Б.И. Маршак
Культурные связи Востока и Европы в торевтике XI-XIII вв.
Серебро с чернью.
// СПб: Изд-во Политехн. ун-та. 2014. 176 с. ISBN 978-5-7422-4493-6
Книга подготовлена к печати В.И. Распоповой.
Скачать файл: .pdf, 58,4 Мб.
Оглавление
Глава I. Связи торевтики Ирана, Сирии, Византии и Западной Европы в XI-XII веках. — 8
Иран и Антиохия в XI — начале XII вв. — 8
Сирия и Византия в конце X-XI вв. Аахенская курильница. — 14
Серебряные браслеты с чернью, их иранские и среднеазиатские аналоги. — 17
Серебряные браслеты и искусство Иерусалимского королевства. — 18
Проблема северо-сирийской торевтики, некоторые вопросы методики. — 21
Браслеты, курильница из Сан-Марко (Венеция), памятники Сирии и Армении. — 22
Амулет из Уолтерс Арт Галлери и серебряная чаша, найденная в Тарту. — 26
Проблема локализации серебряных чаш византийского круга. — 27
Классификация серебряных чаш. Группа тартуской чаши. — 31
Связи группы тартуской чаши с Западом. Контакты русского и романского художественного ремесла. — 34
Блюдо из Болгарии и чаша из Сургута, сирийские и армянские элементы. Вопросы датировки и локализации. — 38
Черноморская торговля и вопрос о связях древнерусской торевтики. — 39
Чернь на тартуской чаше и поднос из Сургута, связи подноса с памятниками Ирана и Европы. Греко-венецианский реликварий с чернью. — 41
Влияние Хорасана на Ближний Восток в XI-XII вв. Вопрос о связях Руси с Ближним Востоком в XII вв. — 44
Глава II. Светская торевтика крестоносцев. — 48
Методическое значение сходства отдельных признаков несхожих вещей. Вопрос о светской торевтике крестоносцев. — 48
Чернь краковского ларца. — 50
Краковский ларец и памятники византийского искусства. — 51
Изображения на краковском ларце. — 53
Изображения на блюде из Ирбита и на чаше из Ржищева. — 55
Стилизация фигур животных, восточные аналогии. — 57
Романский характер изображений и вопрос о месте производства. — 59
Аналогии в северной Европе. — 62
Аналогии в Италии. Школа торевтов-крестоносцев. — 68
Глава III. Вильгортская и черниговская чаши. — 76
Связи изделий крестоносцев с вильгортской и черниговской чашами. — 76
Чернь вильгортской и черниговской чаш. — 77
Воинские сцены на чашах. Вопрос об эпическом сюжете. — 78
Геральдические композиции на чашах. Киликийские аналогии по мелким признакам. — 81
Вопрос о киликийской атрибуции. Значение широкого круга частичных аналогий. — 84
Исламские аналогии. Чаша Улуг Хумаюна и её датировка. Золотоордынские вазы. — 88
Чаша Улуг Хумаюна и вопрос о серебре Румского султаната. Сельджукское серебро и чаши из Вильгорта и Чернигова. — 90
Изображения в центральных медальонах. Давид и Орфей. Сцены с Давидом в рельефах владимиро-суздальских церквей. Восточные детали рельефов. — 95
Разложение тронной сцены на византийской серебряной чаше. — 100
Мелодия или Вирсавия. Связи с романским искусством. — 101
Трактовка складок одежды и лип на вильгортской и черниговской чашах. Её отличие от византийской. — 104
Вильгортская и черниговская чаши как памятник взаимовлияния искусства Византии, исламского Востока, крестоносцев. — 107
«Варварские» подражания сосудам с исламскими, византийскими и западными элементами. — 108
Киликийская атрибуция вильгортской и черниговской чаш как наиболее вероятная. — 110
Глава IV. Связи Востока и Запада в торевтике XIII века. — 112
Ларец из Сан Марко и его чернь. — 112
Поздние восточные элементы декора ларца из Сан Марко. Связи с Ближним и Дальним востоком. — 113
Левантийская локализация ларца. Вопрос о связях с Венецией. — 117
Армянские аналогии для деталей из Сан Марко. — 121
Восточные элементы декора греко-венецианской чаши Музея исторических драгоценностей Украины. — 123
Ларец Трирского собора. Восточные и западные элементы дна декора. — 124
Скань трирского ларца. Аналогии в Сицилии, Византии и Золотой Орде. — 127
Вопрос о роли контакта искусства Западной Европы и Китая в XIII в. для развития спиральных сканей исламских стран и Византии. — 128
