Е.В. Зеймаль
К периодизации древней истории Средней Азии
(середина I тысячелетия до н.э. — середина I тысячелетия н.э.).
Существующая периодизация древней истории Средней Азии была создана в 30-40-х годах XX в., [1] когда широко развернувшиеся археологические исследования Согда, Хорезма и других областей Среднеазиатского Междуречья дали огромное количество новых данных: открывались развалины древних городов и сельских поселений, могильники кочевников и сложные ирригационные системы, появлялись из земли письменные документы и первые образцы скульптуры и живописи. Этот поток археологических свидетельств было необходимо не только датировать и привести в некую систему, но и осмыслить исторически, т.е. не только увязать их с разрозненными фактами политической истории, известными по письменным источникам, но и представить древнее среднеазиатское общество, его устройство в целом и отдельные институты в развитии на протяжении тысячелетия.
В основу предложенной периодизации легла концепция «среднеазиатской античности», выдвинутая С.П. Толстовым. [2] Её вещественной опорой стали материалы «Среднеазиатского Египта» — Хорезма, а сделанные выводы были затем экстраполированы на Среднюю Азию в целом. Весь период с середины I тысячелетия до н.э. до середины I тысячелетия н.э. был обозначен как «античный Хорезм»; [3] на середину I тысячелетия до н.э. приходилось не только «вхождение Хорезма в систему империи Ахеменидов» (об этом сообщают письменные источники) и «постройка больших каналов» (по археологическим данным), но и «зарождение государства», предполагающее сложение классового общества: «огромные размеры ирригационных сооружений, построенных в дофеодальную эпоху», требовали, по С.П. Толстову, большого количества «вложенного в их создание труда, который не мог быть ни свободным, ни крепостным трудом» [4] и, следовательно, был рабским.
Слова Ф. Энгельса «без рабства не было бы греческого государства, греческого искусства и науки; без рабства не было бы и Рима» были перефразированы — «если бы не было рабства, богатая ирригационная культура Востока не
(149/150)
могла бы возникнуть» [5] — и стали как бы декоративным фасадом концепции «среднеазиатской античности», скрывающим то, на чем держалось её «здание». Такой же характер имела, по существу, и попытка синхронизации этапов развития древнего Хорезма с общепринятой периодизацией истории собственно античного мира: «кангюйская культура» (IV в. до н.э. — I в. н.э.) — «эллинистическое время»; «кушанская культура» (II-III вв. н.э.) — «римское время»; «кушано-афригидская культура» (III-V вв. н.э.) — «упадок античной культуры». [6] Но при этом в «кангюйской культуре» и памятниках, которыми она представлена, нет ничего эллинистического, как нельзя отыскать ни малейших следов римского влияния в «кушанской культуре» Хорезма. Данные о сокращении ирригационной сети, о запустении «поселений городского типа» и о широком распространении расселения «разбросанными укрепленными большесемейными усадьбами-“курганчами”,» в соответствии с концепцией демонстрировали «упадок античной культуры Хорезма» и послужили основанием для вывода, что на III-V вв. в Средней Азии, как и в Европе, приходится «кризис рабовладельческой формации». [7]
Быстро утратив оттенки гипотетичности, концепция «среднеазиатской античности» была распространена на всю Среднюю Азию. «Появилась формула “раз была ирригация — было рабовладение”, позволявшая любые остатки земледельческого поселения рассматривать (раз земледелие невозможно без ирригации!) как свидетельство рабовладельческих отношений, как доказательство классового характера общества». [8]
Созданная и принятая как схема, рассчитанная на наполнение и подкрепление новыми фактами, эта концепция, казалось, полностью соответствовала общим методологическим установкам, только что утвердившимся в советской исторической науке, что также имело не меньшее значение для её широкого признания.
