М.И. Артамонов

Общественный строй скифов.

// Вестник ЛГУ. 1947. №9. С. 70-87.

Киммерийцы и скифы начинают длинный ряд народностей, населявших Северное Причерноморье в период, освещаемый не только археологическими, но и письменными источниками. Они первые, которых мы знаем по имени; начиная с них история нашей страны расцвечивается новыми красками.

История доскифского периода подобна скелету; по свойствам своих источников она даёт только процесс культурного развития. Начиная со скифов этот скелет одевается плотью из событий и лиц. История становится чем дальше, тем полнокровнее, насыщеннее, индивидуальнее.

Впрочем, ещё очень долго письменные данные остаются весьма ограниченными и случайными. Освещая отдельные события или черты быта, они не дают сколько-нибудь полной картины жизни того или другого народа. Положенные в основу исследования, они приводят иной раз к диаметрально противоположным заключениям.

На основании скудных письменных источников в советской науке установились два представления о социально-экономическом строе скифов.

В небольшой работе С.А. Семенова-Зусера под названием «Родовая организация у скифов Геродота» ¹ [1] было возрождено высказанное ещё Лаппо-Данилевским мнение о родовом, первобытно-коммунистическом строе скифского общества. Вслед за тем оно было развито В.И. Равдоникасом в статье «Пещерные города Крыма и готская проблема в связи со стадиальным развитием северного Причерноморья». ² [2]

В брошюре А.П. Смирнова «Рабовладельческий строй у скифов кочевников» ³ [3] даётся прямо противоположное истолкование тех же данных, которыми пользовались Семенов-Зусер и Равдоникас, и скифское общество выставляется в качестве рабовладельческого государства. Этим собственно и исчерпывается советская литература о скифах, если иметь в виду только работы обобщающего характера. ⁴ [4]

Новым в ней по сравнению с дореволюционной литературой яв-

(70/71)

ляется самая постановка вопроса о социально-экономическом строе скифов, решительный отход от утвердившейся в буржуазной науке позиции М.И. Ростовцева ¹ [5] и острое противопоставление двух указанных выше взглядов.

Скифы сыграли весьма важную роль в культурной истории нашей страны, и то или иное понимание социальной сущности этого образования далеко не безразлично для суждения о всём ходе исторического развития СССР.

Казалось бы, известия античных писателей о скифах столько раз служили предметом тщательного анализа, что не могут дать решительно ничего нового в интересующем нас отношении. В действительности это не так. Далеко не все данные, содержащиеся, например, в бессмертном труде Геродота, использованы в полной мере. Разработка неисчерпаемых сокровищ, оставленных отцом истории, в части, касающейся нашей страны, остаётся важнейшей задачей древней истории, и степень успешности её зависит от методологии исследования в большей степени, чем от чего-либо другого. Буржуазные исследователи нередко не находили соответствующих сведений у древних писателей не потому, что их нет, а потому, что искали не то что в них имеется, а то, что им хотелось, чтобы было.

Другим источником исследования общественного строя скифов являются археологические памятники, использованные с этой целью до сих пор совершенно недостаточно. И здесь дело заключается вовсе не в том, что они по природе своей немые, а в том, что их надлежащим образом не допрашивали. Археологическим памятникам не придавалось значения самостоятельного источника. В них видели только иллюстрации к сообщениям античных писателей. В действительности же в них представлены все стороны экономической, социальной и духовной жизни древних обществ, и самостоятельное изучение этих памятников может воскресить угасший мир в таких аспектах, каких не открывают самые полные литературные известия.

Настоящая работа представляет собой опыт привлечения для исследования вопроса об общественном строе скифов обоих видов источников: и литературных и археологических, как равноправных, на разных языках говорящих об одном и том же. Степень успешности этой попытки зависит от достигнутого умения понимать эти языки.

Ко времени, когда в Северном Причерноморье обосновались греческие колонии и сведения о туземном населении Скифии появились в античной литературе, скифы стояли на довольно высоком уровне социального развития.

Хотя легенды, некоторые обычаи и верования свидетельствуют о существовании у скифов матриархальных пережитков и воспоминаний, греки застали у них господство патриархального строя, в частности, вполне установившийся патрилинейный счёт родства. Упоминая имена скифских царей, Геродот нередко указывает и их отцов, после которых они получили власть, сообщает генеалогию их по отцовской линии. ² [6]

В легенде о происхождении савроматов, несомненно так же, как и другие этногенические легенды, не выдуманной Геродотом или

(71/72)

ольвийскими греками, а восходящей к туземной версии, содержатся чрезвычайно любопытные указания на семейные и имущественные отношения у скифов. Амазонки отказываются отправиться к родителям скифских юношей, так как не могут вести тот образ жизни, какой свойствен скифским женщинам, занимающимся только женскими работами и постоянно сидящим на повозках, тогда как амазонки ездят верхом на охоту и войну и носят одинаковую с мужчинами одежду. По совету своих жён-амазонок скифские юноши приходят к родителям только затем, чтобы взять свою долю имущества. ¹ [7]

Кроме некоторых бытовых черт, относящихся к положению женщин у скифов-кочевников, этот рассказ содержит в высшей степени ценное свидетельство о характере семейной собственности у скифов и о возможности раздела её между членами семьи еще при жизни отца (выдел женатых сыновей). Хозяйство у скифов было, следовательно, еще не частновладельческим, а так же, как и у русских крестьян, семейным, и право собственности на него еще не сосредоточивалось в личности главы семьи. Доля имущества, которую получали отделяющиеся члены семьи, видимо, не зависела от воли отца, а определялась обычным правом.

Если судить по другой легенде об упавшем с неба священном золоте, доставшемся младшему брату, ² [8] то к этому можно добавить, что у скифов в наследовании господствовал минорат, т.е. переход отцовского хозяйства в руки младшего сына. В числе наследственного имущества были и жены умершего отца. Так, герой одного их скифских рассказов Геродота, Скил, получил в наследство царскую власть и одну из жен отца — скифянку Опию, от которой у последнего был сын, следовательно брат Скила — Орик. ³ [9]

Передача наследства младшему из сыновей обычно связывается с выделом старших ещё при жизни отца, а переход в составе наследственного имущества жён умершего с их детьми — с наличием внутрисемейного неравенства, при котором полноправными наследниками являлись дети только определённых жён, тогда как другие вместе с их матерями занимали промежуточное положение между свободными и рабами.

Весьма важным данным о социальном строе скифов является указание на наследственную передачу общественных должностей, т.е. на существование у них привилегированной наследственной знати.

