Л.М. Левина
Этнокультурная история Восточного Приаралья.
I тысячелетие до н.э. — I тысячелетие н.э.
// М.: 1996. 396 с. ISBN 5-02-017901-9
[ аннотация: ]
Книга посвящена результатам многолетних исследований автором памятников районов Восточного Приаралья. Именно в этом регионе размещены десятки монументальных крепостей и тысячи погребальных сооружений своеобразной джетыасарской культуры, носители которой сыграли весьма значимую роль в культурной и этнической истории многих современных народов Евразии.
Оглавление
Глава I. Поселения, жилища. — 9
[Иллюстрации к гл. I, рис. 1-30] — 30-59
Глава II. Погребальные сооружения и обряды. — 60
Склепы. — 68
Подкурганные грунтовые погребения. — 89
[Иллюстрации к гл. II, рис. 31-62] — 155-186
Глава III. Материальная культура. — 187
§ 1. Керамика. — 187
§ 2. Оружие и конское снаряжение. — 196
§ 3. Орудия труда и бытовые предмеиы. — 202
§ 4. Одежда. — 205
§ 6. Украшения. — 222
§ 7. Туалетные наборы, зеркала. — 227
§ 8. Иранские резные камни. — 237
§ 9. Зооморфные и антропоморфные изображения и другие культовые предметы. — 243
[Иллюстрации к гл. III, рис. 63-173] — 258-368
Список сокращений. — 377
Список литературы. — 378
Список иллюстраций [ко вклейке между с. 336-337]. — 389
Список чёрно-белых фотоиллюстраций. — 389
Список цветных фотоиллюстраций. — 390
Резюме. — 392
Введение ^
С глубокой древности Восточное Приаралье являлось одной из важнейших зон постоянных культурных и этнических контактов между скотоводами Великого евразийского степного пояса и земледельцами древнейших оазисов Средней Азии. Восточное Приаралье (и прежде всего северная часть обширной древней Сырдарьинской дельты) было своеобразным «перекрёстком» исторических путей передвижения народов, важных миграционных, а также торговых дорог. Здесь же располагались места традиционных «зимовок» скотоводческих и полускотоводческих племён. Физико-географические особенности этого региона обеспечивали специфические условия исторических процессов взаимодействия разных племён и племенных групп, представляющих разнообразные культурно-хозяйственные типы. Именно здесь формировались условия устойчивого сосуществования на протяжении столетий представителей различных этносов. Всё это обусловливало специфику и сложность происходящих здесь активнейших этногенетических процессов, что позволило С.П. Толстову еще в 40-е годы выделить Приаралье как территорию особо значимую в этнической истории, назвав его «Аральским узлом этногенеза» (Толстов, 1947а, с. 308-310).
Судя по археологическим находкам, данный регион обживался человеком ещё в периоды неолита и бронзового века, но особенно интенсивно осваивался он в I тысячелетии до н.э. и I тысячелетии н.э. К сожалению, письменные источники чрезвычайно редко и скупо упоминают области Восточного Приаралья, однако это не помешало многим учёным связывать эти регионы с именами саков, алан, кангюев, эфталитами, хионитами, огузско-печенежскими племенами и многими другими (см. ниже), сыгравшими заметную роль в этнокультурной истории многих евразийских народов.
Показательна и вся экологическая характеристика региона. Огромные открытые равнинные пространства при наличии развитых сложнейших речных систем обеспечивали расселение и лёгкость передвижения. Формирование пространства для подобных историко-этнических процессов в большой степени определялось тем необычным географическим положением, которое занимало Восточное Приаралье (в первую очередь, северные районы равнины) на Евразийском континенте. Практически — это широкий пояс, полукругом охватывающий громадную территорию и соединяющий области азиатских и европейских степей.
Примыкающая с востока к Аральскому морю аллювиальная равнина, почти сплошь прорезанная староречьями огромной древней сырдарьинской дельты, площадь которой более чем в полтора раза превышает таковую амударьинской дельты, в плане представляет собой огромный треугольник (рис. 1). Последний занимает свыше 400 км в широтном направлении и 200-250 км в меридиональном, с вершиной на востоке от коридора между хребтами Каратау и Кызылкумским плато, в месте, где Сырдарья выходит на Туранскую низменность (Андрианов, 1969, с. 187).
(3/4)
Почти равные стороны треугольника с севера ограничиваются современным руслом Сырдарьи, на юге — высокими коренными песками Кызылкумской пустыни. Вся эта обширнейшая пустынная равнина, сформированная в верхнем плейстоцене-голоцене, более чем на треть состоящая из суглинистых такыров, своим происхождением связанная с деятельностью многочисленных протоков древней дельты Сырдарьи, сложена частично меловыми, но более палеогеновыми породами, перекрытыми неогеновыми песками и глинами (Андрианов, Итина, Кесь, 1975, с. 149-151). Наиболее древнее из многочисленных дельтовых русел Сырдарьи (Пра-Сырдарья), доисторическое, проходило южнее вышеописанного треугольника к югу от основного массива Кызылкумских песков, соединяясь с Пра-Амударьёй (Толстов, Кесь, 1954, с. 141-145; Федорович, 1950, с. 212-213; Кесь, 1958). В связи с прорывом вод Пра-Сырдарьи на север, воды реки растеклись на обширной низменности вышеотмеченного треугольника (Андрианов, 1969, с. 188; Вайнберг, в кн. Вайнберг, Левина, 1993, с. 8).
В ландшафтном отношении эта территория представляла собой сочетание обильно обводненных межрусловых понижений с прирусловыми повышениями, занятыми тугайной растительностью (Боровский, Погребинский, 1958). Вследствие накопления аллювия и миграции русел и протоков здесь происходило периодическое осушение отдельных частей дельты (Андрианов, 1952; Левина, Птичников, 1991, с. 155-156).
На огромной территории равнины выделяются четыре системы древних сырдарьинских протоков: Инкардарья, Жаныдарья, Кувандарья и Пракувандарья (иначе — Эскидарьялык), в основном имевшие широтное направление. Все они расходятся радиально от сырдарьинского русла южнее г. Кзыл-Орда. Судя по результатам комплексных исследований (с участием археологов, геоморфологов, почвоведов, топографов и др.), южная Инкардарьинская система русел, наиболее извилистая, функционировала уже в эпоху неолита и ранней бронзы (III тыс. до н.э.).
