Л.Н. Гумилёв
Хунны в Китае.
Три века войны Китая со степными народами. III-VI вв.
// М.: ГРВЛ. 1974. 260 с.
Отв.ред. Л.П. Делюсин.
[ 2 ] Тление.
Проблема этнического контакта. ^
Когда астрономы наблюдают близкое прохождение большой планеты и малого метеора, то их не удивляет, что последний, подчиняясь силе тяжести, либо падает на планету, либо становится её спутником. И ни планета, ни метеор, ни законы тяготения не виноваты, потому что в природе нет места понятию вины. Но когда соприкасаются разные по быту и культуре этнические и суперэтнические целостности, разве может быть иначе? Воля и настроенность отдельных людей растворяются в статистических закономерностях этногенеза, отличающихся от законов природы только меньшей изученностью. Столкновение кочевников с земледельцами всегда создаёт острые коллизии, в которых ни те, ни другие не виноваты. Именно такая ситуация существовала в Северном Китае III-V вв. Виноватых не было, а несчастных было слишком много. Но могли ли хунны и табгачи, теснимые засухой, пожиравшей их родные степи, не ютиться по окраинам растущей пустыни , там, где ещё была вода и трава? И могли ли тангуты, потомки жунов и ди, не отстаивать родные горы от наплыва китайцев? А китайцы!.. да каково им было видеть, как в их страну вползают «варвары» и норовят пасти свой скот на полях, годных для земледелия? Китайцы были уверены в своей правоте и силе; ведь их было около 16 млн., [1] объединённых одной властью и одной целью — не допустить дикарей в Поднебесную. А против них стояло около 400 тыс. разрозненных кочевников: хуннов, сяньбийцев и ухуаней. [2] А пол-
(25/26)
миллиона тибетоязычных горцев, локализованных на западной границе Китая, были равно враждебны и чужды и китайцам и кочевникам. Но и внутри этих трёх больших групп не было единения. Китайцев раздирали классовые противоречия: богатые землевладельцы давили на крестьян, профессиональные солдаты грабили опальных помещиков, но от этого сами не богатели; вельможи гибли во время дворцовых интриг. Горцы делились на племена: ди, кяны и цзун, взаимно враждебные друг другу. Хунны имели в качестве союзников кулов (цзелу), чуждых им по быту и психическому складу. Сяньбийцы, муюны и табгачи, родственные по происхождению и языку, соперничали друг с другом и не допускали даже мысли об объединении. Историческая судьба этой эпохи выступила в образе Великой Обиды и сделала неизбежной войну, в которой никто не был ни прав, ни виноват. Ибо в то время помириться с противником можно было только одним способом — дать себя убить.
Вначале кочевники, оседавшие на границе Китая, хотели только мира. Но вельможи и помещики хватали их и продавали в рабство в далекий Шаньдун, для издевательства сковывая попарно хунна и кула. Ожесточение сердец росло, и сами современники отмечали это. Сановник Цзян Тун в трактате «О переселении жунов» писал, что племена, переселившиеся в Китай, «пропитаны духом ненависти до мозга костей». [3] И это было одной из причин, погубивших древний Китай и его блестящую культуру. Однако ни китайцы, ни хунны, ни табгачи не могли не быть самими собой. Следовательно, изучая эту эпоху, мы сталкиваемся с проблемой этнического контакта, который не всегда ведёт к благоденствию и прогрессу. Но он был, на беду, неизбежен, ибо в степи в III в. произошли грандиозные перемены.
Восточные хунны. ^
В предыдущей книге мы довели историю Великой степи до начала III в., когда закончился поединок между соперничавшими степными народами: хуннами и сяньбийцами. [4] Сяньбийцы победили, но уже к 235 г. их дер-
(26/27)
жава развалилась на части. Хунны были побеждены и образовали четыре ветви, каждая из которых имела свою судьбу. Одна из них, наиболее неукротимая, отошла через степи современного Казахстана в междуречье Урала и Волги в поисках новой родины. [5] Вторая — «малосильные хунны» — осела в Тарбагатае и овладела Семиречьем, после чего не раз удивила Азию своими подвигами. [6] Третья, наиболее инертная, осталась на родине и смешалась с победителями, вследствие чего в сяньбийском языке оказалось огромное количество тюркских слов. Наконец, четвёртая ветвь осела по обе стороны Великой стены, в Шаньси, Ордосе и Алашане. Именно эта ветвь хуннов взяла на себя инициативу восстановления былой хуннской славы, несмотря на то что её положение было наиболее тяжёлым. От родной степи они были отрезаны сяньбийцами и находились в руках китайского правительства, отнюдь к ним не расположенного. Лишь падение династии Хань дало хуннам шанс на освобождение, да и то не сразу.