Примечания. — 135
Цитированная литература. — 148
Список сокращений. — 170
Вместо предисловия. ^
Когда мне приходится обсуждать свои работы, то обычно речь заходит о новой методологии. Однако основная методологическая идея, которая определила мой путь в науке, обусловлена нетривиальной, как мне хотелось бы, содержательной концепцией. Она заключается в том, что задача историка культуры, археолога, искусствоведа сводится, прежде всего, к тому, чтобы выделить и показать те ценности, которыми обогатил человечество изучаемый им народ. При этом необходимо дойти до конкретных единичных проявлений, в которых отдельные поколения, мастерские, даже единичные люди этого народа выражали свой собственный выбор пути, следуя одним традициям и отвергая другие. Чтобы увидеть это, надо сделать различительную особенность нашего научного зрения соразмерной человеческой жизни. Только тогда наша наука приобретет истинно гуманитарный характер, история культуры станет историей не только причинной обусловленности, но и свободного выбора.
Казалось бы, негуманитарные методы математики: теория графов, математической статистики, комбинаторики, примененные к керамике Согда и художественной металлической посуде Согда, а затем и других стран Востока и отчасти Европы, как раз и позволили увидеть по отдельности школу мастеров и каждое поколение в этих школах. Выяснилось, что в художественном ремесле своеобразие отдельных традиций и даже мастеров выявляются, не менее определённо, чем в такой передовой и привилегированной по красноречивости материала области науки как литературоведение. Есть и прямая связь с литературоведением: иллюстрации к литературным сюжетам, древнейшие поэтические надписи на фарси, открытые на серебряных сосудах.
(6/7)
Таким образом, разработка новых методов, которые я начал применять одним из первых, была не самоцелью, а частью методологии, приближающей учёного к пониманию реальных людей прошлого.
В монографиях «Анализ археологических источников: (Возможности формализованного подхода)», «Согдийское серебро. Очерки по восточной торевтике», «Silberschätze des Orients. Metallkunst des 3.-13. Jahrhunderts und ihre Kontinuität» все эти разработки подробно рассмотрены.
Руководя аспирантами и помогая другим коллегам, я много раз убеждался в плодотворности нового направления в науке. В его рамках были открыты своеобразные стили в художественном металле Тохаристана и Чача, Кабулистана и Хорасана, волжской Булгарии, венгров до их переселения на территорию современной Венгрии, государств Великих сельджуков и крестоносцев.
Широко раскрылся историко-культурный потенциал керамики Центрального и Южного Согда как исторического источника. Проблема влияний, которая казалась затруднительной, разрешалась при этом со всей очевидностью. Безусловно согдийцы и другие предки таджиков знали и воспринимали достижения Греции, Индии, Ирана, Китая, но применяли они их не как подражатели, а с творческой свободой, исходя из потребностей своего собственного развития. В свою очередь, в Китае, Иране, Сирии, Венгрии, Болгарии, тюркских степях обнаружилось вполне определённое и бесспорное воздействие произведений среднеазиатских мастеров, которое ранее не отмечалось. Стало ясно, что и эти народы, в свою очередь, заимствуя, отбирали то, что им нужно и перерабатывали эти заимствования в своём духе. Выявляется не унижение одних перед другими, а взаимное обогащение при сохранении не столько формального, сколько содержательного своеобразия в рамках общечеловеческого культурного развития.
Общие замечания. ^
Здесь речь шла о вещах, которые демонстрируют удивительную особенность светской торевтики. Они плохо вписываются в историю культуры какой-либо страны, поскольку специфика репертуара технических приёмов, форм и мотивов, свойственных именно светскому художественному металлу, обособляет их от всех других памятников. Но при этом все рассмотренные вещи прямо или опосредованно связаны между собой.