До образования современного русла нижней Сырдарьи её воды по упомянутой равнине одновременно протекали, по крайней мере, по двум основным руслам. Вероятно, одновременно с Инкардарьинской системой с III тыс. до н.э. образовалась самая северная из четырех систем — Пракувандарья (Эскидарьялык). Между этими в основном широтного направления протоками было множество меридионально идущих сравнительно небольших русел (рис. 1). Одна из вышеуказанных четырёх систем — Жаныдарья, наиболее близкая к Инкардарье и неоднократно пересекавшая русло последней, могла образоваться в начале или, скорее, во второй четверти I тыс. до н.э., но уже во второй половине I тыс. до н.э. сток вод Жаныдарьи западнее района Бештам-калы проходил по нескольким западным меридиональным руслам (например, Дайрабай, Ашинансай, где были отмечены погребальные сооружения и немногочисленные поселения IV-II вв. до н.э.). Очевидно, в начале I тыс. до н.э. сформировалось и русло Кувандарьи к югу от Эскидарьялыка. Все эти русла довольно извилисты, но наиболее сильно меандрирует Инкардарья. В своём нижнем течении системы Инкардарьи и Жаныдарьи образовывали общую дельту с восточным амударьинским руслом — Акчадарьёй (вероятно, как показали работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции, до V в. до н.э.).
Так как вся дельтовая равнина плавно понижается с востока на запад (абсолютные отметки у станции Чиили к югу от г. Кзыл-Орда — 140-150 м, у станции Джусалы к западу от г. Кзыл-Орда — 100 м, на берегу Аральского моря — 55 м, см. Андрианов, 1969, с. 187), а точнее, в направлении с востока — северо-востока на запад — юго-запад, естественно, что западные и южные протоки и системы русел заиливались и переставали функционировать раньше, чем восточные и северные. Судя по археологическим данным, в среднем и нижнем течении Инкардарья не обводнялась уже во второй половине I тыс. до н.э., хотя по отдельным её участкам
(4/5)
прошло русло Жаныдарьи. Где-то в конце III-II в. до н.э. прекратился сток воды в Жаныдарье, даже в её среднем течении. Однако системы Кувандарьи и Эскидарьялыка продолжали действовать. По тем же археологическим данным последняя (Эскидарьялык = Пракувандарья) перестаёт функционировать в VIII в. н.э. и, вероятно, в это же время завершается процесс формирования современного сырдарьинского русла на участке ниже г. Кзыл-Орда (Вайнберг, Левина, 1993, с. 13). Возможно, какой-то небольшой сток по руслу Кувандарьи в тот период ещё продолжался. На самом северном участке описываемой дельтовой поймы на равнинном полуостровке, зажатом между берегом Аральского моря, руслом Сырдарьи и полосой болот и плавней в местах впадения Кувандарьи (Вайнберг, Левина, 1993, с. 14), в VII-IX вв. н.э. бытовали так называемые «болотные городища» (Кескен-Куюк-кала, Куюк-кала, Янгикент), которые можно относить к третьему этапу джетыасарской культуры (Левина, 1971, с. 77-86). Очевидно, в IX в. вновь обводняется староречье восточной части Инкардарьи, на берегах которой зафиксировано более полутора десятков городищ IX-XII вв. н.э. Лишь в XII в. н.э. возобновляется сток вод Жаныдарьи, устойчиво функционировавшей вплоть до XV-XVI вв. н.э. В северовосточной части дельтовой равнины к востоку — северо-востоку от г. Кзыл-Орда на месте Дарьялык-такыра, возможно, в первом тысячелетии до н.э. существовал огромный водоём, куда помимо значительной части Сырдарьинского стока впадали с востока и реки Сарысу и Чу (Вайнберг, Левина, 1993, с. 13). Можно предположить, что данный водоем «с зеркалом пресной воды больше, чем у Аральского моря», соответствует знаменитому озеру Горгуз, согласно «Нузхат ал-муштак» Идриси (см. Агаджанов, 1969, с. 70 и сл.). Вполне вероятно, что некоторые протоки систем Кувандарьи и Эскидарьялыка могли вытекать из этого озера, как и впадать в него. Наши исследования в Джетыасарском урочище в бассейне Эскидарьялыка в определённой степени подтверждают вышесказанное. В восточной части урочища в окрестностях городищ Джеты-асар № 5, № 6 и др. обнаружилось несколько крупных протоков, впадавших в Эскидарьялык и, судя по их направлению, питавшихся водами этого озера (Левина, Галиева, 1995, с. 14).
Обилие пресной воды, теплый сухой (хотя и континентальный) климат сделали эту примыкающую к восточному берегу Аральского моря равнину привлекательной для людей, постоянно живших здесь и ведших, по крайней мере с конца эпохи бронзы, комплексное натуральное хозяйство. При этом максимально использовались природные ресурсы: камышовые заросли — в качестве корма для скота, окружавшие оазисы пески — для выпаса овец и верблюдов, паводковые речные размывы — для орошения полей, озера и речные заводи — для ловли рыбы (Андрианов, Левина, 1979, с. 95).
Название данной работы, как и указанные хронологические рамки несколько условны. Учитывая характер обводнения огромной сырдарьинской дельты в Восточном Приаралье, должны напомнить, что в руслах его южных протоков, Жаныдарьи и Инкардарьи, не было воды уже во II в. до н.э., и лишь в IX в. н.э. можно говорить о возобновлении стока в восточной части Инкардарьи. В VII-V вв. до н.э. в бассейне средней, частично и нижней, Жаныдарьи обитали сакские племена (Толстов, 1961; он же, 1962б; Толстов, Итина, 1966; Вишневская, 1973; Левина, 1979б), на основе культуры которых и под сильным культурным влиянием земледельческих оазисов юга Средней Азии в IV-II вв. до н.э. (возможно с рубежа V-IV вв. до н.э.) здесь же сложилась и развивалась чирикрабатская культура (Вайнберг, Левина, 1992; они же, 1993), носители которой оставили нам развитые ирригационные сооружения, почти две сотни открытых неукреплённых сельских поселений, в основном базирующихся на искусственных каналах, высокоразвитую архитектуру монументальных погребальных построек и несколько крепостей, одна из которых, безусловно, может рассматриваться в целом как сатрапская резиденция в подчинённой Ахеме-
(5/6)
нидам самой северной в державе области «саков, которые за Согдом» (Вайнберг, Левина, 1993, с. 95). Где-то в конце III — начале II в. до н.э. жители чирикрабатских городищ и поселений под давлением экологической ситуации вынуждены были покинуть рассматриваемый регион и уйти, судя по археологическим данным, в основном на юго-запад, в районы Парфии, и небольшой частью на восток, где в районе г. Алма-Ата оставили нам несколько своих поселений.
