П.П. Азбелев. Древние кыргызы. Очерки истории и археологии.

назад | оглавление | далее

II. 2. Вопросы хронологии таштыкских склепов.

II. 2. 5. Малые склепы и памятники "камешковского типа".

Как уже говорилось, в состав таштыкской культуры входят не только классические склепы. После отделения оглахтинских могил от склепов остаются ещё две проблемы, без изучения которых вопрос о сложении и развитии таштыкской культуры не решается. Это вопрос о т.н. малых склепах и проблема памятников “камешковского типа”, определённых С.В.Киселёвым как переходные погребения и составившими выделенный Л.Р. Кызласовым камешковский переходный этап.

Малые склепы были выделены как тип памятников М.П. Грязновым (Грязнов 1979: 119-122) и до сих пор лишь упоминались более или менее подробно. Между тем ряд конструктивных и обрядовых особенностей этих памятников заставляет обратить на них особое внимание.

При всём разнообразии конструкций таштыкских склепов всегда есть некий набор обязательных признаков. Одним из таких элементов является вход: в срубе или клети устраивался проём, так или иначе оформленный как изнутри — деревом, так и снаружи — камнем. Каменная конструкция в целом соответствовала деревянной.  Особенностью же малых склепов является отсутствие подземной деревянной входной конструкции, притом что снаружи всё оформлено так, словно вход есть. Строители малых склепов воспроизводили внешний облик больших, а само погребение устраивали по иным канонам.

Внутри малых склепов не бывает полатей, не имеют они и шатровых перекрытий. Стенки необычно мелких котлованов облицовывали не тыном, как в больших склепах, а каменными плитками; до раскопок эти плитки выступают на поверхность и кажутся дополнительной внутренней оградкой (интересно, что много позже на кыргызских чаатасах стали появляться сооружения, где вокруг могильных ям устраивались уже настоящие оградки, составленные из врытых на ребро каменных плиток; есть ли здесь основания для сопоставления, неясно).

Если инвентарь малых склепов вполне сопоставим  с типовым набором находок в больших склепах, то погребальный обряд отличается уже весьма заметно. В целом этот ритуал близок общим стандартам оглахтинской культуры. Вместе с очевидной имитацией внешнего облика больших склепов это можно считать прямым указанием на то, что малые склепы — поздняя версия оглахтинских грунтовых могил, результат воздействия таштыкской традиции на местные погребальные обычаи. О том же пишет и Э.Б. Вадецкая: “существует группа недатируемых склепов малых конструкций, напоминающих большие таштыкские могилы. В них нет ни пряжек, ни цепочек, но по косвенным признакам они могут относиться к IV в. [? — П.А.] Значит, внутренняя хронология склепов сопровождалась и этническими отличиями...” (Вадецкая 1999: 129). Нужно заметить, что хронологические построения Э.Б. Вадецкой кажутся несколько странными: малые склепы очевидно имитируют внешний облик больших склепов и, соответственно, не могут быть отнесены к более раннему времени — а ведь Э.Б. Вадецкая принимает амброзовскую датировку больших склепов (V-VII вв.).

Исходя из критериев выделения археологической культуры, предложенных выше для раннесредневековых южносибирских материалов, малые склепы нужно признать органической частью таштыкской культуры. Пряжки в малых склепах, вопреки мнению Э.Б. Вадецкой, всё же встречаются — например, в тепсейском скл.4 (Грязнов 1979: 122 — Рис.71: 3-7; Вадецкая 1999: табл. 9: 1, 5; табл. 119) — и позволяют надёжно синхронизировать эти памятники с основным типом таштыкских погребений. Погребённые в малых склепах — это, насколько можно судить, оглахтинцы таштыкского времени. Существование этих памятников лишний раз подтверждает, что становление новой культуры не было связано с исчезновением носителей культуры предшествующего этапа — они оставались на той же территории, заметно усложняя картину культурогенеза.

“Переходные” погребения были выделены С.В.Киселёвым прежде всего по материалам раскопок Л.А. Евтюховой (Рис.21-22). Автор убедительно показал принадлежность этих памятников к таштыкской традиции, но вместе с тем отметил наличие признаков, свойственных скорее кыргызской культуре (погребальный обряд и “некоторые конструктивные детали”). Хронологию “переходных” погребений С.В. Киселёв определял, по его собственному признанию, “весьма обобщённо” и, добавлю, очень странно. Взяв за отправную точку кудыргинские находки, автор видит в них  “формы, характерные для инвентаря алтайских и кыргызских могильников VII и след. столетий”, но наряду с ними и “формы таштыкских, пазырыкских и позднеханьских изделий”. На этом основании могильник Кудыргэ отнесён Киселёвым к “дотюркскому” времени - V и VI вв. А раз в таштыкских “переходных” погребениях такого сочетания признаков не наблюдается,  то, по мысли Киселёва, их, как и могильник Кудыргэ, нужно отнести к “дотюркскому времени”. Такова логика построений С.В. Киселёва (Киселёв 1949: 262 - 264). Совершенно непонятно, при чём тут могильник Кудыргэ;  впечатление С.В. Киселёва о “переходном” характере этого памятника не оправдалось, это вполне самостоятельный комплекс, представляющий на Алтае общность континентального масштаба, и сравнивать его с таким заведомо локальным явлением, как памятники “камешковского типа”, некорректно.

