![Неизвестные страницы отечественного востоковедения. [ Вып. I ] М.: «Восточная литература». 1997.](/img/1997-nsov.jpg)
К.Б. Старкова
Андрей Яковлевич Борисов.
10 июля 1942 г. в Орехово-Зуеве, на пути из осаждённого Ленинграда, скончался талантливый советский семитолог Андрей Яковлевич Борисов. Имя его широко известно в науке благодаря сделанной им находке арабского оригинала латинской версии «Теологии» псевдо-Аристотеля. Интересны исследования А.Я. Борисова в области му’тазилитской литературы, а также его искусствоведческие и эпиграфические работы. Он был любимым и последним учеником академика П.К. Коковцова, преемником его не только в области «чистой» гебраистики, но и в более широких рамках семитологии вообще. Как известно, любая область знаний в наше время настолько раздвигает свои границы, что специалисты-универсалы становятся крайне редким, подчас исключительным явлением и уже не могут иметь преемников по всему кругу своих интересов, как бы ни были талантливы их ученики. Русская и советская семитология долго была счастлива в этом отношении: энциклопедистами были как П.К. Коковцов, так и молодой его ученик, в последние десять лет перед войной фактически заменивший своего учителя и в преподавании семитских языков, и в разработке семитологических дисциплин. По своему возрасту — он умер, едва достигнув 39 лет, — А.Я. Борисов долгие годы мог бы возглавлять советскую семитологию, но ученик пережил учителя всего на полгода.
[на вклейке после стр. 256:]
Андрей Яковлевич Борисов.
I
А.Я. Борисов происходил из крестьянской старообрядческой семьи, родоначальник которой, выходец из центральных областей Московского государства, ещё в начале XVIII в. поселился на Ветлуге в 7 верстах от озера Светлояр (теперь село Владимирское). А.Я. Борисов хорошо знал своих предков вплоть до того Бориса, кому он обязан своей фамилией. Ветлужская старообрядческая старина имела в его жизни немаловажное значение, однако родители А.Я. Борисова были людьми уже иного
(8/9)
склада, далеко отошедшими от обычаев старообрядчества. Дед А.Я. Борисова по матери, Фрол Исаич Исаев, выходец из той же среды, оторванный солдатчиной от земли, на службе получил кое-какие медицинские сведения и после службы работал фельдшером в Петербургской губернии. Он постарался дать своей единственной дочери лучшее по своим возможностям образование: она окончила Царскосельскую женскую гимназию. По окончании учебного курса Анна Фроловна стала преподавательницей рабочей школы за Невской заставой и вошла в социал-демократический кружок, руководимый М.И. Калининым. Одним из активных деятелей этого кружка был Яков Андреевич Борисов, по профессии также народный учитель. Революционная деятельность Я.А. Борисова привела его к четырёхгодичному заключению в Петропавловской крепости с последующей ссылкой в Сибирь. В мае 1902 г., перед самым отправлением в ссылку, Я.А. Борисов обвенчался с Анной Фроловной в Петербургской пересыльной тюрьме. Молодая женщина проводила мужа в Сибирь, провела с ним некоторое время и затем возвратилась к отцу, который тогда работал фельдшером в селе Валговицы (ныне Кингисеппский р-н Ленинградской области). Там 11/24 мая 1903 г. у неё родился сын, будущий семитолог. Ребёнок был очень слаб, но к полугоду своего существования окреп настолько, что мать совершила с ним большое путешествие к родителям мужа и далее к мужу в Сибирь. Тем не менее болезненность и хрупкость организма сохранились у А.Я. Борисова на всю жизнь и в первую очередь способствовали его безвременной гибели. Раннее детство А.Я. Борисов провёл почти исключительно на попечении деда и бабки Исаевых, так как мать часто отвлекалась заботами о муже и поездками к нему, а в 1905 г. у неё появился второй ребёнок. В 1908 г. дед А.Я.Борисова оставил службу в Валговицах и перебрался с семьёй в Нарву. В том же году умерла маленькая сестра А.Я. Борисова, а мать его поступила на так называемые Рождественские медицинские курсы, бывая с этих пор в Нарве эпизодически. Ребёнок вырос у деда и бабушки, к которым у него на всю жизнь осталась самая глубокая привязанность. При минимальном образовании, при самых простых вкусах и привычках дед А.Я. Борисова, по его рассказам, отличался выдающимся умом и широкими интересами. Его мировоззрение оказало несомненное влияние на умственное и нравственное развитие внука. По своей болезненности А.Я. Борисов выучился грамоте для человека его способностей сравнительно поздно: в восьмилетнем возрасте. Но наряду с обычной русской грамотой он сразу познакомился со старославянской письменностью и языком, так что в 10 лет свободно читал в под-
(9/10)
линниках авторитетов раскола, сочинения которых в рукописях и старинных изданиях хранились в этой семье.
После ссылки Я.А. Борисов поселился в Петербурге, где стал заведовать одной из лучших в городе ремесленных школ. Устроившись на месте окончательно, родители А.Я. Борисова захотели взять сына к себе. В 1913 г. А.Я. Борисов поступил в гимназию. Родители его поддерживали дружеские связи с людьми, причастными к революционной деятельности. Так, например, близким другом семьи был известный народоволец Герман Лопатин, который уделял много внимания маленькому А.Я. Борисову, рассказывая ему увлекательные истории из средневековой жизни. Из рассказов родителей и их друзей А.Я. Борисов в первую очередь вынес неприятие социального строя дореволюционной России. Мне не раз приходилось слышать от него при воспоминаниях прошлого: «Если бы я жил до революции, я бы непременно стал революционером», — замечание тем более характерное, если принять во внимание необыкновенную сосредоточенность А.Я. Борисова в области избранной им науки.
С другой стороны, живые впечатления давали ему в детстве летние поездки на Ветлугу к родителям отца. Здесь всё было проникнуто кержацкой стариной. Какое значение имели эти путешествия для будущего гебраиста, показывает то обстоятельство, что сознательное стремление изучить язык, на котором в подлиннике написана Библия, возникло у него в двенадцатилетнем возрасте под влиянием чтения памятников древней славянской литературы. Наиболее радостными днями детства А.Я. Борисова были те, которые он, обычно в каникулярное время, проводил в Нарве. К концу четвёртого года жизни в Петербурге его слабое здоровье настолько ухудшилось, что врачи посоветовали увезти ребёнка из города. Вместе с матерью он вернулся в Нарву к деду, где события первой мировой войны и революции задержали его надолго. В Нарвской гимназии А.Я. Борисов продолжал своё образование, увлекаясь в то же время зарисовками и изучением памятников старины, которыми так богата Прибалтика.
Здесь А.Я. Борисов подружился с мальчиком из еврейской семьи, который изучал древнееврейский язык. Получив от товарища первые сведения в этой области, А.Я. Борисов скоро присоединился к своему другу в занятиях и в 3-4 года настолько овладел языком библейского и позднейших периодов, что, ещё будучи подростком, с успехом давал уроки древнееврейского в довольно многочисленной в Нарве того времени еврейской среде. (Первоначально, читая тексты Библии параллельно на древнееврейском и русском языках, он, не имея грамматики, сам выводил грамматические правила на основе подмеченных морфологи-
(10/11)
ческих явлений.) К этому его вынуждало тяжёлое материальное положение, в котором очутилась семья. Сначала первая мировая война, затем интервенция и гражданская война сильно нарушили экономику края. В 1919 г. Нарва вошла в состав образовавшейся Эстонской республики, и возвращение в Петроград, к отцу, на время оказалось невозможным. Одного заработка уроками было недостаточно, и молодому Борисову пришлось искать дополнительные занятия: работать каменщиком, рабочим на кирпичном заводе, давать концерты на балалайке, которой владел мастерски, но, как правило, и этого не хватало, чтобы быть сытым. И неизменно, в любой обстановке, иногда после целого дня тяжёлого физического труда, будущий учёный занимался специальностью, читал и переводил древнееврейские тексты, и путь ориенталиста вырисовывался перед ним достаточно ясно. Многочисленные, вызванные нуждой перерывы в ученье были причиной того, что среднюю школу А.Я. Борисов закончил в Нарве только в 1923 г. После недолгих скитаний по Эстонии ему удалось поступить в Дерптский (Тартуский) университет на филологический факультет, где он занимался по разряду славянской филологии, в то же время продолжая углублять и расширять свои знания древнееврейского языка, штудируя главным образом светские тексты средневековых поэтов испано-арабской школы. Здесь же он впервые начал изучать арабский язык. Его учителями в Тарту были Т. Мазинг и А. Бульмеринг. В это время А.Я. Борисов уже настолько свободно владел средневековым еврейским языком и настолько усвоил стиль литературы того времени, что сам без труда мог подражать её образцам.
Тарту привлекал А.Я. Борисова не только выдающимся научным составом преподавателей и богатой университетской библиотекой, но и живописным положением города и памятниками старины. Его поражали традиции средневековья, которые сохранялись в быту немецкой части студенчества и процветали в помещениях корпораций с их старинной музейной утварью. Обычаи немцев-корпорантов, стремившихся воскресить давно ушедшую эпоху, казались дикими на взгляд русского студента, выходца из демократической среды. В то время члены корпораций чувствовали себя хозяевами Тарту и держались вызывающе по отношению к юношеству других национальностей и к самим обывателям городка. Кровавые драки с посторонними и дуэли между корпорантами были заурядным явлением. А.Я. Борисов знал несколько случаев со смертельным исходом, о чём он и через много лет вспоминал с волнением. Пребывание А.Я. Борисова в Тарту ограничилось несколькими месяцами, так как в начале 1924 г. длительные хлопоты его матери и его самого увенчались
(11/12)
успехом, и семья получила возможность выехать в Советский Союз.
