В.Л. Янин
О себе и о других.
// М.-СПб: «Нестор-История». 2021. 368 с. ISBN 978-5-4469-1787-7
О других.
Об археологах.
Артемий Владимирович Арциховский. ^
Во время раскопок А.В. Арциховского курганной группы в Хреплё неподалеку от Новгорода в 1929 году из курганов были извлечены свыше пятидесяти костяков, которые необходимо было отправить для антропологической экспертизы в Москву. Когда груз оформляли для отправки малой скоростью багажом, выяснилось, что по железнодорожным правилам для перевозки каждого отдельно взятого покойника требуется отдельный товарный вагон. Администрация вокзала пыталась обязать А.В. оплатить несколько товарных поездов, и только переоформление груза, получившего новое наименование «археологические коллекции», спасло экспедицию от финансового краха.
* * *
У А.В. Арциховского была феноменальная память на имена и фамилии. В гимназические годы он знал на память не только в хронологическом порядке всех римских императоров и французских президентов, но даже депутатов Государственной думы всех четырёх созывов с указанием их принадлежности по куриям. После войны, когда с фронта вернулись недоучившиеся студенты, а архив университета во многих частях оказался утрачен, он по памяти восстанавливал их экзаменационные оценки, припоминая даже вопросы, на которые им довелось отвечать.
(111/112)
* * *
Вскоре после завершения строительства высотного здания и факультетских корпусов МГУ на Ленинских горах на очередь дня встал вопрос о неотложном строительстве студенческого общежития. Общежитие на Стромынке обветшало и морально деградировало. Все деньги по сметным статьям капитального строительства и капитального ремонта получили единое целевое назначение — всё для общежития. И надо было тому случиться, что как раз в это время у работников Ботанического сада МГУ возникла давно назревавшая проблема. В оранжерее пальма, посаженная в 1808 году, доросла до потолка, как в известном рассказе Гаршина. Из-под неё вынимали землю, опуская пальму вниз со всей её корневой системой. Наконец дорылись до водоносного слоя, и дальше опускать пальму стало невозможно.
На ректорском Учёном совете обсуждается вопрос: как быть? Раздаются голоса, что не так уж пальма нужна в учебном процессе: ну, подойдёт студент, пощупает её волосатый ствол, так его и на картинке видно. Давайте отдадим её в Ленинградский университет или в Ботанический сад Академии наук, там оранжереи много выше. А надстраивать нашу оранжерею не нужно, надстраивать — значит отрывать средства от строительства общежития. Решать вопрос стали поимённым голосованием. Один член Совета выступает против пальмы, другой поддерживает предыдущего. Слово получает Арциховский:
— Эта пальма пережила нашествие Наполеона. Уверен, что она переживёт и сегодняшний Учёный совет!
Проголосовали единогласно — оранжерею надстраивать.
Спустя много лет я спросил у И.Г. Петровского, действительно ли было так, как об этом рассказывают. Ответ Петровского:
(112/113)
— Ну зачем Артемию Владимировичу нужно было так выступить! Ведь так нужны были деньги на строительство общежития!
* * *
Начиная первую лекцию, Арциховский знакомил слушателей с дефектами своей речи: «Я не выговариваю двух букв — “к” и “г”; вместо них я говорю “т” и “д”». У него это звучало так: «я не выговариваю “т” и “д”; вместо них я говорю “т” и “д”». Разъяснение не спасало. Одна студентка, старательно записавшая его лекцию о находках в Чёрной могиле, где среди прочего погребального инвентаря были обнаружены два турьих рога в серебряной оправе, на экзамене стала рассказывать Арциховскому о курьих рогах, внеся посильный корректив в услышанное. Профессор потом с негодованием говорил: «Татая дура! У тур родов не бывает!»
* * *
Как-то во время поездки в Псков и Пушкинские Горы Даниил Антонович Авдусин развлекал нас рассказом об особой целительной силе пчелиных укусов. Например, если на поясницу больного радикулитом посадить определённое количество пчёл и они все его ужалят, то от радикулита даже воспоминания не останется. Только не дай бог посадить их больше — это может вызвать летальный исход, если меньше — тогда никакой пользы не произойдёт. Арциховский:
— И вы этой длупости верите?
— Как же не верить?! Я сам об этом в книге читал!
— М-м-м! Даниил Антонович! Мы с вами сами пишем тниди. Тат же можно верить?
(113/114)
* * *
Меня и Д.А. Авдусина Арциховский пригласил пойти с ним в магазин и помочь ему выбрать новые туфли. В обувном отделе он отодвинул в сторону оторопевшую продавщицу, схватил с полки коробку с туфлями, обулся, постоял и спрашивает: «Даниил Антонович! Валентин Лаврентьевич! Тат вы думаете, они мне жмут?»
Арциховский принимает экзамен:
— Татое самое маленькое домашнее животное разводили славяне?
Студент:
— Кошку?
— Нет, не тошту! Думайте.
— Может быть, курицу?
— Нет, не турицу! Гораздо меньше!
Студент в отчаянии:
— Может быть, хорька?
— Нет! Хорёт — дитий зверь, на него славяне охотились. Думайте дальше.
Студент молчит. Арциховский подсказывает:
— Вот татое! Вот татое маленьтое! — и разводит руки сантиметров на двадцать, демонстрируя размер искомого животного. Студент молчит, полностью деморализованный.
— Тат же вы не знаете?! Пчела!!!
* * *
Однажды в Новгороде, зайдя в книжный магазин, я обнаружил какую-то книгу, которую мне захотелось купить, а денег при себе не было. Договорился с продавщицей, чтобы мне эту книгу отложили, пообещав зайти за ней потом. Вышел из магазина, иду по
(114/115)
улице Первого Мая, а навстречу Арциховский. Я ужасно обрадовался. Говорю:
— Артемий Владимирович! Одолжите мне до вечера пятёрку!
— С удовольствием!
— Лезет в карман, достаёт деньги.
— А зачем?
— Да вот хочу книгу купить, а денег при себе не оказалось.
— Татую тниду?
Я сказал, какую.
— А-а! У меня есть.
Положил деньги обратно в карман, и каждый из нас пошёл своей дорогой.
* * *
Были мы с А.В. в Таллине, а принимали нас директор Института истории Виктор Маамяги и археолог О.В. Саадре. Привезли в Кадриорг и там повели обедать в приморский ресторан с видом на знаменитый памятник русалке. Заказали коньяку. Когда стали разливать коньяк, как положено, в специальные рюмочки, А.В. отобрал у Маамяги бутылку: «Мне врачи запретили мнодо пить! Я сам налью, чтобы не было лишнедо». С этими словами он вылил в фужер чуть не половину бутылки. Мы потрясённо чокнулись с ним своими рюмочками, обступив его фужер, подобно истребителям, сопровождающим бомбардировщик, и ещё более потрясённо наблюдали, как фужер был опустошён единым духом.
* * *
Арциховский не выносил лук ни в каком виде. Сергей Владимирович Киселёв с удовольствием рассказывал, как однажды, заказывая обед в рестора-
(115/116)
не, А.В. спохватился, что вовремя не предупредил об этом официанта, и бежал за ним с криком: «Без лута! Без лута!», а официант в ужасе улепётывал, приняв его за сумасшедшего.
* * *
В Ташкенте Арциховский вместе с Авдусиным были в гостях у тамошнего археолога Василия Афанасьевича Шишкина. А.В. заблаговременно предупредил о неприятии лука, но когда дошло до второго, разломил котлету и, узрев в ней что-то белое, отказался есть, хотя хозяева его уверяли в два голоса, что это не лук, а что-то другое. Возвращаясь в гостиницу, он говорил Авдусину:
— Татой очаровательный человет Шиштин!.. А жена его всё-тати стерва: хотела натормить меня лутом!..
* * *
Гайде Андреевне Авдусиной, которая работала лаборанткой на кафедре археологии, он шутливо выговаривал:
— Дайда Андреевна! Вы татая товарная женщина!
Особенность речи А.В. была отражена в экспедиционной песне, где один куплет начинался словами: «“Татой неожиданно трупный успех”, — сказал Арциховский Монгайту…»
* * *
Перед очередным приездом Арциховского в Новгород мы с Колчиным отправились к директору гостиницы «Волхов» просить его забронировать номер для начальника экспедиции, члена-корреспондента Академии наук.
(116/117)
— Подумаешь, удивили! — ответил директор. — У меня этих корреспондентов живёт каждый год по пять штук! Вот и сейчас остановился корреспондент газеты «Труд»…
— Да мы не о газетных корреспондентах, а об Арциховском!
— Так бы и сказали, а не морочили мне голову!
* * *
А.В. не терпел, когда его фотографировали без разрешения. На одной из археологических сессий, в перерыве, он обнаружил нарушившего его запрет журналиста, подошёл к нему и, грубо обругав, толкнул. Журналист прибежал жаловаться институтскому начальству, попал на милейшую Татьяну Сергеевну Пассек, которая объяснила ему:
— Не обращайте внимания. Мы-то к нему привыкли. Он у нас не без странностей!
— Зачем же вы его держите, если он такой?! — искренне удивился журналист.
* * *
В последние годы жизни А.В. приезжал в Новгород ненадолго, на неделю — полторы в конце июля или в начале августа. Как-то, оказавшись в Москве по каким-то делам числа 20-го июля, я предложил ему поехать вместе в Новгород.
