Е.Ф. Королькова (Чежина), А.Ю. Алексеев
Олень из кургана Куль-Оба.
// Памятники древнего и средневекового искусства. Сб. статей в память
проф. В.И. Равдоникаса. / Проблемы археологии. Вып. 3. СПб: СПбГУ. 1994. С. 102-109.
См. файл на academia.edu.
Бляха в виде лежащего оленя из кургана Куль-Оба является хрестоматийным памятником для скифологии и антиковедения и часто включается в альбомы по античному и скифскому искусству, иллюстрируя особенности развития последнего, связанные со значительной эллинизацией художественного творчества скифов в IV в. до н.э. (см. рис. 1, 1). Именно такова общепринятая сейчас дата как куль-обских погребений, так и бляхи-оленя (Ильинская, Тереножкин, 1983, с. 212). Наиболее подробный анализ художественных особенностей этого изделия был предложен М.И. Артамоновым, который также исходил из возможной археологической датировки этого памятника IV в. до н.э., полагая, что время совершения одного из погребений Куль-Обы соответствует и дате оленя (Артамонов, 1968). Но такой подход является по существу условным, поскольку характер самой находки, а бляха, как известно, была обнаружена грабителями под каменными плитами пола склепа рядом с человеческим скелетом, не даёт оснований для прямого сопоставления дат (Древности Боспора Киммерийского, 1854, т. 1, с. 32).
Единственным объектом, в сравнении с которым М.И. Артамонов описал особенности куль-обского оленя, была не менее известная аналогичная бляха из Костромского кургана, датирующаяся временем около рубежа VII-VI вв. до н.э. Костромского оленя М.И. Артамонов считал скифским, куль-обского — греческим, а их внешнее сходство объяснил попыткой скопировать скифский оригинал, что в полной мере сделать не удалось, так как мастер куль-обского оленя «внёс в него поправки, обусловленные его собственным художественным мировоззрением» (Артамонов, 1968, с. 13). К особенностям греческого воспроизведения он отнёс вогнутую спину оленя и сухую геометрическую форму шеи с прямым ребром посередине, попытку передать пространственную перспективу, наличие дополнительных фигурок, выполненных «совершенно в духе греческого реалистического искусства» и не имеющих «даже тех элементов скифского стиля, которые частично сохранены в большой фигуре оленя, служащей для них фоном».
В то же время, воспользовавшись весьма ограниченным сравни-
(102/103)
тельным материалом, М.И. Артамонов на основании общих представлений о динамике развития скифского искусства, на наш взгляд, верно
Рис. 1.
Зооморфные изображения конца VI — первой половины V в. до н.э.:
1 — Куль-Оба; 2 — Тапьосентмартон (Венгрия); 3, 5 — Гырчиново (Болгария); 4 — IV Семибратний курган; 6 — Феттерсфельде-Виташково (Польша); 7 — курган у с. Ильичёво.
подметил, что куль-обский олень соответствует художественным традициям не IV в. до н.э., а более древним, объяснив это намеренным стремлением и заказчика, и торевта архаизировать изображение. Но этот в главном верный вывод был обусловлен не вполне удачно вы-
(103/104)
бранным сопоставлением с такими хронологически далеко отстоящими образцами раннескифского искусства, как костромской олень и келермесская пантера.
Следует также отметить, что ещё до выхода работы М.И. Артамонова, на рубеже 50-60-х годов, В.Д. Блаватский в своих исследованиях по скифо-греческому искусству высказал ту же мысль, выделив особую группу произведений торевтики IV в. до н.э., которые подражают изделиям VII-VI вв. до н.э. Правда, упомянутой для этой группы оказалась лишь одна вещь — все тот же куль-обский олень (Блаватский, 1985, с. 85).
В этюде М.И. Артамонова совершенно необъяснимо отсутствие упоминаний изделий, многие из которых ему несомненно были хорошо известны, относящихся к концу VI-V вв. до н.э. и более соответствующих композиции куль-обской бляхи. Их включение в анализ могло заполнить хронологическую лакуну в схеме М.И. Артамонова и позволило бы совсем иначе атрибутировать оленя из Куль-Обы. Оценка этого памятника М.И. Артамоновым стала основополагающей и общепринятой для всех современных исследований. Вместе с тем оказались забытыми работы некоторых его предшественников, например, Г.И. Боровки, К. Шефольда, которые, не рассматривая непосредственно оленя, всё же помещали его среди скифо-греческих изделий конца VI — первой половины V в. до н.э. (Borovka, 1928, S. 100; Schefold, 1938, S. 38). М.И. Артамонов в данном случае не полемизировал со своими неявными оппонентами, но его работа их точку зрения как бы опровергла (рис. 1).