К середине 50-х годов стали всё определённее выявляться наиболее слабые места и гипотезы С.П. Толстова, и основанной на ней периодизации древней Средней Азии: новые факты начали приходить в противоречие с ней. Уже в 1954 г. Н.А.Кисляков, ещё не «посягая» на концепцию в целом, справедливо отмечал, что «недостаток фактического материала не даёт ещё возможности судить о размерах рабовладения в Средней Азии и наметить основные этапы или периоды внутри данной формации», [9] а В.А. Шишкин выражал «большое сомнение в правомерности термина “античный”, который употребляется в настоящее время многими авторами по отношению к древней истории Средней Азии»: «Мы не можем себе представить ясно, как и когда происходило разложение первобытнообщинного строя и формирование классового общества. Не больше, по существу, знаем мы и о внутренней истории рабовладельческого периода, об удельном весе рабского труда, о соотношении рабовладельческого производства с общинным земледелием, о фор-
(150/151)
мах собственности: и т.д. Без решения этих основных вопросов нельзя определить ту стадию развития, какой достигло рабовладельческое общество в конкретных исторических условиях на современной территории Узбекистана». [10] Наиболее определённо об отсутствии фактов, подтверждающих концепцию «среднеазиатской античности», заявил тогда же А.М. Беленицкий, показав, что для рытья каналов труд сотен тысяч рабов применялся и в эпоху феодализма, и отметив явную недооценку места общины и общинников в социальной жизни древней Средней Азии и отсутствие реальных археологических материалов для правильной оценки роли «античного» города в древней Средней Азии. [11] В связи с проблемой периодизации древней Средней Азии был осуждён как методологически несостоятельный и «схематизм, стремление втиснуть всемирно-исторический процесс в прокрустово ложе заранее заданных синхронных таблиц, попытки наклеить ярлычки, обобщающие исторический процесс по образу и подобию исторического пути так называемых культурных народов или народов, прошедших полный цикл смены социально-экономических формаций (первобытнообщинный строй, рабовладельческий строй, феодализм, капитализм). Народы, которые не прошли этого полного цикла (которые, скажем, миновали рабовладельческую формацию), искусственно подгонялись под “генеральную” схему». [12] Но содержащегося в этих словах Е.М. Жукова безусловного теоретического осуждения оказалось недостаточно для того, чтобы отказаться и от самой концепции «среднеазиатской античности», и от созданной на её основе периодизации, хотя попытки защитить концепцию, предпринятые тогда же, [13] не кажутся (во всяком случае, сегодня) убедительными. Позднее С.П. Толстов сам, по существу, признал её бездоказательность даже для Хорезма: «Прямых свидетельств о наличии в Хорезме в ту эпоху, которую мы называем античной, значительно развитых рабовладельческих отношений мы пока ещё не имеем. Нет их у нас и для Средней Азии в целом», но «если общественный строй, восторжествовавший в Средней Азии во второй половине I тысячелетия н.э., является бесспорно феодальным, то предшествующий ему может быть только рабовладельческим». [14]
Ни «огромные размеры ирригационных сооружений» в Хорезме середины I тысячелетия до н.э., [15] ни сам факт существования и в древнем Хорезме, и в Средней Азии в целом института рабства [16] не могут служить сегодня даже косвенными аргументами в пользу концепции «среднеазиатской античности», равно как и общие методологические представления о формационных процессах вообще [17] и о рабовладельческой формации на Востоке, в частности. [18]
Модель «многоукладного общества» в том виде, как она выдвигалась применительно к древней Средней Азии, [19] также целиком умозрительна, легкоуязвима для критики [20] и слишком аморфна и «безразмерна», чтобы стать основой для новой периодизации. Возникнув как «убежище» для противников гипотезы С.П. Толстова, эта модель, провозглашенная
(151/152)
в весьма абстрактной форме, [21] видимо, потеряет своё значение, когда окончательно «канет» в историографию концепция «среднеазиатской античности».
Новая периодизация древней истории Средней Азии должна, видимо, не только в полной мере учитывать накопленные археологические, нумизматические и прочие материалы, но и максимально освободиться от схематизма и «универсальности» концепции «среднеазиатской античности», совершенно не принимавшей во внимание ни разнообразия естественно-географических условий в пределах Среднеазиатского Междуречья, ни этнической и культурной пестроты и чересполосицы, ни, наконец, тесного сосуществования и взаимодействия (в разных формах) двух основных видов хозяйственной деятельности — земледелия и кочевого скотоводства, неизбежно отражавшихся и в социально-исторических особенностях развития разных племён и народов. [22]
Исторической основой новой периодизации, более гибкой, чем прежняя схема, и учитывающей неравномерность исторического развития внутри среднеазиатского региона, могла бы стать модель «варварской периферии», уже выдвигавшаяся как альтернатива по отношению к концепции «среднеазиатской античности». [23] Разработка и принятие такой периодизации, видимо, потребуют коллективных усилий (в форме совещания, обсуждения в печати и т.п.), а в рамках данной статьи целесообразно затронуть лишь некоторые узловые вопросы, назревшие давно [24] и имеющие принципиальное значение.
