Ю.С. Худяков.

Дискуссионные вопросы изучения поминальных памятников древних тюрок в Горном Алтае.

// Древности Алтая. № 9. Горно-Алтайск, 2002.

Текст взят с сайта "Древности Алтая"

См. также ответ В.Д. Кубарева

Поминальные комплексы являются одним из наиболее распространенных видов памятников культуры древних тюрок в Центральной Азии и сопредельных регионах. К настоящему времени они обнаружены и в разной степени исследованы в Саяно-Алтае, Монголии, Восточном Туркестане, Кыргызстане, Казахстане, Приуралье (Борисенко А.Ю., Скобелев С.Г., Худяков Ю.С., 2000, с.10). Ареал распространения древнетюркских поминальных комплексов в значительной степени определяет границы древнетюркской культуры. Некоторые ученые, специалисты по археологии Западной Сибири и Восточной Европы, относят к числу древнетюркских отдельные средневековые комплексы на этих территориях (Амброз А.К., 1982, с.212-220; Адамов А.А., 1992, с.4-8). Однако эти памятники отличаются существенными конструктивными и функциональными особенностями от типичных древнетюркских оградок. Поэтому с их отнесением к древнетюркской культуре трудно согласиться.

В поле зрения ученых и путешественников древнетюркские поминальники, и в особенности, входившие в их состав каменные изваяния, попали в начале XVIII в. (Борисенко А.Ю., Худяков Ю.С., 1999, с.40). В дальнейшем эти памятники отмечали многие исследователи, побывавшие в Саяно-Алтае. В начале XIX в. отдельные изваяния людей и барана оказались в собрании первого в Сибири Барнаульского музея (Борисенко А.Ю., Худяков Ю.С., 2000, с.134). По сложившейся в XVIII-XIX вв. научной традиции многие ученые относили каменные изваяния, наряду с курганами, древними горными выработками, наскальными рисунками и надписями к бронзовому веку и мифическому народу "чуди", который считался предком финно-угорских народов. Наиболее подробно эта точка зрения отражена в труде Э.И.Эйхвальда (Эйхвальд Э.И., 1856, с.24-27).

Первые целенаправленные раскопки древнетюркских поминальных оградок в Горном Алтае провел в 1865 г. В.В.Радлов. Он не обнаружил в них захоронений и интерпретировал в качестве "мест жертвоприношений" (Радлов В.В., 1989, с.414). В отношении каменных изваяний он первоначально придерживался традиционной точки зрения, относя их к эпохе бронзы (Радлов В.В., 1989, с.431). Важное значение для определения древнетюркской принадлежности поминальных оградок и изваяний имело открытие и изучение комплексов древнетюркской знати в Монголии, проведенное в конце XIX в. российскими и финскими учеными, расшифровка и перевод памятников древнетюркской рунической письменности, и перевод на европейские языки сведений средневековых китайских источников о древних тюрках (Войтов В.Е., 1996, с.13-17; Кляшторный С.Г., Лившиц В.А., 1978, с.41-46; Бичурин Н.Я., 1950, с.230). Наибольший вклад в изучение поминальных комплексов древнетюркской знати и переводы рунических надписей в этот период внес В.В.Радлов. Хотя он неточно называл эти памятники "княжескими могилами", но при этом отмечал, что стелы с надписями "в честь умерших тюркских князей не ставились на самой могиле" (Радлов В.В., Мелиоранский П.М., 1997, с.7).

С этого времени принадлежность поминальных комплексов с изваяниями, стелами и балбалами древним тюркам была доказана. В конце XIX - XX начале вв. отдельные каменные изваяния в Горном Алтае и в музеях Барнаула и Томска были обследованы учеными из Финляндии (Appelgren-Kuvalo H., 1931, s.25, 26).

В последующие десятилетия изучением оградок и изваяний на территории Горного Алтая занимались С.И.Руденко, А.Н.Глухов, М.П.Грязнов, С.В.Киселев, Л.А.Евтюхова. При публикации материалов раскопок оградок на памятнике Яконур М.П.Грязнов высказал предположение о том, что они являются погребениями (Грязнов М.П., 1940, с.19-20). С.В.Киселев при издании результатов раскопок нескольких оградок высказался в пользу их "ритуального значения" и назвал "поминальными сооружениями" (Киселев С.В., 1949, с.306, 308). Л.А.Евтюховой в сводке каменных изваяний было опубликовано 29 изваяний с Алтая. Комплексы древнетюркской знати в Саяно-Алтае и Монголии она назвала "погребальными сооружениями", а четырехугольные каменные оградки с "вереницами камней" - поминальными, и высказала предположение, что они возникли "еще в гуннскую эпоху" (Евтюхова Л.А., 1952, с.116-118).

В 1965 г. материалы раскопок оградок на могильнике Кудыргэ были систематизированы А.А.Гавриловой. Она выделила "большие" одиночные и "малые" - смежные и коллективные. По ее оценке, "малые" оградки сооружались в VI-VII вв., а "большие" могли сооружаться "позднее, чем малые, но их датировку можно будет уточнить лишь при дальнейших раскопках" (Гаврилова А.А., 1965, с.16, 18). Она считала, что "прямых данных" о назначении оградок нет, их нельзя считать ни погребальными, ни поминальными объектами (Гаврилова А.А., 1965, с.18).

В 1970 - 1980-х гг. серия оградок в различных районах Горного Алтая была раскопана Д.Г.Савиновым, В.Д.Кубаревым, А.С.Васютиным, А.М.Илюшиным, В.А.Могильниковым, А.С.Суразаковым. Д.Г.Савинов высказал предположение, что некогда все изваяния, обследованные им в Узунтальской степи, были установлены с восточной стороны оградок, в том числе таких, которые он назвал "смежными". По его мнению, в прошлом скульптуры "сопровождали каждую оградку". Он отметил, что многие реалии на изваяниях с сосудом в одной руке позволяют датировать их VIII - X вв. (Савинов Д.Г., 1983, с.156, 157, 160). В дальнейшем он отнес каменные изваяния IX-X вв. Саяно-Алтая к "алтае-телесским тюркам" (Савинов Д.Г., 1984, с.121, 122). В.Д.Кубарев дополнил классификацию А.А.Гавриловой, выделив еще три типа алтайских оградок, и добавив их к двум, выделенным ранее. По его предположению два типа оградок сооружались в V - VI вв., а три в VII - X вв. (Кубарев В.Д., 1979, с.148, 156). Он высказал ряд довольно спорных предположений в отношении реконструкции поминальных комплексов и назначения балбалов (Кубарев В.Д., 1978, с.96-98; рис.9; Кубарев В.Д., 1984, с.63, 69, 76-77, 79-81; рис.16). В.Д.Кубаревым была собрана и опубликована сводка каменных изваяний из Горного Алтая (Кубарев В.Д., 1984, с.102-179). Важное значение для изучения оградок имел радиоуглеродный анализ образца угля из раскопок одной из оградок на памятнике Дьер-Тебе, который позволил уточнить время бытования этих объектов до X в. (Кубарев В.Д., 1978, с.93). Ранее считалось, что оградки сооружались до конца VIII в. (Кызласов Л.Р., 1969, с.32).

В течение ряда лет раскопки оградок на Алтае производил А.С.Васютин. При их систематизации, он почему-то исключил из рассмотрения каменные изваяния при оградках, что совершенно неоправданно. Он внес ряд дополнений в предложенную ранее классификацию оградок, уточнил хронологию отдельных типов сооружений. Период бытования оградок он определил VII-X вв. (Васютин А.С., 1983, с.121).

А.С.Суразаков, опираясь на неоправданную реконструкцию оградки с растущим в центре деревом, высказал предположение, что к ветвям этих деревьев подвешивались мешочки с сожженными костями умерших, а сами памятники являются погребальными сооружениями (Суразаков А.С., 1988, с.569).

Группу "культовых" оградок, округлой или квадратной формы, и выкладок с захоронениями лошадей исследовал в Горном Алтае В.А.Могильников (Могильников В.А., 1992, с.188-192; Могильников В.А., 1994, с.106-113). Он отметил, что классификации, предложенные В.Д.Кубаревым и А.С.Васютиным "не являются безупречными и одна оградка может содержать особенности разных типов" (Могильников В.А., 1992, с.187). В результате раскопок и обобщения результатов исследований предшествующих лет в 1990-х гг. Ю.Т.Мамадаковым, В.И.Соёновым и А.В.Эбелем были выделены оградки булан-кобинской культуры хунно-сарматского времени на территории Горного Алтая (Мамадаков Ю.Т., 1994, с.59, 60; Соёнов В.И., Эбель А.В., 1996, с.117-118). Ю.С.Худяковым были выделены оградки позднего этапа пазырыкской культуры в Горном Алтае (Худяков Ю.С., 1996, с.88-89; Худяков Ю.С., 2001, с.127). Результаты исследований последнего десятилетия позволяют по-новому представить генезис и эволюцию поминальных памятников кочевников Горного Алтая. Ряд необычных конструктивных особенностей и интересных находок был сделан в ходе раскопок оградок в долине р.Эдиган (Худяков Ю.С., Бобров Л.А., Борисенко А.Ю., 2000, с.422; Худяков Ю.С., Борисенко А.Ю., Кыпчакова К.Ы., 2001, с.469).

