A.M. Мандельштам, Э.У. Стамбульник
О некоторых проблемах ранней истории кочевников Тувы.
Многолетние работы Саяно-Тувинской археологической экспедиции, производящей с 1965 г. ежегодные раскопки разнообразных памятников на территории будущего водохранилища Саяно-Шушенской ГЭС и связанных с ней новостроек, с правом могут считаться новым, важным этапом в изучении прошлого Центральной Тувы. Они характеризуются не только значительными масштабами полевых исследований, но также переходом в ряде случаев к монографическому изучению наиболее важных в научном отношении могильников. За истекшие годы экспедицией получены значительные по объёму материалы, принадлежащие к разным периодам прошлого. Но количественное распределение их в хронологическом аспекте далеко не равномерно: наиболее обильны новые данные по «скифскому» и «гунно-сарматскому» периодам, охватывающим в целом более десяти столетий — от второй четверти I тыс. до н.э. до середины I тыс. н.э.
Этот весьма длительный промежуток времени можно именовать эпохой ранних кочевников: в рамках общего хода исторического процесса она начинается с широкого распространения кочевого скотоводства как самостоятельной, высоко специализированной формы хозяйственной деятельности и заканчивается с включением обширных территорий в состав первого Тюркского каганата. Выделение указанной эпохи, также как и само понятие «ранние кочевники», является условным, но оправданным прежде всего тем, что это позволяет объединить два упомянутых периода и в то же время провести границу между ними, взятыми вместе, и последующими периодами, относящимися уже к средневековью и имеющими от них существенные отличия.
История ранних кочевников составляет очень важный, хотя ещё слабо разработанный раздел всемирной истории, отражающий сложные судьбы значительной части «варварской периферии» Древнего мира и при том той, которая преимуще-
(43/44)
ственно находилась за пределами осведомлённости античных географов и историков. Основным, а иногда и единственным источником фактических данных здесь являются археологические материалы, по мере накопления которых постепенно раскрываются новые страницы прошлого населения обширного пояса степей Евразии. Современные исследования всё более отчётливо показывают, что без всестороннего учёта процессов, протекавших вне пределов распространения древних цивилизаций, невозможно достаточно полно и объективно реконструировать весь ход исторического процесса на протяжении более чем тысячелетия.
Тува составляет лишь небольшую часть степного пояса, но положение её в центре азиатского материка определяет важность исследования имеющихся здесь многочисленных памятников эпохи ранних кочевников не только для воссоздания истории этого края, но и для решения ряда ещё неясных вопросов прошлого более обширной территории. Достаточно отметить, что причины и конкретные пути формирования хорошо известного единообразия облика культур различных племенных групп скифского периода во всём степном поясе остаются ещё неясными во многом из-за ограниченности материалов из восточной части последнего. Не менее показательно, что до появления в Туве достаточно полных материалов, относящихся к последним векам до н.э. и первым векам н.э., нет возможности установить причины и реальный процесс распространения в Южной Сибири, начиная с конца тагарского периода, новых черт культуры. [1]
Учитывая вышесказанное, представляется целесообразным попытаться произвести хотя бы общую предварительную оценку возможностей и перспектив, которые дают имеющиеся сейчас, в основном новые и ещё не введённые в научный оборот, материалы эпохи ранних кочевников из Центральной Тувы для разработки различных исторических вопросов.
Ввиду малочисленности материалов, относящихся к эпохе бронзы и, в частности, к её позднему периоду, сейчас ещё невозможны какие-либо определённые заключения относительно происхождения ранних кочевников Тувы. Тем не менее, ввиду большой важности этой проблемы, остающейся, в сущности, ещё нерешённой для всего степного пояса, представляется уместным дать здесь краткий обзор известных сейчас памятников указанного времени. При этом, учитывая неясность хронологического места находок из немногочисленных,
(44/45)
лишь частично исследованных стоянок, здесь приходится ограничиваться могильниками, дающими определённый комплекс фактов.
Сейчас можно с значительной долей уверенности считать, что в Туве в первой половине II тыс. до н.э. (а возможно и позднее) существовала культура, во многом близкая к недавно выделенной в Минусинской котловине Окуневской. Группа принадлежащих к ней погребений исследована экспедицией на могильнике Аймырлыг: это прямоугольные каменные ящики из больших плит, расположенные очень компактно на размытом останце в пойме р. Чаа-Холь и на близлежащем склоне горы Бош-Даг. [2] Скелеты в них лежат на правом боку, с согнутыми ногами, головой, как правило, на северо-запад. Наиболее выразительную часть сопровождающего инвентаря составляет керамика специфического облика: лепные сосуды преимущественно «баночных» форм, наружная поверхность которых, включая днище, сплошь покрыта сравнительно простым, но не повторяющимся геометрическим орнаментом. Характерны также каменные сосуды разной формы и мелкие дисковидные каменные бусы. Металлические (бронзовые) предметы малочисленны и плохой сохранности.
