Ю.Г. Белокобыльский
Бронзовый и ранний железный век Южной Сибири.
История идей и исследований (XVIII — первая треть XX в.).
// Новосибирск: 1986. 168 с.
Глава IV. Двадцатые годы XX в.
Формирование основополагающих идей
по древней истории Южной Сибири.
§ 1. Археологические исследования Г. Мергарта... — 119
§ 1. Археологические исследования Г. Мергарта
и его взгляды на историко-культурные процессы
эпохи металла в пределах Южной Сибири.
Г. Мергарт как сотрудник музея Приенисейского края в Красноярске проводил археологические исследования в Минусинской котловине в 1918-1920 гг. В 1920 г. он вместе с Г.П. Сосновским обследовал дюнные стоянки от с. Означенного до г. Енисейска и установил, что большинство из них имели один или два культурных горизонта. Стоянок с культурным слоем только эпохи бронзы он не обнаружил. Материал бронзового века перемежался с находками эпохи железа. Иногда культурные горизонты стоянок со слоями эпох бронзы и железа разделялись незначительными стерильными прослойками. В отличие от И.Т. Савенкова Г. Мергарт считал, что неолитические стоянки на дюнах Минусинской котловины отсутствуют, и это позволило ему сделать вывод, что первоначальное заселение её произошло лишь в эпоху бронзы. Именно эти первые обитатели юга Западной Сибири не позволили неолитическому населению енисейско-аигарской тай-
(119/120)
ги проникнуть на юг. Г. Мергарт вместе с тем констатировал, что часть бронзовых находок лесостепи и тайги «явно южного происхождения». В то же время в южной зоне культур им выделялся ряд находок бронзовых вещей, украшенных геометрическим орнаментом (безушковые кельты, ножи), основной ареал распространения которых ограничивался севером. Всё это Г. Мергарт воспринял как свидетельство постоянных контактов населения приенисейских степей и их северных соседей. [9]
В 1921 г. Г. Мергарт вернулся в Австрию, где, став доцентом Инсбрукского университета, продолжил обобщение материалов по сибирской археологии. Он написал ряд интересных работ, в которых, используя опыт финских археологов, в частности И.Р. Аспелина, О.Г. Гейкеля, П. Райиеке и А.М. Тальгрена, попытался свести воедино свои полевые исследования по культурам эпохи металла южной части Сибири. Основные теоретические положения высказываний Г. Мергарта отражают получившие распространение в начале XX в. в западноевропейской науке различные антиэволюционнстские идеи, связанные с диффузионизмом, школой культурных кругов или культурно-исторической школой. [10]
Приступая к анализу имевшегося в его распоряжении материала, Г. Мергарт прежде всего подчеркнул, что основу любого археологического исследования должна составлять систематизация добытых при раскопках сведений, что отнюдь не исключало использования подъёмных находок, но непременно имеющих аналогии в определённых могильных комплексах. При этом Г. Мергарт призывал учитывать, что может встретиться нечто нехарактерное, выпадающее «из общей системы связей». Таковыми для Минусинской котловины, по его мнению, следует считать могилы у д. Андроновой, инвентарь которых представлен среди находок Западной Сибири. Исключив это «нетипичное», т.е. инвентарь андроновских могил, из анализируемого материала, Г. Мергарт пришёл к выводу, что в эпоху бронзы в Минусинской котловине существовала единая культура — «минусинская (культура) эпохи полной бронзы». Она, по его мнению, прошла в своём развитии ряд этапов, каждому из которых был присущ определённый тип памятников. Г. Мергарт ошибочно свёл воедино (иначе он не мог поступить, ибо проблема хронологической классификации памятников ещё не была решена, а сам он не ставил перед собой такой задачи) материалы карасукской, тагарской и таштыкской культур, т.е. дал характеристику «минусинской бронзовой культуры» по памятникам эпох поздней бронзы, раннего и развитого железа.
