Л.С. Клейн
Генераторы народов
// Бронзовый и железный век Сибири. / Материалы по истории Сибири. Древняя Сибирь. Вып. 4. Новосибирск: 1974. С. 126-134.
По меньшей мере трижды в истории Евразии со времени появления производящего хозяйства и до сложения современной этнической карты происходило «великое переселение народов». То, которое под этим именем вошло в историю, так как осуществлялось уже в поле зрения письменных источников (по традиционному толкованию, с III по VII в.н.э., фактически же по XII), было последним. Задолго до него Евразию и Африку потрясло другое крупное миграционное движение, начавшееся в середине III тыс. до н.э. Оно продолжалось вспышками до VIII в.н.э., охватив весь запад Азии, север Африки и юг Европы. Конец этого движения хорошо освещён письменной историей, начало теряется, ибо происходило на заре письменной цивилизации. Ещё раньше окончилось начавшееся одновременно с ним и охватившее более северные земли третье «великое переселение» — оно может поэтому считаться самым ранним из трёх. Конец его основной волны приходится на первые века II тыс. до н.э., хотя отзвуки можно уловить ещё на рубеже I тыс. до н.э. Это переселение может быть восстановлено почти исключительно по археологическим и лингвистическим данным.
В каждом из трёх случаев основой «переселения», толчком к передвижению многих народов служило расселение народов одной или нескольких языковых семей: в первом случае это были монгольские и тюркские народы, во втором — семиты, в третьем (самом раннем) — индоевропейцы.
В каждом из трёх случаев исходный очаг оказывался небольшим и удивительно постоянным. На протяжении ряда веков вырывались словно из неисчерпаемого резервуара людские массы, расселяясь вокруг и образуя многие народы. В представлении древних авторов (Iordanes. gethica, IV, 25), Скандинавия некогда выступала как officina-gentium, vagina nationum («мастерская племён», «материнское чрево народов») или — в вольном переводе — «генератор народов». Но это легенда, topos. А на деле?
Таким «генератором народов» была Внутренняя Азия, главным образом монгольская степь: гунны, маньчжуры, татаро-монголы, тюрки — друг за другом катились оттуда разрушительные волны на запад и на юг, уничтожая государства и создавая новые. До того таким генератором служили сирийско-аравийские степи: на восток оттуда вышли аккадцы, вавилоняне, амореи, ассирийцы, на запад — евреи, на юг — гиксосы, во все стороны — арабы. Наконец, самый ранний из таких крупных генераторов выбросил в короткий срок огромное количество племён с культурами «североевропейского» облика — воронковидные кубки и многогранные топоры, шаровидные амфоры, шнуровую керамику и боевой топор — фасетированный, ладьевидный и пр. Где помещался этот генератор — вопрос спорный: аутентичные письменные источники об этом молчат.
(126/127)
Густав Косинна помещал его в Северной Германии в связи с другими положениями (о превосходстве культуры северных прагермаицев, о расовой обусловленности этого превосходства). Это служило ему поводом для разговоров о культуртрегерской миссии северных прагерманцев, основными наследниками которых были объявлены современные северные германцы, оставшиеся на коренной территории и потому-де сохранившие чистоту расы [1]. Шовинистическая направленность этой концепции, её откровенная связь с идеологической подготовкой внешнеполитической агрессии и фашизма вызвали естественную настороженность и неприятие в качестве ответной реакции (особенно в кругах прогрессивно настроенных археологов других стран), а методическая слабость и произвольность аргументации Косинны навлекли суровую критику на фактическую базу его концепции. В числе прочих положений была отвергнута и локализация очага экспансии на севере Германии.
Английские, чешские и польские археологи локализовали этот очаг в южной части Восточной Европы — в понто-каспийских степях, связывая его то с ямной [2], то с катакомбной культурой [3]; к последнему выводу недавно присоединились и видные советские археологи [4]. Эта концепция стала как бы нормативом повсеместно: она послужила каркасом для разработки этнической истории Европы в столь разных по идеологической направленности и столь авторитетных для своего направления обобщающих трудах, как кембриджская «Древняя История», мюнхенский «Большой исторический атлас мира» и наши академические «Всемирная история» и «История СССР» [5].
