С.А. Плетнёва

Змей в русской сказке.

// Древние славяне и их соседи. / МИА №176. М.: 1970. С. 127-137.

Сказки — это, в частности, поэтически рассказанные древнейшие верования человека. В основном каждая из них с той или иной степенью подробности и красочности описывает сложнейшие обряды, связанные с обычаем инициации. [1]

(127/128)

Родившись из таинственных и непосредственных рассказов прошедших инициации юношей и девушек, сказка постепенно, из столетия в столетие обрастала разнообразными частными подробностями, которые позволяют нам сейчас судить о том, в какой из исторических периодов та или иная сказка (вернее тот или иной сюжет её или образ) была особенно популярна. «Многослойность русской сказки (так же как и сказки любого другого народа) признаётся современными исследователями-фольклористами [2] и, мне кажется, дополнительных доказательств этот общий тезис не требует».

Поэтому рассмотрим в настоящей небольшой статье только один из многочисленных образов русской сказки — образ Змея, подвергшийся, как мне представляется, значительной переработке в одну из наиболее ярких и блестящих эпох русской истории — эпоху Киевской Руси и начала феодальной раздробленности.

Роль Змея в сказках, в частности в русских сказках, подробно и обстоятельно разобрана В.Я. Проппом, который приписывает Змею функцию «поглотителя», то есть главную обрядовую функцию обычая инициации. [3] Убедительная аргументация В.Я. Проппа неоспорима. Не подлежит никакому сомнению, что Змей или его мать Змеиха в русских сказках, дракон в английских или норвежских сказках, рыба в шотландских сказках и даже джины и пери восточных сказок — все это образы «поглотителей», пройдя через желудок которых юноша-герой становится мужчиной-воином.

Тем не менее, если обратиться к образу Змея, который рисует нам русская сказка, можно заметить, что В.Я. Пропп отметил в своей работе не все свойства Змея, не все особенности его поведения. Дело в том, что В.Я. Пропп стремился подчеркнуть общие для сказок всего мира с участием Змея черты «поглотителя». Попытаемся же проследить те индивидуальные особенности, которые характерны только для русского Змея.

«...Змей в сказке, в подлинной народной русской сказке, никогда не описывается...» [4] — утверждает В.Я. Пропп. Единственная черта, по мнению В.Я. Проппа, которую всегда отмечает русская сказка, — это многоголовость Змея. Многоголовые Змеи упомянуты в 20 сказках, собранных А.Н. Афанасьевым (табл. I). [5]

Таблица I.

Упоминание о многоголовых змеях в русских сказках.

(Открыть скан таблицы в новом окне)

Таблица I (окончание).

Из приведённой таблицы следует, что чаще всего в сказках фигурируют трёх-, шести- и двенадцатиголовые Змеи, причём в четырёх из двадцати сказок они встречаются именно в этом сочетании — 3‒6‒12 (все остальные сочетания единичные).

Кроме Змея в одной из сказок (137) упомянуты Чуда-Юда (6‒9‒12-головые), а в сказке 562 — 3‒6‒9-головые Чудища. Поскольку не только многоголовая внешность, но и действия этих персонажей не отличаются от «змеиных», мы, по-видимому, вполне можем считать их теми же Змеями, названными сказочником для большого эффекта «Чудищами», «Чудами».

Вторая черта, отмеченная В.Я. Проппом, — огненные крылья. Они упомянуты всего в одной сказке (72). [6] В сказке 312 описываются гораздо более прозаические — бумажные крылья, на которых летает «поганый богатырь» Тугарин Змеевич — враг Алёши Поповича. Гро-

(128/129)

за помогает Алёше — мочит крылья «поганого», и Тугарин Змеевич «пал на землю и поехал по чисту полю». На чём поехал? Очевидно, на коне. В сказке 560 Змей-лютый, похищающий Василису золотую косу, выглядит так: «Конь его вихорь стрелою летит, пламенем пышет; с виду Змей — богатырь, а голова — змеиная».