— Нет, нет! Не моду! Я сейчас очень занят!
— Чем же вы заняты?
— Я жду торреттуру!
А.В. был главным редактором журнала «Советская археология» и ждал корректуру очередного номера, которая должна была прийти не раньше 10-го августа.
(117/118)
* * *
Парторг Института истории материальной культуры Николай Иванович Сокольский повредил позвоночник, когда автобус, в котором он возвращался с работы домой, сильно тряхнуло на ухабе. Подлечившись, он пришёл в институт. Встретивший его А.В. спросил:
— Что-то давно вас не было видно. Гуда-то уезжали?
Н.И., отличавшийся некоторой картавостью, ответил:
— Разве вы не слыхали? Я ведь х’ьебет сломал!
А.В. искренне удивился:
— А зачем парторду х’ьебет?
* * *
Из высказываний А.В.:
— Если Вы хотите убедиться в собственном идиотизме, прочитайте стенодрамму своего выступления.
— Я тат занят, что нетодда даже поздороваться!
Борис Александрович Колчин. ^
В 1947 году, когда в Новгороде возобновились раскопки, население в городе, жестоко разрушенном войной, было минимальным. Рабочей силой на раскопках стали военнопленные немцы и мадьяры; их каждое утро в количестве человек двухсот приводили из лагеря под конвоем, а вечером уводили обратно.
В один прекрасный день на Ярославовом дворище, где был заложен большой раскоп, появился некий мужчина весь в парусине: костюмчик, кепочка, туфельки и даже портфель парусиновые. Студенческий обмен мне-
(118/119)
ниями присвоил ему почему-то квалификацию «уполномоченного по щетине». Оказалось, квалификация у него другая. Человек, представившись сотрудником горкомхоза, раскрыл парусиновый портфель и предъявил заместителю начальника экспедиции Б.А. Колчину счёт на очистку сортира. Дело в том, что плановую очистку так называемого «пудр-клозета» на шесть очков за счёт города производили раз в год. А тут возник громадный коллектив неплановых пользователей, что потребовало немедленного вмешательства. Будь на месте Колчина Арциховский, он отнёс бы этот счёт в банк и оплатил без разговоров из-за предельной ясности ситуации. Но Колчин есть Колчин. Он прежде всего обратился к парусиновому товарищу с вопросом:
— Э-э-э! А чем вы измеряете ёмкость?
— Чего это?
— Ну, чем вы меряете то, что оттуда извлекаете? Ведром? Кружкой? Ложкой?
— У нас единица измерения бочка.
— И почём бочка?
Парусиновый сказал, почём бочка. Тогда Колчин у него на глазах выставленную сумму разделил на число человеко-дней и в итоге получил по полбочки в день на каждого военнопленного-дистрофика. Посетитель крякнул, почесал в затылке и удалился. А вечером на горкомхозовской кобыле приехали уважаемые сотрудники ассенизационного обоза и всё сделали за счёт городского бюджета.
* * *
В новгородских раскопках в заметном количестве встречаются кости домашних и диких животных, чаще всего — в обломках, поскольку в основном являются остатками былых трапез. В совокупности, будучи всякий раз хорошо датированы, они представ-
(119/120)
ляют собой важный источник, позволяющий в динамике реконструировать состав принадлежавшего средневековым горожанам стада и вынести суждение о предпочтительных объектах охоты. Однако сами по себе эти кости музейной ценности не имеют. В экспедиции возникла традиция — после научной обработки накопившиеся за сезон ящики с костями сдавать в утиль, а на вырученные деньги в конце летних работ устраивать «отвал», иначе «пир на костях». Две конкурирующие «фирмы» утильщиков заранее нацеливались на добычу, позволяющую им выполнить план. Особенно настойчив был один из них. Появившись в конце рабочего дня среди полевого сезона, он начал клянчить у Колчина «его косточки». Колчин терпеливо объяснил ему:
— Сначала эти кости должны пройти научную обработку.
Снова претендент возник перед Колчиным на следующий день, перед началом работы:
— Вы уже научно обработали свои косточки?!
* * *
Б.А. весьма ценил боржом, полагая его панацеей от всех недугов. В 60-е годы эта вода (по крайней мере в Новгороде) была дефицитной, но однажды ему удалось где-то раздобыть целый ящик вожделенного боржома. На его беду, он вскоре отъехал дней на десять на археологический конгресс в Чехословакию, но пока отсутствовал, сотрудники экспедиции по причине жаркой погоды почти уничтожили запас боржоми. По словам Колчина, «лишили больного человека его лекарства». По возвращении Б.А., перебирая пустые бутылки, запричитал:
— Алкоголики! Всё выпили!
(120/121)
На резонный вопрос А.С. Хорошева: «Почему же алкоголики? Ведь это боржом, а не водка!» — Колчин так же резонно ответил:
— Потому и алкоголики, что вам всё равно, что пить!
* * *
70-е годы. Б.А. блаженно стоит у входа в только что построенную базу новгородской экспедиции на Знаменском подворье. Появляется группа иностранных туристов, осматривающих собор. От неё отделяются двое мужчин, подходят к Колчину и робко спрашивают: «Туалет?» Колчин показывает пальцем на дверь базы, за которой по очереди скрываются мужчины и женщины. Исполнив потребность и покидая базу, каждый и каждая вручают ошеломлённому Б.А. по сигарете.
Колчинские реплики (распоряжения).
Колчин глубокой осенью уезжает в Москву и завершение экспедиции оставляет на Петра Ивановича Засурцева:
— Петя! В сейфе возьмёшь ведомость и деньги. Заплатишь тем рабочим, которые должны подойти завтра.
— Хорошо, Борис. Катись колбаской.
Петя ужинает и не желает отвлекаться на пустые разговоры. Грузовик с Колчиным в кабине урчит, доезжает по лужам до ворот. В это время Пётр Иванович оторопело выскакивает из столовой, бежит, с трудом вытягивая сапоги из непролазной грязи:
— Борис! Ты же мне ключ от сейфа не оставил!
— Да, Петя. Но разве ты его попросил?
(121/122)
* * *
— Борис! Ты мне обещал выделить студента на участок!
— Да, Петя, я уже сажусь на выделение.
* * *
Колчин даёт указание завхозу Володе Алексееву:
— Володя, вы должны поехать на склад, который находится в здании старого вокзала. Вы знаете, где раньше находился вокзал?
— Нет, Борис Александрович.
— Сейчас я вам объясню. Володя! Подобно тому, как проклятое прошлое всех народов капитализм предшествовал нашему настоящему; подобно тому, как наше прекрасное настоящее предшествует светлому будущему всех народов коммунизму, старый вокзал предшествовал новому.
— Да, Борис Александрович. Я уже понял.
— В таком случае не теряйте времени и поезжайте.
* * *
Одно из любимых выражений Колчина — «гулять в девках», означающее «отдыхать», «не работать», вообще «предаваться безделью». Однажды услышали такой диалог. Подходит к нему студентка:
— Борис Александрович! У меня на участке вся работа закончена, материк зачищен. Что мне теперь делать?
Колчин озабоченно смотрит на часы:
— До пяти часов погуляйте в девках, а потом я найду вам работу.
(122/123)
Александр Филиппович Медведев. ^
А.Ф. был убеждённым проводником нового. Было время, когда весь советский народ приходил на пляж в семейных трусах и слыхом не слыхал о каких-то там плавках. Первую весть о них, и не только весть, но и сам предмет купального обихода, разумеется, принес в Новгород А.Ф. Мы втроём — он, я и Пётр Иванович Засурцев — возлежали в жаркий июльский день на битком набитом городском пляже, когда А.Ф. приступил к громогласной рекламе преимуществ приобретённых им плавок. Первая их советская модель была чёрного цвета, надевалась через правую ногу под семейные трусы и на левом боку завязывалась белыми шнурками, после чего семейные трусы снимались, и счастливый обладатель плавок представал во всей своей элегантности. Подробный рассказ А.Ф., предшествовавший самой операции, привлёк естественное внимание «сопляжников» обоего пола, которые, привстав, жадно всматривались в начавшееся действие. А.Ф. просунул ногу в плавки, но при этом ошибся: его правая нога вошла в то пространство плавок, которое предназначалось окружать живот. Повозившись под трусами, А.Ф. встал, завязал на левом боку белые тесёмки и стянул трусы. Перед зрителями и зрительницами он предстал в весьма пикантном виде: то, что должно было быть прикрытым, оказалось открытым сотням любопытных взоров. Пляж пришёл в движение и с тихим стоном принялся расползаться.
* * *
Внешне и внутренне А.Ф. весьма напоминал Шуру Балаганова 1, [сноска: 1 Шура Балаганов — персонаж из романа Ильфа и Петрова «Золотой телёнок».] что я особенно оценил однажды, возвра-
(123/124)
щаясь с ним с купанья. Мы проходили мимо церкви Филиппа Апостола, где как раз окончилась архиерейская служба. Епископа Сергия (Павла Александровича Голубцова) служки под руки сводили с церковного крыльца, а вокруг стояли немногочисленные прихожане. А.Ф. обуяли балагановско-бендеровские настроения, он вспомнил сцену «охмурения» Козлевича 1 [сноска: 1 Козлевич — персонаж из романа Ильфа и Петрова «Золотой телёнок».] ксендзами и нагло закричал:
— Бога нет!
