Д.Г. Савинов
Оленные камни в культуре кочевников Евразии.
// СПб: СПбГУ. 1994. 208 с. ISBN 5-288-01245-8
Глава VI.
Реалии оленных камней
(региональные отличия и хронология).
^ [ Введение. ] Анализ реалий, т.е. предметов, изображения которых нанесены на оленных камнях, имеет основополагающее значение для определения хронологии и культурной принадлежности памятников. Вместе с тем это одна из наиболее трудных задач в общей проблеме оленных камней, так как в пределах восточного ареала в большинстве из связанных с ними комплексов не было найдено никаких датирующих вещей, что значительно ограничивает возможности сравнительно-типологического анализа. Кроме того, несмотря на высокую степень точности изображений предметов на оленных камнях, позволяющую определить их прототипы, археологическая изученность той или иной территории недостаточно репрезентативна для подобного рода сопоставлений. Так, на территории Монголии, откуда происходит основная масса оленных камней, археологические памятники этого времени, за исключением случайных находок, практически неизвестны, и, наоборот, в Минусинской котловине, наиболее изученной в археологическом отношении, материалы которой являются опорными для хронологического и культурного определения памятников, нет оленных камней. При этом разногласия, которые существуют по поводу хронологии южносибирских культур, переносятся на определение оленных камней Монголии, которые сами по себе не могут считаться датирующими. Что касается других территорий (Алтай, Тува и более западные районы), где археологические памятники известны в достаточно большом количестве, то имеющиеся здесь оленные камни в подавляющем большинстве относятся ко II или III типам, наиболее простым по представленным на них реалиям, датировка которых скифским временем не вызывает особых затруднений, но именно в силу этого обстоятельства носит весьма обобщённый характер. Несмотря на эти трудности, датировка оленных камней по изображённым на них
(94/95)
реалиям является единственно возможным способом превращения их в полноправный исторический источник.
Предметы, изображённые на оленных камнях, достаточно многочисленны и разнообразны. В разных вариантах и сочетаниях они представлены на всех оленных камнях, и именно эта особенность отличает данные памятники от всех других вертикально установленных камней (менгиров), также в большом количестве встречающихся по всей степной полосе Евразии. Наиболее полный набор реалий характерен для оленных камней I (монголо-забайкальского) типа. Важный шаг для их систематизации был сделан Э.А. Новгородовой, представившей набор реалий на каждом оленном камне как своеобразный «закрытый комплекс», по своему значению сопоставимый с инвентарём из одного погребения, и выделившей для оленных камней I типа 28 таких комплексов, включающих изображения различных предметов или «арсенал» одного человека-воина (Новгородова, 1989, с. 188). На оленных камнях других типов представлены семантически наиболее значимые предметы — опоясывающие линии (пояс и ожерелье), серьги; из предметов вооружения — лук, кинжал и чекан. В западных районах распространения оленных камней реалии отображают набор и типологические особенности предметов, характерных в первую очередь для местных культур.
Для оленных камней восточного ареала можно выделить, по крайней мере, около 15 категорий предметов, которые могут быть интерпретированы с точки зрения их культурной и хронологической принадлежности. Это — украшения (серьги, гривны, ожерелья); пояс и подвешенные к нему предметы (оселки, ножи и «П»-образные предметы неизвестного назначения); предметы вооружения (луки и гориты, кинжалы, секиры или чеканы, боевые топоры, копья); дисковидные изображения (зеркала?) и пятиугольные решётчатые фигуры (щиты?). В нескольких случаях показаны знамёна или штандарты (?). Один раз нанесено изображение колесницы. Рассмотрение их целесообразно вести посюжетно, имея в виду возможность отражения в рисунках на оленных камнях форм развития того или иного вида предметов, с учётом предложенной выше типологии памятников.
Анализу реалий на оленных камнях посвящены обстоятельные разработки в монографиях об алтайских (Кубарев, 1979, с. 42-71), оеверокавказских (Членова, 1984, с. 30-56) и монгольских (Волков, 1981, с. 103-111; Новгородова, 1989, с. 184-201) памятниках, а также отдельные статьи (Новгородова, 1975; Дэвлет, 1976) и разделы других работ (Добжанский, 1990, с. 16-19). Однако эту тему ни в коей мере нельзя считать исчерпанной.
Перед тем как перейти к посюжетному рассмотрению реалий оленных камней, необходимо кратко остановиться на существующей тенденции удревнения памятников восточного
(95/96)
ареала (оленные камни I типа), основанной на изображениях на них предметов карасукского облика и соответственно отнесения их к карасукской культуре. Несмотря на внешнюю убедительность, такая точка зрения не может быть принята безоговорочно по трём обстоятельствам. 1. В Монголии, т.е. на основной территории распространения оленных камней I типа, памятники карасукской культуры (в том значении, как она выделена на материалах Минусинской котловины) неизвестны. И, наоборот, в Минусинской котловине нет оленных камней. 2. Памятники карасукской культуры, принятые в качестве опорных при определении культурной принадлежности оленных камней монголо-забайкальского типа, в самой Минусинской котловине, как это доказано в ряде специальных работ (Хлобыстина, 1962; Новгородова, 1970; Членова, 1972), неоднородны. Среди них есть более ранние и более поздние памятники. К какому из выделенных этапов — раннему (собственно карасукскому) или позднему (по М.П. Грязнову, каменноложскому этапу, по Н.Л. Членовой, лугавской культуре) — относятся аналогии на оленных камнях — неизвестно. 3. Ареал распространения так называемых карасукских бронз, в состав которых входят предметы, имеющие аналогии в изображениях на оленных камнях, был чрезвычайно широк, во всяком случае, намного шире границ распространения карасукской культуры. И в этом отношении случайные находки из Монголии не составляют исключения. Судя по всему, здесь, как справедливо считают Э.А. Новгородова и другие исследователи, они были связаны с херексурами, около которых устанавливались оленные камни с рисунками таких предметов, но сами вещи, по существовавшим нормам погребального обряда, в погребения не клались. В сложившейся ситуации особое значение приобретают те редкие, но действительно достоверные случаи, которые позволяют судить о времени существования оригиналов изображений, представленных на оленных камнях.
Реалии оленных камней I типа могут быть разделены на две большие группы: 1) реалии оленных камней 1-3-го подтипов, более разнообразные по формам, между которыми не улавливается существенного (хронологического) различия; 2) реалии оленных камней подтипа 4 («классического»), в которых преобладают определённые типы предметов. В первом случае изображения реалий нанесены на плоскости камня бессистемно; во втором, при чётком зональном делении, имеют достаточно систематический характер. На оленных камнях подтипа 2 присутствуют кольца-серьги; подтипа 3 — опоясывающие линии (нижняя и верхняя). Конечно, такое распределение при единой непрерывной линии развития оленных камней носит достаточно условный характер. В реальности существует много переходных, смешанных и не подлежащих типологизации форм. Тем не менее подобная предварительная группировка
(96/97)
материала необходима, так как является единственно возможным способом определить основные тенденции хронологического развития оленных камней. То же касается оленных камней II и III типов, чаще всего обладающих чётким зональным делением или просто минимумом реалий, позволяющих относить их к категории оленных камней.
