 Э. Шефер
Золотые персики Самарканда.
Книга о чужеземных диковинах в империи Тан.
Глава XIII. Красители.
Потому что заметки Ньютона о цвете
αλογοζ нефилософичны,
Потому что цвета наделены душой.
Кристофер Смарт. Возрадуйся Агнцу.
Придворные красильщики в Чанъани различали пять официально признанных цветов помимо белого: синий, красный, жёлтый, чёрный и лиловый. [1] Для получения их имелись растительные красители почтенного возраста и заслуженной репутации: китайское индиго, [2] марена, гардения, жёлуди и воробьиное семя. Существовали и заменители этих красителей для некоторых цветов: жёлтый, кроме гардении, получали также из «амурского пробкового дерева», [3] из «курящего дерева» (скумпия, или «красильный желтинник») [4] и из барбариса. [5] Что же касается минеральных красителей, то они служили главным образом художникам — для расписывания картин и женщинам — для подкрашивания лица. В этой группе традиционными веществами были азурит — для синего цвета, малахит — для зелёного, киноварь (а иногда свинцовый сурик, или «красный свинец») — для красного, охра — для жёлтого, уголь — для чёрного и свинцовые белила — для белого. Новые красители, заимствованные из чужих стран, были в основном растительного происхождения. Другие цивилизации пользовались для получения красителей экзотическими растениями, но очень мало незнакомых Китаю минеральных красок могло найтись за рубежом: горные породы и их компоненты не слишком различаются от страны к стране, или, точнее, они различаются, но не столько составом, сколько количествами, в которых они представлены. Поэтому красители, которые ввозил танский Китай, были главным образом растительного происхождения.
«Кровь гиббона». ^
Некоторые средневековые китайские красители наделялись фантастическим происхождением, названием или репутацией. Так, у нас могут вызвать недоверие пней с некоей южной горы, который можно было использовать как лиловую краску, и роса с какого-то горного озера, из которой получали красную крас-
(276/277)
ку. «Они являются венцами Поднебесной Сферы, и достойно сожаления, что люди не имеют о них представления». [6] Но в отличие от них краска, называющаяся «кровь гиббона», существовала на ином уровне реальности или же, скорее, была, как это ни парадоксально, мифической и реальной одновременно. Это была кровь (как это утверждалось) животного, называвшегося синсин. «Варвары ху западных стран берут его кровь для окраски своих шерстяных ковров, её цвет чистый, и она не темнеет. Говорят, что можно спросить его до того, как наносить ему рану, чтобы получить кровь: „Сколько ты дашь мне?” Синсин отвечает: „Хватит ли двух шэнов?” Для того чтобы получить больше, его перед тем, как спрашивать, бьют кнутом, и тогда он даёт больше крови, так что её можно получить до одного доу». [7]
Судя по описаниям этого податливого антропоида в древних книгах, он понимал человеческую речь и даже сам мог говорить; некоторые говорили, что это была нагая белокожая «дикая женщина», которая обитает в джунглях Аннама. [8] Губы синсина считались лакомством среди гурманов. Синсины имели пристрастие к вину, и эта слабость помогала туземцам южных лесов ловить их. Очевидно, они обладали также чувством юмора: в одной танской новелле рассказывается, как несколько этих существ поймали и поместили в загон, чтобы затем приготовить их к столу правителя одного города в Тонкине. Они выбрали из своего числа самого толстого и вытолкали его, воющего, вперед — ожидать, стоя в покрытой клетке, милостивого решения правителя. «Начальник стражи спросил, что там находится, и синсин ответил ему из клетки: „Только ваш слуга и кувшин вина”. Начальник засмеялся и почувствовал к нему расположение». Конечно же, это умное животное, питавшее пристрастие к вину, стало общим любимцем. [9]
Хотя к этой новелле могли примешаться какой-то чужеземный рассказ или экзотическое предание, не приходится сомневаться в том, что синсин — это китайский гиббон. [10] По всей исроятности, название синсин было собирательным и относилось в равной степени к трём гиббонам Южного Китая и Индокитая: к чёрному хохлатому, или индокитайскому, гиббону, к белорукому гиббону и к лохматому гиббону. [11] Последний ещё встречается в Юго-Западном Китае, там же можно увидеть и хохлатого гиббона, а белорукий гиббон переместился дальше на юг. В стихах VIII-IX вв. синсин упоминается как обитатель долины Янцзы и Сычуани: «Зато увидишь всегда синсинов, они на деревьях кричат». [12] По-видимому, лохматый гиббон или его сородичи некогда обитали значительно севернее, чем сейчас, как и другие млекопитающие, в настоящее время оттеснённые за южную границу Китая.
