Л.Н. Гумилёв
Хунны в Китае.
Три века войны Китая со степными народами. III-VI вв.
// М.: ГРВЛ. 1974. 260 с.
Отв.ред. Л.П. Делюсин.
[ 3 ] Вспышка.
Война князей. ^
Первое время после объединения казалось, что Китай возвращает себе утраченную за время Троецарствия роль восточноазийского гегемона. Уже в 270 г. явились посольства из Карашара и Ферганы, а в 284 г. пришло посольство из самой Римской империи. В 286 г. прислал посольство Кангюй. [1] В это время восстания хуннов легко подавлялись, набеги сяньбийцев отражались; с южным соседом — царством Чампа были установлены мирные сношения. Население за полвека выросло с 7 млн. до 16 млн. [2] Всё обстояло как будто благополучно. Но корень гибели начал прорастать в императорском дворце.
В 290 г. на престол вступил принц Чун (посмертный титул — Хуэй-ди). Это был человек слабый и боязливый, менее всего способный управлять огромной страной. Его жена, напротив, была энергична и свирепа. Она приказала казнить главу правительства, отца императрицы-матери и его трёх братьев, ознаменовав этим начало новой, кровавой эпохи (291 г.).
Попытка одного из принцев оказать сопротивление ставленникам императрицы кончилась трагически. Он был убит по её приказанию, и эта страшная женщина продолжала свирепствовать. Она уморила голодной смертью императрицу-мать и отравила наследника престола (300 г.). Но это было её последнее преступление. Сыма Лунь, князь Чжао, возмутил солдат дворцовой стражи и захватил императрицу, которую заморили голодом, а её клевретов казнили. Власть попала в руки
(43/44)
(44/45)
Сыма Луня, и тот стал пользоваться ею с такою же жестокостью и наглостью, как свергнутая монархиня. [3]
Он не только лишил императора власти, но даже отправил его под стражей в ссылку. Против узурпатора составили заговор другие князья фамилии Сыма. Они низвергли его и убили, а его приверженцы после смерти вождя принесли покорность победителям (300 г.). Эта гражданская война продолжалась два месяца и стоила великое множество человеческих жизней. Однако победители немедленно начали борьбу за власть между собою. Первый правитель своей гордостью восстановил против себя князей и был убит; второй, наоборот, проявил лишнюю мягкость: заговорщики бросили его в тюрьму (где он и умер). Его погубители Сыма Ин и Сыма Юй схватились между собой.
Но не только столица была ареной борьбы страстей. В Сычуани взбунтовался губернатор Чао Синь; усмирение его мятежа подорвало финансы империи. Но мало этого, победитель Чао Синя в 302 г. захватил столицу Сычуани, город Чэнду, и объявил себя правителем области Ичжоу. Он дал своей династии название Чэнь или Младшая Шу, и она продержалась в Сычуани до 347 г. В 296 г. восстали тибетцы и западные хунны (т.е. хунны в Хэси), но тибетцы сразу же потерпели поражение и потеряли вождя, который попал в плен. Это отсрочило катастрофу на десять лет, но она была неизбежна.
В то время как Китай раздирали ссоры принцев и гражданские войны, на северной границе сложилась следующая ситуация. На востоке, в Юго-Западной Маньчжурии, возникла крепкая держава южносяньбийских Муюнов с явно выраженными агрессивными намерениями против слабеющего Китая. Рядом вся степь была объединена табгачскими ханами, ещё более воинственными и столь же ретиво стремящимися на юг. Успехам табгачей мешало лишь разделение их орды между тремя ханами, Лугуанем, Ито и Илу, и связанное с этим распыление сил. [4] Это обстоятельство на время вырвало из рук табгачей инициативу, чем и воспользовались хунны.
(45/46)
За то время, что хунны прожили среди китайцев, в их среде произошли весьма важные перемены. Основная масса народа, продолжавшая пасти скот и спать под тонким войлоком юрт на кучах овчин, видела в соседях-китайцах чужих и неприятных людей, умных, сильных, но безусловно враждебных; им были гораздо ближе сяньби, такие же пастухи и воины, как они сами. Зато знать, привлекавшаяся ко двору императора, впитала вместе с блеском дворцов, садов и пиров китайскую культуру. Хуннские князья за несколько поколений придворной службы вошли в круг китайской аристократии, причём связи их с родными кочевьями потеряны не были. Князья помнили, что они хунны, а народ помнил их. Именно таким представителем описанного симбиоза был Юань-хай, унаследовавший от своей прабабки, китайской царевны, фамилию Лю. [5]
Война традиций. ^
Лю Юань-хай был внуком предпоследнего шаньюя южного Хунну, Юйфуло, умершего в 195 г. Отец Лю Юаня был восточный чжуки-князь; он отправил сына воспитываться ко двору императора, где тот получил хорошее гуманитарное и военное образование. Мальчик оказался способным и преуспел в науках. Вместе с тем, обладая большой силой и исполинским ростом, он стал неплохим воином. [6] Сочетание высокого происхождения, ума, таланта и связей, завязанных при дворе, доставили ему по смерти отца в 279 г. место начальника одного из пяти аймаков, а в 290 г. — главнокомандующего всех хуннов, живших внутри Китая. Биография Лю Юаня отчётливо показывает процесс окитаивания хуннской знати. Но патриотическое отношение хуннов к родным традициям не было подорвано, и они немедленно использовали ситуацию, удобную для реставрации.
Как было сказано выше, князь Сыма Им боролся за власть с князем Сыма Юйем, и оба нуждались в союзниках. Сыма Юй решил подкрепить свои силы, подняв
(46/47)
сяньби и ухуаней, а Сыма Ин опёрся на хуннов. В данном случае они оба ради своего личного успеха пренебрегли интересами Китая. Но ведь вопрос шёл о голове каждого из них. Они знали друг друга и не рассчитывали на лощаду при возможном поражении; события минувших лет показали, что лучшим выходом в таком случае является лёгкая смерть. Сыма Ин восстановил вельмож против себя чрезмерной гордостью и строгостью. Это позволило Сыма Юйю организовать против бывшего союзника заговор и даже поставить во главе своих сторонников слабовольного, тупого императора. Войска Сыма Ина захватили императора в плен, но это не много дало Сыма Ину. В 304 г. в Китае котировалась только военная сила, а не законная власть, потерявшая уважение и народа и войска. Поэтому Сыма Ин был вынужден прибегнуть к помощи хуннского царевича, чтобы противопоставить реальную силу хуннов столь же реальной силе сяньбийцев, призванных на свою сторону его противником.
