Л.Л. Баркова, И.И. Гохман
Происхождение ранних кочевников Алтая
в свете данных палеоантропологии
и анализа их изображений.
Благодаря масштабным археологическим изысканиям на Алтае, в Минусинской котловине, Туве, Монголии, Забайкалье, а также в соседних областях Восточного Казахстана и Китая, проведённым в последние десятилетия, численность коллекций палеоантропологического материала из Центральной Азии возросла настолько, что позволило прийти к крайне важным расогенетическим выводам.
Наиболее существенным из них является доказательство значительной роли в расогенетических процессах на территории Центральной Азии пришлого европеоидного населения, которое, по крайней мере, уже в эпоху бронзы численно преобладало и господствовало в Минусинской котловине, может быть на Алтае и в Туве, a в Монголии проникло до верховьев р. Селенги. На это указывает изучение палеоантропологических находок из памятников афанасьевской, андроновской и окуневской культур, найденных на этих территориях. Тем самым сообщения древних китайских хроник о существовании к востоку от китайской империи «голубоглазых динлинов» т.е. европеоидов, подтверждается неопровержимыми антропологическими фактами (Алексеев, Гохман, 1984).
В I тыс. до н.э. в рассматриваемых регионах Центральной Азии всё ещё заметно явное преобладание европеоидного по расовому типу населения. Это обстоятельство нашло отражение как в палеоантропологическом материале, так и в изображениях людей в памятниках искусства. На золотых бляхах из знаменитой Сибирской коллекции Петра I (Руденко, 1962), на огромном войлочном ковре, явно местного производства, из V пазырыкского кургана на Алтае (Руденко, 1953), на золотом навершии из могильника Тээрге II в Туве (Грач, 1980) — так называемая Балгазинская композиция — изображены люди с подчёркнутыми европеоидными антропологическими особенностями.
Однако, антропологический состав населения как и культура на всей этой громадной территории не были идентичными. Неодинаковые природные условия (равнинные и горные районы), а отсюда различия в типах хозяйства, характер и степень интенсивности культурных и иных связей с соседними племенами и, наконец, самое главное,
(24/25)
на наш взгляд — влияние и участие в этнических процессах местного населения, определили специфические локальные особенности этносов разных регионов.
Взаимодействие на протяжении более, чем двух тысячелетий пришлых европеоидных племён с центральноазиатскими аборигенами, привело в результате сложных этнических и расогенетических процессов к образованию в Центральной Азии в начале I тыс. до н.э. того этнического мира, который получил в научной литературе наименование скифо-сибирского. Главной особенностью этого мира являлось не только общее сходство культурных традиций на территории Сибири и Центральной Азии, но и определённое сходство и, вероятно, генетическое родство с племенами саков Средней и Передней Азии и скифов Восточной Европы, многообразные связи с которыми поддерживались весь период скифо-сакской эпохи.
Сильнее других отличаются от скифо-сибирского «стандарта» этносы, населявшие в I тыс. до н.э. равнинные пространства Минусинской котловины и примыкавшие к ней районы. Племена хорошо изученной здесь тагарской культуры (Членова, 1967), имели развитое земледельческо-скотоводческое хозяйство и вероятней всего были прямыми наследниками населения предшествующей афанасьевской культуры (Козинцев, 1977). Монголоидная примесь у тагарцев практически отсутствует.
У населения Тувы и Западной Монголии в рассматриваемое время также преобладают европеоидные черты. Однако, монголоидная примесь здесь ощутима и неодинакова в разных группах. Европеоидный компонент известен с развитой эпохи бронзы по материалам из могильников Аймырлыг XIII и XXVII, монголоидный по материалам могильника карасукского времени Байдаг III. (Гохман, 1980). Вполне допустимо предположение о проникновении монголоидов из восточных районов Монголии, хотя скорее всего они проживали в Туве и до прихода европеоидных племён.
Представляется, что с ещё большей очевидностью этот вывод может быть распространён на территорию Алтая (Алексеев, Гохман, Туман, 1987), вопросы этнической истории которого и являются предметом настоящего сообщения.