Во время кровавых десятилетий Троецарствия хунны ничем себя не проявили. В волнениях, обуревавших китайский народ, они участвовали так, как будто это были их волнения. Сначала массы хуннов примкнули к «жёлтому» движению, потом, когда оно пошло на спад, явились к Цао Цао с изъявлением покорности и снабдили его степными конями для ремонта кавалерии (203). [7] Это спасло их от истребления. Правительство Цао-Вэй разделило хуннские кочевья на 5 отделов, поставив во главе каждого потомка хуннских князей. Однако эти князья были подчинены специально назначенным чиновникам-наблюдателям. Общее количество хуннов в то время исчислялось в 30 тыс. семейств, т.е. около 150 тыс. человек; но расселены они были на очень большой территории и жили среди китайцев, не смешиваясь с ними. В 265 г. прикочевали хунны, «ранее убежавшие в степь— всего 20 тыс. семейств и просили принять их в подданство. Их поселили в Хэси». В конце III в. зафиксировано только два возмущения: в северной ставке хун-
(27/28)
нов в 271 г. «взбунтовался шаньюй Мэн». [8] Он был убит подосланным убийцей. В 291 г. восстал хуннский Хаосань, но был схвачен своими же старейшинами, и восстание погасло. Хунны жили в покое и накапливали силу. Это было затишье перед бурей.
Другим большим племенем были цзелу, обитавшие на берегах р. Хэйшуй. Это племя образовалось из хуннских «рабов», освободившихся при распаде хуннского общества (25-85 гг.). Основными занятиями их были скотоводство и охота. «Они не тождественны племенам запада, которые принадлежали к Вэйби (сяньби). Они не одной расы: среди них имеются танху, и динлин и кяны (тибетцы), которые живут вместе с ними. И это потому, что первоначально они были рабами хунну». [9]
Слово «цзелу» произносилось в древности «qul», что на современных тюркских языках означает «раб». Однако ещё в VI-VIII вв. это слово имело совсем другое значение: иноплеменник, или подчиняющийся чужому государю. [10] Собственно говоря, описание «Вэй люе» соответствует именно древнему значению, без оттенка личной неволи. Хунны во времена своего могущества принимали к себе эмигрантов из Ханьской империи, в том числе и китайцев. [11] Эти пришельцы жили среди хуннов, но не становились членами родов, что было, с точки зрения хуннов, необходимо, чтобы быть полноправным членом их общества. Общность социального положения и исторической судьбы спаяла разноплеменных эмигрантов в монолитный коллектив не менее прочно, чем это бывает при единстве происхождения. Кулы объяснялись друг с другом по-хуннски и по этнолингвистическому признаку должны были быть причислены к хуннам. Однако ни хунны не считали их своими, ни кулы не претендовали на то, чтобы войти, хотя бы путём браков, в хуннские роды. Им и без того жилось неплохо, наверное, даже свободнее, чем
(28/29)
природным хуннам. В политическом отношении кулы были вполне лояльны хуннским шаньюям (титул вождей), потому что отнюдь не стремились попасть обратно в Китай. Совместные походы и соседство роднили их с хуннами, а дети беглецов, переженившись между собою, составили целостность, которую китайцы III в. приравняли к этнической. Думается, что они были правы. Каждый этнос есть целостность, исторически сложившаяся из различных субстратов. Каким бы монолитом ни представлялся нам тот или иной изолированный народ, когда-то и он был в стадии становления, т.е. в стадии спайки различных, до него существовавших народов. Какие же основания отказывать в названии этноса хуннским кулам, если они кристаллизовались в нечто целое. [12] А что касается названия, то нарицательные имена как этнонимы известны и в Европе: франки — свободные, свевы — бродяги, маркоманны — пограничники, алеманны — сброд и т.п. Другое дело, что продолжительность существования этноса хуннских кулов была мала, но зато роль их в событиях IV в. оказалась большой.
Иными словами, здесь мы наблюдаем интереснейший вариант этногенеза от начала до конца, который следует плодотворно анализировать, что мы и сделаем, после того как будут изложены все его перипетии.
У подножия Тибета. ^
На западной окраине Китая, в современных провинциях Шэньси и Ганьсу, жили бок о бок два разных народа: монголоидные пастухи кяны, народ тибетской группы, и земледельцы ди. [13] Это были два разных народа, [14] в древности говорившие на разных языках тибето-бирманской группы. Они распадались на несколько племён, из которых наибольшее значение для истории имели тан-
(29/30)
чаны, дансяны, ди-бома в Сычуани и байлан. Впоследствии эти племена жундиского происхождения, слившись, образовали средневековых тангутов. [15] Несмотря на продолжительное общение с китайцами, они сохранили еще в III в. своих князей и свой быт. Хотя большинство их знало китайский язык, но у себя дома они пользовались языком ди. Наряды и обряды их были похожи и на китайские, и на тибетские. Китайцы иногда фигурально называли их «динлинами», но это не этноним, а метафора, подчёркивающая европеоидность как отличительную черту. Настоящие динлины были другим народом и жили не в Китае, а в Сибири.
