А.М. Мандельштам
Об одном археологическом аспекте кушанской проблемы.
Большое значение кушанской проблемы для реконструкций исторического прошлого обширной части Азиатского материка в античный период не нуждается сейчас в каких-либо специальных доказательствах. Это засвидетельствовано прежде всего огромным объёмом специальной литературы, которая в последние десятилетия имеет заметную тенденцию к прогрессивному росту, что отражает несомненное повышение интереса ко многим вопросам этой проблемы со стороны всё более широкого круга исследователей. Не менее показательно, что именно эта проблема на протяжении сравнительно короткого промежутка времени уже дважды была предметом всестороннего рассмотрения на специально посвящённых ей международных конференциях, [1] в работах которых участвовали представители многих стран. Кушанское государство и кушанский период сейчас занимают весьма важное место во всех обобщающих трудах со истории Средней Азии, Афганистана и Индии.
В разработке многих вопросов кушанской проблемы всё более важную роль играют археологические материалы. Они служат надёжным источником объективных данных, необходимых для восполнения тех обширных пробелов в наших сведениях, которые обусловлены неполнотой и краткостью сообщений письменных памятников. В ряде случаев именно археологические материалы составляют единственную основу для суждений относительно процессов и явлений, которые вообще не были известны древним авторам или остались не замеченными ими. Они позволяют также проконтролировать и более правильно понять отдельные сообщения античных историков и географов.
К числу археологических памятников, имеющих прямое отношение к кушанской проблеме, относятся курганные могильники на территории Северной Бактрии. Здесь раскопано более 500 курганов — главным образом в четырёх больших могильниках: Тулхарском, Аруктауском и Коккумском (находящихся вблизи друг от друга в северной части пустынной Бишкентской долины, лежащей между реками Сурхандарья и Кафирниган) и Бабашовском (расположенном на правом берегу Амударьи, между станциями Мукры и Ташрабат). Материалы из этих памятников в настоя-
(133/134)
щее время уже полностью опубликованы, [2] поэтому здесь можно ограничиться лишь кратким их обзором.
Для Тулхарского могильника характерны полное господство каменно-земляных насыпей, преобладание ям с подбоем в восточной стенке и северная (с различными отклонениями) ориентировка погребённых. В Аруктауском могильнике к этому времени относятся только каменные курганы, под которыми расположены в основном ямы с подбоем в западной стенке, а погребённые также ориентированы на север. Все исследованные курганы очень сильно разграбленного Коккумского могильника каменные; под ними неизменно обнаруживаются ямы с подбоями в западной стенке, всегда чёткой прямоугольной формы; ориентировка погребённых та же, северная.
Все наземные сооружения в Бабашовском могильнике имеют вид невысокой каменной ограды, внутри которой расположены главным образом грунтовые ямы (значительно реже — ямы с подбоем в одной на длинных стенок), перекрытые каменной кладкой, по-видимому, имевшей четырёхугольные очертания. Погребённые здесь ориентированы на север, но в единичных случаях — на восток.
Принципиальный состав сопровождающего инвентаря и система его расположения во всех перечисленных памятниках очень сходны. Повсеместно господствует изготовленная на круге керамика, явно полученная от жителей осёдлых поселений, т.е. от коренного населения Бактрии. Собственно кочевническими являются оружие, предметы, связанные с одеждой, и, вероятно, часть украшений. Бесспорно, имелась деревянная посуда, которая сохранилась так плохо, что нельзя представить себе её форму.
Могильники Бишкентской долины датируются промежутком времени от последней трети II в. до н.э. до начала I в. н.э. Одним из оснований для их датировки служат найденные в погребениях монеты. Время Бабашовского могильника определяется менее точно — в пределах I в. до н.э. — II в. н.э., причем часть его курганов, несомненно, синхронна курганам первых трёх памятников. Характер погребальных сооружений, некоторые категории сопровождающего инвентаря, а также результаты специальных исследований двух поселений (в Бишкентской долине) позволяют считать, что все перечисленные могильники принадлежали кочевому населению, пришедшему в Северную Бактрию извне.
Памятники кочевников этого периода известны также на территории Согдианы, в долине Зеравшана. Исследованы они лишь частично, и не все материалы опубликованы. Погребения, относящиеся к концу II — I в. до н.э., открыты в пяти могильниках: Агалыксайском, Куюмазарском, Кызылтепинском, Лявандакском и Шахривайронском. [3] Для всех них характерны земляные насыпи и ямы с подбоями преимущественно в запад-
(134/135)
ной стенке, реже — в восточной. Погребённые ориентированы головой на юг. В Лявандакском могильнике обнаружены также катакомбы с камерой, расположенной на продолжении длинной оси входной ямы. Скелеты в них ориентированы на юг.