По возвращении в Ленинград осенью того же года А.Я. Борисов поступил на Восточное отделение Ленинградского государственного университета и без перерыва, систематически, прошёл его курс. Он занимался по разряду семитских языков. Основным его преподавателем и научным руководителем был академик Павел Константинович Коковцов, под руководством которого он работал над библейскими, а также средневековыми философскими и поэтическими текстами, изучал семитскую эпиграфику и арамейский язык с его диалектами. Арабским языком А.Я. Борисов занимался в основном с академиком Игнатием Юлиановичем Крачковским. На третьем курсе А.Я. Борисов начал работать в Рукописном отделении Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина, исследуя источники еврейского и еврейско-арабского отделов коллекции Фирковича.
Ещё в студенческие годы им были обнаружены рукописи особой версии «Теологии Аристотеля» и анонимная, как он окончательно доказал, рукопись «Мак̣āлат ал-вуд̣ӯх̣». В это же время его особенно интересовала личность философа-поэта XI в. Соломона Ибн Габироля, [1] но, к сожалению, этот интерес ни тогда, ни впоследствии не смог выразиться в большой монографии.
Теоретическую подготовку к исследованию средневекового Ближнего Востока и мавританской Испании А.Я. Борисов вполне сознательно сочетал с ознакомлением с жизнью современного Востока Средней Азии. С этой целью в 1926 г., во время летних каникул, он предпринял самостоятельную поездку в Среднюю Азию, побывав в Ташкенте, Бухаре и Самарканде. Больше всего ему хотелось увидеть жизнь народа. Помимо посещения музеев, библиотек, осмотра исторических памятников, развалин крепостей и мечетей он тратил много времени на скитания по улицам старого города в Ташкенте, по глухим закоулкам Бухары и Самарканда. Ему приходилось ночевать в чайханах, во дворах мечетей или просто среди развалин древних городских стен. Везде он пытливо присматривался к жизни узбекского и таджикского населения, к обычаям, обрядам, одежде. Естественно, он уделял много внимания быту и культуре среднеазиатских, в особенности бухарских, евреев. Он интересовался книгами и рукописями синагогальных книгохранилищ «гениз» и знакомился с местными особенностями обрядов, с местными поверьями и легендами. Тогда же он встретился в Ташкенте со среднеазиатским гебраистом З.Л. Амитиным-Шапиро, который обратил внимание на его выдающиеся познания в области гебраистики и способствовал его знакомству с местными достопримечательностями и наиболее
(12/13)
интересными для приезжего людьми. Живые впечатления от поездки на Восток А.Я. Борисов попытался по возвращении в Ленинград выразить в литературно-художественном произведении, в пьесе, имевшей темой, как можно судить по сохранившимся отрывкам, революционное движение в национальной среде Средней Азии. Это произведение, написанное стихами и прозой, осталось незаконченным.
В 1928 г. А.Я. Борисов окончил университетский теоретический курс, а через год с успехом защитил дипломную работу, тему для которой дал ему упоминавшийся трактат «Мак̣āлат ал-вуд̣ӯх̣». Ещё до защиты дипломной работы Борисов попал в число практикантов Азиатского музея, где работал в отделе еврейских книг и рукописей. [2] Но через 9 месяцев после поступления А.Я. Борисова институт практикантов при Академии наук СССР был упразднён, и ему пришлось искать другие занятия. 3 февраля 1930 г. он был зачислен в Еврейский отдел Государственной Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина сперва на должность помощника библиотекаря, в дальнейшем он получил звание библиотекаря 1-го и, позднее, 2-го разряда. [3] Обязанности его заключались главным образом в выдаче читателям еврейских книг и газет, по возможности он стремился совмещать эту работу со специальными занятиями в Рукописном отделении. Там он составлял инвентарь еврейских, еврейско-арабских и самаританских рукописей. Особенно ценен составленный им каталог самаританских рукописей, который представляет образцовое научное описание, а не простой инвентарный список, как это характерно для большинства рукописных каталогов коллекции Фирковича. Осенью 1933 г. А.Я. Борисов ушёл из Публичной библиотеки и через несколько месяцев поступил в аспирантуру при Государственном Эрмитаже по отделению культуры и искусства Древнего Ирана, где занимался под руководством К.В. Тревер. В это время он основательно изучил персидский средневековый язык и литературу в её наиболее трудной для усвоения отрасли — пехлевийской письменности. В течение нескольких месяцев 1935 г., одновременно с преподаванием в ЛИФЛИ, [4] он вёл работу в Институте Книги, Документа, Письма АН СССР в качестве научного сотрудника. Здесь он был занят инвентаризацией всех семитологических коллекций, куда входили пальмирские тессеры, пунические надписи и монеты, еврейские рукописи, магические чаши с надписями и монеты, амхарские документы, сирийские надписи, рукописи и документы. Он начал работу над книгой об арамейской палеографии, но завершить её помешали чрезмерная обширность и распылённость Материала, а также отсутствие необходимой литературы. Мате-
(13/14)
риалы Института Книги, Документа, Письма легли в основу издания коллекции еврейско-арамейских магических чаш, которое А.Я. Борисов подготовил для Института истории. К сожалению, этот труд не вышел из печати и утерян издательством. [5] В эти же годы им был написан ряд статей. Из выступлений его на съездах учёных с докладами следует отметить сообщение об иллюстрациях астрологического трактата Танкалуши Вавилонского, прочитанное на III Международном конгрессе иранского искусства и археологии, состоявшемся в Ленинграде в сентябре 1935 г. Летом 1935 г. он здесь же на Первой сессии арабистов сделал доклад «Об открытых в Ленинграде му’тазилитских рукописях», темой которого послужила одна из наиболее интересных его находок среди материалов второго Собрания Фирковича. В 1937 г. А.Я. Борисов получил предложение прочесть на заседании секции философских наук АН СССР в Москве доклад об Ибн Сине (Авиценне) по случаю 900-летия со дня смерти философа; заседание, однако, не состоялось. В октябре того же года имела место Вторая сессия арабистов, отметившая юбилей Ибн Сины, на которой А.Я. Борисов выступил с сообщением: «Авиценна как врач и философ». [6]
После окончания аспирантуры в 1938 г. А.Я. Борисов работал в Государственном Эрмитаже старшим научным сотрудником. С 1939 г. он возобновил работу над «Теологией Аристотеля», поставив себе цель наметить и по возможности выяснить основные проблемы, выдвигаемые историей этого произведения. Монография на эту тему должна была стать докторской диссертацией (степень кандидата филологических наук была присуждена ему в 1937 г. Университетом без защиты диссертации). Работа продвигалась успешно, большая часть её была закончена и приведена в готовый вид к весне 1941 г. В мае того же года А.Я. Борисов уехал в Среднюю Азию, чтобы присутствовать при вскрытии гробницы Улугбека в Самарканде. Из Самарканда он вскоре направился в Ташкент, куда его привлекало большое собрание восточных рукописей Среднеазиатской Публичной библиотеки (теперь Отдел восточных рукописей Института востоковедения АН Республики Узбекистан). Здесь он занимался арабскими и персидскими рукописями сочинений средневековых неоплатоников. В этих занятиях его застала война.
Несмотря на уговоры своих ташкентских доброжелателей, А.Я. Борисов немедленно по объявлении военных действий решил вернуться в Ленинград. Дирекция Государственного Эрмитажа, в командировке от которого он состоял, выслала ему телеграмму с предложением остаться на месте, но она уже не застала его в Ташкенте. После трудного путешествия он прибыл в Ле-
(14/15)
нинград к середине июля и сразу включился в работу по эвакуации Эрмитажа, перейдя на казарменное положение. С этой спешной и напряжённой работой он соединял дежурства по охране здания, так как состоял членом пожарной команды МПВХО. Сперва все внимание сотрудников Гос. Эрмитажа было направлено на упаковку и отправку вверенных им ценностей. Вскоре после того как два эшелона ушли из Ленинграда, было нарушено железнодорожное сообщение и начались усиленные воздушные налёты, пришлось сосредоточить работу на охране оставшихся частей коллекций и здания музея. Началась долгая, памятная пережившим её ленинградцам блокадная осень с ранними заморозками, тяжёлыми бомбардировками и обстрелами и изнурительным голодом. Затем её сменила ещё более суровая зима. Несмотря на исключительно трудные условия, А.Я. Борисов не прекращал своей научной деятельности. Именно в это время с необычайной яркостью проявились в нём сила и целеустремлённость учёного. В длительные часы дежурств в холодных помещениях он не переставал просматривать доступную научную литературу, разрабатывать и обсуждать планы будущих статей и, как бы в предчувствии близкого конца, начал подводить итоги сделанному. В эти месяцы он быстро заканчивает «Проблемы так называемой Теологии Аристотеля» и одновременно работает над серией небольших статей из истории древнерусской литературы. Тогда же у него явилась мысль прочесть в университете цикл лекций по истории средневековой арабской и еврейской философии для маленькой группы интересующихся. Как следовало ожидать, обстановка зимы 1941/42 г. помешала осуществить это намерение. В декабре 1941 — январе 1942 г. А.Я. Борисов впервые испытал два приступа той тяжёлой болезни, которая через полгода оборвала его жизнь. Организм был заметно ослаблен, но А.Я. Борисов мужественно смотрел в глаза возможному смертельному исходу. Все его статьи, не изданные к тому времени, были им собраны в одном месте и снабжены примечаниями, указывающими, где и как их издать в случае смерти автора. Дирекция Государственного Эрмитажа дважды предоставляла ему возможность эвакуироваться из Ленинграда самолётом и настаивала на его отъезде. Однако он в обоих случаях отказался, в первый раз из-за состояния больной матери, находившейся при нём, в другой раз не решившись расстаться с дочерью-подростком. В начале февраля мать А.Я. Борисова умерла. За месяц перед этим он испытал не менее тяжелую утрату — смерть своего учителя П.К. Коковцова, который был его руководителем и другом в течение семнадцати лет и бескорыстно помогал ему своей колоссальной эрудицией. В феврале 1942 г. нача-
(15/16)
лись приготовления к эвакуации Ленинградского университета, с которым должен был отправиться вместе с семьей и А.Я. Борисов. По несчастной случайности ему пришлось переменить намерение в самый день намеченного отъезда и в результате задержаться в Ленинграде ещё на несколько месяцев. В марте он утратил также и отца. Несмотря ни на что, его интерес к научным вопросам не ослабевал. После отъезда университета, он сделался сотрудником Института востоковедения АН СССР, где уже перед самой эвакуацией прочёл доклад о восточных связях в древнерусской литературе. Это было его последнее научное выступление. 26 июня А.Я. Борисов выехал из Ленинграда. Он был слаб и изнурён условиями девятимесячной блокады, но общее его состояние ещё не было тяжёлым. Первые девять дней путешествия прошли благополучно, но на 10-й день появились признаки дизентерии, принявшей сразу тяжёлое течение. 7 июля он был снят с поезда и отправлен в больницу г. Орехово-Зуево. Болезнь протекала бурно, больной ясно видел своё положение и не обманывался надеждой. Он умер 10 июля 1942 г. Больница похоронила его в братской могиле ореховского кладбища.
