 Э. Шефер
Золотые персики Самарканда.
Книга о чужеземных диковинах в империи Тан.
Глава V. Птицы.
Для златокрылых, сереброкрылых,
С крыльями из огня.
Для птиц, которых увидела я,
Не хватает имён у меня.
Летали они — на своём языке
Песню песней звеня.
Кристина Россетти. Птицы рая.
Китайцы танской эпохи натаскивали птиц для практических целей — соколов для охоты, а голубей как почтальонов, а также употребляли в пищу, находили им применение в медицине, но прежде всего птицами любовались. Конечно, наибольшее восхищение вызывали крупные птицы с богато раскрашенным оперением. С особенным восхищением относились к птицам, привезённым издалека, — они более всего давали пищу воображению. Вполне понятно поэтому, что изображения их, как мы увидим ниже, появляются и в литературе и в живописи. Мы знаем, например, что Янь Ли-бэнь написал картину «Диковинные птицы в Весеннем парке», [1] хотя, к сожалению, до нас она не дошла.
Танские сады и парки были наполнены диковинными или очаровательными птицами. Царственные коллекционеры с их неограниченными возможностями могли приобретать великое множество разнообразных птиц, в том числе и самых дорогих — для собственного удовольствия и для утех своего двора. В качестве примера можно упомянуть даровитого и импульсивного Сюань-цзуна, пославшего в 716 г. евнухов на юг от Янцзы «достать озёрных цапель, хохольчатых уток и других птиц, которых он хотел поместить в своём парке. Появление посланцев везде вызывало волнение и печаль. Проезжая через Бяньчжоу, Ни Жо-шуй обратился к его величеству со следующими словами: „Хотя земледелие и шелководство сейчас в тяжёлом состоянии, парки и пруды стремятся заполнить всякими пустяками и для этого ловят сетями птиц и дичь. Из далёких мест, с Янцзы и из Линнани < современные провинции Гуандун и Гуанси > их перевозят водой и сушей под охраной. Их кормят просом и мясом, так что тем, кто становится свидетелем этого в пути и на дорогах, остаётся лишь предполагать, что ваше императорское величество, ценя птиц, презирает людей. Вашему императорскому величеству подобает считать даже феникса обычной пти-
(130/131)
цей, а единорога — заурядным животным, не говоря уже о водяных цаплях или хохольчатых утках! Чем они заслужили такое уважение?” Его величество собственноручно написал указ, в котором выразил благодарность Жо-шую, пожаловал ему сорок кусков дорогих тканей и выпустил этих птиц на свободу». [2]
Возможно, что Ни Жо-шуй был назидательным моралистом (его аргументы были столь типичны для сторонников консервативного образа мыслей в средневековом Китае), но, действительно, подобные большие экспедиции за птицами могли превратиться для населения в настоящее бедствие. Для Сюаньцзуна характерно, что он, как человек восприимчивый, несмотря на свою приверженность к роскоши, быстро отозвался на гуманный призыв.
Ястребы и соколы. ^
Соколиная охота была знакома китайцам с III в. до н.э. Говорят, что великий министр Ли Сы накануне своей казни беседовал о любимом сером ястребе. [3] Впоследствии этот вид спорта пользовался всё большим успехом в Северном Китае, главным образом при «татарских» правителях V и VI вв., когда китайская культура активно впитывала в себя навыки и обычаи жителей северных степей и лесов. В этом отношении государство Северная Ци в VI в. служит наиболее характерным примером. [4]
При танских государях соколиная охота оставалась в почёте, тем более что такие могущественные правители, как Тайцзун или Сюань-цзун, подавали воодушевляющий пример. [5] Но положение вещей должно было измениться, когда трезвый правитель оказывался под влиянием традиционной морали, относившей соколиную охоту к числу легкомысленных занятий. Так, в VII в. Гао-цзун приказал отменить регулярные подношения ястребов и соколов; [6] в VIII в. Дэ-цзун ликвидировал императорские соколиные дворы, а заодно и театр, [7] и, наконец, в IX в. Си-цзун в ознаменование своего добродетельного восшествия на престол последовал примеру Гао-цзуна. [8]
В больших соколиных дворах при дворце, рядом с псарней для охотничьих собак, содержалось четыре породы охотничьих птиц. Самыми редкими, благородными и эффектными были орлы, и прежде всего золотой орёл. [9] Наиболее изысканными и аристократичными были черноглазые длиннокрылые соколы: балабаны для охоты на цапель и крупную дичь, а сапсаны — на уток и других водоплавающих. Особенно ценились белые луговые кречеты. [10] У самого Тай-цзуна был такой кречет, ко-
(131/132)
торого он называл Полководцем. [11] Соколы с «морозом» из Маньчжурии считались самой лучшей породой кречетов:
Ты море прочертишь,
как облачный ястреб взмывая,
Ты в небе промчишься,
как сокол морозный спускаясь. [12]
Затем шли ястребы-перепелятники, небольшие и с короткими крыльями, — их предпочитали использовать для охоты в лесах на перепелов и другую мелкую дичь. [13] И, наконец, самыми распространёнными были ястребы-тетеревятники. Эти желтоглазые птицы, более крупные, чем их родичи — перепелятники, также охотились за лесной, чаще всего за «традиционной» дичью — фазанами и зайцами. [14] Белая разновидность тетеревятников из Маньчжурии ценилась выше всего, [15] но чёрные тетеревятники тоже имели немалую ценность. Ду Фу написал два стихотворения о белом и чёрном тетеревятниках, из них здесь приведём второе:
Подобного чёрного ястреба мы
ещё никогда не видали.
Моря пересёк он и, верно, явился
из далей полночного края.
Крылами прямыми он ветер сечёт,
багрянец границ — не преграда.
Немало ночей он в холодную зиму
скрывался на склонах Янтая.
Хотел бы поймать его каждый ловец,
но всё их искусство напрасно.
Весенние гуси, с ним вместе вернувшись,
в тенёта одни попадают.
В холодных просторах на тысячу ли
один только день ему нужен.
Зрачки золотые и когти из яшмы —
такое нечасто бывает. [16]
У одного из принцев Сюань-цзуна был красный тетеревятник, составлявший пару с жёлтым соколом — собственностью другого царственного юнца. Императорский сокольничий называл этих двух птиц «разрывающими облака». [17]
Без сомнения, значительное количество охотничьих ястребов попадало в танскую империю из-за рубежа и лучших из них присылали в виде «дани» государю. В 866 г. Чжан И-чао, независимый правитель Дуньхуана, прислал наряду с двумя тибетскими женщинами и парой лошадей четырёх тетеревятников с «зелеными лапами». [18] В 715 г. вождь одного маньчжурского племени послал пару белых тетеревятников. [19] Кроме того, в VIII в. государство Бохай (к северу от полуострова Корея) [20] посылало много тетеревятников и соколов. Поэт Доу Гун описал
(132/133)
редкую охотничью птицу, присланную из Силлы (также на территории Кореи):
Осень стоит в императорских парках,
кони осёдланы снова.
