 Э. Шефер
Золотые персики Самарканда.
Книга о чужеземных диковинах в империи Тан.
Введение
Вам не узнать, в какие смоквы
Мои впивались зубы,
Студёных дынь какие груды
На золотом лежали блюде —
Их обхватить не в силах люди, —
Какие персики — как бархат! —
Прозрачный виноград без зёрен...
Кристина Россетти. Рынок домового.
Обаяние экзотических товаров действенно и в наши дни. В любом американском журнале вы найдёте тому десятки примеров: если это духи из Франции, то они называются «аромат любви»; туфли из Бельгии — значит, они сделаны «мастерами, искусству которых более трёхсот лет»; автомобили из Швеции — это «олицетворение величия шведской технической мысли и мастерства»; херес из Испании — «точно такого же вкуса, как во времена королевы Виктории»; проигрыватели из Швейцарии — «с отделкой из древесины лучших швейцарских пород — груши, клёна, вишни»; джин из Англии — это «многовековое мастерство и тщательно оберегаемый рецепт»; тиковый паркет из Сиама — «даже время не оставляет на нём следов»; лосьон с Виргинских островов, которым вы смажете кожу после бритья, «в красивой туземной упаковке, сохраняет подлинную свежесть и прохладу лимонных деревьев Вест-Индии»; макадамовы орехи с Гавайев — это «сказочное богатство Островов». И уж тем более нет необходимости напоминать о шотландском виски, немецкой фотоаппаратуре, датских изделиях из серебра, итальянских сандалиях, индийских кустарных тканях, индонезийским перце, китайском шёлке, мексиканской водке-текиле. Эти волшебные вещи привлекательны для нас или потому, что у нас в стране нет ничего подобного, или потому, что нас убедили, что они лучше наших собственных, но в основном эти товары привлекательны ещё и потому, что они прибывают к нам из чудесных стран, представления о которых совершенно отделены в нашем сознании от таких «земных материй», как дипломатические отношения, торговые балансы и войны. Они живут своей жизнью в том светлом мире нашего воображения, где мы отдыхаем по-настоящему.
Название этой книги — «Золотые персики Самарканда» — было выбрано потому, что оно напоминает одновременно о многом: и о золотых яблоках Гесперид, и о персиках бессмертия, которые китайская легенда помещает далеко на Западе, и о «Золотом путешествии в Самарканд» Джеймса Элроя Флекера,
(13/14)
и о мелодии Фридерика Делью «Золотой путь в Самарканд» к пьесе Флекера «Хасан». Но если оставить эти туманные ассоциации с мифами и музыкой, золотые персики существовали и в действительности. Дважды в VII в. диковинные жёлтые персики посылало в дар китайскому двору Самаркандское царство. «Они были большие, как гусиные яйца, и поскольку их цвет был подобен золоту, их так и называли: золотые персики». [1] Несколько саженцев деревьев, на которых произрастали эти царственные плоды, были привезены посольским караваном через пустыни Сериндии и выращены в дворцовых садах Чанъани. Теперь можно только гадать, что за сорт персиков это был и каков был их вкус. Заманчивые благодаря своей недоступности золотые персики Самарканда символизировали в Поднебесной империи Тан всё экзотическое и желанное, всё неведомое и влекущее к себе.
Довольно хорошо известно, каков был вклад танского Китая, его познаний и обычаев, в культуру его соседей на средневековом Дальнем Востоке, особенно Японии, Кореи, Центральной Азии, Тибета и Аннама. От искусства книгопечатания (ксилография) и до стихосложения, от планировки городов и до покроя одежды — самыми разными сторонами своей духовной жизни эти окраинные страны обязаны танской культуре. Знаем мы и о реальных товарах, закупавшихся иноземцами в Китае или вывозившихся за границу самими китайцами: предметы роскоши — шёлковые ткани, вина, керамика, изделия из металла, лекарства; разные лакомства — персики, мёд, кедровые <?> орехи; [2] и, конечно же, такие носители цивилизации, как классические книги и изысканная живопись. [3]
Китай играл также роль культурного посредника, передавая плоды цивилизации стран Запада странам Востока через своих посланцев, таких, как буддийский проповедник Даосюань. который в 735 г. вместе с возвращающимся из Китая послом Тадзихино Мабито Хиронари прибыл в Японию в сопровождении индийского брахмана, музыканта из Тяма и персидского лекаря. [4] Предметом многочисленных исследований был и тот вклад, который внесли в культуру самого танского Китая иностранцы, стекавшиеся в большие китайские города с разных сторон. Влияние индийской религии и астрономии, персидских узоров на тканях и изделий из металла, тохаристанской музыки и танцев, тюркской одежды и обычаев — только небольшая часть огромного целого.