Однако и в силу географического положения наиболее важные в регионе миграционные пути и торговые дороги, зоны межэтнических и межкультурных контактов в I тыс. до н.э., как и в I тыс. н.э., проходили севернее Жаныдарьинского русла, в бассейне древних северных сырдарьинских протоков — Кувандарьи и Пракувандарьи (Эскидарьялыка), где в рассматриваемый период развивалась джетыасарская культура (с конца эпохи бронзы и по VIII-IX вв. н.э.). Памятники последней и станут основным объектом нашего внимания в данной книге.
Хотя упоминание о низовьях Сырдарьи и названия некоторых городов данного региона находим в весьма древних источниках, говорить об историко-географическом изучении этих областей можно лишь начиная с середины XVIII в., а вернее, с XIX в. Ряд крупных городов в сырдарьинских низовьях изредка отмечается на европейских географических картах уже с XIII в. Намного лучше эти места были известны аль-Бируни, Ибн Хаукалю, Идриси. С середины XVIII в. и особенно начала XIX в. начинается всё более интенсивное обследование территорий Северного и Центрального Казахстана, а частично и отдельных областей Средней Азии. Так, еще в 1740 г. по дороге в Хиву в низовьях Сырдарьи побывали Гладышев и Муравин, видевшие развалины Джанкента (Ханыков, 1850). Упоминают о некоторых развалинах в сырдарьинских низовьях и С. Ремезов, П. Рычков (последнему были известны результаты поездки Гладышева и Муравина), А.И. Левшин, М. Мейер, А.И. Макшеев и др. (Ремезов, 1882, с. 316-319; Рычков, 1762; Левшин, 1832, с. 212; Макшеев, 1856, с. 69). Но при этом, несмотря на упоминания отдельных развалин Нижней Сырдарьи, интересующие нас в настоящий момент регионы фактически целиком оставались вне поля деятельности крупнейших географов того времени. И лишь в 1867 г. П.И. Лерх посетил некоторые памятники сырдарьинских низовий и произвел первые раскопки на одном из них — городище Джанкенте, который он отождествлял с Янгикентом (Лерх, 1870, с. XXII-XXXI).
На протяжении последующих двух десятилетий низовья Сырдарьи исследовались лишь случайно проезжавшими там военными топографами, географами и др. Изредка отдельные памятники подвергались таким же бессистемным и случайным раскопкам (например, раскопки В.В. Верещагина на уже упомянутом выше городище Джанкент, об этом см. Лыкошин, 1896). В 1895 г. в Ташкенте был создан Туркестанский кружок любителей археологии, деятельность членов которого затронула и районы нижней Сырдарьи. Во время своих поездок по Средней Азии и Казахстану члены кружка не только фиксировали вновь открытые ими многочисленные поселения и городища, но и пытались отождествлять их с упомянутыми у древних авторов (Смирнов, 1897, с. 11-12; Каллаур, 1904; Лунин, 1958; Бартольд, 1897). Однако можно считать, что историко-географическое изучение низовьев Сырдарьи в Восточном Приаралье началось все же в конце 60-70-х годов XIX века и базировалось как на данных античных и средневековых географов и путешественников, так и на путевых записках купцов и исследователей XVIII в., проезжавших через эту область на пути в Бухару (краткий обзор и литературу см. Левина, 1971, с. 8-9).
С 1946 г. Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР под руководством С.П. Толстова начала археологическое изучение данного региона (подробно об исследованиях жаныдарьинского и инкардарьинского бассейна см. Вайнберг, Левина, 1993, с. 5 и сл.).
(6/7)
Первое исследование джетыасарских памятников было проведено С.П. Толстовым в том же, 1946 г. (Толстов, 1947б, с. 55-107; он же, 1948, с. 125-140). В 1948, 1949, и 1951 гг. велись раскопки городищ Джеты-асар 3 (Алтын-асар), Джеты-асар 9 и отдельных курганов в окрестностях Джеты-асар 3 (Толстов, 1949, с. 246-254; он же, 1950а, с. 521-531; он же, 1952, с. 16-19; он же, 1954, с. 258-262; он же, 1958, с. 235-252; он же, 1962а, с. 186-198). Разведывательные работы в этом же районе продолжались в 1958, 1962-1963, 1966, 1971 гг. (Толстов, Жданко, Итина, 1963, с. 31; Андрианов, 1969, с. 13-14; Левина, 1971, с. 19).
С 1973 г. возобновились раскопки джетыасарских городищ (Левина, 1974, с. 471-472; она же, 1975, с. 42-46), продолженные в 1976, 1978 гг. (городище Джеты-асар 2), затем в 1979-1981 и 1983-1984 гг. (городище Джеты-асар 12) (Левина, 1977, с. 517-518; она же, 1979а, с. 537; она же, 1980, с. 434-435; она же, 1981а, с. 438-439; она же, 1983, с. 441-442; она же, 1985, с. 512-513; она же, 1986, с. 447-448). Тогда же вблизи изучаемых городищ проводились раскопки погребений (Левина, 1974, с. 472; она же, 1981а, с. 438; она же, 1983, с. 442; она же, 1985, с. 513; она же, 1986, с. 447; Яблонский, 1983, с. 447-448). С 1986 г. развернулись широкие охранные работы в урочище, в результате которых было изучено около 700 курганов в окрестностях городищ Джеты-асар 3 (Алтын-асар), Джеты-асар 12 (Томпак-асар), Джеты-асар 11 и 13 (Кос-асар Большой и Кос-асар Малый) (Левина, 1988, с. 485-486; она же, 1987, с. 179-180; она же, 1992а, с. 150-157, 258-259; она же, 1992б; она же, 1993а; она же, 1993б; она же, 1994).