Коротко поясним читателю изложенное выше: в древности в Восточной Азии существовали две европеоидные расы 2-го порядка: динлины и ди. Долихокранные динлины издавна жили в Южной Сибири и принадлежали к «кроманьонскому», типу в широком смысле слова. [16] Китайцы в древности называли Саянские горы — Динлин, подчеркивая этим локализацию странного для них народа. [17]
Ди и родственные им жуны обитали на территории современного Китая от оазиса Хами до Хингана и в Сычуани. [18] Они были также европеоиды, но брахикранные, близкие к памироферганской расе. Потомки ди, смешавшиеся с монголоидными тибетцами, встречаются среди амдосских кочевников, ныне неправильно называемых тангутами. [19]
Необходимо отметить, что этноним «тангут» — это средневековое монгольское название минягов, одного из племён ди. Теперь оно благодаря ошибочным и легкомысленным отождествлениям XIX в. перенесено на кочевых тибетцев Амдо и Кама, т.е. на совсем другой народ. [20]
(30/31)
Однако этноним «тангут» употребляется правильно в цитируемой нами научной литературе, и потому мы вынуждены его сохранить и использовать.
Сяньби. ^
Воинственные роды сяньби, захватив Халху, рассеялись в ней и в III в. потеряли те зачатки государственности, которые у них были во II в. У себя на родине, в южноманьчжурской степи, они сохранили жизнеспособность, но, подобно южным хуннам, подверглись влиянию китайской культуры. Это влияние сказалось на сяньби даже больше, чем на хуннах, так как последние имели развитую традицию кочевой культуры, а сяньби — примитивную. Богатства Китая сильно тянули к себе кочевников, и в III в. сяньбийский владетельный князь Мохоба перекочевал во Внутренний Китай и поселился около Пекина. В подражание китайским вельможам он нарёк свой род фамилией Муюн, и под этим названием его государство вошло в историю. В 281 г. Муюн Шегуй получил от императора титул великого шаньюя, но вскоре отношения испортились, и сяньби начали набеги на Китай. Однако главным противником Шегуя был не громадный бессильный Китай, а маленькое крепкое княжество Юйвэнь, союзное с империей Цзинь. Наследник Шегуя, Муюн Хой, с 285 по 289 г. вел активную войну против Китая и заключил мир, лишь получив признание себя главой всех сяньби. Из-за этого он поссорился со своим северным соседом — державой Юйвэнь, но заключил союз с державой Дуань, скреплённый браком (см. ниже).
В 302 г. юйвэньский шаньюй Мохой осадил Муюна Хой в Ги-чен (в Маньчжурии), но был разбит. [21] В 307 г. Муюн Хой объявил себя великим шаньюем сяньби; хотя этот титул отражал лишь его претензии, а не реальное положение, но можно считать 307 год датой основания южносяньбийской державы. Три года спустя 700 сянь-
(31/32)
бийских семей откочевали на запад и добрались до плоскогорья Цайдам, где на берегах оз. Кукунор основали царство Тогон, или Туюйхунь. Название народа восходит к имени его первого вождя, брата Муюна — Хоя.
Описание быта и нравов населения Тогона может быть распространено и на южноманьчжурские племена сяньбийцев, тем более что близость их подчёркивает сам автор источника. [22]
Южные сяньби были убеждёнными кочевниками, причём даже получаемые товары, продукты, сведения в китайской словесности и наличие городов не могли помешать им жить в юртах и палатках. Самым тяжёлым преступлением считалось конокрадство; за это полагалась смертная казнь. Осуждённому обёртывали голову куском холста и побивали камнями. За прочие преступления налагали денежную пеню или били палками. Административные единицы были не родовые, а военно-территориальные, во главе единиц стояли сотники, тысячники, предводители. Не было постоянных налогов, но в случае необходимости в средствах по развёрстке собирали с зажиточных семейств нужные суммы.
Одежда их состояла из дохи, длинной сбористой юбки и войлочной шляпы. Женщины заплетали волосы в косы и украшали их жемчугом и золотыми поделками. Тогонцы очень ценили оружие. На вооружении у них состояли лук, палаш, щит и панцирь. Копьё не упомянуто, это показывает, что тактика ударного боя ещё не вошла в употребление.
Брачные обычаи не отличались от хуннских, очевидно, они общи для всех азиатских кочевников. В состав тогонцев кроме муюнов вошло племя «белые» сяньби.