В свете этих данных едва ли могут быть сомнения в том, что экономической единицей скифского общества была патриархальная семья. Однако в условиях примитивной техники как кочевого скотоводческого, так и осёдлого земледельческого хозяйства оставалась ещё в известной мере необходимой производственная кооперация этих семей, иными словами сохранение той старой производственной организации, какой в первобытном обществе была родовая община.

Земля, как основное условие производства, находилась в собственности общины. Совершенно определённые указания на этот счёт содержатся в легенде о священном золоте. В ней говорится, что уснувший с этим золотом под открытым небом во время праздника не проживет больше года. Поэтому ему давалось столько земли,

(72/73)

сколько он сам объедет на коне за один день. ¹ [10] Из этого можно заключить, во-первых, что у скифов земля распределялась между хозяйствами ежегодно, а, во-вторых, что площадь надела ограничивалась. Если бы не так, то не было бы смысла указывать на свободу захвата земли, предоставляемой тому лицу, жить которому оставалось не больше года. ² [11] Кроме общинной собственности на землю патриархально-семейные хозяйства, без сомнения, были тесно связаны ещё и необходимостью регулярной взаимопомощи как в земледельческом, так и в особенности в скотоводческом производствах, что и делало родовую общину не только общественной, но и производственной организацией.

Если к этому мы прибавим, что родовая связь была выражением всего строя жизненных отношений, формой всех социальных представлений, то мы не найдём ничего удивительного в том, что в скифском обществе, состоявшем из патриархально-семейных хозяйств, род долго оставался вполне реальной и притом имеющей громадное значение величиной, обеспечивающей на первых порах преобладание общинного начала над частновладельческим. Но только на первых порах, так как в дальнейшем сам род оказался подчинённым частновладельческим интересам, формой эксплоатации и порабощения.

О значении родовых, кровных связей в скифском обществе свидетельствует обычай, согласно которому союз между лицами, не состоящими между собой в родстве, закреплялся в форме приобщения кровью союзников-побратимов. Каждый из вступающих в союз выпускал несколько капель своей крови в сосуд, а затем оба, смешав свою кровь с вином и обмокнув в смесь оружие: меч и секиры, копья, и стрелы, пили её и тем самым становились подобными братьям. ³ [12]

Искусственное расширение родовых связей весьма характерно для патриархального рода, превращающегося из экономической организации в военно-религиозный союз. Побратимство имеет целью преодолеть кровное начало в социальной организации и наряду с кровнородственными объединениями создать другие, внешне основанные на тех же традиционных принципах, но по существу глубоко отличные от них, состоящие из лиц разного происхождения, но связанных общими целями.

Только с точки зрения вышеизложенного понимания скифского общества можно в полной мере учесть смысл отдельных явлений, обративших на себя внимание древних авторов, не задававшихся целью нарисовать картину социально-экономического строя скифов, отвечающую нашим требованиям, и, в частности, понять противоречия в их сообщениях, с одной стороны, характеризующих скифов, как общество с коммунистическим строем, а с другой, указывающих на наличие среди них бедных и богатых.

Для этого нет надобности характеристики первого рода относить полностью на счёт идеализации варваров античными писателями-моралистами и решительно отвергать их достоверность, как делают современные буржуазные учёные. ⁴ [13] Это действительное противоречие,

(73/74)

свойственное живому реальному скифскому обществу с его патриархальной собственностью в составе родовой общинной организации.

Наряду с семьями, мощными по числу своих членов и богатыми по количеству принадлежавшего им скота и другого имущества, в скифском обществе были и другие семьи — бедные и слабые. Родовая община с её обычной практикой не только коллективного производства, но в известной мере и коллективного потребления, с её широко развитой системой взаимопомощи и коллективной ответственности не давала возможности для развития крайних имущественных различий, для возникновения абсолютной нищеты. Тем не менее в соответствии с экономическим неравенством влияние в обществе глав и представителей разных семей одинаковым быть не могло.

Страна скифов по Геродоту делилась на ряд округов, во главе каждого из которых стоял начальник (номарх). По всей вероятности это были племенные территории, а номархами Геродот называет племенных, а не областных старейшин. ¹ [14] Весьма вероятно, что «совет скифов», упоминание о котором мы находим у Геродота в рассказе о происхождении сарматов, ² [15] представлял собой или общее собрание всех правомочных членов племени или только глав родов и патриархальных семей (старейшин). Племенные вожди выступают у Геродота также под наименованием базилевсов или царей. Повидимому, это были вожди не одного, а нескольких объединённых под их властью племён со своими вождями — номархами, или скептухами, как они называются в ольвийском декрете в честь Протогена и у Страбона. ³ [16] Описывая похороны скифского царя, Геродот говорит об участии в них не одного, а нескольких подвластных ему племён. ⁴ [17] Племенные вожди и родовые старейшины вероятно подразумеваются под теми «скифскими начальниками», которые в рассказе о Скиле выступают в качестве хранителей скифских традиций и обычаев и возбуждают народ против отступившего от них царя. ⁵ [18]

Некоторые исследователи, например М.И. Ростовцев, полагают, что в VI-V веках до н.э. существовала сильная скифская держава, распространявшаяся на весь европейский юг СССР и далее на запад: в Добруджу, в Болгарию, в Восточную Венгрию, вплоть до Восточной Пруссии (Феттерсфельде). Под покровительством этой могущественной державы будто бы только и могли возникнуть и расцвести среди грубых воинственных варваров греческие колонии. С IV в. начинается упадок и раздробление этого государства, в результате чего от громадной скифской империи ко II в. до н.э. уцелело только большое царство в Крыму. ⁶ [19]

Археологические данные и известия древних писателей со всей очевидностью показывают искусственность и необоснованность такого представления. В действительности, в VI-V вв. Северное Причерноморье занимали отдельные племена, или вовсе не связанные между собой или объединенные непрочными узами временной зависимости одного от другого или союза для того или иного совместного предприятия. Процесс консолидации их в территориальные военные обра-

(74/75)