Горшок аналогичного облика известен также из ранее исследованного погребения в другом районе Тувы — в долине р. Уюк; [3] кроме того, каменный предмет, относящийся, по мнению некоторых исследователей, к категории «жезлов», распространённых в ареале Окуневской культуры, был найден (также ранее) в одном кургане около с. Тарлашкын [4] в Южной Туве. Учитывая находки обломков керамики со сплошным геометрическим декором и в некоторых других пунктах, можно с большой долей уверенности считать, что рассматриваемая культура была распространена на значительной части территории Тувы. Однако выяснение точного её ареала, также как и хронологических границ бытования — задачи будущих исследований.
К эпохе бронзы относится также небольшой компактный могильник Бай-Даг III, расположенный у подножия одноимённой горы. [5] Он состоит в основном из глухих кольцевидных оград, сооруженных из сравнительно крупных камней. Внутри ограды под намогильной выкладкой расположена вы-
(45/46)
тянутая с востока на запад неглубокая яма, перекрытая плитами, скелеты тут лежат на правом боку со слегка согнутыми ногами, головой на запад. Сопровождающий инвентарь, найденный в двух погребениях, состоит из кремнёвых наконечников стрел и обломков бронзовых предметов (в частности, ножа). Датировка этого могильника ещё не вполне ясна и, возможно, будет уточнена в результате продолжения его раскопок. Вне зависимости от этого следует отметить, что ограды, исследованные здесь, существенно отличаются по своей конструкции от курганов и иных сооружений с наземными камерами и неглубокими ямами, содержащими скелеты со слегка согнутыми ногами без инвентаря, иногда объединяемыми в единый («монгун-тайгинский») тип. Поэтому находки, сделанные в могильнике Бай-Даг II, не могут служить основой для решения вопроса о датировке последних, который следует считать открытым.
Несомненно к позднему периоду эпохи бронзы относится ряд предметов из числа случайных находок: [6] время их устанавливается достаточно определенно ввиду наличия очень близких аналогий в материалах карасукской культуры из Минусинской котловины и других соседних областей. По специфике состава и облика металлических изделий (изогнутый «хвостатый» нож и «лапчатая» подвеска) этой же культуре синхронно пока единственное известное в Туве (могильник Куйлуг-Хем I) погребение в грунтовой яме, расположенной в прямоугольной каменной ограде тагарского облика. [7] Точная датировка и интерпретация этого погребения затруднены ввиду единичности и необычного сочетания различных черт.
Даже имеющиеся сейчас, весьма неполные материалы говорят о том, что в эпоху бронзы на территории Тувы существовали разные культуры. [8] Причём, очевидно, некоторые из них не были генетически связаны друг с другом. Хронологическая последовательность их пока недостаточно ясна, однако, во всяком случае, частично, она была аналогична прослеживаемой в Минусинской котловине. Следует особо отметить, что в Туве, как и в других областях восточной половины
(46/47)
степного пояса, в поздний период эпохи бронзы имели распространение определённые типы вещей, характерные для карасукской культуры. Всё это позволяет предполагать, что общая линия развития здесь, в основном, была та же, как и в других восточных областях степного пояса. Соответственно, местное происхождение ранних кочевников может считаться более вероятным, чем приход их полностью откуда-то извне. Но конкретные процессы становления кочевой формы скотоводства, его распространения, а также формирования осваивающих её групп населения могут быть прослежены лишь на основе новых, более полных материалов.
Значительную роль при решении проблемы происхождения ранних кочевников Тувы, несомненно, будут играть палеоантропологические материалы. Уже при самом предварительном знакомстве с ними становится очевидным, что в этногенетических процессах, протекавших в эпоху бронзы, участвовали группы населения как европеоидного, так и монголоидного расового типа. Соотношение их с конкретными культурами здесь весьма возможно было несколько иным и более сложным, чем в соседних областях.
К эпохе ранних кочевников принадлежат несравненно более обильные и разнообразные материалы, причём объём их продолжает возрастать. Однако здесь особенно сказывается неравномерность распределения по хронологическим этапам. Сравнительно мало данных сейчас для раннего этапа, причём они локализованы преимущественно на небольшой территории, лежащей у восточной окраины Центральной котловины Тувы. Соответствующие памятники, исследованные экспедицией в правобережье Енисея и у устья Хемчика, относятся к одному типу; имеется даже попытка выделить их в обособленную, алды-бельскую культуру. [9] Для правобережья характерны одиночные погребения в каменных ящиках из плит и узких подпрямоугольных бревенчатых срубах, расположенных в неглубоких ямах: под одним наземным сооружением, обычно округлой формы с обкладкой из крупных камней по краям, чаще всего имеется несколько таких могил. В расположении последних прослеживается определённая закономерность — наличие центрального и периферийных. Скелеты тут лежат преимущественно на левом боку с сильно согнутыми ногами, головой чаще всего на запад. Сопровождающий инвентарь (в который включают также находки, сделанные вне могил) состоит прежде всего из бронзовых предметов: это — кинжалы с «почковидным» перекрестьем,
(47/48)
наконечники стрел «раннескифского» облика, зеркала с бортиком по краю, трёхгранные шилья, удила со стремечковидными окончаниями, различные детали узды. Наряду с ними, имеются изделия из кости и рога — в частности, трёхгранные наконечники стрел, гребни и т.д. Некоторые бронзовые и костяные предметы украшены изображениями в «зверином» стиле. Керамика в исследованных погребениях не встречена: имеется только деревянная посуда.