1. Археологические материалы, известные в настоящее время, не позволяют возводить среднеазиатскую цивилизацию, возникающую в I тысячелетии до н.э., непосредственно к культурам бронзового века на этой же территории, в Среднеазиатском Междуречье. Широкое распространение цилиндроконических сосудов — или результат технического заимствования (что менее вероятно), или следствие массового земледельческого освоения новых оазисов в Правобережье Амударьи, в долине Зеравшана и в Хорезме вновь появившимися здесь этническими группами (скорее всего восточноиранскими). Сравнительно небольшие оазисы (на магистральных каналах протяженностью 10-15 км) могли создаваться обществом с родо-племенной структурой и не обязательно должны быть связаны с более сложными формами социального устройства. Даже для последней четверти IV в. до н.э. в описаниях Средней Азии у историков походов Александра трудно найти бесспорные признаки существования в Среднеазиатском Междуречье классов и государства: социальное устройство среднеазиатских народов с уже выделившейся знатью скорее соответствует поздней стадии первобытнообщинного строя. Ещё более определённо об этом можно говорить для Давани-Ферганы конца II-I в. до н.э., как её описывает китайская династийная хроника. [25]
2. Пока мы не располагаем убедительными данными о существовании в Среднеазиатском Междуречье в середине I тысячелетия до н.э. городов — важного типологического при-
(152/153)
знака классового общества, хотя слои этого времени (как правило, на сравнительно небольшой площади) зафиксированы и исследованы на целом ряде памятников (чаще всего — многослойных, с заведомо более поздним кроющим слоем). Ни хорезмийские «городища с жилыми стенами», ни поселения с жилищами-землянками и полуземлянками (городище Нуртепа в Северном Таджикистане [26] и др.), как бы ни велика была их площадь, даже если они имеют оборонительную стену и иные укрепления, ещё нельзя назвать городами в социально-экономическом значении этого термина. [27] С наибольшим правом на то, чтобы называться городом, претендует городище Афрасиаб (древние Мараканды [28]), несмотря на малоубедительные попытки отрицать наличие на его территории признаков города раньше IV в. н.э. [29] Мощные оборонительные сооружения защищали здесь огромную площадь — 219 га, [30] несомненные следы застройки выявлены в северо-западной и южной частях городища. Но, видимо, пока нельзя окончательно отказаться от предположения, что первоначально городище Афрасиаб существовало как крепость для защиты населения всего оазиса (или даже непосредственной округи), вроде «городков»-рефугиумов у европейских «варваров», например. Города как место, где сосредоточены административные, индустриальные и обменные функции общества, фиксируются, по археологическим данным, в Среднеазиатском Междуречье с уверенностью лишь в первых веках н.э. (хотя не исключено, что они возникают несколько раньше), а от того, что не обладавшие такими функциями большие населенные пункты иногда называют «протогорода», суть дела не меняется.