Для IV в. до н.э. в Европейской Скифии мотив оленя в позе с подогнутыми ногами не характерен и встречается редко (Солоха, Частые курганы, Александропольский курган) (Либеров, 1965, табл. 22: 9; Piotrovsky, Galanina, Grach, 1986, № 138; Древности Геродотовой Скифии, т. 1 (Атлас), табл. VIII: 23). Он представлен, как правило, очень схематичными, компактными, небольшого размера изображениями со сжатыми пропорциями. Подобный тип складывается в середине — 2-й половине V в. до н.э. (например, олени 1-й Завадской Могилы — Мозолевский, 1980) и вытесняет более древнюю композиционную схему, отличающуюся вытянутыми пропорциями. Для изображений раннего V в. характерны усложнённость зооморфных композиций, некоторая вычурность стиля, наличие звериных мотивов, вписанных в основное изображение, а иногда и перегруженность этими дополнительными деталями (рис. 2).
Стилистически куль-обский олень вписывается в круг памятников VI-V вв. до н.э., к которым относится бляха из кургана Кулаковского (1-я половина V в. до н.э.), обкладка колчана из Ильичевского кургана (около 2-й четверти V в.), находка из Гырчинова (конец VI — 1-я половина V в.), олень из Тапьосентмартона (конец VI — 1-я половина V в.) (Fettich. 1937, Taf. 1, 6; Piotrovsky, Galanina, Grach. 1986, №61, 70). Бросается в глаза сходство некоторых изобразительных и декоративных приёмов в исполнении этих вещей: ребро, делящее шею животного на две плоскости, и полоски рельефного рубчика под шеей. Завитки ро-
(104/105)
Рис. 2.
Изменение иконографических типов изображений оленя в скифском зверином стиле:
1 — станица Костромская; 2 — Куль-Оба; 3 — курган у с. Ильичево; 4 — I Завадская Могила; 5 — Солоха.
(105/106)
гов оленей V в. часто заканчиваются головками грифонов или бараньими головками: ильичевская обкладка, гырчиновская пластина, пластины из кург. 2 у с. Аксютинцы (середина V в.), из кург. 401 у с. Журовки (рубеж 1-й и 2-й четверти V в.), рыба из Феттерсфельде-Виташково (конец VI — 1-я половина V в.) (Бобринский, 1905, с. 17, рис. 41; Ильинская, 1968, рис. 18; Greifenhagen, 1982). Круглый глаз с вытянутой вперёд слезницей изображён у оленей на журовских золотых пластинах-накладках (кург. 400, 401, 403) (Бобринский, 1905, с. 22, рис. 10, 41); хвост в виде стилизованной головки ушастой птицы — у оленей с подогнутыми ногами на гырчиновской пластине; губы, переданные рельефным валиком, характерны для архаических изображений (костромской олень) и несколько более поздних (Журовка, Тапьосент-мартон); рога куль-обского оленя прижаты к прогнутой спине, как и у оленя из Венгрии. Последняя особенность, может быть, и предоставляет возможность спорить о художественных достоинствах изделия, но не позволяет приписывать её «полному непониманию скифской стилизации», как полагал М.И. Артамонов (рис. 1).
Лежащий олень представлен в скифское время, как правило, строго в профиль, при этом соответственно изображались только две ноги. В этом отношении куль-обский олень как будто бы выделяется из общего ряда, на что обратил внимание М.И. Артамонов. Но исключением куль-обский олень не является, поскольку параллели такому способу изображения можно найти на золотых пластинах из журовских курганов (400 и 403), на бронзовой бляхе из 4-го Семибратнего кургана (середина V в.), в I Завадской Могиле (середина — 3-я четверть V в.) (Мозолевский, 1980, рис. 47: 3; Piotrovsky, Galanina, Grach, 1986, №90). Изображение уха (длинного, вытянутого вдоль рога, с углублением в середине) встречается на вещах архаического и позднеархаического времени (костромской олень, гырчиновская пластина, олень из Тапьосент-мартона), в то время как со 2-й четверти V в. до н.э. распространяется натуралистический способ изображения уха — с шерстью по краю (ильичёвская, журовские, аксютинецкая пластины). Какое-то время оба способа, видимо, сосуществовали. Трактовка копыт куль-обского оленя действительно ближе всего к копытам костромского оленя: острые, вытянутые бабки отмечены кружком и выделены в особую зону.
