Б.А. Литвинский, А.В. Седов
Культы и ритуалы кушанской Бактрии.
Погребальный обряд.
// М.: ГРВЛ. 1984. 240 с.
Заключение.
В Бактрии — Тохаристане, как показывают изложенные выше материалы, существовало множество типов захоронений. Сведения письменных источников о погребальных обрядах бактрийцев были исследованы в предыдущей книге [Литвинский, Седов]. К сожалению, погребения, которые можно было бы отнести к ахеменидскому времени, почти не выявлены. Правда, известный сейчас материал показывает, что в это время наряду с известными по письменным источникам захоронениями костей (после предварительного выставления трупа) было распространено и вытянутое на спине, головой на север, трупоположение [Альбаум, 1969, с. 72; Аскаров, Альбаум, с. 11]; чертёж см. [Ходжайов, с. 104].
Погребения последующего, греко-бактрийского времени, если исключить склепы и мавзолеи Ай-Ханум, также практически отсутствуют. Лишь на поселении Тамошотепе под полами некоторых жилых комплексов (как первого, так и второго периода) вскрыты захоронения в неглубоких овальных или прямоугольных ямах либо в катакомбах. Инвентарь при этих погребениях практически отсутствует, лишь в одном случае имеется фрагмент сосуда (см. выше).
Преобладающим типом погребения с конца I в. до н.э. — начала I в. н.э. являлось трупоположение, в том числе в склепах, деревянных и керамических гробах, ямных и подбойных могилах. Вместе с тем с этого же времени фиксируется распространение (или существование) захоронений с предварительным выставлением. Применялись два типа uzdāna — специально выстроенные сооружения и использованные для этой цели постройки всякого рода. Сочетание двух типов uzdāna, по-видимому, является характерной чертой бактрийского зороастризма [Литвинский, Седов]. Резкое увеличение удельного веса оссуарных захоронений (с предварительным выставлением трупов) в Согде и Хорезме отмечается для столетий, предшествующих арабскому завоеванию. Можно предположить, что какие-то процессы, которые привели к расширению сферы обряда выставления, имели место и в сасанидском Иране. Однако неправомерно — в этом бесспорно прав Ф. Жинью — просто проецировать на сасанидский Иран, как и вообще на древний Иран, те сведения, которыми мы располагаем по религии современных иранцев [Gignoux, 1979, с. 68-69]. Это в полной мере относится и к погребальному обряду. Иначе, видимо, обстояло дело в Бактрии — Тохаристане, где вплоть до VII-VIII вв. н.э. наиболее распространенным типом захоронений было трупоположение. Возможно, полное вытеснение в религиозной практике средневековых и современных зороастрийцев иных, чем выставление, погребальных обрядов связано с тем, что именно этот обряд являлся одним из наиболее ярких демаркационных признаков, отделяющих общину зороастрийцев от мусульманской. Трупоположение применялось и мусульманами; поэтому логика религиозной борьбы могла привести к тому, что именно специфические формы зороастрийской религии, подтверждавшие статус её адептов, вышли на первый план.
Характерной чертой бактрийского зороастризма было массовое распространение захоронений иных видов, не предусматривавших предварительного выставления; при этом к числу зороастрийских могли относиться и трупоположения с подогнутыми ногами. Современные иранские зороастрийцы руки покойника перекрещивают на груди, также перекрещивают и ноги, в результате чего завернутый в саван труп приобретает форму треугольника. У индийских парсов до XVIII в. ноги покойника оставляли вытянутыми, а позже стал вводиться иранский обычай [Воусе, 1977, с. 150]. Ноги сгибались для того, чтобы покойник занимал минимум мес-
(170/171)
та, дабы уменьшить до предела оскверняемое пространство. Выдвигались и теологические обоснования, например такое: бог приказал ангелу Срошу подогнуть ноги умершему Гайомарду в знак того, что его земное путешествие пришло к концу. Однако это правило вызывало резкие споры в различных городах Гуджерата. Вопрос был рассмотрен конгрегацией парсийских дастуров Сурата, и они дали следующее заключение: «Мёртвый совершает последнее путешествие в иной мир, это последнее путешествие не является обычным. При путешествиях, предпринимаемых нами в этом мире с целью перейти из одного места в другое, ноги должны быть вытянуты, ибо мы нуждаемся в этом. Но когда наш путь в этом мире закончен, путешествие в следующий мир должно производиться с согнутыми или пересекающимися ногами». Тем не менее у парсов нет единообразия в этом отношении, практика в различных местностях разная: в одних — ноги у покойника сгибаются, в других — нет [Persian rivayats, с. XLV, 158].