Наши археологи считают лучшим опровержением теории Косинны возможность «вывернуть походы Косинны наизнанку», хотя порочность его концепции заключалась не в утверждении факта и не в направлении миграции (древние народы, конечно, могли переселяться в любом из этих противоположных направлений — каждая из двух версий правомерна как гипотеза), а в связанных с этим расистских положениях и политических выводах и в произвольности методических приёмов. Вообще наши археологи до сих пор продолжают ожесточённую борьбу с теорией Косинны как с живым и активным противником, яростно мечут полемические стрелы в Косинну, не замечая, что он давно мёртв, как и его теория, и что лишь эта полемика в какой-то мере гальванизирует труп. Более того, концепция восточноевропейского очага экспансии культур боевого топора охотно принимается и развивается в Западной Германии (Э. Штурме, Е. Озольс, В. Милойчич, отчасти У. Фишер, К. Струве и др.). Кому же на пользу борьба с тенями?
Между тем концепция восточноевропейского очага экспансии в пылу
(127/128)
полемики с самого начала не была детально разработана и строго аргументирована. Последние же разработки её в методическом отношении как раз весьма мало отличаются от построений Косинны, на что весьма прозрачно намекнул восточногерманский археолог А. Гейслер [6]. Этот исследователь подробно обосновал невозможность выведения культур боевого топора из ямной [7]. В моих статьях была дана критика выведения этих культур из катакомбных и вообще из наших степей (отсутствие генетических корней-прототипов и переходных звеньев, а также поздняя хронология) и выдвинуты аргументы в пользу противоположного направления миграции, приведшей к образованию самих катакомбных культур [8]. В ряде работ последних лет были указаны центральноевропейские прототипы для основных элементов культуры боевого топора: амфоры, кубки, топоры, шнуровая керамика [9].
Если же обратиться к сопоставлению с двумя лучше известными генераторами народов — монгольским и семитским — и попытаться понять механизм их действия, то сразу же выясняется невозможность локализации такого генератора в наших степях, а его помещение на севере Центральной Европы предстанет как вполне закономерное.
Каждый из двух известных очагов в пору активности характеризовался прежде всего тем, что внутри него скотоводство стало основным средством существования, и этому условию соответствуют оба района, претендующие на роль северозападного генератора: и север Центральной Европы, и понто-каспийские степи. В них охота, примитивное земледелие, какие-то элементы собирательства были оттеснены на задний план, о чем неопровержимо свидетельствуют состав инвентаря, остеологические материалы из погребений и пищевые отбросы со стоянок [10]. И это понятно: до введения металлических орудий земледелие могло стать главным источником средств существования только в особо благоприятных природных условиях (плодородные лессовые почвы) [11], а вне этой территории хозяйственный прогресс мог идти только по линии увеличения количества стад: уход за ними не требует вообще каких-либо важных новшеств в технике.
Но растущее скотоводство, не поддержанное ростом земледелия (т.е. без подкормки скота продуктами земледелия), по необходимости
(128/129)
должно быть экстенсивным [12] — чем крупнее стадо, тем меньше времени может оно прокормиться на одном месте, тем большее пространство требуется ему обойти за год. «Придя на изобильное травою место, — пишет Аммиан Марцеллин о приазовских гуннах конца IV в.н.э., — они располагают в виде круга свои кибитки и питаются по-звериному; истребив весь корм для скота, они снова везут, так сказать, свои города, расположенные на повозках... Гоня перед собой упряжных животных и стада, они пасут их...» [13]
Это значит, что с ростом стада должна увеличиваться подвижность его хозяев, а это, в свою очередь, ещё сильнее ограничивает их возможности заниматься земледелием, хотя бы как подспорьем. «Все они, — говорит там же Аммиан Марцеллин, — не имея ни определённого места жительства, ни домашнего очага, ни законов, ни устойчивого образа жизни, кочуют по разным местам, как будто вечные беглецы, с кибитками, в которых они проводят жизнь» [14].
