Н.И. Платонова
История археологической мысли в России.
Вторая половина XIX — первая треть XX века.
// СПб: Нестор-История. 2010. 316 с. ISBN 978-5-98187-619-6
Заключение.
Обязательным атрибутом науки периода тоталитаризма является создание в рамках каждой научной дисциплины новой агрессивной историографической концепции, трансформирующей прежние представления о ходе развития исследований. Этим последним даётся новое, во многом, одностороннее освещение, напрямую продиктованное идеологией тоталитарного государства. Впрочем, сказанное отнюдь не означает, что, сами по себе, такие концепции полностью лишены научного интереса.
Создателем агрессивной концепции в отечественной археологии ХХ в. стал В.И. Равдоникас (1930). В прежних работах мне уже приходилось анализировать эту яркую и очень неоднозначную фигуру нашей науки (Платонова, 2002б). Я постаралась подойти к этому, по возможности, объективно — отдавая должное одарённому человеку, немало сделавшему для отечественной археологии, но и не умалчивая о том, что было в его деятельности тёмного. В результате некоторые восторженные почитатели В.И. Равдоникаса, по-видимому, сочли, что я оскорбляю память моего героя, а его непримиримые критики — что он уж слишком меня восхищает. Что ж, попытка сохранить объективность нередко чревата непониманием. Так или иначе, преодоление мифологических стереотипов, подобных созданному В.И. Равдоникасом и его последователями, и сравнительный анализ разных, весьма противоречивых трактовок образа науки является одной из важнейших задач историка.
Я постаралась показать, что изначальный толчок к разделению археологии на «историческую» и «естествоведческую» в европейской науке дало становление классического позитивизма, представлявшего человеческое общество управляемым едиными жёсткими «законами», имеющими столь же непреложный характер, как и законы естественного мира, природы. Это в своё время привело к размыванию граней между общественными и естественными науками и к отнесению не только археологии (за вычетом искусствоведения), но и самой истории к числу «естественных дисциплин».
Отзвуки и реминисценции указанного подхода до сих пор наблюдаются в науковедении. Именно здесь коренятся существующие ныне противоречия в классификациях наук, принятых в разных странах, а также периодически возрождающееся стремление сблизить археологию (в основном, первобытную) с комплексом естественных дисциплин уже в его современном понимании. В результате теперь мы имеем в России целую серию различных «антропологий» — социальную, культурную и даже «культуральную». Все они «подаются самопровозглашёнными специалистами как полное новшество» (Артёмова, 2008: 148). Между тем, эти дисциплины действуют в пределах одного информационного поля, предмета и методов — того самого, которое в России на протяжении всего ХХ века соответствовало информационному полю, предмету и методам, с одной стороны, этнографии/этнологии, с другой — археологии. Практически то же самое можно сказать о ряде направ-
(259/260)
лений современной российской культурологии, включающей, в частности, «культурогенетику».
Само по себе, разделение археологии на «историческую» и «естествоведческую» не является жёстким и абсолютным. В истории науки бывали случаи, когда профессиональные естествоведы следовали в своих археологических изысканиях логике гуманитарного исследования — используя для решения конкретных задач естественнонаучные методики сбора информации о прошлом. Напротив, археологи-гуманитарии, случалось, демонстрировали идейную близость естествоведам, рассуждая об историческом процессе в древности в самом жёстком позитивистском ключе. Таким образом, на практике указанные исследовательские подходы порою соприкасаются. Однако это «сближение» касается лишь деятельности отдельных конкретных учёных и противоречий в их теоретических воззрениях, а не выделенных концептуальных платформ как таковых.
Настоящая монография, разумеется, не претендует на полный охват материала. В частности, в ней отсутствует подробный анализ региональных археологических школ, складывавшихся, начиная с рубежа XIX-ХХ вв. вне Санкт-Петербурга и Москвы. Фигуры разных исследователей тоже освещены в книге в различной степени: о ком-то сказано достаточно, о ком-то — вовсе мало. Но я совершенно сознательно последовала здесь указанию незабвенного русского мыслителя Козьмы Дамиановича Пруткова: «Нельзя объять необъятное». История науки, как и история культуры в целом, практически неисчерпаема, и я ни на миг не допускаю, что своей работой я могу «закрыть» всю историю археологической мысли в России до начала 1930-х гг.
В книге проанализирована не только та часть научного наследия прошлого, которая оказалась воспринятой и развитой последующими поколениями учёных. Не меньшего внимания заслуживали, на мой взгляд, случаи разрыва прямой преемственности. «Скрытая» часть наследия, значительно реже попадающая в поле зрения историографов, включает не только то, что откровенно устарело, но и то, что оказалось понятым лишь в контексте археологической мысли позднейшего периода. К «верхней части айсберга» мы можем отнести идейное наследие А.А. Спицына, В.А. Городцова, П.П. Ефименко и др. Именно оно, взятое в целом, послужило основой того лучшего, что мы имеем в отечественной археологической науке 1930-1940-х гг. Конечно, пристальное изучение выявляет и здесь отдельные «скрытые» аспекты, оставленные без внимания ближайшими преемниками. Эти аспекты я постаралась рассмотреть в настоящей работе. К числу их относятся малоизвестные формулировки теоретических проблем археологии, принадлежащие А.А. Спицыну, а также культурогенетические представления Н.П. Кондакова, В.Р. Розена, А.А. Миллера, оказавшие большое влияние на археологическую мысль ХХ века.