Первому, древнейшему этапу, который соответствовал расцвету культуры эпохи бронзы, принадлежали, как их называл Г. Мергарт, «курганы с угловыми камнями». Они встречались, как это он мог наблюдать, по всей степной части Хакасско-Минусинской котловины. Такие курганы представляли собой двухметровой высоты земляные насыпи, обрамленные четырёхугольной оградой из плит. По углам и боковым сторонам оградок устанавливались камни больших размеров. На северной стороне холма обычно
(120/121)
сооружались «ворота» из двух вертикально стоящих плит. Как показали раскопки, под насыпью подобного рода курганов располагалось несколько могил, стенки которых укреплялись деревянным срубом, плитами или же тем и другим совместно. Покрытие состояло из деревянных балок, на которые насыпался мелкий плитняк, и всё это прикрывалось одной или двумя огромными и весьма тяжёлыми плитами. В каждой могиле помещалось от одного до пяти костяков. «Из вещей наиболее часто, — отмечал Г. Мергарт, — встречались бронзовые ножи, кинжалы, клевцы, шестигранные и двуушковые кельты, втоки, иглы, наконечники стрел, серьги, бусы из стекла и пасты, глиняные сосуды баночной формы. Звериный стиль в орнаментации предметов занимал немаловажное, но всё же весьма ограниченное место. Образцы геометрического орнамента встречались редко». [11]
К изделиям этапа «курганов с угловыми камнями» Г. Мергарт из случайных находок отнёс группу «кинжалов с выемкой на полотне». В неё он объединил широко распространённые в евразийских степях в конце II — начале I тыс. до н.э. кинжалы с «шипами» (по современной типологии) и безэфесовые со слабо выраженным перекрестием и выемчато-эфесовые. Ножи Г. Мергарт подразделил на две группы: кривые и «со звериным и кольцевым навершием». Он пришёл к выводу, что некоторые формы «кривых ножей» древнее, чем ножи со звериным и кольцевым навершием. Это объяснялось им более поздним появлением звериного стиля в орнаментации.
Второму этапу «минусинской бронзовой культуры» соответствовала, по Г. Мергарту, группа «курганов с коллективными могилами». Памятники этого этапа он считал переходными от эпохи бронзы к эпохе железа, так как при раскопках в могилах наряду с бронзовыми встречались также железные инструменты характерных «переходных форм». По сравнению с курганами предшествующего этапа надмогильные сооружения «коллективных могил» отличались бόльшими размерами. Величественный земляной холм, окружённый каменной оградой, скрывал деревянный склеп с покрытием из брёвен и коры. Число погребённых иногда достигало ста человек. Скелеты время от времени сдвигались в сторону, в кучу, так что часть погребальной камеры постоянно была свободной. После заполнения склепа до возможного предела его поджигали, и только потом, по мнению Г. Мергарта, сооружался земляной холм. Этап «курганов с коллективными могилами», согласно его заключениям, пережил «в своём развитии два периода, которые отличались друг от друга некоторыми деталями погребального обряда и специфическими предметами материальной культуры. Для раннего периода было характерно сожжение склепа, когда трупы подвергались действию огня только в случае сгорания деревянной постройки. Железные вещи в таких захоронениях очень редки, а маски из гипса и глины отсутствуют, как отметил Г. Мергарт. [12] В поздний период второго этапа «минусинской бронзовой культуры» наряду с трупоположени-
(121/122)
ими появляются трупосожжения. Обряд сожжения умерших совершался часто, но всё же он так и не стал единственным. Глиняные и гипсовые маски сопровождали теперь оба типа захоронений.
Инвентарь «коллективных могил» в целом повторял формы изделий предшествующего этапа. Но характерным стало существенное уменьшение размеров предметов до миниатюрных, а также появление в захоронениях целого ряда новых форм, развитие которых обусловливалось, как считал Г. Мергарт, «воздействием внешних факторов». Форма ножей сохранилась прежняя. Они, однако, стали тоньше и легче. В них явно наметилась тенденция к выпрямлению, когда нож начал приобретать характерным образом вытянутую форму. «Колено» у ножей теперь было незначительным, отсутствовал орнамент на рукоятке. Украшения ограничивались только навершиями. Одновременно явно возрастало искусство оформления конца рукоятки, появились новые мотивы и способы их выражения. Фигурки стоящих животных по-прежнему были популярны в «объёмном искусство». Головы птиц тоже приобрели «объёмный характер». Изображения горного барана и оленя, обрамлённых кольцом навершия рукоятки, стали особенно типичными. К совершенно новым мотивам Г. Мергарт причислил изображения голов оленя и хищника с открытой пастью, лежащего оленя и растительный орнамент, вьющийся в виде спиралей. [13]
Существенные изменения наметились также в типологии кинжалов. В частности, появились плоские бабочковидные (сердцевидные) перекрестья. Навершия рукояток украшались двумя головками грифов, повёрнутых друг к другу. Клевцы стали в основном миниатюрными, обушок оформлялся преимущественно в виде стоящих фигурок оленей, горных козлов и баранов. Втоки были полностью сходны с более древними, но вместо гранёного острия они характеризовались наличием выгнутой лопатки. Среди керамики преобладали изделия, близкие по формам «сибирским котлам» с полым коническим поддоном.