^ Кинжалы (Табл. XV, 1-7, 12) — один из самых распространённых сюжетов на оленных камнях. Можно предполагать, что именно кинжалам в ряду других предметов придавалось особое значение создателями оленных камней. Их изображения представлены на оленных камнях всех типов, подтипов и групп; причём особенно на ранних оленных камнях, где они занимают доминирующее место среди других реалий. Особое положение кинжала как атрибута оленных камней наиболее ярко выступает по материалам одной из выделенных выше групп памятников, на которых нанесено изображение только одного кинжала, расположенное на лицевой части камня. На оленных камнях I типа изображения кинжалов наиболее разнообразны, причём на памятниках с бессистемным расположением реалий (подтип 1) они имеют более крупные размеры и находятся не на поясе, а среди изображений животных.
В качестве типообразующих признаков для кинжалов, изображённых на оленных камнях I типа, могут быть приняты форма навершия и перекрестия. Причём главным из них следует считать форму навершия, показанного всегда с достаточной степенью определённости, в то время как изображение перекрестия часто носит более условный характер. Кроме того, многие кинжалы изображены вместе с ножнами, которые также являются отличительным признаком. По форме навершия кинжалы на оленных камнях I типа могут быть разделены на несколько типов: 1) с зооморфным навершием; 2) с кольцевидным навершием; 3) с двухкольчатым навершием; 4) с дисковидным навершием; 5) с грибовидным навершием; 6) с брусковидным (или валиковым) навершием.
Кинжалы с зооморфными навершиями с изображениями головок горного козла, оленя или хищника — наиболее яркие по художественной выразительности среди всех карасукских бронз — встречаются в комплексах чрезвычайно редко. Ни в Минусинской котловине, ни в Монголии кинжалы этого типа в погребениях не найдены. В Северном Китае два кинжала с зооморфными навершиями в виде головок горного козла найдены в могильнике Чаодоугоу (Табл. XV, 11, 16). Н.Л. Членова датирует эти находки X-VIII вв. до н.э. (Членова, 1976, с. 61, табл. 12, 5-8). Навершие кинжала с головкой горного козла, явно бывшего раньше в употреблении, найдено в одной из плиточных могил Забайкалья — Табл XV, 17 (Кириллов, Ковычев, 1985, рис. 4, 21). Близки к ним по оформлению навершия несколько выемчатоэфесовых кинжалов из могильника Байфу,
(97/98)
также относящегося к эпохе Западного Чжоу — Табл. XV, 10 (Комиссаров, 1988, с. 72-73; рис. 56), датируемых Н.Л. Членовой X-VIII вв. до н.э. (Членова, 1991а, с. 38).
В связи с вопросом о датировке кинжалов с зооморфными навершиями важное значение имеют раскопки единственного пока из известных могильника эпохи поздней бронзы Тэвш-уул в Центральной Монголии (Увэр-Хангайский аймак). Наземные сооружения здесь представляли невысокие каменные курганы — своеобразный вариант так называемых фигурных плиточных могил. «В одной из них обнаружены золотые зажимы (заколки) для волос с бирюзовыми инкрустациями и скульптурными головками горных баранов. По технике литья и некоторым стилистическим особенностям головки животных напоминают скульптурные навершия карасукских кинжалов, но в целом комплекс должен быть датирован, видимо, скифской эпохой» (Волков, 1972, с. 556). Э.А. Новгородова относит этот памятник к карасукской культуре и отмечает, что «хотя наличие инкрустаций, по мнению некоторых исследователей, свидетельствует о более позднем, чем карасукское, времени создания украшений, техника литья и характерная изобразительная манера выполнения головок сближают эти украшения с навершиями карасукских ножей и кинжалов» (Новгородова, 1989, с. 138). Аналогичный предмет известен из случайных находок в Ордосе (Andersson, 1932; Pl. XIII, fig. I). Говоря о времени этой единственной, по сути дела, в Монголии комплексной находке предмета с навершием в виде головки горного барана, следует отметить, что по своей конструкции золотые «заколки» из Тэвш-уула наиболее близки ушным украшениям с грибовидными навершиями из погребений ирменской культуры, а по декорировке их выступающими цилиндриками с инкрустацией аналогичны бронзовым браслетам с цилиндрическими выступами из могильника Чазы каменноложского этапа на севере Хакасии (Паульс, 1979, с. 263). Те и другие относятся к эпохе поздней бронзы, предположительно IX-VIII вв. до н.э. Использование инкрустации из бирюзы в художественных изделиях известно по материалам кургана Аржан (Грязнов, 1980, с. 21; рис. 10, 2), а стилистические особенности изображений головок горных баранов из Тэвш-уула полностью соответствуют аржанским бронзовым навершиям (Грязнов, 1980, рис. 25-26). По сумме всех этих данных могильник Тэвш-уул может быть датирован началом I тыс. до н.э. и хронологически соотнесён с памятниками каменноложского этапа в Минусинской котловине. Очевидно, к этому же или близкому времени должны быть отнесены и аналогии подобным предметам, изображённые на оленных камнях.
Кинжалов с головками хищников в предметных сериях не обнаружено. Однако по отдельным присущим им деталям, в частности несколько «клювообразному» оформлению головы,
(98/99)
они напоминают упомянутые выше кинжалы из Байфу. Уникальными являются изображения кинжалов с головами оленей, выполненными в характерной стилизованной манере, с птичьим клювом и длинными ветвистыми рогами (Табл. XV, 7). Практическое использование таких кинжалов маловероятно и, скорее всего, они имели ритуальное назначение. Большая часть кинжалов с зооморфными навершиями, изображённых на оленных камнях, относится к типу выемчатоэфесовых, также характерных для позднего этапа карасукской культуры.
Обращают на себя внимание ножны с трапециевидными окончаниями, с которыми изображено большинство кинжалов на оленных камнях I типа (Табл. XV, 5-7, 12). Такого же типа ножны (или накладки) встречены в комплексах в могильнике Кюргеннер каменноложского этапа в Минусинской котловине (Грязнов, Комарова, 1966, с. 13) и в погребении у с. Краснополье того же времени (Буров, 1987, с. 77, рис. 1). Ножны из Краснополья прорезные и украшены орнаментом в виде рядов треугольников, как и на некоторых изображениях на оленных камнях. Близкие по форме прорезные ножны найдены и в Северном Китае, в верхнем слое культуры Сяцзядянь — Табл. XVI, 12-14 (Комиссаров, 1987, рис. 3, 1).