Ястребов белых прислали с востока,
с дальнего брега морского.
Ханьский властитель свободен от дел,
время пришло для охоты,
Снежной метелью летят, кто скорее,
на нарукавник парчовый. [21]
Корея и Маньчжурия были главными поставщиками наиболее ценных пород ястребов и соколов; вслед за ними шли Монголия и Туркестан. Но ястребами из Северного Китая тоже не пренебрегали, и птицы из северной части Тай (на территории современной Шаньси) считались особенно благородной породой. Чёрные соколы и перепелятники, пойманные в Хуачжоу, близ слияния реки Вэй с Жёлтой рекой (современная Восточная Шаньси), видимо, должны были относиться к лучшим породам этих птиц, потому что их посылали в качестве «дани» императорскому двору. [22]
Мы знаем достаточно много о танской классификации местных ястребов благодаря небольшому сочинению о соколиной охоте (самому старому из дошедших до нас). Оно было написано в IX в. Дуань Чэн-ши, который сам был любителем-соколятником и которому моя книга обязана столь многим. [23] Он описал несколько разновидностей китайских тетеревятников, привёл их названия в нескольких вариантах каждое. Эти имена даны главным образом по окраске оперения, а некоторые — по месту, где эти птицы водились. Среди них были: «белый заячий тетеревятник» — первоклассный охотник, «резвящийся жёлтый», «обрызганный красными пятнами», «пещерный белый с красными бутонами» — из песчаных пустынь Северной Шаньси, «фаншаньский белый» — из тополёвых лесов Северо-Западного Хэбэя, «жёлтый, как земля», — из сбрасывающих листву дубовых лесов Севера и «чёрный, как тушь, с белым» — из хвойных лесов Севера. [24]
Китайцы в средние века сами владели искусством ловли этих птиц и умели приручать их для охоты, и поэтому они не нуждались в чужеземных знатоках. [25] При перелёте молодых ястребов их ловили с помощью голубиных манков и приманок, а также хитроумно устроенными сетями, которые окрашивали в жёлтый цвет феллодендроном и дубовым соком для того, чтобы их не было видно на земле, и для защиты от насекомых. [26] Иногда, чтобы приручение было более успешным, птенцов брали прямо из гнёзд с тополей и дубов. [27] К хвостам тетеревятников обычно прикрепляли звоночки из яшмы или золота и
(133/134)
других металлов с гравировкой, а на перепелятников надевали вышитые ошейники. На всех охотничьих птицах были надеты путы из кожи, зелёного шёлка или «парчи с облачным узором». Их держали на привязи с помощью яшмовых вертлюгов, на позолоченных насестах и в клетках, украшенных резьбой и росписью. [28]
Как местные, так и чужеземные ястребы и соколы были любимыми сюжетами танских художников. Ли Юань-чан, брат императора Тай-цзуна, как говорили, писал птиц лучше, чем даже Янь Ли-бэнь и Янь Ли-дэ. [29] В «золотой век» Сюань-цзуна было много знаменитых художников, изображавших ястребов. Цзян Цзяо — любимец императора, увлекавшегося этой охотой, — считался лучшим из них. Его картина с изображением «рогатого тетеревятника» стала темой стихотворения Ду Фу [30] («рогатый тетеревятник» должен быть на деле «ястребиным орлом» или «гребенчатым орлом», т.е. «царским тетеревятником», — шахбаз персидских наставлений по соколиной охоте). [31]
Ястребы, соколы и орлы также фигурируют на видном месте в танской поэзии, часто как символический образ «в метафорах и сравнениях: сверкающий взгляд, молниеносная атака, разящий удар столь же обычны в китайских стихах, как и в западных. Это же относится и к образу ястреба — безжалостного хищника, подлежащего назидательному порицанию в стихах». [32] Поэт Чжан Сяо-ляо в прирученном ястребе видит символ смелого и свободолюбивого духа, заключённого в оковы:
Думает он, как в далекой равнине
зайцы тучнеют сейчас.
Клюв наточив и встряхнув опереньем,
может быть, тысячу раз,
Всё порывается он расклевать
узел, скрепляющий путы.
Если б хозяина голос позволил,
птица бы в небо взвилась. [33]
Охотничьи ястребы занимали определённое место в представлениях о странах света. Иногда они ассоциировались с Западом через посредство довольно искусственного и условного звена: «запад» считался страной света «осени», а в это время года «ястребы оставляют свои северные гнездовья, чтобы перемещаться на юг, на равнины Китая». [34] Более естественными выглядят ассоциации с севером, действительной родиной и ястребов и «варваров», доставлявших их в Китай:
Птицы из Вьет
с юга уже прилетают,
Хуские ястребы
тоже на север стремятся... [35]
(134/135)
Это слова Ли Бо. Ниже приводится четверостишие Сюэ Фэна о юноше-солдате. В нём описан хуский (т.е. присланный «варварами» с севера или запада) тетеревятник с зеленоватыми глазами (здесь допущена небольшая вольность, так как глаза тетеревятника желтоватого цвета в отличие от чёрных глаз сокола), напоминающими безжалостные зелёные или голубые глаза самих варваров. Эта картина, в свою очередь, сочетается с экзотическими образами пегого скакуна и горностаевого меха:
Хуский ястреб зеленоглазый
по его рукавице ступает;
Пятицветный скакун серо-пегий
под попоной из горностая.
Трижды все рынки обходит он,
никого не нашёл знакомых,
В винную лавку поднялся один,
свистнула плеть золотая. [36]
Таким же образом уйгуров сравнивали с «мчащимися соколами» [37] и считали, что «леопард — младший брат тигра, так же как тетеревятник — старший брат перепелятника», [38] а суровый чиновник мог заслужить эпитет «чёрного, как тушь, орла». [39] Эти хищные птицы были наглядными эмблемами доблести: на малиновых куртках командиров некоторых отрядов гвардии императрицы У изображались львы, тигры, леопарды, тетеревятники и орлы. [40] В более примитивном виде это же представление объясняет место тетеревятников в танской медицине: их мясо ели, чтобы отразить нападение «диких лисиц и оборотней», с той же целью сжигали их когти и полученный пепел принимали с водой (таким же образом лечили и геморрой); [41] даже помёт тетеревятников сжигали и принимали вместе с ложкой вина как средство против дурного влияния злых духов (хотя больному не сообщалось, что это за лекарство). [42] Так ястребом — диким, наполовину чужеземным существом, наводящим страх на царство зверей, — «причащали» испытывающих страдания, чтобы дать им силу противостоять призракам и злым духам.