В целом в настоящее время мы располагаем уже довольно значительными археологическими материалами, непосредственно связанными с теми кочевниками, которые в последней трети II в. до н.э. положили конец существованию Греко-Бактрийского царства, а впоследствии явились создателями Кушанского государства. Это важно для дальнейшего исследования сложных вопросов предыстории Кушанского государства, которая почти совершенно не освещена в дошедших до нас трудах древних авторов. В частности, появляется возможность на новой основе подойти к рассмотрению давно дискутируемой в специальной литературе группы вопросов интерпретации и увязки между собой данных различных письменных источников относительно племенных групп, участвовавших в ликвидации власти греческих династов в Средней Азии.
Как известно, соответствующие весьма краткие сообщения имеются у Страбона и Трога, а также в китайских хрониках. Есть основания предполагать, что более подробные сведения содержались в трудах Аполлодора и Трога, однако они до нас, к сожалению, не дошли. Возможно, в них сообщались и точные даты основных событий, которые сейчас устанавливаются лишь приблизительно.
Сообщения Страбона [4] и Трога [5] сравнительно легко поддаются во всяком случае логически обоснованному согласованию друг с другом. Очевидно, в первом из них содержится наиболее полный перечень кочевых племён, [6] участвовавших в ликвидации Греко-Бактрийского царства. Сомневаться в его достоверности нет оснований, так как большинство приведённых названий в той или иной связи фигурирует также в других источниках. Сама последовательность в данном перечне, весьма возможно, не произвольная или случайная, а отражает в какой-то мере значение и роль отдельных племён в событиях непосредственно последовавшего периода, который, к сожалению, наиболее «тёмен» для нас. Это можно предполагать, учитывая прежде всего сообщения Трога. То, что Страбон первыми упоминает асиев, а последними — сакаравлов (сакаравков), очень хорошо увязывается с известиями Трога о политическом возвышении асиан и «гибели» сакаравков.
В качестве частного, но представляющего определённый интерес вопроса следует выделить одну неясность в соотношении названий асии, пасианы (Страбон) и асианы (Трог), Тождество первого и третьего из них, давно уже принятое в специальной литературе, вряд ли может быть подвергнуто какому-нибудь серьёзному сомнению: это, очевидно, лишь два варианта передачи одного и того же названия — греческий и иранский. Однако второе наименование, которое с достаточным основанием можно считать иранским вариантом, фактически отличается от первого
(135/136)
лишь добавочным начальным «п». Такое положение даёт возможность считать, что оба названия принадлежат родственным племенам или может быть даже подразделениям большой этнически единой группы.
Сообщение Страбона не содержит каких-либо сведений относительно расселения захвативших греко-бактрийские земли кочевых племён. Это привлекает к себе внимание потому, что говоря далее о дахах, он приводит не только названия отдельных племён, но также некоторые данные относительно их расселения. Чем обусловлена такая разница, на основе известий античных авторов установить невозможно.
Дошедшие до нас сообщения Трога, несомненно, отражают лишь часть сведений о событиях рассматриваемого времени, содержавшихся в его несохранившемся труде. Они, к сожалению, дают только самое общее представление о содержании глав последнего, и это необходимо учитывать при сопоставлении их с сообщением Страбона. То, что тут фигурируют только два племени, не даёт достаточных оснований говорить о реальном расхождении; вернее, следует в этом видеть отражение какой-то специфической роли асиан и сакаравков в событиях, завершившихся захватом кочевниками Согдианы и Бактрии. Необходимо учитывать, что имеются весьма убедительные свидетельства активных действий на юге Средней Азии и тохар: именно в борьбе с ними в 124/23 г. до н.э. погиб Артабан II. Насколько нам известен ход событий в Парфии, инициаторами данного столкновения вряд ли могли быть Аршакиды, земли которых перед этим опустошили «скифы» (возможно, те же тохары).
Контекст сообщения о захвате сакаравками и асианами Бактрии и Согдианы даёт некоторые основания видеть здесь свидетельство раздела указанных областей между двумя племенами завоевателей. В принципе это не вступает в противоречие с сообщением Страбона, которое в данном аспекте «нейтрально». Однако есть моменты, заставляющие проявлять известную осторожность. Если буквально следовать тексту, то встаёт вопрос, почему Бактрия названа перед Согдианой, в то время как реальный ход завоевания происходил как раз в противоположной последовательности. Соответственно становится сомнительной возможность видеть тут согласованность в последовательности упоминания как племён, так и областей. Иными словами, без каких-то дополнительных данных нельзя считать, что сакаравки заняли Бактрию, а асианы — Согдиану; в равной степени вероятно и противоположное.