А.Я. Борисов был человеком высокого роста, прекрасно сложенным, с удивительно лёгкой и красивой походкой. Неправильные, крупные черты его чисто русского лица освещались иногда привлекательной, совершенно детской улыбкой. Постоянная работа мысли придавала ему особое выражение. Украшением его были густые, слегка вьющиеся тёмно-русые волосы и руки на редкость изящной формы. Он отличался мягкостью характера и добротой и был уступчив во всём, что не касалось интересов науки. В этой области он был упорен, настойчив, мог преодолеть любые затруднения и препятствия, добиваясь намеченной цели. Доброжелательно относясь к людям, он был сдержан в общении, чему способствовала сильная застенчивость, свойственная ему, но в дружеских отношениях он был на редкость искренен и откровенен. Исключительная правдивость составляла вообще его характерную отличительную черту.
Наиболее ярким и типичным свойством личности А.Я. Борисова была талантливость. Он был талантлив во всём, на что направлял своё внимание. Редкие способности к языкам, гуманитарным наукам вообще, также к математике, особое уменье комбинировать факты и идеи, которое создаёт учёного, — всё это было выражено в нем с предельной силой. Но, кроме того, он был музыкален, прекрасно рисовал; его графические способности вызывали удивление знатоков эпиграфики и палеографии: он мог писать чётко и изящно любым известным ему шрифтом. В юности он писал стихи. Не обладая ораторским даром, он го-
(16/17)
ворил легко и плавно, не затрудняясь изложением мысли, рассказывать же о виденном или прочитанном мог артистически. В нём сильно было развито чувство юмора, которое оживляло и его речь.
А.Я. Борисов был учёным-просветителем. Делиться с другими своими знаниями доставляло ему удовольствие, и он охотно читал научно-популярные лекции в лекториях Гос. Эрмитажа и университета. Его патриотическая деятельность во время блокады уже охарактеризована. С отзывчивостью А.Я. Борисов делился своими научными навыками с младшими или менее опытными товарищами и никогда не жалел времени, хотя часто его не хватало для собственной научной работы, чтобы помочь начинающему усвоить некоторые приёмы и методы научного исследования. Тем более внимательно он относился к своим ученикам.
II
Преподавательскую деятельность А.Я. Борисов начал с первых месяцев 1934 г. на филологическом факультете ЛИФЛИ после ареста преподавателей М.Н. Соколова и В.А. Эбермана и продолжал её на филологическом факультете Ленинградского университета до эвакуации. Вначале А.Я. Борисов вёл вспомогательные курсы арабского и древнееврейского языков и основные для гебраистов и арабистов младших курсов. В дальнейшем он читал такие сложные гебраистические дисциплины, как средневековая светская поэзия евреев, еврейская историческая литература, средневековая арабская и еврейская философия. Из общесемитологических дисциплин нужно отметить преподавание им семитской эпиграфики и в особенности курс введения в изучение арамейского языка с последующим полуторагодичным семинаром по арамейским текстам. Насколько мне известно, подобного курса в русской семитологии не существовало, и после смерти А.Я. Борисова он уже не скоро повторился. В своем курсе А.Я. Борисов изложил подробную классификацию системы многочисленных диалектов арамейского языка. Попутно он давал чёткую характеристику языковых особенностей диалекта, одновременно отмечал его место в семье семитских языков, степень изученности и историческое значение той культуры, к которой относится данный вид письменности. Не следует забывать, что в то время известной монографии Розенталя ещё не существовало, [7] и курс А.Я. Борисова был вполне оригинален. Как преподаватель он всемерно стремился пробудить у студентов интерес к тому или иному вопросу науки и содействовать развитию спо-
(17/18)
собности или по крайней мере желания ориентироваться самостоятельно в изучаемом материале. На определённых фактах он любил показывать, как возникают и развиваются научные проблемы. Именно поэтому он гораздо выше ценил правильно поставленный учеником вопрос, нежели самый точный и подробный ответ, основанный на заучивании материала. Будучи филологом по призванию, он старался развить в своих учениках филологические способности, с тем чтобы каждую деталь текста они умели бы рассматривать на фоне той исторической обстановки, в которой изучаемый памятник существовал. Когда занятия со студентами вполне его удовлетворяли, он старался углубить их, дополняя обязательные университетские курсы индивидуальными занятиями с чтением более сложных текстов.
III
Первую научную работу А.Я. Борисов написал в 25-летнем возрасте, так что весь период его деятельности охватывает 14 лет, включая сюда и девять месяцев ленинградской блокады. Список его трудов насчитывает около 40 научных статей, одна из которых утеряна, не сохранились и исследования о Спинозе и Достоевском.
По объёму печатные работы А.Я. Борисова скромны: обычно они занимают от 0,5 до 1,5 печ. листа. Более крупными размерами отличаются его последние статьи. Сам А.Я. Борисов находил такую форму удобной для себя и неоднократно говорил, что чувствует к ней наибольшую склонность. На самом же деле есть все основания думать, что эта особенность его статей лучше всего объясняется отсутствием в его жизни условий для создания больших монографий, так как основное рабочее время было занято преподавательской и музейной работой. Однако каждая из его работ вводит в научный оборот какой-то новый факт, до тех пор либо совсем неизвестный, либо нетвёрдо установленный. За этим фактом часто обрисовывается сложная проблема или группа проблем. Подобные факты А.Я. Борисов любил называть «кирпичиками», из которых строится здание науки, и считал, что если за всю жизнь учёный прибавит к стройке несколько таких «кирпичиков», то одно сознание этого должно с избытком вознаградить за все встреченные на пути трудности.
А.Я. Борисов называл себя филологом, полагая, что этот термин точнее всего обозначает характер его научных интересов. По широте тематики, как было сказано, его следует считать семитологом-энциклопедистом. Среди семитологических дисциплин
(18/19)
ассиро-вавилонскую клинопись он сознательно оставил в стороне. Кроме того, зная эфиопский язык, он мало им занимался и специальных работ по этой отрасли не оставил. Из числа северозападных семитских языков он меньше интересовался угаритским, хотя следил за раскопками в Рас-Шамре и материалами их пользовался в своём курсе семитской эпиграфики.
В широком диапазоне его деятельности отчётливо прослеживаются два основных направления, вокруг которых преимущественно группируются написанные им работы. Во-первых, это средневековые еврейско-арабские памятники светской литературы; во-вторых, проблемы истории семито-иранской письменности и истории материальной культуры, главным образом эпохи эллинизма и раннего средневековья.
Самостоятельность мысли и идейная принципиальность А.Я. Борисова сказались наглядно в таком важном для истории нашей гуманитарной науки обстоятельстве, как отношение к «теории Марра», господствовавшей в лингвистике и литературоведении в те годы. Будучи хорошо знакомым с основными принципами воззрений Н.Я. Марра, А.Я. Борисов в своих научных занятиях ни в какой мере их не разделял. Его методы работы исключали всякую возможность применения «палеонтологического анализа» или других приёмов того же рода. По своей прямолинейности и честности он не считал возможным маскировать каким-нибудь образом свои филологические установки и прямо опирался на традиции русской семитологии, усвоенные в школе Коковцова. Это же проявлялось в его преподавательской деятельности. Ни одна из составленных им программ не отражает ни единого пункта «теории нового языкознания», ни в одной нет даже упоминания имени Н.Я. Марра. На вопросы о причинах этого обстоятельства А.Я. Борисов без малейшей уклончивости отвечал, что на основании принципов теории Марра составить реальную учебную программу нельзя, а если бы это и удалось, то обучать по ней семитским языкам невозможно.