зования в это время только начинался. Именно этим обстоятельством, а не покровительством и защитой могущественного и обширного скифского государства следует объяснить то, что греческие колонии могли обосноваться в Северном Причерноморье и втечение долгого времени не только сохранять самостоятельность, но ещё и владеть иногда обширными территориями с варварским населением. Первобытно-общинный строй гомеровских «млекоедов», «справедливейших из людей» ¹ [20] был условием беспрепятственной колонизации греками Северного Причерноморья. Евксинский Понт открывал свои берега для мирных пришельцев, явившихся для разработки его неисчерпаемых богатств и для обмена своими произведениями с варварами. Но коль скоро среди этих варваров развилась частная собственность, явилась жажда обогащения, произошло разрушение первобытно-общинной организации, колонии оказались под ударами той силы, которую они сами вызвали и выпестовали в недрах местного общества. Сами греки сознавали, что явились причиною превращения «справедливых» скифов в коварных разбойников. ² [21]

Греческие колонисты не только легко завладели местностями для постройки городов, для устройства полей, соляных и рыболовных промыслов, но и распространили свою власть на значительные территории, населённые туземцами, вовсе не потому, что им покровительствовали могущественные скифские цари, а именно вследствие слабости и разрозненности племён, с которыми они столкнулись в эпоху колонизации (VII-VI вв. до н.э.) на северных берегах Чёрного моря. Они без труда изгоняли местное население, как это случилось, по свидетельству Страбона, при основании Пантикапея, ³ [22] отражали нападения этих племён, пользуясь превосходством своего вооружения и военной организации или натравливая варварские племена друг на друга, задаривая вождей и царьков. Только много спустя после основания положение колоний изменилось: скифы перестали удовлетворяться дарами и данью, которыми покупалась безопасность от их нападений, и стали стремиться к овладению самими колониями.

Кроме скифов в Северном Причерноморье жили многие нескифские племена, хотя и со «скифской» культурою, но независимые от скифов и лишь изредка частично объединявшиеся с ними для совместных предприятий вроде отражения общих врагов.

Собственно Скифия, также состоявшая из ряда племён, не была строго централизованной организацией. Геродот передаёт легенду о разделе царём Колоксаем скифской страны на три части, которые он роздал своим сыновьям. Одну из них он сделал будто бы более обширной и могущественной. В ней же сохранялось священное, упавшее с неба золото скифов. ⁴ [23] Таким образом, согласно легенде, три части Скифии были связаны между собой превосходством одной из них над другими в силе и идеологически — общностью культа и происхождения царей. То же тройное деление Скифии выступает в рассказе о войне скифов с Дарием, причём каждая из частей управляется своим царём. ⁵ [24]

На основании всех этих данных нет решительно никакой возможности представлять Скифию в VI-V вв. до н.э. обширным и прочно

(75/76)

организованным государством, которое в дальнейшем могло претерпеть только упадок и разложение. Самое большее, чем могла быть Скифия в это время, это изменчивым в своём охвате, непрочным союзом племён, близким к номинальному преобладанием одного из них над другими.

Конечно, те социальные формы, которые застали греки у скифов, не были изначальными и не оставались неизменными. Мы вправе предполагать, что черты первобытно-общинных отношений в древнейшем скифском обществе были выражены гораздо ярче, чем в эпоху греческой колонизации, когда в связи с разлагающим влиянием античной колонизации их разрушение протекало с особенной интенсивностью.

С другой стороны, нельзя не учесть и то обстоятельство, что процесс разложения первобытно-общинного строя, находящийся в связи с развитием античных колоний, проходил неравномерно в разных частях Скифии. Им в большой мере оказались затронутыми области, находившиеся в непосредственной близости к греческим городам, и поскольку греческие писатели наблюдали жизнь прежде всего этих областей, к их сообщениям необходимо сделать некоторые поправки, исходящие из учёта указанной неравномерности.

Противопоставление «справедливых» скифов, более удалённых и менее известных, скифам, находившимся в постоянных сношениях с греками, которое встречается у древних авторов, ¹ [25] с этой точки зрения приобретает особый смысл, свидетельствуя не столько о стремлении античных писателей к идеализации скифов, сколько о наличии вполне реальных различий между теми и другими именно в степени разложения первобытно-общинного строя.

Без сомнения, богатые погребения раннескифского периода, какие известны в Северном Причерноморье, представляют собою верхний слой тогдашнего общества. По малочисленности богатых архаических могил, едва ли случайной, и, с другой стороны, по действительно высокой ценности находящихся в них предметов следует думать, что в этих погребениях мы имеем дело с могущественными вождями каких-то крупных племенных объединений. Тем более замечательно, что состав инвентаря в архаических погребениях Поднепровья ² [26] не выходит за пределы узкого круга предметов личного употребления: одежды, украшений, оружия и пищи, не отличаясь в этом отношении от содержимого богатых погребений предшествующей доскифской эпохи.

Можно заметить, что указанный характер погребального инвентаря сохраняется в течение весьма продолжительного времени при разных формах социально-экономического строя. Сам по себе такой состав инвентаря не представляет никаких прямых указаний на экономические отношения и характер собственности, хотя в ином аспекте и может быть использован в качестве источника исследований в этом направлении. Но зато в сопоставлении с другими, вновь появившимися формами погребений с чертами, каких раньше не было, отмеченный факт приобретает большое значение. Здесь имеется в виду сопоставление указанных древних погребений с известными на Кубани курганами, отличающимися массовыми захоронениями лошадей. ³ [27]

(76/77)

Если подходить к архаическим богатым курганам Поднепровья, с одной стороны, и Кубани, с другой, с меркой абсолютной хронологии, то окажется, что появление их относится, в лучшем случае, к одному времени, из чего как будто бы следует, что их различие — локального характера. На востоке, на Кубани, в меотской или савроматской земле, был один обряд погребения с массовым захоронением лошадей, на западе, у скифов — другой,без лошадей. Это одновременные, чисто местные варианты, не имеющие между собою никакой, по крайней мере, генетической связи.

Однако, если мы примем во внимание, что следующим, более поздним типом богатого погребения и тут и там, и на востоке и на западе, одинаково является могила с конскими захоронениями, хотя и в сокращённом количестве их по сравнению с древними памятниками этого рода на Кубани, а в Поднепровье сверх того ещё с включением в инвентарь погребения большого количества, иногда сотен, заменяющих коней уздечек, ¹ [28] то отношение между типами архаических погребений Кубани и Днепра получится совершенно иное.

Мы должны будем признать, что в выработке нового типа погребения в западной половине Причерноморья, в собственно Скифии, участвовали те же самые представления, которые на Кубани возникли раньше, выразившись в обряде захоронения с умершим большого количества лошадей. Другими словами, архаические погребения Поднепровья придется рассматривать в качестве стадиально предшествующих не только действительно более поздним могилам той же самой местности, но и современным или более ранним, чем они, курганам Кубани, а следовательно и самому факту появления массовых конских захоронений в последних придать особое значение.

