применялась в танской кулинарии в таких же масштабах, как теперь её употребляют на Западе, есть сообщение о нарезанном тонкими ломтиками мясе, «вымоченном в гвоздичном благовонии», т.е. замаринованном в жидкости, ароматизированной гвоздикой. [173] Находила применение эта пряность и среди пьяниц: считалось, что жевание гвоздики увеличивает количество вина, которое человек может выпить, и удерживает от беспрерывного пьянства. [174]

Гвоздику употребляли в различных медицинских целях, в том числе «для уничтожения насекомых, для изгнания нечисти, для избавления от порчи», не говоря уже о лечении почечуя. [175] Вместе с экстрактом имбиря гвоздика также служила для возвращения чёрного цвета местами побелевшей бороде. [176] Но превыше всего славилась гвоздика в древнем, как и в современном, мире в качестве могущественного средства от зубной боли. Эвгенол, действенная составная часть гвоздичного масла, содержится в «гвоздичной коре», которую Ли Сюнь предписывает как средство против зубной боли. [177]

(231/232)

Путчук (мочекрас).   ^

Путчук, или костусный корень, даёт летучее масло с неповторимым запахом фиалки и имеет большое значение в парфюмерии. [178] По-китайски его называли «древесное благовоние». [179] В Китае отмечали его сильный аромат и использовали уже с начала нашей эры. Его считали главным образом произведением Кашмира, но в танское время он был известен как продукт Кабудана и Цейлона. [180] Он не встречался в перечне «дани» из Кашмира, но, возможно, его название скрывается за собирательным обозначением «западные снадобья», которые получали из этой страны в начале VIII в. [181] Официальный трактат по медицине, однако, утверждает, что тот вид путчука, что поступает морским путём через индианизированные страны Юго-Восточной Азии, — самого лучшего качества, тогда как тот, что поступает по суше с Запада, — плохой. [182] Костусный корень, очевидно, играл какую-то роль в изготовлении курительных и благовонных смесей, [183] а также использовался в медицине, в особенности при болях в области сердца: «Если женщина ощущает сильные боли при сердцебиении или дыхании и боль нельзя пересилить, дай ей дозу этого, растворив порошок в вине». [184]

Пачули.   ^

Малайская мята [185] даёт душистое темное масло, которое в античном мире называли μαλάβαθρον или φύλλον Ινδικον «индийский лист». [186] Его санскритское название — тамалапаттра, а нам оно известно под именем, происходящим от тамильского paccilai «зелёный лист». В Китае пачули из-за их внешнего вида назывались «благовоние листа фасоли». [187]

В танское время пачули производились в Тенассериме, [188] но к IX в. их уже выращивали в районе Гуанчжоу, [189] где их можно встретить и сегодня. [190] В Китае пачули были известны примерно с III в. до н.э., источник их был тот же (т.е. Малайя), и употреблялись они для ароматизации одежды. [191] В Индии пачули были встречены восторженно, и там их использовали как благовоние для женских волос. [192] Интересно, что пачули во время Второй империи и средневикторианского периода настолько прочно ассоциировались с индийскими шалями, что европейцы считали, будто такой приятный запах издают сами шали, и даже использовали его как показатель подлинности шалей. [193] Это благовоние под его санскритским названием часто упоминается в китайских переводах буддийских сочинений (например, в тантрической «Шурангама-сутре», переведённой в 705 г.) как одна из составных частей очистительных омовений, и в особенности священной воды для омовения образа Будды. [194] Танские монахи, вероятно, следовали этим правилам.

(232/233)

Жасминовое масло.   ^

В танском Китае были известны два вида чужеземного жасмина: один — под его персидским именем йасаман, [195] другой — под индийским названием маллика. [196] Оба вида жасмина прижились в округе Гуанчжоу. [197] Его душистые цветы были связаны в представлении китайцев с Персией, Аравией и Римом. Они олицетворяли любовь и красоту, особенно очаровательных фееподобных женщин. [198]

В середине VIII в. в Китае знали, что в мусульманских странах из цветов жасмина давят приятное и душистое масло. [199] Это было действительно знаменитое персидское масло жасмина, некогда производившееся в Дарабджирде, Сабуре и Ширазе. [200] И хотя в сунское время это масло доставляли в гуанчжоуский порт, [201] мы не можем с уверенностью сказать, что это почти легендарное благовоние попадало и в танский Китай.

Розовая вода.   ^

Говорили, что у Нерона были фонтаны розовой воды, а Элагабал, как сообщали, купался в вине из роз. Но сведений о розовой воде в Китае не было отмечено ранее 958 г., когда царь Тямпы Шри Индраварман послал ко двору Поздней Чжоу некоего Абу Хасана, доставившего «даннические» подношения, среди которых наряду с такими чудесами, как восемьдесят четыре стеклянные бутыли с жидким «греческим огнём», находилось и пятнадцать флаконов с розовой водой. Посланец утверждал, что это благовоние происходит из Западного края и предназначается для того, чтобы опрыскивать им одежды. [202] Это посольство в наши дни снискало определённую известность. Но, кажется, пока остается незамеченным, что имеются ещё более ранние сообщения о розовой воде в Китае. За двадцать или тридцать лет до упомянутого посольства из Тяма у позднетанских владетелей был сказочно дорогой искусственный сад, расположенный в одном из больших дворцовых залов. Горы и холмы в этом саду были сделаны из древесины алоэ, реки и озёра — из розовой воды и стиракса, деревья — из гвоздики и какого-то другого благовония, которое не удалось определить, [203] стены и укрепления — из ладана, здания — из палисандра и красного сандала и резные человеческие фигурки — из сандалового дерева. Всё это в целом составляло миниатюрный город, вывеска над главными воротами которого гласила: «Страна Волшебных Ароматов». По слухам, этот благоуханный ландшафт был добычей, захваченной в государстве Шу в Сычуани. [204]