Филологический метод, выработанный семитологической школой П.К. Коковцова, с успехом применял А.Я. Борисов во всех своих исследованиях. Своеобразие творческих приёмов А.Я. Борисова заключается в очень тонких наблюдениях, обусловленных пристальным вниманием к тексту, к любой его, иногда чрезвычайно мелкой, но отличительной детали и затем в умении осмыслить и, следовательно, объяснить каждую такую деталь. При этом на первый взгляд ничтожная и случайная мелочь в результате такого объяснения приобретает смысл и часто указывает на стоящее за ней значительное явление. Группируясь, такие явления объясняют обстоятельства возникновения
(19/20)
памятника, помогают установить личность автора или пролить новый свет на его деятельность. Сумма фактов, описанных и осмысленных в исследовании, приводит всегда к строго доказательному общему выводу. Можно заметить, что, как правило, такой вывод опровергает уже установившееся мнение, введённое в научный обиход в своё время вопреки недостатку доказательств кем-нибудь из крупных авторитетов, за которым без проверки следовали остальные. Именно особой вдумчивостью своего анализа А.Я. Борисов обязан тем крупным достижениям, каких он добился в работе. Его открытия не случайны и не являются результатом одного того обстоятельства, что коллекция Фирковича представляет поистине «золотое дно» для семитолога-медиевиста. Многие проходили мимо фрагментов рукописей, часто не имеющих ни конца, ни начала, не содержащих ни имени автора, ни указания на место и время переписки. От умения вчитываться в них в первую очередь зависит успех исследователя, и это умение А.Я. Борисов развил до высокой степени.
IV
В области изучения памятников еврейско-арабской литературы А.Я. Борисов разрабатывал преимущественно две темы, формально определяемые по признаку языка: арабоязычная философия и светская поэзия на древнееврейском языке. В области арабоязычной философии особое внимание А.Я. Борисов уделял той её струе, которая связана с культурой городских общин евреев мавританской Испании, Египта и Северной Африки. Соломон Ибн Габироль, Исх̣āк̣ Исрā’ӣлӣ, Йӯсуф ал-Бас̣ӣр, ‘Алӣ ибн Сулеймāн — вот те авторы, творчество которых его занимает по преимуществу. Кроме того, он усиленно изучал философские псевдоэпиграфы, как это видно из его статьи о псевдо-Бахье и в особенности из трудов о «Теологии Аристотеля», не говоря о его занятиях трактатами «Тайна тайн» и «Книга о яблоке», материалы о которых он внимательно собирал. Изучая преемственность и взаимные связи памятников средневековой арабоязычной философии, А.Я. Борисов не противопоставлял друг другу вклады, сделанные в этой области арабской и еврейской народностью. Он видел общую связь не только в том факте, что обе народности пользовались одинаково родным для них арабским языком, но главным образом в социально-экономических условиях, которые в обстановке средневекового города были у них близки. Конфессиональные различия и связанные с ними культурно-бытовые особенности создавали почву для воз-
(20/21)
никновения особых деталей в общем течении средневековой идеологии и способствовали возникновению новых путей распространения связанных с ними идей.
Вскоре после статьи «Новые материалы к вопросу о псевдо-Бахье», [8] отчасти одновременно с ней, А.Я. Борисов написал свои первые работы об открытой им новой версии арабского оригинала латинского текста псевдоэпиграфа, знаменитого в науке под условным названием «Теологии Аристотеля». [9] Как известно, этот памятник служит одним из основных первоисточников для истории средневекового неоплатонизма. Открытие новой версии сразу установило ошибочность принятого на основе работ немецкого учёного V. Rose предположения о том, что переводчик на латинский намеренно исказил арабский текст «Теологии», снабдив его «тенденциозными вставками в духе христианской схоластики». Один из интересных моментов истории памятника указан в статье об источниках волюнтаризма Соломона Ибн Габироля, философские принципы которого прежде могли считаться оригинальными, но происхождение которых А.Я. Борисов считает возможным объяснить из пространного текста «Теологии». Попутно он указывает на элементы учения о воле у других еврейских мыслителей, основываясь при этом на текстах, иногда впервые вводимых в науку. Из статей видно, что уже в те годы А.Я. Борисов работал над подготовкой к изданию найденных им текстов «Теологии» и что эта работа уже близилась к концу.
Вторая крупная проблема, получившая новое освещение в связи с найденным А.Я. Борисовым материалом, — это история му’тазилитской литературы. К этой теме обращены две его статьи, обе написанные в 1935 г. [10] В одной из них он даёт описание важнейших фрагментов рукописей сочинений авторитетов му’тазилитства, которые он обнаружил среди второго Собрания Фирковича, всего 13 фрагментов, в общей сложности около 1100 листов арабского текста. Вторая статья [11] много шире по содержанию и особенно интересна для исламоведов и историков средневековой философии. К трем ранее известным источникам для истории му’тазилитской догматики А.Я. Борисов присоединяет еще четвертый: библиотеки караимов. Этот основной вывод статьи важен сам по себе, но помимо того в этой сравнительно небольшой работе А.Я. Борисов ставит на обсуждение главнейшие вопросы развития идеологии мусульманского мира средневековья. Он намечает четыре основных направления идеологии и каждое из них связывает со взглядами определённой социальной группировки феодального общества Ближнего Востока. Это положение, принятое им в качестве рабочей гипотезы, без сомнения, нуждается в проверке, дополнении и уточнении. Из наме-
(21/22)
ченных четырёх направлений философской мысли эпохи халифата особое внимание, как следовало ожидать, А.Я. Борисов уделяет античной философии, «одетой в оболочку арабской речи». [12] После этого он рассматривает доктрину му’тазилитства, определяя её как схоластику ислама. Он отмечает её близость к учению философских школ буддизма, указывая таким образом на её положение в средиземноморском философском цикле. Этим последним термином учёный определял комплекс философских традиций, существовавших и развивавшихся в бассейне Средиземного моря, имея исходной точкой античную Грецию. [13] В той же статье намечена историческая линия развития му’тазилитства. Статья завершается перечнем новых рукописных источников, обнаруженных в Ленинграде.
Помимо этих основных в исследованиях А.Я. Борисова проблем он обогащает историю арабоязычной философии группой новых фактов. Здесь нужно иметь в виду следующие его статьи:
1) «Some New Fragments of Isaak Israeli’s Works» — пополняет научное наследство врача-философа X в. новыми рукописями оригинальных сочинений на арабском языке и неизвестных еврейских переводов с них.
2) «Заметки о литературном наследии Юсуфа ал-Бас̣ӣра» — сообщают о новых фрагментах основного сочинения названного автора, так называемой «Мансуровой книги». При слабой изученности вопроса эта небольшая статья существенно подвигает вперёд дело изучения творчества интересного караимского мыслителя.
3) «О времени и месте жизни караимского писателя Али ибн Сулеймана» — уточняет сведения о биографии средневекового филолога, о котором такой специалист, как М. Штейншнейдер, мог сказать только, что о личности его вообще ничего не известно. [14]
4) В этом же ряду можно назвать статью-доклад «Авиценна как врач и философ», едва ли не наиболее популярную из работ учёного. Кроме той общей характеристики деятельности Ибн Сины, которая отражена в самом заглавии, она, так же как и статья о му’тазилитских рукописях, содержит ряд важных обобщений, ценных для истории арабоязычной философии. Что касается её специального содержания, то смело можно сказать, что большинство научно-популярных статей об Авиценне, написанных в СССР по случаю его тысячелетнего юбилея, базировалось в той или иной степени на ней.
Очерк научной деятельности А.Я. Борисова будет неполон, если ограничиться рассмотрением одних напечатанных трудов.
(22/23)
К сожалению, приходится отметить, что наиболее обширная по объёму, наиболее важная по значению часть его научного наследия до сих пор находится в рукописях. Между тем без знакомства с его рукописными трудами нельзя составить верного суждения о его вкладе в такую, например, сложную и своеобразную отрасль знания, как средневековая светская поэзия евреев. Две напечатанные при его жизни заметки по этой теме: 1) «Заметки о поэзии Моисея ибн Эзры» и 2) «Новые данные о редакторе «дӣвāна» Иехуды Галеви» опять-таки вводят в науку новые факты. [15] Несмотря на краткость обеих статей, А.Я. Борисов и здесь сумел дать интересные обобщения с оценкой этой отрасли литературы. Но наиболее полное представление о ней даёт обширный очерк под заглавием «Светская поэзия евреев мавританской Испании», цель которого — познакомить читателя-неспециалиста с этим интересным разделом средневековой литературы. По своему характеру работа несколько напоминает известную статью акад. И.Ю. Крачковского «Арабская поэзия» и, вероятно, могла бы иметь аналогичное значение, будь она издана. Следует отметить и выполненные в статье переводы средневековых стихотворений. Они созданы на основе строгого филологического анализа и в то же время отличаются художественностью. В особенности выделяется прекрасный перевод очень трудного стихотворения Иехуды Халеви (XI-XII вв.) «‘Айин недӣбā».
Точно так же, не прибегая к рукописному наследию А.Я. Борисова, невозможно проследить и ещё одну сторону его деятельности, на первый взгляд неожиданную и выражавшуюся, в частности, в исследовании истории древнерусской литературы под заглавием: «К вопросу о восточных связях древнерусской литературы». [16] Первоначально статья называлась «Случайные заметки», однако затронутые ею темы вряд ли можно считать случайными в работе А.Я. Борисова. Как мы видели, интерес к литературе древней Руси зародился у него уже в юном возрасте и сохранялся в течение всей жизни. Начитанность в этой области сделала его выдающимся знатоком. К его палеографической эрудиции — а русская палеография, как известно, не всегда легка даже для специалиста — неоднократно прибегали за советом столь видные авторитеты, как И.А. Бычков и В.В. Майков.