Несмотря на определенные результаты, полученные в ходе изучения поминальных оградок в последние годы, многие вопросы их исследования еще далеки от своего решения и остаются предметом научной дискуссии.

Одним из проявлений этой дискуссии является публикация В.Д.Кубарева, в которой затрагиваются некоторые вопросы истории изучения, классификации оградок, интерпретации их назначения, семантики стел и балбалов (Кубарев В.Д., 2001, с.24-25). В целом, автор довольно критично отзывается о работах многих своих коллег, в том числе и о нашей статье, опубликованной в 1985 г., не забывая, в каждом удобном случае, напомнить о своих заслугах в изучении древнетюркских оградок Алтая, о которых стали уже забывать. Разумеется, у нас нет никаких возражений против того, чтобы В.Д.Кубарев оценивал нашу работу, пусть даже вышедшую в свет 16 лет назад, хотя несколько странно, что ему потребовалось полтора десятилетия, чтобы "собраться с мыслями". Выбор им излишне эмоциональной, на наш взгляд, формы изложения своих критических соображений составляет неотъемлемое право автора. Его выступление дает хороший повод для нашего ответа. Однако, было бы желательно, чтобы В.Д.Кубарев, излагая чужие мысли, придерживался существующих правил цитирования и не пытался исказить смысл высказываний, с которыми он намерен спорить.

Одно из первых критических замечаний В.Д.Кубарева заключается в том, что "некоторые ученые", предлагая свои классификации поминальных сооружений, не учитывают "типологические и хронологические схемы, разработанные их предшественниками". В качестве примера он ссылается на нашу статью, в которой эти схемы якобы названы "ныне устаревшими" (Кубарев В.Д., 2001, с.26). Однако, в статье, на которую ссылается В.Д.Кубарев, говорится об "устаревании" не типологических и хронологических схем, а о "небольшой сводке по древнетюркским каменным изваяниям Монголии, составленной в 50-е гг. Л.А.Евтюховой", которая "ныне во многом устарела" (Худяков Ю.С., 1985, с.168). Трудно понять, почему В.Д.Кубарев переадресовал это замечание на свою "типологическую и хронологическую схему". Что касается сводки изваяний, опубликованной Л.А.Евтюховой, то в ней представлено 23 скульптуры из Монголии. При этом большинство из них не обследовались автором в ходе полевых исследований, а были довольно схематично перерисованы с фотографий и диапозитивов, взятых из архива Географического общества и Комитета наук Монголии, со снимков К.В.Вяткиной (Евтюхова Л.А., 1952, с.96-102). Разумеется, для своего времени публикация Л.А.Евтюховой имела важное значение, но с той поры в изучении древнетюркских изваяний в Монголии произошло немало новых открытий, опубликованы статьи и книги российских, монгольских, японских ученых. Неужели в настоящее время сводка из 23 изваяний, опубликованная 50 лет назад ничуть не устарела?

Не совсем понятно, почему в связи с работами в Монголии, В.Д.Кубарев объявил себя нашим "предшественником" (Кубарев В.Д., 2001, с.26). Наша статья, которую он критикует, опубликована в 1985 г., в ней использованы материалы, собранные в ходе работ в Монголии в составе отряда Советско-Монгольской историко-культурной экспедиции в 1979 - 1982 гг. (Худяков Ю.С., 1985, с.168). Работы В.Д.Кубарева по изучению каменных изваяний и оградок в Монгольском Алтае, если верить "обзору литературы" в его публикации, начались только в 1993 г., т.е. через 14 лет после начала наших исследований (Кубарев В.Д., 2001, с.25). Похоже у нашего критика явные нелады с "хронологией".

Еще одно замечание со стороны В.Д.Кубарева в адрес нашей статьи заключается в том, что в нашей классификации "не нашлось места идентичным памятникам Алтая, Тывы и Хакасии. Им посвящены две строки" (Кубарев В.Д., 2001, с.26). Это более чем странная претензия, если учесть, что наша статья посвящена вводу в научный оборот и классифицированию рядовых оградок древнетюркских кочевников из тех аймаков Монголии, в которых в 1979 - 1982 гг. работал "один из отрядов СМИКЭ" (Худяков Ю.С., 1985, с.168). Ни Алтай, ни Тыва, ни Хакасия в указанный период в состав Монголии не входили и маршрутами СМИКЭ не были охвачены. В Хакасии, несмотря на то, что археологические памятники на ее территории изучаются уже три столетия, ни одного "идентичного" древнетюркским оградкам памятника пока не обнаружено (Борисенко А.Ю., Худяков Ю.С., 1999, с.10-11). Что касается количества "строк", которое так возмутило В.Д.Кубарева, то, насколько известно, в научных трудах его не принято регламентировать, и право автора посвящать обзору подобных памятников с сопредельных территорий, не являющихся непосредственным объектом исследования много "строк", или несколько. Скажем в "обзоре литературы" в статье В.Д.Кубарева "строк" предостаточно, набралось на две с лишним страницы, однако нет "обзора" литературы по обсуждаемой теме как такового. В.Д.Кубаревым перечислены фамилии многих исследователей с указанием на их публикации, но сами работы никак не охарактеризованы, приведены отдельные сведения по истории изучения оградок и изваяний в Монголии. Однако ни то, ни другое нельзя назвать "обзором литературы" (Кубарев В.Д., 2001, с.24-25). Когда же, наконец, В.Д.Кубарев касается в этом "обзоре" конкретных публикаций, то он посвящает им не так уж много "строк". Например, положительно отозвавшись о "трех сводных монографиях" по "тюрко-монгольским изваяниям, опубликованных Д.Баяром, он уместил свою оценку в три "строки", в среднем по "строке" на одну книгу (Кубарев В.Д., 2001, с.25). Причем единственное, что вызвало положительные эмоции у В.Д.Кубарева по отношению к этим книгам, это, как ни странно, место их издания. Неужели у этих трудов нет никаких других достоинств?

И что это за "тюрко-монгольские изваяния"? (Кубарев В.Д., 2001, с.25). Насколько известно, в работах Д.Баяра говорится или о древнетюркских, или о монгольских изваяниях, изученных им на территории Монголии (Баяр Д., 1985, с.158; Баяр Д., 1997, с.71).

Излагая свои соображения по поводу классифицирования древнетюркских оградок, В.Д.Кубарев высказал ряд замечаний в адрес предложенной нами классификации "рядовых" оградок Монголии. Он считает, что создание такой классификации "невозможно" и "вряд ли целесообразно" без подобных памятников Алтая и Тывы. Еще один аргумент в пользу "невозможности" такой классификации - небольшое количество привлеченных для анализа, "всего десяти", памятников. В противовес этому он уточняет, что его классификация алтайских оградок была основана на 116 раскопанных объектах (Кубарев В.Д., 2001, с.26).

У В.Д.Кубарева весьма своеобразные представления о возможностях классификации. Если классифицировать "рядовые" оградки Монголии "невозможно" и "нецелесообразно" без привлечения аналогичных памятников Алтая и Тывы, то почему он сам не руководствовался подобной "целесообразностью", создав классификацию только на алтайских материалах? (Кубарев В.Д., 1979, с.148). Почему не привлек "хорошо исследованные и опубликованные" к тому времени оградки из Тывы? (Кызласов Л.Р., 1969, с.23-30).

Цифра 116 конечно больше, чем 10. Однако, если уж сравнивать, то не количество раскопанных памятников, в которых, как известно, бывает по несколько оградок, с количеством раскопанных оградок, как это делает В.Д.Кубарев, а памятники с памятниками и оградки с оградками. В публикации 1979 г., в которой В.Д.Кубарев дополнил классификацию А.А.Гавриловой еще тремя типами, он ссылается не на 116, а на "небольшое число (19) раскопанных объектов с семи памятников" (Кубарев В.Д., 1979, с.136). Так что, как показывают работы самого В.Д.Кубарева, создание классификации вполне "возможно" и "целесообразно" на территории одного региона на сравнительно небольшом количестве привлеченных для анализа объектов. В нашей статье для этого было использовано 10 памятников, включающих 25 объектов (Худяков Ю.С., 1985, с.169-177).

Однако, преимущества той или иной классификации зависят не только и не столько от количества использованных для анализа объектов, сколько от квалифицированного применения методов формальной типологии; умения выделять формальные признаки, ранжировать и распределять конкретный материал по ячейкам классификации.

Поэтому предложенные нами "методические принципы", хотя они основаны на анализе "всего 10 памятников" были "взяты за основу" при классифицировании "княжеских" поминальных комплексов древних тюрок и уйгуров (Войтов В.Е., 1996, с.24). А вот "типология", предложенная В.Д.Кубаревым, основанная на 116 объектах, по его собственному признанию, оказалась пригодной только на то, чтобы ее "критически рассмотреть" (Кубарев В.Д., 2001, с.26).

В своей статье, опубликованной в 1985 г., мы не анализировали классификацию алтайских оградок, предложенную В.Д.Кубаревым, поскольку она была основана на материалах Горного Алтая, а не Монголии. Наверное, это упущение, которое необходимо восполнить.