Звериный стиль в искусстве появился в Минусинской котловине на этапе «курганов с угловыми камнями» и в уже сформировавшемся виде. Однако, по мнению Г. Мергарта, он играл в орнаментации весьма скромную роль. Во времена господства «коллективных могил» произошли примечательные изменения: появилась серия образов и мотивов, характерная для классических вариаций искусства звериного стиля, в том числе стоящий олень и баран в кольцевом обрамлении, лежащий олень, головки оленя и грифа, а также всевозможные растительные элементы и мотивы.
Г. Мергарт выделил, кроме того, третий тип погребальных памятников — «курганы с одиночной могилой из плит». Такие небольшие каменные ящики с покрытием из плит перекрывала обычно незначительная по высоте насыпь, которую оконтуривала четырёхугольная оградка. В могильном ящике находился, как правило, один костяк. Он лежал в вытянутом положении на спине, слегка повёрнутым на левый бок. Трупосожжения в ящиках
(122/123)
не встречались. Среди предметов, которые сопровождали умерших, наряду с небольшим количеством золота встречались только бронзовые вещи, в частности «кольца из проволоки», подвески, иглы с коротким шипом и широкой плоской выгнутой головкой, «кривые ножи», идентичные ранним ножам этапа «курганов с угловыми камнями». Керамику представляли шарообразные сосуды со слегка вогнутым венчиком.
Итак, всю совокупность рассмотренных памятников Г. Мергарт объединил в единую по характерным особенностям «минусинскую бронзовую культуру». Она, по его мнению, прошла в развитии два генетически связанных между собой этапа. Эта взаимосвязь прослеживалась им в первую очередь в развитии надмогильных сооружений. Они увеличивались в размерах, а обряд погребения эволюционировал от трупоположения к частичному пли полному сожжению, но с непременным сохранением первого способа захоронения умерших. [14] Инвентарь «коллективных могил» в целом сохранил старые образцы изделий. Такое заключение в первую очередь относилось к зеркалам, втокам, пастовым бусам, наконечникам стрел, ножам, а в орнаментике — к некоторым элементам звериного стиля (стоящие животные). Необходимо отметить, что инвентарь, сохранив свои типологические черты, в традиционном смысле не изменился: «кривые ножи» развивались в направлении постепенного «выпрямления», у кинжалов на определённом этапе появилось бабочковидное перекрестие, а на обушке у клевцов — фигуры животных. К новым элементам культуры относились глиняные и гипсовые маски, а в искусстве звериного стиля стали преобладающими образы оленя и грифа. Культура «коллективных могил» не считалась Г. Мергартом новой. Она представлялась им как результат эволюционного развития культуры предшествующего этапа, обогащённого, однако, элементами культуры, генетически не связанными с ней.
Несколько обособленно от двух основных типов памятников Минусинской котловины Г. Мергарт рассматривал так называемые «курганы с одиночной могилой из плит». Наличие среди изделий из металла только бронзового инвентаря, а среди конкретных вещей — ножей, типологически связанных с «кривыми ножами» периода «курганов с угловыми камнями», как и зеркал, подобных зеркалам «коллективных могил», позволило ему зафиксировать связи этих памятников с так называемой «минусинской бронзовой культурой». Вместе с тем специфические особенности конструкций курганов и могил, открытие в некоторых из них сосудов, характерных для эпохи железа, позволили Г. Мергарту чётко обособить их и датировать временем существования второго периода «коллективных могил». [15]
Во взглядах на развитие культур эпохи металла в Северной Азии Г. Мергарт, по всей видимости, присоединился к выводам А.М. Тальгрена и, насколько можно судить, развил далее его идеи. По его мнению, «урало-алтайская культура» действительно подразделяется на ряд локальных, одновременно существующих
(123/124)
культур — минусинскую, красноярскую, томскую, уральскую. Каждая из них была самостоятельной и характеризовалась своеобразными связями с соседними культурными ареалами. Но что касается памятников эпохи бронзы в районе Красноярска, то они тогда были ещё слабо изучены, и поэтому Г. Мергарт для характеристики «красноярской культуры металла» пользовался случайно найденными изделиями, в основном кельтами. Несмотря на скудость и типологическую ограниченность материалов, он тем не менее сумел выделить в самостоятельный очаг культуры бронзы красноярско-канскую лесостепь и тайгу. Действительна, красноярские кельты по форме оказались однообразными. Они представляли собой, согласно описанию Г. Мергарта, довольно симметричный полый клин с удлинённым полотном. Лезвие их, прямое или слегка выгнутое, всегда было на несколько миллиметров уже обушковой части. Отверстие для рукоятки, вставлявшейся сверху в клин, прямоугольное и очень редко овальное. Орнаментика красноярских кельтов рельефна. По краю обушковой части топора обычно прослеживался утолщённый валик, ниже которого располагались одна или две горизонтальные линии, между ними и валиком находился неорнаментированный пояс. Далее ниже линий размещался узор, составленный из различных комбинаций треугольников, разделённых одной или тремя вертикальными линиями. Г. Мергарт считал, что центр литейного производства находился в районе Красноярска, ибо именно здесь были найдены литейные формы и основная масса бронзовых кельтов. По его мнению, сырьё сюда доставлялось всё же из Минусинской котловины. «Минусинская» и «красноярская» культуры эпохи бронзы находились, согласно заключениям Г. Мергарта, в тесном контакте. Формирование их происходило при взаимном влиянии. Так, он считал, что «южная культура» переняла у «северной» геометрическую орнаментацию. В отличие от красноярского района мастера по литью из металла минусинского ареала наносили орнамент не на литейную форму, а на модель, которая покрывалась резаными линиями. В итоге на изделии орнаментальный узор получался углублённым. О тесных контактах красноярского региона культур эпохи металла с минусинским свидетельствует также такой яркий факт, как обилие в первом находок характерных «кривых ножей».