Смысл этого явления будет для нас понятен, если мы свяжем его с развитием частной собственности на скот. Появление массовых конских захоронений в могилах означает важный шаг в развитии представлений о собственности на имущество. И вовсе не случайно, что этого рода погребения очень рано появляются именно на Кубани.

Развитие патриархального строя, одним из признаков зрелости которого является частная собственность главы семьи на её хозяйство, на Кубани протекало ускоренным темпом в связи с рано возникшими, хотя бы и опосредствованными, сношениями с государствами древнего Востока, о которых свидетельствует стиль находимых на Кубани вещей не только архаического скифского, но и более ранних периодов. ² [29]

Правда, Приднепровье, т.е. собственно Скифия, позже вступившее в связи с тогдашним цивилизованным миром, но зато быстрее и глубже включавшееся в сферу античного влияния вследствие возникновения греческих колоний в северном Причерноморье, очень быстро догнало кубанских варваров по уровню социально-экономического развития.

Погребения с массовым захоронением лошадей явились на Кубани наиболее ранней, но вместе с тем и примитивной формой выражения новых экономических отношений. Позже в других местах, в том числе и в Поднепровье, когда процесс экономического развития и в них приводит к тем же порядкам, что и на Кубани, эта

(77/78)

форма экономических отношений уже не повторяется, однако вовсе не потому, что был учтён опыт кубанских варваров. Дело, конечно, не в распространении тем или иным путем форм, выработавшихся на Кубани, а в особенностях местного развития, в силу которых в разных местах отдельные этапы социально-экономического развития получают то более, то менее яркое отражение в идеологии.

В основе обычая погребения или уничтожения оставшегося после покойника имущества лежит страх перед мертвецом в связи с представлением о загробной жизни, как продолжении земной. Нас в данной связи интересует не видоизменение этого обычая в соответствии с осложнением представлений о загробной жизни, а вопрос о том, в какой мере развитие собственности отражается на погребальном инвентаре. Погребальный инвентарь очень долго сохраняет своё первоначальное значение и состоит из вещей, находившихся в личном пользовании умершего и поэтому считавшихся его собственностью, лишение которой может вызвать месть мертвеца. ¹ [30] Однако уже довольно рано, а особенно со времени увеличения категории вещей, состоявших в частной собственности в связи с формированием частновладельческого хозяйства, состав погребального инвентаря начинает ограничиваться. Это ограничение сопровождается изменением представления о загробной жизни, о природе духов и выражается прежде всего в замене целого частью. Именно этот смысл имеют полагавшиеся в скифских курганах, таких как Чертомлыцкий или Краснокутский, ² [31] многочисленные уздечки — они заменяли собою тех лошадей, которые были погребены в Ульском кургане.

Замена целого частью или даже изображением настолько распространённая черта погребального обряда и религиозного культа в целом, хорошо известная по пирамидам Египта или похоронным обычаям Китая, что на рассмотрении её можно не останавливаться. Менее обращала на себя внимание другая очень существенная деталь, а именно долгая сохранность во всей, так сказать, материальности в составе погребального инвентаря тех вещей, которые были непосредственно связаны с похоронами. Долгое время после исчезновения сплошного уничтожения имущества умершего, в частности массового убийства принадлежавшего ему скота, сохраняется положение в могилу тех животных и той повозки, на которых мертвец был доставлен к месту погребения и, вообще, захоронение или уничтожение вещей, которые использовались как погребальный инвентарь. Этого рода обычай можно констатировать и у скифов в тех курганах, где в могиле оказываются части иногда нарочно сломанной повозки и скелеты только тех лошадей, которые были в неё впряжены. В этом обычае страх перед мертвецом предстаёт уже в качестве пережитка, в виде страха, связанного с самим трупом. Замечательно, что и в пережиточных обычаях власть «мёртвой руки» простирается не вообще на вещи, связанные с похоронами, а только на те из них, которые принадлежали умершему при жизни. Именно на этом основании у хорватов и словаков покойников к месту погребения отвозили на чужих соседских волах или лошадях.

Уточняя сказанное выше, необходимо заметить, что наибольшее значение для исторической периодизации имеют признаки сокращения погребального инвентаря. Именно они свидетельствуют об укреплении

(78/79)

частновладельческих отношений и о развитии наследования личного имущества в составе семейного хозяйства.

Погребальный обряд с уничтожением имущества умершего указывает, наоборот, на неразвитость права собственности, на несовпадение личного и семейного имущества, следовательно, на ещё не частновладельческий характер хозяйства. Объединение того и другого вида собственности в лице семейного главы приводит к смешению связанных с этой собственностью представлений. Семейное хозяйство начинает рассматриваться как личное, но зато и личное имущество подчиняется нормам, существовавшим для семейного. На этой основе становится возможным ограничение количества и состава вещей, следующих за умершим в могилу, следовательно появление наследования частной собственности.

У Страбона имеется любопытное замечание относительно древних албанцев. «Они, — говорит он, — зарывают вместе с покойниками их имущество и поэтому живут в бедности, не имея ничего отцовского». ¹ [32]

Здесь ещё в полной мере действует представление о частной собственности как о собственности личной, сопровождающей умершего в загробную жизнь, исключающее возможность наследования этой собственности. С этим представлением следует сравнить другое, отражённое в рассказе Ибн-Фадлана о похоронах знатного русса.

Имущество знатного русса делилось на три части, из которых одна шла вместе с мертвецом в виде одежды, оружия и тому подобных принадлежностей погребального инвентаря, другая — тратилась на угощение во время похорон и, наконец, третья предоставлялась родственникам, наследникам умершего. ² [33]

На основе такого деления и могло сложиться существовавшее долгое время и поддерживавшееся христианской церковью представление о «части мертвеца», которая сначала в виде наиболее любимых или наиболее соответствующих его положению в обществе предметов, животных и даже людей клалась вместе с мертвецом в могилу или на погребальный костёр, а позже отдавалась церкви на помин души. В обычном праве разных народов эта часть колебалась от половины до одной десятой имущества покойника, пока не превратилась в доброхотное даяние наследников бедным или церкви, нередко всё же определенное обычаем хотя бы в отношении категорий и качества жертвуемых предметов. Так, например, у многих народов существовал обычай передавать церкви коней, участвовавших в похоронах, или вообще лучшую голову скота со сбруей, а также лучшую одежду покойника.