Как самокритично отметил сам В.Д.Кубарев, недостатки его классификации достаточно "очевидны" (Кубарев В.Д., 2001, с.27). На них уже обращали внимание многие исследователи, В.А.Могильников, С.В.Неверов, В.В.Горбунов, Ф.П.Григорьев, А.С.Загородний (Могильников В.А., 1992, с.197; Неверов С.В., Горбунов В.В., 1995, с.170; Григорьев Ф.П., Загородний А.С., 1995, с.178). В.Д.Кубарев признает, что его "типология" алтайских оградок "ныне устарела", что при ее создании автор располагал "довольно ограниченным объемом сведений о тюркских оградках", что его классификация "носит самый общий - условный характер" (Кубарев В.Д., 2001, с.27). Однако основной недостаток, не "безупречной" классификации В.Д.Кубарева состоит в нарушении основного методического принципа формальной типологии, поскольку выделенные им типы основаны на формальных признаках разного иерархического уровня. Поэтому такой классификацией нельзя пользоваться на практике. Как справедливо отметил В.А.Могильников, одна и та же "оградка может сочетать особенности разных типов", по классификации, предложенной В.Д.Кубаревым (Могильников В.А., 1992, с.187). Важно подчеркнуть, что первые два типа были выделены по наличию или отсутствию одного и того же признака А.А.Гавриловой вполне обоснованно (Гаврилова А.А., 1965, с.16). Добавив к ним еще три типа, выделенных по признакам, относящимся к иным уровням иерархии, именно В.Д.Кубарев внес путаницу в классификацию оградок (Кубарев В.Д., 1979, с.148). Не случайно свой первоначальный вариант реконструкции поминального комплекса он предложил еще до выделения типов (Кубарев В.Д., 1978, с.96-97). И после выделения типов, реконструкция древнетюркских поминальников, уже в ином варианте, в виде "моделей" жилищ осталась единой (Кубарев В.Д., 1984, с.79-80). В результате получилась противоречивая и нелепая картина. Сами оградки, по В.Д.Кубареву, "фундаменты" для символических моделей жилищ, разнотипны, зато жилища, возводившиеся над ними "поминальные юрты (точнее деревянные жилища)" не имеют конструктивных различий, соответствующих своим "фундаментам" (Кубарев В.Д., 1984, с.76). Не случайно В.Д.Кубарев, выделив несколько типов оградок, не охарактеризовал как следует формальные признаки, по которым они выделены, не распределил должным образом по этим типам все 116 раскопанных объектов с указанием количества, размеров, внутреннего устройства, состава находок, территории и хронологии оградок каждого типа, не говоря уже о том, чтобы сравнить ареалы и периоды их распространения.

Впрочем, и сам В.Д.Кубарев еще в начале "создания" своей классификации осознавал, что ее недостатки "вполне очевидны", и "ожидал", что некоторые новые объекты в нее не впишутся, а сама она потребует корректировки (Кубарев В.Д., 2001, с.27). Подобная "прозорливость" заслуживает похвалы, непонятно только, зачем было создавать классификацию, отягощенную многими недостатками и весьма "условную", заранее предвидя, что она потребует корректировки, и при этом отрицать опыты разработки классификаций, основанных на строгом и квалифицированном применении формальной типологии, не страдающих подобной "условностью". Вопреки утверждению В.Д.Кубарева, такая классификация, основанная на формально-типологическом анализе, отнюдь не является "супернаучной" (Кубарев В.Д., 2001, с.26). Таковой она может быть только для тех, кто не знаком с этой методикой, которой не одно десятилетие обучают студентов в университетах. Конечно, чтобы применять данную методику, нужно просто уметь это делать, иначе остается только создавать "условные" имитации.

По ходу своих рассуждений В.Д.Кубарев несколько неожиданно предложил не включать в классификацию оградки без стел и балбалов, поскольку, по его мнению, это не полностью сохранившиеся объекты, а изваяния, стелы, балбалы и выкладки " могли быть утрачены сразу же после их установки или уже в наше время" (Кубарев В.Д., 2001, с.27). Насчет такой "утраты" или "перемещения" в "наше время" В.Д.Кубарев, как никто другой, может судить с полным знанием дела. Однако при классифицировании принято анализировать все однородные реальные объекты, а не производить селекцию, чтобы включать или не включать их в искусственную схему. Сохранность многих древнетюркских поминальных комплексов действительно оставляет желать лучшего. Больше всего пострадали от времени наиболее сложные по конструкции мемориалы древнетюркской знати. Однако классификацию этих памятников, предложенную В.Е.Войтовым, несмотря на свой критический настрой, В.Д.Кубарев, кажется, одобрил (Кубарев В.Д., 2001, с.26).

Если какие-то объекты в составе поминального комплекса утрачены, от них остаются следы, которые вполне можно зафиксировать в результате раскопок, например ямки от изваяний, стел и балбалов. Ранее В.Д.Кубарев оградки без стел и балбалов относил к "яконурскому типу", как он теперь разъясняет "весьма условно" (Кубарев В.Д., 2001, с.27).

И, хотя В.Д.Кубарев признает несовершенство своей "схемы", временами ему становится за нее обидно. То он напоминает, что она была "принята многими исследователями" и оказалась "применима и для других синхронных памятников подобного рода, исследованных на сопредельных с Алтаем территориях", несмотря на то, что "ныне устарела", "не является безупречной", "носит самый общий - условный характер", а ее недостатки "вполне очевидны"; то предлагать не то расширить, не то "воздержаться" от включения в нее еще одного типа; то упрекает коллегу в том, что он "даже не упомянул о нашей периодизации алтайских оградок" (Кубарев В.Д., 2001, с.20-28).

Наш вывод о том, что наличие, наряду с одинарными, двойных оградок пока не может быть убедительно объяснено, В.Д.Кубарев считает "излишне пессимистичным" (Кубарев В.Д., 2001, с.30). Вероятно, он прав, нужно оптимистичнее смотреть на вещи. Сам В.Д.Кубарев по этому поводу демонстрирует пример недюжинного оптимизма. Он предполагает, что достаточно большое количество парных оград на Алтае и в Монголии свидетельствует о "распространенном обычае древних тюрков устанавливать парные изваяния мужчин-воинов". Они были призваны восхвалять ратные подвиги выдающихся представителей древнетюркской знати и дружинной верхушки. Возможно, парные изваяния изображали двух соправителей (шада-сада), одновременно выполнявших функции военных предводителей" (Кубарев В.Д., 2001, с.30). Однако помимо жизнеутверждающего оптимизма для интерпретации нужны еще доказательства. Некоторые парные оградки имеют сравнительно небольшие размеры, у них нет изваяний, стел и балбалов (Гаврилова А.А., 1965, с.16). На то, чтобы "восхвалять ратные подвиги предводителей-соправителей" они явно не тянут. Мы, в свое время, предложили не столь оптимистичный вариант интерпретации парных оградок в качестве поминальника воинов-побратимов (Худяков Ю.С., 1985, с.181).

В.Д.Кубарев упрекает нас за то, что "поминальные сооружения тюркской кочевой знати" мы называем "саркофагами", хотя "многие исследователи отказались от этого устаревшего, заведомо дезориентирующего термина, не соответствующего функциональному назначению памятников" (Кубарев В.Д., 2001, с.30, прим.5). Однако "саркофагами" в нашей статье названы вовсе не "сооружения тюркской кочевой знати", а "каменные ящики" из массивных плит, стенки которых нередко украшены резным орнаментом (Худяков Ю.С., 1985, с.175; Войтов В.Е., 1936, с.22, 49). Вероятно, В.Д.Кубареву стоит пояснить, каким образом этот термин "дезориентирует" и в чем именно "не соответствует функциональному назначению памятников", а также привести конкретные примеры подобных памятников за пределами Монголии, чтобы его утверждения не были такими голословными. Кстати, некоторые исследователи отказались от этого "порочного" термина не столь уж "давно", например, сам В.Д.Кубарев продолжал вовсю "дезориентировать" читателей еще в 1997 году, спустя 12 лет после выхода в свет нашей статьи (Кубарев В.Д., 1997, с.15).

В.Д.Кубарев не согласен с нашей интерпретацией стелы в центре оградки на памятнике Хонгиогийн Хох Хошуу в качестве "памятного столба" известного по китайским источникам. Оградку он считает "древней", а тамгу на стеле "поздней" При этом он ссылается на мнение Л.Р.Кызласова, который "подверг критике правильность такой односторонней трактовки" (Кубарев В.Д., 2001, с.32-33). Критические способности Л.Р.Кызласова нам хорошо знакомы. Однако даже он в 1979 году вряд ли мог "подвергнуть критике правильность" того, что будет опубликовано лишь в 1985 году. Любопытно, что в число объектов этой "критики правильности" В.Д.Кубарев включил не только А.Д.Грача и нас, но и И.Л.Кызласова (Кубарев В.Д., 2001, с.32-33). Критиковать одного Кызласова с помощью другого Кызласова - до такого до В.Д.Кубарева еще никто не додумался. Не лучше ли просто привести аргументы в пользу "древности" оградки, "поздней" датировки тамги и точно, без ошибок указать местоположение изваяния при оградке, которое установлено с юго-западной, а не с "восточной" стороны, как пишет В.Д.Кубарев (Кубарев В.Д., 2001, с.32). Вполне возможно, что древние тюрки могли вторично использовать для поминального обряда не только более древние стелы и оленные камни, но и оградки. Однако это нужно доказывать, не ограничиваясь бодрым оптимизмом и поверхностными, бездоказательными предположениями.