Мы привыкли называть скотоводство культур боевого топора «пастушеским», отличая его от более подвижного «кочевого», но велики ли эти различия? Весь облик культур боевого топора говорит о большой подвижности населения (тонкий культурный слой на поселениях, лёгкость и непрочность построек, уменьшение размеров могильников вплоть до перехода к одиночным погребениям, широкое применение верёвок в быту, отражённое в керамической орнаментации, изменение состава стада в сторону увеличения доли мобильных видов — овцы и лошади — за счёт уменьшения поголовья малоподвижного животного — свиньи [15]); следы земледелия незначительны [16].
Конечно, община могла бы удерживать размер стада в определенных пределах вместо того, чтобы отказываться от благ прочной осёдлости. Но некоторые факторы толкают её (у монголов, семитов и индоевропейцев) на то, чтобы жертвовать этими благами ради увеличения поголовья скота. Что же это за факторы?
Во-первых, это естественное стремление избавиться от давления экономической убогости на инстинкт продолжения рода — стремление прокормить и сохранить всех родившихся детей. Во-вторых, это столь же естественное желание обеспечить себя как можно более значительным запасом живого мяса на случай возможных стихийных бедствий (эпизоотия, гибель части стада при пожаре или наводнении). В-третьих, это новый для того времени интерес к немыслимому ранее накоплению излишков производства (в виде стад) для обмена, интерес к открывающимся в связи с этим возможностям [17].
Община могла бы как будто избежать потери прочной осёдлости и другим способом — выделив для дальних странствий со стадами специальных чабанов. Но это оказывается бессмысленным, как только продукты
(129/130)
мясо-молочного скотоводства становятся основным источником повседневного питания всей общины.
Наконец, третьим возможным способом могло бы послужить дробление каждой разросшейся общины с разросшимся стадом на несколько общин — так, чтобы каждому новому стаду было достаточно для прокорма ближайших окрестностей постоянного поселка радиусом максимум в 1-2 дневных перехода. Из этнографии известно, что сегментация племён действительно происходит [18]. Но и она в данных условиях не может привести к сохранению прочной осёдлости. Ведь поголовье скота растет не только в абсолютном исчислении, но и в расчёте на душу населения. Значит, сегментация племенных и родовых общин должна была бы сопровождаться постепенным уменьшением нормальной величины общины. На такое ослабление скотоводческие общины не могли пойти хотя бы по хозяйственным соображениям (пришлось бы отказаться от благ простой кооперации труда многих людей в сооружении загонов, гатей, борьбы со стихийными бедствиями).
Но был ещё более важный фактор, побуждавший скотоводов держаться всей общиной поближе к стаду и отпугивавший их от значительного уменьшения размера общины, — это соображения военной безопасности.
В первобытном обществе правила солидарности, взаимопомощи и взаимного уважения интересов действовали только внутри общины, внешние отношения такими правилами не регулировались. Извне всегда можно было ожидать неприятности [19]. Но в эпоху собирательства и охоты поводов для конфликта было не так уж много: спорные участки земли при слабой заселённости редко имели жизненно важное значение, а запасов, на которые можно было бы позариться, по сути, не существовало: накопления от охоты и собирательства, если и создавались, были крайне невелики и не очень портативны. У земледельцев могли скопляться значительные излишки, однако и эти запасы портативными никак не назовёшь. Иное дело скот, — пожалуй, самое быстрорастущее и самое подвижное из всех богатств, когда-либо попадавших в руки первобытного человека. Идея поживиться за счёт соседей, которая раньше могла появляться лишь в редких случаях, теперь напрашивалась сама собой. Грабительские нападения на соседей (с целью прежде всего увода скота) становятся системой, одним из постоянных источников средств существования [20].