Е. Брук, рассмотревший вопрос о «части мертвеца» в древней Греции, объяснял исчезновение обычая погребать с покойником принадлежавшие ему вещи развитием анимистических верований, сменой веры в живой труп представлением о душе — дематерилизированной тени умершего. ³ [34] Но дело явно не в этом, ибо материальное представление о душе, ведущей в загробном мире жизнь, подобную земной, продолжало жить гораздо дольше ограничения имущества, со-

(79/80)

провождающего покойника. Спиритуализацая души происходила по мере освобождения мертвеца от связанной с ним собственности, а вовсе не наоборот.

Ограничение права мертвеца на оставшееся после него имущество, как сказано, явилось следствием возникновения частновладельческого хозяйства, т.е. исчезновения границы между собственностью личной и коллективной — семейной.

С этой точки зрения различие между «богатыми» и рядовыми «бедными» погребениями, характерное для древнейшей поры скифского общества, может быть удовлетворительно объяснено только допущением, что, во-первых, первоначальное образование частной собственности происходило в виде накопления личного имущества, не совпадающего с имуществом рода или семьи, а, во-вторых, что этот процесс образования богатств не распространялся на массу населения, сосредоточиваясь в определённом социальном кругу, где индивидуальное начало получило наибольшее развитие и личность уже не растворялась в роде или семье.

Большое значение для понимания этого явления имеет тот факт, что в богатых погребениях массовые захоронения животных состоят исключительно из лошадей: быки встречаются только в качестве упряжных животных, на которых был доставлен покойник, а овцы — исключительно в расчленённом виде в качестве пищи для умершего. Значит ли из этого, что частная собственность распространялась только на лошадей? На этот вопрос приходится ответить утвердительно в том смысле, что первоначально накапливались именно лошади, как наиболее удобная форма богатства.

Обладание табунами лошадей было у кочевников главным признаком богатства, а вместе с тем и влиятельного положения в обществе. Этим значением лошадей и следует объяснять случаи массовых конских захоронений в могилах знатных покойников. Грубо-материалистическое представление о загробной жизни вызывало обычай сопровождения покойника всем тем, что соответствовало его положению при жизни и что обеспечивало за покойником такое же значение в загробном мире, каким он пользовался на земле.

Богатство у скифов, как правило, сочеталось с общественной властью. Богатые погребения — это могилы не просто богатых людей, а царей или вождей, о чём свидетельствует в первую очередь величина курганных насыпей, какие можно было соорудить только совместными усилиями большого коллектива. Влиятельное положение в обществе было, следовательно, одним из условий накопления частной собственности, обособления её от собственности коллективной — семейной или родовой. Этого рода собственность возникла в виде поступающей в пользу вождя львиной доли военной добычи, даров от подвластных ему племён, родов или семей, подарков от заинтересованных в поддержке вождя греческих торговцев и т.п. Она выделяла вождя из общества, служила основой его экономического влияния и далеко не сразу растворилась в собственности семейной, — лишь только с распространением на последнюю норм частновладельческого права.

Экономическое неравенство у скифов, о существовании которого знают античные писатели, сообщающие о бедных и богатых среди них, может быть таким образом прослежено в своём возникновении и развитии по археологическим памятникам. Самым важным при этом является установление не только количественных, но и качественных изменений в имущественных отношениях.

(80/81)

В процессе экономической дифференциации семейных хозяйств происходит распространение права частной собственности с вещей личного пользования на хозяйство в целом. А этого не могло бы случиться, если бы наряду с увеличением прав и власти семейного главы не увеличивалась экономическая независимость семейного хозяйства от общины и не развивался обмен как выражение углубляющегося разделения общественного труда. При этом представляются возможными два варианта отношений богатого хозяйства к общине; или выделение из неё в качестве вполне самостоятельного хозяйства или подчинение общины своим интересам. Первое в условиях ещё не разложившегося родового строя возможно только на основе рабства. Скифское общество нередко и рассматривается как рабовладельческое.

Наличие рабов у скифов засвидетельствовано литературными известиями. В их торговле с античными колониями рабы занимали видное место. Этого рода товар доставляется всегда, в особенности кочевниками. Во всей истории кочевых народов красной нитью проходят сообщения о торговле рабами, о набегах на соседей с целью захвата пленных для продажи в рабство. Следует, однако, отметить, что основным стимулом добычи была не потребность в рабах самого кочевого общества, а продажа их на невольничьих рынках в другие страны.

Применение рабского труда в кочевом хозяйстве могло производиться в очень ограниченных размерах, так как уход за скотом, пастьба и охрана его всегда давали рабу возможность не только бегства, но даже и хищения скота своего господина. Поэтому рабы у кочевников применяются, главным образом, в домашнем хозяйстве, там, где за ними может быть установлен постоянный надзор. А для этого рода работ наиболее пригодными оказываются женщины, из мужчин же годились старики, увечные, и, вообще, неполноценные работники, менее опасные с точки зрения попыток к бегству.

В связи с этим стоит распространение увечья рабов, причинения им таких повреждений, которые, сохраняя их как работников именно в области домашнего хозяйства, закрывают для них надежду на освобождение бегством.

Указание Геродота, что «всех рабов скифы ослепляют», ¹ [35] свидетельствует, что роль скифских рабов не выходила за границу домашнего хозяйства и что, следовательно, основной труд по скотоводству лежал не на них. Ослеплённых рабов, по словам Геродота, скифы использовали для переработки молока. ² [36] Ослепление рабов — не простая жестокость, как полагают некоторые исследователи, а необходимость, вытекающая из кочевого быта скифов, и конечно Геродот преувеличил размеры этого обычая, говоря, что скифы ослепляют всех своих рабов. Вероятно, наряду с ослеплением применялись и другие способы калечения, препятствовавшие бегству невольников, хорошо известные по этнографическим данным.

