С.А. Плетнёва
Кочевники средневековья.
Поиски исторических закономерностей.
// М.: 1982. 188 с.
Введение
На рубеже II и I тысячелетий до н.э. в степях появились первые кочевники. Постепенно к середине I тысячелетия до н.э. кочевое скотоводство полностью заменило пастушество. Степи и отчасти лесостепи Европы и Азии почти на три тысячи лет стали колыбелью кочевничества. [1]
Термин «кочевничество» в настоящее время определяется этнографами как такой тип экономики, при котором основным производящим хозяйством является экстенсивное скотоводство с круглогодичным выпасом скота и участие в кочевании вместе со стадами большей (или даже подавляющей) части населения. Несомненно, перечисленные черты являются ведущими при экономическом толковании «кочевничества». Полная его характеристика возможна только при рассмотрении всех особенностей кочевого образа жизни — не только в экономике и общественных отношениях, но и в политике, быту, материальной культуре, религии.
При изучении кочевого образа жизни и экономики, кочевнических древностей одного или нескольких степных народов перед историком неизбежно встают вопросы, на которые он, как правило, не может ответить, не исследуя кочевников всесторонне, т.е. во взаимодействии всех проявлений кочевничества, с учётом эпохи, в которую существует то или иное кочевническое сообщество.
Необходимость рассматривать отдельные явления кочевнической жизни комплексно заставляет нас искать какие-то общие для любого кочевнического сообщества закономерности развития, позволяющие не только сравнивать, но и объединять в единые эволюционные ряды или стадиальные группы самые различные народы, существовавшие в степях в разные хронологические эпохи.
Поискам таких закономерностей и посвящена настоящая книга.
Наиболее подробные и многочисленные материалы, освещающие различные аспекты кочевничества, дают нам сочинения средневековых писателей, поэтов, историков и
(5/6)
путешественников. В их трудах отчётливо прослеживаются две диаметрально противоположные тенденции в восприятии кочевников. Первая может быть названа «идеализаторской». Тесное общение кочевников с природой, с животными, особенно с одним из самых красивых и благородных из них — конём, искусство всадничества, развитые до виртуозности военные навыки, обычай побратимства, подчёркнутое уважение к старшим и к памяти предков, суровые степные законы, наказывающие мучительной смертью за воровство и прелюбодеяние, создавали у многих современников и историков приподнято-восторженное отношение к степным «рыцарям». Это усугублялось ещё и бросающейся в глаза путешественников личной свободой рядовых всадников. Известно, что даже великие ханы нередко избирались в степях на сходках, в которых принимали участие не только богатая родовая аристократия, но и простые воины, прославленные в завоевательных походах.
Наряду с этим направлением авторы второй группы, относящейся крайне критически к кочевничеству, подчёркивали в своих сочинениях действительно мрачные и неприятные стороны степняков: жестокость к врагам и беспощадность к побеждённым, грязь и предельная непритязательность в быту, вымогательство подарков (своеобразное взяточничество), чрезмерное, граничащее с низкопоклонством почитание сильных мира сего. Древние европейские и переднеазиатские авторы с раздражением и неприязнью описывали даже внешний вид тюрко- и монголоязычных кочевников — их поражала нередко резко выраженная монголоидность, кажущаяся некрасивой европейцам, иранцам и семитам. И даже пристрастие к коням расценивалось в сочинениях «критической» группы авторов, как чудовищное извращение. В древних сочинениях и легендах появлялись образы фантастических, диких и безобразных кентавров.
Как бы там ни было, но и «идеализаторы», и «негативисты» не были равнодушными свидетелями, поэтому их сообщения, как правило, отличаются если и не беспристрастностью, то несомненной заинтересованностью. Тонкие бытовые наблюдения чередуются в них с описаниями походов и битв, истреблений целых народов и богатырских подвигов, направленных на защиту своих кочевий. Количество фактических сведений о войнах, перекочевках, этнических общностях, племенах, ордах,
(6/7)
о периодически возникавших в степях государственных образованиях практически неисчерпаемо.
То же можно сказать и об археологических источниках, число которых увеличивается с каждым годом, с каждым раскопочным сезоном.
