В.М. Массон
Кочевнические компоненты
кушанского археологического комплекса.
Взаимодействие и взаимопроникновение античной городской культуры и культуры кочевых племён, непосредственно соседствующих с областями городской цивилизации — широко распространённое явление древнего мира. В Северном Причерноморье, как отмечал В.Д. Блаватский, в целом ряде центров античная культура пронизана сильными местными влияниями, а для Боспора можно говорить о целом периоде сарматизации его культуры. [1] Ещё в большей мере это характерно для культуры городских цивилизаций античной эпохи Средней Азии, где издревле происходили процессы взаимодействия кочевых и скотоводческих племён с осёдлыми оазисами, причем порой обе стороны представляли собой этнически род-
(258/259)
ственное население. Ярким примером такого взаимодействия была кушанская держава, возникшая в ходе политического подчинения городской цивилизации кочевническому объединению.
В последнее десятилетие в ходе раскопок кушанских поселений наряду с эффектными памятниками искусства был получен обильный массовый материал предметов бытовой культуры, образующий, как устойчивое сочетание, кушанский археологический комплекс. [2] В результате появилась возможность проследить это культурное взаимодействие на конкретных материалах. Разумеется, процесс культурной ассимиляции вчерашних кочевников высокоразвитой городской культурой обусловил безусловную доминанту последней, но тем не менее появились и интересные данные о собственно кочевническом вкладе в кушанскую культуру. В этом отношении показательна следующая деталь. Характерным компонентом кушанского археологического комплекса являются приострённые костяные палочки с навершием в виде многофигурной головки или сжатой в кулак руки (рис. 1). Нередко их даже именуют стилями по аналогии с изделиями древнего Рима, служившими для нанесения текста на покрытую воском дощечку. Скорее всего, эти предметы в Бактрии служили в качестве булавок, на что может указывать и их нахождение в погребальных комплексах-наусах Дальверзина наряду с браслетами, кольцами, перстнями и зеркалами. [3] Вместе с тем на том же Зар-тепе было обнаружено несколько подобных костяных изделий, но с навершием в виде головы коня. Появление этого образа весьма показательно и скорее всего должно быть поставлено в связи с воздействиями кочевой среды, где и сам образ коня и его культовая атрибуция были широко распространены.
Рис. 1. Костяные булавки из Зар-тепе с навершием в виде головы коня.
Одним из составных компонентов кушанского археологического комплекса являются терракотовые фигурки всадников, появляющиеся во II-I вв. до н.э. и сохраняющиеся вплоть до IV — начала V в. н.э., как показывают находки на поселении Ак-курган. [4] Фигурки самих всадников обычно схематичны, но встречаются и художественно выполненные образцы. [5] По ним видно, что всадник носит глухой кафтан и остроконечный головной убор, типичный для кочевых племен Средней Азии и Южного Казахстана. Встречаются статуэтки коней, на которых следы прикрепле-
(259/260)
ния всадников отсутствуют и которые, возможно, представляют собой вотивные фигурки, связанные с культом коня. Это подтверждается использованием фигурок коней и при оформлении терракотовых культовых подставок, игравших скорее всего роль курильниц. [6] Показательно, что в группе монет, чеканенных по образцу тетрадрахм Гелиокла и выпускавшихся одним из кочевых князьков, утвердившихся в осёдлых оазисах Северной Бактрии, [7] на реверсе образ Посейдона заменён фигурой идущего коня. [8] Позднее на монетах «кушанца Герая» и на массовой эмиссии так называемого безымянного царя (скорее всего Кадфиз I) мы видим уже изображение конного государя как символ установления новой государственности. Хотя детальный анализ кушанской керамики с точки зрения возможных соответствий с наборами сосудов, свойственных кочевым культурам, пока ещё не проведён в полном объёме, но определённые наблюдения могут быть сделаны уже сейчас. Так, в составе керамического комплекса II-I вв. до н.э. появляется специфическая разновидность кувшинов приземистых пропорций с широким дном. [9] Эта керамика, известная и по раскопкам кочевнических могильников Северной Бактрии, хотя и изготовлена на гончарном круге, явно следует эталонам, принесённым сюда этими кочевниками. [10] Значительные аналогии могут быть отмечены и в наборе украшений. Ещё М.М. Дьяконов, анализируя материалы тупхонинского могильника, явно оставленного осёдлым населением северной Бактрии, отметил, что бутылеобразные бусы имеют ближайшие аналогии в сарматских материалах. [11] Г.А. Пугаченкова прямо называет группу золотых вещей из дальверзинского клада «скифо-бактрийскими», имея в виду в первую очередь мотив извивающихся зверей. [12] Сама техника изготовления ювелирных изделий приёмом перегородчатой инкрустации, основанная на системе гнёзд, куда вставлялись различные самоцветы, скорее всего утвердилась в Бактрии не без северных воздействий. В этом отношении особенно примечателен набор различных украшений из могил юечжийской знати в могильнике Тилля-тепе в южной Бактрии, открытых Советско-Афганской экспедицией. [13] Здесь имеются украшения, типичные для сарматского мира, связи с которым проницательно отметил М.М. Дьяконов, причём наряду с импортными собственно кочевническими изделиями, судя по всему, представлены и произведения местных торевтов и ювелиров, творчески использующих степные мотивы и эталоны.