Палеоантропологический материал с территории Алтая в целом невелик. Особенно проигрывает по сравнению с Минусинской котловиной и Тувой численность находок на Алтае скифо-сакского
(25/26)
времени. Этот недостаток, однако, компенсируется хронологической полнотой антропологического материала и уникальной сохранностью погребальных археологических комплексов, ярко демонстрирующих сочетание элементов пришлой и, что для нас крайне важно, местной культуры.
Наконец, только из Горного Алтая мы располагаем небольшой, но вполне репрезентативной серией черепов и мумий племенных вождей и группой антропологически интерпретируемых изображений человека. Сравнение этой краниологической серии (Пазырык, Туекта, Шибе) методом главных компонент со всеми другими сериями черепов скифского времени из Минусинской котловины, Тувы и Западной Монголии показывает, что она сильно отличается от остальных преобладанием монголоидных расовых черт.
Вывод этот сам по себе не нов. Ещё Г.Ф. Дебец (1948) отмечал выраженную монголоидность, даже «тунгусоидность» черепа старика из кургана Шибе, что явилось основанием для датировки кургана сравнительно поздним — хуннским временем (С.В. Киселёв, 1951). С.И. Руденко (1953), первый опубликовавший остеологические материалы из Больших алтайских курганов, также обратил внимание на преобладание монголоидных особенностей строения у большинства найденных там черепов и мумий. В.П. Алексеев, изучивший эти находки по более полной программе, в которую входят специальные признаки, разграничивающие монголоидов и европеоидов, в целом подтвердил эту характеристику (Алексеев, 1958). В то же время, как уже говорилось, черепа из других могильников Горного и Предгорного Алтая гораздо более европеоидные и мало чем отличаются от таковых из Тувы и Западной Монголии. Чем же можно объяснить разницу в антропологическом типе племенной знати и рядового населения у ранних кочевников Алтая?
Ещё недавно на этот вопрос существовал только один ответ: наличие интенсивных связей на протяжении всего I тыс. до н.э. с Центральной Азией (Дебец, 1948; Алексеев, 1958; Баркова, 1978) и возможные брачные союзы между вождями центральноазиатских и алтайских племён. Правда, такую гипотезу трудно подтвердить фактами. Анализ всего культурно-вещевого комплекса скорее указывает на западное направление связей, а среди женских останков, обнаруженных в Больших Алтайских курганах, как раз преобладают черепа и мумии с европеоидными антропологическими особенностями.
(26/27)
В настоящее время имеется возможность другого, более правдоподобного объяснения описанных фактов. После открытия у устья р. Иши (правого притока р. Катуни) и у оз. Иткуль (недалеко от г. Бийска) неолитических могильников, стало ясно, что на Алтае до прихода европеоидов (афанасьевцев) проживало местное монголоидное население, антропологически наиболее сходное с тем, которое известно по могильникам серовской, китойской и глазковской культур Прибайкалья (Дрёмов, 1980). Есть основание полагать, что в условиях Горного Алтая это население сумело сохраниться и вместе с пришлыми европеоидами создало своеобразную культуру ранних кочевников Алтая, представленную грандиозными памятниками пазырыкского типа. При этом местная алтайская племенная знать не только не потеряла руководящие позиции, но как это наблюдалось позднее в истории племенных союзов кочевников с развитыми родовыми связями, принимала меры для сохранения «династии» в относительно чистом виде, в том числе и расовом. Так, например, при исследования на территории Венгрии большого количества погребений (более 500) аварского периода, 80-90 % монголоидных скелетов были обнаружены в погребениях аварской знати (Тот, 1970). Общеизвестно, что в огромном, почти 600-тысячном, крайне пёстром по этническому и расовому составу, татаро-монгольском войске хана Батыя, обрушившемся в XIII в. на Русь, вся власть была в руках, связанного кровным родством, монгольского клана Чингизидов, насчитывающего всего около 4000 человек. Нам представляется, что нечто подобное существовало и в социальной организации ранних кочевников Алтая.