Огромный материал о кочевниках давали и дают этнографические исследования. Замеченная ещё С.П. Толстовым своеобразная «патриархальная вуаль» из пережитков родового строя, наброшенная на классовые отношения кочевников, сохраняется и в раннем, и в позднем средневековье и доживает почти до нашего времени. [2] Она как бы консервирует многие пережиточные явления в кочевнической экономике, общественных отношениях, быту и тем самым позволяет уловить и изучить значительно более ранние явления и процессы, протекавшие у кочевников, стоявших на различных ступенях развития общественных отношений.
Вся эта масса информативного материала в той или иной мере многократно подвергалась обработке и осмыслению. Об отдельных кочевнических государствах и культурах, о внешнеполитических событиях и особенностях общественной жизни кочевников, о различных проявлениях их культуры написано большое количество монографий и статей.
Большинство историков использует в своих трудах письменные источники. Поскольку в последних повествуется о внешнеполитических событиях того или иного кочевого объединения, то и в исторических обобщениях в основном анализируется политическая история этих объединений. Таковы труды русских и советских учёных В.Г. Васильевского, П.В. Голубовского, Д.А. Расовского, А.Н. Бернштама, М.И. Артамонова, Л.И. Гумилёва, Б.Е. Кумекова и др. [3]
Учёные, исследующие этнографические материалы, в отличие от историков, всё внимание сосредоточивают на внутриполитической жизни орд, на их экономике, быте и культуре. К обобщающим работам, основывающимся на данных этнографии, относятся труды Н.Я. Харузина, Г.Н. Потанина, С.И. Руденко, Д.К. Зеленина, Т.А. Жданко, С.М. Абрамзона, С.Е. Толыбекова, Р.Г. Кузеева и многих других. [4]
Археологи и в какой-то степени лингвисты и фольклористы в своих публикациях дают анализ культуры и быта и только частично, насколько позволяют им материалы,
(7/8)
касаются вопросов экономики, социальных отношений и этногенеза исследуемого этноса (С.Е. Малов, Н.А. Баскаков, С.Г. Кляшторный, В.И. Абаев, С.В. Киселёв, Л.Р. Кызласов, С.А. Плетнёва, Г.А. Фёдоров-Давыдов, В.М. Жирмунский и др.). [5]
Все перечисленные авторы — историки, этнографы, археологи, лингвисты ни в коей мере не исчерпывают существующий ныне солидный список востоковедов и кочевниковедов у нас в стране и за рубежом, занимающихся и занимавшихся историей и культурой кочевого населения евразийских степей. [6] Мы перечислили только тех учёных, чьи труды достаточно выразительно представляют каждое из историографических направлений.
Следует сказать, что работы первого направления характерны в основном для буржуазной (русской и зарубежной) историографии. Работы, написанные по письменным источникам советскими учёными, отличаются от трудов буржуазных учёных не только творческим марксистским подходом к материалу, но и постоянным привлечением данных других исторических дисциплин (особенно археологии и этнографии), что значительно расширяет возможности исследователя.
То же явление характеризует этнографические и лингвистические работы: в дореволюционных трудах собраны интереснейшие материалы, а для книг, написанных в советское время, помимо публикации материала, типично стремление к его обобщению.
Археологи, получающие при раскопках весьма ограниченное количество информативного материала и в то же время желающие расшифровать его и получить по возможности полное представление о культуре народа, его экономике, общественных отношениях и т.п., вынуждены привлекать и осваивать различные группы источников: письменные, этнографические, фольклорные, лингвистические. Именно в их трудах ранее, чем в других направлениях, появилась тенденция соединить и обработать все известные источники, касающиеся изучаемого народа, этноса или региона.
Однако наиболее серьёзные шаги по систематизации и обобщению разнообразных проявлений кочевничества сделаны не археологами и не историками, имеющими дело с мертвыми источниками, а этнографами, обладающими достоверным и легко проверяемым, а значит и легко поддающимся изучению и классификации материалом.