(277/278)
Можно было бы ожидать, что источник рассказа о крови гиббона следует искать на Западе. Эту надежду, казалось бы, подкрепляет египетское предание о том, что некие павианы знали письмо и поэтому были посвящены Тоту, покровителю письменности, [13] поскольку эта легенда напоминает нам рассказ о говорящих китайских обезьянах.
В античном мире обезьяны также слыли большими любителями вина, как это отмечали Аристотель, Элиан и Плиний. Опьянённых, их можно было легко изловить [14] — точно так же считали и жители припограничных районов Юго-Западного Китая. С другой стороны, западная традиция подчёркивает похотливость обезьян. Сладострастие, приписываемое бабуинам, могло быть просто следствием попыток истолковать древнеегипетские изображения, показывающие их в итифаллическом состоянии. Но и в Индии обезьян, по крайней мере красных, также считали похотливыми. И, вероятно, индийские гиббоны послужили прототипами азиатских сатиров, описанных Плинием и Элианом. [15] И если классический Пан воспринимался как похотливый козёл, то классический сатир — как похотливая обезьяна. Образ обезьяны в позднесредневековой Европе стал стереотипным олицетворением «наслаждения», т.е. сладострастия. [16] Увы, наш китайский гиббон не имеет ничего общего со «сладострастием», а кровь обезьян на Западе не применялась для окрашивания тканей.
Таким образом, происхождение предания об этом кровавом красителе, если оно вообще существовало где-либо помимо Дальнего Востока, не удаётся пока проследить. Однако можно найти западные аналогии этому рассказу, правда не связанные с человекообразными обезьянами. Такие английские слова, как crimson и cramoisy («тёмно-красная ткань»), сохранили в себе название насекомого kermes (дубового червеца), служившего в древности, как и червец кошенили, для получения красителя. Разновидность дубового червеца, называвшаяся «кровь святого Иоанна» и употреблявшаяся в Германии и Польше начиная с XII в., снова связывает краситель с кровью примата. И ещё на Западе имеется «кровь дракона» — название, которое получила одна из разновидностей пигмента растительного происхождения. Но обезьяны ко всему этому не имеют отношения. Тем не менее контексты, в которых китайцы употребляли название «кровь гиббона», ясно показывают, что оно относилось к благородному, ярко-красному цвету тканей, привозимых с Запада, и не было названием красителя, которым пользовались сами китайцы.
Может быть, так обозначалась «краска из дубового червеца», но мы не в состоянии объяснить, каким образом насекомое трансформировалось в млекопитающее.
(278/279)
Хотя название «кровь гиббона» задолго до Тан употреблялось для обозначения чужеземного красителя тканей, только в позднетанское время оно приобрело более общее значение, став названием цвета. Поэтому цветы камелии могли быть цвета «крови гиббона», [17] ширмы «цвета гиббона» разрисовывали переломленными ветвями деревьев, [18] а модные румяна для дам именовались «ореол гиббона». [19] С этим новым выражением, появившимся в поэзии IX-X вв., мы ещё встретимся ниже, когда будем говорить об ультрамарине (пигменте ляпис-лазури) — цвете, который противопоставлялся «ореолу гиббона».