Говоря о сяньбийцах, необходимо заметить, что к их этническим подразделениям совершенно неприменима принятая в этнографии номенклатура: род, племя, народ, а отсюда и такие социально-политические определения, как, например, племенной союз, государство и т.п. Роды и племена у них были, но либо они возникали и распадались с невероятной быстротой, либо впитывали в себя осколки распавшихся племён, или даже принимали к се-
(32/33)
бе отдельных людей, и тем самым меняли свое этническое лицо. Язык отличал их от хуннов; язык и культура — от китайцев; язык и обычаи — от тибетцев; и всё время возникали то хунно-сяньбийские, то тибето-сяньбийские, то более или менее окитаенные сяньбийские образования. При этом сяньбийские этносы (только так их и можно назвать) делились, как мы видели на примере Тогона, и начисто забывали о своём родстве. Вместе с тем инкорпорация иноплеменников была не повсеместна. Иногда их почему-то не принимали в свою среду, а предпочитали перебить или продать в Китай, где цены на невольников были высокими. И при этакой этнической текучести среди сяньбийцев наблюдается жертвенный патриотизм, принимающий совершенно странные для нас формы. Например, опальные принцы дома Муюн, принужденные эмигрировать, предавали приютивших их соседей ради своего царя, который их после победы казнил. Видимо, у сяньбийцев были какие-то принципы поведения, хорошо им известные и строго соблюдаемые, но для нас непонятные.
Равным образом к сяньбийским владениям неприменимо ни одно из европейских определений. Это не государства, потому что сяньбийцы находились на стадии военной демократии первобытнообщинной формации и классов у них ещё не было. Но это и не родо-племенные союзы, так как существовал институт сильной и наследственной власти, опиравшейся на народ-войско, по отношению к которому все покорённые инородцы, как кочевые, так и осёдлые, являлись податным сословием.
Эта оригинальная система общественного устройства базировалась на кочевом быте и взаимопомощи. Сяньбиец не мог обеднеть. Если он терял свой скот из-за падежа или угона врагами, соседи давали ему по овце, и через два-три года он восстанавливал своё хозяйство. Помимо этого, он сам шёл в набег и либо возвращался богатым, либо не возвращался вовсе. Сяньбийцу нужно было не богатство, остававшееся в руках его жены или матери, а вес и положение в той системе, в которой он находился. Смысл его жизни составляли почести и власть, ради которых он не щадил ни чужой, ни своей жизни.
При всем этом сяньбийцы были очень способным и переимчивым народом. Они легко усваивали и китайскую грамоту, и хуннские аристократические традиции, и тун-
(33/34)
гусские моды вроде ношения кос, и способы изготовления яда для стрел, известные только приамурским охотникам — предкам нивхов. В сяньбийских ордах [23] всегда наблюдалось смешение собственных обычаев с какими-нибудь чужими, что даёт основание называть их «химерными этносами». Но во всех них было что-то, что давало древнекитайским историкам право объединять их в одну группу. Это не языковая общность, потому что, хотя сяньбийцы пользовались монгольским языком, но диалекты его сильно разнились и заимствования из тюркского и китайского языков это различие усугубляли. Большую роль в этногенезе играла историческая судьба, но и это не исчерпывает проблемы. Видимо, к этому вопросу придётся вернуться в конце книги, когда хунно-сяньбийская история прояснится. А пока рассмотрим остальные сяньбийские этносы.
Юйвэнь. ^
Воинственное племя татабов, ранее подчинявшихся державе Хунну, в III в. н.э. заняло горную область к востоку от верхнего течения Ляохэ до Сунгари. Там они жили обособленно, управляясь хуннскими старейшинами. Старейшины их были выборные, но из определённого «шаньюева» рода Юйвэнь. «Язык их весьма отличался от сяньбийского», [24] и они всё время враждовали с муюнами. В 302 г. глава их принял титул шаньюй. Китайское правительство признало Юйвэнь и имело с ним родственную связь — дочь императора Пин Вэньди [25] была выдана замуж за юйвэньского вождя. Очевидно, Китай хотел создать из Юйвэни противовес против напиравших с севера сяньбийцев. Из всех южных сяньбийцев Юйвэнь была китаизирована меньше всех. Это видно из того, что они не заимствовали китайского обычая носить волосы, а проникновение чужой культуры немыслимо без стремления к подражанию. Юйвэнь была хунно-сяньбийской химерой.
(34/35)
Дуань. ^
На берегах Ляодунского залива возникло государство (го) Дуань. Основатель его, Жилугюань, был невольником, но человеком необыкновенной силы воли и выдержки. В голодное время он был послан своим хозяином, знатным вельможей, в Ляоси, чтобы изыскать средства для прокорма людей. Жилугюань собрал «беглых и изменников» и «сделался сильным». [26] Жилугюаню наследовали его брат, племянник — Умучэнь, который получил от династии Цзинь титул гун — князь и печать шаньюя. Собранное из разных родов, а то и вовсе из безродных бродяг, население Дуани состояло из 30 тыс. семейств. Это было княжество небольшое, крепкое. Культура преобладала сяньбийская. Сначала Дуань была союзником Цзинь и враждовала с хуннами и сяньби, но потом заключила союз с Муюном Хоем. Дуань была сяньбийско-китайской химерой.