В «Сокровенном сказании» (§ 128-129) мы находим рассказ о том, как ночью Тайчар отогнал табун «у Чжочи-Дармалы... Ограбленный Чжочи-Дармала вынужден был отправиться в погоню... Ночью же он догнал свой табун. Затем, припав к луке своего коня, он настиг Тайчара и наповал убил его, прострелив ему спину. Захватив свой табун, Чжочи-Дармала тою же ночью вернулся домой».
Это послужило поводом для большой войны. К Чингис-хану пришло известие: «За убийство своего младшего брата Тайчара Чжамуха решил воевать с Чингис-ханом. Чжадаранцы во главе с Чжамухою объединили вокруг себя тринадцать племён и составили три тьмы войска, которое переправляется через перевал Алаут-турхаут...» [21]
Когда на джалаиров напали чжурчжэни, то, как явствует из сообщения Рашид-ад-дина (S 96), для джалаиров само собой разумелось, что целью нападения является угон скота. «Когда джалаиры увидели это войско... они, уповая на то, что хитаи не смогут переправиться через реку, насмешливо махая шапками и рукавами, звали их [к себе] и, [при-
(130/131)
творно] сокрушаясь, [взывали]: «Придите [же] и разграбьте наш скот!» Что хитаи и не замедлили сделать: переправившись через реку, они «перебили все те [столь многочисленные] племена джалаиров вплоть до детей ростом с плеть, а их скарб и скот разграбили» [22].
Скотоводческие племена приобретают и в Европе резко воинственный характер. В дополнение к специфически охотничьему и универсальному вооружению у них появляются виды оружия, рассчитанные специально для войны, для боевых действий против людей, — каменные булавы и боевые топоры, позже металлические кинжалы и т.п. Обилие таких предметов в археологических культурах, оставленных этими племенами, в Северной, Центральной и Восточной Европе сказалось даже в названии всего круга этих культур — Streitaxtkulturen (культуры боевого топора).
Это, конечно, является действенным непосредственным стимулом к усилению мобильности (задачи постоянной охраны пасущихся стад, опыт дальних военно-грабительских походов) и к сохранению значительных размеров общины (необходимость обладания достаточными военными контингентами), а через последнее — косвенным фактором усиления мобильности (крупные общины обладают крупными стадами, требующими крупных пастбищных пространств).
Итак, быстро и резко возрастает подвижность общин и бурно увеличивается количество народонаселения, а также поголовья скота. При экстенсивном характере скотоводческого хозяйства этот процесс должен непременно сопровождаться постепенным расширением территории, ареала данных племён, расселением их на всё более обширные пространства. При установлении границ в стране быстро возникает абсолютная перенаселённость, приводящая к резкой нехватке пастбищ, падежу скота, голоду, внутренним конфликтам и вынуждающая избыточную часть населения отправляться на поиски новых земель.
Рашид-ад-дин (S 60, А 30 и 61) приводит монгольское предание о предках монголов: «Когда среди тех гор и лесов этот народ размножился и пространство [занимаемой им] земли стало тесным и недостаточным, то они учинили друг с другом совет, каким бы лучшим способом и нетрудным [по выполнению] путем выйти им из этого сурового ущелья и тесного горного прохода» [23].
В Библии сказано о племенах колена Иудина: «Они доходили до Герары и до восточной стороны долины, чтобы найти пастбища для стад своих; и нашли пастбища тучные и хорошие и землю обширную, спокойную и безопасную, потому что до них там жило только немного хомитян. И пришли... и перебили кочующих и осёдлых, которые там находились, и истребили их навсегда, и поселились на месте их, ибо там были пастбища для стад их». [24]
К. Маркс, анализируя различные виды вынужденной эмиграции, писал о первобытных скотоводах: «Чтобы продолжать быть варварами, последние должны были оставаться немногочисленными. То были племена, занимавшиеся скотоводством, охотой и войной, и их способ про-
(131/132)
изводства требовал обширного пространства для каждого отдельного члена племени, как это имеет место ещё поныне у индейских племен Северной Америки... Поэтому избыточное население было вынуждено совершать те полные приключений великие переселения, которые положили начало образованию народов древней и современной Европы» [25].