Итак, в некоторых сказках Змей получает не только космические или собирательно-звериные черты, нужные наделённому сверхъестественной силой существу, превращающему героя сказки в богатыря-воина. В.Я. Пропп полагает, что такое «опрощение» Змея произошло из-за непонимания сказочником роли Змея в рассказе. Это вполне естественно. Роль «поглотителя» забылась. Зато вспоминался конкретный враг — всадник могучий и страшный, но всё-таки вполне реальный. Что делает этот сидящий на коне Змей? Он в сказке занят грабежом соседних стран и охраной границ своего государства. Вот что говорят по этому поводу Иван Быкович и Баба-Яга — герои одной из сказок (137): «Едем мы, бабушка, на реку Смородину, на калиновый мост; слышал я, что там не одно Чудо-Юдо живёт». «Ай да Ванюша! За дело хватился; ведь они, злодеи, всех переполопали, всех разорили, ближние царства шаром покатили». [7] А далее следует описание того, как из реки «вылезает» на мост Чудо-Юдо: «...под ним конь споткнулся, чёрный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился» — все почуяли, что хозяину их грозит гибель. Ясно, что Чудо-Юдо — обычный всадник, только голов у него 6 (но в сказке не сказано, что они змеиные!).

Не менее жизненными представляются мне и дела Змея в сказках 124-125, в которых он сватается за царевну, а отнюдь не похищает её «вихрем». В сказке 237 шестиглавый змей усыновляет героя, помогает ему — дарит кремень и огниво. «Выруби огонёк, прожги ковыль-траву, явится сизокрылый орёл», — учит он, а в сказке 233 Змей сидит в темнице, а Василий-царевич спасает его.

Разумеется, наряду с этими жизненными ситуациями в сказках присутствует и Змей — таинственный «поглотитель», о котором писал В.Я. Пропп, [8] «поглотитель», нагоняющий на героя сон, борющийся с ним и пытающийся проглотить его. Но постоянно образ волшебного существа снижается в сказках до образа воина-всадника — врага русского героя.

Прежде чем приступить к историческим аналогиям, напомним также, что в ряде сказок вместо Змея, подменяя его, действует Кощей — единый образ, скрывающийся под разными названиями. Кстати, Змей именуется иногда и Змеем Змеевичем (163), и Царём Змиуланом (164), и Зилантом Змеулановичем (578), и Змеем Горынычем (209), и, как говорилось, Тугарином Змеевичем. Наконец, одна сказка (148) начинается уже как историческая повесть или легенда: «Около Киева появился змей, брал он с народа поборы немалые». [9] Победил его «народный ополченец» Никита Кожемяка, пропахал на нём борозду «от Киева до моря Кавстрийского» и затем утопил его в море. «Эта борозда и теперь видна; вышиною та борозда двух сажён..., а кто не знает, от чего эта борозда, — называют её валом». [10]

Итак, подведем итоги наших сведений о Змее.

1. Змей — Чудо-Юдо, многоголовый и мощный противник, иногда даже со змеиной головой.

2. Змей — всадник на прекрасном коне. Коня берёт в полон победитель Змея — герой сказки. На плече у змея — ворон, позади — собака.

3. Змей — грабитель близлежащих стран. Граница его государства — речка «Смородина».

4. Змей попадает в заключение (темницу) и в услужение герою (Змей Горыныч служит поваром). Бывает он и союзником-побратимом.

5. Змей выступает в сказках под весьма выразительными именами: Тугарин Змеевич («поганый богатырь») и Кощей Бессмертный.

6. Змей и русский народный богатырь делят землю валом, который известен и по сей день.

Я намеренно исключила из этого списка «змеиных признаков» те, на которые обратил особое внимание В.Я. Пропп, а именно признаки, рисующие Змея волшебным высшим существом — «поглотителем».

