 Я.А. Шер
Об одном древнетюркском изваянии из Чуйской долины.
Изваяние, о котором ниже пойдёт речь, неоднократно публиковалось. Оно найдено около посёлка Калининское Фрунзенской области, а хранится в музее г. Фрунзе [1-4]. Общий облик фигуры — несколько скованная поза человека, держащего в руке чашу, — позволил А.Н. Бернштаму с несомненностью отнести её к кругу древнетюркских каменных изваяний. Однако ошибочно считая головной убор чалмой, он объяснил статую как изображение «язычника, для которого ислам ещё религиозная мода, не вытравившая у него анимистических религиозных представлений», и датировал свою находку XI-XIV вв.
А.Н. Бернштам, впервые создавший научную археологическую периодизацию памятников Тянь-Шаня и Семиречья, специально не изучал древнетюркские изваяния и не обратил внимания на некоторые особенности этой статуи, которые заслуживают специального рассмотрения.
Статуя изображает мужчину (рис. 1). Лицо монголоидное, с мягкими утончёнными чертами. Большие раскосые глаза слегка прикрыты веками. Высокие дугообразные надбровья соединяются у переносья. Нос прямой, рельефный (спинка носа повреждена). Рельефом показаны тонкие, свисающие усы и полные губы. Из-под подбородка на грудь спускается плавно оконтуренная борода. Головной убор цилиндрической формы с двумя жгутовидными валиками, обвивающими его снизу. [1]
(239/240)
В ушах серьги с шаровидными подвесками. Правая рука согнута в локте под прямым углом и держит перед грудью пиалу. Указательный палец вычурно изогнут. На запястье браслет с округлым расширением посредине. Левая рука свободно опущена вдоль туловища, кисть отбита. Материалом послужил уплощённый блок из коричневого мелкозернистого гранита. Статуя почти объёмная, сделана техникой мелких точечных ударов заострённым, очевидно металлическим, орудием. Затем её поверхность подверглась шлифовке песком.
Рис. 1. Каменное изваяние.
Кроме уже отмеченной плавности линий, что заметно и на других древнетюркских изваяниях из Чуйской долины [5], черты лица этой статуи отличаются своеобразной техникой изображения надбровий, определённой стилизацией разреза глаз с тяжёлыми, приспущенными веками, рельефными пухлыми губами. В изображении лица тщательно соблюдены пропорции. Все эти стилистические приёмы не характерны для древнетюркской скульптуры. Достаточно ознакомиться с публикациями многочисленных изваяний из Южной Сибири, Монголии, Семиречья, Тянь-Шаня и Восточной Европы, чтобы убедиться, что такая манера изображения лица не свойственна ни ранним (VII-IX вв.), ни поздним (X-XIII вв.) её типам [5-10].
Близкие аналогии в стиле нашего изваяния обнаруживает буддийская скульптура раннего средневековья в северо-западном Китае и северной Индии, в частности некоторые образцы Гандхарской школы. [2] В самом деле, если сравнить голову изваяния из Чуйской долины с головами будд и бодистав [бодисатв] из Пешавара, Лахора, северо-западного Китая [11-13], то разница, в основном, отнесётся за счёт головного убора, усов и бороды (рис. 2). Описание подобного головного убора есть в Таншу. Автором его, очевидно, был Сюань Цзан. «От города при реке Суйе до владения Гэшуанна (жители. — Я.Ш.) одеваются в суконное и меховое платье, а голову обвивают шёлковой тканью» [14]. [3] Описывая свою встречу с тюркским ханом, Сюань Цзан отмечает, что голова хана была обвита шёлковой лентой [16]. Некоторое сходство обнаруживается, например, с головным убором на штуковой головке из Варахши, датируемой VI-VIII вв. [17]. Правда, здесь в отличие от нашего один жгутовидный валик, но зато манера изображения лица, если учесть разницу между резьбой по штуку и ваянием, аналогична описанной выше. Такого же типа головной убор изображён на терракотовой статуэтке из Чуйской долины, относящейся также к VI-VIII вв. [18]. Чалмоподобные головные
(240/241)
уборы (рис. 2, 3) неоднократно встречаются в изобразительном искусстве раннего средневековья в Хотане [19] и Пакистане [12, рис. 436].