Но из каких именно товаров складывался этот конкретный импорт в танский Китай, точно неизвестно; выяснение этого и составляет основное содержание данной книги. Кони, изделия из кожи, меха и оружие — с севера; слоновая кость, древесина редких пород, лекарства и благовония — с юга; ткани, драго-
(14/15)
ценные камни, промышленные минералы и танцовщицы — с запада; [5] ко всему этому разгорелся интерес в танском Китае, особенно в VIII в., и за эти товары он мог себе позволить платить.
Эта книга, несмотря на подобный уклон, не преподнесёт читателю ни статистических данных по средневековой торговле, ни заманчивых теорий по поводу системы дани. Как бы ни было вещественно то, что в ней рассматривается, книга задумана как эссе о человеческом в людях. Нет никакого парадокса или откровения в поисках того, что составляет мир человека, его суть, через самое плотское и осязаемое. «Прошлое,— писал М. Пруст в своем романе „По направлению к Свану”, — схоронено за пределами его ведения, в области, недостижимой для ума, в каком-нибудь материальном предмете (в ощущении, которое вызвал бы у нас этот материальный предмет), где мы никак не предполагали его найти». Какаду с острова Целебес (Сулавеси), собачка из Самарканда, диковинная книга из Магадхи, сильнодействующее снадобье из Чампапуры — каждая такая вещь по-своему захватывала китайское воображение, изменяла танский образ жизни и неизбежно находила отражение в стихах, в указе, в новелле или в докладе трону. И в каком-нибудь из этих жанров экзотический предмет находил свою новую и продолжительную жизнь, превращаясь со временем — даже после его физического исчезновения — в некий идеальный образ. Он получал при этом реальность, как её понимал Платон, реальность, которой у предмета не было, когда он впервые появился на границе Китая, лишённый духовных одежд, утратив на этом пути большую часть представлений и ассоциаций, некогда связанных с предметом на его родине. Так, какаду, что бы он ни олицетворял на Зондских островах, стал зримым символом мудрости, собачка — в сказках и на картинках — радовала детские сердца, сутра своим «отталкивающим» письмом сперва поражала изучавших её, а снадобье, примешанное к вину, придавало ему новый привкус и становилось для знатоков необходимым ингредиентом напитка.
Именно из таких соображений эта книга названа «Золотые персики Самарканда». Хотя эти плоды и существовали некогда как «реальность», они превратились в предметы мифические, жизнь которых продолжалась в форме литературного образа, метафоры. Словом, они уже в гораздо большей мере принадлежали миру представлений, миру воображаемому, чем миру вещественному, физическому.
(15/16)
* * *
Занимающие важное место в книге термины и понятия, которые могли бы оказаться трудными для неспециалиста, пришлось пояснить в нижеследующих замечаниях, общих для всей книги.
Поэзия. При переводе стихотворений и поэтических отрывков я предпочитал впасть в грех буквального следования языку оригинала (даже если сохранение непривычной образности несколько затемняло смысл), но не прибегать к пересказу ради достижения поэтического изящества и приближения к знакомым для нас образам.
Старое произношение. При передаче некитайских средневековых географических наименований, названий вещей и имён собственных я обычно пользовался гипотетической, но достаточно надёжной реконструкцией старого произношения, основанной на труде Бернарда Карлгрена, хотя диакритические и фонетические знаки затрудняют чтение (иногда я самочинно упрощал их). Перед такими реконструированными словами стоит звёздочка. Важно помнить, что конечное -t в среднекитайском часто передает чужое -r или -l. Так, слово *myrrh передаётся как *muət. Общепринятое «мандаринское» произношение (т.е. стандартное произношение современного китайского языка), которым пользуются многие исследователи, не даёт никакого или почти никакого представления о фонетическом облике этих старых заимствований. Применять такую неудачную транскрипцию все равно что писать Г.Ю. Царь вместо Гай Юлий Цезарь. Например, древнекамбоджийское название народа, населявшего побережье Сиамского залива до прихода туда камбоджийцев,— bnam «гора», поскольку считалось, что цари этой страны — богоподобные существа — правили, восседая на вершине священной горы мироздания. [6] От bnam происходит и современное pnom в названии столицы Камбоджи Пномпень. В танскую эпоху это название передавалось как *b’iu-nâm, но не так легко опознать это же самое слово в современном китайском Фунань.