В связи с сказанным большой интерес представляет антропологический анализ изображений человека, найденных в Пазырыкских курганах. Они неоднозначны как по содержанию, так и по степени их изученности, а отсюда и по полученной информации. Широко известны и многократно подробно описаны и опубликованы изображения человека на пазырыкском ковре. Все они: сидящая в кресле богиня, всадники на скакунах, человеко-зверь, борющийся с птицей, имеют ярко выраженные южно-европеоидные черты лица. Хотя все изображения профильные, клиногнатность лица смотрится отчетливо. Нос резко выступающий, с горбинкой, с опущенным основанием и кончиком. Линия профиля носа типично переднеазиатская, с высокими ноздрями. Лицо у мужчин бритое, его мужественность подчёеркнута густыми бровями и красиво очерченными, загнутыми кверху
(27/28)
усами. Не может быть никакого сомнения в том, что это изображения людей не алтайского и, тем более, не центральноазиатского происхождения. На ковре скорее всего изображены жители Передней или Средней Азии, а может быть потомки тех, кто переселился на Алтай, в Минусинскую котловину, Туву и Западную Монголию ещё в эпоху бронзы.
Другая серия изображений человека, по сравнению с выше описанными, оказалась незаслуженно оставленной без должного внимания как автором находок, так и последующими исследователями. Речь идёт о деревянных резных бляхах с изображением человеческих лиц, входящих в убранство одного из коней в I-ом Пазырыкском кургане. Пять из них являются подвесками на деревянной узде, две — на нагруднике. М.П. Грязнов, автор этой находки, в фундаментальном исследовании, посвящённом материалам I-го Пазырыкского кургана, едва упоминает об этих подвесках, называя их «антропоморфными чудовищами» (Грязнов, 1950). С.И. Руденко уделяет больше внимания этим подвескам. В отличие от М.П. Грязнова он считает их изображением человека, но не проявляет к ним большого интереса. По мнению Руденко (1953, 1960) изображения не портретны, «несколько стандартизированы» и могут быть включены в категорию изображений, вписанных в круг, как, например, изображение «беса» на золотой пластине из Аму-Дарьинского клада. Специально отметим, что Руденко не исключает того, что бороды на пазырыкских бляхах подвесные. Точка зрения М.И. Артамонова в целом аналогична руденковской (Артамонов, 1973). Артамонов практически не обсуждает проблему, ограничившись общим описанием, в котором для нас представляет интерес выражение: «....сочно вырезанное из дерева человеческое лицо....», — как видим, очень далеко отстоящее от представления об «антропоморфном чудовище». В подписи к фотографии одной из подвесок, приведённой в книге, М.И. Артамонов употребляет нейтральное наименование: «Деревянная подвеска-личина», — что кажется нам вполне корректным и правильным. В дальнейшем изложении, мы принимаем именно это наименование.
Первая попытка рассмотреть деревянные подвески-личины не только как орнаментальную, но и как смысловую композицию, определить её место в системе изображений человека в искусстве ранних кочевников Алтая и, по возможности, получить социально-историческую и антропологическую информацию была предпринята одним
(28/29)
из авторов данного сообщения совсем недавно (Баркова, 1991). Попытаемся продолжить рассуждения в этом направлении.
Прежде всего обратим внимание на то, что рассматриваемая группа подвесок-личин в искусстве ранних кочевников Алтая уникальна. Таких изображений больше нет. Всего их семь, запомним это число. Второе, бросающееся в глаза обстоятельство — манера изображения деталей лица на подвесках во всём противоположна изображениям человека на ковре. В этой альтернативе имеется совершенно определённый смысл. Попробуем доказать это положение.
1) Все изображения человека на ковре даны в профиль, все личины в фас.
2) Все изображения мужчин на ковре имеют выбритое лицо и усы. Все личины без усов, с бородами.
3) Все люди, изображённые на ковре, без сомнения могут быть отнесены к представителям южно-европеоидной расы. На всех личинах-подвесках изображены монголоиды, либо метисы с явно преобладающими чертами монголоидной расы.
Учитывая, что все рассматриваемые изображения человека местной алтайской работы, можно думать, что отмеченные различия не случайны. В контрасте манеры изображений личин по сравнению с лицами на ковре просматривается продуманная нарочитость. На коврах изображены люди переднеазиатского происхождения или их потомки, а на личинах — центральноазиатского или, скорее всего, местного, алтайского.