С возникновением городов непосредственно связан и другой важный (хотя, может быть, косвенный) типологический признак классового общества — появление памятников монументального искусства, который также не фиксируется археологически для середины I тысячелетия до н.э., равно как не знает среднеазиатское общество этого времени своей письменности (если не принимать во внимание умозрительно постулируемой грамотности в среднеазиатских «канцеляриях» ахеменидской администрации) и денежного обращения. [31]
3. Контакты обитателей древней Средней Азии с народами, находившимися на заведомо более высокой ступени социально-экономического развития, требуют, видимо, более строгой и более обоснованной интерпретации, чем это было у сторонников концепции «среднеазиатской античности». Так, нет оснований преувеличивать «цивилизующую» роль ахеменидской администрации в среднеазиатских сатрапиях, главной заботой которой было «выкачивание» податей и подавление недовольства, и уж тем более связывать с ахеменидским завоеванием «привнесение» государственности, хотя, возможно, оно убыстрило процесс расслоения общества и выделения в нём знати. Разрушениями и истреблением населения сопровождалось и греко-македонское завоевание, а благотворное воздействие эллинистической культуры (в
(153/154)
самом широком значении этого понятия) ощущается лишь значительно позднее походов Александра и связано уже не с ними, а с существующими на этой далекой восточной окраине эллинской ойкумены городами греческого образца. [32] Достоверных археологических или каких-то иных свидетельств греческого (в широком смысле) присутствия к северу от Амударьи в селевкидское время (для первой половины III в. дон.э.) и в греко-бактрийское (вторая половина III — первая половина II в. до н.э.) у нас нет, несмотря ня находки в Среднеазиатском Междуречье греко-бактрийских монет [33] или на распространение здесь некоторых керамических форм, явно восходящих к эллинистическим образцам. Только для сравнительно узкой полосы в правобережье Амударьи (район Термеза, храм Окса на городище Тахти Сангин, городище Саксанохур близ Пархара и т.п.) можно предполагать подчинение греко-бактрийским царям.
4. Постоянные контакты осёдло-земледельческого населения Средней Азии с кочевым не только находили, видимо, отражение в хозяйственной сфере (обмен товарами, разрушения во время набегов и т.п.), но и сказывались на социальном устройстве. В частности, тохаро-юечжийское завоевание в третьей четверти II в. до н.э. могло затормозить (точнее, замедлить) естественный процесс социального развития среднеазиатских народов, [34] хотя конкретные проявления такого замедления, вызванного родоплеменной социальной структурой кочевников-завоевателей, конкретные формы привнесенного ими социального и административного устройства можно реконструировать лишь умозрительно, используя — с большим или меньшим успехом — исторические аналогии. Видимо, такие «замедления» (как и кочевнические завоевания) происходили на протяжении всей древней истории Средней Азии неоднократно.
5. В наиболее развитых областях Средней Азии возникновение городов, сооружение больших магистральных каналов (протяжённостью в несколько десятков километров и более), возникновение собственной монетной чеканки и денежного обращения происходит не ранее последних двух веков до н.э. — начала н.э. Если считать эти явления, в соответствии с высказанными выше соображениями, признаками завершения первобытнообщинной эпохи и сложения классового общества и государственности, можно констатировать вступление в это время среднеазиатских народов в стадию ранней древности, как она охарактеризована в уже упоминавшемся выше трёхтомнике «История древнего мира». В разных областях Средней Азии можно, видимо, наметить свои хронологические «вешки» этого процесса, исходя из накопленных археологических данных, свои темпы и формы. Неравномерность исторического развития областей (в рамках Среднеазиатского Междуречья) , по-видимому, не «выровнялась», не снивелировалась и к VI-VII вв., когда на смену убыстренно пройденной стадии ранней древности пришла раннефеодальная стадия, на протяжении которой (во всяком случае, в некоторых областях)
(154/155)
ещё сохраняются черты, иногда только внешние, восходящие к самым поздним стадиям социального устройства первобытности.
Периодизация, основанная на концепции «среднеазиатской античности», — яркая страница в историографии древней Средней Азии, но страницу эту пора перевернуть и открыть новую, которая, хочется надеяться, будет не менее интересной.
Примечания
[1] Толстов С.П. Основные вопросы древней истории Средней Азии. — ВДИ. 1938, № 1 (2), с. 176-203; он же. Периодизация древней истории Средней Азии. — КСИИМК. Вып. 28. М.-Л,, 1949, с. 18-29; Гафуров Б.Г. История таджикского народа в кратком изложении. T. I. М., 1949; Тревер К.В., Якубовский A.Ю., Воронец М.Э. История народов Узбекистана. T. I. С древнейших времен до начала XVII века. Таш., 1950, и др.
[3] Там же, с. 32-33.
[4] Там же, с. 273.
[5] Там же.
[6] Там же, с. 32-33, 46, 50.