Весьма важное для понимания хода событий на протяжении «тёмного» периода сообщение о политическом возвышении асиан в данном случае заслуживает внимания главным образом как подтверждение различной роли отдельных племён в событиях конца II — I в. до н.э. Более важным является указание относительно «гибели» сакаравков. Вопрос этот сложен и тут не может быть рассмотрен в деталях. Существенно, что данные других источников говорят о передвижении их к границам Парфии, которое имело место во всяком случае до 77 г. до н.э., когда они помогли Санатруку занять аршакидский престол. [7] Очевидно, «ги-
(136/137)
бель» сакаравков следует понимать лишь как ликвидацию их власти на какой-то ранее завоёванной территории и уход затем в область, близкую к Парфии.
Китайские хроники содержат сведения главным образом относительно предыстории появления больших масс кочевников южнее Сырдарьи. [8] В них фигурирует лишь одно общее название для пришельцев с востока — большие юечжи. Истолкованию его в разных аспектах и попыткам отождествления с упомянутыми в других источниках этнонимами посвящена большая литература, но общепринятого решения здесь до сих пор не имеется.
В соответствующих исследованиях исходным положением, как правило, служит постулат, что юечжам должно соответствовать лишь какое-то одно название, фигурирующее у античных авторов. Соответственно все другие, упоминаемые ими в связи с падением Греко-Бактрии, должны быть отнесены к племенам иного происхождения, присоединившимся к юечжам на тех или иных этапах движения их на запад. При всей логичности такого подхода здесь имеются основания для сомнений.
Авторы хроник ханьского времени, судя по содержанию текстов, располагали скудными сведениями о юечжах до ухода их в Среднюю Азию: контакты Китая с ними, очевидно, были очень ограниченны. Относительно того, какой характер носило их название — этнический, политический или какой-то иной, — прямых данных нет, и суждения в данном случае возможны лишь по косвенным. Характеристика юечжей на рубеже III и II вв. до н.э. как превосходящих но своей силе сюнну и последующая упорная борьба с ними сюнну за гегемонию свидетельствуют в пользу того, что подразумевалось крупное племенное объединение. В то же время прослеживается достаточно чёткое и устойчивое разграничение юечжей и цянов, показывающее, что эти термины носили также и этнический характер. По-видимому, отчасти этим обусловлено сохранение данного названия в китайских хрониках и после образования Кушанского государства (о том, что это было сделано сознательно, имеются прямые сведения).
Однако юечжийское объединение на востоке не смогло сохранить свою прочность и политические позиции: в результате нескольких поражений со стороны сюнну оно распалось — большая часть ушла на запад, меньшая же отступила на юг, в земли цянов. Подробности этих событий нам неизвестны, во естественно полагать, что в таких условиях неизбежно происходили внутренняя децентрализация и обособление отдельных племён. Длительный период передвижения на запад, имевший несколько этапов, характеризовался продолжающимся распадом объединения. Известно, что какая-то часть юечжей осталась в Семиречье, на землях вытесненных ими саков, и, видимо, вскоре была ассимилирована продвинувшимися сюда усунями. Показательно, что после завоевания среднеазиат-
(137/138)
ских областей произошёл их раздел. Во главе каждого из пяти «уделов» стоял юечжийский ябгу. Всё это свидетельствует об ослаблении внутренних связей, и трудно полагать, что при этом пришельцы с далёкого востока выступили в Средней Азии как монолитное целое. Ведущей тенденцией было не единство, вынужденно сохранявшееся во время передвижений и столкновений с местным населением, а обособление отдельных племён, входивших в первоначальное объединение.
При учёте всего сказанного соответствие юечжей только какому-то одному из племён, упоминаемых античными авторами, следует считать маловероятным. Больше оснований предполагать, что им соответствует несколько из них — может быть (теоретически), даже весь перечень Страбона. Здесь приобретает особо важное значение вопрос о возможном участии в наступлении на Греко-Бактрию также местных, среднеазиатских кочевников. Сохранившиеся в источниках данные относительно активной реакции «варваров» на завоевания Александра Македонского и ссылка Евтидема во время его переговоров с Антиохом III на опасность со стороны кочевников [9] говорят в пользу вероятности такого участия. Однако прямых указаний, подтверждающих его, нет.
