Б.Я. Ставиский
Заметки об Амударьинском кладе.
Амударьинский клад, или клад Окса, как его называют за рубежом, составляющий, по яркому определению хранителя Британского музея Р.Д. Барнетта, сокровище не только этого музея, но и всей британской нации, [1] всё вновь и вновь привлекает к себе внимание исследователей. С тех пор как известный английский коллекционер и знаток восточных древностей, основатель и первый руководитель Археологической службы Индии генерал А. Кэннингхем 90 лет назад опубликовал первые сообщения о кладе, [2] а хранитель Британского музея начала нашего века О.М. Дальтон в 1905 г. издал его первую полную публикацию, [3] в литературе были высказаны самые различные мнения и предположения как об отдельных вещах клада, так и обо всём кладе — о его происхождении, датировке и характере. Поскольку Амударьинский клад всё ещё остаётся самым ярким и, более того, единственным собранием высокохудожественных золотых и серебряных изделий, которые связываются с древней Бактрией, то или иное решение названных вопросов имеет первостепенное значение для характеристики культуры и искусства этой прославленной в древности историко-культурной области Средней Азии и Среднего Востока.
Рассмотрим прежде всего вопрос о происхождении Амударьинского клада в целом. Известно, что он был приобретён тремя бухарскими купцами в Кобадиане (на юге современной Таджикской ССР). Хорошо известна также и великолепно изложена О.М. Дальтоном окутанная дымкой романтики история перевозки этими купцами сокровищ клада через Афганистан в тогдашнюю Северо-Западную Индию (ныне Пакистан), где в Равалпинди они продали всё то, что смогли сохранить, местным торговцам древностями. Последние частями доставили эти сокровища генералу А. Кэннингхему, от которого они попали к А.У. Фрэнксу, предшественнику О.М. Дальтона на посту хранителя Британского музея и владельцу богатой коллекции художественных изделий. [4]
К сожалению, обстоятельства, предшествовавшие покупке клада в Кобадиане, остаются куда менее ясными. А. Кэннингхем, со слов торговцев из Равалпинди, сообщал, что клад был найден на берегу
(42/43)
Амударьи, близ переправы Тахти-Кувад, в двух днях пути от афганского города Кундуза, между Кобадианом и Хульмом (в Северном Афганистане). Начальник английского военного поста в Южном Афганистане капитан Ф. Бэртон, который в мае 1880 г., действуя в духе героев Р. Киплинга, вернул бухарским купцам значительную часть клада, отобранного было у них грабителями, рассказывал, ссылаясь на купцов, что клад был найден в развалинах Кандиана, отождествлённого О.М. Дальтоном с Кобадианом. Эти расхождения в определении места находки клада натолкнули М.М. Дьяконова, руководившего в 1946-1951 гг. археологическими работами на юге Таджикистана, на мысль, что никакого клада вообще не существовало, а включённые в него вещи на самом деле были найдены в разное время и в разных местах Кобадианского бекства и лишь случайно попали в руки одних и тех же купцов. [5]
Необоснованность этого заключения убедительно показана Т.И. Зеймаль и Е.В. Зеймалем, которые отметили, что о находке клада слышали и русские путешественники, посетившие Кобадианское бекство, и что к тому же после 1877 г. здесь ни разу больше не находили художественных изделий из золота и серебра. Т.И. Зеймаль и Е.В. Зеймаль подтвердили тем самым, что собрание, составляющее гордость Британского музея, следует всё же считать кладом, найденным в конце 70-х годов XIX в., и как на место его находки указали на городище, расположенное на правом берегу Амударьи, у слияния Вахша и Пянджа. [6] Нельзя лишь не отметить, что Т.И. Зеймаль и Е.В. Зеймаль, следуя за автором статьи в газете «Туркестанские ведомости» 1880 г., называют это городище Тахти-Кувад, в то время как в специальной литературе оно известно сейчас как Каменное городище, а Тахти-Кувадом называются остатки крепости, расположенной также на правом берегу Амударьи, но в 5 км ниже слияния Вахша и Пянджа, напротив устья Кундуздарьи. [7]