Такова первопричина миграций первобытных скотоводов, и вот почему некоторые коренные скотоводческие районы превращались в своего рода котлы, из которых то и дело выкипало содержимое, растекаясь все новыми и новыми волнами, выбрасывая фонтаны, брызгая и заливая всё далеко вокруг. Кипящим варевом в этих котлах были подвижные скотоводческие племена, находившиеся в состоянии постоянного движения и общения, — это приводило к этническому перемешиванию и нивелированию внутри котла. Огнём, который поддерживал в этих котлах температуру на точке кипения, было развитие экстенсивного скотоводства. Стенками котла служили природные рубежи района, богатого пастбищами, — лесные массивы, горы и моря, а также крупные земледельческие государства, пока они не входили в период феодальной раздробленности или ослабевали от внутренних коллизий.
Монгольский степной генератор был накрепко вмурован в каменное кольцо безжизненных пустынь и прикрыт, как крышкой, густыми таёжными лесами Сибири, непригодными для пастбищ. С востока вся эта конструкция упиралась в недалёкий берег Тихого океана. Вначале Великая Китайская стена, поддерживаемая мощью огромного и опытного государства, а после её обветшания пограничные гарнизоны почти всегда закрывали щели из котла на юг. Оставался узкий выход — на запад.
Семитский генератор был опущен в знойный Аравийский полуостров, как в мешок с песком. Крышкой здесь служило побережье Средиземного моря. Эта крышка была чуть приоткрыта, оставляя две щели — на юг и на север. Но с юга у щели стояли настороже грозные армии фараона, и семитская экспансия вырывалась сквозь северную щель...
Обстановка внутри этих «котлов» обусловливала возникновение миграций, а обстановка вокруг «котла» в значительной мере определяла их характер.
Частые военные схватки приводили к возникновению обширных военных объединений, военных союзов племён [26]; выживали более мощные военные союзы, слабые гибли. Размеры этих союзов ограничивались только слабостью техники связи и неприспособленностью громоздких органов «военной демократии» к управлению массами, превышающими один-два десятка племён.
Когда внутри того или иного из этих военных объединений вызревала потребность территориальной экспансии, она не могла быть удовлетворена за счёт простого децентрализованного рассредоточения общин, ибо вокруг размещались такие же крепкие военные объединения, и даже силой всего союза далеко не просто было заставить их потесниться и кого-то ещё, в свою очередь, потеснить.
В Библии содержится ряд сообщений о таких ситуациях. «Иисус сказал им: если ты многолюден, то пойди в леса и там, в земле Ферезеев и Рафаимов, расчисть себе место, если гора Ефремова для тебя тесна. Сыны Иосифа сказали: не останется за нами гора, потому что железные колесницы у всех хананеев...» [27] Крайним подвинуться было, собственно говоря, некуда — котёл генератора имел прочные стенки. В тех случаях,
(132/133)
когда такие попытки кончались неудачей, союзу не оставалось ничего другого, как подняться с обжитых земель и прорываться сквозь земли других союзов, близких по культуре и чуждых, в дальние неизведанные края на поиски подходящих для пастбищ земель, заселенных слабо или заселенных слабыми.
Обобщая сведения Библии, А.Я. Брюсов и М.П. Зимина констатируют, что, «как обычно при миграции и других народов, евреи нередко обращаются к местным племенам с просьбой пропустить их через свои земли... И, прослеживая их путь, нельзя не заметить, что они проходят, старательно избегая населенные земли; их станы устраиваются «в пустынях», а где нельзя обойти населённые области, они обращаются сначала с просьбой пропустить их». Несмотря на эти старания, на каждом шагу происходят стычки с местными племенами... [28]
Поэтому миграции из таких «котлов» по необходимости должны были оказываться дальними и быстрыми, разовыми; они не могли быть иными. Недоступность и непригодность смежных земель была основной причиной такого характера этих миграций, а подвижность скотоводческих племён и наличие опыта дальних военных походов создавали для этого дополнительные предпосылки.