Их датировка не столь затруднительна, как для более ранних периодов. Но задача локализации остаётся исключительно сложной. Только немногие предметы: гурганская чаша, антиохийская курильница, пиксида Дезидерия, армянский ковшик, рипида Дейр Суриани, западноевропейские вещи XII в., серьги из Хунани и некоторые другие изделия — надёжно локализованы. Прибегнем к развёрнутому сравнению, чтобы показать, в какой мере удаётся решить эту проблему. Точно локализованные памятники можно представить себе установленными на фиксированных стойках, воткнутых в географическую карту, причём между стойками растянута сеть, к узлам которой привязаны все другие рассматривавшиеся предметы. Взаимное расположение узлов и стоек достаточно определённое, поэтому сеть нельзя раскинуть или сплести по-другому. Но участки сети можно подтягивать, сокращая или увеличивая расстояние между узлами и между узлами и стойками. Если продолжить сравнение, то можно сказать и о нитях, соединяющих узлы с лежащими под ними участками карты. Эти нити частичных аналогий несколько сдерживают возможные сдвиги участков сети, но в отличие от фиксированных стоек, они сами могут довольно сильно сокращаться и растягиваться.
Поэтому основное значение проделанной работы не в абсолютной географической привязке, а в изучении самой сети связей
(132/133)
между конкретными школами и регионами, их направлений и характера, т.е. всего процесса их развития во времени. Предложенные локализации (Северная Сирия, Эдесса, Киликия, Румский султанат) кажутся нам сейчас наиболее вероятными, но они остаются только ориентировочными и, безусловно, нуждаются в проверке новым материалом. Вполне возможно и то, что границы между школами не точно совпадали с границами между регионами. Даже в хорошо изученной Западной Европе это создаёт большие сложности в деле локализации. [102] Одни и те же христианские мастера могли работать в приморской Киликии, Эдессе, Антиохии или на Кипре, а их исламские современники в Конье, в Нисибине или в городах Азербайджана.
Неизбежные неточности локализации не меняют основной картины. В конце X — первой половине XI вв. в византийской Сирии и затем в центре империи мастера осваивали и видоизменяли декоративные приёмы аббасидской торевтики, а во второй половине XI — XII вв. в Сирии и Малой Азии работали ученики иранских торевтов, которые перенесли сюда традиции восточного Ирана и Тохаристана, сложившиеся там ещё в первой половине XI в. У этих же мастеров научились приёмам работы с чернью в христианских странах и Малой Азии.
В XII в. появляется целая серия связанных между собой серебряных чаш. Часть из них определённо византийские, хотя и с некоторым (довольно внешним) восточным влиянием, а другая часть отражает явное воздействие именно тех восточных элементов, которые из Ирана проникли в Сирию. Сосуды второй группы сделаны восточнохристианскими мастерами, освоившими не только мотивы, но и характерные приёмы своих исламских коллег. Эти восточнохристианские мастера в то же время контактировали с западными и были знакомы с армянским искусством. Входящие во вторую группу Вильгортская и Черниговская вазы отличаются наибольшей пышностью убранства и значимостью изображений. Форма этих ваз повлияла на торевтику исламских стран от Малой Азии и до Поволжья в XIII-XIV вв. Вся вторая группа по своим связям относится к югу Малой Азии и прилегающим территориям. Поэто-
(133/134)
му киликийская атрибуция Вильгортской и Черниговской ваз (И.А. Орбели) остаётся вполне вероятной.
В XII в. складывается школа западных мастеров, работавших в контакте с восточнохристианскими и византийскими над вещами светского назначения. Эта школа может быть отнесена к владениям крестоносцев.
Наконец, к XIII в. относятся два ларца с сочетанием западноевропейских, исламских и армянских признаков, изготовленные в странах Восточного Средиземноморья. Со второй половины XIII в. наблюдаются контакты западного, ближневосточного и китайского художественного ремесла. Второй после Великого Переселения Народов период широких евразийских контактов в торевтике наступил в XI-XIII вв. В XI в. он охватил территорию от Ирана до Византии и Италии, в XII в. включил всю Западную и Восточную Европу, а в XIII в. распространился на Восток до Тихого океана.
[102] Например, известнейший миланский канделябр XII в. отнесён к Лотарингии, Англии или Милану — Wixom, 1970., ill. 154-156.
[ Иллюстрации. ] ^
I [стр. 171]. Орнаменты, выполненные чернью.