В левобережной части того же района, исследованной в большей степени, чем правобережная, таких памятников, характеризующихся наличием нескольких могил под одним наземным сооружением, не известно. Здесь также есть ранние по времени погребения в каменных ящиках и подквадратных небольших срубах, но всегда расположенные под отдельными сооружениями. Скелеты в них лежат на левом боку, головой на запад. По причине ограбления в древности сопровождающий инвентарь здесь сохранился лишь частично: время устанавливается по наконечникам стрел специфических типов. Синхронны срубам раскопанные на этом же могильнике погребения в ступенчатых ямах, перекрытых цыновками из тростника; для них характерно вытянутое положение скелетов.
Бесспорно к начальной фазе раннего этапа скифского периода относится широко известный теперь курган Аржан, исследованный в другой части Тувы — в долине р. Уюк. [10] Он вполне обоснованно рассматривается как место захоронения верховного главы большого племенного объединения, возможно, охватывавшего территорию более обширную, чем одна Тува. Не останавливаясь на характеристике этого первоклассного памятника, которая уже дана его исследователями, следует лишь подчеркнуть наличие здесь вполне выработанной «скифской триады» (т.е. сочетания специфических типов оружия, конского снаряжения и декора в «зверином» стиле). Это свидетельствует о том, что на территории Тувы ранние кочевники имелись, во всяком случае, не позднее, чем в западной части степного пояса. Анализ многочисленных бронзовых удил, найденных в кургане Аржан, показывает, что в кльтуре отдельных групп населения Тувы этого времени, участвовавших в подношении заупокойных даров, имелись некоторые локальные различия. Это полностью согласуется с отмеченным выше фактом наличия нескольких типов памятников на сравнительно небольшой территории восточной окраины центральной котловины. Однако более деталь-
(48/49)
ное представление о масштабах таких различий сможет быть получено лишь после появления новых данных, в том числе и из других районов.
Значительно полнее материалы, принадлежащие к последующим этапам «скифского» периода, в числе которых особое место занимают полученные в результате ещё незавершенных раскопок могильника Аймырлыг, носящих монографический характер. Последнее обстоятельство позволяет более полно и всесторонне (чем при выборочных раскопках) использовать этот памятник для получения объективных данных на основе разграничения типичных и единичных явлений.
Для данных этапов характерно несколько типов погребальных камер, основными из которых являются три: прямоугольные бревенчатые срубы, каменные ящики и своеобразные подземные «склепы», стенки которых образованы массивными плитами или каменной кладкой. Реже встречаются деревянные колоды и другие варианты устройства. В срубах и «склепах» обычно имеется значительное число погребённых, в каменных ящиках их чаще всего по одному. Скелеты, как правило, лежат на боку, с согнутыми ногами, преимущественно головой на северо-запад. Погребальный обряд в целом, насколько о нём можно судить по уже имеющимся данным, был сложен и положение скелетов лишь частично отражает его нормы. Выяснение последних составляет одну из задач дальнейших исследований.
Разнообразные предметы сопровождающего инвентаря, характерные для этого времени, четко распадаются на ряд групп в соответствии с их функциональным назначением. В них отчётливо выступает «скифская триада», хотя в несколько ином, чем ранее, конкретном облике, что отражает прежде всего хронологические различия. Так, конские удила имеют кольцевидные завершения, кинжалы снабжены преимущественно бабочковидными перекрестьями, а среди бронзовых наконечников стрел преобладают трёхпёрые. Декор в «зверином» стиле очень широко представлен на многочисленных изделиях, в том числе и чисто утилитарного назначения. Большой удельный вес в инвентаре принадлежит керамике: формы глиняных сосудов разнообразны, выделка их часто очень тщательная, многие украшены геометрическим расписным орнаментом. Но наряду с этим в значительном количестве встречается и деревянная посуда. Весьма многочисленны предметы бытового назначения, связанные с одеждой и использовавшиеся в качестве украшений.