Кинжалы с кольцевидным навершием карасукского времени, в том числе и тремя шишечками на кольце, а также с двухкольчатым навершием, в погребениях Монголии и Саяно-Алтая не обнаружены. Однако по большинству изображений этих кинжалов на оленных камнях видно, что они относятся к типу выемчатоэфесовых и по этому признаку одновременны кинжалам с зооморфными навершиями. Из числа наиболее близких вещественных аналогий, происходящих из погребений, следует отметить кинжал из могильника Дожурлиг-Ховузу I в Центральной Туве с кольчатым навершием, «У»-видным перекрестием (как на некоторых оленных камнях) и прорезной рукояткой, найденный в погребении IV-III вв. до н.э. (Грач, 1980, рис. 66). Аналогичная прорезная рукоятка показана и в изображении кинжала с кольцевидным навершием на одном из оленных камней (ОкМ, табл. 1, 1). В погребении из Дожурлиг-Ховузу I данный кинжал, несомненно, является раритетом и относится к более раннему времени (Табл. XV, 13). Находка эта имеет важное значение ещё и потому, что показывает в реальности существование кинжалов, не найденных в погребениях того времени, когда их изображения наносились на оленные камни.
Кинжалы с грибовидными навершиями имели широкое распространение в конце эпохи бронзы и в начале раннескифского периода и в своё время были определены М.П. Грязновым как один из признаков майэмирского этапа культуры ранних кочевников Алтая (VII-VI вв. до н.э.) (Грязнов, 1947, рис. 5; 1, 5, 8). Известны и находки мечей с грибовидными
(99/100)
навершиями (Членова, 1976, табл. 6, 9-11; 9, 5). В изображениях таких кинжалов на оленных камнях (Табл. XV, 12) они сочетаются как с выемчатоэфесовыми, так и пластинчатыми перекрестиями, с прямыми или с опущенными вниз концами, характерными для карасук-тагарского времени, которые Н.Л. Членова также называет «переходными карасукско-майэмирскими» (Членова, 1976, с, 41). Из находок подобных кинжалов в комплексах следует отметить Томский могильник в Западной Сибири (Комарова, 1952, рис. 25, 9), который Н.Л. Членова датирует VIII-VII вв. до н.э. (Членова, 1976, с. 20, 43), и могильник Улангом в Северной Монголии, где два таких кинжала (причём с разной формой перекрестий) были найдены в погребениях позднего этапа саглынской (или чандманьской) культуры — не ранее IV в. до н.э. (Цэвэндорж, 1980, зураг 66, 1, 3; 67, 1; Новгородова, 1989, с. 262, рис. 1, 9). Как и кинжал с кольцевидным навершием из могильника Дожурлиг-Ховузу I, для данного комплекса эти кинжалы, несомненно, являются раритетами (Табл. XV, 18). На основании улангомских и других находок Н.Л. Членова высказала предположение о существовании традиции их изготовления (и соответственно других карасукских бронз) вплоть до IV-II вв. до н.э. (Членова, 1988). Однако более реальное объяснение этого явления заключается в том, что определённые виды предметов эпохи поздней бронзы по тем или иным причинам могли сохранять своё значение и для населения скифского времени, что говорит не о переживании карасукских традиций, а, скорее, об особой значимости этих предметов и общности идеологических представлений, обусловивших использование их в погребальном инвентаре.
Всё сказанное относительно кинжалов с грибовидными навершиями относится и к кинжалам с брусковидными (или валиковыми) навершиями, с той лишь разницей, что широкое распространение последних относится к ещё более позднему времени. К сожалению, неясен точный тип навершия на кинжале из клада (погребения?) на р. Камале (район Красноярска), найденном вместе с двумя височными кольцами раннего облика и ножом с петельчатой рукояткой V в. до н.э. (Членова, 1976, с. 19, 100; табл. 2, 15-18). Однако эту находку нельзя считать датирующей, так как условия её нахождения остаются неопределёнными.
Кинжалы с навершием, изображённым в виде кружка или диска (дисковидные), можно рассматривать как условное изображение формы кольцевидных кинжалов или, что значительно более вероятно, как самостоятельный тип кинжалов со сплошными дисковидными навершиями. В предметных сериях такие кинжалы встречаются исключительно редко. Один вотивный кинжал подобной формы с треугольными выступами перекрестия (как и на некоторых оленных камнях) найден в Туве
(100/101)
(Кызласов, 1979, рис. 31, 2). В.В. Волков, по данным К. Иетмора [Йеттмара],
упоминает несколько таких кинжалов, найденных в Ордосе (Волков, 1981, с. 103). Из числа наиболее близких аналогий этому типу кинжалов можно отметить серию кинжалов, найденных в провинции Хэбэй (Северный Китай), где представлены как двукольчатые, так и сплошные дисковидные навершия; причём на кинжалах с бабочковидными перекрестиями, т.е., скорее, скифского, чем карасукского, облика — Табл. XV, 9, 14, 15 (Комиссаров, 1988, рис. 12, 19-35). Эта аналогия имеет весьма важное значение, так как показывает, что такие формы наверший в восточной части Евразийской степи существовали достаточно долго, во всяком случае, вплоть до начала скифского времени. Обращает на себя внимание и несколько иная форма перекрестий на кинжалах с дисковидными навершиями, изображённых на оленных камнях, в виде выступающих пластин или «шипов». Типологически кинжалы с такими перекрестиями считаются более поздними. Изображения ножен на кинжалах с дисковидными навершиями встречаются значительно реже, а там, где они показаны, конец их имеет не трапециевидные очертания, как на рассмотренных выше кинжалах других типов, а оформлен в виде отдельно выделенного кружка (Табл. XV, 4). Такие ножны с окончанием в виде кружка неоднократно встречались в памятниках скифского времени — Келермес, Солоха и др. (Мелюкова, 1964, табл. 17, 1, 3).
Кинжалы, изображённые на оленных камнях II и III типов восточного ареала обычно воспроизведены более схематично и без ножен, что сразу выделяет их среди изображений кинжалов на оленных камнях I типа. Судя по всем признакам, они представляют изображения бронзовых кинжалов с прямым перекрестием-«шипами» и перекрестием с опущенными концами — «усиками» (типологически более ранние) или кинжалов с бабочковидным перекрестием в его различных вариантах (типологически более поздние). Те и другие достаточно хорошо узнаваемы, получили широкое распространение начиная с раннескифского времени по всему степному поясу Евразии и часто встречаются в погребальных комплексах на разных территориях. Из обширного круга аналогий следует остановиться только на двух ранних типах кинжалов, наиболее чётко показанных на оленных камнях. Это кинжалы с кольцевидным навершием и перекрестием-«шипами», изображённые на Аржанском и Сушинском оленных камнях из Тувы, имеющие, как показала Н.Л. Членова, ближайшие аналогии в кинжалах карасук-тагарского времени — Табл. XV, 3, 8 (Членова, 1966, рис. 15; 1967, табл. 3, 1-3); и кинжалы с перекрестиями — «усиками», изображённые на некоторых монгольских и алтайских оленных камнях (Табл. XV, 1), ближайшие аналогии которым найдены при раскопках кургана Аржан (Грязнов, 1980, рис. 11, 1-3).