Корея. ^
Древнейшее известное истории северокорейское царство Чаосянь (кит.), или Цзосион (кор.), было завоевано ханьским императором У-ди в 107 г. до н.э. Китай удерживал территорию Южной Маньчжурии и Северной Кореи до 169 г. н.э., когда племя когурё отвоевало земли древнего Цзосиона, т.е. Ляодун и Корею к северу от реки Тадонган до реки Туманьтан. [27] Это была конфедерация пяти племён, управлявшаяся старейшинами, под общим предводительством одного из племён, однако организация этого племенного союза была уже столь совершенна, что для ведения дел, например для приёма послов, были установлены особые чиновные должности. Существовало и рабство, причём рабами становились родственники казнённых преступников. Суд вершил совет высших чиновников.
Источник специально отмечает военное искусство и телесную силу когурёзцев. Оружие их также не уступало
(35/36)
китайскому или хуннскому: на вооружении состояли луки, мечи, колья, броня и шлем. Малорослые лошади были приспособлены к горной езде.
Одежда была особенно богата — шёлк, затканный золотом и серебром. Высоко стояла каменная архитектура, а могилы, заложенные камнями, обсаживались хвойными деревьями. [28]
Итак, по облику культуры, дошедшему до нас в чрезвычайно кратком изложении, Когурё стояло выше сяньби, уступая одному лишь Китаю.
Ослабление Китая в эпоху Троецарствия создало условия для роста политического могущества Когурё. Воспользовавшись ослаблением Китая, когурёзский царь перенёс свою столицу в город Ваньду, на правом берегу Ялу, и начал живо интересоваться положением в Китае. Сперва когурёзцы завязали сношения с царством У, надеясь стеснить царство Вэй, но когда прибыл вэйский посол, то они решили не ссориться с сильным соседом и обезглавили посла из У. При подавлении восстания ляодунского губернатора Гунсунь Юаня в 238 г. когурёзцы оказали помощь вэйским войскам. Несколько позже мир был нарушен когурёзцами, которые произвели набег на Ляодун. В ответ на это сильная китайская армия вторглась в когурёзские земли и после короткой осады в 242 г. взяла Ваньду. [29] Но китайцы не закрепились на когурёзской территории, и положение осталось без изменений по 265 г., когда в Западной Маньчжурии началось усиление племён южных сяньби, объединённых династий Муюнов.
Лишённые возможности расширять свои владения на запад, когурёзцы устремились на юг, в глубь Корейского полуострова, где группы родов к началу IV в. образовали два государства — Пакчже и Силла (кит. — Боцзи и Синьло). Оба этих государства включали в себя немалое число эмигрантов из Китая, и влияние китайской культуры сказалось на них более, чем на Когурё. Западное царство, Пакчже, было более культурным благодаря знакомству с китайской литературой и философией. В IV в. туда проник буддизм. Пакчже обладало флотом, что дало ему возможность на время ов-
(36/37)
ладеть областью Ляоси [30] и даже Тайванем. [31] Силла уже в I в. н.э. сносилась с Японией. [32]
Соседство с Когурё было серьёзным испытанием для Пакчже. Две длительные войны в середине V в. и в начале VI в. пришлось вынести этому государству, чтобы отстоять свою самостоятельность. Это объясняет также, почему роль Когурё в общеазиатской политической истории так мала. Все силы уходили на борьбу с Пакчже, и у сяньбийцев оказались развязанными руки. Но тем не менее Когурё сумело отстоять от сяньбийцев свои границы и даже пережить своих соперников.
Фуюй. ^
Менее счастливой была судьба северного соседа Когурё, единоплеменного ему Фуюй, расположенного между хребтом Чаньбошань и средним течением Сунгари. Дата его основания не установлена, но в I в. н.э. Фуюй занимало почти всю Восточную Маньчжурию, от Кайюаня — на юге до Цицикара — на севере. Фуюйские земли были покрыты нивами и пастбищами. Защитой поселений служил частокол. Китайские летописцы отмечают в Фуюйе дворцы и тюрьмы, что указывает на наличие классового расслоения. Законы Фуюй были строги и включали жестокий обычай коллективной ответственности за преступления: семью казнённого продавали в рабство. Религия их была почитанием Неба, соединённым с верой в загробное существование, с чем были связаны человеческие жертвоприношения при похоронах вождей, которых надо было «сопровождать» в потусторонний мир. Наряду с такими примитивными представлениями в Фуюйе уживалась своеобразная культура общественной жизни и устоявшегося быта, специально отмеченная китайскими авторами. [33] Внешнеполитическое положение Фуюй было чрезвычайно сложным. До тех пор пока было слабо Когурё и разрознены сяньбийские племена, Фуюй имело возможность вести независимую политику. Во II в. фуюйцы несколько раз вторгались в Ляодун с целью гра-
(37/38)
бежа, но поражение, понесённое ими от объединителя сяньбийских племён — полководца Таншихая, ослабило их нажим на Китай. В начале III в. они просят принять их в подданство, так как им угрожают на востоке когурёзцы, а на западе — сяньби. [34] Но Китай, раздираемый внутренней войной, уже никому не мог помочь.