Томский могильник, по мнению Г. Мергарта, представлял особый местный вариант культуры эпохи металла Сибири. В его инвентаре, как он считал, большая серия находок не имела аналогий ни в минусинской, ни в ананьинской культурах. В то же время изделия из металла — ножи, кинжалы и зеркала — почти полностью повторяли по типам минусинские формы, а керамика — ананьинские. «„Кривые” томские ножи по форме и орнаментации минусинского происхождения», — утверждал Г. Мергарт. Кинжалы он подразделил на три подгруппы, объединяющиеся, однако, в нечто единое кинжалом из Монока (Минусинская котловина). Для томских кинжалов оказались характерными следующие об-
(124/125)
щие признаки: едва намеченное перекрестие, отделённое от клинка и рукоятки выемками с обеих сторон, навершие в виде шляпки, кольца или полого шара, полая рукоятка, орнамент, близкий орнаменту «кривых ножей». [16] Г. Мергарт вместе с тем отметил, что конструкция могил и обряд томских погребений неаналогичны минусинским.
Наличие в трёх культурах однотипных вещей (зеркал, «кривых ножей», кинжалов, кельтов, геометрической орнаментации) позволило Г. Мергарту сделать важный хронологический вывод об одновременном существовании сибирских культур эпохи бронзы (VI в. до н.э. — VIII в. н.э.). По его мнению, многие элементы минусинской, красноярской и томской культур свидетельствуют о их связи с культурами востока Европейской России, в частности в первую очередь с сейминской и ананьинской. Ярким показателем истинности такого тесного взаимодействия он считал кельты. С этой точки зрения важно обратить внимание на то обстоятельство, что именно на востоке Европейской России Г. Мергарт выделил четыре основные группы кельтов, которые, по его убеждению, сыграли решающую роль в процессе формирования сибирских типологических вариаций топоров. Сейминские кельты, самые древние из всех, сосуществовали позже с другими типами и оказали, по мнению Г. Мергарта, влияние на развитие их орнаментации. Сейминский кельт лишён ушек, он вытянут, лезвие его шире обушка и слегка выгнуто, отверстие для рукоятки овальное или четырёхугольное. Орнамент, подчёркивал Г. Мергарт, как и у красноярских топоров, рельефный, состоящий из заштрихованных вертикальными линиями поперечных полос в верхней части. Ниже располагался ряд треугольников, заполненных внутри косой штриховкой. Но сибирские кельты, обращал внимание Г. Мергарт, в отличие от сейминских имели ушки. Он далее (насколько возможно) тщательно проследил распространение кельтов с запада на восток и установил, что ушки сначала появились у них в Приуралье. Они оказались характерными также для бронзовых кельтов Урала и Зауралья (Тобольск). В этой части Евразии ушков у кельтов два. Г. Мергарт отметил, что в районе Томска найдена литейная форма кельта с одним ушком. Что касается среднего Енисея, то здесь встречено несколько кельтов с ушками, отверстия которых оказались заполненными металлом. Г. Мергарт предполагал, что на восток от Урала ушки у кельтов постепенно теряли своё функциональное назначение. Распространившись на восток до Енисея, сейминские кельты оказали решающее влияние на формирование «красноярских топоров», которые представлялись ему почти во всем идентичными именно сейминским. «Минусинская культура» восприняла, как считал Г. Мергарт, сейминскую геометрическую орнаментацию и форму кельтов, но изменила принцип нанесения орнамента. Он пришёл также к выводу о том, что, поскольку непосредственных контактов Минусинской котловины с Сеймой не было, в качестве посредника между ними выступала «красноярская культура». [17]
(125/126)
Ко второй группе восточнорусских топоров Г. Мергарт относил шестигранные в обушковой части кельты. Отверстие для рукоятки у них было овальное или шестиугольное. Верхнюю часть топора покрывала полоса рельефного орнамента, типичного для сейминской культуры. Кельты такого типа Г. Мергарт относил ко времени ананьинской культуры. В Сибири подобные кельты, согласно его наблюдениям, всегда имели два ушка, лезвие у них было более вогнутым, а неориаментированиая полоса соединяла ушки. Шестигранные кельты Минусинской котловины, по заключению Г. Мергарта, восточноевропейского происхождения. [18] К третьей группе Г. Мергарт отнёс кельты с ушком па прямоугольном по очертаниям полотне. Отверстие для рукоятки у них угловато-овальное. В Минусинской котловине Г. Мергарт зафиксировал два типа