Согласно сообщению Страбона, племена, уничтожившие Греко-Бактрийское царство, пришли из-за Сырдарьи. [10] Как указание на определённый отрезок пути на последнем этапе движения это достаточно хорошо согласуется с известиями китайских хроник: они более конкретно говорят, что юечжи шли через Фергану. Предшествующий этап их миграции завершился в Семиречье, где они пробыли до изгнания их оттуда усунями. Эти данные определяют ту территорию, в пределах которой следует прежде всего искать возможных среднеазиатских участников наступления на юг.
Более конкретные суждения по рассмотренным вопросам сейчас становятся возможны на основе археологических материалов. Конечно, при этом необходимо учитывать их неполноту, так как исследованы далеко не все зафиксированные курганные могильники и, кроме того, неизвестно, сколько ещё вообще не обнаружено. Тем не менее, мы располагаем уже некоторыми объективными свидетельствами этого независимого вида достоверных источников.
В результате исследований устанавливается единообразие обряда и состава сопровождающего инвентаря во всех могильниках на территории Северной Бактрии. Однотипность наземных сооружений и сходство могил свидетельствуют о культурной и, вероятно, также этнической близости тех кочевников, которым они принадлежат. Синхронные памятники, частично раскопанные в пределах Согдианы, по первым двум признакам имеют заметные отличия и не обладают такой же степенью внутреннего единства. Различия наблюдаются в характере курганных насыпей и в конструкции могил. Археологические материалы показывают, что кочев-
(138/139)
ники, расселившиеся в Северной Бактрии, отличались от тех, которые обосновались в Согдиане: это были разные племена, культура которых, однако, носила в определённой степени близкий характер.
На территории Северной Бактрии по имеющимся сейчас материалам выступают не менее четырёх подразделений кочевников, отличающихся друг от друга (при большом общем единстве археологически фиксируемой культуры) устойчивыми чертами этнографического порядка. Учитывая более полные данные относительно центральноазиатских кочевников этого же периода, можно считать их племенами. Кроме того, прослеживается территориальное деление таких подразделений: могильники Бишкентской долины, очевидно, связаны с одной племенной группой, Бабашовский могильник — с другой. Можно предполагать, что восточнее долины Вахша будут выявлены памятники иной групповой принадлежности.
При несомненной фрагментарности археологических материалов на обширной территории Северной Бактрии можно констатировать, что они составляют существенную дополнительную основу для интерпретации данных письменных источников. В них мы находим объективное подтверждение правильности сообщения Страбона о неоднородности состава кочевников, захвативших греко-бактрийские земли севернее Амударьи.
Кроме того, становится ясный, что в перечне завоевателей фигурируют не отдельные племена, а более крупные структурные подразделения, которые мы вправе именовать племенными группами, обладавшими культурной общностью. Естественно возникающий теперь вопрос о том, точен ли данный перечень в количественном отношении, пока остаётся открытым. Есть все основания полагать, что при должных масштабах археологических исследований на всей территории Северной Бактрии на него будет получен однозначный ответ. При этом следует ещё раз отметить, что в настоящее время достаточно веских оснований сомневаться в достоверности сведений Страбона не имеется.
Особое значение приобретают археологические материалы для суждений по вопросу об участии среднеазиатских кочевников в наступлении на Греко-Бактрию. Фактически этим материалам принадлежит тут решающая роль как единственному источнику реальных данных. Ответ может быть получен только путём прямого сравнения памятников разных территорий. Сопоставление могильников Северной Бактрии с могильниками среднеазиатских областей даёт негативный результат: подобных им нет ни в Закаспии, ни на Сырдарье, ни в Семиречье. Можно лишь отметить частичное сходство (подбой) с памятниками усуней в Семиречье. Однако эта черта не может служить основанием для каких-либо выводов в рассматриваемом аспекте: подбои тут распространяются лишь после вытеснения саков, расположение их иное, а сопровождающий инвентарь заметно отличается от типичного для северобактрийских курганов.
По-иному обстоит дело с могильниками, изученными на территории Согдианы. Встреченные тут катакомбы с камерой, расположенной на продолжении длинной оси входной ямы, находят прямые аналогии в памятниках Закаспия, принадлежащих появившимся здесь в III в. до н.э. дахам. и в Шаушукумском могильнике на среднем течении Сырдарьи, датируемом в пределах III в. до н.э. — I в. н.э. Сходство дополняется
(139/140)
тем, что везде имеются только земляные насыпи. Учитывая отсутствие каких-либо прямых или косвенных данных, позволяющих предположить участие дахов в наступлении на Греко-Бактрию, рассматриваемые погребения в Согдиане следует связывать с пришельцами из области на среднем течении Сырдарьи.