Большей частью работы производились комплексно, с привлечением исследований географов, почвоведов, геоморфологов, ландшафтников, биологов, антропологов, палеодемографов (1973 г.) и последующим исследованием полученных аэрофотоснимков при изучении памятников, древних русел и т.п. (см. например, Толстов, 1948; Андрианов, Итина, Кесь, 1975; Левина, Птичников, 1991; Левина, Галиева, 1993а; они же, 1993б; они же, 1995; Бужилова, Медникова, 1995 и мн. др.).
Несмотря на то что раскопки на джетыасарских городищах велись с 1948 года, хотя и с многолетними перерывами, в литературе они освещались чрезвычайно скупо, часто упоминались лишь сами факты работ. Однако уже в 1948 г. С.П. Толстов дал общую характеристику и первую классификацию джетыасарских памятников, а в 1966 и 1971 гг. автором этой книги были опубликованы результаты исследований хронологии и классификации джетыасарской керамики, а соответственно и многих памятников (Левина, 1966; она же, 1971), в основных своих положениях выдержавших «проверку временем». Учитывая значимость данного региона и культуры в этнокультурной истории многих евразийских народов, представляется возможным и интересным ввести полученные в результате полевых работ материалы в научный оборот, дать характеристику и описание чрезвычайно своеобразной джетыасарской культуры, попытавшись проследить её развитие прежде всего в районе становления культуры в Восточном Приаралье.
Как уже упоминалось, с 1986 по 1991 г. работы в давшем имя культуре Джетыасарском урочище в бассейне Эскидарьялыка носили охранный характер. Эти исследования не могли бы быть проведенными в полном объёме без моральной и материальной поддержки руководства космодрома Байконур и, в первую очередь, военных строителей. Мы должны еще и еще раз поблагодарить генерал-майора Б.Г. Калиничева и полковника А.З. Дысина за их постоянную помощь, без которой нам не удалось бы получить таких уникальных антропологических и археологических коллекций.
Должна поблагодарить художника Г.М. Баева, фотографа С.Н. Иванова, архитекторов A.C. Дубовского, А.Ф. Квасова, И.П. Лунькову, моих помощников-археологов, в первую очередь С.М. Колякова, Е.В. Переводчикову, Л.К. Сергееву, а также сотрудников сектора С.Б. Болелова, С.Н. Гавряшина, А.Н. Гертмана, О.С. Ни-
(7/8)
кулину, A.B. Савицкого, моих друзей и бессменных участников в работах экспедиции Т.Ф. Абрамову, С.С. Яресько, П. Грицевичуса и многих других.
Планы городищ, внутренних планировок выполнены A.C. Дубовским, А.Ф. Квасовым, И.П. Луньковой, Л.К. Сергеевой, чертежи курганов сделаны Л.К. Сергеевой, Н.И. Ханиной, Л.М. Левиной, И.П. Луньковой, карты-схемы и таблицы — Л.М. Левиной, рисунки выполнены Г.М. Баевым, Л.К. Сергеевой, И.И. Зайцевой, Л.М. Левиной, реконструкции одежды сделаны Г.М. Баевым совместно с А.К. Елкиной и Л.М. Левиной, реконструкции поясных гарнитуров принадлежат Г.М. Баеву и Л.М. Левиной, дешифровочные карты — З.С. Галиевой, фотографии сделаны С.Н. Ивановым. Огромную помощь в подготовке к изданию данной книги оказала М.А. Зубарева.
Заключение ^
Итак, в I тысячелетии до н.э. — I тысячелетии н.э. на огромной примыкающей с востока к Аральскому морю равнине были обитаемы главным образом обширные территории бассейнов древних северных среднесырдарьинских протоков — Эскидарьялыка (Пракувандарьи) и Кувандарьи. Если жизнь в районах древних южных сырдарьинских протоков в этот период продолжалась на протяжении нескольких веков (саки, затем их потомки — носители чирикрабатской культуры) и уже к концу III — началу II в. до н.э. прекратилась, и обитатели этих районов (вероятно, даи, дахи, см. Вайнберг, в кн. Вайнберг, Левина, 1993) ушли в основном на юго-юго-запад, в Парфию, то долины северных сырдарьинских протоков, где развивалась джетыасарская культура, люди не покидали по крайней мере с конца бронзового века и по IX в. н.э. включительно. Когда же по каким-либо причинам (изменение гидрографического режима или военная катастрофа) прекращалась жизнь на одном городище или нескольких сразу, обитатели их, как правило, переселялись на соседние.
В результате создалась устойчивая, насыщенная памятниками область своеобразной культуры. Как неоднократно отмечалось выше, само географическое положение её определяло функциональную нагрузку территории и джетыасарской культуры. Именно эти регионы, занятые джетыасарскими памятниками, с древнейших времен являлись зоной постоянных торговых, культурных и этнических контактов между скотоводами евразийского степного пояса и прилегающих районов, а также между скотоводческими племенами и земледельцами среднеазиатских оазисов. Здесь же проходили весьма значимые торговые тропы (прежде всего одно из важнейших северных ответвлений Великого Шёлкового Пути), одновременно пролегали исторические миграционные дороги, и здесь же лежал своеобразный их перекрёсток. Вышесказанное определило особую роль джетыасарской культуры в системе этнокультурной истории многих евразийских племён.
Бытовавшая в этих районах джетыасарская культура является чрезвычайно своеобразной и резко отличной от всех соседних и более удалённых среднеазиатских и казахстанских культур. Её характеризуют и особенности расселения, организация поселений, специфика материальной культуры, в том числе и погребальные памятники.