(233/234)

Но можно найти упоминания о розовой воде в Китае и для IX в. Когда Лю Цзун-юань получил стихотворение, посланное Хань Юем, его почтение было настолько велико, что он не стал читать его, не омыв прежде руки в «розовой росе». [205] И в наши дни «розовую росу» ещё изготовляют в Китае для прохладительного напитка. [206] Оказывается таким образом, что существовало местное, китайское искусство приготовления розовой воды, возникшее ещё до первого появления на Дальнем Востоке знаменитого гулаба из Фарса, хотя, конечно, не исключено, что способ приготовления розовой воды мог быть занесён в Китай и раньше, задолго до прибытия этого посольства из Тяма. Во всяком случае, ни розовая вода, ни «розовая роса» не были знаменитым розовым маслом — эфирным маслом, которое, как считается, было впервые изготовлено в Индии много столетий спустя. [207]

Серая амбра.   ^

Серая амбра — это патологическое образование в кишечнике кашалота. [208] Это серое лёгкое вещество, особая ценность которого для парфюмеров заключается в том, что оно сообщает цветочным запахам стойкость. [209] Мы называем его «серая амбра», однако первоначально оно именовалось просто «амбра», из арабского анбар. Это название достигло Китая к IX в. и встречается в замечательном труде Дуань Чэн-ши. [210]

Арабы были главными торговцами серой амброй в средние века. Ибн Хордадбех сообщает, что арабские купцы дают железо туземцам Никобарских островов в обмен на эти драгоценные сгустки. [211] С другой стороны, Дуань Чэн-ши называет Сомали главным источником серой амбры:

«Страна Бербера находится в море на юго-западе. Они не знакомы с пятью злаками и питаются только мясом. Там существует обычай брать кровь из вены домашнего скота, смешивать её с молоком и пить в сыром виде. У них нет ни одежды, ни платья, и носят они только куски овечьей кожи ниже пояса. Их женщины безукоризненно белые, прямые и стройные...»

Он продолжает далее, что главным предметом торговли у этого необыкновенного народа служат «благовоние амбра» и слоновая кость, которые они продают персидским купцам. [212]

Подлинного источника происхождения серой амбры в средние века не представляли. Некоторые персидские и арабские авторы «видели в ней выбросы подводных источников; другие — росу, которая, выделяясь из скал, стекает в море и там затвердевает; ещё другие держались мнения, что это экскременты какого-то животного». [213] Этот вопрос в Китае, кажется, не возникал вплоть до конца танского периода. В X или XI в. [214] серая амбра стала называться «слюна дракона» [215] — выражение, уже

(234/235)

употреблявшееся в танской поэзии, но лишь для обозначения пены на водах, населённых драконами. [216] Употребление выражения «слюна дракона» в новом значении, возможно, совпадает с началом импорта самого вещества в Китай, поскольку до этого (примерно до начала сунского периода) сюда доходили главным образом рассказы о нём. [217] Киты были сродни драконам, потому что и те и другие считались великими духами моря, родственными в равной степени и индийскому макара, в голове которого находился драгоценный камень. [218] Возможно, серую амбру приняли за слюну дракона, перепутав её со спермацетом, получаемым из головы кашалота. [219] Как бы то ни было, серая амбра присоединилась к семейству редких и чудодейственных товаров — таких, как камфора («мозг дракона»), благовоние «чешуя дракона» (разновидность алоэ), «глаза дракона» (мелкие плоды, похожие на личжи), трава «борода дракона» и другие части тела дракона, — которыми обогатился китайский мир. [220] Но для жителей танского Китая серая амбра, как и масло жасмина, оставалась лишь экзотической молвой.

Оникс.   ^

Оникс — благовоние, получаемое из оболочки брюхоногого моллюска, встречающегося на побережье Китая к югу от Янцзы. Его посылали в Чанъань в качестве «дани» прибрежные города, в том числе и город Лучжоу в Аннаме. [221] Поэтому мы можем относиться к нему как к «полуэкзотическому» благовонию. Раковина содержит также сочное мясо, которое жители юга употребляли в пищу. [222] По-китайски оникс называли (по форме раковины) «благовоние-пластина». [223] Смешанный с алоэ, мускусом и тому подобными веществами, оникс, как и в курении Моисея, составлял один из компонентов широко распространённого курительного благовония. [224] Оно называлось «отвар пластины» [225] и было тем самым курением, которое, по преданию, сжигалось как обыкновенные дрова во дворце при дворе суйского Ян-ди, прославившегося своим расточительством. [226] Косметическая губная помада для дам также приготовлялась из оникса, смешанного с воском и пеплом душистых цветов и плодов. [227]

(/420)

К главе X. Ароматические вещества (с. 209-235).

[1] К. Ямада (1957, с. 22) полагает, что, каково бы ни было использование ароматических веществ на Дальнем Востоке, благовония в меньшей

(420/421)

мере служили здесь для умащивания тела, чем на Западе. Он объясняет это тем, что у представителей монголоидной расы тело издает сравнительно менее сильный запах, тогда как резкий запах кавказских и среднеазиатских народов неоднократно отмечали в средние века. Но в действительности китайцы в древности и в средние века душили своё тело весьма обильно.

[2] ЦЧТЦ, 225, 5а.

[3] ЦТШ, 18б, 3130б.