Лак. ^
Китайцы танской эпохи употребляли один краситель, который действительно имел животное происхождение. Это был лак — вещество, выделяемое «лаковым насекомым» [20] на многих деревьях в Индокитае. Это насекомое, кроме того, откладывало на ветвях смолистое вещество — источник получения шедшего на продажу шеллака; танские ювелиры использовали его как клеящее вещество, [21] точно так же как малайцы совсем недавно использовали его для крепления лезвий крисов к рукоятям. [22] При Тан этот краситель называли или «пурпурный минерал» (название показывает, что происхождение краски понималось неправильно), или lakka, используя заимствованное слово. [23] Лак ввозили из Аннама [24] и из Камбоджи. [25] Его употребляли как краситель для шёлка, а также в косметических помадах. [26]
«Кровь дракона». ^
Выделения «лакового насекомого», в свою очередь, путали с кровью мифического или полумифического животного — китайского «единорога». Одна из разновидностей красной камеди, которой торговали в Старом Свете под названием «кровь дракона», в Китае именовалась «капли единорога» и считалась сушёной кровью. [27] Эту камедь получали из плодов индонезийской ротанговой пальмы, [28] но, продавая, её часто путали со смолой совсем другого растения — сокотранской «кровью дракона» [29] и с ещё одной индонезийской камедью, [30] а также с лаком. В танском Китае «кровь дракона» применяли как вяжущее средство и предписывали при кровотечениях, в какой-то степени руководствуясь принципом симпатической магии, так как цвет её напоминает кровь. [31] Нельзя сказать с уверенностью, что её использовали и в качестве красителя, но на её родине, в Малайе, эту камедь обычно употребляли именно таким образом, [32] а китайские фармакологи подчёркивали, что она имела такое же употребление, как и лак. [33]
(279/280)
Сапан. ^
«Бразильское дерево» [34] китайцы знали как «сапановое дерево». Это обозначение теперь широко распространено на Востоке. Название происходит от индонезийского слова, родственного старояванскому sapan «красный», поскольку сердцевина дерева, из которой получают краситель, красного цвета. [35] Древесину сапана ввозили из Тямпы и Камбоджи в течение многих столетий, [36] и эти страны продолжали оставаться важным источником её и для империи Тан, где на неё существовал большой спрос. [37] Персы сасанидского времени также употребляли сапан как краситель, а хайнаньский пират Фэн Жо-фан имел груды сапанового дерева среди сокровищ, которые он награбил на персидских торговых кораблях. [38] В танском Китае им окрашивали ткани [39] и использовали сапан для окраски деревянных предметов; именно эта краска была использована для красивых коробочек из «чёрной хурмы», хранящихся в Сёсоине. [40]
Пурпур моллюсков Murex (?). ^
Дворцовым дамам при последнем правителе династии Суй выдавалась ежедневная порция косметического средства, которое называлось «улиточный коль» или маскара — краска для ресниц. Они использовали её, чтобы подрисовывать брови, как этого требовала мода. [41] О цвете этой краски ничего не говорится, но его китайское название сразу приводит на ум античный тирский пурпур, который получали из раковины Murex. Сведений о нём для танского времени у меня нет (хотя какие-то запасы суйской косметики должны были пережить танское завоевание), но хотелось бы отметить, что эта знаменитая краска вполне могла попадать на Дальний Восток.
Индиго. ^
В дополнение к древнему источнику синей краски растительного происхождения — местному «индиго», которое получали от одной из сорных трав, [42] — танские составители косметических средств располагали также и привозной персидской краской из настоящего индиго, называвшейся «синий коль». [43] Считалось, что эта краска глубокого синего цвета — индийского происхождения, однако она очень рано вошла в употребление в Египте, а позже — и у иранских народов. [44] В танском Китае её знали наряду с путчуком и росным ладаном как продукт Кабудана [45] и Ферганы, где женщины красили этой краской веки. [46] Правители Самарканда в 717 г. послали в танскую империю вместе с другими ценными дарами и индиго. [47]
(280/281)
Это экзотическое косметическое средство танские женщины употребляли так же, как и их западные сёстры, что видно из стихотворения Ли Бо:
Моя пиала золотая
Вином виноградным полна,
Пятнадцать степных лошадок под вьюком —
певице из У цена:
Подведены брови её тёмно-синим,
парча на туфлях красна,
Коверкая мило слова, поёт
прелестную песню она:
«На коврике из черепаховых планок
совсем опьянели вы —
Под пологом алым, словно фужун,
я буду ли вам нужна?» [48]
Дворцовым дамам при Дэ-цзуне в конце VIII столетия индиго требовалось, чтобы наводить «брови-мотыльки». [49]
К началу IX в. выражение «синий коль» поэты употребляли в расширенном значении — для обозначения цвета отдаленных гор. У Бо Цзюй-и есть выражение: «Гора, названная „Индией”, — нагромождение синего коля». [50] А у Юань Чжэня сказано ещё более впечатляюще: «Цветущая гора, нарисованная синим колем». [51] Подобные экзотические цветовые образы, как и «кровь гиббона», характерны для этой эпохи.