Статья о восточных связях древнерусской литературы направлена против того течения в историографии нашей национальной литературы, которое ограничивает культурные связи древнейшего периода почти исключительно Византией. А.Я. Борисов подчёркивает, что византийская культура очень многое вынесла с Востока. «Памятники византийской письменности,
(23/24)
коренящиеся в античной традиции, проникали на Русь лишь в единичных случаях, тогда как произведения, несущие на себе явственные признаки восточного происхождения, жили на русской почве интенсивной жизнью...». [16a] История русской литературы в представлении автора тесно связана с историей современного ей русского искусства и материальной культуры. В памятниках искусства домонгольской Руси византийские формы настолько переработаны и осложнены, что сами эти памятники могут рассматриваться как самобытные произведения. Автор «Случайных заметок» отказывается видеть в этом «провинциальную отсталость древней Руси», так как в таком случае элементы византийского искусства были бы обеднены на русской почве, на самом же деле они здесь обогатились и развились. В этой части А.Я. Борисов базируется главным образом на работах Д.В. Айналова. Сложность древнерусской культуры должна была найти отражение в литературе. Знакомство автора с русской литературой этого периода приводит его к выводу о том, что «прямые книжные связи с литературами Кавказа, а также иранских и тюркских народов, по-видимому, исключаются». Зато отчётливо выявляется знакомство с литературой семитов: арабов, сирийцев и евреев. Автор заканчивает эту часть статьи обзором тех экскурсов, которые учёные-слависты предпринимали в область востоковедения, подчёркивает при этом их случайность и немногочисленность. Вторая часть статьи А.Я. Борисова устанавливает восточные источники для двух памятников русской письменности: знаменитого «Стиха о Голубиной книге» и рассказа о двуглавом человеке из Толковой Палеи. Третий раздел статьи занят терминологией двух переводных трактатов по логике, сохранённых литературой так называемых «жидовствующих». Авторами их, как выяснил П.К. Коковцов, должны считаться ал-Газали и Моисей Маймонид. А.Я. Борисов поставил перед собой задачу сравнить терминологию оригинала и перевода. Эта часть статьи не закончена. Статья не исчерпывает накопленный им материал к истории древнерусской культуры. Как он сам в ней указывает, он предполагал в дальнейшем заняться сюжетами палейных рассказов «О царе Адарьяне и об Ужичкой (Савской) царице». Помимо того, ещё в 1937 г. он имел намерение написать работу о звериных мотивах в древнерусской живописи.
Оставшиеся в рукописях сочинения А.Я. Борисова по своей тематике в большинстве примыкают к наиболее значительной линии его творчества, т.е. к истории арабоязычной философии, о которой на страницах настоящего очерка говорилось довольно подробно.
Две готовые статьи, предназначенные осуществить критическое издание философских текстов вместе с филологическим
(24/25)
анализом, выполненные на основе рукописных материалов, продолжают начатое уже в ранний период деятельности А.Я. Борисова изучение философских сочинений Исх̣āк̣а ибн Сулеймāна ал-Исра’или. Одна из них, по объёму скорее монография, содержит арабский текст и русский перевод «Книги о субстанциях» (Китāб ал-джавāхир). Тексты оригинала и перевода снабжены обширным комментарием. Работе предпослано теоретическое введение, в котором устанавливается место Исра’или в развитии еврейско-арабской философии, приводится его биография и перечень сочинений и их рукописей. Введение определяет также терминологию философа в связи с его научно-философскими воззрениями. Обе работы написаны в промежутке между 1936 и 1939 гг. Примерно в тот же период А.Я. Борисов подготовил полный перевод упоминавшегося уже анонимного «Ясного трактата о сущности души и духа» (Мак̣āлат ал-вуд̣ӯх̣ фи ма’нā ан-нафс ва-р-рӯх). К сожалению, в бумагах учёного сохранилось лишь начало перевода, и где находится остальная часть — неизвестно.
До сих пор не издана, хотя совершенно готова к печати, маленькая заметка научно-популярного характера «Карта мира из географического сочинения времени Низами». Заметка, очевидно, предназначалась для какого-нибудь сборника памяти Низами.
V
Помимо указанных выше исследовательских работ А.Я. Борисов оставил после себя ряд научно-популярных статей, заметок, отчётов о научной работе, которые напечатаны в различных справочных изданиях. Сюда относятся очерки: «Арабская культура» (История культуры, т. 1), «Сасанидский Иран» — глава из многотомника «История СССР», «Ахеменидский Иран» (таблицы и текст к «Атласу по истории культуры и искусства Древнего Востока»), «Сирийская литература» (т. Х «Литературной энциклопедии»), «Обзор восточных материалов» — в Отчётах Государственной публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина. Видимо, случайным среди трудов А.Я. Борисова приходится считать его очерк «Из старых морских небылиц», написанный для детского журнала. В очень живой литературной форме А.Я. Борисов знакомит маленького читателя со средневековыми восточными сказочно-приключенческими рассказами о морских путешествиях. На русском языке, насколько мне известно, эти легенды появляются впервые, поэтому их мог бы с интересом прочесть и взрослый.
(25/26)
За время своей деятельности А.Я. Борисов не написал ни одного некролога, ни одной биографии. Но такая работа была им задумана в самый последний период жизни из желания увековечить память любимого учителя. В его бумагах сохранился план статьи-монографии (6 печ.л.) о П.К. Коковцове. Она должна была состоять из подробной биографии учёного с характеристикой предков и семьи вообще и из очерка всей его научной и общественной деятельности. Материал для статьи должен был дать архив покойного академика, после его смерти поступивший в Архив АН СССР (Ленинград). Осуществись этот замысел, советская наука располагала бы, вероятно, образцовым жизнеописанием крупного русского востоковеда.
VI
Несколько раз на протяжении этого очерка отмечалось, что изучение «Теологии Аристотеля» следует считать капитальным трудом А.Я. Борисова. Над этой темой он работал около 15 лет. Несмотря на тот интерес, который возбудили в научной среде его ранние статьи на тему «Теологии», они кажутся лишь предварительными этюдами в свете его последней итоговой работы. Хотя книга не закончена из-за внезапной смерти автора, она должна быть признана наиболее значительным его произведением, которое следует напечатать при первой возможности. Исследование озаглавлено: «Проблемы изучения так называемой “Теологии Аристотеля”». Эта работа, по замыслу А.Я. Борисова, должна была составить первую часть обширной монографии под названием «Материалы и исследования по истории неоплатонизма на средневековом Востоке», вторая часть которой называлась «Из философского наследия Исх̣āк̣а ал-Исра’или» и третья — «Книга о субстанциях». Все три части объединялись, по плану автора, общим для них введением.
Подготовительная работа по сбору материалов к монографии, которая должна была стать докторской диссертацией, окончилась к 1939 г. Около этого времени А.Я. Борисов начал её писать. План монографии о «Теологии Аристотеля» был составлен настолько тщательно и продуманно, что, когда автор огласил его на специальном заседании, акад. И.А. Орбели заметил, что только план диссертации заслуживает докторской степени. По плану книга состоит из вводной части и пяти глав. В настоящее время существуют налицо вводная часть, первые три главы целиком, самое начало четвёртой и половина последней главы с изложением содержания введения и первых семи из четырнадцати трактатов, составляющих всю «Книгу Теологии». Эпиграфом
(26/27)
к своей работе А.Я. Борисов взял слова французского арабиста Kappa де Во о «Теологии»: «Здесь, несомненно, налицо одна из наиболее любопытных историй апокрифа, какие имеются в философской науке». [17] Во Введении А.Я. Борисов обрисовывает место интересующего его памятника в общем течении человеческой культуры и ту роль, которую он играл в ней на протяжении более чем тысячелетия. Как известно, в основу «Теологии» легли извлечения из книги «Эннеады» философа александрийской школы Плотина (III в.). Первоначальная греческая версия перерабатывалась при переводах на сирийский, арабский и латинский языки и должна рассматриваться как один из основных источников неоплатонизма на средневековом Востоке. История «этого важнейшего памятника арабской философской литературы», говоря словами А.Я. Борисова, является одним «из интереснейших моментов истории античного философского наследия на Востоке». Цель своей работы А.Я. Борисов с присущей ему скромностью определяет в следующих выражениях: «Моя настоящая статья, являющаяся результатом долголетних, хотя, к сожалению, всегда отрывочных и неполных занятий “Теологией Аристотеля”, представляет лишь своего рода черновой эскиз... Цель, которую я себе здесь ставлю, в достаточной мере ограничена: я намерен, в самых общих и приблизительных чертах, лишь наметить наиболее выдающиеся из вопросов, сложной сетью которых “Теология Аристотеля” опутана, пожалуй, в такой степени, как никакой другой памятник интеллектуальной культуры арабского средневековья. Я призна́ю мою задачу выполненной, если мой настоящий набросок послужит тем семенем, из которого вырастет в будущем труд, достойный одного из интереснейших моментов истории античного философского наследия на Востоке».