Однако союз всё же был заключен, и во время похода китайских войск на Когурё в 246 г. фуюйцы доставляли китайцам провиант. Но дальнейшее ослабление Китая развязало руки южным сяньби. В 285 г. Муюн Хой взял столицу Фуюй. Фуюйский царь кончил самоубийством, а его сын бежал на восток, в Воцзюй. [35]
То был ещё не конец. Поддержанный Китаем царевич вернулся и попытался восстановить своё царство, но новый набег сяньби опрокинул его эфемерный престол. На этот раз сяньбийцы постарались переловить всё население Фуюй и продали пленных в рабство в Китай. Император, узнав о такой покупке, распорядился освободить своих союзников, которые, конечно, остались в Китае. После этого удара Фуюй не поднялось и уцелевшие фуюйцы влились в единоплеменное им Когурё. Та же судьба постигла восточные племена этой этнической группы — воцзюй и вэй. Воцзюй располагалось на берегах Уссури и в Приморье. Во время покорения Чаосяни в 108 г. до н.э. южная группа их подчинилась Китаю, а при ослаблении его после Троецарствия вошла в состав Когурё. Судьба северной ветви этого племени неизвестна. Нельзя ли предположить, что амурские нивхи (гиляки) — потомки воцзюйцев?
Приамурье. ^
В северной части Маньчжурии жили две группы племён: древнетунгусская и древнемонгольская. Первая называлась в китайских документах Илоу [36] и занимала нижнее течение Сунгари, Приамурье и северную часть Уссурийского края. Это были охотники и рыболовы, [37]
(38/39)
ещё не имевшие никакой государственной организации. [38] В событиях III-V вв. н.э. они не принимали никакого участия. Материальная культура этих народов изучена и описана А.П. Окладниковым. [39] Позднее, в V в., этот народ в китайских документах называется Уги и Мохэ, [40] потомки их — чжурчжэни XII в. и маньчжуры XVII в.
Западную часть Северной Маньчжурии, т.е. бассейн р. Нонни, населял многочисленный народ — кидани. Это была северная группа древних дун-ху, близкая по языку к населению Юйвэни. [41] С китайцами они сталкивались на своей южной границе — р. Шара-Мурень (кит. — Ляохэ).
К северу от киданей жили племена шивэй. Загадочное китайское название ныне расшифровано и понято — это отуз-татары; потомки их были соперниками Чингисхана. [42]
На запад от киданей и шивэйцев, т.е. в Восточной Монголии, по берегам Онона и Керулена, жили дидэ-угань, а к северу от них, очевидно уже в таёжной полосе Сибири, обитало племя улохэу, этническая принадлежность которого не ясна. [43]
Все вышеописанные племена были ещё в столь при-
(39/40)
митивном состоянии, что не могли принять активного участия в международной политике Дальнего Востока. В ней начиная с III в. взяли на себя руководящую роль южные сяньби — муюны и северные — табгачи.
Сибирь. ^
Таёжная зона, ограничивающая Великую степь с севера, и в те древние времена рассматривалась как окраина сначала хуннской, а потом сяньбийской державы. Сведений о Сибири III-V вв. в китайской географической литературе почти нет, и потому приходится восстанавливать её историю по данным археологии, что даёт весьма приблизительные и отнюдь не исчерпывающие тему результаты.
Археологические раскопки в Забайкалье установили наличие хуннской культуры: .могильник в Ильмовой пади, [44] Дэрестуйский могильник [45] и Нижне-Иволгинское городище. [46] Комплекс находок показывает, что забайкальцы имели много отличий от основной массы хуннов, живших южнее. Прежде всего обращает на себя внимание керамика: глиняные сосуды крайне неудобны для перевозки, они тяжелы и хрупки. Поэтому кочевники обычно употребляют металлическую, деревянную и кожаную (бурдюки) посуду. Здесь же керамика разнообразна, — это свидетельствует об осёдлом образе жизни.
Сохранившиеся кости животных указывают на преобладание в стаде рогатого скота: быков, овец, коз. Костей лошади нет, но наличие удил доказывает, что она у забайкальских племён была. Скорее всего, лошадь была слишком ценна, для того чтобы погребать её в могиле. Основными занятиями забайкальцев были осёдлое скотоводство (бык, лошадь, баран), охота (косуля, заяц, птица), земледелие (просо) и рыболовство. Этот комп-
(40/41)
леке занятии роднит пришлых хуннов с местным населением. Похоже на то, что Сибирь в хуннское время была местом ссылки для неблагонадёжных, к которым относились пленные и перебежчики.
