Ю. С. Худяков«Легендарная сцена» из Кум-Тура// Сибирь в древности. Новосибирск: 1979. С. 105-109.
[В] 1913 г., во время третьей экспедиции по Восточному Туркестану, Альбертом Ле Коком были обнаружены на развалинах «храма» в Кум-Туре два фрагмента настенной живописи, один из которых определен им как «сцена из легенды». Данный фрагмент не был включен А. Ле Коком в сводную работу по искусству и культуре Центральной Азии [1] и остается сравнительно малоизвестным. Между тем, по нашему мнению, этот памятник представляет специальный интерес.
Обстоятельства находки следующие: «Несколько маленьких обломков прекрасных китайских танских росписей было найдено Ш-й экспедицией в совершенно разрушенном храме, лежащими в свалке в большом северном рву, и взято с собой. Они необычайно выразительны и заслуживают краткого упоминания» [2].
Первый фрагмент изображает человека, исполняющего танец с лентой, и музыкантов, аккомпанирующих ему на флейте и «угольной» арфе. Изображения подобной арфы встречаются в «ранней уйгурской настенной живописи», а на индийских и персидских миниатюрах существуют до XVI в. [3]
Нас в большей степени интересует второй фрагмент. «Другой обломок — сцена из легенды. Слева появляется всадник в панцире на лошади, который размахивает своим прямым мечом. Далее направо воин в панцире хватает по приказу всадника человека, одетого в белое, который спасается бегством на веранде. Этот обломок мал, но он важен, благодаря бросающейся в глаза близости по стилю с японскими изображениями. Древность неизвестна, но так как поселок Кум-Тура, по нашей относительной хронологии, мог быть разрушен в 750 или 800 году, — все находки указывают на время между 600 и 800 годами,— я думаю, что это изображение, как и остальные находки, могут указывать на это время» [4].
Автор далее полагает, что Кум-Тура принадлежал западным тюркам, а не уйгурам, хотя признает, что ему не известно время, когда уйгуры овладели этой территорией [5].
На наш взгляд, положения автора нуждаются в существенных уточнениях.
В археологической литературе определение «легендарный» относят, как правило, к фантастическим, сказочно-эпическим сведениям, в отличие от фактов, историческая подлинность которых признается неоспоримой.
Следует отметить, что сцена, изображенная на приведенном фрагменте, не содержит в себе ничего «легендарного». Закованные в доспехи воины напали на человека в длинной одежде, захватив его на открытой веранде собственного дома. На некоторых деталях изображения нам хотелось бы остановиться подробнее. Всадник и спешившийся воин одеты в панцирь в виде рубахи с полами выше колен и рукавами выше локтей. Нижний край рукавов и подола оторочен темной полосой, очевидно, выступающей мягкой подкладкой панциря. Всадник держит в поднятой руке длинный прямой однолезвийный меч, с нешироким пластинчатым перекрестьем. Однолезвийность предполагается нами ввиду отсутствия ребра и небольших размеров перекрестья. Панцири и у всадника и у спешенного воина подпоясаны ремнем на талии. У всадника на ремне свисают два продолговатых узких предмета. Вероятно, это ножны меча и кинжал. Изображение в данном месте нечеткое. Всадник скачет верхом на лошади, грудь, шея, тело которой покрыты броней, из-под брони видна широкая кайма мягкой подкладки. На груди лошади — круглая бляха-щиток. Морда и грива также закрыты плотным защитным доспехом, но не состоящим из отдельных полос как панцирь. Уши торчат из специально проделанных отверстий, на лбу укреплен султан. Лошадь взнуздана, хорошо обучена, так как поводья опущены всадником.
Спешенный воин — коренастый, приземистый по сравнению со своей жертвой, в сфероконическом шлеме-шишаке, узких, обтягивающих ногу, штанах, с руками, до локтей закрытых наручьями. Шлем состоит из шести склепанных между собой отдельных пластин, с широким обручем по нижннему краю и островерхим коническим навершием-мисюркой. Он снабжен бармицей из отдельных пластин.
Воин обеими руками обхватил за складки длинной одежды высокого полного человека с одутловатым лицом, в высокой шапке с широким верхом и узкой полоской сзади. Человек схвачен на широкой открытой веранде с ведущей на нее узкой лесенкой и тонкими опорными столба-
А. Ле Кок справедливо отмечает близость стиля изображения с искусством Танского Китая. Но этого замечания, на наш взгяд, недостаточно для полной характеристики изображения. Стиль обнаруживает большую близость с настенными росписями из Восточного Туркестана, относящихся к предшествующему времени. Особенно близкой аналогией являются изображения всадников из Карачара [7] и Шорчука [8]. Генетическая связь в стиле исполнения этих изображений со сценой из Кум-Тура несомненна, что вполне естественно для одной культурно-исторической области.
Упущение автора на этот счет становится понятным, если обратиться к его методике проведения аналогий в отношении других изображений. Представления о культурно-хозяйственных типах, в рамках которых проведение аналогий является правомерным, еще не было выработано, и автора больше занимают совпадения в деталях изображений с Западной Европой, Сассанидским Ираном, даже Японией.