Бхаллатака. ^
Пятнистые орехи, известные под санскритским названием бхаллатака, [52] привозили с «западных морей и из страны Персии» и употребляли для укрепления чресел и для окраски волос в чёрный цвет. [53] Дерево пятнистых орехов, родиной которого была Северная Индия, широко использовалось там для нанесения чёрных крапинок на ткань, а также давало тёмно-серую краску; [54] не ясно, служило ли оно для получения такой же краски и в танском Китае.
Чернильный орешек (дубовые галлы). ^
Круглые выросты, образованию которых вокруг почек «красильного дуба» [55] и других видов дуба способствуют насекомые Cynips, богаты танином, который при соединении с железистыми солями легко образует синевато-чёрные чернила. Поэтому чернильные орешки пользовались большим спросом для изготовления как чернил, так и красок. Китайцы с древнейших времён получали танин из коры и желудей местных дубов, но справедливо считалось, что чернильные орешки, ввозившиеся из
(281/282)
Персии под иранским названием *muzak (или *mazak), имеют наивысшее качество. [56] Су Гун сообщает, что чернильные орешки растут также на тамариске в песчаных пустынях Запада. [57] Хотя в фармацевтических книгах сказано только, что дубовые чернильные орешки входили в состав различных тонизирующих лекарств и применялись для окраски волос, можно легко допустить, что они, как и бхаллатака, использовались также и в качестве красителей.
Гуммигут (камбоджа). ^
Краситель гуммигут, или Камбоджа, как показывает одно из его названий, происходит из Камбоджи. Этот пигмент представляет собой затвердевший сок одного индокитайского дерева, родственного мангостану. [58] Из этого сока получают высококачественный жёлтый пигмент, высоко ценившийся на Дальнем Востоке: «Из него делают золотисто-жёлтую сиамскую тушь, которую используют для написания изготовляемых там книг с чёрной бумагой». [59] У средневековых китайских художников, широко употреблявших эту тушь, она называлась «ротанговая желтизна», [60] причём это был единственный краситель растительного происхождения, которым они пользовались. Ли Сюнь сообщает, что этот краситель был нужен не только художникам, но и алхимикам. [61] И привозить его должны были, вероятнее всего, из Камбоджи.
Чешуйчатая синева. ^
Основные карбонаты меди — малахит и азурит — были традиционными зелёными и синими красителями китайских художников. В средневековом Китае существовало множество названий — и народных и специальных — для различных сортов этих двух красителей. Традиционно различие между крупнозернистым порошком, который выглядит более тёмным, и мелким, более светлым. Азурит обычно назывался «каменная синева», но алхимики именовали его более причудливо — «девушка с синим станом», [62] а тёмное крупнозернистое вещество называлось «большая синева». Чешуйчатую синеву [63] привозили, согласно Су Гуну, из южных стран — Тямпы и Бнама — на торговых кораблях. Сам Су Гун считал его малахитом, [64] но скорее всего это был крупнозернистый чешуйчатый азурит глубокого синего цвета. [65] Не случайно в лексиконе алхимиков азурит назывался просто «Куньлунь», [66] что для нас звучит как «Индокитай».
(282/283)
Аурипигмент. ^
Красивый желтый самородный сульфид мышьяка, аурипигмент (от латинского auripigmentum), который западные художники называли «королевский жёлтый», в Китае именовался «куриная желтизна», [67] так как он встречался вместе с реальгаром, носившим название «петушиная желтизна». [68] Алхимики на своём кабалистическом жаргоне именовали его «кровью божественной женщины» или «кровью жёлтого дракона». [69] Они утверждали, что такая его разновидность, как «брызги крови», которую доставляли на кораблях, превосходила местный минерал, добывавшийся в Хунани. [70] Аурипигмент называли также «сущность золота» из-за его предполагавшегося минералогического родства с золотом, так же как азурит был «сущностью меди». [71] Эту красивую краску ввозили из Тямпы и Камбоджи по крайней мере уже в V в., и поэтому она также называлась «курунговая желтизна». [72] И нет ничего удивительного в том, что этот золотисто-жёлтый краситель встречается в живописи на шёлку, привезённой из Дуньхуана. [73] В танское время считалось, что окрестности Мастуджа изобилуют аурипигментом и виноградом, [74] но мы не знаем, привозили ли оттуда их в Китай.