подобных кельтов — одни с прямоугольным отверстием для рукоятки и четырёхгранным поперечным сечением, второй — с овальным отверстием и таким же сечением. Оба типа этих кельтов он датировал эпохой поздней бронзы, а истоки их усматривал в культурах Венгрии или Южной России. На Енисей такие изделия проникли, по его мнению, из Восточной России. [19] Ананьинская группа кельтов в характеристике Г. Мергарта варьировала от небольших и лёгких до средних размеров рубящих орудий с остроовальным или плоскошестиугольным поперечным сечением. Ушки у них отсутствовали, а орнамент был рельефным, геометрическим по характеру. Лезвие кельтов выглядело слегка вогнутым и более узким в обушковой части. Сколько-нибудь заметного влияния эта группа изделий на сибирские кельты, по мнению Г. Мергарта, не оказала. Он не считал это удивительным, ибо относил ананьинские кельты к самым поздним из всех восточнорусских металлических орудий подобного типа. В это время, по предположению Г. Мергарта, западное влияние на Сибирь ослабело, уступив место обратному движению с востока, что как раз подтверждали такие находки. Следует вместе с тем отметить, что он допускал сосуществование всех типов восточнорусских кельтов. Сейминские кельты между тем оказывали постоянное воздействие на формирование других типов таких инструментов, что проявлялось в наличии сейминского орнамента на всех группах металлических топоров.
Сопоставление кельтов, проведённое Г. Мергартом, показало, что на среднем Енисее в эпоху бронзы сосуществовали две различные культуры, которые подвергались существенному влиянию европейского ареала культур эпохи раннего металла. Но этот вывод Г. Мергарта вовсе не означал, что восточнорусские культуры были тем фундаментом, на котором в конечном счёте сформировались томская, красноярская и, в первую очередь, минусинская культуры. Такой основой определённо стали иные культуры, которые, как считал Г. Мергарт, относились к ареалу культур евразийских степей. В этой связи он обратил внимание на проступающие в культуре Сибири скифские элементы (кинжалы, звериный стиль в искусстве), что указывало на юго-запад как район
(126/127)
возможной прародины минусинской культуры. Но внимательное изучение материалов скифской и минусинской культур вместе с тем привело Г. Мергарта к выводу о том, что сходство их по большей части чисто внешнее. С другой стороны, принципы сооружения курганов на Енисее и в Северном Причерноморье различались, несопоставимыми оказались также и погребальные обряды. Г. Мергарт обратил внимание на то, что минусинская культура бронзы не характеризовалась наличием специфически скифских золотых украшений, а в культуре скифов отсутствовали минусинские «кривые ножи», клевцы и кельты. Несопоставимы они и хронологически, ибо скифская культура относится к эпохе железа, а минусинская — к бронзе. Если ранее наиболее вескими аргументами в системе доказательств скифского влияния на формирование сибирской бронзы считались кинжалы и «звериный стиль» в искусстве, то теперь в описаниях Г. Мергарта такого рода доводы не выглядели убедительными. Минусинские кинжалы лишь отчасти по форме можно было сравнивать со скифскими акинаками. В частности, у тех и у других выделялось бабочковидное перекрестие. Но на этом их сходство закапчивалось. Действительно, минусинские кинжалы делались из бронзы, а акинаки скифов — из железа; навершия минусинских кинжалов украшались фигурками стоящих животных или двумя противопоставленными их головками, а у акинаков навершия рукояток оформлялись в виде овальной шляпки или реже противопоставленной парой птиц. [20] Круг образов искусства звериного стиля на Енисее оказался ограниченным стоящим или свернувшимся в кольцо животным (горный козел, баран, олень), головками птиц и отдельных животных, а также изображениями лошадиных копыт. Но и эти находки Г. Мергарт не считал местными по происхождению, поскольку не находил аналогий в енисейском неолите. Так, скульптурку лося из Базаихи, вырезанную из кости, он определял как настолько натуралистическую, что начисто отвергал преемственность этого стиля в схематически выполненных бронзовых фигурках животных Минусинской котловины. Подобные мотивы проникли сюда, согласно его взглядам, по-видимому, лишь «в середине бронзовой эпохи», т.е. после IV в. до н.э., поскольку именно в это время в скифских могилах встречаются подобные изображения.