Если же эти племена оказывались в окружении редкого и в военном отношении слабого населения, если близкие резервы пастбищных пространств были значительными, а естественные рубежи района — размытыми, непрочными, иными словами, если у закипающего варева не было стенок, формирующих «котёл», то не было и высокого давления, не создавалось длительных предпосылок для дальних разовых миграций обширных масс населения, характер экспансии оказывался более спокойным, генератор народов не возникал.
Если с этой точки зрения взглянуть на Скандинавию и север Центральной Европы, то мы увидим луговые пастбища, как бы втянутые в узкие полуострова (Ютландия, юг Швеции и Норвегии) и сравнительно тощей полосой примыкающие к ним с юга. С севера их омывают Северное и Балтийское моря, с запада ограничивает Атлантический океан, по берегу которого густо теснятся укрепления сильного и многочисленного населения мегалитических культур. С юга — лесные и горные земли, в которых лугов, пригодных под пастбища, лишь небольшие просветы. С востока — непроходимые лесные пущи и болота. Это типичный «котёл». Но если пробиться на юго-восток, то открывается выход в обширную и слабо заселённую полосу тучных степей...
Если, однако, с той же меркой подойти к понто-каспийскому степному району, то прежде всего бросится в глаза огромность самой его территории с почти неисчерпаемыми резервами пастбищ. Затем придётся отметить, что прочная естественная граница у него есть только с юга (Чёрное море) и менее чёткая с севера: это лесные массивы, отделённые полосой лесостепи и прорезанные выходами лесостепей и широких речных долин далеко на север, с редким охотничье-рыболовческим населением. С запада и востока стенок вообще нет. В те времена это был огромный мир пастбищ, широко открытый инвазиям и передвижкам во всех направлениях. Здесь просто не мог возникнуть «котёл», способный послужить генератором народов. И не случайно в более поздние эпохи, доступные обозрению письменной истории, это был какой-то проходной коридор для кочевых и просто подвижных народов; с востока на запад здесь прошли скифы, сарматы, авары, гунны, венгры, хазары, болгары, печенеги, половцы, торки, монголы, с запада заходили готы и бастарны, с юга набегали татары и ногайцы. Только освоение степей земледельческим сла-
(133/134)
вянским населением под защитой крупного централизованного государства изменило судьбу этого района.
Генераторы народов располагаются не в центре, а у краёв Евразийского материка, в закрытых закоулках.
Относительно монгольских и смежных степей изложенная трактовка вступает в противоречие с интересной гипотезой Л.Н. Гумилёва о зависимости характера передвижений восточных степных народов от реконструируемых колебаний климата. По его заключениям, только в засушливые периоды возникали миграции (впрочем, слабые), вызванные нехваткой пастбищ, в периоды же благоприятного климата перенаселенность не возникала, а центробежные движения носили характер завоевательных войн, но не переселений [29]. С точки зрения теории весьма сомнительна такая урегулированность роста населения в благоприятные климатические периоды. Сам же Л.Н. Гумилёв пишет: «Следует исходить из того, что евразийская степь заселена кочевниками предельно густо в том смысле, что используется каждый источник воды для водопоя» [30]. Куда же девались возникавшие излишки населения? Не лучше и с фактической стороной дела. Тезис о завоеваниях без переселений был касательно монголов уже давно опровергнут И.П. Петрушевским [31], а что касается тюрков, то не стоит забывать, что их не было раньше ни в Турции, ни на Кавказе. Так что одно дело — роль климатического режима в определении «ритма культуры», в обеспечении базы для создания сильных кочевых народов и государств и для предпосылок их падения, а другое — учёт географического фактора в определении причин и характера миграций.