Автор оставляет в стороне возможные трактовки изображений сцены, ограничиваясь замечанием о ее легендарности. На наш взгляд, уточнение времени появления изображения и объяснение деталей фигур могут решить этот вопрос.
Владычество империи Тан в западном крае продолжалось с момента покорения этой территории войском тюркского полководца на китайской службе Ашина Шени в 649 году [9] до 790 года, когда тибетцы захватили Бэйтин и отрезали эти территории от Китая [10]. Время появления синкретического искусства правомерно отнести к концу этого периода, ибо китайское население на этих территориях состояло преимущественно из военных и чиновников, часто находящихся на китайской службе тюрок, корейцев и других. Влияние китайской культуры на богатую и своеобразную местную не могло быть мгновенным и вряд ли проходило без борьбы.
Поселок Кум-Тура не мог принадлежать тюркам Западного Каганата, так как время его существования, указанное автором, 600-800 гг., не совпадает со временем гибели Западнотюркского каганата— 660 г. [11] В ходе войны между тибетцами и уйгурами 795-805 гг. последние захватили данную территорию [12]. К этому времени, по мнению автора, относится разрушение поселка. Однако данная датировка ничем не аргументирована и противоречит отмеченной на первом изображении такой детали, как угольная арфа, встречающейся в уйгурской настенной живописи, Уйгуры, завладевшие Восточным Туркестаном в конце VIII в. имели уже устоявшиеся традиции городской жизни, усвоили ряд обычаев оседлых народов — согдийцев, китайцев, поэтому их поселение в оазисах, типа Кум-Тура, вполне естественно. Эти территории и позднее оставались под властью Уйгурского Турфанского княжества.
Рассматриваемая сцена изображает нападение конных воинов, вероятно, кочевников на оседло живущего горожанина в его собственном доме и является иллюстрацией грабительского набега. Такого рода набеги для Восточного Туркестана, окруженного горными и пустынными пространствами с многочисленным воинственным кочевым населением,
Кем же могли быть эти кочевники, враги находящихся под властью уйгуров восточнотуркестанских оазисов? Самым грозным и опасным врагом для Уйгурского каганата с начала IX в. были енисейские кыргызы, сокрушившие это государство в 840 г. Все детали изображения кыргызских воинов находят близкие аналогии в изображениях кыргызских воинов и находках предметов вооружения из Тувы и Среднего Енисея.
Пластинчатые панцири с полами выше колен и рукавами до середины предплечья изображены на Сулекской писанице [13]. Отдельные пластины от кыргызского панциря не раз находили в погребениях [14]. Островерхий, сфероконический шлем-шишак, состоящий из шести пластин с обручем по нижнему краю и коническим навершием, был найден в кладе X в. в Абазе. Bi отличие от шлема, изображенного на фрагменте из Кум-Тура, он имеет еще втулку для плюмажа. Кыргыские воины имели длинные прямые однолезвийные палаши с пластинчатым перекрестьем аналогично изображенному у всадника из Кум-Тура [15]. Кыргызские всадники на бляшках из Копёнского Чаа-Таса, так же как и воин, схвативший жертву на фрагменте из Кум-Тура [16], одеты в узкие, облегающие ногу штаны, не заправленные в сапоги. Наконец, по сообщениям китайских источников, у кыргызов... «лошади одеты в щиты от брюха до ног», т. е. облачены в защитный доспех, как эта изображено на рассматриваемом фрагменте [17].
Характерно, что ни одна деталь изображения не противоречит предложенному отождествлению.
Удаленность Восточного Туркестана от основных территорий, где протекали военные действия между уйгурами и кыргызами, не может служить аргументом,против нашего предположения, поскольку известно, что в IX в. экспансия кыргызов распространялась на Восточный Туркестан. В 843 г. кыргызы атаковали Аньси и Бэйтин [18], совершали подходы на Бешбалык вплоть до конца IX в. [19] Танский двор, получив известие о вторжении кыргызов в Восточный Туркестан, не смог организовать военной экспедиции для оказания противодействия [20].
Могли ли жители Кум-Тура изобразить эпизод грабительского набега кыргызов в своем «храме»? Определенных данных о том, что здание, откуда взяты фрагменты, служило культовым целям, нет, кроме сообщения А. Ле Кока, что оно было совершенно разрушено и имело ров с северной стороны. Однако сюжеты обоих фрагментов могут быть увязаны в одно целое. Если сцена танца с лентой под музыку флейты и арфы, по мысли Ле Кока, изображает «рай» в представлении создателей росписи [21], а более осторожным будет предположение, что это аллегория праздничной, сытой, сибаритской жизни, то вторая сцена, контрастируя своим содержанием с предыдущей, выражает идею грозной опас-
[1] Le Coq A. von. Bilderatlas zur Kunst und Kulturgeschichte Mittel-Asiens. Berlin, 1925.
|