Наложение «жёлтого на лоб» было одним из самых распространённых обычаев у танских дам, как это известно из литературы о нравах того времени. [75] Вполне вероятно, что чаще всего для этой цели дамы употребляли жёлтый свинец, похожий на массикоту. Но не исключено, что иногда при этом применялся и золотой мышьяк, хотя он, как и свинцовая краска, вреден для кожи, если остаётся на ней слишком долго. [76] Жёлтый цвет, а также синий и даже чёрный считался подобающим для лица высокородных дам. Подобные причудливые моды, некоторые — иностранного происхождения, вызывали как улыбку, так и негодование поэтов. В «Чужеземных модах» изложена точка зрения Бо Цзюй-и на моду, существовавшую в косметике и прическах в начале IX столетия:
О, нашего века уборы,
О, нашего века уборы!
В четыре края они из столицы
распространяются скоро.
В наш век они, невзирая на дали,
текут по белому свету,
И нету уже на щеках румянца,
и пудры на лицах нету.
Помадою чёрной намазаны губы,
не губы — грязная корка,
А брови расходятся сверху вниз,
начертаны как восьмёрка.
Урод ли, красотка ль, черна иль бела —
никто различить не может,
(283/284)
У всех одинаковое выраженье:
сейчас зарыдают горько.
Волосы кольцами скрыли виски.
кудряшек гора громоздится;
Под красной краской не видно кожи,
кирпичного цвета лица.
Я встарь о распущенных волосах
слыхал в Иньчуаньском крае,
Но это варваров-жунов причёска,
и каждый про это знает.
Убор и причёска годов Юань-хэ
(запомните это покрепче) —
Кирпичные лица, кудряшек горы
противны нравам Китая. [77]
(/441)
К главе XIII. Красители (с. 276-284).
[1] ТЛД, 22, 21а.
[2] Polygonum tinctorium (но не западное индиго — Indigofera tinctoria).
[3] Бому. Phellodendron amurense, также называющееся «амурское бархатное дерево».
[4] Хуанлу.
[5] Сяобо — малый феллодендрон из рода Berberis. О нём и о двух упомянутых выше красителях см. у Чэнь Цан-ци (в БЦГМ, 35а, 32б и 33а); у него также имеются полезные сведения и о других растениях, дающих красители.
[6] ЮСЦЦ, 7, 50, где цитируется СТЦ.
[7] Пэй Янь. Предисловие к «Синсин мин». — ЦТВ, 168, 1а-2б.
[8] БЦГМ, 51, 36б.
[9] ЧЕЦЦ (ТДЦШ, 1), 54б.
[10] Рассказ о синсине перепутан с рассказом по крайней мере ещё об одной обезьяне, называвшейся фэйфэй (*h’jwei-b’jwei), обитавшей также на далёком Юго-Западе, которая понимала человеческую речь и из крови которой изготовляли красный краситель, употреблявшийся для окраски обуви. Кроме того, считалось, что, если человек выпьет крови фэйфэя, он приобретет возможность видеть духов. ЮЯЦЦ, 16, 135; Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 51б, 36б. Ли Ши-чжянь считал их одним и тем же животным.
[11] Тейт 1947, с. 138-139. Hylobates concolor, H. lar и H. hoolock. В описании синсина, которое даёт Ли Ши-чжэнь (БЦГМ, 51б, 36б), подчёркнуты торчащие волосы на голове — отличительная особенность «хохлатого гиббона». Но «лохматый гиббон» более распространён в современном Китае. Несомненно, две породы могли некогда там оказаться скрещёнными.
[12] Чжан Цзи. Сун Шу кэ < «Провожаю гостя из Шу» >. — ЦюТШ, хань 6, цэ 6. цз. 5, 3а. Ср.: он же. Гу кэ юэ < «Песня о торговых гостях» >. — ЦюТШ, хань 6, цэ 6, цз. 1, 9б, где гиббон помещен в Цзиньлине (в районе центральной Янцзы). < См. это стихотворение в русском переводе Л.Н. Меньшикова: *Антология 1957, т. 2, с. 193-194. >
[13] Макдермот 1938, с. 43.
(441/442)
[14] Там же, с. 83 и 86.
[15] Там же, с. 77-78, 82-83 и 108.