(8/9)
Статьи и книги, посвященные исследованию социально-экономических отношений кочевников начали появляться в советской печати уже в середине 30-х годов (Б.Я. Владимирцов, С.П. Толстов, А.Н. Бернштам и другие). [7] Однако вновь интерес к этой тематике вспыхнул только спустя 20 лет в связи с дискуссией, посвящённой сущности «кочевого феодализма». Центральной фигурой этой дискуссии стал С.Е. Толыбеков, отвергавший в своих работах существование феодальной собственности на землю у кочевников и предложивший определять общественные отношения кочевников термином «патриархально-феодальные». Концепция С.Е. Толыбекова многократно подвергалась критике, и нет надобности возвращаться к ней здесь, так как в следующих главах данной книги точка зрения автора на вопросы, поднятые С.Е. Толыбековым, будет изложена. Для нашей темы значительно более важным в его работе является то, что именно этот учёный в 1959 г. первый чётко выделил три формы кочевого хозяйства: кочевое, или «таборное», с отсутствием земледелия и осёдлости, полукочевое с постоянными зимниками и частичным заготовлением кормов для молодняка и высокопородных коней, полукочевое с параллельным развитием земледелия и осёдлости. [8]
Каждой форме кочевания соответствуют, согласно С.Е. Толыбекову, определённые общественные отношения: первой и второй — аильно-общинные, третьей — классовые. Эта мысль С.Е. Толыбекова была развита С.И. Руденко в статье, вышедшей из печати в 1961 г. [9] Он показал стадиальность различных форм кочевания — эволюционный переход одной формы в другую. Исследуя пути зарождения кочевания с эпохи бронзы, он, а вслед за ним Г.Е. Марков [10] прослеживают переход осёдлых скотоводов от пастушества к полуосёдлому или полукочевому скотоводству, а затем, в случаях крайней необходимости, к полному (таборному) кочеванию. Причины, которые вызвали эти изменения в жизни ряда племён и этнических общностей, не раз дискутировались в советской литературе. [11] Они столь же разнообразны, как и причины, вызывавшие в последующие эпохи переход кочевников к осёдлости или же наоборот — от полуосёдлости к полному кочеванию.
Новый взлёт в изучении социально-экономического строя кочевников начался в конце 60-х годов. В настоя-
(9/10)
щее время трудно назвать хотя бы одну крупную монографическую работу, в которой не исследовались бы общественные отношения и экономика кочевнических объединений разного времени. Таковы статьи и монографии Л.П. Лашука, Л.Н. Гумилёва, Г.А. Фёдорова-Давыдова и др. [12]
В книге, посвящённой салтово-маяцкой культуре — культуре Хазарского каганата, автор данной работы попытался, опираясь в основном на археологические источники, проследить переход кочевников от таборной стадии к полуосёдлости — «от кочевий к городам», т.е. процесс, обратный тому, который был исследован С.И. Руденко на материалах бронзового века и раннего железа. [13] Изменения экономики вели и к изменению социального строя и культуры, что было прослежено благодаря исследованию салтово-маяцкой культуры. Материалы по истории населения европейских степей VII-IX вв. позволили, как мне кажется, установить, что сложение классовых отношений и соответственно феодальное владение землёй начались на второй стадии кочевания, когда произошло разделение пастбищ на отдельные участки кочевания.
Знакомство со средневековыми источниками, касающимися населения всей евразийской зоны степного кочевания, а потом и их исследование, привели автора к убеждению, что те закономерности развития, которые были прослежены на узком отрезке времени — в Хазарском каганате, распространяются на всё кочевое население.
Следует помнить, что кочевничество по географическому, а значит и хозяйственному признаку делится на несколько больших регионов: североафриканский-переднеазиатский, африканский, евразийский, тибетский и североазиатский. [14]
В первом регионе стадо состоит в основном из коз и овец, а верховым животным является верблюд, для второго типично стадо из крупного рогатого скота, а всадников почти нет, третий регион характеризуется стадами овец и крупного рогатого скота, основным же верховым и транспортным животным служит лошадь (иногда в качестве грузового тягла использовались волы), в четвёртом регионе главное животное в стаде — яки, а в пятом (северном) — олени.
Совершенно ясно, что каждому региону присущи не только собственный состав стада, что определяет и свое-
(10/11)
образие экономики, но и оригинальные пути развития этой экономики и связанных с нею социального строя и даже материальной и духовной культур. Поэтому естественно, что для выявления каких бы то ни было закономерностей в социально-экономическом развитии кочевников, нельзя брать материалы, не считаясь с тем, к кочевникам какой области они относятся. В данной работе используются, как правило, материалы только евразийского, наиболее близкого нам и хорошо изученного в пространстве и времени материала.
Хронологически книга ограничена вполне определённо — эпохой средневековья, поскольку автор — мидиевист [так в тексте] и ему лучше известны письменные и археологические источники, относящиеся именно к этому сложному, бурному и кровавому периоду истории человечества.