Некоторые указания на характер рабства, хотя и не у скифов, а у северокавказских варваров можно отыскать и в данных археологических раскопок. В Елизаветинских курганах на Кубани наряду с лошадьми в могилы были положены женщины, повидимому рабыни. ³ [37] Об этом свидетельствует бедность найденных с ними вещей, а,

(81/82)

главное, помещение их наряду с конями, тогда как обычно погребения жён или наложниц отличаются богатством инвентаря и близостью к главному покойнику. Эти женские погребения составляют особенность Елизаветинских курганов, древнейших из известных на Кубани могил скифского периода с сопровождающими человеческими погребениями. В днепровских курганах сопровождающие погребения, если не считать захороненных в них так называемых жён, а вернее, по прямому указанию Геродота, наложниц и иногда служанок при них, всегда мужские, и притом в этих погребениях всегда находят оружие, что не позволяет рассматривать их в качестве погребения рабов, тем более что и Геродот в описании похорон скифского царя особо оговаривает иное происхождение тех слуг, которых убивают для погребения с царём. «Они природные скифы — говорит он, — ибо царю служат те, которым он сам прикажет, а покупных рабов у них вовсе нет». ¹ [38]

Таким образом, оснований считать скифское общество времени Геродота и близкого к нему рабовладельческим, по меньшей мере, недостаточно. Имеющиеся фактические данные, а также аналогии с обществами других кочевников показывают, что если рабский труд и применялся, то отнюдь не на нём основывалось существование даже крупных скотоводческих хозяйств. Рабы играли в них подсобную роль во второстепенных работах по дому, по переработке продуктов скотоводства и использовались в качестве личных слуг. Это того рода «домашнее рабство», которое, по словам Энгельса, «не образует прямым образом основы производства, а является косвенным образом составной частью семьи, переходя в неё незаметным образом. (Рабыни гарема). ² [39]

Но если рабство не могло быть основой производства, то крупное хозяйство так же, как и мелкое, не могло существовать вне общины с её коллективистической организацией ряда важнейших работ по содержанию и охране скота. Скот пасся в общем стаде, что и создавало возможность появления скрытой формы эксплоатации чужого труда. Богатые хозяйства, обладающие большим количеством скота, выпас которого едва ли был бы для них возможен только силами своей семьи, при общинной организации скотоводческого производства затрачивали на него столько же труда, сколько и бедные члены этой общины, владевшие малым числом животных, и, таким образом, пользовались чужим трудом, обходясь без применения рабов в основных процессах скотоводческого производства. Возможно, что в осёдлых земледельческих хозяйствах, о которых мы имеем меньше сведений, рабство имело больше возможностей для развития. Во всяком случае позже, когда скифское общество все же, повидимому, становится рабовладельческим, скотоводческое хозяйство даже у кочевников осложняется прибавлением земледелия, причём значительная часть кочевников оседает на землю.

Родовая община кочевников, орда или курень, как она называлась у монголов, как форма коллективного производства препятствовала росту отдельного хозяйства и развитию эксплоатации и социально-экономической зависимости внутри общества. Община была и долго оставалась хранительницей родовых коммунистических традиций и если тем не менее она продолжала в течение долгого времени оста-

(82/83)

ваться формой организации частновладельческих хозяйств, то это может быть объяснено только тем, что деятельность последних получила особое направление, что экономические интересы этих хозяйств лежали не столько в развитии тех или иных производств внутри себя и в расширении на этой основе, сколько в стремлении к внеэкономическому обогащению посредством войны. Учитывая то значение, которое для кочевников и для варваров вообще со временем получает война, можно отнести за её счёт не возникновение, а продолжительное существование орды, или куреня.

Родовая община оказалась готовой формой организации, наиболее пригодной для кочевого общества, в котором военный разбой стал своего рода производством, к тому же имеющим первостепенное значение. Она всегда держала общество готовым к нападению и обороне и притом общество, по самому характеру своего производства наиболее приспособленное к ведению войны.

Значение войны у скифов ярко выступает как в могильном инвентаре, в котором оружие занимает наиболее важное место, так равным образом и в ряде сообщений Геродота. Сюда относятся его рассказы о культе меча и об обычае чествования храбрецов, а также сведения о порядке раздела захваченной добычи в соответствии с личной доблестью, выказанной воинами в сражении. ¹ [40]

В обществе, в котором каждый член — вооружённый воин, значение вождя определялось величиной той общественной организации, которую он возглавлял. Племя, конечно, возникло не как военная организация, но у варваров оно неизбежно становилось ею, а в связи с этим предводительство на войне сделалось важнейшей функцией главы племени. Когда Геродот говорит о базилевсах, он имеет в виду именно племенных вождей. Характер их власти является важнейшим показателем социально-экономического уровня, достигнутого обществом.

Уже очень рано вокруг вождей появляется круг лиц, которые находятся в гораздо более тесной связи с ними и в большей зависимости от них, чем остальные массы населения. Об этом можно заключить на основании сопровождающих вождей человеческих погребений, какие встречаются в богатых скифских могилах классического периода, а также на основании сообщения Геродота об убийстве при похоронах царя множества его слуг.

По словам Геродота, кроме наложниц, в могиле царя хоронили его виночерпия, повара, конюха, слугу и вестника, а по прошествии года, на могиле убивали ещё 50 юношей-слуг. При этом он добавляет, что среди царских слуг нет покупных рабов, что ему служат природные скифы, те, кому он сам укажет. ² [41] Сообщение Геродота подтверждают археологические данные. В таком кургане, как Чертомлыцкий, в составе погребения можно отыскать почти всех перечисленных Геродотом лиц, следующих в могилу за царём; тут есть и конюхи, положенные возле лошадей, и слуга, ведавший царским гардеробом и запасами напитков и кушаний, сложенных вместе с ним в могиле, тут есть, наконец, слуга наложницы и она сама. Здесь же покоятся и приближённые к царю оруженосец и, может быть, вестник. ³ [42] Такого

(83/84)

же рода погребения имеются в боковой могиле Солохи ¹ [43] и в других поднепровских скифских курганах.

Все сопровождающие мужские погребения в скифских могилах, как правило, снабжены оружием, иногда отличающимся высокой ценностью и художественностью, а также нередко дорогими украшениями и принадлежностями одежды. Если следовать за Геродотом, в этих погребённых следует признать «природных скифов», служивших царю по его приказанию, т.е. видеть в факте убийства их при погребании указание на полное порабощение царём подданных, на наличие у скифов деспотической власти царя или вождя.

Несомненно, что власть скифского царя была велика, ей приписывалось божественное происхождение. О последнем с достаточной определённостью свидетельствует тот же Геродот, говоря, что ложная клятва божествами царского очага, т.е. предками, вызывала болезнь царя и каралась у скифов смертью клятвопреступника. ² [44] Личности скифского царя приписывалась магическая божественная сила и это, несомненно, ставило царя высоко над обществом и усиливало власть над ним.