Касаясь интерпретации оградок, стел и балбалов, В.Д.Кубарев адресует упрек всем исследователям поминальных объектов древних тюрок, поскольку ни один из них не смог "вразумительно объяснить", почему остатки многих "памятных столбов" оказались "обуглены в верхней части". Зачем "они (если это были столбы) поджигались?" (Кубарев В.Д., 2001, с.36). Действительно, зачем? Как объяснить, например, почему из шести деревянных стволов, установленных в ямках с наружной стороны стен оградки c7, раскопанной на памятнике Алкаак в Тыве, оказался обожженным только один, причем не в верхней части, а целиком (Худяков Ю.С., Ким С.А., 1999, с.27). Очевидно, что он был обожжен до того, как был помещен в ямку, иначе не мог бы обгореть по всей поверхности, находясь в земле. Наше предположение, что это могло быть сделано участниками поминок в процессе "освящения" оградки, В.Д.Кубарева не удовлетворило: "Это все, что могут предположить исследователи для интерпретации своих находок в оградках Алкаака" (Кубарев В.Д., 2001, с.37).

Разумеется, если дать волю "оптимизму", можно нафантазировать куда больше, и дерево с развесистой кроной, торчащее из отверстия в крыше избушки, внутри оградки, и много чего еще. Однако если нет пока "вразумительного" ответа, никакие "невразумительные" догадки его не заменят.

При раскопках оградки c1 на памятнике Алкаак в Тыве в центральной ямке был обнаружен обрубок ствола дерева, установленный корнями вверх, сучками вниз (Худяков Ю.С., Ким С.А., 1999, с.26). Вполне очевидно, что такой ствол не мог возвышаться над поверхностью оградки (Худяков Ю.С., Ким С.А., 1999, рис.10). Естественно, такая находка доказывает несостоятельность реконструкции оградки с деревом в центре, предложенной В.Д.Кубаревым. В ответ он подвергает сомнению "достоверность" результатов раскопок. Допустим, что "корни на обрубке ствола дерева не обозначены" (Кубарев В.Д., 2001, с.37, прим.14). Но как он мог не заметить сучков, направленных наклонно вниз, и расширения ствола к комлевой части вверх (Худяков Ю.С., Ким С. А., 1999, рис.10). Или во имя сохранения своей реконструкции он готов допустить, что деревья растут комлем вверх, ветвями вниз.

Нашу точку зрения о "памятных столбах" в центре древнетюркских оградок он считает "оригинальной" и то же время противопоставляет интерпретации новой находки в Алкааке (Кубарев В.Д., 2001, с.36). Действительно, до находки в Алкааке, мы полагали, что во всех случаях, когда в центральных ямках оградок находили остатки дерева, это были "памятные столбы". После этой находки стало очевидным, что это не так. Однако мы отнюдь не отказались от прежней интерпретации, уточнив, что имеются и другие варианты (Худяков Ю.С., Ким С.А., 1999, с.29). В одних случаях в центральной ямке устанавливались деревянные или каменные "памятные столбы"; в других - в ямке помещались обрубки деревьев, корнями вверх или вниз; в третьих - ямки забутовывались камнями; в четвертых - в некоторых оградках просто нет центральной ямки (Худяков Ю.С., Бобров Л.А., Борисенко А.Ю., 2000, с.421-422; Худяков Ю.С., Борисенко А.Ю., Кыпчакова К.Ы., 2001, с.469). Все эти варианты нуждаются в анализе и доказательной интерпретации. "Памятный столб" вовсе не придуман нами, о нем свидетельствуют китайские хроники "Чжоушу" (629 г.), "Суйшу" (636 г.) и "Бэйши" (659 г.), выдержки из которых в переводах специалистов на русский язык были приведены в нашей статье. В хронике "Чжоушу" говорится, что тюрки "после похорон" накладывали камни и "устанавливали при этом памятный столб" (Худяков Ю.С., 1985, с.177-179). В источнике "Суйшу" указывается, что тюрки "погребают пепел и устанавливают на могилу деревянный столб в качестве памятного знака" (Худяков Ю.С., 1985, с.179). О таком столбе упоминается и в источнике "Бейши": "Они устанавливали на могиле (памятный) столб" (Худяков Ю.С., 1985, с.179).

Так что В.Д.Кубарев, если ему не нравятся памятные столбы на древнетюркских поминальных комплексах, должен адресовать свои претензии составителям средневековых китайских источников.

Совершенно напрасно В.Д.Кубарев пытается представить нашу интерпретацию древнетюркских оградок непоследовательной, утверждая, что в 1985 г. мы признавали сооружения "здания при могиле", а затем, "под впечатлением статьи В.А.Могильникова", стали отрицать наличие каких-либо построек в оградках (Кубарев В.Д., 2001, с.36). Для этого ему пришлось привести цитату из нашей статьи в усеченном виде, чтобы получить желаемое "противоречие". Если же привести цитату полностью, то от мнимого противоречия не останется и следа. В 1985 году мы писали: "Более необходимой частью ритуала являлось сооружение "здания при могиле", если под ним подразумевать саму оградку, а не какие-либо постройки, как считают некоторые исследователи (Худяков Ю.С., 1979, с.173-180). В этом утверждении содержится исчерпывающий ответ на риторический вопрос В.Д.Кубарева: "Интересно, чем же "оградка-здание" отличалось от подразумеваемой нами "оградки-жилища": (Кубарев В.Д., 2001, с.36). Но раз это так интересно, можно повторить для непонятливых. Термином "здание" в китайских источниках, по нашему мнению, названа сама оградка, а "не какие-либо постройки, как считают некоторые исследователи" (Худяков Ю.С., 1985, с.179-180).

В.Д.Кубарев также подозревает нас в том, что в 1985 г. мы соглашались с тем, что "памятный столб" связан с представлениями о "мировом дереве", а затем изменили свой взгляд "на один из главных элементов в конструкции тюркских оградок" (Кубарев В.Д., 2001, с.36). Однако в той же статье мы утверждали: "наличие корней не дает основание предполагать сохранность развесистой кроны" у деревянного "памятного столба" в древнетюркской оградке (Худяков Ю.С., 1985, с.180). Представления о "мировом дереве", "мировом столбе", "мировой оси" широко распространены в мифологии различных народов (Войтов В.Е., 1996, с.116). Однако этот мифологический образ совсем не обязательно воспринимать в качестве реального дерева с корнями и ветвями, это вертикальная ось, соединяющая три сферы мироздания (Топоров В.Н., 1987, с.398).

Интерпретации находок в раскопанных оградках в разных работах В.Д.Кубарева не оставались неизменными. Различия в реконструкциях оградок, опубликованных им "в разные годы" он теперь объясняет "различными конструктивными особенностями алтайских поминальных сооружений, возможно, связанных с двумя этносами теле и тугю" (Кубарев В.Д., 2001, с.36, прим.13). В работе 1984 г., в которой он "усовершенствовал" свой первоначальный вариант реконструкции, поместив внутрь оградки четырехугольную срубную избушку с четырехскатной крышей с древом в центре, о подобных различиях ничего не сказано (Кубарев В.Д., 1984, с.79-80, рис.16). Кстати, в данном случае он ссылается на результаты раскопок "более 50 оградок Алтая", хотя в разделе о "типологии и хронологии" уверял, что его классификация построена "на основе анализа 116 раскопанных объектов" (Кубарев В.Д., 2001, с.26, 36, прим.13).

Неожиданное признание В.Д.Кубарева о том, что два варианта его реконструкции поминальных оградок объясняются принадлежностью каждого из них двум "этносам - теле и тугю", может поставить в тупик кого угодно, настолько оно не соответствует современным представлениям об истории и культуре тюркоязычных кочевых народов Центральной Азии. Какие типы оградок он считает тюркскими, какие телесскими, на каких основаниях он относит часть оградок телесцам, если по этому поводу нет ни единого намека в источниках? Почему он называет конфедерацию племен "теле", в состав которой входили уйгуры, байырку, тонгра, курыканы, эдизы и другие племена единым "этносом"? К какому из этих племен должен относиться один из вариантов его реконструкции поминальных оградок Алтая? Не лучше ли, прежде чем выдвигать свои очень "оптимистичные" предположения, взять в руки любую книгу по истории средневековых кочевников Центральной Азии и освежить в памяти хотя бы общеизвестные и доступные сведения об истории тюркоязычных народов.