Решая с помошью анализа монгольского и семитского генераторов вопрос о локализации генератора индоевропейских народов (тех, которые связаны с культурами боевого топора) и решая его в пользу севера Центральной Европы, мы можем оценить и сравнительное значение разных факторов в создании такого генератора. Предложенный здесь анализ показывает определяющую роль развития производства (в частности, экстенсивного скотоводства) в создании предпосылок экспансии и важную роль географического фактора в вопросе о характере экспансии и о локализации её исходного очага. В этой картине совершенно не остаётся места для мистического расового духа как движущей силы экспансии «индогерманцев», для биологической предопределённости их культуртрегерской роли и тому подобных устарелых догм, а также для сменивших их более современных сентенций — о постоянстве и предопределенности судеб географических районов, об извечности «угрозы с востока», о непознаваемости исходных побуждений, по которым первобытные люди творили свою и нашу историю.
[1] G. Коssinna. Die indogermanische Frage archäologisch beantwortet. ZfE, Jahrg. 34, 1902, стр. 161-202; Он же. Der Ursprung der Urfinnen und Urindogermanen. «Mannus», I-II, 1909-1910; Он жe. Die deutsche Vorgeschichte eine hervorragend nationale Wissenschaft. Leipzig, 1912, 8. Aufl. 1941; и др.
[2] J. L. Мугes. Neolithic and Bronze Age cultures. САН, v. 1, 2 d. ed. 1924, стр. 101-102; Т. Su1imirski. Die schnurkeramischen Kulturen and das indoeuropäische Problem. «La Pologne au VIIe Congres International de Sciences historiques, Varsovie, 1933», v. 1. Varsovie, 1933, стр. 287-308; и др.
[3] V.G. Childe. The Arians. A study of Indo-European origins. London, 1926; I. Воrkоvskуj. The origin of the culture with corded ware in Central Europe. «Proceedings of the Prehistoric and Protohistoric Congress, London, 1932». London, 1933, стр. 211-213; и др.
[4] А.Я. Брюсов. Об экспансии «культур с боевыми топорами» в конце III тыс. до н.э. СА, 1961, № 3, стр. 14-33. С.В. Киселёв. Бронзовый век СССР МИА, 1965, № 130, стр. 32.
[5] J. L. Муres. Указ. соч.; Н. Bengtson, V. Мi1оjčič. Vorgeschichte und Altertum. «Grosser historischer Weltatlas». Erläuterungen. I Teil. München, 1953, стб. 35; «Всемирная история в десяти томах», т. 1. М., Изд-во АН СССР, 1955, стр. 244-247; «История СССР», т. 1. М., Изд-во АН СССР, 1966, стр. 120.
[6] А. Гейслер. Письмо в редакцию. СА, 1966, № 1, стр. 323.
[7] А. Нäus1еr. Ockergrabkultur und Schnurkeramik. JVH, 1963, Bd. 47, стр. 157-179; Он же. Ist eine Ableitung der Schnurkeramik von der Ockergrabkultur möglich? FF, Jahrg. 37, Н. 12, стр. 363-368.
[8] Л.С. Клейн. Новые данные о хронологических взаимоотношениях ямной и катакомбной культур. ВЛУ, 1960, № 20, стр. 144-148; Он же. О хронологических и генетических взаимоотношениях локальных вариантов катакомбной культуры. «Исслед. по археологии СССР». Сб. статей в честь профессора М.И. Артамонова. Л., 1961, стр. 69-79; Он же. О так называемых ямных погребениях катакомбного типа (к вопросу о происхождении донецкой катакомбной культуры). СА, 1961, № 2, стр. 49-65; Он же. Краткое обоснование миграционной гипотезы о происхождении катакомбной культуры. ВЛУ, 1962, № 2, стр. 74-87; L.S. Кlеjn, Obecnos'c' elementow poludniowo-wschodnich w póznoneolitycznych kulturach Malopolski. «Archeologia Polski», 1964, t. IX, zesz. 2, стр. 371-399; Он же. Прототипы катакомбных курильниц и проблема происхождения катакомбной культуры. АСГЭ, 1966, № 8, стр. 5-17.