Интересные материалы по рассматриваемому вопросу дают древние могильники Северной Бактрии, число которых в последние годы существенно возросло. Эти северобактрийские захоронения могут быть разделены на три группы. Первая — это курганные могильники, оставленные кочевыми племенами и лучше всего исследованные в Бишкентской долине. [14] В наиболее полно изученных и опубликованных Тулхарском и Аруктауском могильниках преобладающим типом захоронения являются погребения в подбое узкой глубокой ямы, реже встречаются захоронения просто в яме или в каменной обкладке. Вторая группа древнебактрийских погребальных памятников — это одиночные захоронения, лишённые, в отличие от кочевнических погребений, курганных насыпей или обкладок. Они объединяются в целые некрополи, обычно располагающиеся неподалеку от осёдлых поселений, жителям которых они скорее всего и принадлежат. Впервые такой могильник, названный Туп-хона, был исследован в
(260/261)
Гисарской долине. [15] Затем одиночные захоронения, объединяющиеся в территориально компактные некрополи, были обнаружены на Душанбинском городище, [16] на Айртаме и около сельского поселения Мирзакул. [17] Помимо личных украшений и сосудов, здесь примечательны находки небольших монет. В тупхонинском некрополе это оболы, подражающие чекану Евкратида, располагающиеся во рту или в области сердца. Уже М.М. Дьяконов справедливо подчеркнул, что это чисто греческий обычай. В Греции умершему нередко сразу же после смерти клали в рот обол, который предназначался для платы Харону за перевоз через реку Стикс, отделяющую царство мёртвых от мира живых. [18] В душанбинском некрополе подлинные оболы в двух случаях заменены золотыми кружками. [19] Одиночные погребения были широко распространены в Бактрии в эпоху бронзы, а находка одиночного вытянутого захоронения в сопровождении бронзового трёхпёрного [трёхпёрого] наконечника стрелы на Кучук-тепе показывает, что этот обычай сохранялся и в середине I тысячелетия до н.э. [20]
Наконец, третий тип древнебактрийских погребений весьма своеобразен — это захоронения в коллективных погребальных камерах. Видимо, первое захоронение такого рода было открыто на городище Кухна-кала. [21] Затем коллективные гробницы, представляющие собой специальные многокамерные постройки, изучались в 1972 г. в нижнем течении р. Кафирниган, [22] в пригороде Дальверзина, [23] поблизости от поселений сельского типа в районе Бандыхана. [24] Нет сомнения в том, что в эти усыпальницы помещались предварительно очищенные кости усопших, что позволяет считать их наусами-костехранилищами, типичными для определённой ступени развития зороастрийских религиозных представлений. Их широкое распространение в кушанской Бактрии подтверждает прочную приверженность основной массы бактрийского населения зороастрийской обрядности. В этой связи нельзя не вспомнить неоднократно цитировавшееся сообщение Онесекрита о нравах древних бактрийцев. Это сообщение известно в передаче Страбона, в тексте «Географии» которого говорится о согдийцах и бактрийцах: «...людей, изнурённых старостью и болезнями, они бросали живыми собакам, нарочно содержимым для этого, которых на своём родном языке они называли «могильщиками». Территория вне стен столицы бактрийцев имела чистый вид, тогда как большая часть пространства внутри стен была полна человеческих костей. Александр уничтожил этот обычай». [25] Многие исследователи считали, что в этом тексте явно сгущены краски. [26] Но скорее всего здесь вольно или невольно совмещены сведения о насильственной смерти престарелых членов племени, приводимые тем же Страбоном для других народов, и обычай захоронения костей усопших в виде своего рода гекатомб после их предварительного очищения. У поздних носителей зороастрийского вероучения такое очищение производилось птицами и естественными факторами после помещения тела на специальное сооружение — дахму. Трудно судить, использовались ли в древней Бактрии для этой цели собаки или у Онесекрита нашел искажённое отражение зороастрийский обычай подведения к усопшему собаки, лучше всего «четырёхглазой» (т.е. с цветными пятнами вокруг глаз), чтобы отогнать ведьму, стремящуюся овладеть трупом. [27] Как бы то ни было, различие погребальных обрядов древней Бактрии отражает сложную картину сосуществования различных культовых традиций.
