Д.Г. Савинов
Тесинские «лабиринты» — к истории появления персонифицированного шаманства в Южной Сибири.
Возможности изучения мировоззрения древнего населения Сибири весьма ограничены, во-первых, из-за небольшого количества археологических материалов, непосредственно раскрывающих те или иные виды иррациональных представлений; во-вторых, неоднозначного характера их интерпретации в соответствии с установленными в этнологии «ранними формами религии» (тотемизм, анимизм, шаманство, культ предков и т.д.). Между тем совершенно очевидно, что конкретная культовая практика, как и её смысловое содержание и назначение, были значительно разнообразнее и обладали той поливариантностью решений, которая не позволяет чётко разграничить формы древнего мировоззрения. Особенно это касается такого феномена первобытной культуры, как шаманство, при рассмотрении которого следует различать, по крайней мере, два основных аспекта: вопрос о сложении шаманистских представлений, имеющих сложную диахронную структуру, впитавших многочисленные элементы многих более ранних культов и поэтому представляющих собой неотъемлемую часть традиционных верований; и вопрос о появлении персонифицированного шаманства, как санкционированной социумом культовой практики определённого, чаще всего избранного круга лиц. Именно в персонифицированном шаманстве окончательно оформились основные постулаты шаманистского мировоззрения: представление о многослойности мира; представление о множественности душ; представление о необходимости посредника-медиатора в общении между персонажами, населяющими верхний и нижний миры, которым и является шаман.
Существующий в настоящее время комплекс археологических данных позволяет предполагать, что такое персонифицированное шаманство сложилось в Южной Сибири в основном в конце I тыс. до н.э. — первой половине I тыс. н.э. (Савинов, 1985, 1992). Из имеющихся по этому поводу материалов наибольший интерес представляют многочисленные гравировки на каменных плитках, обнаруженные при раскопках могильника Есино III на юге Хакасии в 1987-1988 гг.
Краткая археологическая характеристика памятника сводится к следующему. Планиграфически могильник состоит из 30 пристроенных друг к другу оград округлой или прямоугольной формы. Погребения — в каменных ящиках, под овальными выкладками, в низких деревянных срубах или грунтовые. Захоронения одиночные, парные или многоярусные. Преимущественное положение погребён-
(35/36)
ных — вытянуто на спине; ориентировка неустойчива. Имеются парциальные захоронения и случаи обожжения погребальных камер. Из предметов сопроводительного инвентаря найдены: керамика — сосуды баночной и кубковидной формы; железные вещи — ножи с кольчатым навершием, пряжки с круглой и 8-образной рамкой и выступающим или подвижным язычком; изделия из бронзы — ажурные кольца, пуговицы, пряжки и ложечковидные застёжки; костяные предметы — наконечники стрел, булавки, пронизки с кососрезанным краем и др. Особо следует отметить находки фигуративных изображений — профильной фигурки стоящей лошадки и пряжки с расположенной анфас головой быка, имеющие ближайшие аналогии в хуннских художественных бронзах. По всем этим признакам могильник Есино III соответствует памятникам тесинского этапа, относящегося ко II в. до н.э. — I в. н.э. и характеризующего культуру населения Минусинской котловины в период вхождения её в состав хуннского этносоциального объединения (Пшеницына, 1975; Савинов, 1984, с. 18-22; Вадецкая, 1986, с. 87-88).
Особенностью могильника Есино III являются многочисленные (около 40 случаев) находки каменных плиток с изображениями, относящихся ко времени сооружения могильника. Условия нахождения их различны: среди камней наземных сооружений и в заполнении могильных ям; отдельные рисунки выбиты на стенках каменных ящиков или на плитках, положенных непосредственно на дне погребений. По сути дела, каждое захоронение этого могильника, независимо от того, было оно взрослое или детское, сопровождалось такими каменными плитками. Все плитки сделаны из красного девонского песчаника, как правило, многоугольной формы, скорее всего, обработаны (или подобраны) специально для нанесения изображений. Рисунки на них нанесены в точечной технике, обычно на одной стороне и, если не имеется последующих сколов, не выходят за пределы изобразительной плоскости (Рис. I, 1-5, 7-10; II, 1, 2, 5-8; III, 2-7; IV, 1-3). Такие же изображения выбиты на некоторых более крупных плитах (Рис. I, 6; II, 3, 4; III, 1; IV, 4) или на стенках каменных ящиков (Рис. IV, 5). В одной из могил найден обломок плоской плиты, сплошь покрытый подобными рисунками (Рис. VI). Следует отметить, что ещё два таких же камня с рисунками были найдены в погребении тесинского этапа на могильнике Арбан IV (раск. 1989 г.); причём в последнем случае это уже не отдельные плиты, а настоящие обработанные стелы с изображениями на трёх плоскостях (Рис. V).