Владыка на это хамство тонко улыбнулся и ответил следующей цитатой из «Золотого телёнка»:
— Как же вы утверждаете, что Бога нет, когда всё сущее создано им!
* * *
Особенно ярко «балагановщина» проявилась у А.Ф. во время визита в Новгород для встречи с нами писателя Вениамина Александровича Каверина, который на гребне волны общественного интереса к недавно открытым берестяным грамотам написал пьесу из жизни археологов и жаждал прочесть её своим героям. В.А. принял нас в маленьком номере гостиницы «Ильмень» и встретил словами:
— Меняются все представления об историках! Я привык видеть их в уюте библиотек или архивов, в свете ламп с зелёным абажуром, склонёнными над книгами или старинными рукописями… А здесь вижу вас с красными от загара лицами, в ватниках и резиновых сапогах, как у водопроводчиков!..
А.Ф., перед тем побывавший в бане, аккуратно дыхнул в сторону и почему-то сказал хриплым голосом:
— Жеребцы мы!
(124/125)
После этого он во время чтения пьесы и её обсуждения сосредоточенно молчал, а когда автор записал все наши замечания и закрыл блокнот, откашлялся и заявил:
— У вас археологи изображены в корне неверно: они у вас пьют мало! А вот мы перед тем, как к вам прийти, были в бане и выпили, на вас рассчитывали, а от вас пойдем ещё выпьем!
Михаил Никанорович Кислов. ^
Великий архидиакон и советская власть.
Михаил Никанорович Кислов (сын профессора Межевого института) и его друг Василий Васильевич Попов (впоследствии профессор, зав. кафедрой эмбриологии МГУ) в молодые годы коллекционировали интересные знакомства. В числе их гостей случился однажды великий архидиакон Константин Розов. Дело было в 20-х годах. Розов, разомлев от угощения, жаловался:
— Да! Обкорнала меня советская власть! Раньше-то во мне было девять пудиков, а нынче осталось только восемь!
Академик Михаил Александрович Мензбир, в 20-е годы ректор Московского университета.
Михаил Никанорович Кислов в свои студенческие годы, учась на биологическом факультете, подрабатывал чертёжными работами. Бежит он на лекцию Мензбира с рейсшиной, завёрнутой в газету, а на пороге аудитории стоит сам профессор, посмотревший на него с глубочайшим отвращением:
(125/126)
— Дожили! Студенты в храм науки с балалайками ходят!
* * *
В 20-х годах М.Н. работал на биостанции в Звенигороде, куда ежедневно добирался на местном поезде. В вагоне регулярно появлялся нищий, судя по осанке и командным интонациям — бывший офицер в чине не ниже ротмистра. Войдя в очередной вагон, он останавливался в дверях и хорошо поставленным баритоном с ощутимой угрозой в голосе отдавал распоряжение:
— Хри-ста ради будь-те любезны!
«Реконструкция» науки.
На биостанции появился новый директор, притащивший с собой и привычную свиту. Когда директор отмечал годовщину своего пребывания в новой должности, его заместитель выступил с речью:
— Мы с Иваном Петровичем пятый год работаем вместе, а поработали уже в трёх коллективах. Чем хорош Иван Петрович?! Куда бы он ни приходил, везде он первым делом реконструкал науку!
Гиена Брака.
Младшему брату М.Н. Кислова, большому любителю кинематографа, было лет десять, когда он прибежал к родителям с требованием немедленно выдать ему денег на билет в кино. На афише он прочёл заманчивое название фильма, наверняка приключенческого: «Гиена БракА» (с ударением на последнем слоге). Деньги получил, но вернулся разочарованным: фильм, оказывается, назывался «Гигиена брака».
(126/127)
* * *
Кислов отличался храпом невероятной силы, но болезненно реагировал на любые разговоры об особенностях его фиоритуры, полагая эти разговоры прямой клеветой. Когда появились первые бытовые магнитофоны, мы записали на пленку храп Кислова и утром дали ему прослушать. Услышанное его нисколько не убедило: «Сволочи! Нахрапели хором!»
Галина Павловна Смирнова. ^
С Петром Ивановичем Засурцевым мы делили номер в новгородской гостинице «Ильмень», когда около четырёх часов дня началась страшнейшая гроза. Тучи были настолько густыми, что тьма стала такой, какой она бывает в самый глухой ночной час. К тому же в городе выключили свет из опасения катастрофических повреждений. Мы вдоволь налюбовались страшными молниями, бороздящими чёрное небо. Но вдруг вспомнили, что сотрудница экспедиции Г.П. Смирнова, живущая в той же гостинице, панически боится грозы. Ощупью добрались до двери её номера. Постучали. Молчание. Толкнули дверь. Открылась. Темно, но ощущаем присутствие живого человека.
— Галочка! Где ты?!
Сдавленный голос отвечает:
— З-з-десь!
— Где здесь?
— П-п-под кроватью!
— Что ты там делаешь?
— П-п-партбилет пе-пе-перепрятываю!
(127/128)
Рассказ Бориса Константиновича Мантейфеля, новгородского археолога. ^
8 марта 1944 года оказался я вместе с однополчанином на станции Чудово. Были мы с ним командированы в тыл для некоторой военной надобности, возвращались на фронт, а в Чудове нам требовалось пересесть на другой поезд. Дело, казалось бы, простое, но без справки из санпропускника билеты нам не компостируют и направляют в баню. Баня по причине раннего утра ещё не топлена. Вещички у нас забрали на прожарку в вошебойку. Оставили только валенки, шапки-ушанки и пояса. Посидели мы в холодной бане, стали подмерзать, надели валенки и шапки-ушанки, только что подпоясываться не стали. Сидим, ждём. Прошло, наверное, больше часа. И тут появляется женщина, банщица.
— Что это вы тут, служивые, делаете?
Мы:
— Так, дескать, и так, ждём вещей из вошебойки.
— Это значит, про вас забыли. А как же вы теперь отсюда выйдете? Тут выход только один — через женское отделение, а там уже мытьё идёт полным ходом!
Приоткрыли мы дверь: действительно, полна баня голых женщин, все моются, пар идёт. Однополчанин мой говорит:
— Я тут до вечера останусь.
А я ему:
— Нельзя! Надо службу справлять!
Высмотрел через пар на противоположной стене дверь, перекрестился и, как был в валенках и шапке-ушанке, рванул мимо женщин. Добежал. А это, оказывается, не дверь, а ниша с кранами. Бегаю, как заяц, между скамьями, а женщины пришли в себя, шлепают меня мочалками и орут:
(128/129)
— Старый дурак! Добро б молодой был!
Нащупал я наконец дверь и выскочил почему-то прямо на снег. А однополчанин за мной по уже проторённому пути выбежал.
Рассказывал мне всё это Б.К. спустя лет десять после описываемого события и всё время утирал со лба холодный пот страшного воспоминания.
Михаил Илларионович Артамонов. ^
Н.Н. Воронин рассказывал о начале работы Артамонова в ГАИМК 1. [сноска: 1 Государственная академия истории материальной культуры.] В 20-х годах в ГАИМК возникла острая нужда в лаборанте, который посвятил бы свою жизнь рутинному склеиванию керамики, добываемой при раскопках в обломках. Возьмут одного, тот поработает месяц-другой и начинает писать диссертацию. То же со вторым и с третьим. Горшки лежат несклеенными. Наконец взор начальства остановился на пареньке, вид которого полностью убедил, что уж этот-то в науку от «живого дела» не убежит Приняли на работу. Это был М.И. Артамонов.
* * *
Поначалу М.И. разрабатывал весьма несоприкасающиеся темы. У Миллера он изучал раннесредневековую керамику. У Айналова — средневековую фресковую живопись и написал прекрасную работу о стенописи Нередицкой церкви. В стенгазете ГАИМК появилась частушка: «Развернулся Артамошка в небывалом блеске. Ты играй, моя гармошка, от горшка до фрески!»
(129/130)
* * *
После смерти Орбели директором Эрмитажа был назначен М.И. Артамонов. Одна из пожилых сотрудниц, привыкшая периодически наушничать Орбели, прибежала чуть не в первый день к новому директору рассказать ему, кто с кем живёт в грехе и кого следует опасаться. Выслушав чуть ли не часовую информацию, Артамонов сказал:
— Вы так много мне рассказали интересного, что всего я и запомнить не смог. Принесите мне это ваше сообщение в письменном виде!
Больше к нему никто с подобными беседами не прибегал.
* * *
В 1970 году вся страна отмечала столетие В.И. Ленина. Ленинградский горком по этому случаю решил собрать старых большевиков, видевших Ленина, и дать им выступить с воспоминаниями. В числе приглашённых был и М.И. Артамонов. Для начала он шокировал партийное руководство таким заявлением:
— Большинство вступает в партию для того, чтобы сделать карьеру. Я же сначала сделал карьеру и даже был награждён орденом, а уж потом вступил в партию.
Далее следовал собственно рассказ:
— В начале лета 1917 года я служил матросом на Балтийском флоте. Дали нам увольнительную погулять по Питеру. Погуляли. Перешли Литейный мост, а там с балкона какой-то человек, очень картавый, речь говорит. Слов мы не разобрали, а люди сказали, что это Ленин. А второй раз я Ленина видал уже в гробу!