Сейчас уже имеются условия для перехода от учёта и классификации различных предметов к их всестороннему
(49/50)
анализу, в частности, с целью получения максимальных данных относительно отдельных сфер производственной деятельности, быта и образа жизни кочевников рассматриваемого времени. Наличие значительных серий изделий разного назначения и из различных материалов позволяет использовать тут некоторые методы исследования, применяемые в точных науках, что способствует расширению диапазона фактических сведений.
На новой, более широкой и прочной основе возможно исследование таких сложных и важных вопросов, как структура общества, суждения о которой до сих пор базировались на результатах выборочных раскопок небольших могильников и нередко субъективной оценке значимости различий в устройстве погребальных сооружений и составе сопровождающего инвентаря. Оперируя памятником в целом, можно получить сведения, которых не даёт анализ равной ему по размеру суммы разрозненных погребений. Топография большого могильника, структура отдельных его частей при монографическом исследовании становятся важным самостоятельным источником фактических данных. Однако здесь существуют свои трудности, поскольку методика использования археологических материалов в указанном аспекте ещё мало разработана. Поэтому дальнейшие работы в этом направлении, по-видимому, составят специальный раздел исследований, несколько обособленный ввиду необходимости обоснования и проверки приёмов анализа фактов.
Как важное направление исследований следует назвать углублённое рассмотрение уже имеющихся сейчас значительных серий предметов, украшенных изображениями в «зверином» стиле: это несомненно произведения народного искусства, имевшего широкое распространение и, очевидно, глубокие корни. Помимо задачи определения локальной специфики в стиле и ассортимента образов, здесь может быть поставлена также цель выяснения смыслового содержания последних и связи его с назначением соответствующих изделий. Таким образом, можно будет сделать новый шаг вперед по пути к пониманию мировоззрения и идеологии населения этого времени.
В ближайшей перспективе, учитывая продолжающееся накопление материалов «скифского» периода и из других районов Тувы, очевидно, сможет быть поставлена задача выявления локальных вариантов памятников этого времени на более прочной, чем ранее, фактической основе. При наличии достаточно полных данных этого характера появится возможность разграничения самих памятников по принадлежности их отдельным племенным группам и племенам, соста-
(50/51)
влевие своего рода «палеоэтнографической» карты. Однако необходимо отметить, что и тут встретятся определённые трудности, связанные с неразработанностью методики использования археологических материалов для установления отличий этнографического порядка. Некоторые предварительные работы в этом направлении, вероятно, могут быть проведены на основе анализа данных монографически исследуемых могильников больших размеров.
Культура кочевого населения Тувы, начиная приблизительно с середины I тыс. до н.э., вырисовывается как вполне сложившаяся и зрелая: она характеризуется устойчивостью основных черт, в том числе выработанных в результате практического опыта типов различных предметов, использовавшихся для производственной деятельности и в быту. Последующее развитие её происходит медленно, что, однако, не может рассматриваться как показатель застойности: причины этого явления следует искать в том, что был достигнут высокий уровень развития хозяйства, обеспечивающий стабильный и расширяющийся источник средств существования.
Весьма показательно, что количество памятников этого времени весьма велико и есть все основания говорить о заметном росте численности и плотности населения. Обилие и разнообразие предметов, составляющих сопровождающий инвентарь погребённых, указывают на широкие масштабы добычи и обработки металлов, на высокий уровень развития различных отраслей домашнего производства, обеспечивавшего практически все повседневные нужды. Сравнительно частые случаи находки в погребениях «рядового» облика изделий из золотой фольги могут рассматриваться как показатель значительного общего материального достатка.
Стабильность культуры была явлением длительного порядка: в свете имеющихся материалов время существования её нельзя ограничивать III в., имеется немало фактов, указывающих на то, что она была распространена и позднее, вероятно, не менее столетия. Однако установить точную границу сейчас ещё невозможно ввиду недостатка материалов и трудности датировки их в ограниченных пределах. Политические события, связанные с образованием державы сюнну, явно не привели к непосредственному вытеснению коренного населения или же к немедленному кардинальному изменению его традиционной культуры. На основании имеющихся сейчас материалов можно прийти к заключению, что развитие культуры во второй половине I тыс. до н.э. носило плавно-эволюционный характер. Происходило постепенное распространение различных новшеств, из числа которых осо-
(51/52)
бенно отчётливо прослеживается прогрессирующее возрастание роли железа как основного материала для изготовления ряда категорий изделий, в том числе орудий труда и оружия ближнего боя. Одним из источников нововведений, очевидно, было освоение новых типов вещей, отвечающих конкретным потребностям, по образцам, распространённым у соседних племенных групп.