Вернёмся теперь к вопросу об отсутствии портретности, стандартности или орнаментальности личин, о которых пишет С.И. Руденко. Вопрос этот не так прост, как кажется на первый взгляд. С одной стороны, пять подвесок-личин представляют собой составную часть некоей функциональной целостности, которая вместе с другими бляхами (с растительным орнаментом) и псалиями составляют узду. Здесь неизбежна определённая орнаментальность и симметричность, организующая цельность художественной композиции изделия . Элементами её являются следующие стандартизирующие детали: 1 — скруглённые планки, к которым «за волосы» прикреплены личины; 2 — бороды, почти одинаковые по конфигурации, с завитками около ушей, организующие низ подвески; 3 — уши, намеренно оттопыренные, как бы раскрытые, расположенные чуть выше, чем нужно анатомически. Видимо именно уши и бороды сыграли решающую роль для
(29/30)
М.П. Грязнова, при определении подвесок как изображений «антропоморфных чудовищ». Две бляхи нагрудника не отличаются от описанных.
Идею орнаментальности как единственного содержания композиции дезавуирует центральная носовая бляха, которая выпадает из всего ряда. Она специфична и несомненно индивидуально портретна. Плоскость бляхи поперечно изогнута в соответствии с изгибом морды лошади. За счёт этого лоб и лицо человека кажутся более выпуклыми и естественными, а при сравнении с ней у остальных блях лица представляются несколько приплощёнными, растянутыми в поперечном направлении.
Крепительная планка на волосах превратилась у этой личины в головной убор — цилиндрическую шапочку, сходную с той, которая находится на голове богини, изображённой на Пазырыкском ковре. Шапочка аккуратно надета на голову, прикрывая верхнюю часть волос. Лоб человека широкий, выпуклый с развитым надпереносьем. Лицо очень высокое, плоское, монголоидное. Глаза маленькие, злые. Нос небольшой, уплощённый. Верхняя губа очень высокая. Рот тонкогубый, презрительно изогнутый, с опущенными углами и чуть отвисшей нижней губой. На подбородке небольшая, чуть клинышком бородка, выше которой по щекам идут явно накладные баки. Уши небольшие, прижатые с намеченной линией ушной раковины. Выражение лица надменное.
Перед нами портрет лица, явно занимающего высокое положение на иерархической лестнице — вождя главенствующего племени или персоны, возглавляющей союз племён. Остальные личины, возможно, его вассалы.
Что же нам даёт основание для такой интерпретации композиции? Прежде всего то обстоятельство, что индивидуальных портретов среди шести оставшихся личин больше нет. Они все сходны между собой в главных чертах. Как мы видим, причиной этого никак не может быть неумение мастера. Наоборот, можно лишь удивляться его изобретательности. Теми же средствами — сходством в контурах и акцентированием деталей, которые использованы для создания целостности композиции, демонстрируется равенство изображённых на них людей в социальной иерархии. Все шесть личин без головных уборов, с совершенно одинаковыми, как правильно предполагал С.И. Руденко (1960), накладными бородами. Об этом свидетельствует
(30/31)
разница в способе изображения бороды на носовой и остальных личинах. На носовой личине она как бы естественно растёт на коже, а на остальных между кожей и бородой прочерчена отчетливая граница. Накладная борода как известно была найдена во 2-ом Пазырыкском кургане (Руденко, 1953). У всех личин невыразительный, почти лишённый индивидуальности рот с прохейличной чуть оттопыренной нижней губой, большие, растопыренные, но совершенно человеческие по строению уши. Нам представляется, что [они] символизируют зависимость, послушание.
Остаётся рассмотреть ещё один аспект — антропологический. Нет ни малейшего сомнения в том, что на всех шести личинах как и на носовой изображены люди с доминированием признаков монголоидной расы. Бросаются в глаза сильная уплощённость лица и монгольский разрез глаз. А вот строение носа скорее выпадает из монголоидного комплекса признаков. Нос у всех личин узкий, с довольно высоким переносьем и опущенным основанием. Такое сочетание признаков характерно для центральноазиатских монголоидов с европеоидной примесью. Эта характеристика, таким образом, соответствует той, которая получена при изучении палеоантропологических материалов из курганов. Другими словами — если бы в нашем распоряжении вообще отсутствовал палеоантропологический материал и личины были бы единственным источником об антропологическом составе населения, то и в этом случае результаты были бы правильными.