(130/131)
Павел Иосифович Борисковский. ^
В начале 30-х годов в раскопках стоянки каменного века Костёнки на Дону участвовали маститый П.П. Ефименко, В.И. Равдоникас и молоденький тогда П.И. Борисковский. Лето было жаркое. Поэтому работать начинали на рассвете, а к середине дня работу заканчивали и шли на Дон купаться. В один из таких дней все трое пришли на пляж и принялись отдыхать соответственно своим способностям и потребностям. Ефименко бросился в волны и, отфыркиваясь как морж, поплыл на другую сторону реки. Борисковский, не умевший плавать, стал на мелком месте плескать на себя водой и по-бабьи повизгивать. А Равдоникас закурил, разлёгся на песочке и с закрытыми глазами принялся пускать в небо кольца дыма.
Вдруг Борисковский почувствовал, что дно ушло у него из-под ног. Погружаясь в пучину и пуская пузыри, он начал жалобно кричать:
— Пётр Петрович! Спасите! Тону!
Фыркающий Ефименко слабого голоса потенциального утопленника не услышал, а Равдоникас продолжал безмятежно курить. Наконец Борисковский нащупал дно, выполз на берег и на дрожащих ногах приблизился к Равдоникасу.
— Что это ты, Павлик, кричал? — полюбопытствовал Равдоникас.
— Да я попал на глубокое место и начал тонуть! Вы же знаете, что я не умею плавать! Я звал на помощь Петра Петровича.
— Дурак ты, Павлик! Кто же так кричит?! Ты бы ещё кричал «Многоуважаемый Пётр Петрович! Не откажите в любезности спасти меня. Я, не умея плавать, оказался на глубоком месте и могу утонуть!» Вот как надо кричать!
(131/132)
Равдоникас встал во весь рост, набрал в грудь воздуха и заорал во всё горло [прошу прощения за эвфемизм]:
— Петька! Мать твою так! Тону!
Ефименко услышал, развернулся и быстро поплыл оказывать помощь.
* * *
Археолог П.И. Борисковский, находясь в командировке в Индии, был приглашён в гости С.Н. Рерихом. Прогуливаются они по красивому парку. Рерих ведёт на поводке маленькую собачку. Борисковский говорит:
— Что вы, Святослав Николаевич, её в неволе держите? Пустили бы её свободно побегать!
— Да вы знаете, Павел Иосифович, здесь водятся гепарды. Они ужасно не любят собачек…
Не успел он договорить, а Борисковского рядом с ним уже нет. Он в ужасе улепётывает к выходу и слышит, как Рерих кричит ему вслед:
— Осторожнее, Павел Иосифович! Здесь и кобры встречаются!
Александр Яковлевич Брюсов. ^
А.Я. был великим шутником. Однажды из экспедиции в Институт истории материальной культуры пришла его телеграмма: «Черти живы слоны почте», которую следовало прочесть: «Чертежи высланы почте».
* * *
В дневниках его знаменитого брата 1 [сноска: 1 Валерий Яковлевич Брюсов, поэт.] есть такая запись: «Вчера приходил брат Саша и, как всегда, наврал с
(132/133)
три короба». Врал он занятно, предваряя свои рассказы словами «Это ещё что!». Рассказы же были то о беременном мужчине в Южной Африке, то о провале английской интервенции в 1918 году из-за того якобы, что основной контингент оккупационных войск — шотландцы — был в их юбках заеден нашими северными комарами… Главный круг его занятий составляли карельские древности, чем однажды воспользовался Евгений Игнатьевич Крупнов. Во время обсуждения чьего-то доклада А.Я. с присущим ему энтузиазмом сообщил:
— Это ещё что! В Египте при раскопках одной пирамиды была обнаружена в полной сохранности повозка. И как вы думаете — из чего она сделана? Из берёзы!!
Крупнов:
— Из карельской, Александр Яковлевич?!
* * *
В молодые годы А.Я. надумал побывать в Австралии. Отец выдал ему достаточную сумму денег, и всю дорогу А.Я. на пароходе задавал балы и ужины всей компании пассажиров. Когда пароход пришвартовался в Сиднее, оказалось, что у А.Я. денег осталось ровно на обратную дорогу и на одну порцию мороженого, которая была съедена тут же в порту.
Профессор Борис Николаевич Граков. ^
Б.Н. Граков учился в Первой Московской гимназии. Будучи в выпускном классе, гимназисты набрали вороха тополиного пуха и перед уроком Закона Божия принесли их в класс. Вошёл законоучитель, посмотрел на всё безобразие и громогласно заключил:
— Ага! Ослы линяют!
(133/134)
* * *
В экспедицию к Б.Н. Гракову мы приехали поздно ночью и залегли спать в кузове крытого фургоном грузовика. Часа в четыре утра, разбуженные профессором, мы резво принялись одеваться, полагая, что пора идти на работу. Однако Б.Н. нас ласково остановил:
— Это мне, старику, не спится! А Пётр Дмитриевич [Либеров, его заместитель] такой злодей! Говорит: «Давайте ребят разбудим для шутки. Так вы, ребята, спите, спите! Ещё рано!»
* * *
В 1949 году, разъезжая по скифским памятникам нижнего Днепра, в одном колхозе мы обнаружили несколько каменных баб, которые были использованы как подставки под деревянные желоба для свиных кормушек. Собрали по карманам почти все деньги, какие нашлись, заплатили за изъятие из колхозного инвентаря и погрузку в экспедиционный грузовик этих баб, а я был отправлен Б.Н. Граковым с оставшимися копейками послать в Москву телеграмму его жене Ольге Александровне с таким текстом: «Истратился на баб, срочно вышли двести рублей». Впрочем, это, кажется, был незлостный плагиат Гракова у кого-то из предшественников, оказавшихся в подобной ситуации.
* * *
В Каменке (напротив Никополя на нижнем Днепре) мы под руководством Б.Н. Гракова наносили на план валы городища скифского времени. И вдруг на чьих-то огородах вал бесследно исчез, время не оставило от него даже следов. Б.Н. постоял некоторое
(134/135)
время в растерянности, а потом спросил у заинтересовавшейся нашими действиями хозяйки огорода:
— Хозяюшка! Вы случайно не помните, скифы у вас на огороде вал не насыпали?
* * *
Б.Н. терпеть не мог галстуков, утверждая, что он лучше собачий ошейник наденет, чем эту тряпку! Однажды, когда на большой конференции он оказался в галстуке, я не удержался и спросил его насчёт собачьего ошейника. В ответ раздался бешеный визг, из которого стало очевидно, что я был шестым, кто подошёл к нему с этим вопросом.
* * *
— А жена-то моя Ольга Александровна — лунатик!
— Как так лунатик, Борис Николаевич?
— А вот так. В прошлом году в экспедиции просыпаюсь я среди ночи… А спали мы на полу в хате. Смотрю — Ольга Александровна встала и идёт. И идёт-то как-то не прямо, а с вывертом. Я говорю: «Лёля!» и хвать её за ногу. А она как сядет на меня! Ну как же после этого не лунатик!
* * *
Пассаж на лекции:
— В погребальную камеру в скифских курганах ведёт дромос. А это такая штука, что в нём человек запросто может с жизнью расстаться! Олю Дашевскую знаете? Так вот как-то иду я мимо расчищенного дромоса, а в нём Оля сидит и чертёж чертит. Гляжу, а над ней глыба земли нависла, да вся в трещи-
(135/136)
нах. Думаю, надо бы предупредить. Да махнул рукой и пошёл дальше — лень было разговаривать. Вдруг грохот, пыль! Ольга выскакивает вся чёрная. Что вы думаете — целую неделю ходила перекошенная. Плечо перешибло!
* * *
— Б.Н.! Что вы скажете о книге украинского археолога Семёна Анатольевича Семёнова-Зусера?
— Что сказать?! Он ведь рассуждает, как мой внук Андрюшка. Андрюшка смотрит в окно и говорит: «Галка полетела… На птицу похожа!»
* * *
Из рассказов Б.Н. Гракова:
— Как-то к Василию Алексеевичу Городцову на раскопки приехал в гости Юрий Владимирович Готье. Идут они в знойный полдень по пыльному украинскому селу, мечтают искупаться. И видят лужу, а в ней свинью. Ю.В. быстренько разделся, выпихнул свинью, улёгся на её место и блаженно постанывает. Оно и понятно: француз! гурман!
Николай Николаевич Воронин. ^
В свои студенческие годы Н.Н. активно ухаживал за барышнями и в память мимолётных встреч с ними у каждой отрезал локон. Его учитель профессор Романов заметил по этому поводу: «Другие-то собирают картотеку, а ты, Коля, — шерстотеку!» (почему-то в обоих случаях с ударением на третьем от конца слова слоге).
(136/137)
* * *
В 1959 году я работал в экспедиции Н.Н. Воронина в Суздале. Субботним вечером, отмечая день рождения кого-то из наших сотрудников, выпили немного вина, повеселились, попели песни… А наутро отправились мы с Н.Н. на рынок купить продуктов к завтраку. Ходим по рынку и видим: мужик наливает всем желающим рассол из бочки с огурцами. Н.Н. говорит:
— Давайте выпьем и мы рассолу. С детства помню, как это вкусно!
Подошли к мужику, просим налить, а он, протягивая нам кружки, так хитро подмигивает:
— Что? Небось после вчерашнего?