Павлины. ^
В древности, т.е. в доханьское время, единственной разновидностью павлина, известной китайцам, был индийский павлин. [43] В одном предании рассказывается, что экземпляр этой красивой птицы был послан второму царю династии Чжоу каким-то западным государством, не поддающимся отождествлению. Это должно было иметь место где-то в начале I тысячелетия до н.э., [44] Возможно, этот рассказ и нельзя принимать на
(135/136)
веру целиком, но нет никаких сомнений, что в ханьское время китайцы воспринимали павлина как западную птицу, родина которой была в Кашмире [45] и в каких-то землях, подвластных парфянским царям. [46] Но знали тогда эту птицу только с чужих слов — вероятно, по описаниям, доставленным путешественниками. Это было время, когда на другом конце света, в Италии, индийских павлинов выращивали на маленьких островках, усаженных деревьями, а любители роскоши поедали их. [47] Но вскоре стали известны новые земли, которым в современную эпоху суждено было превратиться в тропический Южный Китай, и китайцы обнаружили там зелёного индокитайского павлина.
К III в. образчики этих красивых созданий с иссиня-зелёным и золотым оперением уже привозили наряду с благовониями, жемчугом, слоновой костью и попугаями из пределов Тямпы. [48] Спрос на этих чудесных птиц быстро возрастал. В 262 г. южное государство У послало чиновника в Тонкин собрать налог — три тысячи павлинов. Это и другие подобные опустошения, производимые должностными лицами, посаженными среди вьетнамцев (если их можно так называть для столь раннего времени), привели в следующем году к возмущению и убийству сборщика налогов. [49]
Но когда тропический берег Линнани был освоен китайскими поселенцами, оказалось, что желанные птицы водятся на китайской земле в таком же изобилии, как и в Индокитае. В танское время павлинов посылали в Чанъань в качестве ежегодной дани из Лочжоу и Лэйчжоу (на полуострове Лэйчжоу) наряду с необычного вида бамбуком, попугаями и серебром. [50] Павлин стал для китайцев «птицей из Вьет», устойчивым олицетворением юга. Так, в X в. знаток птиц Ли Фан называл павлина «гостем с юга»; [51] он щеголял своим радужным оперением в садах Севера:
Идёт и качает
хвостом золотым-изумрудным;
Летит и танцует
на Яшмовом Пруде тенистом. [52]
Выражение «птица из Вьет» скорее было символическим образом и литературным эпитетом, чем общеупотребительным названием. Павлин обычно обозначался как «воробей кун» — названием столь же древним, сколь и загадочным. Можно напомнить, что греки именовали страуса «ливийский воробей» и «арабский воробей» и особенно «воробей-верблюд», а римляне называли его «заморский воробей». [53] Эти наименования выглядят как сохранённая в серьёзной речи народная шутка. Кун означает «великий», как гласит старая китайская тради-
(136/137)
ция, но я не берусь судить, насколько хорошо обоснована эта общепринятая этимология. Если это так, то выражение «великий воробей» выглядит до смешного неподходящим к такой великолепной птице.
Важное исследование по географии и естественной истории Южного Китая «Наньфан и-у чжи», написанное в IX в. Фан Цянь-ли, к сожалению, ныне утеряно, но некоторые извлечения из него сохранились как цитаты в других книгах. Одна из них — это как бы краткая сводка танских познаний о павлине:
«Воробьи кун в изобилии водятся в Цзяочжи, и в Лэйчжоу, и в Лочжоу. Они живут на больших деревьях высоко в горах. По величине они подобны гусям, а иногда в высоту достигают трёх-четырёх чи и тогда по величине не уступают журавлям. У них тонкая шея и выгнутая спина. На голове три пера примерно в цунь. Они летают стаями по нескольку десятков. Они ночуют и бродят среди скал и холмов. С рассветом звуки их голосов сливаются друг с другом. Они кричат: «дугху». У курицы хвост короткий, и у неё нет золотой и изумрудно-синей окраски. У трёхлетнего петуха хвост ещё короткий, но на пятый год длина его измеряется двумя или тремя чи. Летом у него линька, но весной перья вновь вырастают. По спине до хвоста у него идёт узор в виде круглых пятицветных пятен с золотыми и изумрудно-синими концентрическими кружками, напоминающими монеты. Он влюблён в свой собственный хвост, и когда ночует в горах, то прежде всего выбирает место, где его можно уложить. Во время дождя хвост тяжелеет, павлин не может летать высоко, и тогда жители юга выходят на ловлю. Иногда они прячутся в тех местах, где он проходит, и выдёргивают у живой птицы хвостовые перья, которые являются их местным продуктом. Но если [павлин] оглянется назад, то золотой и синий цвета внезапно блекнут. Горцы выращивают их цыплят и потом используют их для приманки. Иногда находят яйца и заставляют наседку их высиживать. Их кормят свиной требухой, свежей зеленью и тому подобным. Если они слышат, что человек хлопает в ладони, поёт и танцует, то они тоже начинают танцевать. Характер у них ревнивый, и если увидят кого-либо в ярко окрашенной одежде, то непременно будут его клевать». [54]
Приманочных павлинов выпускали с путами на лапах, и, когда дикие птицы садились вблизи тех, охотники набрасывали на них сети. [55] Кроме поставок перьев для продажи южане использовали павлинов, как диких, так и ручных, для других целей. Подобно римским эпикурейцам, они их ели, хотя и не считали редким деликатесом. «Иногда их давали людям, чтобы наполнить рты и желудки, или же их убивали, чтобы заготовить сушёное и вяленое мясо». [56] Их мясо обладало замечатель-
(137/138)
ным достоинством: оно являлось действенным средством против растительных и животных ядов. Кровь павлинов, кроме того, была средством против сильно действующего полумагического яда, называвшегося гу. [57]
Половая жизнь этих блистательных птиц вызывала у южан жгучее любопытство. «Они не спариваются и не общаются друг с другом, но зачинают от слияния голосов или соединения их теней», — писал танский исследователь юга. [58] Движение воздуха при этом имело, по-видимому, особенное значение, так как считалось, что самка должна понести, если она навлекает на себя ветер, а самец напускает его. [59] Впрочем, согласно Дуань Чэн-ши, который для доказательства приводит цитаты из буддийских источников, самки павлина зачинают от звука грома. [60] Утверждалось также, что самец павлина может соединяться со змеёй. [61]