[7] Там же, с. 342-343; Толстов С.П. Периодизация, с. 265-288 др.
[8] Зеймаль Т.И. Древние и средневековые каналы Вахшской долины.— Страны и народы Востока. Вып. 10. Средняя и Центральная Азия: География, этнография, история. М., 1971, с. 37.
[9] МОНС, с. 529.
[10] Там же, с. 494.
[11] Там же, с. 507-508.
[12] Там же, с. 512.
[13] Там же, с. 500-501, 524-525, а также с. 481-482 и др.
[14] Толстов С.П. Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949-1953 гг. — ТХАЭЭ. Т. 2. М., 1958, с. 104.
[15] Суммарная протяжённость магистральных каналов составляет 120-150 км (протяженность отдельного канала — от 5 до 15 км). Затраты труда на проведение и содержание этих каналов исчислялись по объёму вынутого грунта (сечение канала х протяжённость). Однако значительная ширина и очень небольшая глубина «архаических» каналов Хорезма и их расположение по отношению к реке (они как бы повторяют конфигурацию естественной дельты Амударьи, следуя направлению крупных протоков) показывают, что древние ирригаторы Хорезма, умело используя природные условия дельты, превращали в каналы (полностью или частично) протоки естественного происхождения. Поэтому профиль канала не всегда даёт правильное представление об объёме грунта, вынутого при его сооружении. Не учитывалось при подсчёте затрат труда и то, что «крупные каналы могли строиться и на протяжении ряда лет (в некоторых случаях десятилетий), а ирригационная сеть в целом должна была создаваться на протяжении столетий» (Гафуров Б.Г. Таджики. Древнейшая, древняя и средневековая история. М., 1972, с. 180). Сравнительно небольшая протяжённость каждого из каналов середины I тысячелетия до н.э. в отдельности, как в Хорез-
(155/156)
ме, так и в других областях Средней Азии, где её удалось зафиксировать (Дьяконов М.М. Археологические работы в нижнем течении реки Кафирнигана (Кобадиан) (1950-1951 гг.). — Труды ТАЭ, Т. 2. 1948-1950 гг. М.-Л., 1953 (МИА, № 37), с. 258; Зеймаль Т.И. Древние каналы, с. 52-55), позволяет утверждать, что для организации работ такого масштаба не было необходимости в некоей «особой силе, отчуждённой от общества» и стоящей над ним: для этого было вполне достаточно тех форм социальной организации, которые уже существовали на поздних этапах первобытного общества.
[16] Об упоминании рабов в документах из хорезмийской Топрак-калы (в «списках домов») см.: Топрак-кала. Дворец. М., 1984 (ТКАЭЭ, т. 14), с. 265-288 (глава, написанная В.А. Лившицем).
[17] Наиболее полное и строгое изложение сегодняшнего состояния этой проблемы применительно к древности см.: История древнего мира. Под ред. И.М. Дьяконова, В.Д. Нероновой, И.С. Свенцицкой. [Кн.1-3]. М., 1982 (и, в частности, [Кн.1]. Ранняя древность, с. 6-16).
[18] Детальное исследование института рабства в Вавилонии VII-IV вв. до н.э., основанное на глубоком анализе более 10 000 документов, показало, насколько реальная картина и богаче, и сложнее любых готовых схем. См.: Дандамаев М.А. Рабство в Вавилонии VII-IV вв. до н.э. (626-331 гг.). М., 1974 (в частности, с. 388-390).
[19] Многоукладным является практически любое общество, но усложнённые (а иногда и казуистические) формулировки сторонников этой модели оставались словами, не опиравшимися на исторические факты: «Несмотря на интенсивное развитие рабовладения в Средней Азии как ведущего и определяющего уклада общества, преобладающую роль сохраняла сельская община с мелким крестьянским хозяйством внутри неё» (МОНС, с. 419).
[20] Ср.: Толстов С.П. Работы Хорезмской экспедиции, с. 104-106.
[21] Вряд ли можно представить социальное устройство древней Средней Азии, если «общество, которое мы называем рабовладельческим, на самом деле было многоукладным» и при этом «ведущую роль в производстве в течение всей эпохи древности сохраняют общинники» (Гафуров Б.Г. Таджики, с. 184, 188).