По условиям своего нахождения все каменные плитки одновременны погребениям, из которых они происходят, и нанесённые на них рисунки следует рассматривать в первую очередь в контексте представлений, связанных с погребальным обрядом. В отличие от господствовавших в изобразительной традиции предшествующей тагарской культуры зооморфных и антропоморфных изображений, все рисунки на рассматриваемых плитках носят геометрический характер. В порядке предварительной классификации они могут быть распределены на 7 групп, выделяемых на основании того, какие фи-
(36/37)
гуры (или композиции) лежат в основе данных изображений. Из них одна группа (первая) выделена условно, исходя из простоты рисунков.
Группа 1. Круги, круги с точкой внутри или S-видной фигурой, небольшие вписанные спирали, округлые замкнутые линии с перегородками внутри и отходящими от них изогнутыми линиями, змееобразные линии и петлевидные фигуры; а также композиции из двух или нескольких простейших фигур (Рис. I, 1-6). Эти рисунки могут быть названы «нуклеарными» по отношению ко всем остальным, так как преимущественно из них составлены более сложные изображения остальных групп.
Группа 2. В основе изображений лежат волютообразные, различным образом трансформированные фигуры с криволинейными отростками и другими дополнительными элементами (Рис. I, 7-10). В одном случае такая чётко переданная фигура противопоставлена выбитой более крупными точками группе неясных изображений (Рис. II, 5).
Группа 3. В основе композиций лежат две противопоставленные фигуры различной степени сложности. Одни из них представляют пересекающиеся изломанные линии; другие — простую подковообразную фигуру с точкой посередине (Рис. II, 1, 3). Выделяется композиция с чётко переданной S-образной фигурой, которой противостоит замкнутая изогнутая линия (Рис. II, 4). В остальных случаях те же фигуры более геометризованы (Рис. II, 6) или переданы в виде расходящихся из одной точки линий (Рис. II, 7).
Группа 4. В основе изображений лежит сложная фигура из прямолинейных и изогнутых линий, образующих своего рода «решётку» (Рис. III, 6, 7) или замкнутое пространство, внутри которого расположены другие, соединённые линиями, геометрические фигуры. Во внешнюю сторону от них отходят изогнутые отростки и как будто обозначены «входы», ведущие внутрь этих «лабиринтов» (Рис. III, 4, 5).
Группа 5. Такие же сложные изображения, но криволинейных очертаний, составленные из округлых вписанных линий с внутренними перегородками, изогнутыми отростками и «входами». Внутреннее пространство делится на ряд «отсеков», возможность сообщения между которыми обозначена несомкнутыми линиями (Рис. III, 1-3).
Группа 6. В основе изображений лежит одна крупная спиралевидная фигура с внутренними перегородками, около которой находятся, в одном случае, по сторонам симметрично расположенные змееобразные линии (одна — с явно выделенной «головкой») и волютообразная фигура наверху, внутри которой выбиты более мелкие изображения геометрического характера (Рис. IV, 2); в другом — змееобразно изогнутая линия, переходящая в расположенные веерообразно петлевидные фигуры, посередине которых находится крупный выделенный «глаз» (Рис. IV, 4). Внутрь всех
(37/38)
спиралей-«лабиринтов» ведут открытые «входы», имеющие, чаще всего, «тупиковое» окончание (Рис. IV, 1, 3).
Группа 7. Изображения «планиграфического» характера. В основе их лежат различным образом изогнутые линии, передающие плавные петлеобразные изгибы (Рис. IV, 5), с длинными направленными в разные стороны отростками (Рис. II, 8), иногда в сочетании с другими фигурами (Рис. II, 4, 7).
То, что все группы рассматриваемых изображений существовали одновременно и относятся к одному семантическому ряду показывает многофигурная композиция на одной из крупных плит, на которой представлены, взаимно дополняя друг друга и переплетаясь в чрезвычайно сложном, почти декоративном «узоре», все элементы изображений выделенных выше групп (Рис. IV). То же самое касается и рисунков на стеле из могильника Арбан IV (Рис. V). При желании среди них можно увидеть и очень сильно стилизованные фигуры отдельных животных; однако, вряд ли этот путь можно считать перспективным. Изображения на плитках из могильника Есино III и их аналоги представляют собой совершенно самостоятельную изобразительную традицию, которую, пользуясь определением Г. Кюна (Кюн, 1933), можно назвать «имажинативной» (т.е. сугубо образной, знаковой), в отличие от «сенсорного» (т.е. конкретно-чувственного) искусства, характерного для тагарского времени. С точки зрения стиля изображения типа тесинских «лабиринтов» могут быть определены как «идеограмматические».