Н.Н. чуть не поперхнулся, решив, что молва о нашем вчерашнем небольшом празднике распространилась по всему Суздалю. И только потом сообразил, что все нормальные люди подходят к этому мужику именно «после вчерашнего».
* * *
Н.Н. как-то показал мне антирелигиозную брошюрку 20-х годов, в которой Богоматерь последовательно называлась «б. Богородица».
* * *
Когда в середине 60-х годов создавалось Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры, на организационном собрании выступил министр культуры П.Н. Демичев, торжественно возвестивший:
— Для охраны памятников сегодня возник самый благоприятный климат!
Н.Н. Воронин с места внёс корректив:
— Не климат, а климакс!
(137/138)
Археолог Александр Фёдорович Дубынин. ^
Он был уже в весьма пожилом возрасте, когда возникли возможности поездок за «железный занавес». В первый и последний раз А.Ф. побывал за занавесом в составе специализированной группы археологов, посетившей Италию, и по возвращении рассказывал, что побывал там на раскопках Пантикапея, что в Венеции их группу катали по каналам на галерах, а на ночь они останавливались в разных ателье. За свою высокую учёность А.Ф. был очень уважаем своими родственниками. Археолог Марина Дмитриевна Полубояринова однажды в гостях познакомилась с одной из его родственниц, которая с придыханием рассказывала о нём:
— Александр Фёдорович ездит по всем странам и везде инспектирует раскопки!
Пётр Петрович Ефименко. ^
Молодой Саша Формозов, сделав доклад на заседании ленинградского сектора первобытной истории, удостоился от П.П. замечания:
— Мне представляется, что выводы нашего докладчика базируются на таких же песчаных выдувах, как и собранный им материал!
О Каргере. ^
Михаил Константинович Каргер во время раскопок обнаружил полный скелет собаки в комплексе какого-то весьма отдалённого столетия. Это вызвало визит в Мраморный дворец, где тогда помещалась ГАИМК, вдовы А.А. Блока Любови Дмитриевны Мен-
(138/139)
делеевой, которая тогда переживала увлечение кинологией. Очевидцы рассказывают, что она стояла в вестибюле, стучала палкой в каменный пол и громогласно требовала:
— Приведите сюда Каргера! Я должна видеть эту собаку!
* * *
М.К. отличался скупостью. Когда он лежал в больнице, его ученики на свои скудные средства покупали ему молоко и кефир. В один прекрасный день он продемонстрировал им батарею пустых бутылок, распорядился их сдать, а вырученные деньги принести ему в палату.
* * *
Студенты в его экспедициях жаловались на не проходящее чувство голода. Как-то, по его приглашению, я вместе со своими сотрудниками и студентами побывал на Городище под Новгородом, где завершались раскопки церкви Благовещения 1. [сноска: 1 1966 г.] Все мы были приглашены на чашку кофе, а уезжая, я пригласил каргеровскую экспедицию на обед. Обед был вполне обычный с добавками по требованию. Но во время трапезы М.К. краснел, потом чернел и, наконец, сделал возмущённое заявление:
— Если бы я так кормил своих студентов, китайские товарищи обвинили бы меня в ревизионизме!
* * *
М.К., глядя на своего ученика Анатолия Николаевича Кирпичникова, с тяжёлой грустью спросил у него:
(139/140)
— Что же вы будете делать, когда я умру?!
А.Н. на это бодро ответил:
— Буду председателем похоронной комиссии на ваших похоронах.
Член-корреспондент АН СССР Сергей Владимирович Киселёв. ^
С.В. Киселёв написал популярную книжку о сибирских древностях [видимо, имеется в виду «Краткий очерк древней истории хакасов», 1951.] и был приглашён вице-президентом Академии Константином Васильевичем Островитяновым, который числился главным редактором серии научно-популярных книг, для беседы.
— Мне не очень понятно вот это место, — говорил тот, — и вот это… Вам не кажется, что надо немножко упростить?
С.В. рассердился и не удержался от ответной реплики:
— Я рассчитывал, работая над этой книжкой, на уровень среднего вице-президента. И теперь вижу, что ошибся!
* * *
Рассказывают, что во время войны, когда занятия зимой шли в нетопленых помещениях на Бронной улице, а студенты и преподаватели не снимали верхней одежды, С.В. Киселёв вбежал в аудиторию и в продолжение предыдущей лекции по палеолиту возвестил, потирая замерзшие руки:
— Итак, ледник отступил!
* * *
Жена С.В. Киселёва Лидия Алексеевна Евтюхова была весьма представительной дамой. Как-то в мо-
(140/141)
лодые годы она в компании своих друзей-археологов отправилась посмотреть древнюю церковь в подмосковном Острове. Храм был заперт, но перед входом спал его подвыпивший сторож. Л.А. растолкала сторожа и попросила открыть церковь. Тот с трудом поднял голову, обвёл даму взглядом с ног до головы и уважительно сказал:
— Ты сама-то как церква!
* * *
Мой однокурсник монгол Наван Дорджиполомын сдаёт экзамен по археологии бронзового века Сергею Владимировичу Киселёву. Профессор рокочущим баритоном вопрошает:
— Ну, расскажите-ка, чем занималось население степей в эпоху бронзового века?
Наван робко отвечает:
— Окотом?
— Да! И охотой тоже! А какие находки указывают на этот род занятий?
— Я думаю, зернотёрки.
Две ипостаси Марии Михайловны Кобылиной. ^
В довоенном археологическом журнале «Проблемы истории материальной культуры» фамилия автора печаталась после названия статьи. Одна из первых публикаций М.М. Кобылиной называлась:
Римский вариант греческой Афродиты. М.М. Кобылина
Не успела М.М. насладиться этой статьёй, как в очередном номере журнала появилась новая публикация:
Пьяная старуха из Большой Близницы. М.М. Кобылина
[В ПИМК таких статей нет; видимо, речь о статьях «Один из поздних типов Афродиты» (1928) и «Статуя пьяной старухи. К вопросу о Мироне и эллинистическом реализме» (1937).]
(141/142)
Пётр Дмитриевич Либеров. ^
П.Д. Либеров долгие годы был секретарём парторганизации Института истории материальной культуры. Отдавая распоряжения и постоянно формулируя рекомендации, он стал афористичен и ничего не говорил без предварительного глубокого обдумывания. Едем, к примеру, в экспедиционном грузовике по степям Новороссии. П.Д. сосредоточенно думает. Видно, как мысли долго ползают у него под кожей физиономии, никак не находя выхода наружу. Наконец лик его светлеет и П.Д. делится со спутниками новорождённой формулой:
— С машиной лучше, чем без машины!
* * *
Секретарша директора Ольга Николаевна Бадалова, когда ей было за пятьдесят, вышла замуж за отставного полковника и разоткровенничалась с П.Д.:
— Мы с мужем люди пожилые и эту самую интимность позволяем себе раз в неделю.
П.Д. тщательно продумал информацию и авторитетно одобрил:
— Вполне достаточно!
Возвращение А.Л. Монгайта из эвакуации. ^
В 1943 году археолог Александр Львович Монгайт, находившийся в эвакуации в Средней Азии, получил вызов в Москву. Окрылённый мыслями о скором возвращении домой, А.Л. пришёл на вокзал и застал там немыслимое скопление таких же, как он, жаждущих возвращения и имеющих на это право людей, которые уже по неделе жили на вокзальных скамейках и
(142/143)
под ними. На всякий случай А.Л. пробился со своим вызовом к военному коменданту и сказал ему, что срочно должен уехать в Москву. Комендант оторопел от такой наглости и заорал:
— Кто ты такой, что тебе всё раньше всех нужно?!
Монгайт внушительно сказал:
— Я Монгайт!
— Покажите паспорт!
А.Л. показал: действительно, Монгайт; мало ли какая это шишка?! Билет Монгайту был оформлен в ту же минуту.
Член-корреспондент Владислав Иосифович Равдоникас. ^
В 1946 году состоялась первая зарубежная поездка советских археологов и этнографов — в Болгарию и Югославию. В составе делегации были А.В. Арциховский, Б.А. Рыбаков, В.И. Равдоникас, М.Г. Левин, С.А. Токарев и ещё не знаю кто. По причине повышенного пристрастия Равдоникаса к спиртным возлияниям остальные держали его несколько на отшибе. Во время поездки по Болгарии Равдоникас пришёл в купе к остальным с высокоидейной речью:
— Товарищи! Всё-таки мы историки-марксисты, а болгарские учёные ещё только становятся на рельсы марксизма. Мне кажется, мы как-то недостаточно выпячиваем свое марксистское нутро.
Ему говорят:
— Так что ж, выпячивайте!
Вечером того же дня банкет у болгарских хозяев. На одном конце стола Равдоникас в окружении болгарских профессоров. На другом — все остальные члены делегации. Рассказывает А.В. Арциховский:
(143/144)
— В какой-то момент Равдоникас поднимается, набирает в грудь воздуха… Ну, думаем, сейчас начнёт выпячивать. А тот набрал воздуха ещё побольше и запел: «Боже, царя храни! Сильный, державный, царствуй над нами, на славу нам…» Оказывается, у него с болгарами спор вышел, чей гимн лучше. Болгары говорят, что их — «Шумит Марица окровавлена», а он: «Нет! Наш гимн лучше!» — и тут же продемонстрировал.