К «нижней части айсберга» относятся, в первую очередь, теоретико-методологические подходы и разработки, отвергнутые и прочно забытые в период господства агрессивной концепции. В первую очередь, к ним можно отнести предпринятую А.С. Лаппо-Данилевским в 1910-х гг. разработку теории исторического источника и тесно связанную с ней теоретическую разработку археологии, как отрасли исторического источниковедения. А.С. Лаппо-Данилевский впервые классифицировал «остатки культуры» по степени объяснимости их фак-
(260/261)
торами, действующими на глазах историка, и указал на то, что их интерпретация представляет собой попытку «перевода образа мыслей автора на образ мыслей историка». Не менее интересными является для историка археологической науки попытка развития комбинационистских идей в марксистском ключе, предпринятая в 1920-х гг. П.Ф. Преображенским.
Сюда же следует отнести значительную часть методологических поисков и подходов, разрабатывавшихся отечественной палеоэтнологической школой. Для данного направления было характерно повышенное внимание к географической среде обитания древнего человека, а также к технике изготовления и функциям археологических предметов. В 1920-х гг. в рамках его был разработан целый ряд новаторских подходов. Однако, к примеру, моё поколение, вплоть до конца 1980-х гг. очень мало знало об этой исследовательской традиции в русской науке. Память о нём была буквально выкорчевана.
В наше время всё обстоит наоборот. Деятельность палеоэтнологов ныне изучена даже лучше, чем, скажем, археология второй половины XIX в. Созвучность проблемам науки сегодняшнего дня (и реальная, и мнимая) сделала палеоэтнологию объектом пристального внимания. Напротив, с ранним периодом всё представляется более-менее ясным, не требующим разысканий и не слишком актуальным с современной точки зрения.
В этой книге я постаралась показать, что дело обстоит не так. Верное уяснение исследовательских подходов, к примеру, третьей четверти XIX в. очень важно для понимания научных традиций, сложившихся в России в дальнейшем. Поэтому предметом моего особого внимания стали работы русских археологов-первобытников, положившие начало «историческому подходу» к древностям каменного века, включая палеолит. Последнее нередко рассматривалось в историографии, как свидетельство отсталости отечественной археологической мысли. Но в действительности научные взгляды основоположников первобытной археологии в России базировались на самых передовых (на тот момент) достижениях европейской археологии (создание важнейших классификационных схем; методика комплексного исследования первобытности и т.д.).
Особенностью указанного исследовательского подхода можно считать ясное осознание исторического характера археологической науки. Одним из его постулатов являлась необходимость всестороннего изучения первобытных древностей, с одной стороны, учёными-естественниками, с другой — археологами-историками. При этом большое внимание отводилось комплексу методов естественных наук, но именно как вспомогательных средств исторического исследования.
Во второй половине XIX в. описанная научная традиция успешно развивалась в европейской археологии неолита, а также бронзового и железного веков (О. Монтелиус, С. Мюллер и др.). Однако начало изучения палеолитических памятников Европы совпало по времени с оформлением во Франции новой эволюционистской школы («palethnologie»), которая сумела всецело «приватизировать» данную тематику и фактически разделить археологию на две разные дисциплины. Напротив, в России А.С. Уваров предпринял попытку обосновать единый характер археологической науки, включая палеолитоведение. Его капитальная монография (1881) оказала огромное влияние на весь ход дальнейших исследований в этой области.
(261/262)
В целом, проведённый анализ идей, представлений и методик изучения первобытности в России третьей четверти XIX в. позволяет говорить об особенностях развития отечественной археологической мысли, взятой в общеевропейском контексте, но отнюдь не об её однозначной «отсталости». Полученные результаты имеют прямой выход в область методологии современной археологии.
Важным моментом настоящего исследования явились также попытки проследить преемственность там, где на первый взгляд зияет только её разрыв — в период 30-х годов минувшего века. К этому периоду мы всё чаще обращаемся теперь, ибо вопрос о научной преемственности в такие переломные эпохи, как наша, является одним из самых насущных. А прошлое даёт нам в этом отношении хорошие уроки — надо только уметь в него вглядеться.
В заключение хочу сказать: исследование научных подходов прошлого практически невозможно и бессмысленно, если они не актуальны с позиций сегодняшнего дня, не представляют для него насущного интереса. История науки выступает не как собрание окаменелостей, а как обобщение опыта, ценное для ныне работающих учёных. Именно с таких позиций я и рассматриваю свой собственный труд. Искренне надеюсь: он будет не бесполезен для всех, кто хоть сколько-нибудь интересуется историей России и её культуры.
|