Рис. 2. 1 — каменное изваяние (прорисовка); 2 — голова будды (Лахор); 3 — голова аскета (Пешавар), 4, 5, 7 — изображения рук в живописи (Хотан, Балалык-Тепе, Пянджикент); 6, 8 — изображения рук на каменных изваяниях (Чуйская долина и Восточный Казахстан).
Усы и борода, по-видимому, являются этническим признаком. Буддийской скульптуре и живописи Гандхары свойственна иная трактовка усов и бороды. Зато в очень близкой манере эти черты лица изображаются в живописи Пянджикента и Восточного Туркестана [20, 21]. Любопытна трактовка кисти руки, особенно некоторая вычурность в изгибах пальцев. Подчёркнутое изящество в изображении пальцев рук, вероятно, уходит корнями в буддийскую скульптуру, где это имеет определённый смысл. Особенно широкое распространение этот изобразительный приём получил в стенных росписях Пянджикента и Балалык-тепе (рис. 2, 4-8). Своеобразие изображения рук уже отмечалось А.Н. Бернштамом, который объяснил это влиянием согдийской и восточнотуркестанской школ изобразительного искусства [1-4]. Против этого возразил Л.И. Альбаум: «После изучения живописи Балалык-Тепе и сравнения её персонажей с балбалами можно говорить не о влиянии согдийской или восточно-туркестанской школ, а о том, что скульптор изображал в балбалах определённый народ, в характерной схематично-портретной позе» [22]. Л.И. Альбаум пользовался искажёнными прорисовками каменных изваяний и ему трудно судить об их стилистических и иконографических особенностях. Сходство в трактовке рук несомненно является стилистическим элементом той или тех художественных школ, которые ближе всего были к согдийскому или тохарскому искусству. Не случайно этот изобразительный приём наблюдается только на среднеазиатских изваяниях и неизвестен в Южной Сибири и Восточной Европе. Представляется также вероятным, что особое изящество в изображении рук было обязательной иконографической нормой, подчёркивающей аристократизм нарисованных персонажей, принадлежность их к высшему сословию раннефеодального общества.
При всех особенностях стиля описанной каменной фигуры техника её всё же значительно уступает высокохудожественной гандхарской скульптуре, что объясняется значительной разницей во времени. Несомненным представляется наличие определённой художественной традиции, проникшей в древнетюркскую скульптуру с юга и внесшей в неё новую струю.
Немногочисленные предметы, показанные на изваянии, своими аналогиями уводят нас к временам более древним, чем XI-XIV вв. Форма
(241/242)
браслета с округлым или ромбовидным расширением посредине широко представлена на изображениях VI-VIII вв. [20, 21, 23]. Серьги с шаровидными подвесками известны на каменных изваяниях VII-VIII вв. в Южной Сибири [6], на живописных портретах Пянджикента [20], на терракотах из Согда, изображающих тюрок (в коллекциях Эрмитажа), а также среди находок в кочевнических курганах [24, 25]. Чаши подобного типа бытуют продолжительное время. Для VI-VIII вв. они известны на памятниках изобразительного искусства Пянджикента, Хотана [20, 21] и в древнетюркских могилах Тянь-Шаня [26].
Таким образом, стилистические особенности и анализ реалий, изображённых на рассмотренном изваянии из Чуйской долины, позволяют не согласиться с датировкой, предложенной А.Н. Бернштамом, и отодвинуть её к VII-VIII вв. В связи с новой датировкой не вызывает особых затруднений и объяснение художественных особенностей этой статуи.
Этнически неоднородное население Чуйской долины в VII-VIII вв. находилось под властью Западно-Тюркского каганата (580-704 гг.) и государства тюргешей (704-766 гг.). Столица каганата располагалась рядом, в долине Чон-Кемина [1-4]. Условия жизни благоприятствовали широким культурным связям кочевников и осёдло-земледельческого населения, что, разумеется, не исключает возможности столкновений между ними. Широко известна культурно-историческая роль согдийской колонизации Семиречья. Поэтому вероятность проникновения в тюркскую среду согдийского искусства весьма значительна. Распространение буддизма в Чуйской долине засвидетельствовано как письменными, так и археологическими памятниками [1, 16, 27]. В городах и поселениях Чуйской долины было немало живописцев и скульпторов, воспитанных на лучших образцах согдийского и буддийского искусства. Они расписывали стены зданий на городище Красная Речка, храмов Ак-Бешима, лепили колоссальные статуи будд и бодисатв, обломки которых найдены в буддийских храмах. Вполне возможно, что один из этих мастеров изготовил по заказу богатого кочевника описанную здесь каменную фигуру. Ей была придана каноническая поза, присущая древнетюркским изваяниям, как это требовалось традицией; в то же время мастер воплотил в ней совсем не свойственный древнетюркской скульптуре художественный стиль. Получилась скульптура, которая несомненно принадлежит к определённой группе древнетюркских памятников то содержанию, но отражает художественные традиции Гандхары и Согда. Высказанный в своё время А.Н. Бернштамом тезис о синкретическом характере древнетюркского искусства [1-4] приобретает на этом факте яркое подтверждение.