Любое джетыасарское поселение, всегда окруженное курганными некрополями, расположено в непосредственной близости к естественному водному источнику и, безусловно, переставало бытовать одновременно с прекращением стока воды в русле, на котором оно базировалось. Среди известных нам джетыасарских городищ со сплошной внутренней жилой застройкой и развитой фортификацией нет ни одного неукреплённого поселения. Характерно размещение джетыасарских поселений группами или «гнёздами» (по 5-9 крепостей в каждой), при этом одно из них всегда выделялось своими крупными размерами. Характерная для джетыасарской культу-
(369/370)
ры необычайная традиционность и консерватизм при внешней архаичности всех черт материальной культуры, как мы постарались показать выше, проявляется и в облике городищ, в планировке и характере внутренней жилой застройки, фортификации, строительных приёмах на протяжении многих сотен лет. Для джетыасарских поселений типичны двухъярусные городища, изначальное ядро которых состояло из круглых или овальных в плане двух-, трёхэтажных крепостей со сложной фортификацией и сплошной внутренней застройкой. Ядро городища, его верхняя площадка, является многослойным домом-массивом с мощной и сложной фортификационной системой. Обычно верхняя площадка окружена второй, низкой площадкой, также обнесённой крепостной стеной. Если первоначально на нижней площадке были большие каркасные строения, то позднее, в последние века до н.э. и в первые века н.э., нижняя площадка была так же плотно застроена жилыми секциями, как и верхняя. Уже с последних веков до н.э. вся внутренняя застройка джетыасарских городищ представляла собой систему из множества однотипных жилых секций, состоявших из двух и трёх функционально различных помещений со строго регламентированным интерьером основной жилой комнаты. Местоположение каждой секции, общая её площадь, характер строго регламентированного интерьера оставались неизменными на протяжении столетий, хотя внутри основных стен секции происходили многочисленные перестройки и перепланировки. На протяжении всего периода существования каждая жилая секция специальным проходом соединялась с одним определённым отсеком оборонительного стрелкового коридора, и в случаях военной опасности жители каждой секции защищали свои участки коридора с бойницами.
Окружавшие любое джетыасарское поселение десятки курганных некрополей, насчитывающие тысячи и десятки тысяч курганов (см. гл. II), содержали подкурганные грунтовые погребения четырёх типов и три типа кирпичных погребальных сооружений. Изучение тысячи погребений позволило прийти к выводу о необычайной устойчивости как самих погребальных сооружений, так и единого для всех их типов погребального обряда, бытующего на данной территории без каких-либо изменений на протяжении всего существования культуры. В значительной степени то же можно сказать и о самих погребальных сооружениях. Так, склепы функционировали по крайней мере с VI-V вв. до н.э., и лишь в IV-V вв. н.э. меняется их планировка, типы перекрытия, интерьер, но сами склепы продолжали бытовать. Не менее тысячи лет полностью господствует один из четырёх типов подкурганных грунтовых захоронений, лишь в конце IV-V в. вытесняется другим типом, но при том же погребальном обряде. Другие типы грунтовых погребений могли использоваться или в качестве вторичных, или принадлежать инокультурному населению (см. гл. II). Антропологические исследования (см. Бужилова, Медникова, 1993; Кияткина, 1993а; она же, 1993б; она же, 1995а; она же, 1995б; Козловская, 1993; Медникова, 1993; Медникова, Бужилова, 1993; Рыкушива, 1993а; она же 1993б; она же, 1995) говорят о едином в основной массе населении, хотя в отдельных курганах и могильниках можно отметить иной расовый тип.
Весьма устойчивой была и экономика. Хозяйство обитателей джетыасарских городищ носило комплексный характер, при котором занятие скотоводством и земледелием сопровождалось рыболовством и охотой. Джетыасарцы пытались максимально использовать природные ресурсы: паводковые речные разливы — для орошения полей, камышовые заросли — в качестве корма для скота, окружавшие оазис пески — для выпаса овец и верблюдов, многочисленные озёра и речные заводи — для ловли рыбы. Скотоводство, игравшее преимущественную роль в хозяйстве джетыасарского населения, характеризовалось сочетанием разных видов скота в стаде, при общем преобладании в нём крупного рогатого скота и особенно коней. В то
(370/371)
же время, например, в одном жилом помещении можно было найти кости и верблюдов, и домашних свиней. Занятие земледелием, сначала примитивным, позднее (не ранее IV в. н.э., см. Левина, Галиева, 1993а; они же, 1993б) и с применением искусственного орошения, также имело немалое значение. Обилие зернотёрок и многочисленные находки зёрен проса и ячменя подтверждают это занятие. Но земледелие джетыасарцев резко отличалось от такового же у носителей чирикрабатской культуры соседней Жаныдарьи. У чирикрабатцев разветвлённая искусственная ирригационная сеть существовала по крайней мере с начала IV в. до н.э. (см. Вайнберг, Левина, 1993). У населения джетыасарских городищ преобладали лиманно-озёрные формы орошения с использованием нерегулярных речных паводков, небольших систем, не требовавших значительных трудовых затрат (Андрианов, 1969, с. 202-207, 227). Множество находок костей и чешуи рыб (сазана, судака, леща, жереха и др.), рыболовных крючков, даже плетёных сачков, а также обилие костей самых разнообразных диких животных (кабана, оленя, сайгака, волка, лисы, зайца, благородного оленя и многих других) в раскопанных помещениях свидетельствуют и о значительной доли рыболовства и охоты в комплексном натуральном хозяйстве джетыасарцев.
Социальную организацию обитателей джетыасарского оазиса можно попытаться реставрировать по характеру расселения, внутренней планировке городищ, его жилым секциям. Планировка, «гнездовой» тип расселения укреплённых джетыасарских городищ могут предполагать родо-племенную организацию, а наличие своеобразной типовой жилой планировки и её бесконечная повторяемость в пространстве и во времени, особая связь какой-либо жилой секции с определённым глухим участком оборонительного коридора, полное отсутствие видимой имущественной дифференциации говорят о прочности патриархально-общинных отношений.
Сложно сказать что-либо определённое о религиозных воззрениях жителей джетыасарских поселений. Распространённые здесь типы антропоморфных изображений, вероятно, связаны и с фаллическим культом, а статуэтки и рисунки животных, как и зооморфные изображения, свидетельствуют об архаических воззрениях джетыасарского населения. Не удалось найти какого-либо культового сооружения, если не считать вышеописанных кенотафов и огромного кургана № 340 могильника Алтынасар 4п, с его двумя рвами, многочисленными костями животных и кострищами.