(101/102)
Показательно, что на оленных камнях I типа такие перекрестия иногда сочетаются с грибовидными и дисковидными навершиями, что в целом позволяет относить их к одному хронологическому этапу. О той же последовательности развития говорит и эволюция кинжалов тагарской культуры (Кулемзин, 1974, рис. 3).
^ Ножи (Табл. XVI, 1-5). Изображения ножей встречаются на очень многих оленных камнях. Некоторые из них, переданные в виде простых пластин, особенно на оленных камнях II и III типов, трудноопределимы для типологического анализа; другие передают достаточно характерные типы, хорошо известные по предметным находкам. Наиболее часто встречающийся из них тип дугообразнообушкового ножа с кольчатым навершием, характерный для карасукской культуры (Хлобыстина, 1962, рис. 5, 6; Членова, 1972, табл. 6, 7). Однако в принципе тот же тип ножа продолжал существовать и позже, на ранних этапах тагарской культуры. Находки их достаточно многочисленны: например, в составе известного Верхне-Метляевского клада (Максименков, 1960, табл. XI). Какие именно ножи данного типа изображены на оленных камнях — сказать трудно. В этой связи обращает на себя внимание, что на рукоятках некоторых ножей, изображённых на монгольских оленных камнях, показаны круглые и треугольные прорези (Волков, 1981, табл. 110; 14, 19) — признак, характерный для оформления пластинчатых ножей тагарской культуры, хотя время их появления точно не установлено.
Особого внимания с точки зрения хронологии заслуживает изображение на одном из монгольских оленных камней I типа (ОкМ, табл. 74; 110, 9) ножа с навершием в виде «арки на кронштейне» (Табл. XVI, 2) — одна из форм предметов, наиболее характерных для самого рубежа эпохи поздней бронзы и раннескифского времени (Арсланова, 1974, табл. I-III; Максименков, 1975, рис. 1 (баиновский этап); Вадецкая, 1986, табл. VI, 4; Грязнов, 1983, рис. 1, 16, и др.). Другое изображение, имеющее важное хронологическое значение, — рисунок коленчатого ножа с уступом, также представленный на одном из монгольских оленных камней — Табл. XVI, 5 (ОкМ, табл. 86, 2, 3). Как сейчас установлено, коленчатые ножи характерны для позднего (каменноложского) этапа карасукской культуры. Например, коленчатые ножи найдены в таких бесспорно поздних (по отношению к карасукской культуре) памятниках, как Фёдоров улус (Липский, 1963, табл. 4, 1; 9, 3) и Устинкинский могильник (Савинов, Бобров, 1983, рис. 23, 1). Типологически ножи с «аркой на кронштейне» и коленчатые относятся к разным культурным традициям, но хронологически, как и кинжалы с кольчатыми навершиями и перекрестиями-«шипами», они совмещаются в переходный период от эпохи поздней бронзы к раннескифскому времени, причём коленчатые ножи
(102/103)
затем исчезают, а ножи «с аркой на кронштейне» продолжают существовать ещё какое-то время.
Некоторые из ножей, как и кинжалы, на оленных камнях I типа показаны в ножнах с трапециевидными окончаниями (Табл. XVI, 3, 5). Из предметных находок подобного рода можно отметить упоминавшиеся ножны из могильника Кюргеннер.
^ Топоры или чеканы (Табл. XVI, 15-17). Топор, секира, клевец и чекан — разные формы боевого оружия. Однако чёткую границу между ними провести трудно, особенно по воспроизведениям на оленных камнях, иногда недостаточно совершенных. Вероятно, следует разграничить их следующим образом: топор — орудие (или оружие) с одним широким лезвием; секира — оружие с двумя симметрично расположенными лезвиями; клевец — боевое оружие с длинной заострённой ударной частью без обушка; чекан — такое же оружие, но с выделенным обушком. Исходя из такой предварительной классификации, можно считать, что на оленных камнях I типа представлены преимущественно топоры и клевцы, на оленных камнях II и III типа — преимущественно чеканы. На оленных камнях I типа изображения топоров и клевцов обычно помещаются рядом с кинжалом или отдельно (особенно на камнях подтипов 1, 2). Можно предполагать, что прототипы этих изображений представляли собой втульчатое оружие: во всяком случае, на оленном камне из Ушкийн-Увэра показана чётко моделированная втулка. На месте обушка на многих топорах и клевцах находится петелька (округлой, треугольной или подпрямоугольной формы). Как и кинжалы, такие топоры и клевцы в погребениях, как правило, не встречаются. Можно отметить только находку двух клевцов из Томского могильника — Табл. XVI, 19 (Комарова, 1952, рис. 20, 22; 21, 3), откуда происходят и упомянутые выше кинжалы с грибовидными навершиями, свидетельствующие об их одновременности. Об этом же говорит и взаимовстречаемость клевцов с петелькой на обушке и кинжалов с зооморфными, кольцевидными и грибовидными навершиями в комплексах предметов, изображённых на оленных камнях (Новгородова, 1989, с. 188). По своим конструктивным особенностям клевцы и топоры на оленных камнях отличны от известной формы китайских клевцов типа гэ и, скорее всего, представляют самостоятельную для Центральной Азии культурную традицию. Как считает С.А. Комиссаров, «данная группа если не возникла, то, во всяком случае, сформировалась на территории Центральной Азии, а затем, постепенно видоизменяясь, распространилась в западном направлении среди близких культур скифского круга. На востоке такое продвижение было остановлено появлением местной формы плоского черешкового клевца» (Комиссаров, 1988, с. 63). Двухсторонние секиры, типа изображённой на одном из монгольских оленных камней (Табл. XVI, 17), могут быть сопоставлены с упоминув-
(103/104)
шимися выше находками раннескифского времени из могильника Шанчиг, кург. 15 (Кызласов, 1977, рис. 8) и могильника Уйгарак, кург. 18 (Вишневская, 1973, табл. XXV, 7).