Рис.21. Уйбат II. Памятники “камешковского типа” (По Э.Б. Вадецкой).

Особое внимание уделил этим памятникам Л.Р. Кызласов (Кызласов 1960: 151-156). Этот автор исходил из трактовки, предложенной С.В. Киселёвым, и лишь добавил к списку памятников ямы под каменными выкладками, раскопанные на Изыхском чаатасе, а также изменил основания датировки, использовав две находки из своих раскопок — наконечник стрелы “эпохи переселения народов” (не имеющий, по современным представлениям, узкой даты) и необычную трёхъязычковую пряжку, почему-то сопоставленную с накладными кресалами рубежа I/II тыс. н. э. — морфологически это сравнение совершенно не оправдано и для датировки бесполезно, хотя сама находка интересна (может быть, её стоит сравнить с причерноморскими находками пряжек первых веков н.э. с вильчатым, или двузубым язычком).

Рис.22. Находки с памятников “камешковского типа” (По Э.Б. Вадецкой, Л.Р. Кызласову).

Таким образом, аргументация датировки памятников “камешковского типа”, предложенная С.В. Киселёвым и Л.Р. Кызласовым, оказывается явно недостаточной. Между тем и само выделение “камешковского этапа” было оспорено Э.Б. Вадецкой, которая вообще отказалась признать эти памятники погребениями и привела аргументы в пользу своего понимания, согласно которому это всего лишь одна из разновидностей поминов, и вопрос о  “камешковском этапе” должен быть закрыт (Вадецкая 1999: 116 - 118).

Вместе с тем специальная проработка данного вопроса, предпринятая С.В. Панковой, не позволяет принять столь категоричный вывод. Во-первых, среди “камешковских” памятников всё-таки есть погребения по обряду трупосожжения (см., напр.: Вадецкая 1999: табл. 77: 14); во-вторых, некоторые особенности конструкции и керамический комплекс этих памятников в известной степени сближают их с грунтовыми могилами; в-третьих, общий вывод: “велика вероятность того, что “камешковские” выкладки сооружались на всём протяжении таштыкской эпохи” — снимает остроту значения этих памятников для решения вопросов хронологии (Панкова 1996: 43). Нужно заметить, что облик наземной части этих памятников — подквадратные выкладки, иногда со скруглёнными углами — заставляет предположить, что и здесь мы имеем дело с имитацией внешнего вида склепов; если это так, то “камешковские” памятники нужно рассматривать в одном ряду с малыми склепами. Очень интересно совпадение устройства одного из типов могил с одним из типов поминов — на одном из ранних чаатасов (Арбанском) то же самое зафиксировано и для классической кыргызской культуры.

Не исключено, что к этой же группе нужно отнести погребение на ул. Советской в Абакане (А.Н. Липский, 1946; № 65, Абакан XIII по списку Вадецкой, см. Вадецкая Э.Б. Археологические памятники… С. 152) и похожий комплекс на Сосновом оз. в Бейском р-не Хакасии (раск. 1984).

Нужно признать, что вопрос о памятниках “камешковского типа” пока не может быть признан окончательно выясненным. Эта неясность будет сохраняться до тех пор, пока не будет найдена и тщательно, на современном методическом уровне, исследована представительная серия таких комплексов. Однако ясно, что теория об их "переходном" характере, о том, что эти памятники представляют нечто ещё не кыргызское, но уже не таштыкское — определённо должна быть признана несостоятельной; "камешковские" памятники — часть таштыкской культуры, одно из проявлений разнообразия погребально-поминальных ритуалов этого времени — но и не более того.

Таким образом, весьма вероятно, что оглахтинское население не только никуда не исчезло с появлением таштыкских традиций, но и сохранило сравнительно сложное общественное устройство, отразившееся в разнообразии погребений. Интересно, однако, что если малые склепы встречены пока в основном к северу от Абакана, то памятники “камешковского типа” — в основном к югу. Конечно, при столь малом числе памятников любые рассуждения о локальных особенностях предварительны. Ясно лишь, что на каком-то этапе оглахтинские и таштыкские традиции сосуществовали и взаимодействовали, чем и объясняется, например, сходство части материалов грунтовых могил и склепов Уйбатского чаатаса, столь много значившее для построений С.В. Киселёва.

* * * * * * *

Таков необходимый минимум данных, обязательных при изучении вопроса о времени и обстоятельствах появления кыргызов на Енисее. Проблема же появления, становления и развития собственно кыргызской культуры в её классическом виде требует более широкого взгляда.

назад | оглавление | наверх | далее

главная страница / библиотека