С кем же можно отождествить Змея-всадника? В какую эпоху был создан этот весьма выразительный образ?

Многочисленные («многоголовые») орды всадников на великолепных конях особенно активно тревожили южные границы X-XV вв. Тот факт, что со Змеем в сказке связан ковыль, является косвенным подтверждением степного происхождения этого персонажа.

Почему же всадники-враги выступают в роли Змея, а не другого животного? Мы не знаем, какой зверь был «поглотителем» в инициациях

(129/130)

славянских юношей. Скорее всего, это был какой-то собирательный образ и от него в сказках остались, вероятно, расплывчатые и жутковатые наименования: Чудо-Юдо, Чудище. Но даже если предположить, что «поглотителем» был Змей, можно думать, что вражеский всадник в русской сказке и «Змей-поглотитель» были отождествлены в то время, когда в южнорусской степи появился кочевой народ, как-то связываемый с образом Змея, бывшим, возможно, его тотемом.

У нас есть некоторые данные говорить о том, что народом этим были половцы-кипчаки. Л.Н. Гумилёв пишет, что в VII в. «кипчаки жили на Алтае в долине, называемой китайцами Чжелян, что является несомненной транскрипцией слова „джилян” — змея (отсюда Змеиная гора и город Змеиногорск)»... [11]

Интересно, что и на Северском Донце, где, как известно по русской летописи, находились половецкие городки-зимовища, [12] до сих пор стоит город Змиев, древний культурный слой которого, к сожалению, разрушен при строительстве укреплений XVII в. [13]

Б.А. Рыбаков в одной из своих ранних работ [14] уже отметил чрезвычайно важную для нашей темы деталь на одной из миниатюр Радзивилловской летописи, изображающей поражение половецкого войска в походе 1111 г. Там под ногами коней русских воинов извивается поверженный Змей, которого один из всадников поражает копьём, нацеленным в раскрытую пасть (см. рис.). Кстати, Б.А. Рыбаков подчёркивает, что победа над половцами была одержана у Сальницы поблизости от Змиева, [15] находящегося в 85 км от этой небольшой, высохшей сейчас речушки. [16] Во всяком случае, русские войска неизбежно должны были пройти в районе Змиева при продвижении в степи среднего Донца (на Сальницу).

Небезынтересно также вспомнить следующие строки Слова о полку Игореве:

«На следу Игореве ездит Гзак с Кончаком,

Тогда врани не граахуть,

Галицы помл”коша,

Сороки не троскоташа,

Полозие ползаша только...» [17]

Не сравниваются ли здесь половецкие князья с полозами-змеями?

Таким образом, связь Змея с половцами представляется очевидной. [18] Все остальные выделенные выше сведения о Змее не противоречат этому предположению. Всё, что делает Змей в русских сказках, чрезвычайно характерно для половца XI-XII вв.: он и грабитель, и пленник, он и слуга, он и побратим. [19]

Имя Тугарин Змеевич говорит само за себя: одноимённый ему отрицательный герой русских былин олицетворяет кочевника — врага русского богатыря. [20] Правда, в сказках имя это встречается всего один раз — в сказке об Алёше Поповиче, сюжет которой повторяет былинный сюжет. Однако это всё-таки сказка, хотя и относящаяся к так называемому богатырскому циклу. События некоторых сказок о Змее находят аналогии в былинах. Например, в былине «Добрыня и Марина» героиня — любовница Тугарина явно предпочитает его Добрыне. [21] Точно так же и в сказках о Змее-оборотне русские девушки предают своих женихов и братьев и уходят с обольстителем Змеем в его царство (200, 201, 204, 209 и др.).

(130/131)

Поход русских на половцев 1111 г. (Радзивилловская летопись).