После этого ему руководитель делегации пить запретил, и на следующем банкете болгарам пришлось гонять на другой конец Софии за минеральной водой для Равдоникаса. При этом они уважительно говорили:
— У нас тоже есть один профессор, который совершенно не пьёт вина.
* * *
Та же делегация на приёме у болгарского экзарха. Вялая беседа. Ну о чём советским учёным, «стоящим на рельсах марксизма», разговаривать с главой церкви! Неожиданно беседа оживляется вмешательством в неё Равдоникаса:
— Ваше высокопреосвященство! А ведь вы не по форме одеты!
— Что вы имеете в виду?
— На вас епитрахиль не надета!
— Епитрахиль я надеваю во время службы, а сейчас принимаю вас по-домашнему…
— Нет! Вы меня не убедите! Я родился в монастырском городе Тихвине и все ваши порядки знаю!
Нависает тяжёлое молчание. В это время взгляд Равдоникаса падает на картину с изображением Мадонны кисти хорошего художника эпохи Возрождения:
— А это кто? Супруга ваша, ваше высокопреосвященство?
(144/145)
* * *
Профсоюзное собрание в Ленинградском отделении Института истории материальной культуры. Идёт разговор о необходимости самого бережного отношения к ведущим учёным института. Выступающий, в частности, ратует за особую заботу о Равдоникасе:
— У нас, товарищи, Равдоникасы на улице не валяются.
Голос из зала:
— Вчера валялся!
* * *
Отчёт о раскопках в Старой Ладоге на годичной археологической сессии Равдоникас начал словами:
— Ну-с! Копали мы Старую Ладогу. Грязь там была непролазная! Навоз, — представляете? Навоз! — сохранил запах, цвет и вкус [причмокивает губами] с девятого века до наших дней…
* * *
Во время недоброй памяти «космополитической дискуссии» 1949 года Равдоникас в очередной раз выступил против Арциховского:
— Открываем учебник Арциховского на такой-то странице. Читаем: «На карте Европы первых веков нашей эры половина её территории окрашена зелёной краской. Так наглядно обозначены пределы распространения римской цивилизации». Что же это за цивилизация? Переворачиваем несколько страниц учебника и знакомимся с надписями на римских пращных шариках: «Люция в лысину!», «Фульвию в зад!» Цивилизация!!!
(145/146)
Академик Борис Александрович Рыбаков. ^
В 1949 году во время раскопок во Вщиже мне, студенту 3 курса, было поручено руководить раскопками Благовещенской горы, где, по предположению Б.А., в древности существовало языческое святилище. Каждый день Б.А. поднимался к нам и спрашивал:
— Как керамика?
Получив ответ, что керамики не встречается вовсе, он всякий раз обрадованно говорил:
— Правильно! Здесь же не было жилья!
Но однажды, отвечая на привычный вопрос, мы молча показали на груды черепков, добытых только что.
— Правильно! — сказал Б.А. — Здесь же было святилище. Здесь находились жрецы, здесь жрали!
Наконец раскопки подошли к концу, и на расчищенной площадке полукругом обозначились неглубокие ямы.
— Вот, — сказал Б.А., — основания идолов древнего святилища!
Я робко возразил, утверждая, что это ямы, образованные корневой системой срубленных нами перед началом работы кустов.
— Куст, — наставительно сказал Б.А., — ищет перегнойное мягкое место, а такие места остались здесь после сгнивших оснований идолов.
Не удержавшись, я посетовал:
— Стоило ли вести раскопки? Для реконструкции святилища достаточно было бы снять план кустов!
Наверное, тогда и образовалась первая трещина в наших отношениях.
* * *
Вторая трещина, как я понимаю, возникла из-за понёв. Понёва — женская юбка, запахивающаяся сзади, а спереди прикрытая фартуком. На понёве в её узо-
(146/147)
рах заключена полная информация о её владелице: девушка она, замужняя женщина или вдова, в какой деревне живёт и т.д. Б.А. в то время увлекался семантикой этих узоров Брянщины, и, когда нас перегоняла какая-нибудь женщина, рассматривал её сзади и комментировал. Я с некоторой развязностью пошутил:
— Борис Александрович! А вы ведь ни одной юбки не пропускаете!
Кажется, эта фраза коснулась какой-то конкретности бытия, и Б.А. отреагировал весьма неприязненно.
* * *
Древнерусское городище Вщиж — ныне село с таким названием — расположено на берегу Десны, на самом краю Брянских лесов. Для экспедиционной столовой Б.А. выбрал просторную избу, в красном углу которой висела икона святых Бориса и Глеба, что, надо полагать, и определило выбор помещения. Место начальника экспедиции за столом располагалось как раз под этой иконой, а между его головой и иконой помещалась фотография хозяина избы, бывшего полицая, в настоящий момент скрывавшегося в лесу, куда его жена регулярно относила ему пропитание.
В селе находилась деревянная Борисоглебская церковь, в которой один раз в год на престольный праздник 6 августа приезжал служить священник из Брянска. Естественно, нам, студентам, захотелось послушать службу в старинной церкви, где мы застали только трёх стареньких прихожанок. По окончании службы мы выразили некоторое недоумение:
— Батюшка приезжает к вам издалека и так редко, а помолиться пришли из всего села только трое вас!
— Ох, — сказала одна из старушек, — это у вас в Москве люди учёные, в Бога веруют! А у нас народ тёмный, в Бога не верит!
(147/148)
* * *
На докладе Б.А., когда он пытался доказать, что орнамент на глиняном горшке из древностей черняховской культуры начала I тысячелетия является записью главных сезонных дат сельскохозяйственного календаря [сосуды из Лепесовки], мне привиделась такая сцена. Утром черняховский мужик просыпается, потягивается и приказывает жене: «Марья! Достань из-под кровати горшок посмотреть, какое сегодня число!»
* * *
Б.А. Рыбаков свою первую Сталинскую премию получил за книгу «Ремесло древней Руси», а вторую — за краткое изложение этой книги в коллективном двухтомнике «Культура древней Руси» [«История культуры Древней Руси», 1948-1951]. Увидев на столе у лаборантки кафедры археологии обе эти книги, он проницательно спросил:
— Сравниваете?
* * *
Жена Б.А. Зоя Юрьевна как-то с восторгом сказала мне: «В институте его называют “Акбар”!» (Академик Б.А. Рыбаков). Я с трудом промолчал, едва удержавшись от сообщения, что в институте бытует и другая версия: «Барбосс» (Б.А. Рыбаков босс).
Член-корреспондент РАН Валентин Васильевич Седов. 1 ^ [сноска: 1 С 2003 г. — академик.]
В 1947 году, когда мы ехали на экспедиционном грузовике в Новгород и остановились на Валдае, к Седову пристала цыганка:
(148/149)
— Давай погадаю, магнитны глазки! Позолоти ручку!
Не имея ни денег, ни желания узнать свою судьбу, он побежал от неё вокруг грузовика. Цыганка бежала за ним, сначала повторяя свой призыв и поминая магнитны глазки, а потом остановилась и гневно выкрикнула:
— У! Злыдень! Пять детей будет!
* * *
В том году в составе Новгородской экспедиции работал Алексей Сергеевич Амальрик, отец будущего диссидента Андрея Амальрика. Глядя на седовскую собранность и наше разгильдяйство, он пророчествовал:
— Седов будет академиком, а вы пастухами!
* * *
Седов — большой молчун. Как-то, когда он был аспирантом, на раскопки в Новгороде пришла группа учителей, и А.В. Арциховский попросил его провести с ними экскурсию. Остановились на краю раскопа, и минут пять все молчали в ожидании рассказа экскурсовода. Наконец раздался робкий призыв:
— Расскажите, пожалуйста, что тут было!
— Люди жили, — авторитетно сказал Седов.
На этом лекция была исчерпана.
* * *
В 1949 году Новгородская экспедиция не состоялась: Арциховский решил осмыслить результаты раскопок предшествовавших двух лет. Тогда студенты, окончившие третий курс, Седов, Формозов, Берестов и я, надумали записаться в Степную скифскую
(149/150)
экспедицию Бориса Николаевича Гракова. Перед отъездом Граков собрал студентов и инструктировал их — что взять с собой, во что одеться и т.д. Жили мы все бедно, лишними предметами туалета не располагали, и когда Б.Н. порекомендовал иметь на ногах сандалии, я возьми да спроси:
— А зачем сандалии? Там же юг. Мы и босиком можем.
На что последовал ответ профессора:
— Вот наградил меня бог дураками-студентами! Там же степь! Колючки! Двух шагов не пройдете — наколетесь!
Ладно. Вожделенных сандалий не достали. Поехали в том, что у кого было. В экспедиции быстро акклиматизировались и пошли в самостоятельную разведку по низовьям реки Молочной, по берегу Молочного лимана к Азовскому морю наносить на карту курганы, следы поселений и прочую археологию. В плавнях Молочной Седов провалился в жидкую грязь, и когда вытянул ногу, ботинок остался на метровой глубине. Грязь хлюпнула и навсегда всосала ботинок. Дальше Седов шёл по степи километров двадцать в одном ботинке, а в конце маршрута торжественно объявил:
— Я наполовину опроверг утверждение буржуазной науки, будто бы по степи нельзя ходить босиком.
Алексей Петрович Смирнов. ^
Салат с заправочкой.