[4] ЦЧТЦ, 220, 3а. Комментарии Ху Сань-сина по поводу «стола благовоний», устроенного на приёме в 757 г. Ср.: ТШ, 23а, 3678в-3678г. На столе стояли сюнь лу «кадящие курильницы».

[5] МЦБТ, 1, 5.

[6] ЦТВ, 288, 7б.

[7] «Стручки для омовения» — похожий на мыло состав, основу которого составлял горох (Шао Шо. Вэй Го-лин гунсе ла-жи сы сян яо бяо < «Доклад трону о благодарности Вэй Го-лина за пожалованные ему в день зимнего солнцестояния благовонные снадобья» >. — ЦТВ, 452, 12б).

[8] ЦЧТЦ, 215, 5б.

[9] Пельо 1904, с. 231, примеч. 2; Кёдес 1948, с. 89; Ван Гун-у 1958, с. 68; Уэтли 1961а, с. 32 и сл.

[10] ТД, 188, 1009в и 1010в.

[11] Сутхилл — Ходоус 1937, с. 319.

[12] КЮТБИШ (ТДЦШ, 3), 40б.

[13] См. стихотворение Хань Во (X в.) «Воспеваю омовение» («Юн юй»): ЦюТШ, хань 10, цэ 7, 4, 5б.

[14] ЦИЛ, б, 59а.

[15] ЦИЛ, а, 37а. Ежевика (Rubus rosifolius или R. commersonii) — это туми, а магнолия (Magnolia fuscata) — хань сяо. Я не смог идентифицировать вещество, названное сы цзюэ, условно переведённое «четыре исключительных». Оно упоминается в другом месте в ЦИЛ (б, 61б) как китайское курение наряду с сань юнь «три равные части».

[16] КЮТБИШ (ТДЦШ, 3), 40б.

[17] ДЯЦБ (ТДЦШ, 2), 33б.

[18] КЮТБИШ (ТДЦШ, 3), 47а.

[19] Rose mallow («розовая мальва») происходит от санскритского названия раса мала «благоухающая гирлянда» (Юл — Бэрнел 1903, с. 770).

[20] Знаменитое «линлинское благовоние» (линлин сян) — видимо, какая-то особенно душистая разновидность Ocimum basilicum (лолэ), возможно разводившаяся в каких-то местностях Китая. Но не исключена возможность, что это была Ocimum sanctum «священная базилика», посвящённая Вишну, которая широко распространена в тропических областях Азии.

[21] ТЛД, 20, 18а-18б.

[22] Cymbopogon [=Andropogon] nardus или близкородственные виды. «Лимонная трава» — это одна из «шёлковых трав», называющаяся по-китайски мао. «Белая шёлковая трава» ввозилась из Аннама и являлась, очевидно, какой-то иной разновидностью. См. статью в БЦГМ, 14, 40а.

[23] Чэнь Цан-ци и Ли Сюнь, приведено в БЦГМ, 14, 40а.

[24] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 51а, 31а.

[25] ЦФЮГ, 971, 10а-10б.

[26] Там же, 5б.

[27] ЦТШ, 198, 3614б.

[28] В Китае некоторые привозные ароматические вещества в отличие от их применения в других странах рассматривались скорее как лекарства, а не как курения и благовония; примером может служить, в частности, мирра. См.: Ямада 1957, с. 25; Xюар — Ван 1958, с. 58. В послед-

(421/422)

ней работе отмечается совпадение между пятью главными благовониями мусульманской Испании (мускус, камфора, алоэ, серая амбра и шафран) и пятью благовонными снадобьями Азии (и в том числе Китая). Но это сопоставление неправомочно; серая амбра играла в китайской медицине весьма скромную роль, незначительное место в ней занимал и шафран.

[29] ЦФЮГ, 972, 7а; ЦТШ, 15, 3111б. Читатели, интересующиеся средневековыми названиями курений, пряностей и т.п., могут обратиться к сочинению «Суварнапрабхаса-сутра», переведённому И-цзином под названием «Цзинь гуанмин цзин». Там приведены названия (параллельно санскритские и китайские) тридцати двух веществ, употреблявшихся для ритуального очистительного омовения. См.: ТСДДК, XVI, №665, с. 435.

[30] Бо Шоу-и 1937, с. 48-49.

[31] ЦИЛ, б, 61б.

[32] «Потерянный рай», IV, ст. 248.

[33] Сянь шу. ЮЯЦЦ, 18, 148.

[34] БЦГМ, 14, 40б.

[35] «Последние прибежища» 1956, XII, с. 131.

[36] Ямада 1957, с. 26; ССБЦ, 12, 108-109.

[37] СП, б, 28.

[38] Бо-хэ сян. Это обозначение встречается в одном из двустиший «Старых стихов» (гу ши), где описывается смесь из шафрана, стиракса и посконника.

[39] «Цзи ши» < «Приступая к делам (стихотворение первое)» >. — ЦЦЦЧДШ, 430.

[40] Цюань Дэ-юй. Гу юэфу < «Древняя песня-юэфу» >.— ЦюТШ, хань 5, цэ 8, цз. 9, 3б. < =Утки-неразлучницы — символ верной супружеской пары, широко распространённый мотив в китайской орнаментике. >

[41] Ямада 1957, с. 336 и 361.

[42] ЦФЮГ, 971, 6а; ТХЯ, 90, 1773; ТШ, 221б, 4154г. В ЦФЮГ написано «триста». В ТХЯ и ЦФЮГ сказано «западные [хуские] снадобья». Китайская транскрипция — kân-d’â-b’uâ-lâ. Восстановление *гандхабхада ничего не объясняет, но слово гандхапхала хорошо известно. Э. Шаванн ошибочно принял *b’uâ за *sâ, что заставило его прибегнуть к лишённым реальной почвы рассуждениям по поводу того, что могла собой представлять «благовонная эссенция» гандхасара (Шаванн 1903, с. 158).