В.Д.Кубарев уверяет, что его реконструкции основаны не только на результатах собственных раскопок, но и на "этнографических материалах". Так основой для реконструкции срубной избушки внутри древнетюркской оградки послужили его "этнографические наблюдения", над деревянными надмогильными сооружениями над могилами теленгитов в виде "небольших срубов" и захоронениями казахов в виде "каркасно-столбовых навесов с шестами". Различие между надмогильными деревянными конструкциями теленгитов и казахов, по его прикидкам "сохранились до настоящего времени" с древнетюркской эпохи на Алтае и соответствует двум вариантам его реконструкции оградок (Кубарев В.Д., 2001, с.36, прим.13). Однако все эти предположения свидетельствуют о его весьма смутном представлении об истории средневековых тюркских кочевников и о неумении корректно привлекать для анализа этнографические материалы. Деревянные надмогильные конструкции совершенно некорректно сравнивать с поминальными комплексами потому, что это объекты разного функционального назначения. Деревянные сооружения над могилами теленгитов относятся к одной культурной традиции, характерной для населения таежных районов Саяно-Алтайского нагорья и народов лесой зоны Западной Сибири, деревянные надгробия казахов - "мазары" относятся к совершено другой - доисламской и мусульманской традиции народов Средней Азии и Казахстана (Дьяконова В.П., 1980, с.102; Соколова З.П., 1980, с.130; Абрамзон С.М., 1990, с.337). Ни деревянные надгробия теленгитов, ни казахские мазары никаким образом не могут восходить к древнетюркским поминальным оградкам Горного Алтая в силу своего разного функционального назначения, различной этнокультурной принадлежности и значительного, не менее 8-9 веков хронологического разрыва между временем сооружения этих групп объектов. Однако, как много нелепостей можно нагородить только в одной 13-й сноске. Воистину, несчастливое тринадцатое число!

В.Д.Кубарев предполагает, что если древние тюрки при сооружении оград на холме Дьер-Тебе в Горном Алтае "оставили корни у деревьев, вкопанных в центре оград, логично представить что были сохранены и ветви на этих деревьях" (Кубарев В.Д., 2001, с.38). В такой предполагаемой зависимости между сохранностью корней и ветвей, как раз нет никакой логики. Для того, чтобы в этом убедиться В.Д.Кубареву достаточно совершить экскурсию на место лесоповала, на любую вырубленную делянку. Он сможет воочию увидеть много пней с сохранившимися корнями, но, вопреки его "логике", без стволов и ветвей. К тому же, как подчеркивает сам В.Д.Кубарев, случай сохранности корней на Дьер-Тебе "несомненно уникальный" (Кубарев В.Д., 2001, с.38). Значит, во всех остальных случаях корни не сохранились, тем самым, если следовать его "логике" не может быть и ветвей. В.Д.Кубарев обратил внимание "на значительную толщину стволов деревьев" и пришел к еще одному логическому заключению об "установке достаточно больших и высоких деревьев" (Кубарев В.Д., 2001, с.38). Интересно было бы узнать, каким образом древние тюрки, не имеющие в своем распоряжении ни трелевочных тракторов, ни стальных тросов, ни другой современной техники выдергивали эти "достаточно большие и высокие деревья" из земли, перемещали их к месту сооружения оградок и устанавливали в ямках, не поломав при этом ветвей. Для подобной реконструкции необходим, несомненно, уникальный "оптимизм", или невысокий уровень осведомленности о предмете рассуждений.

В данном разделе В.Д.Кубарев, руководствуясь той же "логикой" неожиданно признает достоверность находки в оградке c7 на памятнике Алкаак в Тыве обрубка ствола дерева, зарытого в ямке корнями вверх, хотя на предыдущей странице ставил "под сомнение достоверность данных, полученных авторами при раскопках" (Кубарев В.Д., 2001, с.37, прим.14, с.37). Более того, оказывается для него "совсем неважно, каким образом эти деревья были вкопаны: корнями вниз, или корнями вверх, так как обе позиции являются символическим обозначением верхнего мира" (Кубарев В.Д., 2001, с.38). Действительно, какая разница, высится ли в центре оградки "достаточно большое и высокое дерево" с развесистой кроной, или в ямку зарыт обрубок корнями вверх, которого не видно на поверхности, ничто не может поколебать оптимизма В.Д.Кубарева и его уверенности в правильности своей реконструкции, Он утверждает, что результаты раскопок в Алкааке, "как это ни парадоксально", еще раз подтверждают правомерность наших выводов и реконструкций поминальных сооружений древних тюрок" (Кубарев В.Д., 2001, с.38). Вот уж поистине "парадоксальная логика".

Как отметил сам В.Д.Кубарев, в разное время он "реконструировал" поминальные комплексы по-разному. В 1978 г. он реконструировал оградку из каменных плит с деревом в центре, опорным столбом за одним из углов снаружи оградки, на которой крепилась длинная наклонная жердь с вывешенной шкурой лошади (Кубарев В.Д., 1978, с.96, рис.9). Сама квадратная форма оградки, составленной из каменных плит, и ее стены, по объяснению В.Д.Кубарева, несли "охранительные функции, ограждая родственников от души умершего" (Кубарев В.Д., 1978, с.96). В дальнейшем он стал утверждать, что оградки "копируют зимние жилища кочевников" (Кубарев В.Д., 1984, с.63). Теперь он считает "правомерными" обе реконструкции, одни оградки "ограждают", другие "копируют". Не ясно, правда, какие из пяти выделенных типов "ограждают", какие "копируют", и какие из них "тюркские", какие "телесские". Что касается "копий зимних жилищ кочевников", то, согласно его интерпретации, стены оградок, составленные из вертикально врытых каменных плит, или скальных обломков "есть не что иное, как фундамент, основание жилища и начало его стен, которые, возможно, были сооружены из досок или жердей". По углам оградок, по его мнению, было по "четыре основных столба, поддерживающих крышу и являющихся каркасом жилища. В центре алтайских оградок устанавливались столб или лиственница, которые, наряду с культовым назначением, могли одновременно служить центральной опорой жилища и выходили наружу через отверстие в крыше. В северной части оградки-жилища устраивались очаг или, вероятно, топка кана, имевшая овальную в плане форму. По периметру некоторых алтайских оградок укладывались так называемые "плитовые настилы", которые, возможно, имитировали перекрытия горизонтальных дымоходов кана" (Кубарев В.Д., 1984, с.64, 66). Находки в оградках, по его мнению, соответствуют делению "оградки-жилища на северную и южную половину" (Кубарев В.Д., 1997, с.20). В северной, женской половине оградки, по его наблюдениям, находятся "остатки деревянных блюд с мясной пищей и железными ножами", и зернотерки, а в южной, мужской - "предметы конского снаряжения" (Кубарев В.Д., 1997, с.20).

На подобную "реконструкцию" В.Д.Кубарева вдохновили находки стволов деревьев с корнями в "несомненно уникальном" памятнике Дьер-Тебе, ямки с остатками столбов по периметру или внутри оградки, сведения о полуподземных жилищах с канами средневекового населения среднего Амура, надгробия алтайцев и казахов "несомненно сохранившие несложные конструктивные особенности и внешний облик средневековых жилищ кочевников" и внутреннее убранство алтайской юрты (Кубарев В.Д., 1984, с.63-66).

Даже если воспользоваться "несложным" методом компиляции, столь характерным для данной реконструкции, и попытаться соединить воедино углубленный в землю пол с каном от жилищ средневекового населения Приамурья с алтайскими и казахскими надмогильными сооружениями, посадить в центре дерево, а вокруг разложить вещи, как в алтайской юрте, то ничего, кроме нелепого и противоестественного гибрида вроде избушки с торчащим деревом из крыши и жердью с лошадиной шкурой не получить. Если уж В.Д.Кубарев предполагает, что древнетюркская оградка является моделью жилища кочевников, то он должен сравнивать ее именно с жилищами кочевых народов, а не искать случайные совпадения с конструкцией жилых построек народов, относящихся к иным культурно-хозяйственным типам, или реконструировать такие постройки по надгробиям. А жилища кочевников, даже построенные из дерева, имеют иную планировку, чем оградки, у них не растут деревья из очага, у них нет канов, а внутри жилого пространства не разбросаны обломки костей и керамики, предметы вооружения и сбруи, не зарыты в полу трупы лошадей. Предложенные В.Д.Кубаревым аналогии совершенно не корректны, а строгое сравнение с жилищами кочевых народов показывает полную несостоятельность его "реконструкции". Для проведения сравнений у В.Д.Кубарева не являются препятствием ни функциональные, ни культурно-хозяйственные, ни хронологические, ни этнические, ни даже конфессиональные различия между сравниваемыми объектами. Согласно его изысканиям, древнетюркские поминальные оградки послужили прототипом для культовых объектов сразу нескольких религий: надгробий алтайцев, которые являются шаманистами и бурханистами, надмогильных сооружений казахов-мусульман, и даже для буддийских, ламаистских храмов монголов (Кубарев В.Д., 1984, с.63, 64).

В разделе о балбалах В.Д.Кубарев напомнил, что "нетрадиционный взгляд на семантику пазырыкских и тюркских балбалов" был предложен им "более 20 лет назад" (Кубарев В.Д., 2001, с.38). Долгое время, в доказательство своего предположения, он демонстрировал слайды с привязанными к балбалам лошадьми, снятыми во время празднования "дня чабана" в урочище Джолин на Алтае (Кубарев В.Д., 2001, с.41, прим.21). Однако, "некоторым препятствием" для его "нетрадиционного взгляда", по признанию В.Д.Кубарева, служат письменные источники (Кубарев В.Д., 1984, с.69). Впрочем, при наличии определенного "оптимизма" это "препятствие" не является непреодолимым.