Лю Юань, номинально числясь верховным правителем хуннов, находился в ставке Сыма Ина, который хотел, очевидно, использовать авторитет своего приближённого среди его сородичей, но отнюдь не доверял ему. Попытка Лю Юаня получить отпуск для участия в похоронах своего родственника не имела успеха. Но активизация враждебных Сыма Ину князей — Сыма Тэна и Ван Цзуна — заставила его принять предложение хуннского царевича: доставить ему головы противников. Он отпустил Лю Юаня вместе с сыном Лю Цуном в родные кочевья. Хунны приняли своего родового вождя с восторгом, провозгласили его великим шаньюем и через двадцать дней 50 тыс. воинов [7] сидели на конях, чтобы «оружием возвратить утраченные права». [8]
Вокруг Лю Юаня сплотились не только ревнители седой старины и славы предков или люди, получившие китайское образование, но продолжавшие мечтать о создании собственного государства, в котором сочеталась бы хуннская доблесть с китайской образованностью; к Лю Юаню примкнули и массы простых хуннов и кулов (цзы-
(47/48)
лу), некогда связавших свою судьбу с хуннскими шаньюями. Произвол китайских чиновников, злоупотребления в китайских судах, обманы при торговых сделках, наконец, продажа хуннов в рабство — всё это вызвало в кочевниках ожесточение против всего китайского. [9] Эту армию не надо было подталкивать и воодушевлять на бой — её просто было невозможно удержать. На счастье Лю Юаня, бывшего неплохим политиком — и только, в хуннских кочевьях нашёлся идеолог движения, его родственник по линии матери, Лю Сюань. Управляя уделом Лю Юаня, пока тот блистал при дворе, Лю Сюань успел многое увидеть и обдумать. Он посвятил соплеменников в свои патриотические замыслы. «С тех пор как исчезла династия Хань, наши шаньюи носят пустые титулы без реальной власти. А ведь у нас есть 20 тысяч воинов. [10] Лю Юань мудр и храбр. Если бы Небо не хотело нас выручить, оно не произвело бы на свет такого человека. Фамилия Сыма уничтожает сама себя. Империя рухнула. Времена напоминают эпоху Хуханье, [11] когда наши предки захватили себе выгодные позиции». Убежденные этой программой, хуннские старейшины без колебаний избрали Лю Юаня великим шаньюем, но тот удивил их несказанно.
Первым поступком Лю Юаня, повлёкшим за собой огромные последствия, было объявление войны сяньбийцам, грабившим китайское население. Несмотря на изумление своих старейшин, прямо заявлявших ему, что сянь-
(48/49)
би ближе и роднее им, чем китайцы, Лю Юань отогнал сяньбийцев от китайских границ и заявил, что он воюет только «против дурного правительства, а не против китайского народа». [12] Этот поступок определил дальнейшую судьбу возрождённой державы Хунну. С этого момента хунны и сяньби стали смертельными врагами. Но могла ли быть эффективной поддержка китайцев? Ни в коем случае! Китайская знать была связана с фамилией Сыма и уже поэтому не могла войти в союз с врагом династии. Народные массы стали жертвой восставших кочевников, а это было хуже даже беспорядочного цзиньского управления. На службу к хуннскому шаньюю пошли лишь деклассированные и деморализованные люди, их поддержка была скорее вредна, чем полезна; кроме того, они тоже не забывали, что они китайцы, и при случае рады были нанести хуннам удар в спину. Наконец, само хуннское общество оказалось расколотым на два лагеря: аристократический и демократический. И вот что из этого вышло.
В 304 г. великий шаньюй принял титул ван и дал своей династии китайское название Хань, подчёркивая своё китайское происхождение по женской линии и ссылаясь на былое величие дружбы Хань и Хунну. [13] Затем он провёл полную реорганизацию управления, заменив старую хуннскую родовую систему системой китайского образца. «Правый» и «левый» князья превратились в первого и второго министров.
Были изменены порядки в армии: категорически воспрещалось грабить и обижать население. Это соблюдалось настолько строго, что хуннский предводитель, казнивший коменданта взятой крепости и его жену, отказавшуюся разделить ложе с убийцей мужа, был понижен в чине. Ещё характернее другой случай: однажды хунны стеснили китайскую армию и, загнав её в реку, перетопили. Лю Юань заявил, что этого было не нужно делать, так как он воюет против правительства, а не народа, и уволил победившего военачальника. [14]
Эта гуманная политика была непонятна хуннам и не могла примирить с ними китайцев. Начатая война неиз-
(49/50)
бежно принимала жестокие формы в соответствии с нравами и темпераментом обоих этносов.
Ближайшими сподвижниками Лю Юаня стали два талантливых полководца, Лю Яо и Ши Лэ. Лю Яо происходил из рода шаньюев, был прекрасно образован и начитан в истории, философии и литературе. Вместе с тем он был силён, вынослив, храбр, но отличался пристрастием к рисовому вину. Его уважали и боялись.
Ши Лэ был сын неизвестных родителей, родным его языком был хуннский. В детстве он принадлежал к числу кулов и добывал свой хлеб, батрача на китайских помещиков, а затем был схвачен принцем Сыма Тзном и продан в рабство в Шаньдун. [15] Не стерпев обиды, Ши Лэ бежал, присоединился к шайке разбойников, затем возглавил их и, наконец, оказался в рядах войск Сыма Ина, врага своего обидчика.