[43] КЮТБИШ, 3, 71а.

[44] Бо Шоу-и 1937, с. 49.

[45] Юй Цзянь-у. Фэн хэ чунь е ин лин < «Ответ, в котором я вторю песне о весенней ночи» >. — ЮДЧЦ, 29б.

[46] Ван Цзянь. Сян инь < «Печати из благовоний» >. — ЦюТШ, хань 5, цэ 5, цз. 5, 2а. Ср.: СП (б, 22), где описываются «курение ста делений» и «курение знаков на печатях» времени династии Сун.

[47] ЦИЛ, б, 59а.

[48] Ямада 1957, с. 330. См. также: «Сёсоин» 1928, XI, табл. 22-26, 27-31.

[49] Дуань Чэн-ши. Цзэн чжу шан жэнь лянь чжу < «Дарю эти стихи святым людям» >. — ТШБМЦЦЦ, цэ 25, 4б.

[50] Ли Хэ. Шэнь сянь < «Струны духов» >. — ЛЧЦГШ, 4, 21а-22а < тун-тун — название большого барабана; бумажные деньги — золоченые бумажные кружки, сжигаемые при жертвоприношениях; «тоска в разлуке» — красное дерево с прожилками, из которого делали лютни и медиаторы; луань — один из видов фантастических птиц — фениксов; Чжуншань — горы на юге провинции Шаньси. >

[51] КЮТБИШ (ТДЦШ, 3), 54б. По поводу «семи драгоценностей» см. примеч. 38 к гл. IX. Эти курильницы назывались бо шань лу. Считалось, что они были изобретены при Хань, но теперь оказывается, что они вос-

(422/423)

ходят к чжоускому времени; мы располагаем бронзовым экземпляром, богато украшенным самоцветами, который относится к V-III вв. до н.э. (Уэнли 1948, с. 8). Более общее название для благовонных курильниц — сян лу или сюнь лу «кадящие курильницы».

[52] ЧЕЦЦ, 3, 97.

[53] См., например: Сюй Инь. Сян Я. — ЦюТШ, хань 11, цэ 1, 2, 3а, где говорится о «ста смешениях», дымящихся в её клюве.

[54] См., например, стихотворения Ли Хэ «Гун ва гэ» < «Песня дворцовой красавицы» > (ЛЧЦГШ, 3, 22б) и «Да цзэн» < «Ответный дар» > (ЛЧЦГШ, 3, 21а), а также комментарий Ван Ци. Или стихотворение Вэнь Тин-юня «Чанъань сы» (ЦюТШ, хань 9, цэ 5, 3, 2а). Существуют хранящиеся в Сёсоине округлые чаши с плоским дном, служившие курильницами для благовоний. Они делались из белого мрамора и из бронзы (См.: «Сёсоин» 1928, VII, табл. 26-30). Их китайское название мне неизвестно.

[55] Ли Шан-инь. Шао сян цюй < «Песня о зажжённых курениях» >. — ЦюТШ, хань 8, цэ 9, цз. 3, 34а.

[56] Ямада 1957, с. 328-329. Изображение курильницы-кадила из бронзы с длинной ручкой, которая происходит из Центральной Азии и относится ко II в., см.: фон Лекок 1925, рис. 14. А. фон Лекок сопоставляет её с египетскими курильницами. Курильницы-кадила с длинными ручками представлены в живописи из Дуньхуана, открытой А. Стейном, и в руках лоханей в пещерах Лунмэня и Тяньлушнаня.

[57] Ямада 1957, с. 328-329; «Сёсоин» 1928, XI, табл. 32-37.

[58] Ямада 1957, с. 329-330; «Сёсоин» 1928, III, табл. 43-47; VII, табл. 23-25. К. Ямада прослеживает их до первого упоминания «Сицзин цза цзи» < «Заметки о Западной столице» >, где говорится, что они были изготовлены ханьским мастером. «Кадящие корзины» по-китайски — сюнь лун.

[59] Ван Цзянь. Гун цы < «Дворцовая песня» >. — ЦюТШ, хань 5, цэ 5, цз. 6, 4а; другое упоминание: там же, с. 9а.

[60] «Юньси юй-и» < «Дружеские беседы на берегах Юньси» > цитируется в: Бо Шоу-и 1937, с. 48.

[61] ТБЦ в ЧЛБЦ, 9, 36а.

[62] Бо Шоу-и 1937, с. 48.

[63] Стихотворение без названия. — ЦюТШ, хань 12, цэ 1, 17б. < Шу — древнее название современной провинции Сычуань; лица, свежие, как у бессмертных — по даосским представлениям, достигшие бессмертия имеют свежий цвет лица, как у отрока; земли, где нет треволнений — высшие сферы буддийских небес, где обитают достигшие прозрения и навеки избавившиеся от треволнений этого мира. >

[64] Чжан Сяо-пяо. Шаонянь син < «Песня о юноше» >. — ЦюТШ, хань 8, цэ 4, 8а.

[65] ТЛД, 22, 14б.

[66] ТШ, 76, 3869б. Существует также стихотворение на эту тему, написанное Чжан Ху, «Тай-чжэнь сян нанцзы» < «Мешочек с благовониями, принадлежавший Тай-чжэнь» > (ЦюТШ, хань 8, цэ 5, цз. 2, 18б). Этот поэт IX в. написал много стихотворений, посвящённых времени Сюаньцзуна, на такие сюжеты, как музыкальные инструменты, песни, праздники и танцы (в том числе несколько стихотворений о чачских танцах). Хун Май (в ЖЧСБ, 9, 89) отмечает значение этого автора, сохранившего много сведений о такого рода обычаях.