Археология. Названия Дуньхуан и Сёсоин будут часто встречаться на страницах этой книги. Они связаны с главными собраниями памятников танской эпохи, дошедших до наших дней. Дуньхуан — пограничный город в провинции Ганьсу, во времена династии Тан именовавшийся Шачжоу. В начале XX в. там была обнаружена спрятанная в древности библиотека. Большое число средневековых рукописей и свитков с живописью, найденных в этом тайнике, было вывезено сэром Аурелом Стейном в Британский музей и профессором Полем Пельо в Национальную библиотеку, где они теперь доступны для изу-
(16/17)
чения. Сёсоин — это средневековое хранилище при буддийском храме Тодайдзп в городе Нара, близ Киото (Япония). В нём собраны самые различные предметы большой ценности со всей Азии, и в особенности из танского Китая. Некоторые японские учёные, правда, считают эти вещи (или какую-то часть этих вещей) местными изделиями; в любом случае они обычно настолько сходны с известными нам танскими изделиями, что могут быть определены если не как танские, то как «псевдотанские».
Термины «древний» и «средневековый». Когда идёт речь о Китае, термин «средневековый» в этой книге служит для обозначения примерно того же периода времени, который обозначается этим термином применительно к истории Европы. Слово «древний» в моём употреблении почти синонимично понятию «античный», «классический» и относится главным образом ко времени династии Хань наряду с последним периодом династии Чжоу. Термин «архаический» обозначает период династии Шан и ранний период Чжоу. К сожалению, по традициям китайской филологии обозначение «древнекитайский» относится к произношению танской эпохи, которое я называю «средневековым китайским», а принятый филологами термин «архаический китайский» относится к языку, который я называю «древнекитайским» или «классическим китайским». *Muət, myrrh, если пользоваться «профессиональным» языком филологов,— это «древнекитайское» слово, но, по существу, это его средневековая форма, бытовавшая в танскую эпоху. Я старался во избежание путаницы не употреблять этих чисто лингвистических обозначений.
Сюань-цзун. Если не обращать внимания на различия «тона» при произнесении слова «сюань», то оказывается, что два танских монарха обладали этим посмертным титулом, под которым они и вошли в историю. Но из них гораздо более известен тот, чьё продолжительное и прославленное правление приходится на VIII в. Его иногда называют также Мин-хуан («просвещённый государь»). Он и госпожа Ян, его Драгоценная Супруга (Гуй-фэй), часто упоминаются в этой книге. Другой же Сюань-цзун удостоился меньшей славы, хотя и был неплохим правителем в трудные для Китая годы IX в. Чтобы как-то различать их, я принял для обозначения императора, правившего в IX в., написание Сюаньцзун II.
Рокшан. Ставшее легендарным имя этого вполне реального мятежника времён Сюань-цзуна сейчас известно главным образом в стандартном произношении, хотя оно и не является китайским. Его осовремененная форма — Ань Лу-шань. Я же всюду буду называть его Рокшаном, следуя реконструкции звучания его имени, предложенной профессором Э.Дж. Пулли-
(17/18)
бланком. Иранское имя Роксана состоит в очень тесном родстве с именем Рокшан, под которым он и был известен своим современникам.
Варвары ху. В танскую эпоху люди и товары из многих чужеземных стран обозначались как ху, хуские. В древности этот эпитет прилагался главным образом к северным соседям Китая, но в средние века (в том числе и во времена Тан) он служил преимущественно для обозначения всего западного (и особенно иранского), хотя иногда употреблялся также в применении к индийцам, арабам и византийцам. В санскрите эквивалентом этого термина служило слово sulī от Šūlīka, в свою очередь восходящее к *Suγδik = «согдийский», но с расширительным значением «иранский». [7] Я часто перевожу «ху» просто как «западный» или «человек с Запада».
Варвары мань. «Мань» служило названием некитайских народов южной границы империи Тан, а также аборигенов земель, которые стали территорией Китая. Это название прилагалось также к некоторым индокитайским племенам, не поддающимся в наши дни идентификации.
Линнань. Крупная область Линнань на юге Китая почти точно совпадает с современными провинциями Гуандун и Гуанси. Этим названием я широко пользуюсь.
Аннам. Аннам переводится как «спокойный Юг» или «умиротворённый Юг». Этим довольно-таки «империалистическим» термином обозначался танский «протекторат» в Тонкине, или в Северном Вьетнаме, расположенный непосредственно к югу от Линнаня и к северу от Тямпы.