Суммируя все наблюдения по стилистическим и композиционным особенностям куль-обского оленя, следует отметить, что датировка этой бляхи 1-й половиной V в. до н.э. представляется наиболее вероятной, в этих же рамках, возможно, 2-й четвертью столетия.
Что касается дополнительных изображений, размещенных на фигуре оленя (грифон, заяц, лев, собака, баранья голова), то М.И. Артамонов, отметив черты инокультурной традиции, особенно ярко проявившиеся в их стилистике, справедливо усматривал здесь особенности греческой художественной школы. Однако анализ этих изображений показывает, что аналогии к ним прослеживаются на разновременных античных вещах, так как манера их воспроизведения представляет весьма устойчивые иконографические типы. Именно поэтому дополни-
(106/107)
тельные фигурки на куль-обском олене не могут служить совершенно надёжным хронологическим индикатором.
Так, для грифона, помещённого на бедре, прямые аналогии нам неизвестны, однако иконографически он ближе всего к типу сидящего сфинкса или львиного грифона с изогнутым вперёд крылом и длинным изгибающимся хвостом, сложившемуся уже в VI в. до н.э. (Горбунова, 1983, с. 24, рис. 8; с. 206, рис. 182; Das Tier..., 1974. № 157: Taf. 26, no 304, 305: Taf. 51; Piotrovsky, Galanina, Grach, 1986. № 76, 77, 25). В целом изображение грифона вписывается в круг вещей, стилистически близких зооморфным бляшкам из Семибратних курганов середины — 3-й четверти V в. до н.э. (Piotrovsky, Galanina, Grach, 1986, №77, 76). То же самое относится и к изображению льва. Способ передачи гривы и морды бытует на протяжении нескольких столетий. Весьма необычна его поза — с повёрнутой назад головой и приподнятой передней частью туловища; близкая схема встречается в сценах борьбы Геракла со львом в вазописи и в некоторых геральдических композициях (Горбунова, 1983, с. 38, №19; Deppert — Lippitz, 1985, S. 154, 155, Abb. 105, 106). Лев на куль-обском олене производит впечатление реплики фрагмента какой-то композиции. С повёрнутой назад головой изображён сидящий лев на гырчиновской пластине, причём расположение фигуры в контексте всей композиции кажется весьма произвольным, поскольку не совпадает с представлением о верхе и низе, принятым для других фигур, изображённых в едином фризе. Возможно, аналогичный подход к размещению на плоскости имеет место и на куль-обской бляхе, поскольку лев размещен на ней диагонально. В таком расположении фигуры можно усмотреть либо стремление мастера, свободного в обращении с элементами композиции и в их пространственном размещении, вписать нужные фигуры в ограниченную плоскость, либо желание придать традиционной позе характер агрессивности (так как изображенных животных, вероятно, можно рассматривать в контексте сюжета терзания оленя, прямой аналогией чему является сцена на ильичёвской обкладке). Фигура зайца представлена весьма распространенным иконографическим типом, также сформировавшимся в архаический период и бытовавшим в античном искусстве на протяжении нескольких столетий вплоть до римской эпохи. Он часто встречается в V в. до н.э. в вазописи и, что особенно важно, известен в нумизматике: на сицилийских монетах 480-400 гг. до н.э., где заяц изображался как горизонтально, так и с приподнятой передней частью туловища (Head, 1959, Pl, 7: 18; 15: 46, 47). Изображения бараньих головок также традиционны в античном искусстве и представлены многочисленными образцами от VI до IV вв. до н.э. (Deppert — Lippitz, 1985. Abb. 110, 141; Greifenhagen, 1982; Piotrovsky, Galanina, Grach. 1986, №110, 159, 167, 282; Richter, 1930, Pl. 44: 136). Причём особенно близки стилистически и иконографически куль-обскому образцу бараньи головки, служащие завершением хвоста рыбы из Феттерсфельде-Виташково и завитков рога оленя на гырчиновской пластине. Изображения собаки, подобные фигуре на куль-обской бляхе, как и рассмотренные выше другие дополнительные зооморфные мотивы, широко
(107/108)
встречаются на античных изделиях VI-IV вв. до н.э. (Richter, 1930. Pl. 51 : 158; 52: 163; 53: 169).