Датировка Амударьинского клада вызвала не меньшие разногласия, чем вопрос об обстоятельствах его находки. Если А. Кэннингхем, О.М. Дальтон и многие учёные, разделяющие их взгляды по этому вопросу, [8] склонны рассматривать клад как собрание изделий, относящихся (за исключением единичных вещей более раннего времени) к периоду вхождения Бактрии в состав Древнеперсидской (Ахеменидской) державы (середина VI-IV в. до н.э.), то Р.Д. Барнетт полагает, что клад охватывает более широкий хронологический диапазон — от времени мидийского господства (первая половина VI в. до н.э.) до греко-бактрийского времени, [9] а известный французский археолог и историк культуры Д. Шлюмберже предлагает относить основную часть клада именно ко времени становления и расцвета Греко-Бактрийского царства (середина III — начало II в. до н.э.). [10]
Исходя из анализа вещей, составляющих Амударьинский клад, ещё О.М. Дальтон отмечал, что они относятся к различным художест-
(43/44)
венным стилям, причём основная масса изделий (примерно 160 из общего числа около 170) связывалась им с искусством Древнеперсидской державы. Наряду с этими изделиями он выделял чёткую группу из семи вещей, выполненных в традициях скифского «звериного стиля», а также отдельные изделия греческих (и работавших под их сильным влиянием) мастеров. Несколько предметов с чертами неясного стиля О.М. Дальтон приписывал местным, бактрийским мастерам.
Определение Р.Д. Барнеттом отдельных вещей клада как изготовленных в доахеменидское время, если даже согласиться с его датировками, по сути дела, не противоречит выводу О.М. Дальтона, который относил к эпохе Ахеменидов лишь основную часть клада. Более существенное расхождение между О.М. Дальтоном, с одной стороны, и Р.Д. Барнеттом и Д. Шлюмберже — с другой, заключается в определении верхней хронологической границы клада, т.е. того времени, когда были изготовлены самые поздние его вещи. Это расхождение помимо общетеоретических соображений основывается в значительной степени ещё на отношении исследователей к тем 1500 монетам, которые поступили в Британский музей вместе с вещами клада. О.М. Дальтон не считал возможным опираться на эти монеты при характеристике и датировке клада, так как они, по его мнению, вполне могли быть найдены хотя и на том же городище, что и клад, но отдельно от него. Р.Д. Барнетт же, равно как и Д. Шлюмберже, напротив, признаёт эти монеты неотъемлемой частью клада и, более того, в основном-то и опирается на них при его датировке.
Амударьинский клад, как мы уже знаем, был найден отнюдь не в ходе научных документированных раскопок. История его перевозки через Афганистан позволяет утверждать, что в Равалпинди клад поступил уже не в полном виде. А то, что известно о продаже древностей в Равалпинди, даёт право предполагать, что индийские торговцы вполне могли включить в состав клада и какое-то количество вещей совсем иного происхождения. Поэтому опираться на единичные отдельные изделия клада для его общей характеристики и датировки, по-видимому, достаточно рискованно.
Столь же рискованно рассматривать без каких-либо доказательств все 1500 монет, поступивших вместе с кладом, как его составную часть. Особенно это относится к греко-бактрийским монетам, находки которых в отличие от золотых и серебряных вещей отмечались (и отмечаются) как в Южной, так и в Северной Бактрии и даже в Согде и которые, таким образом, могли быть добавлены к кладу не только индийскими поставщиками древностей в Равалпинди, но и продавцами в Кобадиане и даже самими бухарскими купцами.