Обилие существовавших на территории Бактрии — Тохаристана форм могильных сооружений и типов погребального обряда связано, конечно, и с наличием в составе её населения многих этнических пластов, наслаивавшихся друг на друга.
Это положение документируется помимо историко-лингвистических также и антропологическими материалами. Осёдлое население Бактрии эпохи раннего железа и, судя по одиночным находкам ахеменидского времени, принадлежало к долихокранному европеоидному восточносредиземноморскому типу [Ходжайов, с. 103-105, 108]. Для кушанского и посткушанского периодов мы располагаем крупными сериями черепов как городского, так и кочевого населения [там же, табл. 41, 42].
К первым бесспорно относятся черепа из наусов Дальверзин-тепе и Тепаи-шах, из погребений в Термезе, могильника Туп-хона и др. Все эти серии очень близки друг к другу. В целом они являются европеоидными, причём смешанными: в них присутствуют черепа восточносредиземноморского долихокранного типа и другого, характерного для черепов из курганных могильников. На отдельных черепах (Тепаи-шах, Дальверзин-тепе) фиксируется лобно-затылочная и «гуннская» деформация. Примесь монголоидных черт отмечена на некоторых черепах из Тепаи-шах, Старого Термеза.
Иной является характеристика серий черепов из Аруктауского и Тулхарского курганных могильников. Эти серии также являются европеоидными. В них улавливаются два антропологических типа. Один из них — европеоидный, сходный с типом, условно названным «андроновским» (в широком смысле). Это мезобрахикранные черепа с большими размерами продольного, поперечного и высотного диаметров. Такие черепа характерны для населения Приаралья и Прикаспия, в то время как в северо-восточных областях Средней Азии (Тянь-Шань, Алай, Ташкентский оазис, Северная Фергана) черепа характеризуются брахикранией, при малом продольном и высотном, большом поперечном диаметрах. Другой тип черепов древнего населения, оставившего бишкентские могильники, — европеоидный, широко- и высоколицый, сходный со средиземноморским типом. Монголоидная примесь в целом незначительна (для Айртамского могильника отмечена как вероятная), но в Аруктау есть один монголоидный череп. Есть черепа с искусственно уплощённым затылком и явными следами искусственной лобно-затылочной деформации (деформированы около половины черепов).
Антропологический анализ показывает необычайную близость бишкентских серий к сериям черепов из Приаралья, особенно из низовьев Сырдарьи. Вместе с тем отмечается явное сходство и с сериями черепов северо-запада Средней Азии. Антропологи считают, что носители этого расового типа должны были прийти в Бактрию из более северных областей — такими областями являются степи Нижнего Поволжья и Казахстана, вплоть до Тянь-Шаня и Алая [Гинзбург; Кияткина, 1961; 1976,
(171/172)
с. 82-125; Гинзбург, Трофимова, с. 158-162; Ходжайов, с. 102-153].
Таким образом, анализ палеоантропологических материалов показывает, что население Бактрии — Тохаристана было представлено несколькими расовыми типами различного происхождения. Это, несомненно, отражало наличие разных этнических компонентов в его населении; при этом городское население резко отличалось от кочевого, наметилась тенденция к смешению этих типов.