Только в отдельных случаях по мере необходимости здесь будут привлечены примеры из других регионов, особенно из близкого евразийскому — переднеазиатского, а также и других хронологических периодов — как более ранних, так и более поздних — вплоть до современности. Обычно это делается в тех случаях, когда прослеженная закономерность чётко выявилась не только в средневековых евразийских степях, но и у народов и этнических общностей других областей и других эпох.
[1] Грязнов М.П. Этапы развития хозяйства скотоводческих племён Казахстана и Южной Сибири в эпоху бронзы. — КСИЭ, 1957, вып. 26; Руденко С.И. К вопросу о формах скотоводческого хозяйства и о кочевниках. — В кн.: Материалы по этнографии. Л, 1961, вып. 1, с. 10.
[2] Толстов С.П. Генезис феодализма в кочевых скотоводческих обществах. — ИГАИМК, 1934, вып. 103.
[3] Васильевский В.Г. Византия и печенеги. — Труды. СПб., 1908, т. 1; Голубовский П.В. Печенеги, торки и половцы до нашествия татар.— Университетские известия, Киев, 1883, № 1; Расовский Д.А. Половцы. — Sem. Kond., Praga, 1935, VII; 1936, VIII; 1937, IX; 1938, X; Бернштам А.Н. Очерки истории гуннов, Л., 1951; Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962; Гумилев Л.Н. Хунну. М., 1960; Он же. Древние тюрки. М., 1967; Кумеков Б.Е. Государство кимаков IX-XI вв. по арабским источникам. Алма-Ата, 1972.
[4] Харузин А.Н. История жилища у тюркских и монгольских народов. — Этнографическое обозрение, 1896, кн. XXXVIII; Потанин Г.Н. Очерки северо-западной Монголии. СПб. 1883, вып. I-IV; Руденко С.И. Башкиры. Опыт этнологической монографии. Л., 1925, ч. II; Зеленин Д.К. Культ онгонов в Сибири. Л.;М., 1936; Жданко Т.А. Каракалпаки Хорезмского оазиса. — ТХАЭЭ,
(11/12)
М., 1952, т. 1; Абрамзон С.М. Киргизы и их этногенетические и историко-культурные связи. Л., 1971 [в библиографии нет]; Толыбеков С.Е. Кочевое общество казахов в XVII — начале XX века. Политико-экономический анализ. Алма-Ата, 1971; Кузеев Р.Г. Очерки исторической этнографии башкир. Уфа, 1957.
[6] В Библиографии дан далеко не полный список работ по этногенезу, истории, экономике, общественным отношениям и культуре кочевников, знакомство с которыми позволило мне, не исследуя всесторонне каждую группу источников, написать эту книгу.
[7] Владимирцов Б.Я. Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм. Л., 1934; Толстов С.П. Генезис феодализма в кочевых скотоводческих обществах; Бернштам А.Н. Проблема распада родовых отношений у кочевников Азии. — СЭ, 1934, № 6.
[8] Толыбеков С.Е. Общественно-экономический строй казахов в XVII-XIX вв. Алма-Ата, 1959.
[9] Руденко С.И. К вопросу о формах скотоводческого хозяйства...
[10] Марков Г.Е. Кочевники Азии. М., 1976.
[11] См.: Марков Г.Е. Некоторые проблемы возникновения и ранних этапов кочевничества в Азии. — СЭ, 1973, № 1; Лашук Л.П. — Кочевничество и общие закономерности истории. — СЭ, 1973, № 2.
[12] Лашук Л.П. Историческая структура социальных организмов средневековых кочевников. — СЭ, 1967, № 4; Он же. Опыт типологии этнических общностей средневековых тюрок и монголов. — СЭ, 1968, № 1; Гумилёв Л.Н. Орды и племена у древних тюрок и уйгуров. — В кн.: Материалы по этнографии, Л., 1961, вып. 1; Фёдоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. М., 1973.
[14] Андрианов Б.В., Чебоксаров Н.Н. Хозяйственно-культурные типы и проблемы их картографирования. — СЭ, 1972, № 2; Вайнштейн С.И. Проблема происхождения и формирования хозяйственно-культурного типа кочевых народов умеренного пояса Евразии. — IX МКАЭН. Доклады советской делегации. М., 1973.
|