Надо сказать, что гражданская война между принцами фамилии Сыма была весьма жестокой, но беспрограммной. Это кажется очень странным, учитывая ожесточение войск. Понятно, что князья враждовали друг с другом, но почему рядовые воины жертвовали жизнью ради честолюбия князей — надо объяснить. Вспомним, что фамилия Сыма возглавила профессиональных солдат, которых во время Троецарствия развелось очень много. При всех их дурных качествах они хранили отработанный стереотип поведения, заключавшийся в военной верности вождю, который кормил и холил их, а все принцы фамилии Сыма были военными правителями своих областей. Поэтому войска шли за вождями, не интересуясь целями войны; вожди оплачивали их за счёт поборов с населения, а последнее страдало, обираемое обеими враждующими сторонами и мало интересуясь вопросом: кто возьмёт верх? Так же равнодушны к политике были сяньбийцы, явившиеся в Китай ради грабежа, и хунны, тяготившиеся китайским гнётом и несправедливостью. Единственной гарантией сохранения верности слову, обещанию или клятве были личные отношения; потому-то Сыма Ин и постарался задобрить Лю Юаня, надеясь, что хуннские всадники пойдут за своим шаньюем так же безропотно, как китайские воины за принцем. Это была
(50/51)
его ошибка. Хунны хранили традиции родового строя, и управлять ими мог только человек, который соглашался делать то, что было нужно народу. А Сыма Ин хуннам был не нужен.
Надо отдать должное Лю Юаню: он совместил китайскую этику верности императору и хуннскую программу освобождения народа. Как соратник Сыма Ина он стал выгонять из Китая сяньбийских сторонников Сыма Юя; как хуннский вождь он начал войну против правящей в Китае клики. Но противники опередили его. Сын Сыма Юя, Сыма Тэн, и полководец Ван Цзун наголову разбили войска Сыма Ина, который смог избежать плена лишь потому, что победители вместо преследования предались грабежу.
В следующем, 305 г. сторонники Сыма Юя, опираясь на сяньбийские отряды, взяли вторую столицу империи — Чанъань. Сяньбийцы учинили там небывалую резню китайского населения, которому пришлось расплачиваться за преступления правившей клики. Династия Цзинь была виновата перед своим народом уже в том, что во внутренней войне ведущая роль от китайцев перешла к воинственным кочевникам, сражавшимся на обеих сторонах.
В 306 г. Сыма Ин был окончательно разбит и взят в плен. Его убили в тюрьме, а императора, находившегося дотоле в стане Сыма Ина, угостили отравленным пирогом. Сыма Юй стал гегемоном империи и возвёл на престол угодного ему принца — Сыма Чжэ (посмертный титул — Хуай-ди). Хунны же за истекшие два года успели организоваться и накопить силы.
Хотя победа клики князей была полной, Китай покоя не обрёл. Рассеянных воинов Сыма Ина собрал и объединил под своим командованием один из его соратников, Цзи Сан, выдвинувший лозунг мести за Сыма Ина. К нему примкнул Ши Лэ со своим отрядом. В 307 г. мятежники осадили город Е, где после победы поселился Сыма Тэн, известный своей алчностью и богатством. У Ши Лэ были с этим принцем личные счёты: ведь это он когда-то беззаконно схватил Ши Лэ и продал в рабство.
Сыма Тэна сгубила жадность. Почувствовав опасность, он выделил своим соратникам немного риса и ткани, но так мало, что те возмутились крохоборством и от-
(51/52)
крыли ворота мятежникам. [16] Сыма Тэн был убит, пережив своего злейшего врага Сыма Ина всего лишь на один год.
Этот на первый взгляд малозначительный эпизод совпал с переломным моментом в истории Китая и хуннов. Летом 307 г. война князей приняла форму социальной борьбы внутри китайского господствующего класса, ибо рядовые солдаты и офицеры потребовали права участвовать в разделе богатств, права мстить за убитого полководца, права совершать самостоятельные поступки, которые им представлялись справедливыми. Китайские воины перестали быть марионетками в руках князей, а это означало, что князья начали терять свободу действий.
С другой стороны, социальная борьба, в которой ещё были возможны компромиссы, осложнилась межэтнической войной на истребление. Воины Ши Лэ, кулы, говорили по-хуннски и ненавидели китайский гнёт не меньше, чем прирождённые хунны. Капитуляция перед могучим Китаем означала для каждого из них либо мучительную смерть, либо жестокое рабство. Они собрались драться до конца.
Можно думать, что Сыма Юй оценил серьёзность мятежа, потому что послал на его подавление лучшие регулярные войска. Через два месяца после взятия г. Е Цзи Сан был разгромлен и убит во время бегства. Беглецов не щадили. Количество жертв исчислялось в 10 тыс. человек. Только Ши Лэ сумел увести свой отряде поля боя и переправить его за Хуанхэ, в хуннские земли. Лю Юань принял бывшего разбойника с распростёртыми объятиями, зачислил вместе со всем отрядом в своё войско и наградил пышным титулом — «Разрушитель Цзинь». Этим Лю Юань ещё раз подчеркнул, что он собирается вести войну только против плохого правительства, тогда как весь его народ хотел воевать против китайцев, не разбирая их политических симпатий. В этих довольно сложных условиях Ши Лэ сориентировался достаточно быстро. Он стал воевать за интересы своего отряда.
(52/53)
Война народов. ^
В 307 г. война, опустошавшая Северный Китай, вступила в новую, ещё более грозную фазу. До тех пор население было жертвой бесчинств разнузданных солдат, сейчас к этому прибавилось ожесточение оскорбленных хуннов. Беспощадность стала знамением времени.
Положение на фронте, пролегавшем в южной части Шаньси, было крайне напряжённым. Весной 308 г. хуннская конница попыталась осадить Лоян, где находился двор императора, но была отогнана регулярными войсками и в беспорядке отошла на север.
Лю Юань, не смутившись этим, провозгласил себя императором Китая, объявил столицей новой империи г. Пиньян и возвестил об истребительной войне против династии Цзинь и фамилии Сыма.
В 309 г. хунны нанесли китайцам несколько поражений, из них самое жестокое — в битве на берегу Хуанхэ. Около 30 тыс. китайцев были загнаны в реку и утонули. Вслед за тем принц Лю Цун и воевода Ши Лэ разрушили крепость Хугуань. Развивая успех, хунны снова напали на Лоян, но в ночном бою у ворот столицы один из корпусов осаждавших был наголову разбит, а другой, руководимый Лю Цуном, отошёл в порядке. Казалось, что успех склоняется на сторону Китая, но Лю Цун отправил на юг отряд конницы под начальством Ван Ми. И тут-то сказались последствия хозяйничанья дома Цзинь. Народ, натерпевшийся бед во время «войны восьми принцев», поднялся против правительственных чиновников, перебил их и подчинился хуннскому полководцу, не потерявшему за время этого похода ни одного воина. [17] Владения хуннской империи Хань простерлись до р. Хуай, но на северо-востоке область Ючжоу (около Пекина) оставалась верной династии Цзинь. Правитель Ючжоу Ван Сюнь разбил хуннский отряд принца Лю Сина, но в дальнейшее наступление не перешёл.