Весомость конечной суммы постепенно накапливавшихся новшеств и частичных изменений выступает достаточно отчётливо при сопоставлении «крайних» комплексов сопровождавшего инвентаря — содержащих только бронзовые изделия и характеризующихся преобладанием железных. Различия в этом аспекте, дополненные некоторыми другими, настолько существенны, что правомерно выделять хотя бы условно поздний этап «скифского» периода. Установить сейчас его точные хронологические рамки ещё невозможно ввиду существующих трудностей в методике анализа материалов и их датировке. Уже предложенные ранее границы — IV-III вв. до н.э., [11] вероятно, в основном правильно отражают реальные явления, но несомненно подвергнутся корректировке — прежде всего за счёт включения в них II в. до н.э.
Сопоставление памятников второй половины I тыс. до н.э. с более ранними, относящимися к VII-VI вв. до н.э., показывает наличие между ними столь большого сходства по основным, принципиально важным чертам, что не возникает сомнений в. принадлежности их к одной культуре. В этом аспекте новые материалы не дают оснований пересматривать точку зрения, высказанную ещё 20 лет тому назад на основе значительно менее полных фактических данных. [12] Реально существующие различия носят закономерный характер и обусловлены развитием этой культуры, которое шло в том же общем направлении, как и в других областях степного пояса. Здесь действовали общие закономерности, для выяснения которых необходима определённая степень полноты данных по всем частям последнего, которая ещё не достигнута главным образом из-за недостаточной изученности памят-
(52/53)
ников восточных областей. Быстрое накопление новых материалов в Туве несомненно будет способствовать разработке этой проблемы, имеющей общеисторическое значение.
Вместе с тем становится всё более ясно, что культура «скифского» периода на разных этапах её существования имела локальные варианты, количество и специфика которых не были неизменными. Исследование вопросов о причинах этого явления и факторах, определявших появление и упрочение тех или иных местных особенностей, является задачей будущего. Но уже сейчас можно оказать, что немалую роль здесь сыграют накопившиеся за последнее десятилетие палеоантропологические материалы: они свидетельствуют о наличии в составе населения этого времени как европеоидов, так и монголоидов, о процессах смешения их, приводивших к частичному изменению физического типа. Анализ их может явиться одним из важных путей выяснения конкретного «механизма» взаимодействия между различными группами населения, вероятно, распространявшегося и на какие-то соседние племена. Формирование локальной специфики культуры происходило в условиях этих взаимодействий — не только в результате сохранения и развития у какой-то данной группы населения изначальных традиций, но и вследствие восприятия и переработки принадлежащих вошедшим в её состав представителям других групп.
Уточнение представлений о принципиальных чертах культуры «скифского» периода имеет немаловажное значение для исследования вопросов о её генезисе и конечных судьбах. В первом случае, учитывая в полной мере трудности, обусловленные отсутствием сейчас данных о памятниках непосредственно предшествующего времени, мы всё же вправе искать истоки хотя бы этих черт и в более ранних периодах эпохи бронзы. При таком подходе сразу же обращает на себя внимание тот факт, что каменные ящики, устойчиво бытующие, начиная с VII в. до н.э., по форме и устройству практически не отличаются от характерных для упоминавшейся выше культуры окуневского облика. Кроме того, здесь наблюдается сходство в расположении скелетов — на боку, с согнутыми ногами — и в ориентировке.
Поскольку мы имеем здесь сочетание трёх черт, случайный характер сходства следует считать крайне маловероятным и представляется правомерным ставить вопрос о возможности существования определенных генетических связей между населением «скифского» периода и носителями культуры окуневского типа. Хотя размеры хронологического разрыва между ними пока не могут быть установлены, даже в случае принятия за основу существующей датировки окунев-
(53/54)
ской культуры в Минусинской котловине, они не столь велики, чтобы служить препятствием для такого предположения. Насколько оно правильно, покажут дальнейшие исследования, но уже сейчас можно утверждать, что на территории Тувы погребение в каменном ящике — традиция, уходящая своими корнями, во всяком случае, в эпоху бронзы. В определённой мере она сохранилась и после «скифского» периода, вплоть до средневековья.
Важнейшей вехой в истории ранних кочевников Тувы было включение их в состав державы сюнну, которое, как принято считать, произошло на рубеже III и II вв. до н.э. и имело далеко идущие последствия. Вполне закономерно именно она была использована авторами существующих хронологических классификаций археологических памятников для расчленения и датировки выделенных ими конкретных культур. Исходя из характера политических событий и наличных археологических материалов, предполагалась очень быстрая смена культуры «скифского» облика новой, имевшей отчетливую «гуннскую» окраску.
Новые материалы, главным образом полученные в результате раскопок Саяно-Тувинской экспедиции, свидетельствуют о необходимости внесения в эти представления определённых корректив. Прежде всего следует отметить результаты монографического исследования могильника Бай-Даг II. В нём имеется ряд крупных погребальных сооружений сложной формы, сочетающей в себе трапециевидную основную часть и примыкающую к середине её южного торца дополнительную — более узкую, имеющую аналогичную или прямоугольную конфигурацию. Контуры их обычно очень чётки ввиду того, что образованы кладкой из каменных плит. Под основной частью расположена глубокая яма, на дне которой установлено деревянное срубовидное гробовище, содержащее досчатый гроб. Последний обычно ставился на большие каменные плиты.