Неоднородность общества проявлялась и в его экономической структуре. Городская жизнь в Средней Азии в I-IV вв. н.э. становится несравненно интенсивнее, чем в предшествующий период; городов возникло больше, чем за всю древнюю историю Средней Азии. Произошли принципиальные социально-экономические изменения городского организма и усиление роли города в системе экономической жизни страны, прежде всего на базе стремительного роста городского ремесла. Города являлись средоточием товарного производства, отсюда их ведущее значение в системе город — деревня — кочевая степь. Возрастает и роль городов как центров идеологической жизни, чему способствовала концентрация в городах культовых сооружений.
Таким образом, города превратились в важнейшие узлы всей инфраструктуры Кушанского государства. В одной лишь Сурхандарьинской области из зарегистрированных 110 памятников со слоями кушанского времени примерно 70% возникло в кушанскую эпоху. Число крупных поселений было сравнительно невелико, преобладали небольшие городки и сельские поселения [Ртвеладзе, 1978а, с. 114]. Таким же было положение и в Южном Таджикистане.
Разумеется, жизненный уклад и ряд обычаев городского, сельского и кочевого населения должны были значительно отличаться друг от друга.
Эти различия усилились из-за того, что на территории Бактрии — Тохаристана исповедовались различные религии, существовали разные верования. Бесспорно, основная часть населения была прочно связана с традициями древнеиранской религии, с бактрийской разновидностью зороастризма. Но, кроме того, был широко распространен буддизм, в меньшей степени — христианство, манихейство, различные племенные культы [Litvinsky].
Именно вся эта сложная этнокультурная и социально-экономическая мозаика в её динамике (с учётом предшествующего субстрата) в известной мере может объяснить разнообразие погребальных обрядов и погребальных сооружений в Бактрии — Тохаристане кушанской и посткушанской; эпохи.
Другим важным фактором являются культурные связи. И наконец, не приходится забывать о многих других факторах, вызывающих различие погребального обряда даже у одного и того же народа с гомогенной культурой [Литвинский, 1972, с. 70-73]. К сожалению, мы пока не в состоянии на основе погребальных сооружений и обряда выделить группы погребений, относящиеся к манихейству или христианству, равно как и захоронения представителей иных религий.
Раскопанные на территории Бактрии — Тохаристана могильники (некрополи) можно, как уже указывалось, подразделить на две группы: памятники кочевого и памятники осёдлого населения.
К памятникам кочевого населения обычно относят курганные могильники. В большинстве случаев так оно и есть. Так, безусловно, кочевникам принадлежали могильники Бишкентской долины. Проведший раскопки Тулхарского, Аруктауского и Коккумского могильников А.М. Мандельштам датировал их временем от последней трети II в. до н.э. и до начала I в. н.э. (допуская возможную ошибку всего в 25-30 лет!). По словам А.М. Мандельштама, «...датировка основана на монетных находках и эволюции керамики на окружающей территории» [Мандельштам, 1964,
(172/173)
с. 23]. Однако более основательное рассмотрение показало, что немногочисленные монетные находки не могут служить основанием для такой датировки, как и другой вещественный материал (в том числе и керамика) из погребений (см. выше).
Столь ранняя датировка повлекла за собой целую цепь исторических умозаключений А.М. Мандельштама. Он полагал, в частности, что бишкентские курганные могильники связаны с «...тем движением кочевников, которое положило конец власти представителей греческих династий на территории Бактрии». И далее: «...сам факт выделения памятника (Тулхарского могильника.— Б.Л., А.С.), непосредственно связанного с этими событиями, лежащими на грани двух больших, мало изученных периодов, имеет немалое значение для дальнейших исследований истории Средней Азии в античную эпоху. Впервые скудные известия письменных источников о вторжении кочевников во II в. до н.э. получают подтверждение в археологических данных, бесспорно носящих достоверный характер» [Мандельштам, 1966б, с. 161-162]. Именно поэтому публикация материалов Тулхарского могильника была озаглавлена «Кочевники на пути в Индию».