Накануне грядущих успехов своего народа в шестидесятилетнем возрасте скончался Лю Юань. Он завещал престол не доблестному Лю Цуну, который был его вторым сыном, а старшему сыну Лю Хо, бездарному, гру-
(53/54)
бому и малодушному. Видимо, тут сказались китайские представления о старшинстве в фамилии, воспитанные принципы, в жертву которым была принесена реальность. Вокруг Лю Хо немедленно появились наушники, клеветавшие на младшего брата, оставшегося по завещанию отца главой армии. Лю Хо решил избавиться от слишком популярного брата, но не нашёл поддержки среди военных. Тогда клеветники, собрав отряд, попробовали напасть на Лю Цуна. Они были разбиты. Лю Цун с верными войсками преследовал их до ворот дворца, настиг и истребил (вместе с вероломным братом), после чего, к всеобщей радости, сел на отцовский престол.
Аналогичные трудности возникли и в Лояне. Новый император, Хуай-ди, попытался управлять самостоятельно и тем вызвал неудовольствие своего министра Сыма Юя, более могущественного, чем сам император. Последний, зная ситуацию, приблизил к себе Гао Си, врага Сыма Юя. Дворцовые интриги продолжали разъедать Китай, что непосредственно отразилось на событиях.
В 311 г. Сыма Юй в полном вооружении вошёл в покои императора и предложил прикончить шаньюя (титул хуннского вождя), на что император, конечно, согласился. [18] Сыма Юй забрал с собою последнюю регулярную армию и двинулся против Ши Лэ, в котором он с полным основанием видел убийцу своего сына. Столица осталась беззащитной. В ней царил голод, ибо области, снабжавшие Лоян продуктами, находились в руках хуннов. Начались ночные грабежи, и тогда-то Гао Си обвинил во всех бедах отсутствовавшего Сыма Юя.
Император ненавидел Сыма Юя и разрешил Гао Си делать всё, что тот сочтёт нужным. Гао Си арестовал и казнил двух лучших друзей министра. Сыма Юй, узнав о предательстве и опале, умер от сердечного припадка, передав командование своему другу, историку Ван Яну. Ну какой из историка генерал?! Он сам понимал, что это ему не по плечу, и готов был отказаться, но не нашёл себе замены. Тогда он повёл войско назад, чтобы похоронить Сыма Юя в его родовом поместье.
Как только Ши Лэ узнал об этом, он со всеми войсками напал на погребальную процессию, в которую превратилось могучее войско, окружил её и изрешетил стрела-
(54/55)
ми. Не спасся почти никто. Ван Ян и 48 принцев фамилии Сыма попали в плен к бывшему рабу. Все они были казнены, а труп Сыма Юя сожжён.
Как только весть о катастрофе достигла Лояна, Гао Си заявил императору, что у него нет средств для обороны столицы, и посоветовал бежать. Но было поздно. Во дворце не нашлось ни колесницы, ни лошадей, а голодные жители города грабили и убивали друг друга. 27 тыс. хуннской конницы подошло к Лояну, рассеяв по дороге остатки китайских войск. Хунны заняли город, не понеся потерь, и первым делом сожгли все судебные присутствия. Они захватили дворец, убили наследника престола, а затем учинили резню. Около 30 тыс. китайцев погибло. Император переодетым бежал из дворца и сумел выбраться из города, но предатели сообщили хуннам, по какой дороге он пошёл, и те без труда поймали одинокого пешехода. [19] Это был первый в истории случай, когда китайский император живым достался в руки иноземного врага.
Гао Си, истинный виновник разгрома, бежал на юго-восток и на скорую руку создал новое правительство. Хунны не стали преследовать этот призрак старой власти, а устремились на запад — к богатой Чанъани, второй столице империи. Комендант Чанъани, Сыма My, выслал войско, чтобы запереть горный проход из Хэнани в Шэньси, но командир отряда, изверившись в династии Цзинь, перешёл на сторону хуннов и провёл их войско к Чанъани. В осаждённом городе не было ни оружия, ни провианта. Не ожидавший ниоткуда помощи, Сыма My сдался и был казнён. Хуннские мечи и голод превратили богатую долину р. Вэй, житницу Северного Китая, в обширное кладбище. [20]
После взятия Чанъани Ши Лэ со своим войском совершил бросок в низовья р. Хуай и ликвидировал Гао Си вместе с его правительством, за что получил титул «великого полководца империи Хань». Завоёванные территории остались под его управлением, хотя и не юридически, но фактически.
Консолидации китайских сил, ещё значительных на юге страны, помешало восстание беженцев из Ганьсу, ко-
(55/56)
торых власти пытались заставить вернуться обратно, несмотря на то что там в 310-311 гг. проходили активные военные действия. Несчастные беженцы, предчувствуя неминуемую гибель, сочли собственную династию менее страшным врагом, нежели хуннов, и отказали ей в повиновении. Восстание было подавлено только в 311 г. [21] Оно сыграло роль диверсии в пользу хуннов, хотя было вызвано исключительно произволом и бездарностью цзиньских военачальников. После разгрома восставших китайцы двинули армию на Чанъань и в 312 г. вытеснили оттуда хуннские войска Лю Яо. Победа и возвращение одной из столиц позволили китайцам короновать нового императора с соблюдением упрощённого церемониала, так как законный монарх был ещё жив.
По воззрениям того времени, императорский титул был пожизненным. Отсутствие императора, как и захват его иноплеменниками, не были предусмотрены законом, потому что такие явления представлялись невозможными. Но когда это произошло, а потребность в законной власти даже возросла, то новый император стал как бы «исполняющим обязанности» до гибели прежнего, которая была неизбежна. По сути дела эта коронация была вызовом хуннам. После этого война вступила в новую фазу.