Преобладание хуннской культуры среди забайкальцев I-II вв. несомненно. Также неоспоримо, что эти племена входили в состав империи Хунну. Но были ли они хуннами по происхождению? Видимо, нет. Надо полагать, что это были аборигены Забайкалья, к которым примешивались завоеватели — хунны, ссыльные китайцы и сяньбийское племя табгачей, более известное в истории в китайской транскрипции — «тоба», [47] откочевавшее в Забайкалье с юга в I в. до н.э. [48]
Табгачи отличались от прочих сяньби обычаем заплетать косу. Это обычай не монгольский, а тунгусский, но китайский историк уверенно называет табгачей сяньбийцами. Табгачи говорили на древнемонгольском языке, [49] но находились под культурным влиянием своих соседей — тунгусов. Они имели государственность, несколько более развитую, чем южные сяньби: они управлялись ханами. Это табгачское слово впервые встречается в III в. н.э. Табгачское ханство было тунгусо-сяньбийской химерой.
Во время великой засухи III в. [50] часть табгачей пере-
(41/42)
секла Гоби и поселилась в степи восточнее Ордоса, где ещё сохранились непересохшие источники. Их попытки завязать дипломатические отношения с Китаем кончились плачевно. Китайские дипломаты путем интриг вызвали убийство царевича, смерть хана от горя и распадение державы на три самостоятельных владения (295 г.). Один из трёх владетелей, хан Ито, попытался оторваться от границ Китая. Есть сведение, что он покорил в Западной Сибири более тридцати владений, расположенных между Селенгой и Обью. [51] Но чем кончилась его авантюра — источник умалчивает. Во всяком случае, табгачского ханства в Западной Сибири не возникло.
Гораздо более перспективным для табгачей оказалось стремление продвинуться на юг, несмотря на то что империя Цзинь была сильнее не только любого из кочевых племён, но и всех их, вместе взятых. Однако события потекли по такому руслу, наличие которого не мог предвидеть никто.
[4] Л.Н. Гумилёв, Хунну, стр. 240-241.
[5] Л.Н. Гумилёв, Некоторые вопросы истории хуннов, — ВДИ, 1961, №4.
[7] Ло Гуань-чжун, Троецарствие, т. I, стр. 419.
[8] А.Н. Бернштам, Очерки истории гуннов, Л., 1950, стр. 220. Так как шаньюев у хуннов в это время не было, видимо, Мэн провозгласил себя шаньюем. Сведения взяты из «Цзинь шу», гл. 97; Ср. P. Boodberg, Two Notes on the History of the Chinese frontier, — Harvard Journal of Asiatic Studies, 1936, vol. I, стр. 293 (далее — P. Boodberg, Two Notes...).
[9] E. Сhavannes, Les pays d’Occident d’après Wei-lio, T’oung Pao, ser. 2, vol. 7, 1905, стр. 522-526.
[10] Л.Н. Гумилёв, Древние тюрки, стр. 54-55.
[11] Л.Н. Гумилёв, Хунну, стр. 55.
[12] Л.Н. Гумилёв, О термине «этнос», — Доклады ВГО, вып. 3, Л., 1967.
[13] Г.Е. Гpумм-Гржимайло, Материалы по этнологии Амдо и области Куку-нора, СПб., 1903, стр. 3 (далее — Материалы по этнологии...); Л.Н. Гумилёв, Величие и падение древнего Тибета, — Страны и народы Востока, VIII, М., 1969, стр. 153-155.
[14] Terrien de Lacouperie, Les langues de la Chine avant les chinois, — Le Museon, 1888, VII, стр. 28-29.
[15] Г.Е. Гpумм-Гpжимайло, Материалы по этнологии..., стр. 41 и 43.
[16] Г.Ф. Дебец, Палеоантропология СССР, М., 1948, стр. 65.
[17] См. работы Л.Н. Гумилёва: Григорий Ефимович Грумм-Гржимайло как историк Центральной Азии, — Материалы по этнографии ВГО, Л., 1961, №I; Динлинская проблема, — Известия ВГО, 1959, №1.
[18] О. Lattimore, Inner Asian frontier of China, N.Y., 1940, стр. 340-349.
[19] Эту ошибку выяснил и исправил Г.Е. Грумм-Гржимайло. См.: Материалы по этнологии...
[21] Н.Я. Бичуpин, Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, М.-Л., 1950, т. I, стр. 160, 209. (далее — Собрание сведений...). Жибер считает, что нападающей стороной был сам Муюн Хой, — L. Gibert, Dictionnaire historique et géographique de la Mandchourie, Hong Kong, 1934, стр. 629 (далее — L. Gibert).
[22] Н.Я. Бичуpин, История Тибета и Хухунора, СПб., 1833, т. I, стр. 97 (далее — История Тибета...); В. Успенский, Страна Кукэ-нор или Цин-хай, СПб., 1880, стр. 57-58.