В этой связи обратим внимание на ещё одно крайне интересное обстоятельство. Как уже говорилось шесть блях из семи похожи друг на друга. На этом фоне вызывает удивление та тщательность, с которой на личинах вырезаны детали в строении надбровья, век и глаз. На первых личинах слева и справа от центральной (носовой) развитое (центрированное) надпереносье, средне выраженная складка верхнего века, подчёркнуто монголоидное строение глаз (наружный угол глаза выше внутреннего). Следовательно, здесь выделены черты центральноазиатской расы. Вторая личина узды слева отличается развитым надбровьем на всём его протяжении, полным отсутствием складки верхнею века, скорее европеоидным разрезом глаз. Такое сочетание типично для метисной по происхождению южносибирской расы. Вторая личина справа сходна с левой, но все признаки несколько смягчены. Одна личина нагрудника
(31/32)
точно соответствует первым личинам узды, т.е. типу центральноазиатскому, другая — вторым личинам или типу южносибирскому.
Таким образом, из семи подвесок-личин четыре по антропологическим признакам могут быть охарактеризованы как монголоидные, три как метисные. Если учесть, что по мнению М.П. Грязнова (1950, 1980) теперь практически общепринятому, кони, похороненные в курганах были подарками от вождей соседних племён, то вряд ли может быть сомнения в том, что исследуемая композиция ликов человека из узды и нагрудника несла не только декоративно-эстетическую, но и социально-политическую нагрузку.
Уместно вспомнить при этом, что в современном Алтае имеется семь основных племенных групп: алтай-кижи, теленгиты, тубалары, маймалары, телеуты, кумандинцы, челканцы (А.И. Ярхо, 1947). Четыре первые из них характеризуются преобладанием монголоидных признаков, три последние значительно метисированные. Не представляет ли рассмотренная композиция своеобразный групповой «портрет» племенной структуры ранних кочевников Алтая основы которой сохранились на протяжении прошедших веков? Нам представляется, что учитывая относительную изоляцию горных областей, консервативность и замедленность этнических процессов там, сохранения на Алтае вплоть до недавнего времени кочевого и полукочевого хозяйства, постановка такого вопроса заслуживает пристального внимания и изучения.
Литература ^
Алексеев В.П. Палеоантропология Алтая эпохи железа // Советская антропология. № 1, 1958. С. 45-49.
Алексеев В.П., Гохман И.И. Антропология Азиатской части СССР. М. 1984. 208 с.
Алексеев В.П., Гохман И.И., Тумэн Д. Краткий очерк палеоантропологии Центральной Азии // Археология, этнография и антропология Монголии. Новосибирск. 1987. С. 208-241.
Баркова Л.Л. Курган Шибе и вопросы его датировки // АСГЭ. Л., 1978. вып. 19. С. 37-44.
(32/33)
Гохман И.И. Происхождение центральноазиатской расы в свете новых палеоантропологических материалов // Сб. МАЭ. Вып. 36. Л. 1980. С. 5-34.
Дебец Г.Ф. Палеоантропология СССР // ТИЭ. Вып. 4. М.-Л. 1948. 391 с.
Дрёмов В.А. Антропологические материалы из могильников Усть-Иша и Иткуль. // Палеоантропология Сибири. Новосибирск. 1980. С. 19-46.
Козинцев А.Г. Антропологический состав и происхождение населения тагарской культуры. Л. 1977. 144 с.
Мартынов А.И., Алексеев В.П. История и палеоантропологии скифо-сибирского мира. Кемерово. 1986. 142с.
Тот Т.А. Об удельном весе монголоидных элементов в населении Аварского каганата // Антропологические данные к вопросу о великом переселении народов. Л. 1970. С. 5-68.
Ярхо А.И. Алтае-Саянские тюрки. Абакан. 1947. 148 с.
Подписи к рисункам: ^
Рис. 1 [С. 34]. 1-2 — Деревянные бляхи в виде человеческого лица (украшения конской узды, Первый Пазырыкский курган). 3 — Деревянная бляха (украшение конской узды, носовая центральная бляха, Первый Пазырыкский курган). 4 — Богиня и всадник (деталь
(33/34)
войлочною ковра, Пятый Пазырыкский курган). 5 — Изображение сфинкса (деталь войлочного ковра, Пятый Пазырыкский курган).
|
Рис. 2 [С. 35]. Положение скифо-сибирских антропологических групп в пространстве I-ой и II-ой главных компонент.
|
|