Впечатление от падения столицы было поистине ошеломляющим. Оно потрясло даже сердца согдийцев, имевших в то время постоянные торговые связи с Китаем. Некий Наной-вандак сообщал своему «господину» о судьбе своих соотечественников, пришедших «изнутри» (Китая), и о том, что они рассказывают. «Император, так они говорят, убежал из Сарага (Лояна) из-за голода, и его дворец и крепость были в огне... Так, Сарага больше нет, Нгапа (Кай-юань в Хэнани) больше нет! Кроме того, тогда [император был пленён] хуннами. И они... Хумдан (Чанъань), и разграбили страну до Ныныма (?) и за Hгапу — те хунны, которые вчера были подданными императора. Тогда, господин, мы не знали, будет ли способен остаток китайцев выгнать хуннов из Хумдана или они займут ту остальную страну». [22] Дальше текст письма сохранился фрагментарно, но видно, что симпатии согдий-
(56/57)
ца не на стороне хуннов. Да это и понятно: нелегко наблюдать, как вокруг прекрасной столицы голодные жители варят человечину, как угоняют для переселения десятки тысяч беззащитных людей — так сделал Лю Яо, покидая Чанъань в 312 г. А кровожадность названого брата Ши Лэ, Ши Ху, взявшего весной 313 г. г. Е, вызвала отвращение у самих хуннов. [23]
Всё это так, но сколько же понадобилось обид и притеснений, чтобы вызвать такую дикую вспышку ненависти! Страшнее всего здесь то, что за произвол и насилия вельмож империи Цзинь расплачивались крестьяне и горожане, их беззащитные жёны и маленькие дети, неповинные в причинах, обрекавших их на гибель.
Война племён. ^
Для понимания событий нам придется вернуться на два года назад в северную Шаньси, на границу её с Великой степью. Там, в пограничной крепости, на месте современного Чжэньдинфу, стояли регулярные войска Китая, не принимавшие участия в войне князей и не затронутые общим разложением империи Цзинь. Ими командовал толковый и добросовестный комендант Ли Кунь, верный долгу и родине. Южнее его крепости располагались поселения хуннов, принадлежавших к одному из пяти разделов этого народа. Руководивший ими князь Лю Мэн, имевший резиденцию в Чжуншань (северная Шаньси, южнее Китайской стены), не проявлял большой активности в наступившей войне. Зато после его смерти его сын Лю Ху объединился с племенем «белых сяньби» и объявил себя вассалом Лю Цуна. Этим он изолировал пограничные войска Ли Куня от остального Китая.
Ли Кунь понимал, что удержать свой пост одними собственными силами невозможно. Поэтому он обратился за помощью к табгачам, кочевавшим в Великой степи, севернее китайской степи. Табгачский хан Илу был весьма обрадован возможностью захватить кусок китайской земли с помощью самих китайцев. Он отправил в поход своего племянника Юйлюя с двадцатитысячной конни-
(57/58)
цей. Ли Кунь со своим отрядом шёл в авангарде как проводник. Лю Ху был разбит в 311 г., а его союзники — «белые сяньби», покинув хуннские знамёна, откочевали из окровавленной Шаньси на запад, к нагорным пастбищам вокруг оз. Кукунор. С ними мы ещё не раз встретимся при описании дальнейших событий. Что же касается Ли Куня, то победа над хуннами обошлась ему чересчур дорого. Табгачский хан потребовал от китайского полководца, чтобы тот вместе со всей охраняемой им областью подчинился ему.
Ли Кунь принуждён был согласиться. Он обратился к своему правительству с просьбой пожаловать обретённому союзнику титулы Великого шаньюя и князя княжества Дай, которое было искони населено китайцами и находилось южнее Китайской стены. Однако княжество Дай подчинялось не Ли Куню, а наместнику Ючжоу (область вокруг современного Пекина), Ван Сюню. Тот воспротивился распродаже китайской земли, считая, что лучше быть ограбленным врагами, чем друзьями. Однако он также был разбит, и Илу получил кусок китайской территории, правда без людей, которых предварительно вывели и переселили. После этого цзиньское правительство от услуг Илу отказалось и вежливо попросило его удалиться. Китайцы надеялись справиться с хуннами силами своего верного вассала — Дуань, с которыми было легче столковаться. В 311 г. пятидесятитысячная дуаньская армия осадила войска хуннского полководца Ши Лэ в крепости Сянго. [24]
В начале 312 г. Ши Лэ сделал вылазку и захватил в плен дуаньского принца Мобо. Ши Лэ проявил старые хуннские качества: пригласил пленника на пир, угостил его и отпустил с миром. Растроганный князь Дуани немедленно снял осаду и вернулся домой. Несчастным китайцам пришлось опять обращаться к табгачам.
Тоба Илу не отказал и в 312 г. 200 тыс. (?) табгачей выступили в поход. [25] Хуннский полководец Лю Яо был разбит, и сам получил семь ран. Хунны отступили, ночью перевалили через горы, поросшие лесом, и попытались оторваться от противника. Однако табгачи нагнали их в
(58/59)
узкой горной долине и вынудили принять бой, быстро превратившийся в избиение. Хуннские трупы устилали землю на 100 ли (около 45 км) пути отступления.
Ли Кунь просил Илу продолжать наступление, но Илу категорически отказался, сославшись на утомление ратников и коней. На самом деле он не хотел усиления Китая, а разбитые хунны не казались ему страшными. Это спасло хуннов. В 315 г. Илу погиб от руки своего сына, победителя хуннов, которого отец хотел лишить наследства и убить. Того убил двоюродный брат, и распри ханов остановили продвижение табгачей. Новый энергичный хан Юйлюй обратился к западу и в 318 г. захватил «древние усуньские земли», [26] но в 321 г. был убит заговорщиками. Хунны за это время оправились от поражения и восполнили потери на севере приобретениями на юге.