Гробы были снабжены очень богатым декором, состоящим из железных пластин различной формы и разнообразных полосок и фигурных элементов из золотой и серебряной фольги. Для прикрепления их служили железные гвоздики, часть из которых имела кольцевидные завершения, через которые были протянуты шёлковые шнуры. Судя по некоторым остаткам, в украшении гробов использовались также различные ткани.
В этих погребальных сооружениях имеются только одиночные погребения: скелеты лежат на спине, в вытянутом положении, головой на северо-запад. Сопровождающий инвентарь, сохранившийся ввиду ограбления лишь частично, включает в себя разнообразные предметы, в числе которых
(54/55)
имеются металлические сосуды, керамика, костяные накладки на лук, железные наконечники стрел, костяные изделия разного назначения и некоторые украшения. Учитывая также обилие фрагментов неясных по форме предметов, можно с уверенностью считать, что инвентарь был многочисленным и содержал какие-то не встречающиеся в «рядовых» погребениях изделия.
Своеобразные погребальные сооружения, исследованные на могильнике Бай-Даг II, пока не имеют параллелей в памятниках Тувы, но очень близкие аналогии им обнаруживаются в Ноинулинском могильнике в Монголии. Расколки последнего производились без снятия дёрна и расчистки камней, вследствие чего не все детали конструкции были выявлены (а иногда, вероятно, и просто не отмечены). Тем не менее сопоставление имеющихся описаний внешнего вида отдельных «курганов» даёт нам довольно полное представление об особенностях их устройства. По общей конфигурации все они также состоят из двух основ: квадратной и примыкающей к ней с юга узкой и вытянутой, прямоугольной или трапециевидной. Контуры нередко прослеживались чётко, а в ряде случаев отмечено наличие обнажившейся каменной кладки по краям. Под основной частью сооружения находилась глубокая яма, под дополнительной — ведущий в неё дромос. На дне могильной ямы была установлена обширная наружная погребальная камера типа сруба, в ней внутренняя из плах сходного устройства, а в последней досчатый гроб. Сходство во всех основных элементах конструкции здесь вполне очевидно; различия же наблюдаются главным образом в размерах сооружения в целом и степени сложности погребальной камеры. Поскольку Ноинулинский могильник несомненно принадлежит сюнну, именно с ним есть все основания связывать и рассматриваемый, пока уникальный памятник. За это в равной степени определённо говорят также состав сопровождающего инвентаря и специфические типы входящих в него вещей.
Таким образом, мы имеем теперь прямое и бесспорное свидетельство археологии о том, что какая-то группа сюнну обитала на территории Тувы. Последнее не является само по себе чем-то принципиально новым или неожиданным: это предполагалось и ранее, исходя из всей суммы имеющихся сведений о событиях рассматриваемого времени. Тем не менее возможность перейти от предположения к твёрдо установленному факту не следует недооценивать. Необходимо напомнить, что в письменных источниках не имеется сообщений, которые можно было бы с уверенностью относить именно к территории Тувы; о подчинении её сюнну, соответственно,
(55/56)
также нет прямых указаний и господствующее мнение, что это действительно имело место, основано лишь на логической необходимости покорения Маодунем, во время его северного похода, племён, обитавших южнее динлинов, которые локализуются севернее Саян. Но поскольку данные о местах обитания динлинов крайне скудны и противоречивы, а независимых сведений о маршруте похода Маодуня нет, всё здесь неизбежно носит гипотетический характер. Весьма весомыми, но всё же не решающими — снова в силу своей зависимости от логических построений — являются заключения о передвижении какой-то части сюнну в Туву, основанные на изменении облика культуры местного населения и отчётливо выраженной специфике её в рассматриваемое время. Всё это могло быть обусловлено не только непосредственными контактами с сюнну, но и воздействием в условиях существования сильной, относительно централизованной державы других, родственных им племён. Не случайно в определении «источника» изменений культуры существуют колебания именно такого порядка. Кроме этого, следует отметить и другое: указанные заключения не могут рассматриваться как независимое подтверждение того, что Тува была подчинена в период деятельности шаньюя Маодуня и тогда же здесь появилось новое население. Они в равной мере допускают и более позднее передвижение сюда носителей новой культуры.
Учитывая всё вышесказанное, можно констатировать, что археология вносит необходимую ясность в один из важных вопросов истории рассматриваемого времени. И в то же время она тут же настоятельно выдвигает другой, тесно связанный с данной темой вопрос — о том, когда произошло передвижение сюнну в Туву? Если обратиться к письменным источникам, то выясняется, что на основании их дать на него однозначный ответ даже предположительного характера невозможно: ход истории сюнну показывает, что передвижения из Монголии на север могли иметь место не только в связи с завоеваниями Маодуня, но и на отдельных этапах распада созданной им державы. Реальную опору для уточнений здесь снова приходится ожидать от археологии.