К тому же Д. Шлюмберже, предлагая (по аналогии с монетами, поступившими вместе с кладом) относить основную часть изделий, выполненных в древнеперсидском стиле, ко времени Греко-Бактрийского царства, выдвигает положение, что наряду с преобладающим при
(44/45)
царском дворе и в городах эллинским по духу и форме искусством в этом царстве должно было в деревнях, у кустарей и в культовых изделиях сохраняться традиционное местное художественное направление. С точки зрения исторической логики это положение вполне вероятно. Однако его применение конкретно к Амударьинскому кладу вызывает недоумение, так как основную массу этого собрания составляют всё же высокохудожественные, дорогостоящие золотые и серебряные изделия, которые вряд ли можно считать работой кустарей или деревенских мастеров. Вряд ли приемлемо также отнесение большинства вещей клада к предметам культа. Таким образом, предложенная ещё А. Кэннингхемом и О.М. Дальтоном датировка Амударьинского клада в целом V-IV вв. до н.э. остаётся (во всяком случае, пока) наиболее убедительной.
Говоря об Амударьинском кладе, нельзя обойти молчанием и вопрос о его значении для изучения культуры и искусства древней Бактрии. История изучения клада показывает, что все попытки исследователей (начиная от О.М. Дальтона и кончая Р.Д. Барнеттом) объявить те или иные вещи клада произведениями бактрийских мастеров не выходят за пределы гипотез и более или менее вероятных предположений. Конечно, вполне возможно, что наряду с предметами, привезёнными из центральных областей Ирана (каковы, например, дарик и цилиндрическая печать со сценами схватки персов с врагами — по каталогу О.М. Дальтона, №177 и 114), в клад вошли и вещи древнеперсидского стиля, изготовленные в самой Бактрии. Также вероятно бактрийское происхождение хотя бы некоторых вещей клада, определённых О.М. Дальтоном как изделия скифского «звериного» или так называемого варварского стилей. Всё это вполне может быть, но, увы, всё же ещё не доказано. Нам представляется, что мы вправе считать изготовленным в Бактрии золотой перстень-печать с изображением Гопатшаха (по каталогу О.М. Дальтона, №105), так как надпись на этой печати читается современными исследователями как имя Вахшу, божества амударьинских вод, или женское имя Рохшан (Роксана), [11] которое, если судить по имени жены Александра Македонского, дочери бактрийского аристократа, было здесь распространено. Если такое определение перстня с изображением Гопатшаха будет принято, этот перстень можно будет рассматривать как свидетельство того, что, во всяком случае, часть бактрийских изделий V-IV вв. до н.э. изготавливалась в традициях древнеперсидского искусства. Если же удастся доказать принадлежность местным мастерам изделий, выполненных в разных стилях, то придётся говорить об отсутствии в Бактрии VI-IV вв. до н.э. единого ведущего художественного направления и о параллельном существовании здесь чётких, несмешивающихся, разных художественных стилей.
Но если все выводы о бактрийском искусстве, основанные на разборе Амударьинского клада, носят пока сугубо гипотетический харак-
(45/46)
тер, в целом он вполне обоснованно может рассматриваться как определённое свидетельство о богатстве и художественных вкусах его владельца или владельцев. Ещё А. Кэннингхем полагал, что клад — сокровище богатой семьи. Более поздние исследователи считали его принадлежащим бактрийскому аристократу или аристократическому роду. Р. Гиршман предложил считать клад сокровищем храма Анахиты (в Бактрах), разрушенного Александром Македонским, Р.Д. Барнетт более общо — храмовой коллекцией. Как бы то ни было, все учёные (за исключением, пожалуй, только М.М. Дьяконова, ошибочность предположения которого, что клад — случайное собрание разновременных находок в разных пунктах Кобадианского бекства, показана, как мы уже отмечали, Т.И. Зеймаль и Е.В. Зеймалем) соглашаются считать этот клад имуществом бактрийских аристократов или храмов. Их-то богатство и эстетические запросы и отражает, таким образом, Амударьинский клад. И именно в этом состоит, на наш взгляд, большая ценность клада для историков культуры и искусства древней Бактрии. Окончательная же разгадка тайн Амударьинского клада и решение вопроса о бактрийском искусстве VI-IV вв. до н.э. ещё впереди. Они станут, видимо, возможны лишь после новых археологических открытий памятников Бактрии этого периода.