Рисунки на тесинских плитках являются первыми археологически достоверными отображениями иррациональной сферы представлений населения Минусинской котловины хуннского времени. Рассмотрение их возможно в двух взаимосвязанных аспектах: семантическом и историко-культурном.
Наиболее сложный вопрос — о семантике тесинских «лабиринтов», по поводу которого можно высказать только самые общие соображения в русле одной из возможных версий. Несомненно, что плитки с рисунками связаны с обрядом захоронения, а возможно, что и само нанесение изображений составляло часть погребального ритуала. При этом не имело значения, где именно они должны были находиться, а важен был факт нахождения плитки (или нескольких плиток) с рисунками в данном сооружении. Смысловое значение простейших («нуклеарных») рисунков, вероятно, было одинаковым с более сложными изображениями, в основе которых лежат те же мотивы, но усложнённые дополнительными, семантически значимыми элементами, что вообще соответствует идее парциальности, характерной для памятников тесинского времени. Точная расшифровка изображений тесинских «лабиринтов» в настоящее время вряд ли возможна. Исходя из предложенной классификации рисунков можно выделить несколько наиболее устойчивых ситуаций или тем, очевидно, отражающих одинаковые заложенные в них цели.
(38/39)
Тема 1. Противостояние разных по начертанию фигур, как правило, отделённых друг от друга и имеющих, скорее всего, антагонистический характер (Рис. II, 1-7).
Тема 2. Замкнутое пространство («решётки» и «лабиринты»), часто с обозначенным «входом», но не имеющее «выхода»; с внутренними перегородками, создающими «тупиковые» ситуации при «продвижении» по этому замкнутому пространству (Рис. III, IV, 1-4).
Тема 3. Спираль, в общей системе знаковых обозначений иррациональных представлений соответствующая пещере, углублению, чреву, изображению «того мира», что подтверждается и изображениями расположенных рядом змееобразных линий (змей?), представляющих обычно охранительное начало (Рис. IV, 1-4).
Тема 4. «Планиграфические» изображения, отражающие, скорее всего, идею пути в самом прямом значении этого слова как запрограммированного маршрута передвижения со всеми его перипетиями и, вероятно, благополучным исходом (Рис. IV, 5). Впрочем, идея «поиска» пути заложена, на наш взгляд, во всех сложных композициях на тесинских плитках.
Можно предполагать, что во всех случаях на плитках изображено место действия (или реализации идеи), но не само действующее «лицо». Каждая тема соответствует определённой ситуации нахождения или продвижения данного невидимого «лица». Таким «лицом» в первую очередь могла быть душа умершего человека, проходящая в процессе реинкарнации длительный и сложный потусторонний путь. Если принять это объяснение, то на тесинских плитках изобразительными средствами отображены составляющие части одного культово-генеалогического мифа, знаковое значение которых было хорошо знакомо всем участникам погребального обряда. Основным исполнителем обряда должен был быть человек, также знакомый с данной мифологической традицией, аккумулировавший все знания о ней и применявший их на практике в соответствии со сложившейся ситуацией, т.е. человек, обладавший определёнными медиативными способностями, или шаман. Возможно, им и наносились рисунки на каменных плитках. В таком случае в этих рисунках можно видеть древнейшие «записи» шаманских «текстов», в изобразительной форме отображающих представления о потустороннем мире и «путешествии» в нем души умершего человека. При этом не исключено, что степень наполненности отображения мифа (или его части) дополнительными деталями зависела от статуса (или прижизненного положения) погребённого. Иначе говоря, наиболее полно содержание мифа «изложено» в многофигурных запутанных композициях на специально изготовленных крупных плитах и стелах, посвящённых описанию «пути» социально привилегированных лиц (Рис. V, VI). Интересно, что на этих плитах в обычные для тесинских рисунков изображения иногда включены явно знаковые обозначения — идеограммы; например фигура из смежных четырёх квадратов с точкой посередине каждого из них, внешне напоминающая иероглиф (Рис. VI).