[16] Янсон 1952, с. 115 и 125. Поэтому обезьяна являлась олицетворением человека, погрязшего в грехе, символом безрассудства и суетности, воплощением дьявола (Янсон 1952, с. 13-22, 29-56, 199-225). В Китае обезьяна лишена всех этих черт.
[17] Гуань-сю. Шань ча хуа < «Цветы горного чая (камелии)» >. — ЦюТШ, хань 12, цэ 3, цз. 2, 6а.
[18] Хань Во. И лян < «Конец холодов» >. — ЦюТШ, хань 10, цэ 7, цз. 4, 3а.
[19] ЧТЦ (ШФ, хань 77), 4а-4б. Это сочинение обычно считается танским, однако оно содержит сунские даты, и в том виде, в каком оно представлено в этом издании, видимо, должно относиться к XIII в. Некоторые из косметических красок, перечисленных в этом сочинении, встречаются также в отрывке из ЦЧЛ (ШФ, хань 77), 1а, который можно считать подлинным танским произведением; оно могло послужить источником и для ЧТЦ. «Ореол гиббона» не встречается в ЦЧЛ, но я допускаю, что он мог бы оказаться там, если бы этот перечень дошёл до нас во всей полноте. Ли Ши-чжэнь (БЦГМ, 9, 39б) приводит эпитет «гиббоново-красная» в приложении к киновари, приготовлявшейся из ртути, но я не знаю, насколько старым является это название.
[20] Различные виды, относящиеся к роду Laccifer (=Tachardia); систематики расходятся во взглядах по поводу их классификации (Бэркил 1935, 1290-1294).
[21] Су Гун и Ли Сюнь в БЦГМ, 39, 7а.
[22] Бэркил 1935, 1293.
[23] Шефер 1957, с. 135.
[24] ТШ (43а, 3733б) называет этот краситель как местную дань от двух тонкинских городов.
[25] Шефер 1957, с. 135.
[26] Там же. См. в особенности: Ли Сюнь в БЦГМ, 39, 7а.
[27] Шефер 1957, с. 133.
[28] Разные виды пальмы Daemonorops. Статус D. draco с точки зрения систематики остаётся неопределённым; Бэркил 1935, 747. Ср.: Ши Лу 1954, с. 56.
[29] Род Dracaena.
[30] Род Pterocarpus.
[31] Су Гун в БЦГМ, 34, 30б.
[32] Бэркил 1935, 747.
[33] В наши дни для «крови дракона» ротанговой пальмы Daemonorops было найдено повое применение — её использовали «для облицовки литографических досок». См.: «London Times» (Annual Financial and Commercial Review), October 24, 1960.
[34] Слово «brazil» (от романского корпя, означающего «раскалённые угли») прилагалось к малайским разновидностям Caesalpinia за цвет древесного красителя, получаемого из этого дерева; позже название было распространено и на южноамериканскую Caesalpinia из Пернамбуко, а затем и на Бразилию. Юл 1903, с. 113.
[35] Бэркил 1935, 390-393; Пельо 1959, с. 104.
[36] Описывается и в ГЦЧ и в НФЦМЧ.
[37] Су Гун в БЦГМ, 35б, 41а; Гу Куан. Суфан и чжан < «Стихотворение о сапане» (из цикла «Тринадцать стихотворений, дополняющих дошедшие до нас наставления древних») >. — ЦюТШ, хань 4, цэ 9, цз. 1, 3б.
[38] Лауфер 1919, с. 193; Такакусу 1928, с. 462.
[39] Су Гун в БЦГМ, 35б, 41а.
[40] Исида Мосаку — Вада 1954. Пигмент бразилин в образце сердцевины цезальпинии, хранящемся в Сёсоине, в настоящее время
(442/443)
полностью разложился (Асахина 1955, с. 498). К. Ямада (1959, с 139-140) отметил, что в более поздние времена одна из разновидностей сапанового дерева, употреблявшаяся в Индии, называлась «китайской», поскольку она поступала из района Сиама на китайских судах.
[41] НБЯХЦ (ТДЦШ, 8), 72а.
[42] Лань (Polygonum tinctorium), которая давала краску, называвшуюся дянь.
[43] Цин дай, изготовлявшаяся из Indigojera tinctoria. См.: БЦГМ, 16, 21б; Лауфер 1919, с. 370-371; Кристенсен 1936, с. 123.
[44] Бэркил 1935, 1232-1233.
[45] ТШ, приведено в ТПЮЛ, 982, 1б.