Примечания. ^
[1] См.: R.D. Barnett. Preface to the Third Edition. — О.М. Daltоn. The Treasure of the Oxus. London, 1964, c. VI.
[2] А. Сunningham. Relicts from Ancient Persia in Gold, Silver and Copper. — JASB. 1881, vol. 1, c. 151-186; vol. 3, 1883, c. 64-67 и 258-260.
[3] О.М. Daltоn. The Treasure of the Oxus. London, 1905.
[5] М.М. Дьяконов. Археологические работы в нижнем течении реки Кафирниган (Кобадиан) (1950-1951). — МИА. 1963, №37, с. 254.
[6] Т.И. Зеймаль, Е.В. Зеймаль. Ещё раз о месте находки Амударьинского клада. — «Известия отделения общественных наук АН ТаджССР». 1962, вып. 1 (28), с. 40-45. К сожалению, Р.Д. Барнетт, которому, возможно, правда, лишь по названию известна статья Т.И. Зеймаль и Е.В. Зеймаля (см.: «Principal Recent Publications Dealing with the Treasure of the Oxus» в конце его предисловия к 3-му изданию книги О.М. Дальтона), в своей недавней работе счёл возможным изложить точку зрения М.М. Дьяконова как общее мнение советских учёных (см.: R. Barnett. The Art of Bactria and the Treasure of the Oxus. — «Iranica Antiqua». 1968, vol. 8, c. 36).
[7] Каменное городище осматривали Л.И. Альбаум в 1948 г. и М.М. Дьяконов в 1960 г. А.М. Мандельштам в 1956 г. провёл на нём небольшие раскопки, показавшие, что оно возникло после IV в. до н.э. и погибло в IV-V вв. н.э. [см.: М.М. Дьяконов. Археологические раскопки..., с. 265; Л.И. Альбаум. Некоторые данные по изучению Анхорской группы археологических памятников (1948-1949 гг.). — «Труды Института истории и археологии АН УзбССР», вып. 7. Ташкент, 1965, с. 115-116. А.М. Мандельштам. Кочевники на пути в Индию. М.-Л., 1966, с. 146-148].
Тахти-Кувад осматривалось неоднократно, в том числе и Л.И. Альбаумом, М.М. Дьяконовым, А.М. Мандельштамом. Научным раскопкам ещё не подвергалось.
(46/47)
По мнению M.M. Дьяконова, Тахти-Кувад в древности составляло единый комплекс с Каменным городищем [см.: М.М. Дьяконов. Археологические раскопки..., с. 264-265 (ср. с. 310); Л.И. Альбаум. Некоторые данные..., с. 116; А.М. Мандельштам. К истории Бактрии-Тохаристана (некоторые археологические наблюдения). — КСИА. 1964, вып. 98, с. 26].
[8] См., например: R. Ghirshman. Iran. Parthes et Sassanides. Paris, 1962, c. 244-250; История таджикского народа, т. I, M,., 1963, с. 223-227; В.M. Mассон, В.А, Ромодин. История Афганистана, т. I. M., 1964, с. 80-81; Б.Я. Ставиский. Между Памиром и Каспием..., с. 64-68; Г.А. Пугаченкова. Искусство Средней Азии и Казахстана. — История искусства народов СССР. M., 1971.
[9] R. Barnett. The Art of Bactria and the Treasure of the Oxus, c. 53.
[10] D. Schlumberger. L’Orient hellenise. Paris, 1970, c. 170-171.
[11] История таджикского народа, т. I..., с. 557, прим. 14.
|