Однако, как показали последующие исследования, вопрос не может решаться столь прямолинейно и категорически, как представлялось А.М. Мандельштаму. Могильники практически не отражают момент завоевания, а относятся к значительно более позднему периоду. Не подтвердилось также заключение о том, что большие могильники Бишкентской долины предшествовали здесь появлению осёдлых поселений — на самом деле они существовали параллельно; неверным оказалось и мнение об уходе части кочевников из северной Бактрии где-то в начале I в. н.э. — оно не вытекает из археологических данных и др.
В большей степени заслуживают внимания соображения А.М. Мандельштама об этнической принадлежности могильников. Отталкиваясь от чисто логических посылок, он пришел к заключению, что могильники Бактрии — Тохаристана были оставлены тохарами и тесно связанными с ними асианами [Мандельштам, 1978]. Принадлежность определённой части могильников тохарам представляется бесспорной, а асианам — вполне вероятной (на основании того факта, что для Бактрии IV в. зафиксировано наименование Тохаристан).
Вызвал длительную дискуссию и продолжает обсуждаться вопрос, откуда пришли кочевники в Бактрию. Китайские источники прямо называют первоначальный «адрес» юэчжи — они жили далеко на северо-востоке от Средней Азии. Античные же авторы говорят лишь, что они пришли из-за Сырдарьи. Что же дают могильники Бактрии — Тохаристана для решения этого вопроса?
Следует прежде всего отметить, что могильники с подобным устройством курганов и близким инвентарём обнаружены и исследованы О.В. Обельченко также в долине Зеравшана [Обельченко, 1956; 1961; 1967]; в других местах Средней Азии их нет. Вместе с тем бишкентские и особенно зеравшанские курганы необычайно близки: — по деталям устройства и инвентарю — сарматским курганам. Это дало повод для появления теорий, что завоевателями Греко-Бактрии были сарматы. Именно с «...движением сарматских племён с востока на запад можно связать движение в Среднюю Азию народов, разгромивших Греко-бактрийское царство»,— так полагает О.В. Обельченко. Он пишет также, что завоеватели Греко-Бактрии «...принадлежат к племенам сарматского мира, а сведения китайских источников об их приходе из Восточного Туркестана являются ошибочными» [1961, с. 174, 176].
Напротив, А.М. Мандельштам, отмечая сарматские связи, всё же считает сообщения китайских источников о приходе кочевников, разрушивших Греко-Бактрию, с Дальнего Востока, из Центральной Азии исторически достоверными и связывает их с постулируемыми им (условными) «восточными сарматами» [Мандельштам, 1978, с. 138-141].
(173/174)
Существует и третья теория, пытающаяся объединить обе названные выше: какая-то часть сарматских племён «...во II в. до н.э. направилась на юго-восток и вместе с другими племенами, видимо пришедшими с востока, приняла участие в среднеазиатских событиях второй половины II в. до н.э., что и нашло отражение в материальной культуре курганов с подбойно-катакомбными погребениями» [Скрипкин, 1982, с. 49].
Надо отметить и четвёртую теорию (К. Еноки) о двух волнах завоеваний кочевников: ранней (сообщения античных авторов) и поздней (сообщения китайских источников).
Пока нет данных для того, чтобы принять какую-либо одну версию. При этом нельзя не учитывать сведения о сарматах, но ещё не выяснены реальные пути их распространения и отнюдь не доказано, что эти соответствия обязаны широкомасштабному вторжению сарматского этноса. Нет конкретных археологических свидетельств и продвижения племён с востока.