(Открыть в новом окне)

Ещё более выразителен и образ Кощея Бессмертного, во многих сказках подменяющий Змея. Мы знаем, что Кощей — это несколько презрительное наименование половца. Имя это постоянно мелькает в былинах, иногда с отчеством Трапетович. [22] Прямо называет половца Кощеем и «Слово» в знаменитых строках: «То была чага по ногате, а Кощей по резане» или же: «Стреляй, господине, Кончака, поганого Кощея...» [23] Никакого сомнения при отождествлении половчина — Кощея, а следовательно, и половчина — Кощея-Змея быть не может.

Последнее «дело» Змея проведено по принуждению, но всё же совместно с Никитой Кожемякой (летописным героем 992 г.). [24] Вместе с Никитой Змей «пропахал» борозду, создал грандиозный вал, идущий (с перерывами) вдоль границы степи с лесостепью. Вал этот, вернее валы, и до настоящего времени называются Змеевыми. [25] Конец же X в. (княжение Владимира I) был заполнен стройкой, возведением крепостей и подновлением древних валов, укреплявших границу Руси против печенегов. [26] В сказке в отличие от летописи, не нуждающейся в точных датах, печенеги и половцы были перепутаны и события конца X в. перенесены в XI или XII в. Впрочем, и в те столетия шло активное укрепление русской юго-восточной границы, границы, шедшей параллельно р. «Смородине». Это река, неоднократно упоминаемая в былинах, как убедительно показал Б.А. Рыбаков, может быть только летописной р. Снепородом [27] — современной р. Самарой (левым притоком Днепра). [28] На ней и стояли, как говорят сказки, дозором Многоголовые Змеи, оберегающие свои вежи от русских дружин. Кстати, всадник-дозорный, вызванный на бой русским удальцом, всегда переходил реку вброд, так что образ Змея на коне, выхо-

(131/132)

дящего из воды, не может считаться даже художественным вымыслом — это точное описание действия. Конь у Змея спотыкается при выходе на берег перед боем с героем сказки. У казаков считалось дурной приметой, предвещающей гибель всаднику, когда конь, выходя на бой, споткнётся. Таким образом, даже эти мелкие подробности, даже недовольную воркотню Змея на своих коня, [29] во́рона и собаку можно объяснить вполне реалистически, если предположить, что образ Змея в сказке является олицетворением образа половца-всадника — беспокойного врага русских в течение 200 лет (середина XI — середина XIII в).

Итак, рождение или во всяком случае развитие образа Змея произошло в эпоху наивысшего расцвета древнерусской культуры. Всё в ту великую эпоху было ярко и выпукло. И сказители сказок не могли отклониться от действительности, не могли наполнять свои рассказы непонятными символами. Для того чтобы сказка нашла слушателей, её нужно было переработать, оживить новыми, легко объяснимыми образами. Таковым в первую очередь и явился злой и коварный Змей — половец, который прочно вошёл в устное народное творчество. О Змее не только рассказывали сказочники, им не только пугали малолетних детей, но о нём пели песни-былины. Некоторые из них были посвящены специально борьбе русского богатыря со Змеем. Сказка (богатырская и волшебная), естественно скованная старой формой — обязательным (последовательным) изложением хотя бы основных обрядов инициации, слила образ главного народного «злодея» — половца с основным сказочным образом Змея — «поглотителя», который, как правило, бывал побеждён смельчаком — героем сказки. Таким образом, ни одно животное в русской волшебной сказке не претерпело такой сильной трансформации и исторической конкретизации, какие испытал Чудо-Юдо — «поглотитель юношей» в период борьбы русского народа с половецким натиском XI-ХII вв.

[1] В.Я. Пропп. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946.

[2] Э.В. Померанцева. Судьбы русской сказки. М., 1965.

[3] В.Я. Пропп. Указ.соч., гл. VII. У огненной реки, стр. 197-259.

[4] Там же, стр. 197.

[5] «Народные русские сказки А.Н. Афанасьева», т. I, II, III. M., 1957. В приведённой нами ниже таблице и далее в тексте указываются номера сказок только этого сборника.