Мы уже приводили сообщение Фан Цянь-ли о склонности павлинов к танцам и музыке. В средневековой литературе эта тема встречается постоянно. Уже для III в. мы узнаём о павлине, присланном из Западного края, который понимал человеческую речь и начинал танцевать при щелканье пальцев. [62] Согласно другому преданию, фазаны (или фениксы, что почти одно и то же) начинали танцевать, когда видели своё отражение в зеркале, и, очевидно, этим и объясняется присутствие этих птиц среди изображений на тыльной стороне танских зеркал. [63] Танцующие павлины, возбуждённые своим собственным отражением, были наглядной иллюстрацией ходячего выражения «тщеславный, как павлин» в его средневековом китайском варианте. В конце VIII в. павлины были преподнесены правителем Силлы. Их плавный танец изобразил великий художник-пейзажист Бянь Луань. [64] Этот знаменитый мастер, который позднее оставил двор, чтобы стать бродячим художником, написал много других картин с изображением павлинов, некоторые из них дожили до сунского времени; в каталоге императора Хуэй-цзуна названы его картины «Банан и павлин», «Пионы и павлин» и целый ряд других. [65]
Буддийская литература во многом обогатила представления о павлине, особенно введением образа павлиньего царя. Пилигрим Сюань-цзан поведал историю о том, как Будда, воплотившись в павлина, чудесным образом добыл из скалы целебную воду. [66] Бирманский танец, заимствованный при Тан, прославлял священного павлиньего царя. [67] Другое божество в обличье павлина — богиня Махāмаюрӣ Видьярāджнӣ, которую особенно почитали заклинатели-тантристы. В Китае её наделяли силой вызывать дождь и изгонять демонов, насылающих болезни; этот могущественный дух, иногда преображенный в мужское божество, изображался сидящим в цветке лотоса на спине пав-
(138/139)
лина. [68] Существовало много китайских переводов сутр, посвящённых этой богине. Для танского времени известен один перевод, выполненный знаменитым И-цзином, и другой — Амогхаваджрой. [69] Существовали изображения этого «Светлейшего принца», написанные такими выдающимися художниками, как Янь Ли-бэнь [70] и У Дао-сюань. [71]
Попугаи. ^
В древнем Китае имелись стаи попугаев местного происхождения, которые жили в горах Лун около старой караванной дороги, проходившей вдоль нынешней границы между Шэньси и Ганьсу. Эти классические птицы, которых иногда называли священными птицами Западного края за их способность говорить, скорее всего, принадлежали к породе зелёных длиннохвостых попугаев с фиолетовой грудью, называемых дербианские длиннохвостые попугаи. [72] Они и теперь распространены в Сычуани, Юньнани и Восточном Тибете, но севернее 30° северной широты неизвестны. [73] К несчастью, местные колонии птиц в горах Лун в средние века были опустошены массовым отловом попугаев для содержания в клетках, и с тех пор эта порода вывелась. В IX в. Пи Жи-сю с жалостью писал о жителях гор Лун, которым приходилось рисковать своей жизнью, чтобы ловить попугаев, поставляемых в качестве «местной дани» для Золочёной террасы императорского двора:
Луншаньские горы
вершин миллионы вздымают.
На скалах отвесных
выводят птенцов попугаи.
Но в бедности крайней
такие опасности скрыты,
Что даже и горы
охотников меньше пугают.
По внешности дики
живущие в Лунских горах.
Не легче, чем в небо,
взойти на отвесный карниз.
Высматривать надо,
где спрятано в высях гнездо, —
Не счесть птицеловов,
оттуда сорвавшихся вниз.
Из ста попугаев
поймали едва ль одного,
Но девять ловцов
из десятка с вершин сорвались.
Стоят гарнизоны
обычно на Лунских реках,
Но ты гарнизона
увидеть сейчас не мечтай:
Велел их начальник,
резные забрав короба,
(139/140)
Ловить попугаев
отправиться в горы Цзиньтай.
Ни перья, ни шкуры
не смогут их жизнь окупить.
Язык попугая
не станет об этом болтать.
Но жизнь человека
так мало у варваров стоит,
Что люди готовы
со смертью на кручах играть.
Я слышал о мудрых
правителях прежних времён,
Что прочь отсылали
подаренных птиц дорогих.
Но вот и сегодня
живущие в Лунских горах
Должны год за годом
оплакивать мёртвых своих. [74]
Примерно со II в. на севере стали появляться новые породы попугаев — южных птиц, своим символическим значением тесно связанных с павлинами. Их присылали из Линнани и Вьетнама, недавно ставших китайскими. В танских пределах длиннохвостые попугаи — ожерелковые, красногрудые, сине- и пёстроголовые,— столь же очаровательные, как и их названия, встречались на полуострове Лэйчжоу и в прилегающих частях Западного Гуандуна. [75] Как и павлины, эти небольшие эффектные птицы — только потому, что они были здесь многочисленны — составляли одну из добавочных статей рациона туземцев этого района: довольно тривиальный мотив для поедания таких красивых существ. Как это не похоже на участь попугаев в Индии, где их ели только брахманы как пищу благородную и священную, или на судьбу попугаев, доставлявшихся в Рим, где их наряду с жареными фламинго употребляли в пищу только такие гурманы, каким был Элагабал, — как блюдо, достойное его утонченности и великолепия. [76]
Часть попугаев с юга отправляли в клетки и сады северян — любителей птиц, где им приходилось соперничать с более привычными породами с гор Лун. Эти классические птицы должны были ещё оставаться многочисленными, поскольку попугаи в саду Ли Фана в X в. именовались «гости из Лун». [77]
Но начиная с III в. у них появились блистательные соперники, быстро отобравшие у длиннохвостых попугаев (как северо-западных, так и южных) благосклонность знатоков, достаточно богатых или знатных, чтобы приобрести их. Это были индокитайские или индонезийские попугаи [78] — великолепные птицы, которых посылали в дар китайскому императору владыки тропических стран или же привозили с края света моряки и купцы (как это было с попугаями повсюду и во все
(140/141)
времена) — наглядное доказательство того, что далёкие страны расцвечены ярче, чем родная земля.
Полог из восточной ткани,
Алый блеск камней лучистых,
И пурпурные макао
Мчатся в волнах серебристых.
В «Африканской песне» Чаттертона, из которой взяты эти строки, верно схвачен непреходящий ореол экзотических мест, хотя макао — птица американская, а не африканская, и её не знали в Старом Свете вплоть до нового времени. А птицы, которых привозили в танскую империю моряки и дипломаты, были новыми для Китая породами длиннохвостых попугаев — лори и какаду.