Несмотря на столь сдержанную оценку своей роли в разработке проблем, связанных с изучением «Теологии Аристотеля», можно думать, мы не ошибёмся, если скажем, что труд А.Я. Борисова является той путеводной нитью, придерживаясь которой исследователь найдёт возможность не только разобраться во множестве сложных вопросов происхождения и истории как памятника вообще, так и отдельных его версий, но также сделать определённые выводы, которые, не будучи, быть может, окончательными, тем не менее дадут возможность воссоздать историю этой загадочной книги. При этом история «Теологии» на всем протяжении исследования, и в законченных частях, и в не дошедшей до нас главе, как можно видеть из черновых материалов к ней, связывается с историей того общества, в котором она обращалась и идеологические потребности которого она удовлетворяла. Основным же средством осуществления этой задачи
(27/28)
служит глубокий и тонкий филологический анализ текста как самой «Теологии Аристотеля», так и соприкасающихся с ней памятников. Это тот инструмент, мастерски владея которым А.Я. Борисов порой добивается поразительных результатов, приходя к точным и строго доказательным выводам. Далее он пользуется этими выводами уже в качестве историка.
На основе произведённого анализа А.Я. Борисов приступает к наиболее интересному пункту диссертации — изложению литературной истории памятника. По мнению самого автора, это наиболее сложная и трудная часть исследования: «История этой неоплатонической книги связана с разнообразнейшими историческими и историко-культурными вопросами, из которых многие в настоящий момент представляют собою неразрешимые загадки, и потому вполне понятно, что проблемы данной главы, при всей их исключительной увлекательности, отличаются особенной сложностью». Поэтому автор предупреждает, что в этой главе будут встречаться многочисленные историко-культурные экскурсы, цель которых направлена на то, чтобы осветить ряд тёмных моментов в истории книги. Основные периоды её существования А.Я. Борисов распределяет по языковому принципу, так как, по его мнению, «этот принцип, при всей его кажущейся формальности, выражает существо дела с большей определённостью, чем это представляется на первый взгляд». Вся глава в целом, по-видимому, подтверждала это положение, но, как было указано, к сожалению, от неё сохранились только вступительная часть и буквально несколько предложений, относящихся к первому, «греческому» периоду, а именно краткое изложение биографии Плотина. В бумагах А.Я. Борисова, сохранившихся вместе с рукописью диссертации, находится ряд набросков, выписок из источников и пособий по теме недостающей главы, в то время как рабочий материал к остальным главам совершенно отсутствует. В связи с тем что бумаги и книги А.Я. Борисова были упакованы все вместе, [18] самоё наличие записей только к четвёртой главе приводит к предположению, что целиком она была оформлена лишь в голове автора, а не на бумаге, так как в противном случае А.Я. Борисов при отъезде из Ленинграда в числе остальных набросков непременно взял бы черновик неоконченной главы. В последних местах пребывания А.Я. Борисова в Ленинграде разыскать после войны что-нибудь, способствующее восстановлению последней части «Проблем... Теологии», не удалось. Как бы то ни было, глава осталась незавершённой, но уцелевшие записи дают возможность проследить направление мысли исследователя и показывают богатство материала, который должен был её обосновать.
(28/29)
VII
Как исследователь материальной культуры А.Я. Борисов объединяет знание эпиграфики, археологии и искусствоведения. В Гос. Эрмитаже он занимался в основном памятниками иранского (сасанидского) и среднеазиатского искусства, но, кроме того, в качестве семитолога работал над эрмитажным собранием пальмирских тессер, еврейско-арамейских и мандейских магических чаш и семитоязычных печатей, продолжая таким образом труд, начатый ещё в ИКДП. Интересовался он также миниатюрами рукописей, в исследование которых внёс свой вклад. [19] Определить своеобразие искусствоведческого метода А.Я. Борисова должен кто-нибудь из его товарищей, специалистов в этой области, но одна характерная черта отчётливо видна и наблюдателю не искусствоведу. Я имею в виду его стремление систематически пользоваться для выявления существенных моментов истории материальной культуры письменными источниками: книгой и рукописью. В этом целиком сказывается филологический интерес исследователя. Не удовлетворяясь одним описанием памятника, А.Я. Борисов всегда стремится установить его значение, связь с другими предметами того же или преемственных культурных периодов. Так, сочинение мусульманского географа XIV в. способствует объяснению астрологических представлений среднеазиатского населения V-VII вв. [20] Изображения на серебряных блюдах сасанидского Ирана, быть может, отражают образцы книжной миниатюры той же среды и эпохи. [21] Небольшая резная печать сасанидского времени показывает, что христиане, обитавшие в государстве Сасанидов, приспосабливали зороастрийскую глиптику к своим вкусам и потребностям, нейтрализуя «языческое» магическое «действие» специфически христианскими эмблемами. [22] Те же христиане-сирийцы передали арабам термин «наус», которым арабские источники обозначают гробницу в зороастрийском погребении. [23]
Особенно наглядно метод А.Я. Борисова выступает в тех его статьях, где он затрагивает вопрос о культуре и литературе древнего язычества Вавилонии, сохранившегося в средние века, т.е. харранских сабиев и мандеев. Идеология мандейства, как говорит он в одной из своих работ, — это язычество, которое сохраняет «яркие пережитки древней вавилонской религии в том её виде, в котором она жила в сознании народа долгое время спустя после политического падения Вавилона, вобрало в себя разнородные элементы многочисленных культов, сталкивавшихся на почве Ирака в эпоху парфян и сасанидов и в первые времена арабского господства: различных гностических сект, не
(29/30)
всегда известных нам даже по имени, иудейства, христианства, манихейства, зороастризма и даже, вероятно, ислама». [24]
Не менее сложные проблемы встанут перед исследователем при попытке заняться теми арабскими источниками, которые сохранили нам сведения о литературе харранских сабиев. Известно, что два памятника упомянуты у «загадочного набатейца», как называет А.Я. Борисов Абу Бекра Ахмеда ибн Вахшию (X в.). Испытывая большой интерес к его основному сочинению — «Книге о набатейском земледелии», А.Я. Борисов тем не менее не успел исследовать его специально. Но другой трактат Ибн Вахшии, «Книга Танкалуши Вавилонского об образах градусов сфер», подал ему материал для двух печатных заметок и нескольких устных сообщений. Одна из этих заметок [25] разъясняет имя «Танкалуша» как изменение греческого имени Τευκρος (Тевкр) на почве пехлевийской графики.
Этот, казалось бы, незначительный факт устанавливает наличие пехлевийского перевода одного из интересных позднегреческих текстов, который при этом впоследствии был использован арабами. Как выяснил сам А.Я. Борисов, этот немаловажный вывод, к которому он пришёл самостоятельно, за тринадцать лет до появления в печати его работы был предвосхищён известным итальянским арабистом К. Наллино. Разумеется, такое совпадение независимо сделанных выводов придаёт им особую устойчивость, однако эта «ошибка» очень смущала А.Я. Борисова, хотя она и объясняется тем обстоятельством, что иностранная научная литература поступает иногда в библиотеки с большим опозданием. Интересно, что К. Брокельман в первом томе известных «Supplementa» к «Истории арабской литературы» в примечании к слову «Танкалуша» ссылается на заметку А.Я. Борисова, а не на более раннюю статью Наллино. [26]
Материалы древней астрологический иконографии А.Я. Борисов использовал и впоследствии, работая над раскрытием значений изображений на среднеазиатских оссуариях. [27] В результате этих исследований яснее определился ряд особенностей местного среднеазиатского культа и мифологии домусульманского Согда. Изучение изображений на оссуариях привело А.Я. Борисова к тому выводу, что культура древнего Согда имела связь с культурой харранских звездопоклонников. По его предположению, через Согд харранская иконография проникла даже в Китай, где вызванные ею образы можно различить в некоторых памятниках китайского искусства. [28] Интересно проверить эти выводы теперь в связи с новыми данными современных раскопок в районе древней Согдианы. Итоги работы А.Я. Борисова над ранним искусством Средней Азии подведены самим учёным в
(30/31)
одной из его последних статей под заглавием «Мифологические изображения в искусстве древнего Согда». [29] Для неё он воспользовался материалом последних по тому времени раскопок, в частности Варахшинского дворца. По определению автора, эта статья — «небольшой свод нескольких предварительных наблюдений, один из тех многочисленных и скромных камней, из которых в будущем должно создаться величественное здание истории согдийского искусства». [30] Основная мысль и этой и предшествующих ей аналогичных работ заключается в стремлении показать ошибочность сложившегося представления о доминирующих культурных очагах. При этом на передний план выдвигается самостоятельное значение культуры, в частности искусства древнего Согда. «Раскопки, быть может, покажут, что многие замечательные явления, до сих пор обычно относимые к Ирану и даже к Передней Азии, в действительности ведут своё начало из искусства древнего Согда» (там же, с. 2). Как известно, раскопки всё время подтверждают эту мысль.
Из последних работ этого рода следует упомянуть задуманную им статью об инталии с согдийской надписью из собрания Самаркандского музея. По словам А.Я. Борисова, этот ценный памятник «может служить исходной точкой для отличия согдийских резных камней от иранских» (там же, с. 2).
В качестве искусствоведа А.Я. Борисов не забывал и основную свою специальность — гебраистику. Его интересовало еврейское народное искусство, в особенности живопись. Он собирал материал для статьи об еврейских рукописных миниатюрах с изображениями животных. Как основу для неё он использовал иллюстрации одной рукописи Публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина. Незадолго до начала войны он собирался предпринять поездку в Могилёв, чтобы на месте изучить знаменитые изображения знаков зодиака «Старой синагоги». Этот памятник еврейской старины дотла разрушен во время войны, и задуманная работа навсегда останется невыполненной. Последние месяцы своей жизни А.Я. Борисов был занят мыслью организовать после войны в Гос. Эрмитаже отделение истории еврейского искусства. Вероятно, для этой цели он готовил проспект очерка истории еврейского искусства, но успел написать только несколько первых страниц введения к нему.