Литература. ^
1. А.Н. Беpнштам. Археологический очерк Северной Киргизии. Фрунзе. 1941, стр. 62, табл. X, 13; стр. 96 сл.
2. А.Н. Бернштам. Труды Семиреченской археологической экспедиции «Чуйская долина», МИА, 14, 1950, табл. XCV, 260.
3. А.Н. Бернштам. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня и Памиро-Алая. МИА, 26, 1952, стр. 146.
4. А.Н. Бернштам. История Киргизии. Фрунзе, 1907, стр. 25.
5. В.В. Бартольд. Отчёт о поездке в Среднюю Азию с научной целью. «Зап. АН по истор.-филол. отд.», сер. VIII, 1, 4, СПб., 1897, табл. VII, 1; VIII-X.
7. А.Д. Гpач. Каменные изваяния Западной Тувы. Сб. МАЭ, XVI, Л., 1955.
8. Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата (VI-VIII вв.), Вестн. МГУ, истор. науки, 1, 1960.
9. В.А. Казакевич. Намогильные статуи в Дариганге. Л., 1930.
10. С.А. Плетнёва. Печенеги, торки и половцы в южнорусских степях. МИА, 62, 1958.
11. A. Foucher. L’art greko-bouddhique du Gandhara, I, Paris, 1961.
12. Gandharan art in Pakistan. New York, 1957, рис. 208, 245, 436, 535.
13. О. Fischer. Chinesische Plastik. München, 1948, рис. 88, 89.
(242/243)
15. S. Beal Si-yu-ki Buddhist records of the Western world, I, London, 1884, стр. 27; St. Julien. Documents historiques sur les Tou-Kiue. J. Asiatique, сер. 6, III, 1864, стр. 324.
16. E. Chavannes. Documents sur les Tou-Kiue (Turks) occidentaux. Сб. тр. Орхонской экспедиции, VI, СПб., 1903, стр. 192.
17. В.А. Шишкин. Варахша, СА, XXIII, 1955, стр. 124.
18. П.Н. Кожемяко. Раннесредневековые города и поселения Чуйской долины. Фрунзе, 1959, стр. 35, табл. VI.
19. Н.В. Дьяконова, С.С. Сорокин. Хотанские древности. Л., 1960, табл. 8, 104, 105; 26, 951.
21. Y. Stein. Ancient Khotan, II, London, 1907, табл. LXIV.
22. Л.И. Альбаум. Балалык-Тепе. Ташкент, 1960, стр. 194.
24. G. Laslo. Etudes archéologiques sur l’histoire de la société des avars. AH, XXXIV, 1955, табл. II, 1, 2; IX, 3; XIV, 1; XXXV, 21.
26. А. Кибиpов. Археологические памятники Чаткала. Тр. Ин-та языка и лит. и Ин-та истории АН КиргССР, вып. 5, Фрунзе, 1956, стр. 13; его же. Археологические работы в Тянь-Шане. Тр. Кирг. АЭЭ, II, М., 1959, стр. 115, рис. 118.
[1] По единодушному мнению специалистов, этот головной убор не является чалмой. За консультацию о характере этого головного убора приношу благодарность А.М. Беленицкому, Б.Я. Стависскому и О.Г. Большакову.
[2] Следует отметить, что стилистически наше изваяние ближе к гандхарским памятникам, чем к китайским и восточнотуркестанским, где наблюдается несколько другая техника и трактовка бровей.
[3] Н.Я. Бичурин к этим словам Таншу сделал примечание, в котором описанный головной убор назвал чалмой. Но во время путешествия Сюан Цзана в Чуйской долине не могло быть мусульман и, следовательно, чалму не носили. Другие переводчики этого текста такого примечания не дают [15].
|