Работая в аспирантские годы в Новгородской экспедиции, я повёз нашего гостя археолога Алексея Петровича Смирнова в Псков, в котором он прежде не бывал. А.П. поехал туда с женой и сыном Кирюшей
(150/151)
(в то время школьником). К своему облегчению я в Пскове обнаружил эрмитажную сотрудницу Марину Петровну Сотникову, проработавшую несколько летних сезонов в экспедиции Григория Павловича Гроздилова и знавшую псковские памятники лучше меня. Она провела с нами день, показав все главные достопримечательности. Наконец, вполне утомлённые, мы все оказались в ресторане. А.П. очень хотелось снять усталость доброй выпивкой, но, стесняясь нашего мало ему знакомого гида, он не решался сделать заказ и выглядел весьма мрачным. Вдруг, при внимательном изучении меню, лицо его просветлело. В меню он усмотрел блюдо, обозначенное как «Салат с заправкой».
Подошедшему официанту А.П. внушительно сказал:
— Для начала нам пять салатов. С заправочкой, очень попрошу вас!
— Понял вас! — ответил официант и через пять минут появился с подносом, на котором среди пяти тарелочек с салатом возвышалась вожделенная поллитровка.
О Пасхе.
Будучи поповичем, А.П. имел при этом ярко выраженную еврейскую внешность. Едет он как-то в троллейбусе, смотрит в окошко, ни с кем в словесные контакты не вступает. А в проходе двое пассажиров спорят, какого числа в этом году Пасха. Один говорит:
— Седьмого.
Другой:
— Четырнадцатого.
Вступает в беседу третий:
— Пасха в этом году седьмого.
Один из спорящих возражает:
(151/152)
— Это ваша Пасха седьмого!
— Какая такая наша?
— Ваша, еврейская. Ваша Пасха раньше.
— Да вы что, мужики? Я уроженец Калужской губернии. Могу и паспорт показать!
Один из спорящих тычет пальцем в сторону А.П.:
— После этого и вон тот может заявить, что он уроженец Калужской губернии!
* * *
Другой случай произошёл в двухместном купе поезда Москва — Казань. Попутчиком А.П. оказался мрачного вида полковник, который весьма неприязненно воспринял его внешность. Разговорчивый А.П. долго искал тему для начала общения и наконец нашёл. Увидев мелькнувшую за окном отреставрированную церковку, оживлённо сказал:
— Смотрите-ка, никак новую церковь построили! — на что получил ответ:
— А вы хотели, чтобы вам новую синагогу построили?!
В телеграмме не было ошибки.
В конце 50-х годов Алексей Петрович Смирнов отправил в Волжские Болгары начинать раскопки своего заместителя Николая Яковлевича Мерперта, пообещав сразу же отправить ему в помощь студента-археолога Сашу Воскресенского. Прошло несколько дней, а студента нет как нет. Обеспокоенный Мерперт шлёт в Москву телеграмму: «Студент Воскресенский до сих пор не приехал» и получает от А.П. ответную телеграмму, которую телеграфистка привезла на велосипеде, будучи взволнована возможной ошибкой:
— Там какой-то научный термин! Не напутали ли?
(152/153)
Мерперт, развернув телеграмму, читает: «Ну и пенис с ним тчк Смирнов». Поскольку искомый студент накануне всё-таки появился, то, заверив телеграфистку, что никакой ошибки нет, Мерперт отправил с ней своё послание: «Студент Воскресенский прибыл указанной вами принадлежностью».
* * *
Профессор Владимир Дмитриевич Блаватский отличался повышенной куртуазностью, за что однажды поплатился, случайно услышав, как А.П. Смирнов рассказывает кому-то:
— Уж я перед ними извинялся! Как дурак! Как Блаватский!
Член-корреспондент Пётр Николаевич Третьяков. ^
Как-то довелось быть свидетелем, на мой взгляд, неоправданной его резкости. С.А. Тараканова протянула ему в подарок свою только что вышедшую книжечку «Древний Псков». П.Н. брезгливо повертел её в руках и сунул обратно дарительнице со словами:
— Сусанна Андреевна, мне не хотелось бы засорять свою библиотеку!
* * *
По-видимому, пробежавшая между ними кошка отличалась особой величиной. На одной из годичных археологических сессий, когда С.А., демонстрируя диапозитивы, с пулемётной скоростью выкрикивала:
— Дальше! Дальше! Следующий! Следующий!
(153/154)
В темноте раздался голос П.Н.:
— Сусанна Андреевна! Зачем же так гнать? Что это вы только что показали — серп или лодку?!
Георгий Борисович Фёдоров. ^
Археолог Г.Б. Фёдоров много лет руководил экспедицией, работавшей в Молдавии. Однажды в республиканской газете он опубликовал подвал, посвящённый загадке происхождения молдаван, материальная культура которых близка славянской, а язык относится к романской группе. «Эту загадку, — писал он, — лучше всех исследователей решил сам молдавский народ, который создал поговорку “Тато — рус, мама — рус, а Иван — молдаван”».
* * *
Будучи зятем известного кинорежиссера Григория Рошаля, он обладал многими знакомствами в кругу кинематографистов и, когда те оказывались по своим делам в Молдавии, помогал им. Какая-то группа договорилась об участии пограничников в массовках снимавшегося там фильма. Однако в последний момент тех экстренно отозвали на военные учения, и директор картины с подачи Г.Б. отправился на кишинёвский почтамт послать в Москву телеграмму следующего содержания: «Войска МВД ненадёжны. Требуется срочная замена». Войска МВД оказались в высшей степени надёжны: директора фильма при выходе с почтамта под белые руки отвели, куда надо, для выяснения целей столь клеветнического заявления.
(154/155)
* * *
О своём тесте он рассказал неплохую историю. Как-то Григорий Рошаль был приглашён на приём в Кремль и обнаружил, что у него нет приличного для столь торжественного мероприятия костюма. Он сообщил об этом приглашающей организации, от которой получил направление в пошивочные мастерские КГБ, где ему быстренько подогнали подходящий костюмчик. Когда, принарядившись в обновку, он в Кремле поднимался по лестнице, спускавшийся навстречу ему человек в точно таком же костюме шепнул Рошалю:
— Хозяин приказал на икру не наваливаться!
Александр Александрович Формозов. ^
Саша Формозов то ли в 1949, то ли в следующем году шёл археологическим маршрутом где-то в Новороссии. Там ночь наступает моментально, и застала она его вблизи какого-то села. Он в сельраду (сельсовет), кладёт на стол свой «видкрытый лист» (Открытый лист на право разведок и раскопок), в котором предписывается всем органам оказывать подателю сего необходимую помощь, и просит устроить его на ночлег. А в сельраде сидит председатель и его «заступник» (заместитель). Смотрят они друг на друга и «размовляют»:
— Что ж? Поставимо чоловика на ночлиг?
— Поставимо.
— А к кому мы его поставимо?
— К Горбенко.
— К Горбенко?!! Спытати хочешь?
— Спытати хочу!
Повели Сашу по селу, приводят к Горбенке. Вышел из хаты мужик косая сажень в плечах и отказал:
(155/156)
— Я у поли робить довжен в ничь, а свою хату на незнаему людину оставить нияк не можно, и пишов вин туда, откуда прийшов.
Водят Сашу по селу, и все отказывают: время-то было послевоенное, ненадёжное. Потом одна старушка перекрестилась:
— Смерти я не боюсь! Пущай вин у мене ночуе!
Впустила, спросила, не немец ли он и не переворует ли у неё курей, после чего отношения наладились. Сидят, пьют чай, старуха фотографии дочек показывает, рассказывает, кто за кем замужем, а потом спрашивает:
— А до кого тебе спершу направляли?
— К какому-то Горбенко.
— Ой, лишеньки! Да ты знаешь, что це за людина Горбенко? Вин у нас у сели перший убивец. Вин чоловика забив, сим рокив у каторги отсидив, а як возвернувся — лисапед покрав. Видать, заступник председателя спытати хотив, забье вин тебе чи ни? Як ему доверяти можно?
Следующую ночь Саша ночевал «под абрикосой» в полезащитной полосе, а в очередное село соваться не решился.
Хорезмская экспедиция. ^
Из бытовых нюансов.
Опасаясь пищевых отравлений в полевых условиях экспедиционного быта, наших хорезмийцев-археологов регулярно навещал врач, настаивавший на профилактическом употреблении бактериофага при каждом приёме пищи. Ребята посыпали бактериофагом даже ломти чарджуйской дыни, а мой однокурсник Володя Лоховиц сочинил санитарно-агитацион-
(156/157)
ное стихотворение: «Хочешь ходить в уборную шагом — пользуйся бактериофагом!»
Наркозы пустыни.
Впервые приехав на раскопки в Хорезмскую экспедицию, студент Герман Алексеевич Фёдоров-Давыдов (будущий профессор), надо полагать, для достижения теплового и душевного баланса, принялся писать картину «Восход солнца между двумя айсбергами».
Опасный щитомордник.
Мой однокурсник Володя Вахта там же заразился страстью ко всяческой экзотике и вывез в Москву змею щитомордника. Змею он поселил в банке, но она время от времени прогрызала марлю и выползала, чтобы свободно ползать по коммунальной квартире. Соседи по этому поводу выражали коллективное негодование (говоря словами Ильфа и Петрова, «беременные женщины были очень недовольны») и вынудили Володю избавиться от опасной твари. Володя понёс змею в зоопарк, но на его беду заведующим террариумом оказался человек по фамилии Черномордик, который гневно прогнал Володю, обратившегося к нему с вежливой просьбой:
— Товарищ Черномордик! Вам не нужен щитомордник?