В эпиграфике А.Я. Борисов занимался главным образом памятниками арамейского письма. Помимо издания группы пальмирских тессер заслуживает упоминания его исследование надписей Арташеса (Артаксия), царя Армении, найденных у озера Севан в Армении, и надписи на серебряной чаше из Бори (Грузия). Эти тексты ценны как источники по истории ранних
(31/32)
периодов жизни народов Закавказья. После смерти А.Я. Борисова надписи неоднократно привлекали внимание специалистов в Советском Союзе и за его пределами, и потому небесполезно, нам кажется, напомнить, что именно ему принадлежит заслуга первого связного чтения, перевода и истолкования этих надписей, хотя работа над ними продолжается и теперь. Война и её последствия стали причиной того, что статьи А.Я. Борисова появились в печати после его смерти с большим запозданием, [31] на ту же тему написана работа известного грузинского семитолога Г.В. Церетели, и в научной литературе больше известна последняя. [32]
Некоторые из работ А.Я. Борисова по арамейской эпиграфике вообще не увидели света. К таким относится сообщение об арамейских надписях из Арабиссона. [33] Здесь А.Я. Борисов собрал и изложил весь материал, связанный с этими интересными астрологическими текстами из Малой Азии (Каппадокия, III в. до н.э.), и дал им свою интерпретацию. Другая утраченная статья посвящена одному из особенно сложных и пока мало изученных вопросов истории народов Ближнего Востока. Статья описывает интересную коллекцию Эрмитажа (бывшую раньше в ИКДП) — собрание магических чаш. Коллекция состоит из нескольких десятков глиняных чаш, покрытых еврейско-арамейскими письменами. По содержанию это заклинания против злых духов и насылаемых ими напастей, текст заговоров свидетельствует о синкретизме верований. Подобные вопросы автор ставит и частично разрешает во вводной части статьи, после которой следует публикация текста и комментированного перевода к нему последовательно для каждой чаши. К сожалению, работа ещё при жизни автора была утеряна Институтом истории АН, который взял на себя её издание. Ни оригинала, ни копий у автора не сохранилось, и он считал невозможным для себя восстановить её заново. Вряд ли можно и теперь надеяться на повторение его работы в близком будущем, так как тексты исключительно трудны для чтения и интерпретации и вопрос о магических чашах вообще ещё слишком мало изучен.
Помимо теоретического изучения памятников материальной культуры А.Я. Борисов в течение своей недолгой жизни успел принять участие и в той огромной практической работе, которая ведётся археологами нашей страны. Он был участником начального периода двух больших археологических кампаний. Летом 1936 г. он сотрудничал в экспедиции Гос. Эрмитажа на раскопках урартской крепости в Анберде, в окрестностях Еревана, на склоне горы Арагац. В числе других работ им были выполнены зарисовки местности района раскопок. Второй археологической кам-
(32/33)
панией для него были раскопки городища Тали-Барзу в Средней Азии (6 км к югу от Самарканда). Здесь он вёл работы на одном из участков раскопа. Им лично было найдено собрание монет и керамических изделий, среди которых особенно интересен хум (глиняный сосуд) с изображением крылатого человека-быка. [34] Эта находка послужила темой статьи К.В. Тревер «Гопатшах — пастух-царь». [35]
VIII
Изложенное выше даёт возможность сделать общую оценку места А.Я. Борисова в востоковедной науке. Его научные убеждения были выработаны им постепенно и испытаны в практической деятельности. Единство исторического процесса для него было руководящей научной истиной, которая систематически направляла его исследования и давала ему возможность ориентироваться в самых запутанных вопросах истории человеческой культуры. На этой основе он строил обобщение накопленного теоретического материала. Это показывают такие его работы, как статья о значении открытых в Ленинграде му’тазилитских рукописей, «Проблемы изучения так называемой “Теологии Аристотеля”», «Еврейская поэзия мавританской Испании», статьи об искусстве Средней Азии и многие другие. Элементы обобщения в той или иной форме присутствуют в каждой статье А.Я. Борисова, потому что он как немногие умел видеть за единичными фактами общую связь. Рассматривая историческое развитие как единый процесс, он стремился в своих трудах помочь вскрыть ту роль, которую в нём играли малые народы и малоизвестные этнические и конфессиональные группы. Об этом свидетельствует его интерес к харранским сабиям, мандеям, му’тазилитам средневекового общества. В его работе о согдийском искусстве ведущая роль культуры Средней Азии обрисована с исключительной рельефностью. Содружество самых различных народностей в деле создания культурных ценностей показано им в заметках по истории древнерусской литературы и в статье о миниатюрах к «макамам» ал-Харири, не говоря о других очерках.
Отысканием тем для своих работ А.Я. Борисов никогда не затруднялся и не понимал, как могут затрудняться этим другие. В каждой известной ему области знания он видел столько нерешённых проблем и неустановленных фактов, что их с избытком достанет на всех, лишь бы исследователь обладал способностью к добросовестному наблюдению и передаче фактов. Как уже говорилось, каждая из его собственных работ делает новый вклад
(33/34)
в науку. Он всегда имел множество планов, вытекавших из его широких интересов, и нет сомнений, что при всей интенсивности его деятельности в каждом из её направлений остались обдуманные, но не осуществлённые проекты работ. Некоторые из них упоминались на страницах настоящего очерка.
Когда встречаешь в нашей востоковедной литературе упоминания об А.Я. Борисове, большей частью мимолётные, замечаешь в них общую черту, непроизвольно подчёркивающую безвременность его смерти: эпитеты «талантливый» и «молодой учёный». «Труды выдающегося молодого учёного-востоковеда А.Я. Борисова, широко образованного медиевиста, прочно войдут в советскую науку», — пишет о нём товарищ по работе в Гос. Эрмитаже. [36] «Одним из самых талантливых востоковедов нашего времени» называет его известный семитолог и арабист Г.В. Церетели. [37] Ещё теплее отзываются о нём пережившие его потерю как личную утрату товарищи по кафедре семитологии Ленинградского университета. Известный арабист-лингвист Н.В. Юшманов, чл.-кор. АН СССР, пишет о нем в письме от 12 сентября 1943 г.: «Андрея Яковлевича любили все товарищи — и как талантливого, оригинального учёного, и как скромного, простого человека. Я не помню ни одного случая, чтобы кто-нибудь сказал хоть одно плохое слово про Андрея Яковлевича». Узнав о его смерти, ненадолго переживший его ассириолог А.П. Рифтин писал: «Лишь очень немного людей могут понять и прочувствовать, что значит для нашей науки трагическая кончина Андрея Яковлевича». [38] Число подобных отзывов без труда можно увеличить, но вряд ли в этом есть надобность. Быть может, важнее и интереснее для истории нашего востоковедения та оценка, которую дают А.Я. Борисову его учителя, учёные старшего поколения, академики П.К. Коковцов и И.Ю. Крачковский. Отзыв об А.Я. Борисове, который был составлен его ближайшим учителем П.К. Коковцовым при представлении своего ученика к степени кандидата филологических наук, был написан в таких лестных выражениях, что А.Я. Борисов, дав мне его прочесть, по свойственной ему сдержанности просил никому этот отзыв не показывать. Способности А.Я. Борисова к творческой работе П.К. Коковцов ценил выше собственных. Для знавших доходящую до резкости прямоту суждений выдающегося семитолога высота его оценки показательна.
Деятельность А.Я. Борисова обрисована И.Ю. Крачковским в «Очерках по истории русской арабистики» следующим образом: «...в области философии совершенно исключительные находки дал известный и раньше арабско-еврейский фонд Фирковича в Публичной библиотеке Ленинграда. Здесь обнаружена А.Я. Бо-
(34/35)
рисовым (ум. в 1942 г.) арабская версия знаменитой «Теологии» псевдо-Аристотеля, которая послужила оригиналом для латинского перевода, игравшего большую роль в развитии средневековой мысли. Не меньшее значение для истории мусульманской религиозной философии имеют открытые им же значительные фрагменты произведений му’тазилитского направления; важность их для востоковедной науки можно сравнить только с недавно обнаруженными сочинениями того же течения в Йемене у господствующего там толка зейдитов». [39] И далее там же: «Уже покинув Ленинград, не вынес последствий всего пережитого в нём более молодой ученик П.К. Коковцова, А.Я. Борисов, умерший 10 июля 1942 г. в Орехово-Зуеве (род. в 1903 г.). Он был разносторонним семитологом и иранистом с очень основательной подготовкой в области арабистики; открытие им арабского оригинала латинского перевода “Теологии” псевдо-Аристотеля, которое он, к сожалению, не успел завершить полным подготовлявшимся им изданием, представляет крупное событие в науке». [40] Сохранившаяся рукописная характеристика его, составленная И.Ю. Крачковским, [41] дополняет отзыв П.К. Коковцова и подтверждает его: «Как и академик Коковцов, [42] я имел возможность и счастье следить за первыми учебными и научными шагами А.Я. Борисова; как и он, я считаю его не просто даровитым, но определённо талантливым работником, с очень хрупкой организацией, требующей особенно бережного отношения, со способностями, выходящими далеко за пределы наших обычных нормальных представлений. И теперь уже мы имеем в его лице учёного, которым может гордиться наше время и наша наука. Было бы нетрудно привести немало случаев, когда его даже мелкие заметки, печатающиеся у нас так медленно и с таким трудом, производили буквально фурор у крупных авторитетных, всеми признанных представителей западной науки». И дальше, о статьях своего ученика: «Все они говорят не только о глубоком знании разнообразных областей арабской и еврейской письменности, но и о большой оригинальности и инициативности мыслей, которые позволяют сразу поставить вопрос по-новому и, иногда одним штрихом, совершенно меняют общепринятую научную формулировку».