Таким образом, представляется очевидным, что характер всех нанесённых на куль-обскую бляху дополнительных изображений не может являться базой для датировки самого оленя IV в. до н.э. и противоречить вероятному его изготовлению в 1-й половине V в. Нет никаких оснований усматривать здесь намеренную стилизацию. Олень был выполнен вполне в духе и в канонах своего времени.
В связи с установленной таким образом датой следует остановиться и на соотношении даты оленя с датой захоронения, где он был найден. Если имеющийся в коллекции из Куль-Обы наконечник гривны в виде головы льва с эмалевым декором действительно происходит из этой могилы (Древности Боспора Киммерийского, 1854, т. 1, табл. VIII, 3; Piotrovsky, Galanina, Grach, 1986, №212), то она была сооружена примерно на рубеже V-IV вв. до н.э., так как львиная головка почти тождественна наконечнику гривны из впускного захоронения Солохи (Piotrovsky, Galanina, Grach, 1986, №122). Таким образом, хронологический разрыв между изготовлением бляхи-оленя и её захоронением мог достигать почти половины столетия. За это время бляха, будучи скорее всего нащитным или нагрудным украшением-апотропеем, активно использовалась, о чём, в частности, свидетельствует надпись из трёх букв, процарапанных на шее оленя — ΠΑΙ. Характер их расположения. а надпись перевёрнута относительно самого оленя и процарапана не слишком аккуратно, указывает на какой-то порыв, который двигал человеком, написавшим это, видимо, не снимая щита (или бляхи с груди, если олень выполнял роль нагрудного украшения). Аналогичные граффити редко, но всё же встречаются на керамической посуде, в том числе и на территории Боспора (Толстой, 1953, с. 88, №141; с. 147, №254). Скорее всего, здесь представлено сокращение эпиклесы παιάν, чаще всего употреблявшейся с именем Аполлона. Но не исключено и осмысление, относящееся к собственно оленю, со значением «избавитель», «спаситель».
Артамонов М.И. Куль-Обский олень // Античная история и культура Средиземноморья и Причерноморья. Л., 1968.
Блаватский В.Д. Об искусстве Боспора // Блаватский В.Д. Античная археология и история. М., 1985.
Бобринский А.А. Отчёт о раскопках, произведённых в 1905 г. в Чигиринском уезде Киевской губернии // ИАК. 1905. Вып. 14.
Древности Боспора Киммерийского. СПб., 1854. Т. 1.
Древности Геродотовой Скифии. СПб., 1866. Т. 1 (Атлас).
Ильинская В.А. Скифы днепровского лесостепного Левобережья (курганы Посулья). Киев, 1968.
Либеров П.Д. Памятники скифского времени на Среднем Дону // САИ. 1965. Вып. Д1-31.
Мозолевский Б.Н. Скифские курганы в окрестностях г. Орджоникидзе на Днепропетровщине (раскопки 1972-1975 гг.) // Скифия и Кавказ. Киев, 1980.
(108/109)
Толстой И.И. Греческие граффити древних городов Северного Причерноморья. М.; Л., 1953.
Borovka G. Scythian Art. London, 1928.
Das Tier in der Antike. Zürich, 1974.
Deppert-Lippitz B. Griechischer Goldschmuck // Kulturgeschichte der Antiken Welt. Mainz am Rhein, 1985. Bd 27.
Fettich N. Der Skythische Fund von Gartscinovo // Archaeologia Hungarica. Budapest, 1937. T. 15.
Head B. A guide to the Principal Coins of the Greeks from 700 B.C. to A.D. 270. British Museum. London, 1959.
Greifenhagen A. Centenarium eines Goldfisches. Hundert Jahre Fund von Vettersfelde // Antike Welt. 1982. N3.
Riсhter G.М.A. Animals in Greek Sculpture. New York, 1930.
Schefold K. Der skythische Tierstil in Südrussland // Eurasia Septenlrionalis Antiqua. Helsinki, 1938. T. 12.
|