1, 2 — Средняя Азия (Сайрам-су близ Чимкента, около 1000 г.); 3, 4 — Иран (Гурган, 1029-1049 гг.); 5 — Иран (XI-XII вв., ВС 149); 6 — Антиохия (реликварий из Аахена, 969-1025 гг.); 7 — Сирия (?) (браслет из Думбартон Оукса); 8 — Сирия (?) (браслет, Париж, частная коллекция); 9 — Антиохия (?) (ларец Латеранского музея); 10-13 — Сирия (?), работа европейского мастера (ларец, Вавель, Краков); 14 — Северная Сирия (?) (футляр для амулета, музей Виктории и Альберта, Лондон); 15-16 — Падерборн (переносной алтарь, мастер Рогерус, около 1100 г.); 17-18 — Киликия (?) (чаша из Вильгорта, Гос. Эрмитаж); 19 — Северная Сирия (?) (чаша из Тарту, Гос. Эрмитаж. Орнамент, представленный на рисунке, не заполнен чернью); 20 — Франция (оправа хрустального сосуда, Milhaguet); 21, 22 — Англия (?) (чаша из Метрополитанского музея, The Year 1200, №169); 23 — Англия (золотая застёжка от переплета, Durham, Swarzenski. H., 1954, Fig. 487);24 — Англия или Нижняя Саксония (реликварий Освальда, Swarzenski G., 1932, Abb. 323a); 25 — Англия (?) (чаша, Гос. Эрмитаж, Лапковская, 1971, №53); 26 — Польша, работа немецкого мастера (потир. Тржемесно, Swarzenski G., 1932, Abb. 332); 27 — Восточный Иран, Тохаристан (флакон ХI в., ВС, 142); 28 — Англия (?) (обкладка посоха, Кельн. собор, около 1178 г. Swarzenski H., 1954, Fig.455).
|
II [стр. 172]. Детали чаш из Вильгорта и Чернигова (1-8) и аналоги к ним. 9, 11-13 — ларец в Кракове; 10 — чаша из Ржищева; 14-15 — пюпитр из Коньи, XIII в. по Enderlein 1975, Abb. 18; 16 — керамическая чаша, Иран XII-XIII вв., Atil, 1973, ашпю 37; 17 — киликийская рукопись конца XII в. по Kajetanowicz, 1930; 18-19 — монеты короля Киликии Левона I по Bedoukian, 1962; 20-22 — киликийский переплет из Антилиаса по Der Nersessian, 1977, fig. 120;23 — киликийский переплёт 1334 г., по фотографии из архива Эрмитажа (см. Der Nersessian, 1973, t. II, fig. 477); 24 — киликийский ковшик, ВС, 130; 25 — чаша из коллекции Кейр. Малая Азия (?), XIII в.
|
III [стр. 173]. Детали изделий крестоносцев и аналогии к ним в памятниках Германии и Италии:
I — чаша из Халле (Weitzmann — Fiedler J., 1981, Kat. Nr. 188, Taf. 148); 2-3 — реликварий руки апостола из сокровищницы Вельфов (Кливлендский музей), по Swarzenski G., 1932, Abb. 281, 282; 4 — реликварий из слоновой кости, кельнская работа (Брюссель, Королевский музей) по Rhein und Maas, 1972, H-14, S. 275; 5 — деревянный реликварий (Мюнстер) по Braun J., 1940, Abb. 120; 6-7 — детали ржищевской чаши; 8-14 — детали ирбитского блюда; 15-17 — детали краковского ларца; 18-22 — серебряная пиксида аббата Дизедерия. До 1086 г. Рим. Церковь St.Cosma e Damiano по Bloch, 1946, fig. 258; 23 — каменный рельеф из Венеции по Colasantì, 1912, tav 82.
|
IV [стр. 174]. Итальянские параллели к особенностям изображений на ларце, хранящимся в Кракове:
1 — деталь ларца; 2 — рельеф портала Сан Марко, Венеция, XIII в., по Demus, 1960, fig. 68; 3 — “Il Volto Santo” Лукка, конец XII в., по Francovich, 1936, fig. 7a; 4 — деталь купели церкви San Frediano. Lukka, конец XII в., по Salmi, 1928, fig. 190.
|
|
|