Чинрап. Камбоджийцы, заселившие Бнам (Фунань), носили название «чжэньла» (в современном стандартном произношении) , этимология которого была остроумно раскрыта профессором Пельо [8] как *chinrap «покорённый китайцами» наподобие современного названия города Сиемрэп — «покоренный сиамцами».
Xоджо. Крупный танский гарнизон в Турфане официально именовался Сичжоу — «остров на Западе», но для многих народов в Западном крае он был Чинангкант — «город китайцев». [9] Сами китайцы называли этот город Гаочан. От китайского произошло его местное название Ходжо, которое я преимущественно и употребляю.
Сериндия. Огромное пространство между танским Китаем и Трансоксианой (междуречьем Амударьи и Сырдарьи) обозначают по-разному: Китайский Туркестан, Восточный Туркестан, Бассейн Тарима, Центральная Азия, Синьцзян. В книге я называю его Сериндия, используя название, предложенное сэром Аурелом Стейном.
Рим. [*9] Восточную Римскую империю, о которой до тан-
(18/19)
ского Китая доходили кое-какие сведения, там называли одним из искажённых вариантов термина «Ром», пришедшего из какого-то восточного языка в форме «Хром». Я пользовался этим термином, но иногда употреблял и «Рум» и «Ром». Современное произношение старой китайской транскрипции — Фулинь — настолько далеко от танского, что пришлось совершенно отказаться от его употребления, нарушив и в этом случае священные для специалистов традиции.
Чжоу. Танская империя подразделялась на удобные для управления административные единицы, называвшиеся чжоу «округ» и очень похожие на наши округа. Одно из значений слова чжоу «земля, окружённая водой», т.е. «остров», «континент». Известный миф повествует о том, как герой Юй отвёл воды великого наводнения и основал девять первозданных чжоу — возвышенных мест, на которых люди могли жить. Это были самые первые округа в Китае. Термин чжоу оставался в употреблении в течение многих столетий, обозначая территориальные единицы разной величины. Можно было бы переводить это слово как «остров-провинция» или даже просто «остров»; это, во всяком случае, не удивило бы ни англичанина, для которого Isle of Ely <«остров Эли»> — такое же обозначение административного округа, как и графство Эссекс или Кембриджшир, ни француза, для которого Иль-де-Франс <Ilе de France — «французский остров»> — только территориальная единица. Но я, как правило, писал Чучжоу или Лунчжоу вместо «остров Чу» или «остров Лун».
Сы. Согласно традиции первое буддийское святилище в Китае в ханьское время размещалось в правительственном казенном здании, называвшемся сы. С этого времени все буддийские монастыри и культовые сооружения («храмы», если понимать под этим словом многочисленные здания, галереи и сады, соединенные в одном большом комплексе) назывались сы. Я переводил сы как «святилище», «святилище-храм» или «кумирня». В танское время название сы продолжали носить и некоторые государственные учреждения.
Растения. Отождествления растений в этой книге выполнены преимущественно с помощью трудов Д. Стюарта (Стюарт 1911), Б. Рида (Рид 1936) и И. Бэркила (Бэркил 1935).
(/365)
К «Введению» (с. 13-19).
[1] Лауфер 1919, с. 379; ЦФЮГ, 970, 11б; ТХЯ, 99, 1774; ТХЯ, 100, 1796.
[2] Э. Рейшауэр (1955а, с. 82) упоминает о скоропортящихся товарах, взятых японскими путешественниками.
[3] А. Сопер (1950, с. 10) пишет об одном жителе корейского царства Силла, который скупил большое количество живописных произведений художника Чжоу Фана и увёз их с собой на родину.
[4] Такакусу 1928, с. 22.
[5] Общий обзор международной торговли Китая в этот период см.: Балаш 1931, с. 52-54.
[6] Кёдес 1948, с. 68.
[7] Багчи 1929, с. 77, 346-347. <Следует отметить, что в русском переводе «иранский» означает здесь (и, как правило, всюду далее) «относящийся к ираноязычным пародам, иранскому миру» в самом широком значении (а не только к современному государству Иран). В более узком значении, связанном с собственно Ираном (Персией), употребляется термин «персидский», хотя в английском тексте различия между этими двумя определениями выдержаны не всегда строго.>
[8] Пельо 1951, с. 81.
[9] фон Габэн 1961, с. 17.
[*9] <В русском переводе английское Rome в соответствии со словоупотреблением Э. Шефсра переводилось как «Рим», «римский», хотя русскому читателю должно быть ясно, что в большинстве случаев речь идёт о Восточной Римской империи, т.е. или о Византии, или о римских и византийских владениях в Азии.>
|