[9] G. Mildenberger. Studien zum mitteldeutschen Neolithikum. Leipzig, 1953, стр. 66-67; L. Kilian. Haffküstenkultur und Ursprung der Balten. Bonn, 1955, стр. 119-123; К.W. Stгuve. Die Einzelgrabkultur in Schleswig-Holstein und ihre kontinentalen Beziehungen. Neumünster, 1955, стр. 101-112, 116; U. Fischer. Die Gräber der Steinzeit im Saalegebiet. Berlin, 1956, стр. 289-296; L. S. Кlejn. Die Donez-Katakombenkeramik, eine 28 Schnurkeramik der Besher-Kulter. In: Veröffentlichungen des Landesmuseunes für Vorgeschichte in Halle, Bd. 24. Berlin, 1969, S. 192-200.
[10] J. Вгоnsted. Denmarks Oldtid, bd. 1. København, 1938, стр. 232; Th. Мathiassen. Studier over Vestjyllands Oldtidsbebyggelse. København, 1948, стр. 78.
[11] Грэхем Кларк. Доисторическая Европа. Экономический очерк. Пер. с англ. М., 1953, стр. 29-33.
[12] Там же, стр. 126-132.
[13] В.В. Латышев. Известия древних писателей о Скифии и Кавказе, т. II. СПб., 1904, стр. 337-341.
[15] Р.V. G1оb. Studier over den Jyske Enkeltgravskultur. Aarbger, 1944. København, 1945, стр. 248-249; A. Oldeberg. Studien über die schwedische Bootaxtkultur. Stockholm, 1952, стр. 212; С.J. Becker. Die mittelneolithischen Kulturen in Südskandinavien. AA, 1954, v. XXV, стр. 129-130; К.Н. Otto. Deutschland in der Epoche der Urgesellschaft. Berlin, 1960, стр. 57.
[16] С.J. Becker. Указ. соч. Противоположная трактовка (см. Е. Neustupný. Economy of the Corded Ware cultures. «Archeologické Rozledy», 1969, XXI, p. 43-68) игнорирует перечисленные здесь доводы и смешивает в одной характеристике ранние и поздние культуры шнуровой керамики. Не учтено и то, что тогдашнее земледелие было также экстенсивным.
[17] Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М., Госполитиздат, 1952, стр. 53-54, 115,165.
[18] Л. Морган. Древнее общество. Пер. с англ. Л., 1934, стр. 62-64, 66; Ф. Энгельс. Указ.соч., стр. 91, 96-98; и др.
[19] Л. Морган. Указ. соч., стр. 46-47, 340.
[20] Ф. Энгельс. Указ. соч., стр. 169-170.
[21] С.А. Козин. Сокровенное сказание, т. 1. М.—Л., 1941, стр. 111-112.
[22] Рашид-ад-дин. Сборник летописей, т. I, кн. 2. М.—Л., 1952, стр. 18.
[23] Там же, кн. 1, стр. 154.
[24] «Паралипоменон», кн. 1, гл. 4, стр. 38-41.
[25] К. Маркс. Вынужденная эмиграция. В кн. К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии. М., Госполитиздат, 1952, стр. 333. А.Я. Брюсов, ссылаясь на К. Маркса, именует данный вид перенаселения относительным (А.Я. Брюсов. Очерки по истории племён европейской части СССР в неолитическую эпоху. М., 1952, стр. 9), тогда как именно этот вид перенаселения у К. Маркса обозначен термином «абсолютное перенаселение», а «относительным перенаселением» К. Маркс называет такое положение, при котором производительные силы могли бы прокормить на месте всех членов общества, но по социальным причинам часть членов общества оказывается без работы и без хлеба, что вынуждает её эмигрировать.
[26] У североамериканских индейцев, не знавших скотоводства, это было исключением (см. Л. Морган. Указ. соч., стр. 65, 72-75; Ф. Энгельс. Указ. соч., стр. 96).
[27] «Иисус Навин», гл. 17, стр. 15-16.
[28] А.Я. Брюсов, М.П. Зимина. Каменные сверленые боевые топоры на территории европейской части СССР. САИ, вып. 4. М., 1966, стр. 14, прим. 29.
[30] Там же, стр. 87.
|