Следует, однако, подчеркнуть, что материалы могильников Бишкентской долины говорят о том, что кочевое население, оставившее там своих покойников, уже давно и прочно испытывало бактрийское культурное влияние. Положительно решить вопрос о принадлежности данных могильников пришельцам с севера можно было бы, если бы имелась: а) серия погребений с керамикой кочевников; б) следующая за ней серия со смешанной керамикой; в) серия с керамикой сугубо осёдлого населения. Но таких материалов пока нет. Возможно, такие могильники будут открыты и дадут важные свидетельства о месте происхождения кочевников, сокрушивших Греко-Бактрию.
Вместе с тем следует подчеркнуть следующие моменты. Материальная культура, отражённая в инвентаре этих погребений, не просто аналогична, а полностью идентична материальной культуре осёдлого населения Бактрии — Тохаристана. Это объясняют тем, что кочевники получали большую часть утвари у осёдлого населения. Это обычное явление, однако в древности, как и в новое время, часть утвари производилась самими кочевниками. Археологические материалы пока не позволяют однозначно выделять эту категорию среди всего инвентаря погребений. Полное единство в свете материальной культуры сочетается со значительными перекличками и в области погребального обряда. Здесь прослеживаются такие совпадения, как одинаковая ориентация могил, преимущественное погребение покойников на спине, одни и те же позы погребённых, устройство заклада подбоев из сырцовых кирпичей, наличие кирпичных склепов, обычай обола Харона, наличие большого числа безынвентарных захоронений и др.
Всё это свидетельствует о близком сходстве двух видов погребений — курганных и безкурганных грунтовых могильников. Между ними, разумеется, есть различия, но не полное противопоставление. Характерные для первого вида курганные насыпи, забивка могильных ям камнем, применение камня для устройства камер внутри могил — всё это связано с курганной традицией, характерной для многих групп кочевого населения Евразии. Что же касается элементов общности между погребениями первого и второго видов, то она носит столь широкий (хотя и не всеобъемлющий) характер, что не может не вызвать специальный интерес. Уже сам характер этой общности должен был бы заставить отказаться от предложенной А.М. Мандельштамом интерпретации и датировки могильников, так как на протяжении одного столетия не могло произойти полной смены материальной культуры и не могла возникнуть глубокая общность погребальных обрядов. Более вероятными такая смена и такое сближение могут быть признаны при предложенных нами новых датировках, когда основная масса погребений относится ко времени, отстоящему от прихода тохаров (юэчжей) на два-три столетия. Но и это решение не кажется бесспорным. Возможна и альтернативная
(174/175)
интерпретация: курганные могильники принадлежали кочевому населению, часть которого (или, может быть, все) проживала на территории Бактрии — Тохаристана ещё в ахеменидское время; пришедшие же тохары (юэчжи) влились в это население. При такой интерпретации два вида могильников соответствуют двум группам собственно бактрийского населения: кочевого и осёдлого.
Сам факт скопления значительного числа могильников в Бишкентской долине едва ли может рассматриваться как случайный. С одной стороны, можно указать, что зимние пастбища Бишкентской долины ещё до недавнего времени (сейчас здесь проложены каналы и долина распахана) считались необычайно обильными и полезными для скота; здесь паслись стада не только из Кобадианского оазиса, но и из Гиссарской долины и ещё более отдалённых мест. Так, в начале XX в. зафиксирован случай, когда некие жители Бухары перегоняли большое количество скота для продажи в Афганистан и, так как это предприятие невозможно было завершить в течение одного сезона, в качестве промежуточного пункта (для зимовки) избрали Бишкентскую долину. Примечательно, что подобный маршрут был рассчитан ими заранее, т.е. было известно о благодатных зимниках именно в этой долине. [1]
В древности травостои могли быть более обильными, в центре долины тогда ещё находились озерца, образовавшиеся из стекавших туда вод источника Чильучорчашма. Именно поэтому эта небольшая долина могла прокормить много десятков тысяч голов скота. По расспросным сведениям, собранным авторами, каждое из небольших стад-отар (а их в долине зимовало несколько десятков) содержало около тысячи голов скота (бараны и козы). Зимовка продолжалась с октября — ноября по май. На летние месяцы (июнь — август) скот угоняли на высокогорные пастбища Гиссарского хребта, дорога на которые занимала около месяца (в один конец). Пасли скот только мужчины и молодые парни, их семьи жили в селениях долины и расположенного рядом Кобадианского оазиса (куда, собственно, и входит Бишкентская долина). В случае смерти пастуха на летних пастбищах или в дороге хоронить обязательно везли домой.