(261/262)
Между тремя группами погребении наблюдается ряд соответствий, имеющих немаловажное значение для темы, затронутой в настоящем сообщении. Так, в тулхарском могильнике отмечена такая, по существу специфически эллинская черта, как помещение в могилу, обычно прямо в рот усопшему обола. В этом могильнике оболы обнаружены в четырёх захоронениях, причем в трёх случаях они достаточно чётко определяются как оболы Евкратида. [28] Интересно, что этот обычай представлен у разных половозрастных групп. В то же время, в некрополе одиночных захоронений, расположенном около Айртама, часть усопших помещена в ямы, иногда обложенные кирпичом, а часть в могилы с подбоем, практически мало отличающиеся от захоронений кочевых племён в Бишкентской долине.
Интересно, что памятники письменности, обнаруженные на территории Бактрии, также оказываются связанными с различными культурными традициями. Наиболее известны надписи на бактрийском языке, сделанные с помощью слегка модифицированного греческого алфавита. [29] Они ярко демонстрируют огромное значение для Бактрии эллинского культурного пласта, поскольку в это время в Парфии, Согде и Хорезме бытовали алфавиты, сложившиеся на арамейской основе. Видимо, в середине I тысячелетия до н.э. арамейскую письменность начали приспосабливать и для бактрийского языка, но такие бактрийско-арамейские тексты буквально единичны. Имеются находки и чисто греческих надписей, а с распространением буддизма становятся довольно многочисленными индоязычные надписи с использованием письменностей кхарошти и брахми. [30] Особый интерес представляют открытие в Южном Афганистане в местности Даште-Навур наскальной надписи, выполненной тремя видами письменности — бактрийско-греческой, кхарошти и ещё одной, являющейся пока непрочитанной. [31] Знаки этой последней встречены на серебряной чашечке из сакского кургана Иссык в Южном Казахстане, датированного V в. до н.э. [32] Допускается, что эта, пока ещё не дешифрованная система письма, могла быть связана с саками, [33] или, добавим, с какой-либо другой группой кочевников, находившихся на границах Греко-Бактрии, а затем сокрушивших греко-бактрийское царство. Установлено, что образцы этой письменности имеются в Сурхкотале, а также представлены на двух черепках, один из которых происходит из Халчаяна, а другой — с буддийского комплекса Кара-тепе в Старом Термезе. Недавно опубликована довольно значительная надпись этим же алфавитом, обнаруженная при раскопках городища Ай-ханум. [34] Не исключено, что эта письменность, столь же мало привившаяся в Бактрии, как и система письма, именуемая бактрийско-арамейской, связана с традициями кочевых владетелей и с тем становлением государственности, которое в сакской среде началось, видимо, ещё в VII-V вв. до н.э., но так и не нашло чёткого завершения.
В целом древнебактрийская культура, так же как и кушанский археологический комплекс, являющийся одним из её конкретных отражений и формопроявлений, развивала традиции местной высокоразвитой культуры урбанизированного облика, восходящей генетически ещё к поре бронзового века. Наряду с этим пластом урбанизированных культур древневосточного облика могут быть отмечены два основных пучка культурных стандартов и инноваций. [35] Это прежде всего, распространение эллинистических эталонов, дополненное позднее определённым влиянием римской куль-
(262/263)
туры, а также распространение и адаптация традиций кочевого мира. Каналы воздействия эталонов кочевнической культуры были разнообразными. Здесь могло иметь место и прямое культурное заимствование, и воздействующее влияние на распространение тех или иных стандартов самого факта установления политической власти кочевников над осёдлыми оазисами. Вместе с тем, судя по появлению на осёдлых поселениях специфических форм керамики и погребальных обрядов имела место и прямая метисация населения Бактрии, в состав которого органически включались группы кочевых племён. Яркое подтверждение этому дают антропологические материалы, детально изученные Т.К. Ходжайовом. [36] Так, в антропологических материалах из айртамского некрополя, где были отмечены типично кочевнические подбойные могилы, представлены два расовых типа — восточносредиземноморский, характерный для осёдлоземледельческого населения Бактрии, начиная с эпохи бронзы, и европеоидный же, но с иными расовыми признаками и с примесью монголоидных элементов. Т.К. Ходжайов подчёркивает, что в бактрийских городах кушанской эпохи эти две группы населения представлены и по материалам Дальверзина. Здесь имелось население средиземноморского типа и другая группа, более матуризованная, приближающаяся к типу Среднеазиатского междуречья. Происхождение этой второй группы автор связывает с кочевым населением Бактрии, известным, в частности, по могильникам Аруктау и Тулхар. [37] Таким образом, перед нами — яркий пример взаимной корреляции данных археологии и антропологии, не оставляющей сомнений в большой роли кочевого компонента как в составе населения кушанской Бактрии, так и в культуре этой эпохи.