Больше всего славились своей красотой длиннохвостые попугаи лори, именовавшиеся в Китае «пятицветными попугаями». По той же самой причине — они переливались всеми цветами радуги — и в средневековой Индии попугаев с Молуккских островов называли панчаваранагини «пятицветные попугаи». [79] Возможно даже, что это китайское название явилось переводом индийского.
Спина изогнута, блестят задорно глазки,
На свежих перьях цвет листвы зелёной,
На шее круг рубиновой окраски,
Я чищу пальчики на лапке округлённой,
Я жду свою царицу, я — влюблённый.
Таков центральный образ стихотворения Джона Скелтона «Говори, попугай». И так, может быть, воспринимался в Китае экзотический длиннохвостый попугай. Попадали в Китай и «красные попугаи»: это были, несомненно, алые лори и розовые какаду из Австралазии, обитающие к востоку от линии Уоллеса, делящей фауну Океании на две большие зоны. «Белые попугаи» китайских текстов — явно какаду из этих же далёких стран.
Сообщение о подношениях в танское время «красных попугаев» до нас не дошло, хотя раньше их и привозили. Однако «южная индийская страна» в 720 г. прислала с посольством говорящего «пятицветного попугая». Об этом посольстве сохранились подробные сведения: оно просило отправить китайское войско, чтобы наказать арабов и тибетцев за многочисленные злодеяния, а индийский посланник был достаточно умён, чтобы отметить, что одеяния и пояса были единственными ощутимыми проявлениями китайских милостей к «варварам». И его тоже Сюань-цзун пожаловал парчовым кафтаном и поясом из позолоченной юфти. [80] «Пятицветный попугай», подаренный Тямпой столетием раньше, настолько поразил
(141/142)
Тай-цзуна, что тот приказал сочинить в его честь хвалебную оду. [81] Этот попугай и другой, белый, составлявший ему пару, часто страдали от холода, и по особому указу этим смышлёным птицам предоставили свободу и отправили на их родину. [82] Горная страна на полуострове Малакка, богатая слонами, [83] в 655 г. прислала «пятицветного попугая». [84] В VIII в. попугаи прибывали из Шривиджайи [85] и Тохаристана (их привёз крупный вельможа «Рама» по поручению соседней Капиши), [86] а в начале IX в. дважды — из Калинги. [87] Одно из этих многоцветных созданий — попугай, умевший говорить, — стал любимцем великого Сюань-цзуна; ему было высказано предположение, что этот попугай мог даже быть той самой сказочной благовестной птицей называвшейся «радость времени года», которая изображалась в старых иллюстрированных книгах — с «ярко-красной < киноварной > головой, розовой грудью, багряным хохолком и зелёными крыльями». [88]
Что же касается белых какаду, то об одном из них, из Тямпы, мы уже упоминали (скорее всего, он был уроженцем не самой Тямпы — его должны были изловить в отдалённой части Индонезии). Это была птица, «совершенная по пониманию, незаурядная по сообразительности и превосходная в ответах на вопросы», которую Тай-цзун из жалости вернул в её родной лес. [89] Янь Ли-бэнь изобразил этого попугая вместе с «пятицветным», парным ему. Чжоу Ми, сунский автор и критик, заявлял, что он владел этой картиной.
«В моём доме в течение долгого времени хранилась картина „Изображение попугаев, подаренных Прум Ирап”. Это должны быть те, что были подарены при Тан, во время < правления под девизом > Благополучное Обозрение < Чжэнь-гуань, 647-649 гг. >. Так как они мечтали о возвращении, Тай-цзун отправил их на родину в сопровождении двух женщин. Значит, картина эта — подлинное творение Янь Ли-бэня». [90]
Другим знаменитым белым какаду, запечатлённым в живописи, была «Дева в белоснежном одеянии» — любимая птица Ян Гуй-фэй. Согласно широко известному анекдоту, супруга государя пускала её летать над игорным столом, когда над Сюаньцзуном нависала опасность проиграть в «двойную шестёрку», чтобы отвлечь внимание игроков и предупредить неминуемый удар по самолюбию императора. [91] Эта трогательная сцена (другая версия рассказа о собачке-игрушке из Самарканда) была описана Чжоу Фаном. [92]
Ещё более живописным был какаду с десятью длинными розовыми перьями на хохолке, несомненно изящный какаду с розовым гребешком из Серана и Амбоины, [93] — подношение островного владения, лежащего далеко за морем, в пяти месяцах пути от Гуанчжоу, — видимо, одного из Молуккских
(142/143)
островов. [94] Посланцы далекой страны привезли не только попугая, но и камфору, а в ответ просили лошадей и бронзовые колокола, и было предписано, чтобы они были им вручены. [95]
Что же касается познаний о попугаях вообще, то древняя традиция гласила, что, если гладить попугая, можно заболеть неизлечимой болезнью. Это заболевание — пситтакоз, или попугайная болезнь, которая действительно поражает лёгкие через пыль, содержащую частицы помёта попугаев. [96] Затем имелись хорошо известные рассказы (видимо, преимущественно индийского происхождения) [97] о попугаях, которые шпионят за слугами и неверными жёнами. Наконец, попугай считался также олицетворением ума, попавшего за решётку: плохо знать слишком много! Но «потеря свободы может быть добровольной и альтруистичной, и в этом случае попугай становится олицетворением невесты, которая вручает свою свободу мужу, или вассала, который поступается личными интересами ради своего господина. К тому же красивое оперение — источник тщеславия владельца — может стать причиной поимки, заключения в тюрьму и несчастья». [98]
Страусы. ^
Никакое иноземное животное не казалось китайцам бóльшим чудом, чем страус. И не менее двух раз их доставляли в Тан в VII в. Эти громадные птицы были известны по рассказам с тех пор, как парфяне ещё в 101 г. прислали одного страуса в дар. [99] Это были, несомненно, экземпляры тохаристанской породы страусов, похожей на ту, что обитала в пустынях Сирии и Аравии вплоть до исчезновения в 1941 г. [100] Голова и шея взрослого самца были красного или розового цвета, оперение туловища — глянцевито-чёрное с белыми перьями в хвосте и крыльях. Персы называли его уштур мург «птица-верблюд». [101] Это название, переведённое на китайский язык, стало обычным в средние века обозначением для страуса на Дальнем Востоке, заменив старое — «великий воробей из Тяочжи», напоминающее нам о греческих и латинских названиях страуса. [102] Но и старое китайское название не исчезло, так как в сообщении о посольстве, направленном в 620 г. ханом западных тюрок, сказано, что посланцы подарили «исполинскую птицу из Тяочжи». [103] Более знаменита была «птица-верблюд», присланная из Тохаристана в 650 г.: её способность пробежать в день 300 ли, взмахивая всё время крыльями, а также то, что она могла переваривать даже медь и железо, описывались неоднократно. [104] Последнее свойство привело к использованию верблюжьего помёта в танской медицине; че-
(143/144)
ловеку, нечаянно проглотившему железо или камень, рекомендовалось, чтобы он принял это немыслимое лекарство, растворяющее их. [105]
Красивая тохаристанская птица была принесена в жертву Гао-цзуном на могильном кургане его прославленного предшественника Тай-цзуна, [106] а её каменное изображение до настоящего времени стоит на кургане самого Гао-цзуна. [107] На могиле Жуй-цзуна поставлена ещё одна «птица-верблюд», неизвестного происхождения; как и предыдущая, изображена она просто и реалистично, явно с натуры. Загадкой остаётся страус у Ли Бо:
На Бреге Осеннем
парчовая птица-верблюд
Высокому небу
и людям всем на удивленье.