Сами по себе эти факты не могут служить объяснением такой концентрации могильников именно в этой долине. Поэтому А.М. Мандельштам предложил считать, что это «...может быть объяснено только соображениями военно-стратегического характера. Завоеватели вынуждены были создать сильные гарнизоны, чтобы обеспечить подчинение местного населения, ив то же время они позволяли контролировать основные пути сообщения с южной частью Бактрии» [Мандельштам, 1966в, с. 26].
В этом рассуждении на первый взгляд есть резон. Однако оно перестаёт быть убедительным, так как в окрестностях других, более крупных центров Кушанского государства (Термез и его оазис, Дальверзин-тепе и т.д.) такие скопления могильников отсутствуют (собственно, могильников там вообще нет).
Не являлись ли какие-то долины местом скопления могильников в силу прежде всего религиозных причин? Не рассматривало ли какое-то племенное объединение именно Бишкентскую долину как священное место — нечто вроде области Герры у скифов (Герод. IV, 71), но с той разницей, что в Бишкенте были сосредоточены погребения не высшей знати (собственно царей), как у скифов, а всех членов племенной группировки?
Анализ курганных могильников Бишкентской долины, да и других районов правобережной Бактрии — Тохаристана, показывает их удивительную однородность как в плане сочетания в одних могильниках различных типов захоронений, так и в плане полной унифицированности погребального инвентаря. Мы должны констатировать либо отсутствие имущественной дифференциации вообще, либо отсутствие её отражения
(175/176)
в погребальном обряде. Только немногие из погребений бишкентских могильников (например, группа II в могильнике БМ-VI) выделяются из общей массы погребений более крупными размерами могильных сооружений (кольцевые ограды диаметром до 7-8 м, крупные могильные ямы), однако сведений о составе погребального инвентаря у нас почти нет, так как подобные погребения обычно разграблены.
Некоторые различия в типах могильных сооружений (например, преобладание в Бабашовском могильнике и могильнике Ксиров ямных захоронений, наличие групп погребений с широтной ориентацией, преобладание типов могил с подбоем в восточной стенке ямы в могильниках южной части Бишкентской долины и, наоборот, полное отсутствие подобных типов в могильниках северной её части), видимо, вполне удовлетворительно могут объясняться родо-племенными различиями внутри большого массива родственного кочевого населения. Не исключено, однако, что некоторые различия могут иметь и хронологический характер, как нельзя исключить и возможность наличия иноэтнических погребений. На роль погребений кочевой знати могут претендовать, на наш взгляд, богатейшие захоронения Тилля-тепе, однако до полной публикации этих интереснейших комплексов и всестороннего исследования всей совокупности имеющегося материала любые заключения, видимо, будут преждевременными.
Что же касается могильников осёдлого населения, то они значительно более разнообразны типологически. Наряду с элементарными ямными захоронениями они образуют целый спектр памятников вплоть до мавзолеев. В соответствующих разделах этой книги, как и в предыдущей [Литвинский, Седов], мы детально исследовали генезис бактрийских погребальных сооружений и бактрийского погребального обряда. В заключение отметим, что по разнообразию типов погребальных сооружений Бактрия — Тохаристан превосходит другие историко-культурные области Средней Азии.
Таким образом, погребальные памятники Бактрии — Тохаристана необычайно важны для изучения истории, истории религии и истории духовной и материальной культуры этой страны, игравшей ключевую роль в древней Центральной Азии.
[1] Любезное сообщение этнографа Б.X. Кармышевой.
|