Конечно, образ стоящего животного (олень, козёл или баран) широко распространён в «минусинской культуре», и у скифов встречаются похожие изделия. Но, с точки зрения Г. Мергарта, последние более стилизованы, чем минусинские. Так, ноги животного в скифском искусстве соединялись внизу так, что образовывали круг, а голова его разворачивалась назад. Головы птиц, в основном грифов, в виде скульптур и гравюр характерны для поздних кельтов и клевцов. При сравнении их со скифскими Г. Мергарт устанавливал лишь самые общие черты, что раскрывало, по его мнению, не более чем единый источник происхождения изделий. Непосредственные связи культур они не подтвердили.
(127/128)
Г. Мергарт считал примечательным, что в Минусинской котловине пластически оформленное глазное яблоко отмечалось лишь на головках птиц, связанных с навершием кинжалов, а во всех остальных случаях глаз животного оформлялся в виде круга с углублением в центре. Деталью, резко отличающей минусинские образы зверей от скифских, он считал уши, которые в первом случае изображались в виде полукруга, а во втором — круглыми.
Вообще «свернувшиеся» кольцом животные искусства эпохи бронзы Енисея отличались от причерноморских весьма специфическими особенностями оформления глаз и ушей. Всё это, утверждал Г. Мергарт, исполнялось в чисто местной традиции. Изображения «спаренных» животных Минусинской котловины отличались от скифских тем, что они изображались стоящими, а «не на коленях», как в Северном Причерноморье. Г. Мергарт заметил в связи с этим, что спаренные стоящие животные особо характерны для ассирийских печатей конца II тыс. до н.э. «Мотив лошадиного копыта» связан в Минусинской котловине с кинжалами. Эта примечательная и характерная деталь подчеркивала переход рукоятки в клинок. Г. Мергарт обращал внимание, что в самой Скифии подобных изображений нет, и только на Среднем Днепре (хутор Шумейко) в могиле была найдена единственная костяная псалия, один конец которой был оформлен в виде головы лошади, а второй оканчивался изображением копыта.
Весьма интересный и заслуживающий внимания анализ общих для Минусинской котловины и Северного Причерноморья образцов искусства звериного стиля позволил Г. Мергарту сделать вывод о том, что непосредственных контактов между культурами этих районов не существовало. Первоначально они, по его мнению, возникли на Ближнем Востоке задолго до появления скифской и минусинской культур, откуда и были заимствованы в готовом виде. Эти элементы в последующем претерпели лишь незначительные изменения, что как раз объясняет поразительное сходство изделий из металла столь удаленных друг от друга районов. Рассмотренные выше мотивы звериного стиля Г. Мергарт назвал «древнескифскими». Что касается происхождения культуры «минусинских курганов», то истоки её предлагалось искать на юге и юго-западе, но не в собственно Скифии.
Вторая группа сюжетов искусства звериного стиля Минусинской котловины — сцены борьбы животных. Аналогии им Г. Мергарт обнаружил в сибирской коллекции Эрмитажа. Золотые и бронзовые пластины с изображением сцен борьбы животных составляли, как он считал, один из ярчайших компонентов культуры эпохи железа Западной Сибири конца I тыс. до н.э. — VI в. н.э. Г. Мергарт постулировал существование здесь в это время мощного культурного очага, влияние которого распространялось от Урала на западе и до Байкала на востоке. Особой провинцией этой культуры он считал Горный Алтай (раскопки В.В. Радловым курганов пазырыкского типа). Техника изготовления и приёмы инкрустаций пластин, обнаруженных здесь, не имели себе
(128/129)
аналогий во всей Сибири. Корни культуры этой провинции Г. Мергарт предлагал тоже искать на Ближнем Востоке. Кроме отдельных образов, общих для скифской и западносибирской «культуры золотых пластин», идентично изображались также некоторые части тела животного. Так, весьма характерным показателем общности происхождения Г. Мергарт считал свёрнутые спиралью губы животных — элемент, типичный для искусства Ассирии IX в. до н.э. Сами сцены борьбы животных, подчёркивал Г. Мергарт, это типичный переднеазиатский мотив. И Скифия, и Западная Сибирь, считал он, заимствовали на Ближнем Востоке основные образы искусства звериного стиля — пантеры, льва, грифа, охотившегося на оленя, барана и кабана. Однако для Сибири оказался характерным ряд своеобразных зверей-чудовищ, отдельные части тел которых комбинировались из различных животных. Так, рога или гривы представляли сплетения голов грифов. Вместе с тем встречались натуралистически выполненные изображения змей, яков и верблюдов. Образы фантастических крылатых зверей не находили аналогий у причерноморских скифов. Они считались Г. Мергартом чисто ближневосточными с отдельными элементами искусства Центральной или Южной Азии.