[22] В частности, в первоначальном варианте концепции «среднеазиатской античности» не оказалось, по существу, места для кочевых народов. Позднее С.П. Толстов предложил считать, что кочевники древней Средней Азии прошли стадию рабовладельческой формации, оказавшись — благодаря своим тесным связям с земледельческим населением — в той или иной мере «втянутыми в социально-экономические отношения рабовладельческого мира» (МОНС, с. 555).
[23] Зеймаль Е.В. «Варварские подражания» как исторический источник. — СГЭ. Вып. 40, 1975, с. 72-73; он же. Политическая история древней Трансоксианы по нумизматическим данным. — Культура Востока. Древность и раннее средневековье. Л., 1978, с. 192-214; Давидович Е.А., Зеймаль Е.В. Денежное хозяйство Средней Азии в переходный период от древности к средневековью (к типологии феодализма). — Ближний и Средний Восток. Товарно-денежные отношения при феодализме. М., 1980, с. 78-79.
[24] В этой статье частично использованы основные положения прочитанного 4 марта 1970 г. на заседании Отдела Востока Государственного. Эрмитажа коллективного доклада Н.Г. Горбуновой, Т.И. Зеймаль, Б.И. Маршака и автора данной статьи «Сложение классов и государства в Средней Азии по археологическим данным».
(156/157)
[25] Зеймаль Е.В. Политическая история, с. 198.
[26] Негматов Н.Н., Беляева Т.В., Мирбабаев А.К. К открытию города эпохи поздней бронзы и раннего железа — Нуртепа. — Культура первобытной эпохи Таджикистана (от мезолита до бронзы). Душ., 1982, с. 89-111.
[27] Как убедительно показал в своих работах И.В. Пьянков, у античных авторов, когда они упоминают о городах Согда и других областей Средней Азии в связи с походами Александра, речь идёт не о «полисах», а о крупных населенных пунктах. Ср.: Кошеленко Г.А. Греческий полис на эллинистическом Востоке. М., 1979.
[28] Пьянков И.В. Мараканды. — ВДИ. 1970, № 1, с. 32-48; он же. Древний Самарканд (Мараканды) в известиях античных авторов. Душ., 1972.
[29] Пачос М.К. Оборонительные сооружения Афрасиаба. Автореф. канд. дис. Таш., 1966; он же. К изучению стен городища Афрасиаб. — СА. 1967, № 1.
[30] Шишкина Г.В. О местонахождении Мараканды. — СА. 1969, № 1, с. 70; К исторической топографии древнего и средневекового Самарканда. Таш., 1981, с. 141-142 и др. Ср. теперь также: Древнейшие государства Кавказа и Средней Азии. М., 1985 (в серии «Археология СССР»), с. 273-277, где высказано предположение, что «город возник в результате своеобразного “синойкизма”, когда сознательно в единое место были сселены жители ряда поселений» (с. 277). Предположение о том, что все 219 га были заселены и обжиты в середине I тысячелетия до н.э., пока не подкреплено археологическими материалами.
[31] Зеймаль Е.В. Начальный этап денежного обращения древней Трансоксианы. — Средняя Азия, Кавказ и зарубежный Восток в древности. М., 1983, с. 61-80.
[32] Как показали исследования городища Айханум в Северном Афганистане, часть местного населения, жившая в таких городах, в полной мере «приобщилась» к эллинистической культуре, но, видимо, существовал очень большой «перепад» между городами и сельской округой даже в Бактрии. Что же касается территории к северу от Амударьи (на которую иногда без достаточных оснований переносят всё, что известно о собственно Бактрии), то там таких городов пока мы не знаем, и «перепад» должен быть ещё более значительным.
[33] Кратко об этом см.: Зеймаль Е.В., Вафаев Г. Тетрадрахма Деметрия из долины Зеравшана. — ОНУ. 1982, № 5, с. 38-42; см. также: Зеймаль Е.В. Древние монеты Таджикистана. Душ., 1983, с. 47.
[34] Художественная культура в докапиталистических формациях. Структурно-типологическое исследование. Л., 1984, с. 128.
|