[6] В.Я. Пропп. Указ.соч., стр. 198.

[7] «Народные русские сказки А.Н. Афанасьева», т. I, стр. 280.

[8] В.Я. Пропп. Указ.соч., стр. 200-201.

[9] «Народные русские сказки А.Н. Афанасьева», т. I, стр. 327.

[10] Там же, стр. 328.

[11] Л.Н. Гумилёв. Древние тюрки. М., 1967, стр. 268.

[12] С.А. Плетнёва. Печенеги, торки и половцы в южнорусских степях. МИА, №62, 1958, стр. 190; Г.А. Фёдоров-Давыдов. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов. М., 1966, стр. 202.

[13] В 5-6 км ниже г. Змиева (у с. Гайдары) Б.А. Шрамко обнаружил и любезно указал мне мыс с культурным слоем древнерусского времени (подъёмный материал — обломки керамики), XII — начала XIII в. Размеры древнего поселения (примерно) 200×100 м. Культурный слой тонкий, в настоящее время он уничтожен глубокой распашкой. Вполне вероятно, что это поселение было одним из постоянных половецких зимовищ, расположенных на Донце, рядом с крупным родовым центром — Змиевым.

[14] Б.А. Рыбаков. Окно в исчезнувший мир. «Доклады и сообщения истфака МГУ», вып. 4. М., 1946.

[15] Там же, стр. 48, рис. 12.

[16] К.В. Кудряшов. Половецкая степь. М., 1948, стр. 64.

[17] «Слово о полку Игореве». М.-Л., 1950, стр. 29.

[18] Интересны также и мелкие детали, сопровождающие основной образ Змея. Так, во́рона, сидящего у него на плече, вполне закономерно опять-таки связывать с половцем. Недаром в «Слове» поганый половец назван «чёрным вороном» (стр. 14). Собака, бегущая позади Змеиного коня, также животное «половецкого пантеона». Собака была тотемом многих половецких родов (даже имена знаменитых половецких князей — Кобяк, Кончак — производные от слов пёс, сука). Огниво и кремень, которые дарит Змей герою, самые характерные предметы в кочевнических погребениях. Иногда их клали на то место, где должен был лежать конь (вместо коня). Кроме того, огниво изображалось на поясе почти у каждой половецкой каменной статуи воина.

[19] С.А. Плетнёва. Указ.соч., стр. 219-224.

[20] Б.А. Рыбаков. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М., 1963. Б.А. Рыбаков отождествляет его с летописным князем Тугорканом, воевавшим с Русью в конце XI в. (стр. 111). Даже В.Я. Пропп, который в целом категорически отрицает возможность таких отождествлений, признает, что имя Тугарин могло проникнуть в былины в ту эпоху, когда одним из основных врагов Руси был могущественный половецкий хан Тугоркан (В.Я. Пропп. Русский героический эпос. Л., 1955, стр. 204).

[21] «Былины», т. I. M., 1916, стр. 38-42.

[22] «Былины», т. II. М., 1919, стр. 203, 204, 207, 210, 518.

[23] «Слово о полку Игореве», стр. 22. Называет половцев кощеями и русский летописец (см., например, Ипатьевскую летопись за 1170 г.).

[24] «Повесть временных лет». М.-Л., 1950, стр. 84.

[25] См. работы В.Г. Ляскоронского в «Трудах археологических съездов» — XI (т. I), XIII (т. I) и XIV (т. III).

[26] С.А. Плетнёва. Указ.соч., стр. 216.

[27] Б.А. Рыбаков. Древняя Русь, стр. 144.

[28] К.В. Кудряшов. Указ.соч., стр. 96, 99.

[29] «Что, воронье мясо, спотыкаешься — слышишь друга или недруга?» (ск. 136) или: «Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, а ты, пёсья шерсть, ощетинилась» (ск. 137) и пр.

наверх