[1] Блаватский В.Д. Античная археология Северного Причерноморья. М., 1961, с. 198, 219.
[2] Массон В.М. Кушанские поселения и кушанская археология. — В кн.: Бактрийские древности. Л., 1976, с. 14, 15.
[4] Пидаев Ш.Р. Поселения кушанского времени Северной Бактрии. Ташкент, 1978, с. 76, рис. 26, 8.
[5] Литвинский Б.А., Мухитдинов X. Античное городище Саксанохур (Южный Таджикистан). — СА, 1969, №2, с. 168, рис. 6.
[7] О возможной локализации владения, чеканившего эту монету см.: Ставиский Б.Я. Кушанская Бактрия. М., 1977, с. 118-120; Ртвеладзе Э.В. О некоторых спорных вопросах археологии и истории Бактрии до великих кушан. — В кн.: Всесоюзное совещание «Античная культура Средней Азии и Казахстана»: Тезисы докладов. Ташкент, 1979, с. 78; Массон В.М. Кушанская эпоха в древней истории Узбекистана. — Общественные науки в Узбекистане, Ташкент, 1981, №4, с. 32, 33.
[8] Массон В.М. Древнебактрийские монеты, чеканенные по типу тетрадрахм Гелиокла. — ЭВ, 1956, XI.
[11] Дьяконов М.М. Работы кафирниганского отряда. — МИА, 1950, №15, с. 169.
[13] Сарианиди В., Ходжаниязов Т. Раскопки царского некрополя в древней Бактрии. — Изв. АН ТССР, сер. обществ, наук, 1980, №3.
(263/264)
Отчёт о работе Южно-Таджикистанской археологической экспедиции в 1973 г. — В кн.: Археологические работы в Таджикистане. Душанбе, 1977, вып. XIII.
[15] Дьяконов M.M. Работы Кафирниганского отряда...
[16] Гулямова Э. Раскопки на Душанбинском некрополе: Сообщения республиканского историко-краеведческого музея Таджикской ССР. Душанбе, 1958, вып. 3.
[17] Тургунов Б.А. К изучению Айртама. — В кн.: Из истории античной культуры Узбекистана. Ташкент, 1973; Пидаев Ш.Р. Поселения..., с. 35, 36.
[18] Любкер Фр. Реальный словарь классической древности. СПб.; М., 1888, с. 227, 1166.
[19] Гулямова Э. Душанбинский некрополь..., с. 31-33.
[21] Давидович Е.А., Литвинский Б.А. Предварительный отчёт о работе Хуттальского отряда на территории Вахшской долины в 1953 г. — Докл. АН Тадж. ССР, 1954, вып. 11.
[23] Дальверзинтепе..., с. 97-106.
[24] Ртвеладзе Э.В., Маликов О С. Рекогносцировки в Чаганиане. — АО 1976 г. М., 1977.
[25] Страбон, XI, II, 3.
[26] Tarn W.W. The Greeks in Bactria and India. Cambridge, 1938, p. 115, 116.
[29] Henning W.В. Surkh Kotal. — BSOAS, 1956, vol. 18; Henning W.B. The Bactrian inscription. — BSOAS, 1960, vol. 23; Лившиц В.А. К открытию бактрийских надписей на Кара-тепе. — В кн.: Буддийские пещеры Кара-тепе в Старом Термезе. М., 1969; Он же. Надписи из Дильберджина. — В кн.: Древняя Бактрия. М., 1976.
[30] Воробьёва-Десятовская M.H. Новые надписи письмом кхарошти из Термеза. — ВДИ, 1974, №1.
[31] Fussman G. Documents épigrafiques Kouchans. — BEFEO, 1977, t. LXI.
[33] Лившиц В.А. Надписи из Дильберджина..., с. 165, примеч. 1.
[34] Bernard P. et al. Campagne de fouilles 1978 à Ai Khanoum (Afghanistan). — BEFEO, 1980, t. LXVIII, p. 27-29, Pl. VIII.
[35] Массон В.М. Культурный процесс и археологические комплексы Средней Азии. — В кн.: Всесоюзное совещание «Античная культура Средней Азии и Казахстана»: Тезисы докладов. Ташкент, 1979.
[36] Ходжайов Т.К. К палеоантропологии древнего Узбекистана. Ташкент, 1980, с. 108, 109, 125.
[37] Ходжайов Т.К. К палеоантропологии..., с. 158.
|