На оленных камнях II и III типов постоянно встречаются изображения чеканов (с обушком), как правило, подвешенных к поясу. Схематический характер рисунков не даёт возможности определить их типологические особенности, однако вряд ли они являются лроизводными от клевцов, как считают некоторые исследователи, так как наиболее ранняя находка полномасштабного втульчатого чекана в кургане Аржан (Грязнов, 1980, рис. 11, 6) относится к тому же времени. Такие же крупные чеканы характерны для баиновского этапа тагарской культуры в Минусинской котловине (Вадецкая, 1986, табл. VI, 12). Для оленных камней I типа изображения чеканов не характерны. На наш взгляд, это весьма существенное обстоятельство, показывающее различную оснащённость создателей двух основных типов оленных камней, своего рода две культуры: «культура боевого топора» и «культура боевого чекана». Обе традиции, имея общие глубинные истоки, могли существовать одновременно и оказывать взаимное влияние друг на друга. В дальнейшем проушные чеканы существуют на протяжении всего скифского времени, но к какому этапу их развития относятся изображения на оленных камнях — сказать трудно.
^ Пояса. Большинство поясов на оленных камнях I типа показаны в виде широкой ленты, покрытой геометрическим орнаментом (Табл. XVII, 6). На оленных камнях II и III типов пояса обычно переданы одной линией и соответственно не орнаментированы. Реальных поясов эпохи поздней бронзы в погребениях не обнаружено. Наиболее ранние остатки поясных наборов происходят из памятников алды-бельской культуры в Туве и одновременной ей тасмолинской культуры Казахстана, VII-VI вв. до н.э. (Виноградов, 1980, рис. 1, 13; Кадырбаев, 1966, рис. 30, 1-3). Они были украшены узкими напускными фигурными обоймами, создающими на внешней стороне пояса определённый ритмический рисунок. Похожее изображение поясного набора имеется только на одном оленном камне из Монголии; тип I, подтип 3 (ОкМ, табл. 52, 1). Во всех остальных случаях рисунки на поясах оленных камней имеют строго геометрический характер: зигзагообразные линии, треугольники, расположенные цепочкой ромбические фигуры, ёлочный орнамент, косая сетка, точечные заполнения и т.д. Используемые в различных сочетаниях, эти орнаментальные мотивы образуют сложные декоративные узоры, украшающие пояса на оленных камнях I типа (Добжанский, 1990, табл. I-[II-III]-IV). Рассматривая орнаментацию поясов на оленных камнях, В.В. Волков отметил, что «на них отсутствуют криволинейные узоры: такие, как спирали, пальметки, S-образные фигуры и др., появившиеся у степных племён в скифское время и особен-
(104/105)
но характерные для раннекочевнической орнаментации. Данное обстоятельство указывает на сравнительно большую древность орнаментальных мотивов, представленных на оленных камнях Монголии» (Волков, 1981, с. 111).
Э.А. Новгородова приводит убедительную таблицу сопоставления орнаментов на поясах оленных камней, бронзовых предметах и керамике карасукского времени (Новгородова, 1989, рис. на с. 200). В принципе, соглашаясь с этой линией сопоставлений, необходимо отметить, что подобная система орнаментации сохраняется и в материалах скифского времени (Табл. XVII, 7-10). Так, на костяной обойме из могильника Урбюн III в Центральной Туве с двух сторон нанесён орнамент в виде двух рядов заштрихованных треугольников (Савинов, 1980, рис. 4, 4). Таким же образом украшен костяной гребень из могильника Сарыг-Булун алды-бельской культуры (Семёнов, Килуновская, 1990, рис. 2, 2). Аналогии этой системе орнаментации известны на керамике из погребений скифского времени в Туве (Вайнштейн, 1954, табл. IV), Горном Алтае (Сорокин, 1974, рис. 10, 5; 12, 1), Восточном Казахстане (Арсланова, 1962, табл. III), Памиро-Алае (Бернштам, 1952, рис. 76) и Средней Азии (Толстов, Итина, 1966, рис. 6, 1). Очевидно, во всех этих случаях мы имеем дело с отражением одной изобразительной традиции, начало и, по-видимому, расцвет которой уходят в эпоху создания оленных камней, но она продолжает жить ещё длительное время и поэтому не может считаться строго датирующей. Возможно, что, как и некоторые типы кинжалов на оленных камнях I типа, подобные пояса могли иметь определённое сакральное значение и поэтому могли сохраняться в изображениях на оленных камнях дольше, чем период их реального существования.
^ «П»-образные предметы (Табл. XVIII, 1-5). На поясе многих оленных камней I типа подвешены предметы с рогообразными изогнутыми окончаниями, назначение которых остаётся неясным. В одиночных случаях такие же изображения встречаются на оленных камнях II (ОкМ, табл. 31, 1; 92, 1) и III (Радлов, 1893, табл. V) типов. Обычно их идентифицируют с ПНН («предметы неизвестного назначения»), относительно времени появления, генезиса и функционального назначения которых, как уже говорилось, нет установившейся точки зрения. Существуют две области распространения этих предметов — Китай (эпохи Инь и Чжоу) и Южная Сибирь (карасукская культура). В сериях случайных находок из Монголии такие предметы не представлены. В китайских погребениях они найдены на повозках колесничих, за головой или у пояса погребённых; в южно-сибирских — также около пояса в погребениях, где никаких остатков колесниц не обнаружено. Несмотря на некоторые различия в деталях оформления (например, вогнутая пластина, бубенчики или головки животных на китайских;
(105/106)
прямая пластина, рельефные шишечки по верхнему краю дуг и окончания их в виде копыта на сибирских экземплярах), функциональное единство обеих групп ПНН очевидно. Однако необходимо отметить, что единственное изображение, точно соответствующее ПНН (причём в его «китайском» варианте — вогнутая пластина с зооморфными окончаниями «рогов»), имеется только на одном оленном камне из Монголии — Табл. XVIII, 13 (ОкМ, табл. 30.). Оно расположено рядом с горитом, что подтверждает вероятность объяснения подобного рода предметов как деталей сложносоставных луков. Все остальные рисунки рогообразно изогнутых предметов на оленных камнях по своим начертаниям несколько отличаются от своих предметных аналогов. Кроме того, если судить по характеру использования, то ПНН не подвешивались к поясу, а крепились на какой-то жёсткой основе горизонтально (или «рогами» вверх). Можно было бы думать, что это несоответствие объясняется особенностями воспроизведения бронзовых изделий в камне. Однако точно такой же предмет, полностью соответствующий изображениям на оленных камнях, был найден Г.П. Сосновским в одной из плиточных могил у горы Тапхар в Забайкалье — Табл. XVIII, 6 (Сосновский, 1941, рис. 14, 1). Как и предметы, изображённые на оленных камнях, тапхарский предмет подвешивался к поясу через два отверстия в верхней части. Эта находка подтверждает хронологическую близость между временем создания оленных камней I типа и культурой плиточных могил, хотя сама не может считаться датирующей, так как плиточные могилы существовали длительное время и хронология их окончательно не разработана. Однако, как отмечает В.В. Волков, оленные камни «изготовлялись и переиспользовались в относительно короткий срок: вначале в качестве стел на жертвенниках, а затем в качестве элементов погребальных сооружений и играли при этом какую-то немаловажную роль в погребальном обряде» (Волков, 1981, с. 82). Об этом же говорит и находка рукояти кинжала с зооморфным навершием в одной из плиточных могил Забайкалья, о которой упоминалось выше. В этой связи необходимо отметить, что могила 68, из которой происходит бронзовый предмет, аналогичный изображениям на оленных камнях, входит в компактную группу погребений на вершине горы Тапхар, в одном из которых (могила 69) был найден обломок рогового псалия с отверстиями, расположенными в разных плоскостях (Сосновский, 1941, с. 288-289; рис. 15, 1), характерный для памятников каменноложского этапа. Такие же псалии были найдены, например, на поселении Каменный Лог, давшем название этому этапу, и в Устинкинском могильнике (Савинов, Бобров, 1983, рис. 25). Время их бытования совпадает с датировкой других реалий оленных камней, на которых изображены «П»-образные предметы, типа тапхарского.