Убийства при похоронах вождей, как показывают исторические и этнографические данные, принимали подчас весьма широкие размеры. Убивались рабы, пленные, лица, встретившиеся на пути погребальной процессии, наконец, просто попавшиеся в руки особым отрядам, рыскавшим в поисках жертв. ³ [45] В общем можно различать два вида ритуальных убийств при похоронах вождей: один — когда жертвы более или менее случайны, другой — когда для них предназначаются определённые лица — люди, находившиеся в определенных отношениях к покойнику. В ряде случаев имеет место то и другое. Однако первоначальный смысл каждого вида ритуальных убийств был различен, а равно различно и их происхождение и социальное значение. Пока смерть представляется действием чьей-либо злой воли, она должна быть отомщена. В Полинезии существует обычай, по которому ближайшие родственники умершего, нарядившись в особые костюмы и вооружившись дубиной, отправляются искать крови, избивая первого попавшегося. Отсюда недалеко до замены крови воображаемого врага — виновника смерти кровью ближайших к умершему лиц. Сюда относится тот обычай самоистязания в знак траура, о котором находим сведения в описании скифов у Геродота. По его словам, скифы «отрезывают себе часть уха, обстригают кругом волосы, надрезывают руки, расцарапывают лоб и нос и протыкают стрелы сквозь левую руку», ⁴ [46] словом, проделывают всё то, что известно и относительно множества других народов и племён.

Конечно далеко не везде обычай, требующий пролития человеческой крови, особенно при смерти знатного лица, трансформировался в такие сравнительно безобидные формы, как нанесение себе более или менее безвредных ран. В иных местах он приобретал особенно гнусный вид, как средство устрашения и классового порабощения (например в Дагомее).

Второй вид ритуальных убийств в погребальном обряде распространяется на таких лиц, как наложницы, жёны, рабы, приближённые,

(84/85)

воины, т.е. на так или иначе связанных с личностью умершего. Нетрудно заметить, что в основном эта группа лиц состоит из людей, лично зависимых от умершего, из людей, являющихся его собственностью. На них распространяются те же представления, какие существовали относительно собственности вообще — они должны сопровождать своего владельца в загробный мир.

Конечно и здесь рано появляются ограничения, сокращающие число жертв до того минимума, который, определяясь представлениями о загробной жизни, совместим с социальным положением умершего. С другой стороны, в число жертв со временем входят и такие лица, на которых обычай первоначально не распространялся — люди, хотя и тесно связанные с умершим, но формально не подпадающие под понятие его собственности. Сюда относятся жёны, по собственному желанию умирающие после смерти мужа, воины, считающие позором пережить смерть своего вождя, наконец, вельможи, кончающие самоубийством при смерти своего владыки, как это имело место в феодальной Японии. Вместе с тем и смерть лиц, относящихся к первой категории, приобретает хотя бы только видимость добровольности, так как могущественной силой принуждения является сила руководимого обычаем общественного мнения.

Проще всего, пренебрегая сведениями Геродота, счесть вооружённых лиц, погребённых в царских скифских могилах, за рабов. Но от этого мы решительно ничего не выиграем, так как главное в вопросе заключается не в том, кем они были формально, а в том, какова была их социальная роль. Уже одно то, что это вооружённые рабы, исключает возможность рассмотрения их в качестве простой рабочей силы.

Несомненно, что люди, сопровождающие скифского царя в загробный мир, избирались из числа лиц, тесно с ним связанных, находившихся в какой-то форме зависимости от него, из его слуг. Но это не обязательно должны быть рабы, так как зависимость может иметь и другой характер. Вероятнее всего считать, что жертвы избирались из числа тех, окружающих вождя людей, которые составляли его дружину.

Вокруг царя рано стали группироваться разного рода искатели удачи, а особенно лица, в силу тех или иных причин оказавшиеся вне существующей социальной организации: изгнанные из своего рода преступники, опасающиеся мести беглецы, неполноправные в силу обстоятельств рождения и т.п. Не имея опоры в общественном строе родового общества, они группировались вокруг вождей, нуждавшихся в постоянной военной силе и в услугах, оттенявших их могущество и богатство. Люди, нуждавшиеся в социальной опоре и защите, находили то и другое, отдавшись под подкровительство знатного и могущественного вождя, а он приобретал в них силу, которую мог противопоставить обществу, во главе которого стоял, силу, которая делала его менее зависимым от последнего.

Родовое общество не могло признать самостоятельности за лицом, находящимся вне существующей общественной организации — вне рода. Поэтому смерть покровителя была гражданской, а, следовательно, и физической смертью для его дружинников — слуг, пока они набирались из указанного рода лиц или их рабов. Сколько бы в дальнейшем ни мотивировался обычай, требующий смерти приближённых к особе царя понятием верности и чести, как бы ни облагораживался ссылкой на добровольность жертвы, на нём остается печать его происхождения.

(85/86)

Увеличение роли дружины вместе с усилением власти вождя, конечно, привлекало в её ряды и иных полноправных членов родового общества. Однако ранее сложившиеся представления об отношении дружинника к вождю были изжиты далеко не сразу, а кое-где сохранялись и очень долго.

Описывая погребение скифского царя, Геродот сообщает о массовом убиении воинов, слуг царя, на его могиле. ¹ [47] Вероятно, здесь имело место убийство именно дружинников, природных скифов, не рабов, но по самому положению своему считавшихся принадлежностью своего вождя и, может быть, попавших в состав дружины действительно не по личному желанию, а по царскому приказанию, в порядке выполнения одной из обязанностей подчинённых ему родов и племён. Дружина увеличивала силу и власть вождей, но она не могла обеспечить им безусловного господства над обществом до тех пор, пока последнее представляло собой целостную организацию, не раздробленную классовыми противоречиями, способную оказать отпор чрезмерным притязанием вождей. Благодаря Геродоту, мы знаем о судьбе постигшей скифского царя Скила, который неосторожно нарушил обычаи и вместе с тем, вероятно, и интересы своего народа, увлёкшись цивилизацией греков. Скифы прогнали Скила и поставили царём его брата Октамасада. ² [48]

«Европейские учёные, в большинстве своём прирождённые придворные лакеи, превращают базилевса в монарха в современном смысле слова», — замечает К. Маркс относительно характера царской власти в гомеровской Греции. ³ [49] Эти слова вполне приложимы и к существующим учёным представлениям о скифских царях. Как у греков героического периода, так и у скифов «при господстве отцовского права должность базилевса обычно переходила к сыну или одному из сыновей», ⁴ [50] но это отнюдь не служит доказательством законного наследования этой должности помимо народного избрания, а лишь указывает на «зародыш особых знатных семей внутри рода..., зародыш будущего наследственного предводительства, или монархии», ⁵ [51] уже не нуждающейся в народном избрании.