Огонь, безусловно, был почитаем в джетыасарском обществе. Кострища зафиксированы не только в вышеупомянутом кургане № 340 и во всех кенотафах, но практически и во всех специально исследованных окаймлявших курганные насыпи рвах с восточной стороны перемычки (вместе с костями животных и керамикой, «тризны»?), а также во рвах, ограничивавших сами некрополи.
В раскопанных 102 подкурганных склепах огонь всегда разжигался на полу камеры: или в виде кострища, от которого оставались лишь прокалённые пятна обмазок и зола (первый и третий типы склепов), или в виде специально встроенных центральных напольных очагов, форма которых являлась уменьшенной копией центрального напольного очага основного помещения жилой секции (второй тип склепов). В этом же типе склепов нередко находили своеобразные «алтарики», помещённые перед очагом, напротив входа в камеру или вмазанные в переднюю часть очага (см. выше, гл. III). Возможно, что сами «алтарики» перед очагами в склепах с их парными пирамидками на концах символизируют нечто, подобное «священным воротам» киданей, через которые вёл переход в хтонический мир (Герасимова, 1989, с. 171-173).
Безусловно, с определёнными культами связаны не только зооморфные изображения, но и сами животные. Напомним, что в погребальном обряде «джетыасарцев»
(371/372)
обязательно присутствие тазобедренной части барана. В тех редких случаях, когда в захоронении встречены другие части туши барана или же другие животные, в составе погребальных инвентарей присутствуют элементы, нехарактерные для джетыасарской культуры (рис. 62). Любопытны случаи захоронения собак, зафиксированные в джетыасарских могильниках, например в склепе кургана № 20 мог. Алтынасар 4а, где скелет собаки лежал перед входом в камеру, или в кургане № 93, где в заполнении склепа после древнего ограбления отмечены костяки двух собак, в погребении кургана № 250 и др., но особенно захоронения в одном из центральных курганов (№ 8) некрополя Косасар 3. Здесь в огромной центральной яме было захоронено около 20 собак (наряду с несколькими другими животными: кошками, лисой, возможно волками). В этой связи небезынтересно отметить особую роль собаки (в том числе и в связи с заупокойным культом) в жизни древних народов. В материалах соседней с джетыасарской вышеупомянутой чирикрабатской культуры отмечаем находку раскрашенного красными и чёрными пятнами черепа собаки в яме под крепостной стеной городища Бабиш-Мулла I (раскоп № 2 Воробьёвой), а также захоронение черепа и костяка собаки в центре квадратного культового сооружения Бабиш-Мулла 6 (раскопки автора, см. Вайнберг, Левина, 1993). Проблемы культа собаки, связываемого с древними индоевропейскими верованиями, в том числе и древним хтоническим божеством — Гекатой, рассматривались многими авторами (например, см. Снесарев, 1969, с. 319 и сл.; Соколова, 1972, с. 151; Литвинский, Седов, 1984, с. 161-168).
Мы пытались показать и неоднократно подчеркивали не только своеобразие джетыасарской культуры, но и необычайную устойчивость и особый консерватизм, проявляемый во всех аспектах культуры: топография и характер её городищ, строительные приёмы, принципы фортификации, внутренняя жилая застройка, погребальные сооружения и обряды, керамика, основные предметы быта, одежда, даже характер «модных» украшений, остававшихся неизменными на протяжении тысячелетия. Даже типы хозяйства, вероятно, и сама социальная организация общества, насколько можно судить по остаткам джетыасарской материальной культуры, практически не изменялись на всем протяжении её бытования в регионе. Возможно, в силу происхождения, специфики социальной организации джетыасарского общества, расположения джетыасарских памятников в зоне традиционных миграционных дорог носители джетыасарской культуры могли особенно культивировать свой консерватизм и внешний архаизм и в качестве одной из защитных реакций. Вероятно, именно на фоне подобного единообразия всех черт материальной культуры становятся заметными малейшие отклонения в планировке поселений, фортификации, погребальных сооружениях, керамике и т.п. Такие «чужие» элементы выявлялись достаточно чётко и при раскопках погребальных памятников, и при изучении поселений. Именно эти «чужие» элементы, столь хорошо заметные в системе джетыасарских комплексов, позволяют успешно прослеживать характер, направленность, степень проявления разных типов и форм контактов. Учитывая местоположение джетыасарских городищ на перекрёстке важных торговых дорог и исторических путей передвижения скотоводческих племён, можно полагать, что носители джетыасарской культуры активно участвовали не только в системе обменных отношений того времени. Выше мы попытались показать, что многие категории материальной культуры (как, например, украшения, ткани, предметы туалета и др.) свидетельствуют о стабильных и широчайших торговых связях «джетыасарцев».
Сохранившиеся во многих захоронениях обрывки богато украшенной одежды, сшитой из шерсти, хлопка, гладкого и полихромного шёлка, кожи, свидетельствуют о постоянных далёких связях «джетыасарцев» как с Китаем, так и с Сирией, Византией, Ираном, дорогие полихромные шелка которых широко представлены в мате-
(372/373)
риалах джетыасарской культуры. То же можно сказать и о каменных бусах, фибулах, предметах туалета (зеркала) и т.п. Изделия всех ныне известных древних мастерских (в том числе и стекольных) от Египта до Китая, от Переднего Востока, Ирана и Индии до Центральной Европы и Прибалтики также найдены в джетыасарских курганах. Интерес представляют подлинные иранские резные камни-печати парфянского и сасанидского времени. При этом керамика, наиболее массовый и выразительный предмет материальной культуры, оставалась неизменной. Исследования разных аспектов материальной культуры различных регионов Средней Азии и Казахстана привели нас к убеждению, что именно бытовая керамика является основным индикатором не только культуры, времени, но и показателем этнической принадлежности. Бытовая (но никогда не парадная) посуда, чаще всего изготовленная ручной лепкой, никогда не становилась объектом импорта или экспорта, и в первую очередь это относится к культурам с натуральным типом хозяйства и часто со скотоводческо-земледельческим уклоном, что характерно для евразийского степного пояса и соседних лесостепных и полустепных районов. Погребальные обряды и типы погребальных сооружений, являющиеся отражением определённых идеологических представлений, могут быть одним из значимых проявлений культуры на определенных этапах, но не этнической характеристикой. Поэтому появление на «джетыасарской» территории иной керамики (часто значительного количества сосудов и числа форм их), как правило, вместе с фиксируемыми отличными от джетыасарских деталями погребальных сооружений и инвентарём, позволяет говорить о притоке иноэтничного, инокультурного населения и прослеживать связи каждой новой «волны». Среди 29 изученных нами некрополей, в двух — основное число курганов (могильники Алтынасар 4м, Косасар 2), в трёх — отдельные курганы и группы их (могильники Алтынасар 4в, 4к, 4т) содержали погребения и элементы материальной культуры, резко отличные от типичных джетыасарских. Анализ материалов таких погребений показал, что на территорию размещения джетыасарских памятников носители иных культур и этносов попадали неоднократно. Так, уже к V-IV вв. до н.э. можно отнести отдельные погребения с характерным для тяньшаньских саков инвентарём (в отдельных курганах могильника Косасар 2).