(106/107)
Способы крепления «П»-образных предметов на оленных камнях различны: на одном, на двух ремешках; в некоторых случаях изображения верхней планки сливаются с поясом изваяния; иногда крюки как бы соединены «спинками» вместе, наподобие буквы «W». Как и пластина из Тапхарского могильника, предметы, изображённые на оленных камнях, скорее всего, плоские, причём некоторые из них имеют достаточно вычурные очертания. Аналогии им также известны в Китае. Подобные изображения нанесены на обушках клевцов типа гэ и цзи из могильника Байфу эпохи Западного Чжоу —Табл. XVIII, 9, 10 (Варёнов, 1984, рис. 15). Очень похожий предмет происходит из могильника Наньшаньгэнь (Табл. XVIII, 7); по Н.Л. Членовой, VI в. до н.э. (Членова, 1976, с. 64, табл. 12, 9). Такие же предметы, но усложнённые большим количеством дополнительных деталей — подвесными колокольчиками и изображениями животных в зверином стиле — известны в ордосских бронзах — Табл. XVIII, 12 (Andersson, 1933, Pl. IV). В работе А.А. Ковалёва приведена золотая накладка такой же формы времени династии Хань (Ковалёв, 1987, рис. 2, 8). Более детальный анализ этих предметов должен составить тему отдельного исследования, однако уже сейчас представляется наиболее вероятным, что они имели самостоятельный, отличный от «классических» ПНН генезис, и, следовательно, датировка последних не является основанием для определения хронологии оленных камней. Каково было функциональное назначение таких предметов — сказать трудно. Они могли служить, например, для наматывания аркана (или боевого лассо), или иметь, особенно в поздних образцах, определённое социально-знаковое значение.
^ Серьги. Серьги изображены практически на всех оленных камнях (кроме типа I, подтипа 1) и представляют один из наиболее значимых их атрибутов. Простые кольчатые серьги в силу универсального характера распространения подобного рода предметов не могут являться датирующими. Характерные для оленных камней I типа серьги с двойной подвеской в археологических материалах неизвестны. Не исключено, что эти подвески могли быть сделаны из органических материалов и поэтому не сохранились. Наиболее показательны в плане определения хронологии серьги с конической подвеской, изображения которых часто встречаются на оленных камнях II и III типов (Табл. XVII, 1-2). Такие серьги хорошо известны по находкам в памятниках алды-бельской культуры в Туве, VII-VI вв. до н.э. (Грач, 1980, рис. 86; 110, 6; Семёнов, Килуновская, 1990, рис. 2, 8-11). Такая же серьга была найдена в кургане на р. Бегире, около которого был установлен один из наиболее поздних оленных камней (Кызласов, 1979, рис. 61, 8). Аналогии им известны в памятниках этого же времени на Северном Алтае (Завитухина, 1966, рис. 3, 3). На оленных кам-
(107/108)
нях I типа такие серьги не встречены ни разу, что является весьма важным дифференцирующим признаком, имеющим, вероятно, и этнографическое значение.
^ Гривны. На некоторых оленных камнях в верхней части на лицевой стороне нанесены иногда двойные округлые линии (ОкМ, табл. 36, 2; 46, 2; 43, 1; 74, 1), которые Э.А. Новгородова трактует как изображение абриса нижней части лица (Новгородова, 1989, рис. на с. 183). Другой вариант их интерпретации — изображение пластинчатой серповидной гривны. На это обратила внимание Н.Л. Членова, сравнив гривну, найденную у станции Оловянной в Забайкалье, с изображением на оленном камне из Бичикту-Бом на Алтае (Членова, 1972а, с. 257-258). Если это сопоставление правомерно, то оно может быть дополнено находками аналогичных гривн в погребениях алды-бельской культуры Тувы — Табл. XVII, 11, 13 (Грач, 1980, рис. 85, 4; 112; Семёнов, Килуновская, 1990, рис. 2, 35). Из других аналогий можно привести гривну из ограды 46-го Зевакинского могильника в Восточном Казахстане, откуда происходит также желобчатая застёжка (Арсланова, 1974, табл. II, 7, 8), аналогичная найденным в кургане Аржан (Грязнов, 1980, рис. 12, 2-4).
^ Зеркала. Изображения зеркал в виде дисковидных углублений имеются на большинстве оленных камней I типа и на некоторых оленных камнях II и III типов. Возможно, что они представляют хорошо известный тип зеркал с бортиком — одного из наиболее характерных предметов культуры раннескифского времени (Кузнецова, 1991, с. 92-99, [рис.] 1-7). О том, что в подобных рисунках на оленных камнях можно видеть именно зеркала с бортиком, свидетельствуют некоторые их изображения, сделанные с рельефным краем (ОкМ, табл. 96, 1). По мнению предложившего эту идентификацию В.В. Волкова, они «сопоставимы как с карасукскими, так и с раннетагарскими бронзовыми зеркалами с кнопкой или петелькой на оборотной стороне» (Волков, 1981, с. 110). Более точным хронологическим обоснованием может служить приведённое А.В. Варёновым зеркало из могильника Шанцуньлин эпохи Западного Чжоу, на обратной стороне которого изображена сцена терзания лошади двумя хищниками (Варёнов, 1985, рис. 1), такая же, как на оленном камне из Ушкийн-Увэра, о которой будет сказано ниже. «На одном таком „зеркале”, — отмечает В.В. Волков, — имеется овальный выступ, и оно близко по общим очертаниям к медалевидным зеркалам, хорошо представленным в коллекциях из Тувы, Алтая и Монголии» (Волков, 1981, с. 91). Из числа наиболее близких аналогий можно привести и зеркала из погребений культуры плиточных могил, причём одно из них находилось в связке с бронзовой пряжкой раннескифского типа (Табл. XVII, 12, 14, 15).