Самым ранним этапом проникновения в Минусинскую котловину сюжетов, отражающих борьбу животных, Г. Мергарт называл II-I вв. до н.э. В минусинской культуре эпохи бронзы таких сюжетов, по его мнению, не очень много. К тому же позы животных отличались значительно меньшей экспрессией. Г. Мергарт в связи с этим обратил внимание на найденную в Таштыпе золотую пластину с изображением хищного животного и лежащего барана, изображенного в позе, характерной обычно для оленей. Привлёк его внимание также кинжал из Батеней, навершие рукоятки которого оформлено в виде звериной головы с открытой зубастой пастью и свёрнутой спиралью верхней губой («ближневосточный мотив»!). Такие изображения животных с разинутой пастью, скрученной верхней губой, одним ухом и пластическим глазом Г. Мергарт считал типичными для культуры металла Минусинской котловины этапа «коллективных могил». Вместе с тем «конвульсивно свернувшееся животное» играло меньшую роль в Минусинском искусстве звериного стиля. Таким образом, сцены борьбы животных можно было в сюжетном плане считать общими для Скифии и Минусинской котловины. Они относились к позднему этапу развития искусства звериного стиля, которое проникло в тот и другой район с Ближнего Востока. Посредником между Минусинской культурой бронзы и Ближним Востоком выступали, согласно идеям Г. Мергарта, западносибирская «культура золотых пластин» и, возможно, Алтай.
Если подвести краткие итоги, то в общих чертах исторический процесс на территории Минусинской котловины представлялся Г. Мергарту следующим образом. Районы среднего Енисея и Томска были далекими окраинами евразийских степей эпохи бронзы. Сюда с определённым опозданием доходили отдельные важные
(129/130)
достижения цивилизации. Так, переход к эпохе железа был осуществлён здесь во второй половине I тыс. н.э., в то время как на Алтае и вообще в Западной Сибири этот процесс завершился во второй половине I тыс. до н.э. «Минусинская культура бронзы» появилась на среднем Енисее в сформировавшемся виде, о чём свидетельствуют устойчивый обряд погребения умерших, развитое бронзолитейное производство, устоявшиеся и разнообразные формы орудий труда и оружия, а также украшений. Вероятным временем появления здесь этой культуры Г. Мергарт считал первую половину I тыс. до н.э. [21] Следовательно, Г. Мергарт в отличие от А.М. Тальгрена исключал возможность появления культуры металла до I тыс. до н.э. Что касается глубинных истоков, то носители «минусинской культуры бронзы» пришли, по-видимому, с Ближнего Востока или из районов, тесно связанных с ближневосточной культурной зоной. На первом этане минусинская культура испытала влияние восточнорусских культур бронзы, что проявилось в наличии определённых типов кельтов и в появлении на них мотивов «геометрической орнаментации». Затем, в IV в. до н.э., а вполне возможно и раньше, началось проникновение элементов искусства звериного стиля из Передней Азии. Для раннего стиля Г. Мергарту установить точного посредника, связующего Енисей и Ближний Восток, не удалось, а для позднего таковыми стали Западная Сибирь и Алтай с их развитой «культурой золотых пластин».
Переход от «курганов с угловыми камнями» к этапу «коллективных» могил произошёл не в III в. до и.э., а во II-I вв. до н.э. В Минусинском крае стало ощущаться влияние «культуры золотых пластин», что как раз и привело к появлению в искусстве характерных сцен борьбы животных. В то же время в котловину начали проникать первые железные вещи и возник новый обряд погребения — сожжение склепов и размещённых в них умерших. Примерно в III в. н.э. наметилось постепенное проникновение в Минусинскую котловину носителей культур железа. Эта миграция осуществлялась, по-видимому, с Алтая и из Западной Сибири. Переселение носителей новой культуры закончилось полным вытеснением людей культуры бронзы на север (именно ими оставлена культура района Красноярска VIII в. н.э.).