Согласно В.Д.Кубареву, он пришел к пониманию того, что балбалы служили коновязями совершенно независимо от С.С.Сорокина (Кубарев В.Д., 2001, с.38, 39). Помимо своей "коновязной" функции, балбалы "являлись (в древнетюркское время) в большей степени своеобразным знаком присутствия (внимания) определенного человека на поминках умершему". В то же время для балбалов "совсем не обязательно наличие семантической нагрузки, они скорее носят эмоционально-смысловой характер, связанный со стремлением таким выразительным образом увековечить память о конкретном человеке или каком-то значительном событии" (Кубарев В.Д., 1984, с.69).

Попробуем разобраться в этом пустословии. Если у балбалов нет "семантической нагрузки", т.е. смысла, то откуда у них взялся "эмоционально-смысловой характер", и чем этот "характер" отличается от "нагрузки"? Можно ли "выразительным средством" считать эти "бессмысленные" балбалы, и каким образом этим "средством", не имеющим смысла, "увековечить" память "о конкретном человеке или каком-то значительном событии"? Очень "выразительно", хотя совершенно бессмысленно.

В пользу того, что балбалы являются коновязями, по мнению В.Д.Кубарева, свидетельствуют каменные столбики, которые иногда устанавливались у курганов пазырыкской культуры с захоронениями не только мужчин-воинов, но и женщин и детей (Кубарев В.Д., 1984, с.68). Однако, о каменных столбиках у пазырыкских курганов нет свидетельств в письменных источниках. Называть их "балбалами" и сравнивать с древнетюркскими без анализа и выяснения функционального назначения - не корректно. Впрочем, "коновязная" гипотеза применительно к этим объектам представляется ничуть не убедительнее аналогии с балбалами. Если это "коновязи", то почему они были установлены только у 7 из 42 пазырыкских курганов Уландрыка, у 9 из 44 курганов Юстыда, у 8 из 51 кургана Сайлюгема? (Кубарев В.Д., 1987, с.11; 1991, с.22; 1992, с.11). Почему в большинстве случаев кочевники Горного Алтая скифского времени обходились без этих "коновязей"?

Против отождествления балбалов с символами убитых древнетюркским воином врагов, с точки зрения В.Д.Кубарева, свидетельствуют и его "несложные подсчеты". Он "подсчитал", что ряды балбалов в большинстве случаев установлены у оградок с необработанными стелами и изваяниями без оружия, а не скульптурами воинов с оружием (Кубарев В.Д., 2001, с.40, 41). Почему воины с оружием не удостоились "коновязей" или "знаков присутствия", он предпочитает не объяснять. Отмеченные им различия могут объясняться не назначением балбалов, а временем сооружения оградок и эволюцией самого древнетюркского поминального обряда. В число "новых фактов" в подтверждение своей гипотезы он включил находку балбала со сквозным отверстием с могильника Джолин I на Алтае (Кубарев В.Д., 2001, с.41). Однако, если это отверстие "естественного происхождения", то нет никаких оснований считать, что этот камень был установлен именно ради "привязывания повода (чумбура) лошади" (Кубарев В.Д., 2001, с.41). Еще один "неотразимый" аргумент В.Д.Кубарева в пользу своей гипотезы, обследованные им "каменные коновязи" у зимних жилищ монгольских казахов. Согласно его смелому предположению, "первые каменные коновязи появились уже в III-II тысячелетии до н.э." и продолжают служить до сих пор (Кубарев В.Д., 2001, с.41). Это очень "оптимистичное" наблюдение, если вспомнить, что освоение верховой езды произошло только в начале I тысячелетия до н.э. Если принять его точку зрения, получается, что люди сначала научились привязывать лошадей к "коновязям", и только спустя два тысячелетия догадались, что на них можно ездить верхом.

Для того чтобы устранить "некоторые препятствия" в виде сведений письменных источников о назначении балбалов, В.Д.Кубареву и всем тем, кому не нравятся балбалы в качестве символов убитых врагов нужно объяснить, почему источникам нельзя верить. Вообще-то историки и археологи довольно часто жалуются на недостаток сведений письменных источников. Однако, когда, казалось бы, такие сведения имеются, причем совершенно определенные, повторенные в разных по происхождению источниках и, следовательно, аутентичные, им не доверяют только потому, что эти сведения противоречат гипотезе.

При этом нередко ссылаются на то, что составители китайских хроник не были в достаточной мере осведомлены в тюркской заупокойной обрядности, не различали погребальный и поминальный циклы. С этим можно было бы в какой то мере согласиться, но с уточнением, что китайцы оценивали древнетюркскую поминальную обрядность, исходя из своей культурной традиции, которая была знакома тюркам и очень повлияла на оформление поминальных мемориалов древнетюркской знати. Китайцев, при знакомстве с обычаями других народов, интересовала, прежде всего, экзотика, то есть то, что было не свойственно им самим. Поэтому их внимание привлекли балбалы. К тому же неосведомленность китайцев не следует преувеличивать. Китайские послы со свитой принимали участие в траурных церемониях после смерти выдающихся древнетюркских правителей и полководцев Бильге-кагана и Кюль-тегина. Китайские мастера, скульпторы и камнерезы участвовали в оформлении их мемориалов, строили поминальные храмы, изготавливали стелы с надписями, статуи людей и животных, выполняя волю китайского императора (Бичурин Н.Я., 1950, с.277).

В составе древнетюркских мемориалов, на которых работали китайские мастера, имеются ряды балбалов. Неужели китайцы, создатели памятника, могли не знать об истинном назначении балбалов?

Помимо "мало осведомленных" китайцев о балбалах писали и сами древние тюрки, Уж они то, наверное, должны были знать о назначении этих каменных столбиков. Подборку сведений об этом привели в своих работах С.Г.Кляшторный и В.Е.Войтов (Кляшторный С.Г., 1978, с.251-253, 255; Войтов В.Е., 1996, с.83).

В надписи Кюль-тегина говорится: "В честь моего отца-кагана во главе вереницы (камней) поставили балбалом Баз-кагана" (Войтов В.Е., 1996, с.83). Правитель тогуз-огузов Баз-каган был разгромлен Тоньюкуком и поставлен "балбалом" на поминальном комплексе в честь древнетюркского Ильтерес-кагана (Кляшторный С.Г., 1978, с.255). На комплексе древнетюркского Капаган-кагана "первым" был поставлен "балбал кыргызского кагана" Барс-бега, погибшего в сражении в Черни Сунга за пять лет до гибели Капагана (Кляшторный С.Г., 1978, с.252). Когда у Бильге-кагана умер старший сын, отец "поставил ему балбалом Ку-сенгуна", киданьского полководца, погибшего в бою с древними тюрками до смерти каганского сына (Кляшторный С.Г., 1978, с.253). Содержание надписей совершенно определенно свидетельствует о назначении балбалов. В надписи Бильге-кагана говорится: ":их витязей убив, я приготовил (себе) балбалов". В Онгинском памятнике сказано: ":они убили их воинов и воткнули балбалами (в землю)" (Войтов В.Е., 1996, с.83). В надписи с Уйбата от имени героя указывается, что он "собрал-выбрал" в качестве памятных камней "балбал тюркского хана, а также балбалы девяти героев-воинов и балбалы их сыновей (Кляшторный С.Г., 1978, с.251). Совершенно очевидно, что ни тогуз-огузский Баз-каган, ни кыргызский каган Барс-бег, ни киданьский полководец Ку-сенгун, убитые до сооружения мемориалов в честь Ильтереса, Капагана, и сына Бильге-кагана не могли лично присутствовать на поминальных торжествах и оставить свои "знаки присутствия". Установить их, через несколько лет после гибели, в качестве "коновязей" тоже несколько затруднительно.

Некоторых исследователей смущало слишком большое количество балбалов, установленных у древнетюркских поминальных комплексов. Неужели один человек смог бы за свою жизнь убить столько врагов? (Сорокин С.С., 1981, с.35). Однако исчерпывающий ответ на этот вопрос дал С.Г.Кляшторный. Своих "убитых врагов" могли дарить в качестве балбалов уважаемому умершему родственнику. Поэтому на некоторых комплексах встречаются подписанные балбалы: "каменный балбал шада телисов" и "балбал Ишбара-таркана" (Кляшторный С.Г., 1978, с.254).

При обсуждении степени достоверности гипотез о назначении балбалов немаловажен вопрос, почему на многих поминальных комплексах эти каменные столбики отсутствуют? С традиционной точки зрения отсутствие балбалов объясняется достаточно просто и убедительно. Если человек не убил за свою жизнь ни одного врага, нет и балбалов. А как это объяснить с точки зрения "коновязно-присутственной" гипотезы? Почему у оградок нет "коновязей"? Что, участники поминок решили прогуляться по степи от юрт до места поминальника пешком? И почему нет "знаков присутствия? Значит ли это, что на поминках никто не присутствовал? Странно, что подобные вопросы В.Д.Кубарев не задал себе сам, прежде, чем настаивать на своем бездоказательном предположении.