Описанный эпизод показывает, что китайцы уже в начале IV в. оказались не в состоянии оборонять свои исконные земли. Шаньси стала полем соперничества двух кочевых племён, перенёсших свои давние распри на новую территорию, с населением которой они не считались. Соотношение сил определялось исключительно численностью конных стрелков и талантами полководцев, а также степенью порядка в ставке табгачского хана или хуннского шаньюя. Именно порядка особенно не хватало чрезмерно неукротимым табгачам, энергия которых часто обращалась против своих же вождей, тогда как хунны за свою долгую историю научились подчинять свои чувства интересам общего дела, так что управлять ими было относительно легко.
Война империй. ^
Если на Севере, в степях Ордоса и Чахара, на границе пустыни Гоби, хуннский монарх представал как Великий шаньюй, то на юге, для завоёванных провинций, он являлся императором династии Хань, претендовавшей на традиционную законность. Правда, последняя была более чем сомнительна. Полуфантастичное происхождение Лю
(59/60)
Юаня и Лю Цуна, да ещё по женской линии, никого не обманывало, но ведь и династия Цзинь была не благо. Поэтому нашлось немало китайцев, которые умножили войска Лю Цуна, руководствуясь, без всякого сомнения, личными интересами. Хунны смотрели на это сквозь пальцы, потому что с 313 г. китайцы начали контрнаступление по всему фронту.
Потеря Чанъани в 312 г. не принесла хуннам большого ущерба, потому что чрезмерно растянутая линия фронта сократилась, что позволило хуннам легче маневрировать своей прекрасной конницей. Куда бо́льшую ошибку допустил сам Лю Цун, казнив пленного императора, заподозренного в сношениях с табгачами. Этим он развязал руки южанам, немедленно объявившим нового принца из дома Сыма императором Минь-ди, ибо, по учению Конфуция, два императора не могут существовать одновременно, как на небе всегда сияет только одно солнце. Бедный Минь-ди был вынужден начать своё правление на развалинах прекрасного города, поросших травой и бурьяном. Около сотни уцелевших семей ютились в разрушенных домах вокруг уцелевшей цитадели. У чиновников и офицеров не было ни одежды, ни оружия, ни печатей, а пищу они добывали, собирая съедобные растения. Но людей в Китае было много, и вскоре Чанъань отстроилась заново. Минь-ди осмелел и издал указ о немедленном подавлении мятежа хуннов. Указ содержал даже диспозицию, согласно которой Ван Сюнь из Ючжоу должен был ударить на Лоян с востока, принц Сыма Жуй — с юга, а войска княжества Лян (западная часть Ганьсу) — с запада. [27] Никто из полководцев не тронулся с места, зато хунны получили законный повод для возобновления наступательных операций.
В 313 г. хуннский конный отряд подошёл к Чанъани ночью и зажёг город. Жители разбежались, а император укрылся в цитадели, которую хунны немедленно осадили. Но, прекрасные конники, они не умели брать крепости и ограничились блокадой. Китайская армия двинулась на выручку к императору. Навстречу ей Лю Яо подтянул большие силы и нанёс китайцам поражение. Однако, увлекшись успехом, он ослабил бдительность, и один из китайских офицеров собрал рассеявшихся после битвы
(60/61)
воинов и напал на хуннский стан. Урон среди не готовых к бою хуннов был таков, что Лю Яо снял блокаду и оттянул войска для реорганизации. Империя Цзинь была на некоторое время спасена.
Кажется странным, что Минь-ди был покинут большей частью подданных, незадолго перед тем добровольно признавших его императором. Но Сыма Жуй, правивший всем Южным Китаем, был по горло занят войной с собственным народом. Там продолжалось восстание беженцев из Северного Китая и из Сычуани, где против китайского гнёта возмутилось племя бади. Население платило жизнью за произвол правителей, но, даже успев убежать от варваров, оно не нашло ни помощи, ни поддержки в Центральном Китае. Тогда обманутые люди восстали и боролись до тех пор, пока их не подавили. [28] Сыма Жуй вынужден был бросить Северный Китай и императора на произвол судьбы.
Это было на руку хуннам.
Правитель Ючжоу Ван Сюнь учёл трагичное положение империи и решил объявить себя самостоятельным государем. Своих соратников, желавших сохранить верность родине, он казнил, а беспринципных прихлебателей повысил в чинах и почувствовал себя в безопасности. Ши Лэ, зная, самоуверенность китайского наместника, написал Ван Сюню жалостное письмо, прося у него убежища от опалы, разумеется, мнимой. Ван Сюнь послал для переговоров депутацию, один из членов которой предложил хуннскому полководцу предать Ван Сюня. Ши Лэ послал голову изменника в Ючжоу, чем окончательно убедил Ван Сюня в чистоте своих намерений. Когда договоренность была достигнута, Ши Лэ прибыл к Ван Сюню и приказал стражникам впустить его в город. Тот, видя, что хуннов мало, открыл ворота, и тогда хунны погнали сквозь них стадо скота якобы в подарок. Следом вошли воины и заняли город без боя. Ши Лэ ударил Ван Сюня по лицу, обозвал предателем и через несколько дней отрубил ему голову, а негодяи, на которых Ван Сюнь надеялся, сдались новому господину. Так был в 314 г. ликвидирован плацдарм династии Цзинь в Северо-Восточном Китае. Верные императорскому правительству войска держались только в Ляодуне, и то потому, что их с запада прикрывала воинственная держава Дуань.
(61/62)
Лю Яо, услышав про успехи Ши Лэ, вспомнил о своей неудаче под Чанъанью и добился разрешения повторить поход на китайскую столицу. Китайцы на этот раз мужественно вышли навстречу хуннам, и атака хуннской конницы захлебнулась. В рукопашной схватке пехотинец всегда сильнее всадника. Поэтому хунны, ворвавшиеся в ряды китайской пехоты, не смогли вырваться назад и почти все погибли. Китайцы перешли в наступление, преследовали хуннов до Бэйди и добили один из их отрядов, отстояв столицу.
Лю Яо поклялся отомстить. Весь последующий, 315 год он собирал войска, и на этот раз число их превысило все прежде подготовленные армии. На пополнение, несомненно, брали не хуннов, которых было мало, а только что завоёванных китайцев. И ведь те шли сражаться за своих поработителей против своих соплеменников! Впрочем, подавалась эта очевидная измена пристойно: считалось, что не хунны воюют с китайцами, а династия Лю-Хань с династией Цзинь. Но от перемены названия сущность не менялась.