[46] ЦСЦ, 1а.
[47] ЦФЮГ, 971, 2б.
[48] Ли Бо. Дуй цзю < «За вином» >. — ЛТБВЦ, 24, 4б. < Черепаховые планки — черепаховые панцири раскалывали на планки и лучинки и делали из них коврики для пиров, остававшиеся прохладными в жару; фужун — один из видов лотоса (розовый) >.
[49] ЧТЦ (ШФ, 77), 3б.
[50] Бо Цзюй-и. Да кэ вэнь Ханчжоу < «Отвечаю на вопрос гостя о Ханчжоу» >. — БШЧЦЦ, 24, 4б-5а.
[51] Юань Чжэнь. Чунь лю-ши юнь < «Стихотворение в шестьдесят рифм о весне» >. — ЦюТШ, хань 6, цэ 9, цз. 13, 4а.
[52] Semecarpus anacardium, кит. *b’uâ-lâ-tək. Существует иная форма — с последним слогом = lək (Лауфер 1919, с. 482-483).
[53] Ли Сюнь и Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 35б, 39а.
[54] Бэркил 1935, 1991-1992.
[55] Quercus infectoria (=Q. lusitania).
[56] Лауфер 1919, с. 367-369. Ср.: Бэркил 1935, 1043. Обычным китайским названием было «семена *miu-dź’iək», но ЮЯЦЦ (18, 150) даёт также *mua-dz’ək (в этом источнике имеется тщательное описание этого дерева).
[57] Су Гун в БЦГМ, 35б, 39а.
[58] Garcinia hanburyi дает сиамский и камбоджийский гуммигут. Западноиндийская G. morella также даёт это вещество, но там оно, кажется, не использовалось до XVI в. Мангостан даёт G. mangostana (Бэркил 1935, 1050-1051).
[59] Бэркил 1935, 1050-1051.
[60] Тэн хуан.
[61] Ли Сюнь, приведено в БЦГМ, 18б, 52а. Он цитирует ГЧ, где утверждается, что это растение росло в Центральном Китае; более поздние авторы сомневаются, что это было именно это дерево. Ли Ши-чжэнь ссылается на описание этого дерева в Камбодже, сделанное Чжоу Да-гуанем; он называет его «жёлтый художнический».
[62] ЮЯЦЦ, 2, 12.
[63] Бянь цин.
[64] См. выдержки из ТБЦ в ЧЛБЦ, 3, 35а, и в БЦГМ, 10, 3а.
[65] Су Гун в БЦГМ, 10, За. Сам Ли Ши-чжэнь полагал, что Су Гун не прав. По У.Р.Б. Акеру (1954, с. 187), это тем не менее зелёный малахит; Б. Рид и Ц. Пак (1928, с. 58) называют «чешуйчатую синеву» кобальтовой рудой или смальтой (хотя и говорят, что иногда этим названием обозначен азурит). Я присоединяюсь к Юй Фэй-аню (1955, с. 4), который отождествляет бянь цин с «великим синим» из Юньнани и Бирмы, т.е. с грубым азуритом. У китайских живописцев кобальт не служил краской; соли кобальта при Тан только начали входить в употребление для придания цвета керамическим глазурям.
[66] Xэ Бин-юй — Нидэм 1959, с. 182.
[67] Цы хуан.
(443/444)
[68] Сюн хуан.
[69] Шефер 1955, с. 76.
[70] ДФЦЮ, приведено в ЧЛБЦ, 4, 10б.
[71] Шефер 1955, с. 75.
[72] Тао Хун-цзин, приведено в БЦГМ, 9, 40б.
[73] Шефер 1957, с. 77.
[74] ТШ, 221б, 4154б. Мастудж соответствует танскому Шанми.
[75] Xарада 1944, с. 5-6.
[76] Бэркил 1935, №242.
[77] Уэйли 1927, с. 3. Изображения того времени, иллюстрирующие очертания бровей, упомянутые здесь, и другие особенности танских мод см.: Лю Лин-цан 1958 (в особенности табл. 10); < брови... начертаны как восьмёрка — китайский иероглиф «восемь» представляет собой две черты, расходящиеся книзу; Иньчуаньский край — западная часть провинции Хэнань, где протекает река Иньчуань; годы Юань-хэ — 806-820 гг., когда Бо Цзюй-и служил в столице >.
|