К последним векам до н.э. относится немало курганов, содержавших материалы, типичные для зауральских гороховской, саргатской культур и соседних с ними лесостепных и лесных культур Зауралья и Приуралья, связываемых их исследователями с угорскими и угро-самодийскими племенами. Тождественные материалы (в первую очередь керамика) отмечены в культурных слоях ранних джетыасарских поселений типа Бедаик-асар (в средних строительных горизонтах). Весьма вероятно, именно с появлением в последние века до н.э. значительных масс зауральского населения, очевидно принадлежавшего к угро-самодийскому ареалу, можно увязывать распространение определённых зооморфных и антропоморфных изображений. Джетыасарские бронзовые антропоморфные поделки вплоть до деталей повторяют таковые, в частности, из Гляденова, а многие джетыасарские антропоморфные керамические налепы, в свою очередь, тождественны зауральским. В значительной степени и бронзовые плоские зооморфные литые подвески напоминают приуральские. Характерная для приуральских изображений медведя поза жертвенного животного является единственной и для таковых на ручках типичных джетыасарских сосудов. Эти упомянутые выше антропоморфные и зооморфные изображения дополняют другие археологические данные, и в первую очередь находки сосудов (в могильниках Косасар 2, Алтынасар 4в и на городище Бедаик-асар), тождественных керамике гороховской и саргатской культур Зауралья.
Почти одновременно с вышеуказанными в джетыасарских комплексах отмечаем материалы, типичные для предгорных и присырдарьинских районов Южного Ка-
(373/374)
захстана, локальных вариантов среднесырдарьинских культур. Возможно, ко II-I вв. до н.э. — I в. н.э. можно отнести и постройку на территории, занятой джетыасарскими памятниками, четырёх городищ, столь отличных от характерных джетыасарских крепостей, как-то: Ашак-асар, Карак-асар, Кос-кала Северная и Южная. Не только планировка, фортификация отличают эти памятники от джетыасарских, но прежде всего и керамический комплекс. Характерные пропорции, технология сосудов, найденных как на этих поселениях, так и в некоторых курганах могильников Бедаикасар 2-4, Алтынасар 4в, Алтынасар 4к, Косасар 2, тождественны таковым ранних слоёв первого периода среднесырдарьинских культур (прежде всего предгорных районов), отличаясь от последних лишь большей примитивностью технологий изготовления и покрытия сосудов (так называемый «пачкающий» ангоб). Нам представляется вероятным отождествлять носителей этих культур с юечжами.
Ещё позднее, вероятно в I в. до н.э., в джетыасарских комплексах фиксируются предметы инвентаря и элементы, характерные для памятников, связываемых их исследователями с характерными гуннскими (вплоть до металлических и керамических котлов, см. часть курганов могильников Косасар 2, Алтынасар 4в, 4к).
Неоднократно упомянутая специфика джетыасарской культуры позволяет не только чётко выделять в материальных комплексах инокультурные элементы, но и прослеживать их существование на протяжении длительного периода времени. Продолжительное бытование таких элементов, их органическое проникновение в джетыасарскую культуру дают основание предполагать, с одной стороны, непрерывность связей бывшего «пришлого» населения с первоначальным местом их обитания, а с другой — постепенную естественную ассимиляцию пришлого населения «джетыасарцами».
Аналогичная картина наблюдается неоднократно и в памятниках первых веков и середины первого тысячелетия н.э. вплоть до VI-VII вв., когда в Джетыасарском урочище отмечаем не только специфические черты «тюркского» орнамента на характерной джетыасарской керамике, но и фрагмент рунической надписи на венчике типичного джетыасарского кувшина (Кляшторный, Левина, 1989), найденного в культурном слое одного из джетыасарских городищ (рис. 173). Можно говорить даже о двух волнах тюркского населения, с востока и юго-востока, попавших на «джетыасарскую» территорию в VI и начале VII в., но после «смешения» с местным населением давших отличные варианты культуры. К сожалению, мы не имеем возможности здесь подробно останавливаться на этих проблемах, как и на самой этнической атрибуции, так как считаем первоначальной задачей максимально полно дать характеристику самих культур. Отметим также, что полученные при раскопках материалы дали возможность проследить судьбу «чужих» этносов и культур, попадавших на территорию «джетыасарцев». Неоднократно отмечены факты, когда под одной курганной насыпью, в одновременных трёх погребениях фиксируются инвентари, в состав которых входит либо лишь джетыасарская керамика, либо «чужая», либо смешанная (например, курган № 6 некрополя Косасар 2). Наличие чужой керамики в различных культурных слоях джетыасарских поселений разного времени свидетельствовало о длительном бытовании той или иной группы инокультурного населения в регионе. При этом постепенная ассимиляция, как уже говорилось, часто не прерывала связи определённой группы пришлого населения с местами прежнего обитания. Последнее предположение подтверждается продолжающимися тесными связями и с зауральскими, и с восточносреднеазиатскими, и другими районами по крайней мере по IV в. н.э.