В.Д.Кубарев считает, что "некритическое следование китайским хроникам" породило такие "любопытные пассажи, как "черепа животных развешивались на балбалах" (Кубарев В.Д., 2001, с.40). Ему ближе и понятнее обыденные рассуждения на эту тему П.М.Леуса: "Трудно представить, как можно развесить черепа животных на невысоких каменных балбалах: во-первых, это неудобно, во-вторых, их не будет видно издалека, а в-третьих, как же быть, если балбалов нет, ведь многие каменные оградки не имеют их" (Леус П.М., 2000, с.208). "Неудобно" и "не видно издалека" - это, конечно, весомые аргументы для тех, кто судит о балбалах из чужих книг и статей. А при отсутствии балбалов "быть" очень просто, не развешивать, если не на что. Однако древние тюрки, если "не критически" верить источникам, руководствовались иными соображениями и, не подозревая, что спустя тысячелетие их действия в процессе поминального обряда доставят столько "неудобств" П.М.Леусу и В.Д.Кубареву. В источнике "Чжоушу" (629 г.) совершенно определенно сказано: "число камней (поставленных прямо) определялось каждый раз по количеству людей, которых умерший убил при жизни. Затем они вешали на столбы целые головы принесенных в жертву овец и лошадей" (Худяков Ю.С., 1985, с.179). Как говорится, хотите верьте, хотите нет.

Мы склонны доверять источнику, В.Д.Кубарев - наивным рассуждениям П.М.Леуса. Каждому - свое. Однако "нелепостью" в данном случае следует считать не доверие к источнику, а попытку отрицать очевидное.

Противопоставляя сведениям источников свои надуманные и противоестественные реконструкции, В.Д.Кубарев не считается не только с историческими свидетельствами, но и с элементарным здравым смыслом. Согласно предложенной им последовательности ритуальных действий участников поминок, оградка-жилище "сооружалось в первую очередь", затем в ее центре "ставилось лиственное дерево", "комлем рядом с символическим очагом вершиной выходило в отверстие крыши" (Кубарев В.Д., 1984, с.79). Каким образом лиственницу, "достаточно большое и высокое" дерево с развесистой кроной без помощи подъемного крана древние тюрки через отверстие в крыше устанавливали в "оградке-жилище" В.Д.Кубарев не объясняет. Затем "в жертву приносилась лошадь или овца, предназначавшиеся для угощения души умершего, шамана и родственников" (Кубарев В.Д., 1984, с.79). После этого "с северной или восточной стороны оградки-жилища родственники разводили костер". Из этого костра "горящие угли переносились к подножию лиственницы, ближе к северной части символического жилища, для второго ритуального костра-очага" (Кубарев В.Д., 1984, с.79-80). Но ведь лиственница была установлена в центре оградки, в ямке, значит, чтобы перенести горящие угли к ее "подножию" ямку не зарывали, а угли сыпали "ближе к северной части жилища", но не в центральную ямку. "Через посредство обоих костров" родственники кормили душу умершего, которая находилась "на лиственнице" или "в жилище". Для кормления служили и "специальные жертвенные сосуды, оставленные затем у изваяний". Только после сооружения "оградки-жилища", установки дерева, разведения одного за другим двух костров участники поминок устанавливали заранее изготовленное каменное изваяние и "одновременно с установкой каменного изваяния на восток от жилища вкапывали ряд символических коновязей, к которым во время ритуальных действий, возможно, привязывались кони сородичей и гостей, принимавших участие в поминальном обряде" (Кубарев В.Д., 1984, с.80, 81; рис.16). Естественно, возникает вопрос, где были "кони сородичей и гостей", пока те сооружали "оградку-жилище" устанавливали лиственницу, разжигали костры, до установления изваяния и "коновязей"? И для чего лошадей привязывать к "коновязям", если обряд был уже практически совершен? Сколько времени лошади должны были стоять привязанными? Почему их нельзя было спутать и пустить пастись? На такие вопросы в реконструкции В.Д.Кубарева нет ответов. После окончания первых "поминок" голова и шкура, или даже уже "чучело" жертвенного коня "вывешивались на верхушку дерева или специально установленные жерди" (Кубарев В.Д., 1984, с.81). Значит развесить головы животных на низких балбалах "неудобно", а затащить шкуру или чучело коня на верхушку лиственницы куда "удобнее".

"Очаг под лиственницей в жилище закладывался плитами и камнями. Через некоторое время устраивали вторые поминки, для чего снова разводили костер, а снаружи пристраивали к оградкам или в некотором отдалении от них каменный или деревянный ящик (дополнительную оградку), в которую клали пищу, предназначенную душе умершего" (Кубарев В.Д., 1984, с.81). Подобные пристройки встречаются далеко не у всех оградок. Означает ли это, что не всех поминаемых удостаивали вторых поминок? И почему при вторых поминках жертвенную пищу не сжигали?

"После окончания последних поминок жилище, устроенное для духа умершего, сжигалось. Изваяние также разбивалось с целью высвободить из него душу умершего. Сгоревшее жилище, от которого оставалось только основание из каменных плит (оградка), сразу же забрасывалось камнями" (Кубарев В.Д., 1984, с.81). В.Е.Войтов справедливо отметил, что подобной реконструкции "противоречат сами археологические материалы", при раскопках оградок не были обнаружены остатки сожженных деревянных стен, а многие изваяния хорошо сохранились до настоящего времени (Войтов В.Е., 1996, с.115). Известно, что массовое повреждение каменных изваяний произошло в период распространения мировых религий, ислама на Тянь-Шане, буддизма в Монголии.

В.Д.Кубарев расценил, что наша интерпретация назначения оградки в качестве ограждения места поминального подношения умершему и сожжения мясной пищи, предназначавшейся поминаемому, "не вносит ощутимого вклада в историческую науку" (Кубарев В.Д., 2001, с.42). Однако, мы и не претендовали на "переворот в науке", делая такой вывод. Сам В.Д.Кубарев ранее также предполагал, что оградки "ограждали родственников от души умершего", до того как "смоделировал" из этого "ограждения" "оградку-жилище" (Кубарев В.Д., 1978, с.96).

В заключительной части своей статьи В.Д.Кубарев порадовал еще одним "ощутимым вкладом" в историческую науку. Оказывается, древнетюркские оградки были не только поминальными, но и "универсальными историческими объектами". Конструктивное разнообразие оградок, различный состав находок в них, "большие скопления поминальных оградок на ограниченной территории, часто не связанные с погребениями тюрков", привели В.Д.Кубарева к неожиданному заключению об иных функциях некоторых оградок. Оградки, не связанные с погребениями, без изваяний и балбалов, согласно его последней интерпретации, являются местами "жертвоприношения домашних животных древнетюркским божествам" (Кубарев В.Д., 2001, с.42-43). К числу жертвоприношений отнесены и "захоронения лошадей без предметов", которые посвящены "древнетюркским верховным божествам" (Кубарев В.Д., 2001, с.45). Напомним, что в данной статье он предлагал оградки без изваяний, стел и балбалов просто не включать в классификацию, поскольку "внеоградные" объекты могли не сохраниться, а ранее такие памятники "весьма условно" относил к "яконурскому типу" (Кубарев В.Д., 2001, с.27). Не отказавшись от этих бездоказательных предположений, он выдвигает новую интерпретацию. Со свойственным ему "оптимизмом", он относит оградки без дополнительных сооружений с "целыми, обезглавленными или расчлененными костяками лошадей" к числу "жертвенников" в честь "древнетюркских божеств" (Кубарев В.Д., 2001, с.43). В отдельную группу выделены "захоронения лошадей без предметов под отдельной насыпью", которые пожертвованы "древнетюркским верховным божествам" (Кубарев В.Д., 2001, с.45). Каких именно древнетюркских божеств он считает "верховными", а каких не "верховными", В.Д.Кубарев не объясняет. Какие именно памятники и типы оградок относятся к каким божествам? Почему и оградки с изваяниями и балбалами и "жертвенники" с захороненными лошадьми могут быть в составе одного поминальника? На такие закономерные вопросы в исследовании В.Д.Кубарева нет ответов.

Разумеется, для того, чтобы выделить особый, функционально отличный от поминальных, класс оградок, недостаточно поверхностных бездоказательных предположений. Если "конструктивное разнообразие оградок" и находок в них подтолкнуло В.Д.Кубарева к предположению о "вариационном ряде культов" (неба, земли, гор, предков, храброго воина, родовых деревьев и священных животных), а также связанного с ними "широкого спектра ритуальных действий" (Кубарев В.Д., 2001, с.42), то необходимо выявить конструктивные и обрядовые особенности каждого культа. К сожалению, и в данном случае новая интерпретация опережает анализ и построена только на неугасающем "оптимизме".

Конструктивные различия оградок и состава находок в них могут объясняться эволюций поминальной обрядности и ее локальными различиями, на что уже неоднократно обращали внимание многие исследователи (Мамадаков Ю.Т., 1994, с.59, 60; Соёнов В.И., Эбель А.В., 1996, с.117, 118; Худяков Ю.С., 1996, с.88, 89; Худяков Ю.С., 2001, с.127; Табалдиев К.Ш., 1996, с.79, 81, 82).