Сыма Жуй на этот раз отправил большое войско под командованием своего сына на выручку столицы. Китайцы нанесли поражение одному из хуннских отрядов, составленному из северных китайцев, но не развили успех и отошли. Эта стычка не остановила хуннского наступления и не повлияла на ход кампании. Трудно определить, чему следует приписать такую, почти преступную, пассивность: бездарности ли полководца, слабой боеспособности южной армии или хитрому политическому расчёту, т.е. стремлению избавиться от законного императора, с тем чтобы занять его место, что Сыма Жуй осуществил.
Зимой 316 г. Лю Яо снова обложил Чанъань. Войска, пришедшие с юга на выручку к гарнизону, остановились в отдалении, не решаясь напасть на хуннов. Минь-ди снова укрылся в цитадели, оставив разрушенные предместья в добычу врагу. Он ждал помощи, но не дождался. В осаждённой крепости возник голод, защитники её дезертировали, и только тысяча горцев из Наньшаня мужественно обороняла стены. Один из китайских полководцев, командовавших вспомогательными войсками, пришедшими с юга, Со Чэнь, предложил Лю Яо перейти на сторону хуннов, обещая при этом обеспечить сдачу крепости. Лю Яо отрубил голову послу и послал ответ: «Цари должны
(62/63)
поступать по справедливости. Вот я уже 15 лет командую войсками и ни разу не одержал победу путём хитрости и измены. Защищайся, потому что если я тебя поймаю, ты заплатишь жизнью за предательство». [29] Решение было подсказано ходом событий: хунны не верили в искренность китайцев, переходивших на их сторону, а умножать число предателей в своих рядах не желали.
Впрочем, положение крепости было безнадёжным. Минь-ди сдался, чтобы спасти изголодавшихся и покинутых в беде сограждан. Лю Яо отправил пленника в Пинъян, где Лю Цун подверг его издевательствам. Например, он заставлял его во время пира разливать вино гостям. Когда же присутствовавшие при этом китайцы выражали огорчение по поводу судьбы царственного пленника — им отрубали головы.
Нескрываемое сочувствие императору тревожило хуннского вождя. Наследный принц Лю Цань советовал казнить пленника, но Лю Цун не решался на злодейство. Однако, когда два южнокитайских полководца совершили рейд в долину р. Фэнь, для того чтобы поймать живым наследника престола и, воспользовавшись чувствами отца, выменять на него своего государя, Лю Цун приказал казнить Минь-ди.
Победа хуннов была полной; это признали даже их враги — южные китайцы. Империя, которую возглавил в Нанкине Сыма Жуй, считается китайскими историками основанной заново, а династия в отличие от погибшей получила особое название — Восточная Цзинь. Эти терминологические тонкости имеют реальный смысл: признание того факта, что исконные китайские земли попали в руки иноземного врага не на какой-то момент, а всерьёз и надолго. Сыма Жуй принял титул Хуань-ди и отказался от мысли вернуть родной Север. Множество китайцев, и крестьян, и землевладельцев, бежали от хуннского ига и заселили малолюдные земли к югу от великой реки Янцзы. Только водный рубеж шириной до 5 км удержал хуннскую конницу в её порыве к победам. Казалось, что дни Китая как самостоятельной державы сочтены, ибо, для того чтобы Китай смог оказать сопротивление, ему нужно было время для реорганизации, вернее, сформирования новой армии... И это время у него оказалось.
(63/64)
Неизбежность. ^
Оглянемся на минувшие четырнадцать лет (303-317) и посмотрим, что произошло. А произошло очень много, даже для самой мятежной эпохи. Великий Китай перестал существовать. Потеряв родные земли, колыбель своей древней культуры, Китай стал заурядным царством, окружённым с юга и запада воинственными аборигенами, фактически не подчинявшимися нанкинскому правительству. Виноваты в этом были не столько малочисленные хунны, сколько сами китайцы, расправившиеся за время Троецарствия с лучшей частью своего населения и продолжавшие самоистребление до полной катастрофы. Но можно ли их за это винить? Как мы видели, жестокость внутренних войн была последствием раскола страны, подготовленного минувшим блеском империи Хань. И даже война князей фамилии Сыма была неизбежна, ибо каждый из них был вынужден защищаться от соперников, а соперничество было неотъемлемой частью их солдатской природы, где стремление к власти не обуздывается культурой и образованностью.
Хунны из крошечного, раздробленного племени, беспощадно угнетаемого и обижаемого, превратились в хозяев обширной страны, которую они перед этим залили кровью. Но как обвинить их за это? На жестокую войну их толкнула жажда справедливости, поруганной китайскими вельможами. Но проявившись, она превратилась в жажду мщения, и пострадали не столько угнетатели, сколько беззащитный народ. Особенно развернулись хуннские кулы, составившие наиболее боеспособные и свирепые части хуннской армии. Опьянённые победами, они выместили на китайском населении свои обиды и принесли ему столько горя, что установление мира между народами, населявшими Срединную равнину, стало не только невозможным, но и неприемлемым для обеих враждующих сторон. И это не было продуктом злой воли хуннских вождей или легкомыслия китайских сановников. Сама логика событий вела к тому, чтобы из вспышки освободительного восстания одного из хуннских племён разгорелся костёр войны нескольких больших народов. Чтобы понять трагичность коллизии, возникшей на берегах Хуанхэ, вспомним несколько тезисов из нашего этнологического «Введения».
(64/65)
Наследники кочевой державы Хунну — хунны и сяньбийцы и потомки создателей империи Хань принадлежали к разным суперэтническим целостностям. Одни воспитались в суровых сухих степях и предгорьях Центральной Азии, другие — в мягком влажном климате, среди бамбуковых зарослей и лессовых полей. Для одних друзьями были животные, для других — растения. Одних защищал от врага род, других — государство. Сообразно всему накопленному и передаваемому из поколения в поколение опыту кочевники и китайцы сложились в разные, не похожие друг на друга суперэтносы, с разными стереотипами поведения и разными системами отсчета повседневных идеологических понятий. Произнося такие слова, как верность, честность, дружба, благодарность и т.п., хунн вкладывал в них один смысл, а китаец — другой. В каждом отдельном случае нюансы трудноразличимы, но в больших количествах они бросаются в глаза и сообщают этническим целостностям те особенности, которые ныне называют этнопсихологией. [30] Насколько это было существенно для судеб этносов, мы увидим ниже, а здесь отметим, что пока хунны и китайцы жили раздельно, каждый своим бытом, войны между ними не были столь ожесточёнными, а компромиссы, наоборот, достигались часто и надолго.