Исследования антропологов подтверждают выводы археологов о том, что именно в упомянутых нескольких могильниках фиксируется смешанность населения, при этом если женщины явно принадлежат коренным жителям, то мужчины, на-
(374/375)
пример из могильника Косасар 2, обнаруживают почти тождественное сходство с носителями тогарской [так в тексте] культуры, жителями Тувы, савроматами и сарматами Уральского региона (Бужилова, Медникова, 1995, с. 232).
Взаимодействие носителей джетыасарской культуры с иными племенами не проходило бесследно и для «джетыасарцев». Так, в конце III-IV в. н.э. гибнет в огне военных столкновений целый ряд джетыасарских городищ, другие спешно покидаются жителями. Очевидно, под влиянием волны кочевников с востока происходит передвижение больших групп джетыасарского населения в районы Северного Кавказа и далее на запад, а также чётко фиксируемое одновременное передвижение их по правому берегу Сырдарьи на юг и юго-восток, по крайней мере до Ферганы.
В то же время джетыасарское население оказывало значительное влияние и на племена восточной части Средней Азии (прежде всего присырдарьинские), Северного Кавказа (см. раннеаланские памятники), Среднего Поволжья и др.
Миграционные волны достаточно чётко фиксируются в рассматриваемых регионах Восточного Приаралья и в конце V — начале VI в., в конце VI — VII в. и в VIII в. н.э. В VIII-IX вв. в связи с очередными экологическими катаклизмами прекращается жизнь в долинах древних северных сырдарьинских протоков, а жители джетыасарских городищ частью переселились в районы современных дельт Сырдарьи и Амударьи, некоторые на юго-восток, но большинство, покинув регион, двинулось дальше на запад и северо-запад, обосновавшись в районах Среднего и Нижнего Поволжья, Северного Кавказа (бахмутинская, салтавская [так в тексте] культуры).
Вся совокупность сложных многоплановых контактов «джетыасарцев» с другими племенами как на своей, так и на иной территории, безусловно, требует более подробного освещения и объяснения. Дифференцированный анализ этих контактов при специальной маркировке материала и картографировании их передвижений — дело ближайшего будущего. В данном случае особо важным для нас было фиксирование плотности и разнохарактерности контактов, где носители джетыасарской культуры выступали в различных позициях, сохраняя свою самобытность и центральное положение в большинстве этих контактов.
Безусловно, этническая идентификация остается одной из интереснейших проблем. С рассматриваемым регионом связывают множество различных племён и государственных объединений, упомянем хотя бы такие глобальные проблемы, как тохарская (см. Толстов, 1948; он же, 1962а), аланская (Бартольд, 1965), эфталито-хионитская (Гумилёв, 1959; Толстов, 1947; он же, 1962а), аварская, огузская, печенежская и многие другие, но в первую очередь кангюйская. Кангюйская — одна из самых противоречивых и запутанных проблем всегда связывается с присырдарьинскими районами. К сожалению, мы не имеем возможности в данной работе подробно останавливаться на вышеупомянутых проблемах, в том числе и на кангюйской. Отметим лишь, что первые упоминания Кангюя в китайских хрониках относятся к середине II в. до н.э. в связи с посольством Чжан Цяня (Бичурин, 1950, с. 150, 184-186 и сл.). И уже в тот период Кангюй представлял собой одно из могущественных государств Средней Азии, распространяющее свою власть на северо-запад, где в зависимости от Кангюя находилось владение Яньцай (Аланья), посылающее помощь Давань (Фергане) в его борьбе с китайцами, поддерживающее гуннов и т.п. (Бичурин, 1950, с. 165-166, 299; Кюнер, 1961, с. 127; подробно о проблеме Кангюя, кангаров, кенгересов — см. Кляшторный, 1964, с. 172 и сл., а также Андрианов, 1969; Бартольд, 1965; Бернштам, 1952, с. 211; Толстов, 1948, с. 144 и др.; Левина, 1971, с. 6 и сл.; Вайнберг, 1973, с. 105 и сл.). Хотя мы продолжаем считать, что независимо от локализации центра Кангюя районы Нижней и Средней Сырдарьи к началу н.э. входили в это государственное объединение, однако широкомасштабные археологические исследования последних трёх десятилетий в восточной части
(375/376)
Средней Азии и присырдарьинских районах позволяют уже в настоящее время предположить, что носители джетыасарской культуры занимали особо важное место в этнически сложном объединении Кангюй. Учитывая данные китайских летописей, напомним, что уже во второй половине I тысячелетия до н.э. Кангюй имел мощные укреплённые поселения, однако нигде, ни на территории присырдарьинских районов Южного Казахстана (отрарско-каратауская культура), ни в Ташкентском оазисе (каунчинская культура), не известно ни одного поселения подобного типа, датируемого ранее первых веков н.э., в то же время сейчас уже не вызывает сомнения существование целого ряда джетыасарских крепостей по крайней мере с середины I тысячелетия до н.э. Бесспорно, фиксируемые гуннские материалы в джетыасарских памятниках (см. выше) в какой-то степени можно объяснить и дальнейшим продвижением на запад в центр Кангюя части воинов Чжичжи Шаньюя (подробнее см. Бернштам, 1951). Вероятно, именно на территории, занимаемой джетыасарской культурой, гунны могли длительное время тесно контактировать и с аборигенами-иранцами, и с сравнительно незадолго до них появившимися здесь юэчжами и уграми (см. выше). Уже в I тысячелетии н.э. в этих же районах, как выше неоднократно упоминалось, хорошо прослеживаются новые волны иноэтничного, инокультурного населения, в том числе и тюркоязычного. Естественно, нельзя хотя бы не упомянуть другие проблемы, в частности проблемы формирования печенежского, огузского объединений, в которых «джетыасарцы» бесспорно играли весьма важную роль.
Вышесказанное позволяет ставить вопрос об особой значимости джетыасарских племён в этнокультурной истории евразийских народов.
На разных этапах истории носители джетыасарской культуры не были простыми ретрансляторами культур различных этнических групп, но прежде всего сами сыграли весьма заметную роль в этнокультурной истории многих народов Евразии.
|