У вод неподвижных
нерадостный горный петух:
Не смеет он в речке
взглянуть на своё отраженье. [108]
Хорошо известно, что фазан бывает пленён своим собственным красивым отражением. В этом четверостишии он посрамлён страусом, «разукрашенным» в красное, белое и чёрное. Слово «разукрашенный» или «пёстрый» первоначально служило эпитетом фазана: золотого фазана иногда называли горным петухом, как это было здесь, а иногда — за горящее многоцветное оперение — разукрашенным петухом. [109] Писал ли Ли Бо о виденном им страусе или же о страусе, известном ему по рассказам, или эта птица была для него просто образом, навеянным литературой?
Калавинки. ^
В буддийской литературе есть много упоминаний о птицах калавинках и их мелодичном пении. Эта чудесная певчая птица встречается там не как таковая, а как стандартный образ Будды и его голоса, открывающего всем живущим великую истину о природе страдания и бренности материального мира. [110] О самой птице великий буддийский лексикограф Хуэй-линь пишет следующее: «Эта птица обитает в снежных горах. Она может петь, ещё находясь в яйце. Её голос гармоничный и изысканный. Слушая её, нельзя пресытиться». [111]
Эта божественная птица отображалась религиозным искусством Дальнего Востока по-разному, так как её смешивали с птицей киннарой — на деле совершенно другим существом. [112] Она была изображена в китайском балете индийского происхождения, называвшемся «Калавинка» (мы уже упоминали о нём); в Японии этот балет до сих пор исполняют крылатые мальчики. [113]
(144/145)
Можно было бы предполагать, что это создание, само существование которого, казалось, ограничивалось буддийской словесной символикой и иконографией, тщетно искать в реальном мире. Но такое предположение оказалось бы ошибочным, так как в начале IX в. из страны Калинга к танскому двору прибыла миссия и преподнесла трону (наряду с попугаем, юношами зандж и множеством редких благовоний) птицу калавинку. [114] Что же собой представляла эта индонезийская птица? Пытаясь идентифицировать её, мы должны найти такую птицу, которая обитает как в Индонезии, так и в Индии и обладает чистым, мелодичным голосом. Эти условия, однако, излишне широки, чтобы удовлетворять задаче, поскольку в этих двух регионах (если учитывать видовые и родовые различия) есть много одинаковых птиц, и некоторые из них — прекрасные певцы.
Но благодаря одному китайскому автору XII в. область поисков должна быть сужена. Чжан Бан-цзи, описывая буддийский храм в Чжэцзяне, пишет следующее:
«На святилище Будды жили две птицы калавинки, которые соорудили своё гнездо между стропилами и коньком. Они были такой же величины, как чёрный дронго, [115] а их хохол и оперение — глубокого цвета индиго, с переливами, как у зимородка. Голоса их были чистые и сильные, как яшма, когда по ней ударяют. Каждый год они выводили птенцов, но всегда уводили их, а куда — мы не знали». [116]
Наша загадочная птица, таким образом, сопоставима с обычным китайским дронго. И оперение у неё с таким же металлическим отливом, только не чёрного цвета, а тёмно-синего. Голос у неё очень высокий и звучный. Встречается ли такая птица на Островах и в Индии? Да, это райский дронго, [117] или, как его более широко (и обыденно) называют, крупный дронго ракеткохвостый. Яванская порода (Dicrurus paradiseus formosus — прекрасный райский дронго) имеет блестящее лилово-чёрное оперение, длинные, свисающие вниз хвостовые перья и владеет «серией мелодичных свистящих звуков и нот и большим даром подражания». [118] Об индийской породе говорится, что это, «видимо, лучшая певчая птица Востока». [119]
Все условия удовлетворены: в Индии голос этой прекрасной и бесстрашной птицы с её сверкающим оперением, отливающим синевой, звеня по горным лесам, стал символом голоса Просветлённого, который дает людям Закон. Пара таких птиц (индокитайского или юньнаньского ответвления этого рода) забрела в XII в. в Чжэцзян, чтобы поразить Чжан Бан-цзи. А царь Калинги послал своего прекрасного райского дронго в Чанъань и как чудо природы, и в равной степени как религиозный символ. [120]
(/401)
К главе V. Птицы (с. 130-145).
[1] Ли Линь-цань 1956, с. 44.
[2] ЦЧТЦ, 211, 12б.
[3] Шефер 1959, с. 295.
[4] Там же, с. 297.
[5] Там же, с. 298.
[6] ТШ, 3, 3638в; Шефер 1959, с. 303-304.
[7] Шефер 1959, с, 304.
[8] ТШ, 9, 3655б.
[9] Шефер 1959, с. 306.
[10] Falco gyrfalco grebnitzkii Северо-Восточной Азии.
(401/402)
[11] Шефер 1959, с. 308-309.
[12] Лу Гуй-мэн. Фэн чоу Си-мэй... < «Подношу в ответ названому старшему брату Си-мэю во время жестоких ливней в Учжуне сто рифм этого стихотворения» >. — ФЛСШВЦ, 1, 11б. < Си-мэй —это поэт Пи Жи-сю, достоинства которого в образной форме воспеваются в стихотворении. >
[13] Шефер 1959, с. 309.
[14] Там же, с. 310.
[15] Accipiter gentilis albidus. Шефер 1959, с. 311. Главным поставщиком этих птиц было племя мохэ. См., например: ТШ, 219, 4146г.