Но для того чтобы объяснить грандиозную победу хуннов, необходимо учесть особенность этнологического характера. Не следует думать, что один китаец в IV в. был худшим воином, чем один хунн. Часто могло быть наоборот, но хуннская этническая система имела большее напряжение, нежели китайская, и потому хунны побеждали. Здесь наблюдается та же коллизия, которую отметил Ф. Энгельс, упоминая о египетском походе Н. Бонапарта, когда два мамлюка были сильнее трёх французских драгунов, но тысяча французов — сильнее тысячи пятисот мамлюков. [31] Итак, после детального изучения хода событий можно с уверенностью сказать, что не сумма случайностей, а историческая закономерность была причиной победы хуннов.
(65/66)
А так ли уж велика была сила победоносной хуннской империи Лю Хань? [32] Нет, этот колосс стоял на глиняных ногах. Не говоря уже о том, что бо́льшая часть населения состояла из китайцев, хунны и их кулы были разными этносами, несмотря на то что они говорили на одном языке. Хунны сохранили свою родовую структуру, которой никогда не было у их кулов. Хунны управлялись знатными, а кулы способными людьми. Хунны чтили древние традиции, а у кулов их не было и не могло быть, потому что их этнос возник из разноплеменных людей, связанных только общей исторической судьбой. Между этими двумя этносами не могло возникнуть полного взаимопонимания и доверия, и недаром умный Лю Цун опасался успехов своего лучшего полководца Ши Лэ, [33] одновременно прощая неудачи высокородного Лю Яо.
И наконец, новорождённая империя не могла обойтись без услуг образованных китайцев, и один из них, Цзинь Чжун, сделался министром империи Хань. Иными словами, представитель побеждённого народа стал правителем своих победителей. Последствия такой расстановки сил не замедлили отразиться на ходе истории.
[1] Н. Сordier, Histoire générale de la Chine et de ses relations avec les pays étrangers, t. I, Paris, 1920, стр. 302 (далее — Cordier...).
[3] J.A.M. Mailla, Histoire générale de la Chine, ou annales de cet empire traduites du Toung-Kien-Kang-Mou, père Joseph-Anne-Marie de Moriac de Mailla, Paris, 1777-1785.
[5] Mс. Govern, The early empires of Central Asia, London, 1939, стр. 315 (далее — Mc. Gоvern...).
[7] L. Wieger, Textes historiques, Hien-Hien, 1905-1907, t. II, стр. 1047 (далее — Wieger...).
[10] Лю Юань повел в поход 50 тыс. Очевидно, уже тогда хунны в его армии были в меньшинстве.
[11] Хуханье — шаньюй, в 52 г. до н.э., подчинившись Китаю, выторговал для хуннов довольно выгодные условия (Л.Н. Гумилёв, Хунну, стр. 163-164). Отсюда можно заключить, что Лю Сюань хотел добиться для хуннов автономии и изоляции от китайского произвола. Он предлагал установить союз с сяньбийцами, которых считал братьями «по нравам и расе» (Wieger). Лю Юань этой части программы не принял, потому что предпочёл добиваться создания императорской династии по китайскому образцу. Пожалуй, программа Лю Сюаня больше отвечала чаяниям и потребностям хуннского народа и давала реальные перспективы продолжительного существования в качестве изолированной державы на рубеже Китая и Великой степи, но Лю Юань был излишне честолюбив, а его единомышленники — мстительны и алчны, да и поле для грабежа им было открыто. Поэтому история хуннов пошла по необратимому пути, который мы и проследим дальше.
[12] Mc. Govern, стр. 318.
[14] Mc. Gоvern, стр. 319.
[16] Mailla, t. IV, стр. 253; Wieger, стр. 1049.
[17] Mailla, t. IV, стр. 258.
[18] Wieger, стр. 1053-1054.
[19] Mailla, t. IV, стр. 265.
[20] Wieger, стр. 1056.
[22] W.В. Henning, The Date of the Sogdian ancient Letters, — Reprinted from the BSOAS, 1948, XII (3 and 4), стр. 605-607.
[23] Ibid., стр. 608-613.
[25] Там же, стр. 170. Цифра 200 тыс. безусловно завышена; здесь, как во многих других случаях, учтён коэффициент боеспособности.
[26] Предгорья Наньшаня до Дуньхуана (см.: Л.Н. Гумилёв, Хунну, стр. 69-70).
[27] Mailla, t. IV, стр. 276.
[29] Wieger, стр. 1065.
[30] И.С. Кон, К проблеме национального характера, — в кн.: История и психология (Сборник статей), М, 1971, стр. 122-158.
[31] К. Mapкс и Ф. Энгельс, Сочинения, изд. 2, т. 20, стр. 131; т. 14, стр. 319.
[32] Китайские историки воспринимают историю не как единый процес, а как ряд дискретных процессов, где единица определяется династическим названием с детерминативами: Цянь — Старшая, или Ранняя, и Хоу — Младшая, или Поздняя, Бэй — Северная, Нань — Южная, Дун — Восточная, Си — Западная — или родовыми наименованиями: Лю Хань, Тоба Вэй и т.д. Таким образом, пестрота событий введена в строгую систему, отвечающую историографическим представлениям весьма высокого уровня. Подробнее см.: Л.Н. Гумилёв, Китайская хронографическая терминология в трудах Н.Я. Бичурина на фоне всемирной истории, — в кн. Н.Я. Бичурин (Иакинф), Собрание сведений по исторической географии Восточной и Срединной Азии, Чебоксары, 1960, стр. 643-673; Л.Н. Гумилёв, Этнос и категория времени, — Доклады ВГО, вып. 15, Л., 1970, стр. 143-157.
[33] Маіlla, t. IV, стр. 286.
|