[67] См.: Исида Мосаку — Вада 1954, а также: Ямада 1957, с. 490-491.

[68] О них упоминается, например, у Чжан Ху в «Пэй Фаньсюаньчэн Бэйлоу е янь» < «Участвую в ночном пире в Северной башне города Фаньсюаньчэн» > (ЦюТШ, хань 8, цэ 5, цз. 1, 10б). Полагают также, что ма-

(423/424)

ленькие шкатулки с крышками, хранящиеся в Сёсоине, служили коробочками для благовоний. См.: Ямада 1957, с. 330.

[69] Юл — Бэрнел 1903, с. 335. < К агару в конечном счете восходит и русское «алоэ»; менее употребительный русский синоним «сабур» явно иного происхождения. >

[70] Главным образом индокитайская Aquilaria agallocha, из остальных — A. malaccensis (Малайя), A. moszkowskii (Суматра) и A. grandiflora (Хайнань). Различные представители рода Gonystylus (Борнео и Суматра) могут служить для подмены подлинного алоэ (Бэркил 1935, № 198-201).

[71] Бэркил 1935, №197-199.

[72] ТД, приведено в ЧЛБЦ, 12, 48б.

[73] Чэнь Цан-ци, приведено в БЦГМ, 34, 27б. Ср. слова Су Гуна, приведенные там же. Другая разновидность называлась «благовоние *dz’an». См.: ТД, приведено в ЧЛБЦ, 12, 48б.

[74] Хурани 1951, с. 63.

[75] ТШ, 43а, 3731а.

[76] Её также поставлял округ Хуаньчжоу в Аннаме (ТШ, 43а, 3733а).

[77] ЦФЮГ, 971, 17а; это событие имело место в 749 г. См. также: ЦФЮГ, 971, 10б (под 734 г.), и ТХЯ, 98, 1751.

[78] Эмонье 1891, с. 276-280.

[79] Ли Сюнь, приведено в БЦГМ, 34, 27б; ср.: Хюар — Ван 1958, с. 59.

[80] Бэркил 1935, №198, где отмечается медицинское применение курений из алоэ в раннесредневековой Индии.

[81] Соважэ 1948, с. 6.

[82] Ли Хэ. Гуй гунцзы е лань цюй < «Песня знатного юноши на исходе ночи» >. — ЛЧЦГШ, 1, 12б.

[83] ЮСЦЦ, 1, 7. Это те же женщины, которые, как отмечалось, смазывают волосы шафрановым маслом.

[84] Бо Шоу-и 1937, с. 49, где цитируется ЧЕЦЦ, 3, 37.

[85] Abrus precatorius. Исида Мосаку — Вада 1954, №51.

[86] Исида Мосаку — Вада 1954, №52.

[87] Его имя передаётся как Ли Су-ша; оно выглядит в целом или частично как транскрипция чужеземного имени.

[88] ТШ, 78, 3871г; ЦЧТЦ, 243, 8б; Бо Шоу-и 1937, с. 52. Упрёк исходил от Ли Ханя, члена императорской семьи.

[89] СП, б, 21; КЮТБИШ, 3, 71а.

[90] Бэркил 1935, 202.

[91] Там же, 754-755; Шефер 1957, с. 134. Это растение — Dalbergia parviflora.

[92] Ли Сюнь, приведено в БЦГМ, 34, 28б.

[93] Шефер 1957, с. 134.

[94] Цао Тан (IX в.). Сун Лю цзун ши чжи Чжаоцюэтин < «Посылаю почитаемому наставнику Лю при поклонении во дворе Чжаоцюэтин три стихотворения» (стихотворение третье) >. — ЦюТШ, хань 10, цэ 2, цз. 1, 5б.

[95] Ли Сюнь, приведено в БЦГМ, 34, 28б.

[96] Canarium album или С. pimela.

[97] Китайское название — «сахар ганьлан».

[98] ТШ, 43а, 37316. Древнекитайская форма для trâm — *tśiam.

[99] Canarium copaliferum.

[100] Его туземное название — trâm trăng «белое канари».

[101] Крево 1925, с. 28; на с. 28-29 даётся полный обзор сведений об этом веществе.

[102] ТВЦ, приведено в БЦГМ, 34, 31а.

[103] Cinnamonum camphora.

[104] Dryobalanops aromatica.

(424/425)

[105] Ёэркил 1935, №338.

[106] Там же, №546 и 862-846. См. также: Хань Бай-дунь 1941, с. 3-17, и Пензер 1952, с. 196. Камфорное дерево с недавнего времени приобрело более высокую коммерческую ценность, чем сама камфора (Бэркил 1935, 548 и 864). Классификация видов камфоры в работе Xюар — Ван 1958, с. 59 содержит такую путаницу, что оказывается бесполезной.

[107] Полюй гао.

[108] См.: Юл — Бэрнел 1903, с. 69, 151-153; Пельо 1904, с. 341-342; Хирт — Рокхилл 1911, с. 194; Лауфер 1919, с. 478-479; и в особенности Пельо 1912а, с. 474-475.

[109] ЮЯЦЦ, 18, 150.

[110] Су Гун в БЦГМ, 34, 31а.

[111] Ли Сюнь в БЦГМ, 34, 31а. Камфорное масло производилось в Китае в новое время (Брайант 1925, с. 230).