^ Подвески из клыков животных. Такие подвески вообще рас-
(108/109)
пространены очень широко, но обращает на себя внимание способ их крепления на оленных камнях — в наклонном, иногда почти горизонтальном положении. Точно так же носились подвески из клыков кабана, найденные в Аржане и курганах раннескифского времени в Тодже, имеющие отверстия для крепления посередине клыка (Грязнов, 1980, рис. 13; Дэвлет, 1975, рис. 2, 3).
^ [ Другие предметы. ] Другие предметы, изображённые на оленных камнях (ожерелья, пятиугольные решётчатые фигуры, оселки, луки, гориты, копья, палицы, крюки, штандарты), не имеют точных хронологических определений. Некоторые из них будут рассмотрены в главе VIII настоящей книги в связи с вопросом о семантике оленных камней. Обращает на себя внимание, что оленные камни I и II типов различаются между собой не только по характеру нанесённых на них изображений животных, но и по составу реалий. Так, «П»-образные и пятиугольные решётчатые фигуры наиболее характерны для оленных камней I типа и очень редко встречаются на оленных камнях II типа. И наоборот, такой элемент, как наклонные параллельные линии, характерен для оленных камней II и III типов и только в некоторых случаях явно заимствуется от них создателями оленных камней I типа. Оленные камни III типа (евразийского) в этом отношении идентичны с оленными камнями II (саяно-алтайского) типа и составляют с ними одну культурную традицию, а оленные камни I типа (монголо-забайкальского) — другую.
^ [ Датировки. ] Наиболее информативны с точки зрения хронологии изображений на оленных камнях — кинжалы и топоры (или клевцы). Если сопоставить выделенные типы кинжалов и топоров (или клевцов) с подтипами оленных камней I (монголо-забайкальского) типа, то получится, хотя и не очень чёткая (в силу специфики источника), но всё же достаточно показательная картина распределения. Кинжалы с зооморфными навершиями не представлены на оленных камнях I [1] подтипа и более всего характерны для подтипа 3. Кинжалы с кольчатым навершием встречены на оленных камнях всех подтипов, но более характерны для подтипов 3, 4. Кинжалы с двукольчатым навершием встречены только два раза на оленных камнях подтипа 3. Кинжалы с дисковидными навершиями более всего характерны для подтипа 4. То же касается и кинжалов с грибовидными и валиковыми навершиями, хотя общее количество таких изображений незначительно. Приблизительно таким же образом распределяются изображения топоров (или клевцов). Количество тех и других равномерно увеличивается от подтипа 1 к подтипу 4. Причём, по наиболее представительным сериям (кинжалы с дисковидными навершиями и топоры без петельки на обушке), большая часть их соотносится с оленными камнями 4-го подтипа.
Несмотря на весьма относительный характер подобного под-
(109/110)
хода к распределению предметов вооружения на оленных камнях I типа, обусловленный как неравным количеством памятников в каждом подтипе оленных камней, так и характером самих изображений, он выявляет два весьма существенных обстоятельства. Во-первых, оленные камни I типа — это единый круг памятников, отражающий одну длительно существовавшую культурную традицию; во-вторых, определённые различия в наборе предметов вооружения существовали, и, в свете приведённых выше датировок, им можно придавать хронологическое значение. Оленные камни подтипа 1 — более ранние; подтипов 2, 3 — несколько более поздние. Оленные камни подтипа 4, для которых в большей степени характерны кинжалы с дисковидными навершиями и топоры (или клевцы) без петельки на обушке, могут оказаться одновременными с ними, но в любом случае они воздвигались позднее, чем оленные камни подтипа 1. В целом время существования оленных камней I типа синхронно каменноложскому этапу (по М.П. Грязнову) или лугавской культуре (по Н.Л. Членовой) в Минусинской котловине (X-VIII вв. до н.э.) и времени существования династии Западного Чжоу в Китае (1027-770 гг. до н.э.).
Таким образом, имеются основания рассматривать выделенные подтипы оленных камней I (монголо-забайкальского) типа не только как композиционные варианты, но и как группы памятников, соответствующих определённым хронологическим этапам развития одной культурной традиции, хотя чёткие границы между ними провести трудно.
Оленные камни II типа по имеющимся на них реалиям в целом относятся к раннескифскому времени (середина VIII-VI вв. до н.э.), что полностью подтверждается и нанесёнными на них изображениями животных. Вместе с тем не исключено, что традиция изготовления подобных камней существовала и в более раннее время. Косвенным, но весьма важным свидетельством этого могут служить оленные камни III типа, скорее всего, представляющие исходную форму для сложения оленных камней II типа, которые, судя по материалам археологических раскопок в Туве, существовали весьма длительное время. Более дифференцированное определение хронологии оленных камней II типа пока вряд ли возможно. Однако, исходя из единства композиционного оформления, можно предполагать, что оленные камни подтипа 2 саяно-алтайского типа (с чётким зональным делением и наиболее полным комплексом реалий) могут быть сближены по времени с оленными камнями подтипа 4 монголо-забайкальского типа, имеющими те же особенности оформления. В таком случае появляется возможность синхронизации двух основных типов оленных камней восточного ареала, при которой все остальные подтипы относятся к периоду формирования данной культурной традиции. Очевидно, «стадиально» оленные камни саяно-алтайского типа более поздние, чем монголо-забай-
(110/111)
кальского типа. При этом на каком-то этапе (скорее всего, VIII-VII вв. до н.э.) оленные камни I и II типов сосуществовали, что подтверждается взаимным проникновением отдельных элементов, а также наличием «смешанной» группы памятников, сочетающих особенности того и другого типа.
Как долго существовала традиция установки оленных камней восточного ареала, сказать трудно. Изображения на самых поздних из них, вероятно, носят наиболее схематический характер. Однако тот факт, что при исследовании многочисленных курганов скифского времени (пазырыкской культуры на Алтае и саглынской культуры в Туве) ни разу не были встречены оленные камни, позволяет проводить верхнюю границу их бытования на уровне V в. до н.э.