Роль народного собрания в скифском обществе хорошо выступает в вышеуказанном рассказе Геродота о Скиле. В этом рассказе заслуживает особого внимания то, что избрание царя производится скифами из определённой семьи. Другими словами, этот рассказ доказывает, что власть базилевсов у скифов ещё не приобрела характера отделённой от народа публичной власти, которая могла бы быть ему противопоставлена, а вместе с тем, что социальное расслоение скифского общества зашло уже настолько далеко, что в нем образовался особый слой наследственной аристократии.

Тот общественный строй, который выработался у скифов ко времени Геродота, т.е. к V веку до нашей эры, Энгельс назвал военной демократией. «Это был наиболее развитой общественный строй, какой вообще мог развиться при родовом устройстве, — говорит он, — это был образцовый общественный строй высшей ступени варварства. Стоило обществу выйти из рамок, внутри которых этот строй удовлетворял

(86/87)

своему назначению, наступал конец родовому устройству; оно разрушалось, его место заступало государство». ¹ [52]

Это был строй общества, уже знавшего частную собственность, имущественное неравенство, рабство и эксплоатацию, но ещё не запутавшегося в социальных противоречиях и не изжившего родового устройства и общинных отношений. Территориальные, профессиональные и классовые организации в это время ещё только намечались и не противостояли объединениям по родам и племенам. Единственной силой, грозившей стать над обществом, в это время была ещё только сила военного вождя, опиравшегося на независимую от родовых учреждений дружину, в значительной мере вызванную военным характером самого общества в целом, а не непримиримыми противоречиями внутри него. В этой силе заключались уже элементы государственности и при благоприятных условиях, на основе растущих противоречий между разными общественными классами она готова была превратиться в королевскую власть и стать орудием господства одной части общества над другой, эксплоататоров над эксплоатируемыми.

Скифское общество вступило на путь превращения родового строя в его противоположность — в государство, но двигалось по нему крайне неравномерно, и даже к концу своей истории не ликвидировало родовой, общинной организации и только частично, в наиболее передовых своих областях переоформилось в варварское государство, отягощённое грузом общинных отношений и опутанное пережитками родовых порядков.

[1] ¹ Известия ГАИМК, т. IX, в. I, Л. 1931.

[2] ² Готский сборник, Известия ГАИМК, т. XII, в. 1-8, Л. 1932.

[3] ³ М. 1935.

[4] ⁴ См. также: М.И. Артамонов и С.А. Жебелёв, Общественное устройство и обычаи скифов, История СССР с древнейших времён до образования древнерусского государства, т. 1, ч. 2, гл. 2, М.-Л. 1939 (на правах рукописи); М.И. Артамонов, Вопросы истории скифов, ВДИ, №3, 1947.

[5] ¹ М. Ростовцев, Эллинство и иранство на юге России, 1918; он же, Представления о монархической власти в Скифии и на Боспоре, ИАК, 49.

[6] ² Геродот, История, 1, 1035: IV, 3, 5, 7, 69, 76, 78.

[7] ¹ Геродот, История, IV, 114, 115.

[8] ² Там же, II, 5, 6.

[9] ³ Там же, IV, 78.

[10] ¹ Геродот, IV, 7.

[11] ² М.И. Артамонов, О землевладении и земледельческом празднике у скифов, Учёные записки Ленинградского государственного университета, серия историческая (в печати).

[12] ³ Геродот, IV, 70.

[13] ⁴ М.И. Ростовцев, Скифия и Боспор, II, стр. 88 сл., 1925.

[14] ¹ Геродот, IV, 66.

[15] ² Там же, 111.

[16] ³ В. Латышев, Inscriptiones antiquae orae septentrionalis Ponti Euxini Graecae et Latinae, v. I, 1916, №32; Страбон, XI, 2, 13.

[17] ⁴ Геродот, IV, 71.

[18] ⁵ Там же, 79.

[19] ⁶ М.И. Ростовцев, Эллинство и иранство на юге России, стр. 34 сл., 1918.

[20] ¹ Илиада, XIII, 6.

[21] ² Страбон, VII, 3, 7.

[22] ³ Там же, XI, 2, 5.

[23] ⁴ История, IV, 7.

[24] ⁵ Там же, IV, 120.

[25] ¹ Эфор в передаче Страбона, География, VII, 3, 9.

[26] ² См. например, блестящий комплекс Литого кургана. Е.М. Придик, Мельгуновский клад 1763 г., Материалы по археологии России, №31.

[27] ³ Типа Ульского аула (Отчёт Археол. ком., 1898, стр. 29 сл.) и первого из Елизаветинских курганов (Отчёт Археол. ком. за 1913-1915 гг., стр. 151).

[28] ¹ Например, Чертомлык; Древности Геродотовой Скифии, в. 2, стр. 74 сл. 1872. СПб.

[29] ² Например, Майкопский курган.

[30] ¹ Л. Леви-Брюль, Первобытное мышление, стр. 216 сл., М. 1930.

[31] ² Древности Геродотовой Скифии, в. 2, стр. 74 сл. и стр. 43 сл.

[32] ¹ География, XI, 4, 8.

[33] ² Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу. Под ред. И.Ю. Крачковского, стр. 80, М.-Л. 1939.

[34] ³ E.F. Bruсk, Tatenteil und Seelegerat im griechischen Recht. Münchener Beiträge zur Papyrusforschung und antiken Rechtsgeschichte, herausgeg. von Z. Wengerund W. Otto. Heft 9, 1926.

[35] ¹ История, IV, 2; Ср. Ф. Мищенко, Басня о слепых рабах у скифов.

[36] ² Там же.

[37] ³ Отчёт Археол. ком. за 1913-1915 гг., стр. 151, 155, 156, 157.

[38] ¹ История, IV, 72.

[39] ² К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 451.

[40] ¹ История, IV, 62, 64-66.

[41] ² Там же, IV, 71, 72.

[42] ³ Древности Геродотовой Скифии, в. 2, стр. 74 сл.

[43] ¹ Отчёт Археол. ком. за 1912 г., стр. 40 сл. и за 1913-1915 гг., стр. 104 сл.

[44] ² История, IV, 68.

[45] ³ Э. Тэйлор, Первобытная культура, т. 1, стр. 37 сл. СПб. 1872.

[46] ⁴ История, IV, 71.

[47] ¹ История, IV, 72.

[48] ² Там же, IV, 78-80.

[49] ³ К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, ч. I, стр. 84.

[50] ⁴ Там же, стр. 85.

[51] ⁵ Там же.

[52] ¹ К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, ч. I, 122.

наверх