[112] Су Гун (в БЦГМ, 34, 31а) в связи с камфорой приводит название полюй, Дуань Чэн-ши (ЮЯЦЦ, 18, 150), очевидно, по ошибке — поли. Принято считать, что полюй — это на самом деле Барос, а поли — это Бали.

[113] ЮЯЦЦ, 18, 150.

[114] Сутхилл — Ходоус 1937, с. 335, где транскрипция названий у Сюань-цзана приведена в соответствие с Эйтелем.

[115] ДТСЮЦ, цз. 10 (без пагинации).

[116] ТШ, 222в, 4159г. Ср.: Бэркил 1935, 866: «Малайцы употребляют её при ритуальном очищении тела покойного... и так же поступают жители Суматры. Тело раджи Батака может сохраняться в камфоре до тех пор, пока не настанет благоприятный момент для его погребения».

[117] Дагон передаётся как *[Nəu-] d’ä-γuân. ЦТШ, 197, 3610а; ЦФЮГ, 970, 11б; ТХЯ, 99, 1779.

[118] ТШ, 221а, 4153в; ЦФЮГ, 970, 9б.

[119] ЦФЮГ, 971, 5б.

[120] Юл — Бэрнел 1903, с. 151-152.

[121] Су Гун, приведено в БЦГМ, 34, 31а.

[122] ЮЯЦЦ, 1, 2. В другой версии этого рассказа, которая содержится в ДЧВЧ (ТДЦШ, 13), 77а, делается упор на менее идиллическое обстоятельство: супруга Ян послала три фигурки из десяти с тайным посыльным на верблюде своему знаменитому любовнику Рокшану.

[123] Бо Шоу-и 1937, с. 49, где цитируется ЦИЛ, б, 35б.

[124] ТБЦ, приведено в БЦГМ, 34, 31а.

[125] Чжан Гао, приведено в БЦГМ, 34, 31а.

[126] Сен 1945, с. 85-86.

[127] Шефер 1954, с. 16, 78.

[128] ЦИЛ, б, 52б.

[129] ЦИЛ, б, 58а.

[130] Styrax officinalis. По-китайски стиракс — сухэ.

[131] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 34, 30б; ЮЯЦЦ, 16, 131.

[132] Чэнь Бяо (около 831 г.). Цинь ван цзюань и < «Кружение одежду циньского вана» >. — ЦюТШ, хань 8, цэ 4, 2а. < Правитель Цинь — Ши-хуан, император династии Цинь (246-207 гг. до н.э.); жемчужного дерева ветви — имеются в виду потомки императора: древо его рода поднимается к самому Небу; цзяосяо — тонкий шёлк, не намокающий в воде; Сяньян — столица династии Цинь. В танское время давно уже лежала к развалинах. Находилась вблизи танской столицы Чанъань, к северу от неё. >

[133] Он являлся продуктом индонезийского Altingia excelsa (= Liquidambar altingiana) и тонкинского Altingia gracilipes. Лауфер 1919, с. 456-460; Бэркил 1935, №117-118. Чэнь Цан-ци различает эти два

(425/426)

вещества, но Су Гун, хотя и отмечает, что стиракс поступает и с Запада и из Индонезии, ограничивается описанием только твёрдого пурпурного стиракса.

[134] Ди гао. ЮП, 62а-67б.

[135] Ли Дуань. Чунь ю лэ < «Радости весенней прогулки» >. — ЦюТШ, хань 5, цэ 3, цз. 1, 1а. Здесь пальма пукуй — это веерная пальма Livistoпа chinensis.

[136] Аньси [*ân-siək] сян.

[137] Balsamodendron hook и В. roxburghii. Ямада 1954, с. 14-15; Ямада 1956, с. 231-232.

[138] Styrax benzoin. Лауфер 1919, с. 464-467; Ямада 1954, с. 2.

[139] Ямада 1954, с. 7.

[140] Там же, с. 7-8.

[141] Там же, с. 11-12 < Нет никаких данных о том, что Гандхара когда-либо находилась под властью парфянских царей Ирана из династии Аршакидов; очевидно, Э. Шефер имеет в виду небольшую династию «индо-парфянских» царей, иранцев по происхождению, о генеалогической связи которых с Аршакидами трудно сказать что-либо определённое. Вряд ли поэтому стоит искать объяснение для этого названия в реальной исторической обстановке: скорее его происхождение связано с далеко не всегда чётким представлением китайских авторов об истории и географии стран Запада. >

[142] Ли Сюнь, приведено в БЦГМ, 34, 30б.

[143] ЮЯЦЦ, 18, 150.

[144] Су Гун в БЦГМ, 34, 30б.

[145] Ли Сюнь в БЦГМ, 34, 30б.

[146] Хадрамаутская Boswellia carteri (Ямада 1956, с. 208).

[147] Boswellia frereana (там же). Родственные индийские растения В. serrata и В. glabra дают ложный ладан, использовавшийся для замены подлинного (там же, с. 231-232).

[148] *Kiuən-liuk. Будберг 1937, с. 359, №60.

[149] Плиний, кн. XII, гл. 32. Существует точка зрения, что «благовоние соска» — это название, которое сперва было дано пользовавшейся спросом смоле индонезийского и индокитайского Pinus merkusii, а затем было перенесено на ладан (см.: Уолтерс 1960, с. 331 и 333). Он отмечает также, что то же самое название уже в новое время прилагалось к мастиковому дереву Pistacia (там же, с. 324 и 330-331). Первое из этих утверждений не кажется мне вполне убедительным.

[150] Лин хуа фан юй. ЮЯЦЦ, 2, 12.