Реалии, изображённые на оленных камнях западного ареала, в целом отличны от оленных камней восточного ареала, что вполне естественно, так как «переносились» не сами камни, а заложенные в них идеи, обусловившие сходные принципы оформления памятников. При этом необходимо было какое-то время для адаптации, в результате которой население, воспроизводившее традиционную схему оформления оленных камней, наносило на них изображения предметов, характерных для местных археологических культур. Несмотря на имеющиеся различия, отдельные элементы восточного происхождения сохранялись на оленных камнях западного ареала. К числу таких общих элементов можно отнести наклонные параллельные линии на лицевой стороне камня (на востоке — повсеместно, на западе — Гумарово, Усть-Лабинский и Зубовский камни); изображение фигурки стоящей лошади в круглом медальоне (на востоке — Самагалтай, на западе — Усть-Лабинский и Зубовский камни); рисунки конноголовой свастики (на востоке — один из оленных камней Завханского аймака, на западе — Константиновка); изображение в составе ожерелья круглой бляхи на задней стороне (на востоке — Саглы-Бажи VI и др., на западе — Гумарово, все северокавказские камни); отдельные случаи рельефных изображений (на востоке — Кош-Пей, на западе — Зубовский камень) и некоторые другие. Уже из этого краткого перечисления видно, что наибольшую степень близости к оленным камням восточного ареала обнаруживают Гумаровский и северокавказские оленные камни.
Наиболее информативны, с точки зрения хронологии, изображения реалий на северокавказских оленных камнях. Так, топоры на Усть-Лабинском и Зубовском камнях по форме соответствуют некоторым топорам кобанской культуры (Уварова, 1900, табл. IV, 3; XXXIX, 5); мечи — мечам кабардино-пятигорского типа (Крупнов, 1960; с. 208-210); состав ожерелий — сердоликовым и пастовым бусам из склепов могильника Верхняя Рутха (Алексеева, 1949, с. 231, табл. VIIIб). Датировка всех этих аналогий определяется VII в. до н.э. Относительно
(111/112)
некоторых других памятников (Белоградец, Царёва могила, Ольвия). А.И. Тереножкин писал, что «по изображенным на них предметам вооружения, а также по материалам из гробниц эти стелы принадлежат к новочеркасской ступени киммерийской культуры (750-650 гг. до н.э.)» (Тереножкин, 1978, с. 21). Подробное обоснование датировки реалий, изображенных на оленных камнях западного ареала с привлечением обширных сравнительных данных, дано в работах Н.Л. Членовой (Членова, 1975; 1984; 1987), определяющей время их существования, возможно, концом VIII в. до н.э., но в целом VII в. до н.э. Такая датировка подтверждается материалами трёх памятников, по времени наиболее близко стоящих друг к другу: 1) Белоградец, где найдены серия наконечников стрел типа Ендже, датируемых VII в. до н.э., и оленный камень с изображением кинжала киммерийского типа (Членова, 1975, с. 75; рис. VI, 2); 2) Гумарово, из которого происходят серия таких же наконечников стрел и оленный камень, по некоторым элементам близкий северокавказским (Исмагилов, 1988, с. 34-40, рис. 3-7); 3) Чиликты, кург. 5, где не было найдено оленного камня, но откуда происходят золотые изображения оленей, типологически близкие гумаровским, и фигурки кабанов, такие же, как на оленных камнях II типа (Черников, 1964, рис. 7, 6, 13). Датировка хронологического периода, к которому относятся эти памятники, может быть в целом определена VII в. до н.э.
В этой связи следует обратить внимание на дату (IX в. до н.э.), предложенную для оленного камня из с. Целинного в Крыму (Корпусова, Белозор, 1980, с. 244), которая, по мнению авторов, «подтверждает вывод М.П. Грязнова и М.X. Маннай-оола о создании оленных камней ещё в доскифское время, в XII-IX вв. до н.э.» (Корпусова, Белозор, 1980, с. 244). Последнее утверждение требует поправки. Первоначально предложенная дата для обломка оленного камня из кургана Аржан была пересмотрена М.П. Грязновым, синхронизировавшим основной комплекс кургана и найденный при его раскопках оленный камень. Изображение кинжала на оленном камне из с. Целинного (с кольцевидным навершием) имеет аналогии в материалах как карасукского, так и переходного карасук-тагарского времени и в этом отношении не представляет исключения среди всех рассмотренных выше кинжалов с кольцевидным навершием. Поэтому, на наш взгляд, особых оснований для удревнения этого памятника, по сравнению с другими оленными камнями западного ареала, нет. Все они относятся к одному хронологическому периоду, хотя, безусловно, среди них есть как более ранние, так и более поздние памятники. Если исходить из формы камня, то оленный камень из с. Целинного (круглый в сечении) в соответствии с предположением М.П. Грязнова о том, что первые памятники типа оленных
(112/113)
камней делались из дерева, может быть действительно ранним среди других оленных камней западного ареала. Однако необходимо отметить, что пока известно всего несколько оленных камней, круглых в сечении, и насколько можно считать этот признак датирующим — сказать трудно.
Оленные камни западного ареала формально относятся, кроме двух северокавказских, к III (общеевразийскому, по классификации В.В. Волкова) типу оленных камней. Вместе с тем чёткое зональное деление и полнота насыщенности изображениями реалий, особенно на северокавказских камнях, позволяет синхронизировать их с тем же типологическим уровнем развития оленных камней, который представляют оленные камни I типа, подтипа 4 и II типа, подтипа 2, что имеет существенное значение для определения характера связи между западным и восточным ареалами оленных камней.
^ [ Заключение. ] На основании всего сказанного можно сделать следующие выводы.
1. Ни один из типов (или подтипов) оленных камней по имеющимся аналогиям не может быть отнесён ни к середине, ни к концу II тыс. до н.э.; время их существования полностью «укладывается» в первую половину I тыс. до н.э. Этот вывод имеет важное значение, так как позволяет заполнить существующий разрыв, если принять раннюю дату оленных камней восточного ареала, между ними и появлением раннескифского культурного комплекса, многие элементы которого представлены на оленных камнях.
2. Оленные камни I и II типов восточного ареала по условиям своего нахождения и изображённым на них реалиям, по всей вероятности, представляют тесно взаимосвязанные, на каком-то этапе сосуществующие, но самостоятельные культурные традиции.
3. Как показывают сравнительные материалы, оленные камни I типа появились раньше, в самом конце эпохи бронзы, и, вероятно, существовали более длительное время. Датировка оленных камней II типа (там, где она определима) целиком соответствует раннескифскому времени. Верхняя граница существования оленных камней I и II типов может быть проведена на рубеже V в. до н.э. (по данным археологических памятников в Туве: время смены алды-бельской культуры — саглынской).
4. Оленные камни III типа, наименее дифференцируемые, вероятно, существовали на протяжении всей истории оленных камней. Можно предполагать, что именно они представляли ту субстратную основу, из которой на каком-то этапе выделились оленные камни II типа.
5. Оленные камни западного ареала генетически связаны с восточными, однако не с самыми ранними из них (монголо-
(113/114)
забайкальского типа), а сравнительно более поздними (саяноалтайского типа). Соответственно расселение носителей традиции установки оленных камней с востока на запад может быть отнесено ко времени не ранее середины VIII в. до н.э., а, скорее всего, к несколько более позднему времени.
|