В свете подобных высказываний яснее представляется значение утраты А.Я. Борисова для востоковедной науки сегодняшнего дня. Это значение уже заранее предчувствовал Н.В. Юшманов: «Потеря А.Я. Борисова ощущается как непоправимая брешь в наших скудных кадрах по семитологии и по востоковедению вообще. Ещё больше будет ощущаться эта тяжелая утрата в дальнейшем, когда наступит мирное время и нам придётся возобнов-
(35/36)
лять научно-педагогическую деятельность по... редким и трудоёмким дисциплинам... Приходится думать о продолжении его дела, а это задача не из лёгких...». [43] Кадры в семитологии пока не увеличились, но в сравнительно небольшой срок открылись для неё новые широкие перспективы, и как раз в тех областях, которыми интересовался А.Я. Борисов: интенсивные археологические раскопки в Средней Азии и на Кавказе, находка в Нисе целого архива арамейско-парфянской письменности, необычайная находка древнееврейских и арамейских рукописей и документов в окрестностях Мёртвого моря и др.
Учитывая, как уже говорилось, короткий срок жизни А.Я. Борисова, значение его многочисленных трудов и высокую оценку, которую они заслужили в глазах наиболее компетентных советских востоковедов, кажется, можно с уверенностью сказать, что в лице А.Я. Борисова востоковедение потеряло «великую научную силу», пользуясь выражением крупного русского востоковеда, сказанным в память тоже слишком рано ушедшего товарища. Привожу его слова целиком, так как, на мой взгляд, они полностью отвечают тому представлению, которое складывается о А.Я. Борисове: «Великая научная сила — это великий учёный в возможности; называя так человека, мы как бы говорим, что он, по своей эрудиции и дарованиям, мог бы составить эпоху в науке, если бы не те или иные условия». [44] Для А.Я. Борисова эти роковые условия создала самая страшная война, какую знало человечество, она оборвала дело его жизни, которая могла бы дать ещё так много.
В заключение хотелось бы отметить при этом, что не только его диссертация, но и остальные неопубликованные статьи ещё очень далеки от того момента, когда их рукописи можно будет списать в архив. Они имеют серьёзное значение сейчас и сохранят его долгое время. К сожалению, у нас готовые работы умерших товарищей подчас слишком легко и беззаботно сдаются навсегда в архив. Между тем опубликование всего научного наследия А.Я. Борисова вполне возможно и, более того, необходимо, так как его ненапечатанные работы представляют важный вклад в науку.
А.Я. Борисов прожил короткую, но яркую жизнь. Он был предельно искренен в своих научных убеждениях и творил своё, как он говорил, «маленькое дело» с большой и чистой душой. Многое из сделанного им навсегда останется в сокровищнице человеческого знания. Настоящий сухой очерк лишь слабо выражает стремление отдать посильную дань уважения и признательности его памяти.
19 января 1989 г.
(36/37)
[1] Письмо к этнографу-гебраисту З.Л. Амитину-Шапиро, написанное летом 1926 г. в г. Ташкенте.
[2] Отчёт о деятельности Академии наук СССР за 1929 г. I. Азиатский музей. Л., 1930, с. 216.
[3] Все даты, касающиеся служебной деятельности А.Я. Борисова, заимствованы из его автобиографии, написанной им в последние месяцы жизни к защите докторской диссертации.
[4] Ленинградский институт философии, лингвистики и истории.
[5] Сведения о работе А.Я. Борисова в ИКДП мною заимствованы из сообщений его товарища и сотрудника по ИКДП Ю.Я. Перепёлкина.
[6] Борисов А.Я. Авиценна как врач и философ. — Известия Академии наук СССР. Отделение общественных наук. М.-Л., 1938, №1-2, с. 51-73.
[7] Rosenthal Fr. Die aramäistischc Forschung seit Th. Nöldeke’s Veröffentlichungen. Leiden, 1939.
[8] Борисов А.Я. Новые материалы к вопросу о псевдо-Бахье. — Изв. АН СССР. Отд. гуманитарных наук. Л., 1929, №10, с. 775-797.
[9] Борисов А.Я. Арабский оригинал латинской версии так называемой «Теологии Аристотеля». — Записки Коллегии востоковедов. Л., 1930, T.V, с. 83-98; он же. Об исходной точке волюнтаризма Соломона Ибн Габироля. — Изв. АН. Отд. обществ. наук. Л., 1933, №10, с. 755-768.
[10] Борисов А.Я. Му’тазилитские рукописи Государственной публичной библиотеки в Ленинграде. — Библиография Востока. Л., 1936, вып. 8-9, с. 69-95; он же. Об открытых в Ленинграде мутазилитских рукописях и их значении для истории мусульманской мысли. — Труды Первой сессии арабистов. М.-Л., 1937, с. 113-125.
[11] Прочитана как доклад на Первой сессии арабистов.
[12] Борисов А.Я. Об открытых в Ленинграде мутазилитских рукописях, с. 116.
[13] Там же, с. 117.
[14] Borisov A. Some New Fragments of Isaak Israeli’s Works. — Академия наук — академику Н.Я. Марру. Л., 1935, с. 621-628; Борисов А.Я. Заметки о литературном наследии Юсуфа ал-Басира. — Изв. АН СССР. 1935, №3, с. 273-285; он же. О времени и месте жизни караимского писателя Али ибн Сулеймана. — Палестинский сборник. Вып. 2 (64-65). М.-Л., 1956, с. 109-114.
[15] Борисов А.Я. Заметки о поэзии Моисея Ибн Эзры. — Изв. АН СССР. Отд. обществ. наук. 1936, №4, с. 99-117; он же. Новые данные о редакторе «дивана» Иехуды Галеви. — Памяти академика Н.Я. Марра (1864-1934). М.-Л., 1938, с. 338-343.
[16] Первая часть статьи издана под названием: «К вопросу о восточных элементах в древнерусской литературе» (Палестинский сборник. Вып. 29 (92). М., 1987, с. 154-167).
[16a] Борисов А.Я. К вопросу о восточных элементах в древнерусской литературе, с. 156.
[17] Титульный лист рукописи. Цитата приведена во французском оригинале: C’est certainement là 1’une des plus curieuses histoires d’apocryphe qu’il у ait en philosophie... (Avicenne, 1901, c. 73).
[18] Сохранением рукописного наследия А.Я. Борисова наша наука обязана в первую очередь заботам чл.-кор. АН СССР Н.В. Пигулевской и В.И. Беляева.
[19] Борисов А.Я. Миниатюры «Книги Макам» ал-Харири. — Памятники эпохи Руставели. Л., 1938, с. 171-178.
(37/38)
[21] Борисов А.Я. Об одном иллюстрированном астрологическом трактате сасанидского времени (краткое изложение доклада). — III Международный конгресс по иранскому искусству и археологии. Ленинград, сентябрь 1935. Доклады. М.-Л., 1939, с. 31-33.
[25] Borisov A. Sur le nom «Tankaloùchâ». — Journal Asiatique. 1935, avril — juin, p. 300-305.
[26] Brockelmann С. Geschichte der arabischen Literatur. Supplementband 1. Leiden, 1937, c. 430.
[28] Борисов А.Я. Мифологические изображения в искусстве древнего Согда (машинопись).
[29] Написана летом 1941 г. для Ташкентского института искусствоведения (не напечатана).
[30] Борисов А.Я. Мифологические изображения в искусстве древнего Согда. Машинопись (41 с.).
[31] Борисов А.Я. Надписи Арташеса (Артаксия), царя Армении. — Вестник древней истории. 1946, №2, с. 97-104. Краткий вариант статьи напечатан при жизни автора на армянском языке в газете «Советакан Хайастан», Ереван, 16.II.1941; он же. Надпись на серебряной чаше из Бори. — Сообщения Гос.Эрмитажа. 1947, №4, с. 8-11.
[33] Прочитано осенью 1938 г. в научном заседании Гос.Эрмитажа, посвящённом памяти археолога Я.И. Смирнова.
[34] Якубовский А.Ю. Краткий полевой отчёт о работах Зарафшанской археологической экспедиции Эрмитажа и ИИМК в 1939 г. — ТОВЭ. Т. II, с. 51-70.
[35] Тревер К.В. Гопатшах — пастух-царь. — Там же, с. 71-86.
[36] Банк A.B. Памяти погибших. — Сообщения Гос.Эрмитажа. Л., 1948, T. V, с. 51.
[37] Церетели Г.В. Эпиграфические находки в Мцхета, с. 53.
[38] Письмо от 13 августа 1942 г., Саратов.
[39] Крачковский И.Ю. Очерки по истории русской арабистики. — Избранные сочинения. T. V. М.-Л., 1958, с. 134.
[40] Там же, с. 170-171.
[41] Написано для утверждения А.Я. Борисова в степени кандидата филологических наук (см. выше).
[42] В тексте: Коковцев.
[43] Письмо из Алма-Аты от 23 марта 1943 г.
[44] Мелиоранский П. Василий Васильевич Болотов. — Византийский временник. СПб., 1900, т. 7, с. 615.
|