(39/40)
Второй аспект — историко-культурный — может быть раскрыт в свете имеющихся археологических материалов и относящихся к этому времени сведений письменных источников. Как можно считать установленным, предметный комплекс тесинского этапа имеет в Минусинской котловине пришлое происхождение и находит наибольшее соответствие материальной культуре хунну. Система криволинейной орнаментации, наиболее близкая тесинской, не характерна для культуры Южной Сибири предшествующего времени, но широко распространена в восточных районах Азии, где она имеет глубокие генетические корни. Достаточно определённо она отразилась и в изобразительной традиции хунну. Так, на известном ковре из 6-го Ноин-Улинского кургана в Монголии все центральное поле занято изображениями крупных спиралевидных фигур, а по сторонам его расположены сцены нападения орлиного грифона на лося, выполненные в зверином стиле (Руденко, 1962, рис. 48, табл. XXXIX-XLI). По сути дела, здесь представлено такое же сочетание изображений звериного стиля и рисунков геометрического характера, что и в могильнике Есино III: предметы художественной бронзы с изображениями животных и геометрические рисунки на каменных плитках, происходящие из одних и тех же погребений. Явно геометризованный характер имеют изображения змей и свернувшихся копытных животных на бронзовых пряжках хуннского времени (Дэвлет, 1980, рис. 6, табл. 13-15, 19-27), по стилю исполнения напоминающие некоторые рисунки на тесинских плитках. Определённое сходство можно уловить и с начертанием тамг, выбитых на скалах Цаган-Гола в Монголии и относящихся к этому же времени (Новгородова, 1984, рис. 56). Геометрические фигуры -спирали, концентрические круги и вписанные криволинейные линии входят в орнаментику хуннской керамики из Забайкалья (Давыдова, 1985, рис. XIV, 5) и т.д.
С точки зрения этнокультурной принадлежности население, оставившее памятники тесинского этапа, если не относилось к самим хуннам, то во всяком случае, к племенам, близко знакомым с хуннской культурной традицией. Совершенно очевидно, что эта близость должна была охватывать сферу не только материальной, но и духовной культуры, оказавшей своё влияние на всё население, входившее в состав хуннского этносоциального объединения. С этой точки зрения чрезвычайно важны сведения о существовании у хуннов персонифицированного шаманства, которые сохранились в китайских письменных источниках, наиболее полно собранные и проанализированные в работе Л.П. Потапова (Потапов, 1991, с. 119-120). К ним относятся как появление самого термина «шаман», известного хуннам, так и упоминания целого ряда производимых ими обрядовых действий (жертвоприношение Земле и Воде, принесение в жертву животных, общение с духами и т.д.). Как справедливо отмечает Л.П. Потапов, «какими бы скупыми и отрывочными ни были эти сведения, они приобретают большую убедительность в сочетании с археологическими данными, вследствие чего факт существования шаманов в дотюркское время предстает не как эпизод, а
(40/41)
как явление, имеющее свои исторические корни» (Потапов, 1991, с. 119). Наряду со сведениями письменных источников, одним из наиболее ярких доказательств дотюркской древности южносибирского шаманства со сложившейся системой представлений об устройстве потустороннего мира являются «лабиринты» на каменных плитках и стелах могильника Есино III.
По сумме всех имеющихся данных, вероятно, имеются основания говорить о выделении персонифицированного шаманства в Южной Сибири начиная с хуннского времени. Причем если исходить из понимания этого явления как института кастового происхождения, то распространение его в Южной Сибири, скорее всего, может быть связано с определенной регламентацией культа, обусловленной социальной структурой хунну. В дальнейшем, после падения древнетюркских каганатов и других раннесредневековых государственных объединений, наследников социальной структуры хунну, произошла своеобразная реархаизация культа, в результате чего персонифицированное шаманство, потеряв свою социальную основу, сохранилось преимущественно в мировоззренческой сфере, обусловившей обрядовую практику южносибирских шаманов.
В заключение необходимо отметить, что «идеограмматический стиль», в котором выполнены рисунки на тесинских каменных плитках, может служить основанием при определении соответствующих изображений и композиций, имеющих шаманистское содержание, в сериях петроглифов, что должно привести к расширению источниковой базы для изучения ранних этапов развития шаманства.
(41/42)
Литература. ^
Список сокращений. ^
САИ — Свод археологических источников
(42/43)
^ Рис. I [стр. 43]. Могильник Есино III. Изображения на каменных плитках. 1-6 — группа 1; 7-10 — группа 2.
|
^ Рис. II [стр. 44]. Могильник Есино III. Изображения на каменных плитках. 1-7 — группа 3; 8 — группа 7.
|
^ Рис. III [стр. 45]. Могильник Есино III. Изображения на каменных плитках. 1-3 — группа 5; 4-7 — группа 4.
|
^ Рис. IV [стр. 46]. Могильник Есино III. Изображения на каменных плитках и крупной плите от каменного ящика. 1-4 — группа 6; 5 — группа 7.
|
^ Рис. V [стр. 47]. [ Арбан IV ]
|
^ Рис. VI [стр. 48]. Могильник Есино III. Каменная плита с изображениями.
|
|
|