В связи с таким положением существенное значение приобретают опять-таки результаты раскопок могильника Бай-Даг II. Здесь в ряде больших погребальных сооружений обнаружены впускные, — совершённые уже после их ограбления, — погребения, в которых найдена керамика с арочным орнаментом, справедливо считающаяся наиболее характерной для культуры, приходящей на смену господствовавшей в «скифский» период. Вполне очевидно, что такие захоронения, равно как и ограбление сооружений, могли быть совершены
(56/57)
только после утери сюнну господства над этой территорией или ухода их отсюда. Кроме того, важно и другое: поскольку впускные погребения «отделены» от основных столь существенным фактом, как ограбление последних, принадлежность их одной и той же группе населения следует считать исключенным.
Таким образом, выясняется, что между приходом сюнну и распространением на занятой ими территории местной культуры, характерной для «гунно-сарматского» периода — во всяком случае, в её сложившемся виде, — был хронологический разрыв. Кроме того, в пределах соответствующего промежутка времени произошли существенные изменения в политической ситуации. Вне зависимости от того каковы были эти неизвестные нам события, появление сюнну предшествовало им и соответственно должно быть отнесено к сравнительно раннему этапу рассматриваемого периода.
Несомненная принадлежность больших погребальных сооружений могильника Бай-Даг II представителям знати сюнну, пышность и богатство захоронений в них исключают возможность связывать их с какими-то второстепенными историческими эпизодами или приходом потерявших своё достояние и положение беженцев. Они должны быть отнесены к периоду могущества сюнну — если не к десятилетиям создания их державы, то к ближайшему времени. Однако точное определение и точная датировка сейчас невозможна, т.к. хронологическая периодизация памятников и вещественных материалов культуры сюнну пока не разработана. Исходя из приведенных выше соображений, она, вероятно, должна лежать в пределах II в. до н.э.
Самого серьёзного внимания заслуживает отмеченное выше свидетельство о наличии хронологического разрыва между появлением сюнну и распространением (во всяком случае, в местах их обитания в Туве) характерной для «гунно-сарматского» периода культуры, наиболее ярким памятником которой сейчас является могильник Кок-Эль. [13] Это само по себе взятое не может служить основанием для каких-либо далеко идущих заключений, но приобретает значительный вес при учёте данных, полученных при раскопках уже неоднократно упоминавшегося могильника Аймырлыг. Здесь выявлена компактная и, вероятно, многочисленная группа погребений «гунно-сарматского» периода, исследование которой ещё только начато, но уже дало некоторые интересные результаты.
(57/58)
В первую очередь следует отметить наличие в этой группе случая своеобразной стратиграфии. Одно погребение в каменном ящике с сопровождающим инвентарём, который без колебаний можно отнести к рассматриваемому периоду, располагалось над ямой, в которой было обнаружено значительное количество обломков большого глиняного сосуда характерной для сюнну формы. Кроме того, эта же яма частично была разрушена другим, соседним погребением того же периода. Хронологическая последовательность материалов тут вполне очевидна и носит тот же характер, как и в могильнике Бай-Даг II. Повторяемость одного и того же факта на двух разных памятниках свидетельствует о том, что он отражает реальность.
Далее, здесь имеются случаи, когда в одном и том же погребении наблюдается сочетание различных черт — специфичных для памятников типа Кок-Эль и характерных для «скифского» периода. В качестве наиболее отчётливого примера такой ситуации на данной стадии исследований выступает положение погребённого на боку с согнутыми ногами в досчатом гробу. Поскольку часть других случаев не даёт столь же ясной картины и для понимания их необходимы специальные пояснительные экскурсы, останавливаться на них тут нет возможности. Важно лишь отметить, что своего рода синкретичность и нечёткость облика нередко прослеживается и в сопровождающем инвентаре, который иногда бывает многочисленным.
До тех пор, пока не будут проведены систематические раскопки этой группы погребений, трудно дать какую-нибудь обоснованную интерпретацию её. Но очевидно, что отмеченные факты не являются случайными: за это говорит не только повторяемость некоторых из них, но также наличие определённых параллелей и в других памятниках. Поскольку ранее были известны только единичные случаи аналогичного характера и при том в разных могильниках, вполне логичным было истолкование их как частных отклонений от нормы. Сейчас подход к ним, конечно, должен быть уже иным.