[16] «Цзянь ван цзянь...» < «Я услышал рассказ войскового ревизора Вана о том, что в ближних горах живут два тетеревятника — чёрный и белый. Ловцы давно пытаются их поймать, но совершенно безуспешно. Ван полагает, что перья и кости у них не такие, как у других ястребов. Они боятся стужи, но, когда приходит весна, взмывают ввысь, чтобы не разогрелись их крепкие крылья. Ван думает, что осенью они становятся столь маленькими, что их нельзя увидеть. Он просил меня воспеть их в стихах» (стихотворение второе). > — ЦЦЦЧДШ, с. 495. < Янтай — южные склоны гор по Янцзы, у восточной границы провинции Сычуань. >
[17] КЮТБИШ, 3, 68а.
[18] ЦТШ, 19а, 3135а.
[19] Су Тин. Предисловие к «Шуан бо ин цзань». — ЦТВ, 256, 12б.
[20] В 722 г. (ЦФЮГ, 971, 5а); в 737 г. (ЦФЮГ, 971, 12а); в 739 г. (ЦФЮГ, 971, 12б); в 741 г. (ЦФЮГ, 921, 13б); в 749 г. (ЦФЮГ, 971, 15а); в 750 г. (ЦФЮГ, 971, 15б); в 777 г. (ЦФЮГ, 972, 3б).
[21] Доу Гун. Синьло цзинь бо ин < «Белые тетеревятники, присланные из Синьло» >. — ЦюТШ, хань 4, цэ 10, 23а. Доу Гун жил ок. 762-821 гг.
[22] ТШ, 37, 3719г. Линчжоу, лежащий к северо-западу от столицы, ежегодно представлял «орлов, соколов, белые перья». Но я не уверен, следует ли это истолковывать как «белые перья орлов и соколов» или же «орлов и соколов; белые перья».
[23] Шефер 1959, с. 318-319. Это сочинение является последней главой в современных изданиях ЮЯЦЦ; оно озаглавлено «Шоу цзюэ бу» («Раздел о питающихся мясом»). Ханьский трактат о соколиной охоте «Ин цзин» («Книга о тетеревятниках») исчез в танское время.
[24] Шефер 1959, с. 325-334.
[25] Там же, с. 298-299.
[26] Там же, с. 320.
[27] Там же, с. 298.
[28] Там же, с. 312-314.
[29] Там же, с. 300-301.
[31] Там же, с. 307.
[32] Там же, с. 300.
[33] Там же, с. 299. < «Песня о голодном ястребе». >
[34] Там же, с. 300.
[35] Ли Бо. Дулу пянь < «Стихи о реке Дулу» >. — ЛТБВЦ, 4, 1а.
[36] Сюэ Фэн. Ся шаонянь < «Отважный юнец» >. — ЦюТШ, хань 8, цэ 10, 16б. Поэт жил в IX в.
[37] Шефер 1959, с. 308.
[38] «Гу юэфу» в ТПЮЛ, 926, 5а.
[39] ТШ, 128, 3968а. Это было сказано Ван Чжи-анем (начало VIII в.).
[40] ЦТШ, 45, 3258в.
[41] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 49, 12а.
[42] Су Гун в БЦГМ, 49, 12а.
[43] Pavo cristatus.
[44] Царь Чжоу — Чэн-ван (ЧШ, приведено в ТПЮЛ, 924, 4б). Э. Эр-
(402/403)
кес (1942, с. 34) считал, что в IV в. до н.э. в Чу были ручные павлины, опираясь на довольно шаткое свидетельство — выражение «павлиний балдахин» в «Цзю гэ». В лучшем случае это означает, что в Чу получали перья павлинов из того же самого источника. Он делает также вывод, что этих птиц должны были привозить из Индии, «поскольку дикие павлины, по всей видимости, в Китае не водились». Не может быть ничего более ошибочного.
[45] ХШ, 96а, 0606г.
[46] СХШ и ХЦ, цитируются в ТПЮЛ, 924, 5а. Оба эти источника помещают павлина в Тяочжи — страну, которая не может быть пока с уверенностью отождествлена. Э. Шаванн (1907, с. 175) полагал, что Тяочжи — это арабское княжество Харацена в низовьях Тигра, которое в начале II в. н.э. подпало под власть парфян.
[47] О. Келлер 1913, с. 150-151. Известно, что их должны были выращивать римляне во II в. до н.э.
[48] СГЧ (У), 8, 1048б. Pavo muticus встречается также на Яве. Он более величествен и ярче окрашен, чем индийский павлин (Давид — Усталь 1877, с. 402-403; Делакур 1951, с. 311). Этот вид павлина попадался в Юньнани, но некоторые специалисты утверждают, что и индийский павлин встречается там тоже (Рид 1932, с. 78-79). О павлинах в Юньнани в средние века см.: ТЧ, 197, 3164в. Белые павлины, считавшиеся добрым предзнаменованием, время от времени упоминаются в Китае — например, в 461 г. Но я не знаю такого рода примеров, которые относились бы к танскому времени. См.: БХЛ (СХЛБ), 1а-1б. Сравнительно недавно в Африке была обнаружена третья разновидность павлинов — конголезский павлин Afropavo congensis (Делакур 1951, с. 311).
[49] СГЧ, 3, 1038в; ЦШ, 57, 1234г. Последний из этих источников (очевидно, по ошибке) помещает эти события на год позже.
[50] ТШ, 43а, 3731в-3731г; БХЛ (СХЛБ, цэ 91), 1а-б. Су Гун говорит, что много павлинов было в Линнани и в Тонкине (в БЦГМ, 49, 11б).
[51] БЦГМ, 49, 11б.
[52] Стихотворение без названия, написанное У Юань-хэном (VIII — начало IX в.), см. в ЦюТШ, хань 5, цэ 7, цз. 1, 7а.
[53] О. Келлер 1931, с. 174.
[54] НФИУЧ, приведено в БЦГМ, 49, 11б.
[55] БХЛ (СХЛБ, цэ 91), 1а-б; ЛБЛИ (в ТПГЦ, 461), 1б.
[56] ЛБЛИ (в ТПГЦ, 461), 1б.
[57] ДМЖХБЦ (X в.) в БЦГМ, 49, 11б.
[58] БХЛ (СХЛБ, цэ 91), 1а-б.
[59] БХЛ в БЦГМ, 49, 11б.
[60] ЮЯЦЦ, 16, 127.
[61] ЦВ (IX в.) в ТПГЦ, 461, 2б.
[62] ЦШ, приведено в ТПЮЛ, 924, 5а.
[63] Хэнсфорд 1957, с. 82.
[64] Сопер 1958, с. 224.
[65] СХХП, 15, 398-402.
[66] Xакман 1954, с. 307-308.
[67] ТШ, 222б, 4160б.