[151] ERE, VII, с. 200-201.

[152] Су Гун, приведено в БЦГМ, 34, 29б. Я перевожу здесь как «Монголия» то, что в китайском тексте обозначено «Шаньюй».

[153] Ли Сюнь, приведено в БЦГМ, 34, 29б.

[154] ERE, VII, с. 200-201.

[155] Такакусу 1928, с. 462.

[156] ЮСЦЦ, 8, 62.

[157] Чэнь Цан-ци, приведено в БЦГМ, 34, 29б.

[158] Ли Сюнь, приведено в БЦГМ, 34, 29б.

[159] Акер 1954, с. 244-245.

[160] Balsamodendron myrrha и Commiphora abyssinica (Ямада 1956, с. 211).

[161] ERE, VII, с. 201; Лукас 1934, с. 94-95 < *Лукас 1958, с. 158-159 >.

[162] Чжэнь Цюань, приведено в БЦГМ, 34, 30а.

[163] Ли Сюнь, приведено в БЦГМ, 34, 30а.

[164] Так по-арабски; древнееврейское mor. Китайское *muət, передающее *muər. См.: Лауфер 1919, с. 460-462.

(426/427)

[165] ЮП, 62а-67б.

[166] См. рецепты составов в СП (цз. б). Гвоздика — это высушенные бутоны цветка Carophyllus aromaticus (= Eugenia aromatica).

[167] Китайские авторы, писавшие на фармакологические темы, далеко не всегда были уверены, что эти два названия — «благовоние языка цыпленка» и «благовоние-гвоздь» — относились к одному и тому же продукту, однако Чэнь Цан-ци (в БЦГМ, 34, с. 28а) считал их просто разными наименованиями. Тем не менее после него фармакологи продолжали дебатировать этот запутанный вопрос. Тождественность этих названий была окончательно доказана Шэнь Гуа. См.: МЦБТ, 26, 175-176.

[168] Ли Сюнь, приведено в БЦГМ, 34, 28а.

[169] Су Гун, приведено в БЦГМ, 34, 28а.

[170] ХГИ, приведено в ТПЮЛ, 981, 6б.

[171] МЦБТ, 26, 175-176.

[172] См.: ТБЦ в БЦГМ, 34, 28а; ср.: Чжэнь Цюань, там же.

[173] ШП (ТДЦШ, 10), 70а.

[174] ЮСЦЦ, 3, 19.

[175] Ли Сюнь в БЦГМ, 34, 28а.

[176] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 34, 28а.

[177] Ли Сюнь в БЦГМ, 34, 28а. Ср.: Стюарт 1911, с. 95. Однако К. Ямада (1959, с. 142) полагает, что «гвоздичная кора» — название индонезийской корицы, масло которой также использовалось как анастезирующее средство при зубной боли. Но китайские фармакологи относились к ней как к коре дерева, дающего гвоздику.

[178] Из Saussurea lappa (= Aplotaxis lappa).

[179] My сян. Существовал танский синоним «благовоние синего дерева» (цин му сян), но это выражение теперь обозначает корневище Aristolochia contorta (Лауфер 1919, с. 462-464; Асахина 1955, с. 498). Ми сян «медовое благовоние» также иногда считают синонимом «древесного благовония» (Ли Ши-чжэнь. БЦГМ, 34, 28а; ср.: Хирт — Рокхилл 1911, с. 211), но, согласно танским фармакологам, это было благовоние индокитайского происхождения. Из-за близости названий его путали также и с миррой. Б. Лауфер (1919, с. 462-464) писал: «Китайское обозначение в действительности не являлось ботаническим термином, будучи лишь торговым наименованием, относящимся к различным корням из самых разных областей». Я подозреваю, что это не совсем верно и что нам следует искать «медовое благовоние» среди растений Юго-Восточной Азии. Многие современные исследования связывают му сян с Rosa banksia (в том числе: Стюарт 1911, с. 43, 49, 380; Рид 1936); путаница в употреблении этого термина была отмечена уже Ли Ши-чжэ нем (БЦГМ, 14, 35а).

[180] ТШ, приведено в ТПЮЛ, 982, 1б и 2б; то же в ЦТШ. См. также: Уэтли 1961, с. 62.

[181] ТШ, 221б, 4155б.

[182] Су Гун, приведено в БЦГМ, 14, 35а.

[183] В СП (б, 32) перечислены составные части рецепта (сунского), в котором костусный корень употребляется вместе с камфорой, мускусом, гвоздикой, кассией, перцем и несколькими другими второстепенными веществами. Подобные составы, возможно, приготовляли и в танское время.

[184] Чжэнь Цюань, приведено в БЦГМ, 14, 35а.

[185] Pogostemon cablin — обычные пачули Малаккского полуострова, которые впервые стали разводить там. Южноиндийские P. heyneanun получили название «индийских пачулей», но они широко распространены в Малайе и могли быть завезены оттуда в Южную Индию (Бэркил 1935, 1782-1783).

[186] Лауфер 1918, с. 5.

(427/428)

[187] Хосян. В настоящее время, к несчастью для историков, это название носят другие растения. В Индокитае оно относится к буквице (Веtonica officinalis; см.: Лауфер 1918, с. 35-36). Д. Стюарт (1911, с. 247) и другие авторы современных ботанических справочников называют исполинский иссоп (Agastache rugosa = Lophanthus sp.), но это — американское растение. ТД (приведено в ЧЛБЦ, 12, 84б) описывает «благовоние листа фасоли», которое получают из сгнившей древесины крупного дерева; всё это очень напоминает рассказы об алоэ.