Прежде чем выдвигать свои предположения о назначении оградок и их конструктивных деталей, В.Д.Кубареву необходимо ознакомиться с методикой научного анализа археологических источников, в том числе классифицирования объектов по формальным признакам, расклассифицировать без ошибок раскопанные им памятники, определить их хронологию и культурную принадлежность, и на основе проделанной работы высказывать соображения о сути наблюдаемых различий, аргументируя их соответствующими доказательствами. Вероятно, после такой работы его предположения о назначении и семантике оградок и его оценки трудов предшественников и коллег приобретут более взвешенный и доказательный характер.

Литература

1. Абрамзон С.М. Киргизы и их этногенетические и историко-культурные связи. - Фрунзе, 1990. - 480 с.
2. Адамов А.А. Тюркские поминальные сооружения лесостепного Обь-Иртышья // Этническая история тюркоязычных народов Сибири и сопредельных территорий (по данным археологии). - Омск, 1992. - С.4-8.
3. Амброз А.К. О Вознесенском комплексе VIII в. на Днепре // Древности эпохи великого переселения народов V-VIII вв. - М., 1982. - С.212-220.
4. Баяр Д. Каменные изваяния из Сухэ-Баторского аймака // Древние культуры Монголии. - Новосибирск, 1985. - С.148-159.
5. Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. - М.-Л., 1950. - Ч.1. - 381 с.
6. Борисенко А.Ю., Худяков Ю.С. Древнетюркские поминальные памятники в Минусинской котловине (по материалам экспедиций XVIII-XIX .вв.) // Памятники культуры древних тюрок в Южной Сибири и Центральной Азии. - Новосибирск, 1999. - С.4-22.
7. Борисенко А.Ю., Худяков Ю.С. Каменная скульптура барана из Барнаульского музея // Памятники древнетюркской культуры в Саяно-Алтае и Центральной Азии. - Новосибирск, 2000. - С.134-142.
8. Борисенко А.Ю., Скобелев С.Г., Худяков Ю.С. Основные проблемы изучения культуры древних тюрок в Центральной Азии // Памятники древнетюркской культуры в Саяно-Алтае и Центральной Азии. - Новосибирск, 2000. - С.7-26.
9. Васютин А.С., Елин В.Н. К датировке алтайских оградок уландрыкского типа // Археология Южной Сибири. - Кемерово, 1983. - С.118-122.
10. Войтов В.Е. Древнетюркский пантеон и модель мироздания в культово-поминальных памятниках Монголии VI-VIII вв. - М., 1996. - 152 с.
11. Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племен. - М.-Л., 1965. - 110 с.
12. Григорьев Ф.П., Загородний А.С. Средневековые поминальные оградки могильника Иссык // Сохранение и изучение культурного наследия Алтайского края. - Барнаул, 1995. - Вып.V. - Ч.2. - С.176-181.
13. Грязнов М.П. Раскопки на Алтае // Сообщения государственного Эрмитажа. - Л., 1940. - Вып.1. - С.17-21.
14. Дьяконова В.П. Алтайцы // Семейная обрядность народов Сибири. Опыт сравнительного изучения. - М., 1980. - С.100-107.
15. Евтюхова Л.А. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии // Материалы и исследования по археологии СССР. - М., 1952. - c2. - С.72-100.
16. Киселев С.В. Древняя история Южной Сибири // Материалы и исследования по истории СССР. - М.-Л., 1949. - c9. - 382 с.
17. Кляшторный С.Г. Храм, изваяние и стела в древнетюркских текстах (к интерпретации Ихэ-Ханын-норской надписи) // Тюркологический сборник.1974. - М., 1978. - С.238-255.
18. Кляшторный С.Г., Лившиц В.А. Открытие и изучение древнетюркских и согдийских эпиграфических памятников Центральной Азии // Археология и этнография Монголии. - Новосибирск, 1978. - С.37-60.
19. Кубарев В.Д. Древнетюркский поминальный комплекс на Дьер-Тебе // Древние культуры Алтая и Западной Сибири. - Новосибирск, 1978. - С.86-98.
20. Кубарев В.Д. Новые сведения о древнетюркских оградках Восточного Алтая // Новое в археологии Сибири и Дальнего Востока. - Новосибирск, 1979. - С.135-160.
21. Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния Алтая. - Новосибирск, 1984. - 229 с.
22. Кубарев В.Д. Курганы Уландрыка. - Новосибирск, 1987. - 301 с.
23. Кубарев В.Д. Курганы Юстыда. - Новосибирск, 1991. - 190 с.
24. Кубарев В.Д. Курганы Сайлюгема. - Новосибирск, 1992. - 220 с.
25. Кубарев В.Д. Каменные изваяния Алтая. - Новосибирск - Горно-Алтайск, 1997. - 183 с.
26. Кубарев В.Д. Изваяние, оградка, балбалы (о проблемах типологии, хронологии и семантики древнетюркских поминальных сооружений Алтая и сопредельных территорий) // Алтай и сопредельные территории в эпоху средневековья. - Барнаул, 2001. - С.24-54.
27. Леус П.М. К вопросу о "княжеских могилах" древнетюркского времени // Сохранение и изучение культурного наследия Алтая. - Барнаул, 2000. - Вып.XI. - С.206-209.
28. Мамадаков Ю.Т. Ритуальные сооружения булан-кобинской культуры // Археология Горного Алтая. - Барнаул, 1994. - С.58-63.
29. Могильников В.А. Древнетюркские оградки Кара-Коба I // Материалы к изучению прошлого Горного Алтая. - Горно-Алтайск, 1994. - С.94-116.
30. Неверов С.В., Горбунов В.В. Древнетюркские поминальные оградки Средней Катуни // Проблемы охраны, изучения и использования культурного наследия Алтая. - Барнаул, 1995. - Вып.VI. - C.167-170.
31. Радлов В.В. Из Сибири. Страницы дневника. - М., 1989. - 749 с.
32. Радлов В.В., Мелиоранский П.М. Древнетюркские памятники в Кошо-Цайдаме // Сборник трудов Орхонской экспедиции. - СПб., 1897. - Вып.IV. - С.1-45.
33. Савинов Д.Г. Древнетюркские изваяния Узунтальской степи // Историческая этнография: традиции и современность. - Л., 1983. - Вып.II. - С.155-163.
34. Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. - Л., 1984. - 174 с.
35. Соёнов В.И., Эбель А.В. Новые материалы из алтайских оградок // Гуманитарные науки в Сибири. Серия: Археология и этнография. - 1996. - c3. - С.115-118.
36. Соколова З.П. Ханты и манси // Семейная обрядность народов Сибири. Опыт сравнительного изучения. - М., 1980. - С.125-143.
37. Сорокин С.С. К вопросу о толковании внекурганных памятников ранних кочевников Азии // Археологический сборник. - Л.,1981. - Вып.22. - С.23-39.
38. Суразаков А.С. О древнетюркских каменных оградках // Тюркология-88. - Фрунзе, 1988. - С.569-570.
39. Табалдиев К.Ш. Курганы средневековых кочевых племен Тянь-Шаня. - Бишкек, 1996. - 256 с.
40. Топоров В.М. Дерево мировое // Мифы народов мира. - М., 1987. - Т.1. - С.398-406.
41. Худяков Ю.С. Древнетюркские поминальные памятники на территории Монголии (по материалам СМИКЭ в 1979-1982 гг.) // Древние культуры Монголии. - Новосибирск, 1985. - С.168-184.
42. Худяков Ю.С. Поминальные памятники пазырыкской культуры Горного Алтая // Жречество и шаманизм в скифскую эпоху. - СПб., 1996. - С.87-89.
43. Худяков Ю.С. Раскопки поминальных сооружений в долине р.Ороктой // Древности Алтая. Известия лаборатории археологии. - Горно-Алтайск, 2001. - c6. - С.124-131.
44. Худяков Ю.С., Ким С.А. Древнетюркские поминальные памятники в долине р.Нарын в Туве // Памятники культуры древних тюрок в Южной Сибири и Центральной Азии. - Новосибирск, 1999. - С.23-54.
45. Худяков Ю.С., Бобров Л.А., Борисенко А.Ю. Древнетюркский поминальник Биченег в долине р.Эдиган // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Материалы годовой юбилейной сессии Института археологии и этнографии СО РАН. - Новосибирск, 2000. - Т.VI. - С.417-423.
46. Худяков Ю.С., Борисенко А.Ю., Кыпчакова К.Ы. Изучение древнетюркских поминальных комплексов в долине р.Эдиган // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Материалы годовой сессии Института археологии и этнографии СО РАН. - Новосибирск, 2001. - Т.VIII. - С.465-470.
47. Эйхвальд Э.И. О чудских копях // Труды восточного отделения археологического общества. - СПб., 1856. - Ч.III. - С.1-104.
48. Баяр Д. Монголын тов нутаг дахь турэгийн хум чухлу. - Улаанбаатар, 1997. - 148 тал.
49. Appelgren-Kivalo H. Alt-Altaische Kunstdenkmaler. Briefe und Bildermaterial von J.R. Aspelins Reisen in Sibirien und Mongolei 1887-1889. - Helsingfors, 1931. - 126 S.

Древности Алтая. № 9. Горно-Алтайск, 2002.

Содержание