[23] Орда — букв. ставка. О значении этого слова как социального термина см.: Л.Н. Гумилёв, Древние тюрки, стр. 56-63.
[25] Цао Пэй из династии Вэй (220-226).
[27] Описание Кореи, СПб., 1900, ч. I, стр. 5. В китайских источниках Когурё называется Гаогюйли (см.: Н.Я. Бичурин, Собрание сведений, т. II, стр. 24, 37) и Гаоли (там же, стр. 50, 81).
[29] L. Gibert..., стр. 404.
[32] Описание Кореи, стр. 7.
[33] L. Gibert..., стр. 179.
[34] Там же, стр. 178.
[35] L. Gibert..., стр. 957.
[37] Описание Маньчжурии, под ред. Д. Позднеева, СПб., 1897, т. I, стр. 7.
[39] См.: А.П. Окладников, Очерки по истории Приморья, Владивосток, 1959.
[40] Н.Я. Бичурин, Собрание сведений..., т. II, стр. 69-70. Название этого народа передавалось китайцами по-разному: уги (уцзи), могэ, мохэ. Все это разные транскрипции одного имени, которое, возможно, звучало «Мукри» (L. Gibert..., стр. 646). Равным образом предположительно отнесение всех племён мохэ к тунгусской группе. Некоторые из них действительно восходят к сушэням и являются предками чжурчжэней, но к группе мохэ китайцы относили татар XIII в., которые несомненно монголы (Н.Я. Бичурин, Собрание сведений..., т. I, стр. 375).
Тут возможны два решения: либо Мохэ включали в свой племенной союз наряду с тунгусскими монгольские племена, либо дифференциация монголов и тунгусов произошла в конце I тысячелетия н.э., а до тех пор существовал ряд промежуточных племён, совмещавших элементы обеих языковых и культурных стихий. До получения новых данных вопрос остаётся открытым.
[41] Н.Я. Бичурин, Собрание сведений..., т. II, стр. 7; Gibеrt, стр. 453. Изложение полемики по поводу их этнической принадлежности опускаю, ибо она потеряла значение: вопрос решён.
[42] Л.Л. Виктоpова, К вопросу о расселении монгольских племён на Дальнем Востоке в IV в. до н.э. — XII в. н.э., — Учёные записки ЛГУ, 1958, №256, стр. 41-67.
[44] Ю.Д. Талько-Гpиневич, Суджинское доисторическое кладбище в Ильмовой пади, — Труды Троицкосавско-Кяхтинского отдела Приамурского отделения РГО, т. I, вып. 2 (1898); Ср.: Г.П. Сосновский, Раскопки Ильмовой Пади, — Советская археология, VIII.
[45] Г.П. Сосновский, Дэрестуйский могильник, — Проблемы истории докапиталистических обществ (ПИДО), 1936, №1-2.
[46] А.V. Davjdava [Davydova], The Ivolga Gorodishche, A monument of the Hiung-nu culture in the Trans-Baikal region, — Acta Archaeologica Academiae Scientiarum Hungaricae, 20, Budapest, 1968, стр. 209-245.
[47] Поскольку название «Тоба» уже вошло в историческую традицию, то мы будем употреблять его как название державы и составную часть титулов ханов, а народ будем именовать настоящим именем — табгачи.
[49] Спор о языке табгачей имеет длинную историю и большую литературу. В настоящее время бытуют две точки зрения: тюркская (Р. Pеlliоt, L’Origine de T'ou-kiue; nom chinoise des Turks, — T’oung Pao, 1915, стр. 689; Journal Asiatic, 1925, №1, стр. 254-255; T’oung Pao, 1925-1926, стр. 79 et 90; P. Boodberg, The language of the T’o-pa Wei, — Harvard Journal of Asiatic Studies, 2, 1936, стр. 165-185; G. Сlauson, Turk, Mongol, Tungus, — Asia Major, New Series (vol. VIII), pt I, 1960, стр. 117-118) и монгольская (Л. Лигети, Табгачский язык — диалект сяньбийского, — Народы Азии и Африки, 1969, №1, стр. 116). Я примыкаю к последней точке зрения не по лингвистическим, а историческим соображениям.
[50] О вековой засухе III в. см.: А.В. Шнитников, Изменчивость общей увлажнённости материков северного полушария, — Записки ВГО, т. XVI, М.-Л., 1957; историко-географический корректив см.: Л.Н. Гумилёв, Гетерохронность увлажнения Евразии в средние века, — Вестник ЛГУ, 1966, №18, стр. 81-90; интерпретацию феномена см.: L. N. Gumilev, Les Fluctuations du niveau de la Mer Caspienne, — Cahier du Monde Russe et Soviétique, vol. VI, 3, 1965, стр. 333-366.
[51] A. Rémusat, Remarques de l’Empire Chinoise du côté de l’Occident, — Mémoires sur pluisieures questions relatives à la géographie de l'Acie Centrale, Paris, 1820, стр. 107.
|