Аргиропуло Георгий Ахиллесович, фотограф Хорезмской экспедиции, будучи актёром и фотографом, пережил много всяческих ситуаций. Одна из них такая. Какое-то время он работал в Московском областном театре. Это был такой коллектив, у которого не имелось собственного помещения. Спектакли давались в гастрольных поездках по области в клубах и
(157/158)
домах культуры. Труппа была максимально компактной. Экономия скудных средств не давала возможности иметь дублёров даже на главные роли. Аргиропуло же фотографировал сцены спектаклей и поставлял их вместе с рецензиями в местную прессу, откуда ему тёк жалкий ручеёк гонораров.
Однажды перед самым спектаклем выяснилось, что один из актёров запил и спектакль может сорваться, если не найти срочную замену. Отловили Аргиропуло и говорят:
— Ездишь с нами — выручай! Гримируйся и на сцену!
Аргиропуло начал скулить, что он и пьесы не знает, не говоря уже о предписанной ему роли.
— Ладно, — говорят, — пьеса элементарная, по ходу дела сориентируешься, а в случае чего другие актёры подскажут.
Загримировали ему из-за дефицита времени половину физиономии и вытолкнули на сцену.
Оказался он в середине действия на заседании партийной ячейки партизанского отряда, обсуждающей очень тяжёлую проблему. Вновь поступивший в отряд боец опознал в одном из партизан бывшего полицая. Зрители знают, что это наш разведчик, выполнивший своё задание в тылу врага и по приказу центра перешедший в партизанский отряд. Знают об этом также отсутствующие по разным причинам командир и комиссар, а остальным коммунистам всё это неведомо, и они персональным голосованием решают, казнить гада на месте или отправить на Большую землю для дальнейшего следствия. Один голосует так, другой эдак. Очередь голосования неумолимо приближается к Аргиропуло, и он начинает ощущать, что от его позиции зависит весь дальнейший ход пьесы. Искривившись, чтобы не демонстрировать зрите-
(158/159)
лям незагримированную половину физиономии, он шёпотом спрашивает соседа:
— Как мне голосовать?
А тот хорошо поставленным баритоном отвечает на весь театр:
— Голосуй так, как тебе подсказывает твоя партийная совесть!
Аргиропуло воздержался. И, к счастью, дальнейшего хода спектакля не нарушил. В расположение отряда ворвались немцы, погас свет, и всё голосование остановилось как раз на Аргиропуло.
* * *
Однажды, услышав в небольшой компании у костра свежий анекдот и будучи распираем желанием пересказать его кому-либо, он уговорил экспедиционного шофера Колю Горина свозить его за 30 километров по пустыне в Джусалы, откуда отправил телеграмму с содержанием анекдота приятелю в Москву. Только после этого он вернул себе душевное равновесие.
Из жизни археологов. ^
Бермудский треугольник.
Институт археологии компактно размещался в одном здании. Потом у него появились ещё два дома. На вопрос, где найти нужного мне сотрудника, заместитель директора института Валерий Иванович Гуляев сокрушённо ответил:
— Прямо не знаю, что сказать: образовался бермудский треугольник, сотрудники исчезают бесследно!
(159/160)
Редакторская месть.
В 1929 году в серии Сообщений ГАИМК издавался том археологических трудов в честь Василия Алексеевича Городцова. Главным редактором был профессор Житков, а секретарём — А.В. Арциховский. Городцов был всеобщим учителем, и книга получилась весьма представительной — в ней участвовали десятки авторов, которым было предписано писать не больше полулиста. Все так и поступили, один только А.С. Башкиров не послушался и почтил юбиляра своей диссертацией. Его труд был принят без возражений, но из него были напечатаны только первые пол-листа с ремаркой «Продолжение в следующем выпуске». Зато никаких редакторских исправлений в авторский текст внесено не было. Вместо этого в списке опечаток сообщалось: «Стр. 64, строка 9-10 сверху напечатано “продолговато-квадратном”, следует читать “прямоугольном”; стр. 68, строка 9 снизу напечатано “Интересно, куда дел его Д.Н. Анучин?”, следует читать “Находится ныне в Музее Антропологического института при I МГУ”» и т.д.
[Видимо речь не о СГАИМК, а о Томе IV ТСА РАНИОН]
Осуждение докладов.
В те времена, когда археологи ещё имели возможность собираться на ежегодные всесоюзные сессии для взаимной информации о сделанных в очередном сезоне открытиях, ИИМК (Институт истории материальной культуры АН СССР) умудрился однажды напечатать удивительный пригласительный билет с программой сессии. В нём особенно не повезло тем докладчикам, которые имели степень доктора исторических наук. Перед их фамилиями стояло красивое, но весьма двусмысленное сокращение «д-р ист. наук». Сама же программа завершалась извещением о заключительной дискуссии: «Осуждение докладов».
(160/161)
* * *
Неплохая, но на этот раз очень полезная опечатка была сделана в бланке «Открытого листа» — документа, дающего получившему его исследователю право вести раскопки и призывающего все государственные организации оказывать ему всемерное содействие. Однажды в бланке вместо всемерное было напечатано всемирное содействие, чем не преминули воспользоваться археологи.
Полевой дискомфорт.
Профессор Герман Алексеевич Фёдоров-Давыдов привёз на раскопки в низовьях Волги, где расположены остатки золотоордынской столицы Сарай-Берке, группу студентов. Выбрали место, разбили лагерь и по окончании первого дня расположились на ночлег. Уже засыпая, Г.А. услышал из соседней палатки, где поселились впервые оказавшиеся в полевых условиях студентки, сдавленное сетование: «И это что же, каждую ночь так придётся мучиться?!» Начальник экспедиции, естественно, не мог оставить без внимания прозвучавшую жалобу и выяснил, что девушка, никогда до того не видевшая спального мешка, забралась в него вперёд головой.
* * *
Археолог Павел Александрович Раппопорт нивелировал древнее городище под Псковом, яростно отбиваясь от оводов, изобилие которых было вызвано пасущимся рядом стадом.
— Как же вы тут живёте?! — взвыл П.А., обращаясь к пастуху. — От оводов нет спасения!
На что пастух прогундосил:
— Это ещё что! Вот скоро пойдут слепни!..
(161/162)
* * *
В какой-то экспедиции ещё довоенного времени её участники услышали за стеной шокировавший их разговор. Анна Епифановна Алихова, обращаясь к Отто Николаевичу Бадеру, требует:
— Отто! Снимите штаны! Я настаиваю, снимите же наконец ваши штаны!
Как потом выяснилось, речь шла всего-навсего о брюках Бадера, которые после дождя он повесил для просушки на протянутой через комнату верёвке.
Полевой комфорт.
Румынский академик Кондураки рассказал мне о своей поездке в Италию для осмотра разных раскопок:
— Возили нас из одной экспедиции в другую. Жарко. Пыльно. Итальянцы хвастливы. Каждый расхваливает свои находки. А один археолог небольшого роста всякий раз приговаривал: «Это всё пустое! Вот приедете ко мне — позавидуете!» Приезжаем к нему. Раскоп крохотный, метра четыре на четыре. Пустой. Никаких находок. Зато под деревом, от которого густая тень, складной стульчик для хозяина раскопок, ящик прохладительного питья, коробка сигар… Полный комфорт!
Отчего умирали наши предки.
Газета «Советская Россия» однажды опубликовала заметку примерно следующего содержания:
В Полесье работает археологическая экспедиция, организованная ленинградскими учёными. В этом году впервые в её составе участвует сотрудница-врач, изучающая болезни наших предков, оставивших полесские курганы. Она выяснила, что основное занятие местного населения в X-XI веках была выделка кожи. Но так как специальных инструментов для об-
(162/163)
работки кожи тогда не существовало, её жевали, отчего у наших предков развивался преждевременный кариес и они от него умирали в молодом возрасте.
Можно представить себе, насколько оказался несовместимым с участниками экспедиции корреспондент, если они наговорили ему столько чуши.
Археологический фольклор. ^
Песня 50-х годов о Доме творчества писателей в Коктебеле (слова Н.Я. Мерперта, на мотив известной песни «Стою я раз на деле»):
Сижу я в Коктебеле, любуюсь на закат,
И вдруг ко мне подходит мне неизвестный зад.
Он говорит: «Братишка! Меня ты не признал,
А я такой книжонки намеднись накатал!
В ней тридцать три идеи, четыреста страниц,
Шешнадцать трактористов, шешнадцать роженИц.
Потом там появился гнилой интеллигент…
Он после оказался подосланный агент.
Он пОртфелем прикрылся, пенсне он нацепил,
А сам колхоза тайны Америке открыл.
Но конюх-электронщик дедуля Дорофей
Указанному гаду наставил фонарей.
Потом сыграли свадебку как есть на весь район,
И корчился от злобы заморский Вашингтон.
По ревизионизму я тем нанёс удар,
И был за это дело мне даден гонорар.
Теперь одну, братишка, преследую я цель —
Чтоб в новенькой машине вернуться в Коктебель!»
И стал тогда я думать и стал тогда гадать,
Кому бы эта жопа могла принадлежать?
Припомнил все портреты и с жопой их сравнил
И в каждом неизменно с ней сходство находил!
|