[188] Ли Ши-чжэнь цитирует «Историю Тан» («Тан ши») в БЦГМ, 14, 40б. Ср.: Лауфер 1918, с. 29.

[189] Су Сун, приведено в БЦГМ, 14, 40б.

[190] Хоу 1957, с. 167, где сообщается о существовании «кантонских пачулей» (Pogostemon cablin), т.е. об обычных малайских пачулях.

[191] ГЧ, приведено в БЦГМ, 14, 40б; НФИУЧ, приведено в ТПЮЛ, 982, 3б.

[192] Лауфер 1918, с. 38.

[193] Бэркил 1935, 1780.

[194] Приведено в БЦГМ, 14, 40б.

[195] Jasminum officinale. Слово йасаман (точнее *ia-sâi-muân) встречается в ЦСЦ. Арабизированная форма йасмин также была известна в танском Китае, например *ia-siĕt-mi^weng.

[196] Jasminum sambac. Его транскрипция — *muât-lji.

[197] Шефер 1948, с. 60 и сл.

[198] Ямада 1958, с. 600-601. К. Ямада проследил, что какое-то число рассказов о превращении прекрасных принцесс в цветы жасмина происходит из Тямпы и с Филиппин.

[199] ЦСЦ, 5а. Ср.: Ямада 1958, с. 593. В ЮЯЦЦ (18, 153) для IX в. приготовление этого масла приписывается персам.

[200] Лауфер 1919, с. 332-333.

[201] Там же; Шефер 1948, с. 62.

[202] ЦФЮГ, 972, 22а-22б; ТПХЮЦ, 179, 17б; ЧЛЦ (ТДЦШ, 10), 22а; Кувабара 1930, с. 130-131.

[203] В тексте стоит цинь хо.

[204] ЦИЛ, б, 58б.

[205] ЮСЦЦ, 6, 46. В данном случае «роза» — это Rosa multiflora (цянвэй), душистое белое или розовое вьющееся растение; другие знаменитые китайские розы — это R. rugosa (мэй-гуй) с розовыми или ярко-красными цветами и с имеющей шипы пышной листвой, которая осенью становится оранжевой; R. chinensis (юэцзи) — очень душистая, с красными, белыми или жёлтыми цветами; и, наконец, R. banksia (мусян) — белый или жёлтый вьющийся сорт. См.: X. Ли 1959, с. 92-101.

[206] X. Ли 1959, с. 96.

[207] Хирт — Рокхилл 1911, с. 204. В этом примечании было бы уместным коснуться некоторых неотождествлённых благовоний растительного происхождения. Все они впервые перечислены у Чэнь Цан-ци, который, видимо, имел доступ к образцам и информации, остававшимся недоступными для официальных фармакологов (или, может быть, не принимавшихся ими во внимание). К этим веществам относится «*b’ieng-благовоние» (БЦГМ, 14, 40а) — трава с Южных морей, помогавшая против злых духов, которую вместе с имбирём и горчицей использовали приомовениях; «*kong-благовоние» из страны Вахша (Окса), обладавшее теми же свойствами (БЦГМ, 14, 40а); Ли Ши-чжэнь без достаточных оснований перечисляет оба эти благовония как разновидности пай цао сян (очевидно, Lysimachia sp.) из Индокитая (L. foenumgraecum) — душистая китайская трава, использовавшаяся женщинами для придания запаха волосам; см.: Бэркил 1935, 1375; *ngi^wvn-az’i-ak (БЦГМ, 34, 31б) — пер-

(428/429)

сидская смола, схожая с камфорой, которую использовали при заболеваниях сердца, кровотечениях и т.п.; *kiet-şat (БЦГМ, 34, 31а) — ароматный западный цветок, который вместе с грецким орехом клали в целебные мази; Ли Ши-чжэнь совершенно необоснованно объединяет его с элеми-trâm.

[208] Physeter macrocephalus. Ямада 1955, с. 3; Пельо 1959, с. 33.

[209] Ямада 1955, с. 3.

[210] Там же, с. 9-11; Ямада 1957, с. 246; Пельо 1959, с. 33. Его китайская транскрипция — *â-muât (для передачи *amar).

[211] Ямада 1957, с. 15. Ср.: Годэ 1949, с. 56.

[212] ЮЯЦЦ, 4, 37. Ср.: ТШ, 221б, 4155г. Перевод всего отрывка см.: Дайвендак 1949, с. 13.

[213] Пельо 1949, с. 34.

[214] К. Ямада (1957, с. 200), опираясь на довольно сомнительные свидетельства, полагает, что это новое название серая амбра получила в IX или в X в.; П. Пельо обнаружил первый определённый случай употребления этого названия в стихотворении XI в., написанном Су Ши (Пельо 1959, с. 35).

[215] Лун сянь.

[216] Ямада 1957, с. 199.

[217] См. там же, с. 246, 249; Ямада 1956а, с. 2-5. В последней работе содержатся подробные сведения о сунских обычаях и технологии, связанных с серой амброй.

[218] Ямада 1957, с. 197-198.

[219] Пельо 1959, с. 38.

[220] Ямада 1957, с. 198.

[221] ТШ, 43а, 3733а. Эта раковина — Eburna japonica. Её изображение есть в ЧЛБЦ, 22, 39а.

[222] Су Сун в БЦГМ, 46, 39а.

[223] Цзя сян.

[224] БЦГМ, 46, 39а.

[225] Цзя цзянь.

[226] См. стихотворение Ли Шан-иня «Суй гун шоу суй» в ЦюТШ, хань 8, цэ 9, цз. 2, 9б.

[227] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 46, 39а.

наверх