В источниках нет никаких сведений относительно того, как именовалось население этой территории. Поэтому невозможно достоверно установить, с какой из фигурирующих в перечне Страбона племенных групп следует связывать погребения в катакомбах. Однако некоторые гипотезы могут быть высказаны. Исходным положением служит отсутствие катакомбных могил на памятниках Северной Бактрии: поскольку в дальнейшем эта область составила часть Тохаристана, имеются основания исключить из возможных вариантов атрибуции катакомб тохар. Далее, известие о воцарении над последними асиан предполагает как логическое следствие наличие или появление их на той же территории. Тогда и они выпадают из рассмотрения. Высказанные соображения относительно тесной связи между асианами и пасианами позволяют не принимать во внимание последних. Таким образом, наиболее реальными «претендентами» на связь с катакомбными могилами оказываются сакаравки.
В пользу вероятности этого вывода говорит само их название, указывающее на исходную территорию, входившую в ареал саков или расположенную вблизи от него, а также уход их именно в область, близкую к дахам, которые, вероятно, сами пришли в своё время с Сырдарьи.
Если правильно все сказанное, то юечжам китайских источников соответствуют асианы, пасианы и тохары античных источников. Взаимоотношения между ними в период, предшествовавший миграции на запад, и во время продвижения к Средней Азии и завоевания греко-бактрийских владений нам неизвестны. Однако очевидно, что все они входили в состав того обширного и политически сильного племенного объединения, которое до рубежа III и II вв. до н.э. занимало ведущее положение в восточной части степного пояса. Совместный уход на запад после нескольких поражений в борьбе с сюнну указывает на сравнительно тесные связи между ними и, возможно, этническое родство.
С этими пришельцами с далёкого востока достаточно уверенно можно связывать все могильники Северной Бактрии и большую часть исследованных в Согдиане. Однако конкретная атрибуция их по отдельным племенным группам в настоящее время ещё невозможна, что обусловлено неполнотой имеющихся материалов и отчасти также отсутствием сведений относительно близких по времени памятников кочевого населения в Афганистане. Появление таких сведений во многом облегчило бы возможность выделения памятников, принадлежащих тохарам, которые, судя но возникшему позднее названию Тохаристан, обосновались в значительном количестве именно в пределах Бактрии.
Благодаря тому, что в Северной Бактрии исследовано значительное число погребений, которые мы вправе связывать с юечжами, сейчас имеются материалы, позволяющие судить относительно облика их культуры. Здесь прежде всего привлекают к себе внимание черты её, имеющие в общем довольно близкие параллели в культуре сарматских племён запад-
(140/141)
ной части степного пояса. Это многочисленность подбоев, ямы с заплечиками, длинные мечи, кинжалы с прямым перекрестьем и серповидным или волютообразным навершием, некоторые типы пряжек и т.д. Они выступают особенно ярко при немногочисленности предметов несомненно восточного типа, неизвестных на западе.
Поскольку нет реальных оснований сомневаться в исторической достоверности передвижения юечжей с востока, закономерно встаёт вопрос о причинах сходства между культурами племён, обитавших на противоположных концах степного пояса. Он представляется весьма важным в общеисторическом плане, поскольку непосредственно связан с проблемой закономерностей развития раннекочевнических обществ в разных частях степного пояса Евразии. Имеющиеся сейчас материалы, связанные как с юечжами в Средней Азии, так и с некоторыми другими племенами Центральной Азии, позволяют говорить о существовании, условно говоря, восточных сармат. Исследование генезиса их культуры относится к числу весьма сложных, но в то же время перспективных и актуальных направлений в разработке проблем истории кочевых племён в античный период.
[1] Первая проходила в апреле 1960 г. в Лондоне, вторая — в сентябре — октябре 1968 г. в Душанбе.
[3] Обельченко О.В. Кую-Мазарский могильник. — ТИИА АН УзССР, VIII, 1956; он же. Лявандакскнй могильник. — ИМКУ, 2, 1961; он же. Погребение сарматского типа под Самаркандом, — СА, 1967, №2; он же. Лявандакская пряжка. — ОНУз, 1968, №8.
[4] Strab., XI, 8, 2.
[5] Trog., Prol., XLI, XLII.
[6] Здесь и в дальнейшем употребляется термин, фигурирующий у Страбона.
[7] Ps. Luc., Macr., 15.
[9] Polyb., XI, 94.
[10] Рассматривать вопрос о возможной истолковании неясного конца этой фразы, содержащего указание на более конкретно локализуемую территорию, здесь нет необходимости.
|