Итак, книга Г. Мергарта представляла собой первое в сибирской археологии крупное исследование, целиком посвящённое бронзе среднего Енисея. Значение её заключалось в том, что при написании этой работы автор использовал результаты изучения подлинных предметов из коллекций Красноярского, Минусинского, Томского музеев и Эрмитажа, а также сведения, опубликованные русскими и зарубежными археологами, материалы собственных экспедиций и раскопок. Кроме того, им были изучены коллекции В.В. Радлова, И.Н.[И.П.] Кузнецова-Красноярского и А.В. Адрианова. Анализ идей Г. Мергарта показывает, что он в общем шёл в фарватере представлений европейской и русской археологической науки первой трети XX в. Так, изменения в
(130/131)
культурах, согласно его учениям, происходили не в результате внутренних процессов развития, а под влиянием миграционного движения народов или эстафетной передачи отдельных элементов культур. Г. Мергарт не дал сколько-нибудь развёрнутой характеристики хозяйственной и социальной жизни носителей минусинской культуры бронзы, вследствие чего его научные построения оказались оторванными от кардинально важного конкретно-исторического фона. К тому же его понятие «культуры» лишь узко и ограниченно обобщало признаки, строго скомпонованные по формально-типологическому принципу. В то же время бесспорной заслугой Г. Мергарта следует считать широкое использование им сравнительного метода. Для доказательства своих идей он широко привлекал археологические материалы Скандинавии, европейской части России, Венгрии, Северного Причерноморья, Средней Азии и Передней Азии, Западной Сибири, Прибайкалья и Алтая. Одни идеи, высказанные им, носили явно гипотетический характер, доказанность других выглядела зачастую малоубедительной. Острый недостаток имеющегося в его распоряжении фактического материала накладывал определённый отпечаток на общие концепции, развитые им.
Г. Мергарта можно считать последователем А.М. Тальгрена, у которого он заимствовал идеи о самобытности минусинской культуры бронзы, о влиянии на её оформление восточнорусских культур эпохи бронзы, о южном её происхождении. Но он не просто заимствовал, а попытался развить дальше идеи А.М. Тальгрена. Минусинскую культуру эпохи бронзы Г. Мергарт выделил в самостоятельную, отличную от соседних культур бронзы Красноярска и Томска на основании признаков, типичных только для Минусинской котловины (конструкция курганов, погребальный обряд, «кривые ножи», звериный стиль в искусстве). Он дал по существу исчерпывающую в свете имеющихся фактов характеристику элементов этой культуры и проследил основные этапы сё развития. Г. Мергарту удалось в общем правильно сгруппировать курганы в один культурный комплекс и расположить их по хронологическим этапам, соответствующим действительному ходу развития культуры Минусинской котловины 1 тыс. до н.э. Правда, он, как стало ясно позднее, ошибочно отнёс к этому культурному периоду многие ножи, кельты и кинжалы. По следует иметь в виду, что это были вещи из случайных находок, а при ничтожно малых по масштабам раскопках, когда точные сопоставления предельно ограничены, подобные ошибки для того времени можно считать просто неизбежными.
Заслуживает внимания постановка Г. Мергартом ряда проблем, получивших в последующем развитие в работах советских и европейских археологов и историков культуры: 1. Взаимоотношения минусинской культуры эпохи бронзы с соседними в пределах Сибири. 2. Связи минусинской и сибирской культур с восточнорусскими культурами бронзы и раннего железа. 3. Пути решения проблемы происхождения минусинской бронзы, учитывая то
(131/132)
обстоятельство, что связи её с местным неолитом не фиксируются: а) носители культуры эпохи бронзы пришли в Минусинскую котловину извне; б) предполагаемая прародина культуры бронзы этого региона — Передняя Азия или соседние районы Центральной Азии. 4. Г. Мергарт впервые высказал мысль о местных истоках сибирского звериного стиля, сходство которого с причерноморским скифским искусством обусловливалось единым для обоих районов источником происхождения культур — цивилизациями Ближнего Востока.
Однако решающий вклад в классификацию культур Минусинской котловины, в разработку их хронологии и характеристику хозяйственно-бытового уклада каждой из них принадлежит С.А. Теплоухову, выдающемуся исследователю памятников эпохи металла Сибири.
(/163)
[9] Мергарт Г. Результаты археологических исследований в Приенисейском крае. В кн.: Известия Красноярского отдела Русского Географического общества, т. 3, вып. 1. Красноярск, 1923, с. 32-35.
[10] Левин М.Г., Токарев С.А. Культурно-историческая школа на новом этапе. СЭ, 1953, № 4.
[11] Mergart G. Die Bronzezeit am Enissei. Wien, 1926, S. 27-28.
[12] Ibid., S. 28-29.
[13] Ibid., S. 145.
[14] Ibid., S. 149-150.
(163/164)
[15] Ibid., S. 38.
[16] Ibid., S. 57-59.
[17] Ibid., S. 76.
[18] Ibid., S. 81-86.
[19] Ibid., S. 88. 91-93.
[20] Ibid., S. 122-179.
[21] Ibid., S. 178-182.
|