[68] Xакман 1954, с. 307-308. Полностью рассказ об этой царице павлинов см.: де Виссер 1920.
[69] Нандзё 1883, с. 79.
[70] СХХП, 1, 59.
[71] СХХП, 2, 70.
[72] Psittacula (или Palaeornis) derbyana.
[73] Шефер 1959а, с. 271-273. О попугаях в средние века в Юньнани и в Тибете упоминается в ТЧ (195, 3130б; 197, 3164в).
[74] Шефер 1959а, с. 275.
(403/404)
[75] Это соответственно Psittacula krameri, P. alexandri и Р. cyanocephala (Шефер 1959a, c. 275).
[76] Шефер 1959a, c. 278; О. Келлep 1913, c. 49.
[77] Шефер 1959a, c. 274.
[78] Там же, с. 275-277.
[79] Юл — Бэрнел 1903, с. 521-522.
[80] ТШ, 221а, 4153а; ЦТШ, 8, 3082б; ЦТШ, 198, 3613г; ЦФЮГ, 971, 4а; ТХЯ, 100, 1787.
[81] ТШ, 222б, 4159б; ЦТШ, 197, 3609г.
[82] ТШ, 222б, 4159б.
[83] Её название дано в форме *Kiu-ləu-miět.
[84] ТШ, 222б, 4159в; ТХЯ, 100, 1794.
[85] ЦФЮГ, 971, 6а и 7б.
[86] ТШ, 221б, 4155в; ЦФЮГ, 971, 3б. Здесь Капиша — это попытка дать истолкование стоящему в источнике названию *Xâ-b’ji-śie.
[87] ТШ, 222б, 4159в; ЦФЮГ, 972, 7б.
[88] Шефер 1959а, с. 278.
[89] ЦТШ, 197, 3609г; ТХЯ, 98, 1751.
[90] ЮЯГЯЛ, сюй цзи, 5.
[91] Шефер 1959а, с. 281.
[92] Сопер 1951, с. 10.
[93] Kakatoё moluccensis.
[94] Его название приведено как *Nəu-d’â-γuân.
[95] ТШ, 222б, 4159г; ЦТШ, 197, 3610а; ТХЯ, 99, 1779; ТХЯ смешивает это посольство, относящееся к 647 г., с более ранним — 644 г.
[96] Шефер 1959а, с. 279. По поводу сообщения Чжао Жу-гуа о пыли с крыльев попугаев, которая ошибочно считалась причиной заболеваний, см.: Уэтли 1961, с. 123.
[97] Шефер 1959а, с. 279-280.
[98] Там же, с. 280.
[99] ХХШ, 4, 0659в; ХХШ, 118, 0904г.
[100] Они назывались Struthio camelus syriacus. См.: Уэйли 1952, с. 74.
[101] Хирт — Рокхилл 1911, с. 129.
[102] ЦФЮГ (970, 13б) особо подчеркивает, что «варвары» называли его «птица-верблюд». «История Хань» и другие источники называют его «великий воробей из Тяочжи». Ср. мои замечания по поводу названий, которые носили страусы на Западе, выше < с. 136 >, в связи с разбором вопроса о павлине. В танском комментарии добавлено: «То есть нынешняя „птица-верблюд”». У Бань Гу в «Си ду фу» < «Ода Восточной столице» > (ЛЧЧВЦ [СБЦК], 1, 10б) он назван просто «птица из Тяочжи». По поводу этого танский толкователь Ли Шань говорит: «Большая птица, яйцо которой как кувшин для воды». Это замечание восходит к ГЧ (см. выдержку в БЦГМ, 49, 11б). Относительно Тяочжи см. выше, примеч. 46 к данной главе.
[103] ЦТШ, 1, 3065в.
[104] ТШ, 2216, 4154г; ЦТШ, 4, 3071а; ЦФЮГ, 970, 13б; Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 49, 11б.
[105] Чэнь Цан-ци в БЦГМ, 49, 11б.
[106] ЦТШ, 4, 3071а.
[107] Лауфер 1926, с. 29-33; Шефер 1950, с. 288.
[108] «Цю пу гэ» < «Песни Осеннего Берега» (песня третья) >, ЛТБВЦ, 7, 5а. Всего в этом цикле семнадцать стихотворений. Поэт жил у «Осеннего Берега».
[109] Его латинское название Chrysolophus pictas. Рид 1932, №271.
[110] Демьевиль 1929, с. 153; Сутхилл — Ходоус 1937, с. 317; Xакман 1954, с. 70.
[111] ИЦЦИИ, 23, 456в. Ср. также: ИЦЦИИ, 25, 463а.
(404/405)
[112] Экке — Демьевиль 1935, с. 61-62. Авторы утверждают, что антропоморфная фигура с крыльями, лапами и птичьим хвостом в гранитной пагоде в Зейтуне, напоминающая внешним видом индийскую киннару, на самом деле является калавинкой и что киннара никогда не имела облика птицы ни в Китае, ни в Японии.
[113] Изображение их костюма см.: Демьевиль 1929, табл. XVI.
[114] Два источника (ТШ, 222б, 4159в; ЦХЯ, 100, 1782) относят это событие к 813 г.; два других (ЦТШ, 197, 3610а; ЦФЮГ, 971, 7а) — к 815 г. Я инстинктивно склонен принять более позднюю дату.
[115] Существует много вариантов формы названия обычных черных китайских дронго (Dicrurus cathoecus): *pjie-kap, *p’iei-kap, *p’iei-kiep, *b’ji-g’iəp и т.д. У этой птицы чёрное оперение с металлическим отливом и длинный чёрный хвост. Она поёт всю ночь до рассвета и отличается храбростью: дронго нападает даже на ястребов и ворон. Она — широко распространённый обитатель Китая, но это название могло также иногда прилагаться к перелетному хохолковому дронго (D. hottentotus). Конкретное отождествление для этого китайского названия было впервые предложено Моллендорфом (см.: Рид 1932, №295А); ср.: БЦГМ, 49, 10а; Вильдер — Хаббард 1924, с. 71.
[116] МЧМЛ (ТШЦЧ), 5, 57.
[117] Dicrurus (или Dissemurus) paradiseus. Несколько подвидов этой птицы встречается в Индии, Бирме, Лаосе, Вьетнаме и Юньнани, а также в Индонезии. См.: Делакур — Жабуйе 1931, с. 84-86.
[118] Делакур 1947, с. 340-342.
[119] Флетчер — Инглиз 1924, с. 31.
[120] Б. Лауфер рассуждает о различных способах идентификации птицы kalavinka из Калинги, но ни к какому определённому заключению не приходит (Лауфер 1915б, с. 284).
|