Всё изложенное выше говорит о том, что процессы, протекавшие на территории Туры в «гунно-сарматский» период, были сложны и, по-видимому, многообразны. Сейчас мы можем судить о них лишь по ограниченным данным, но тем не менее уже известное позволяет считать правомерным выделение ранних памятников этого периода (не определяя здесь их хронологические рамки) в качестве объекта специального углублённого исследования. Важность встающих вопросов и продолжающееся накопление новых материалов дают все основания относить такое исследование к числу актуальных
(58/59)
и перспективных. Вполне возможно, что в результате его будет установлено, что в Туве, как и в Минусинской котловине, был особый переходный этап, лежащий между «скифским» периодом и временем, характеризующимся памятниками типа Кок-Эля.
Одной из основных трудностей в изучении истории Тувы в последние два века до н.э. и первой половине 1 тыс. н.э. является недостаточная разработанность хронологической периодизации памятников и вещественных материалов, относящихся к этому весьма продолжительному промежутку времени. Существующие датировки носят в большинстве своём приблизительный характер и нередко основаны на привлечении территориально далёких аналогий. В то же время пока не предпринято попыток выработать необходимые для них основы путём анализа уже имеющихся, достаточно многочисленных материалов.
В силу сложившегося положения до настоящего времени фактически ещё не выделены достаточно достоверно памятники, относящиеся к IV-V вв. н.э., т.е. к последним столетиям эпохи ранних кочевников. Изучение их, однако, весьма важно для правильного понимания тех процессов, которые способствовали быстрому политическому подъёму древних тюрок и возможности объединения ими большого числа различных племён. Не менее важно оно и для разработки вопросов этногенеза тувинцев, поскольку является одним из путей выяснения ареала расселения и судеб предполагаемых ранних носителей тюркской речи.
Если всё же попытаться дать краткую общую оценку перспектив дальнейшего изучения истории ранних кочевников Тувы на основе накопленных археологических материалов, то её можно свести к трём положениям. Во-первых, объём новых данных столь значителен, что появляется возможность разработки ряда вопросов, которые раньше не могли быть поставлены; тем самым расширяется и углубляется диапазон исследований. Во-вторых, в недалёком будущем, очевидно, возникнет потребность в обобщении и критической оценке результатов — как с целью получения более полной, чем ранее, картины прошлого, так и для выявления наиболее актуальных направлений исследования. В-третьих, отчетливо вырисовывается настоятельная необходимость разработки методики анализа и использования археологических материалов для решения исторических вопросов, притом применительно к специфике кочевнических памятников: здесь, очевидно, немалую роль сыграют результаты монографических раскопок отдельных могильников, расширяющие круг получаемых фактических данных.
[1] Это положение очень отчётливо обрисовалось в результате специального исследования памятников тесинского этапа. Ср. М.Н. Пшеницына. Культура племён Среднего Енисея во II-I вв. до н.э. Автореферат кандидатской диссертации. Л., 1975.
[4] М.X. Маннай-оол. Тыванын археологтуг тураскаалдары. Кызыл, 1964, рис. 2.
[6] Коллекция их хранится в Тувинском республиканском музее в г. Кызыле. Ср. Л.Р. Кызласов. Этапы древней истории Тувы. В МГУ, серия историко-филологическая, 1958, №4, с. 74, табл. 1, рис. 25-30.
[7] А.Д. Грач. Новые данные о древней истории Тувы. УЗ ТНИИЯЛИ, вып. XV, Кызыл, 1971, с. 94.
[8] Следует отметить также обнаружение на могильнике Аймырлыг разрушенного погребения, в котором найдены бронзовые браслеты андроновского типа. Это говорит если не о распространении, то, во всяком случае, о влиянии данной культуры в Туве.
[9] А.Д. Грач. Указ.соч., с. 96. Рассмотрение обоснованности такой трактовки указанных памятников выходит за рамки задачи настоящей статьи.
[10] М.П. Грязнов, М.X. Маннай-оол. Курган Аржан по раскопкам 1973-1974 гг. УЗ ТНИИЯЛИ, вып. XVII, Кызыл, 1975.
[11] С.И. Вайнштейн, Памятники казылганской культуры. «Труды ТКЭАН», т. II, М.-Л., 1966, с. 173; М.X. Маннай-оол. Тува в скифское время (уюкская культура). М., 1970, с. 86.
[12] В настоящей статье культуре кочевого населения Тувы в «скифский» период, а также последующего времени не даётся конкретного наименования в силу того, что это в большей мере соответствует цели её и характеру изложения фактов. Предложенные уже 20 лет тому назад названия — уюкская (Л.Р. Кызласов. Указ.соч., с. 75) и казылганская (С.И. Вайнштейн. Некоторые итоги археологической экспедиции Тувинского НИИЯЛИ в 1956-1957 гг. УЗ ТНИИЯЛИ, вып. VI, Кызыл, 1958, с. 230 и сл.), в принципе, равноприемлемы.
[13] См.: Труды ТКАЭЭ, т.т. II, III, Л., 1966; 1970.
|