С.Г. Кляшторный

Древнетюркские рунические памятники

как источник по истории Средней Азии.

// М.: «Наука». 1964. 214 с.

Введение.

В конце XVII — начале XVIII в. в научной литературе появились первые сообщения о рунообразных надписях, которые были замечены исследователями Сибири на приенисейских скалах. [1] Один из первооткрывателей загадочных знаков, пленный шведский офицер Ф.И. Страленберг (Табберт), живший в Сибири в 1713-1722 гг., [2] назвал их «руническими», и, хотя это название не было точным, в последующее время оно прочно вошло в научную терминологию. Около двухсот лет попытки прочесть надписи оставались безуспешными. В 1889 г. Н.М. Ядринцев, сибирский краевед, археолог и этнограф, обнаружил в верховьях р. Орхон (Северная Монголия) три каменные стелы — одну, сохранившуюся лишь во фрагментах, с китайским, руническим и, как было установлено впоследствии, согдийским текстами (Карабалгасунский памятник), и две, лучшей сохранности, с руническим и китайским текстами (Кошо-цайдамские

(5/6)

памятники). [3] Предпринятые в 1890-1891 гг. финская и русская археологические экспедиции к местам находки памятников изготовили эстампажи и фотографии текстов, опубликованные в специальных атласах. [4] В 90-х годах XIX в. Академия наук и Географическое общество по инициативе В.В. Радлова организовали ряд экспедиций в Северную Монголию, где были найдены новые рунические памятники, а районы находок детально обследованы в археологическом отношении.

В 1891 г. Н.М. Ядринцевым была открыта Онгинская надпись, в 1897 г. Е.Н. Клеменц нашла на берегу р. Толы новый большой памятник, названный по имени его автора памятником Тоньюкука. Несколько позднее, чем в Монголии, были открыты рунические надписи в Семиречье. [5]

Китайский текст Кошо-цайдамских памятников позволил установить, что эти стелы, датируемые VIII в. н.э., были воздвигнуты в честь тюркского кагана Могиляна (китайская транскрипция имени или титула; в тюркском тексте — Бильге-каган) и его брата Кюэ-дэлэ (в тюркском тексте — Кюль-тегин) и что, следовательно, рунические тексты памятников были написаны на одном из тюркских языков. [6] 15 декабря 1893 г. на заседании Датской королевской академии В. Томсен доложил о результатах дешифровки рунического письма, а 19 января 1894 г. академик В.В. Радлов завершил первый перевод тюркского текста памятника в честь Кюль-тегина. [7] С этого времени изучение древнетюркских языков выделилось в особую отрасль тюркологии, центром которой в те годы стал Петербург.

В 1892-1903 гг. в Петербурге было предпринято издание фундаментальных трудов, обобщивших результаты исследования орхоно-енисейской письменности. [8] В работе петербургского

(6/7)

центра изучения древнетюркской эпиграфики наряду с русскими востоковедами (В.В. Радловым, П.М. Мелиоранским, Н.И. Веселовским, В.В. Бартольдом, В.Р. Розеном, К.Г. Залеманом, В.П. Васильевым, Ф.Е. Коршем и др.) приняли участие китайские учёные, установившие и прокомментировавшие иероглифический текст орхонских памятников, [9] известный французский синолог Э. Шаванн [10] и немецкий синолог Ф. Хирт. [11]

Другим центром изучения рунической письменности был в конце XIX — начале XX в. Гельсингфорс (Хельсинки), где «Финно-угорское общество» издало материалы финских археологических экспедиций в Сибирь и Центральную Азию. [12] В изданиях «Финно-угорского общества» опубликованы и важнейшие тюркологические труды В. Томсена. [13] Интенсивную работу над филологической интерпретацией памятников вели в конце XIX — начале XX в. немецкий тюрколог В. Банг и венгерский тюрколог Г. Вамбери. [14]

Первые результаты сопоставления исторических сведений, содержащихся в надписях, с материалами китайских династийных хроник были сообщены в 1894-1896 гг. В.В. Радловым, В. Томсеном и Э. Паркером. [15] Общую оценку проделанной ими в этом направлении работы дал В.В. Бартольд: «Было необходимо выяснить, насколько надписями подтверждается и дополняется хронологическая канва, установленная переводчиками китайских летописей, и насколько надписи дают нам новые факты или новое освещение фактов, по сравнению с тем, что могли дать китайцы. По вопросу о хронологической канве Томсен пришёл к заключению, что среди рассказанных событий, кроме смерти Кюль-тегина и, может быть, его отца, нет ни одного, которое бы можно было с полной уверенностью отождествить с каким-нибудь определённым событием, отнесённым в китайских летописях к определённой дате. Известно, что вышедшая скоро после этого работа Маркварта дала целый ряд таких отождеств-

(7/8)

лений, причём результатом исторического исследования было установление нового лингвистического факта — своеобразной системы счисления некоторых турецких народностей того времени». [16]

Начало историографической интерпретации надписей было положено опубликованными в 1897-1903 гг. трудами В.В. Бартольда, [17] И. Маркварта, [18] П.М. Мелиоранского, [19] Ф. Хирта [20] и Э. Шаванна, [21] в которых начата разработка методики исследования рунической эпиграфики и дана оценка памятников как источника для истории Центральной и Средней Азии.

Можно отметить следующие важнейшие результаты, достигнутые в эти годы: а) была установлена система счисления и хронология памятников Кюль-тегина и Могиляна (В. Банг, И. Маркварт), что дало возможность идентифицировать сообщения надписей с сообщениями китайских и отчасти арабских источников (И. Маркварт, В.В. Бартольд); хронология памятника Тоньюкука и Онгинской надписи оставалась неясной, а датировка енисейских памятников не была произведена даже приближённо, хотя особенности палеографии и свидетельствовали как будто о большей архаичности сибирской руники; б) по некоторым важным проблемам, затронутым в надписях, были сравнительно подробно изучены материалы китайских источников, что позволило шире представить исторический фон и взаимные связи событий, упомянутых в надписях (Ф. Хирт, Э. Шаванн); в) были определены в общих чертах основные аспекты историографического изучения памятников: исгорико-политический, этнологический, культурно-исторический и социальный (последний — только в работах В.В. Бартольда); г) была сделана первая попытка сопоставления сообщений памятников, материалов арабских, персидских, китайских, византийских и армянских источников для построения общей истории тюркских каганатов VI-VII вв. [22]

(8/9)

В середине первого десятилетия XX в. интерес к руническим памятникам несколько снизился. А.Н. Самойлович следующим образом характеризует новый период: «П.М. Мелиоранский, самый молодой из трёх главных участников разработки памятников турецкой рунообразной письменности, наиболее близкий к В. Томсену по научной точности своих исследовательских приемов, был рано похищен у науки смертью... В.В. Радлов, с началом появления из песков Китайского Туркестана обильных памятников уйгурской письменности, отошёл от надписей Монголии и Сибири, которые он все (не считая позднее открытых Рамстедтом и Котвичем) проработал в предварительном виде, снабдив глоссариями и грамматическим очерком. В. Банг, давший несколько статей по памятникам енисейско-орхонской письменности и открывший особую систему сочетания единиц и десятков в числительных этих надписей, не задержался на этих памятниках, а занялся детальным изучением Codex Cumanicus’a и увлёкся подготовительными исследованиями по исторической грамматике турецких языков. Вамбери ограничился не имевшими большого значения заметками по языку турецких рун. Рамстедт, более монголист, чем турколог, только на время вошёл в число исследователей турецких памятников Монголии, чтобы выпустить в свет издание и перевод открытых им самим надписей». [23]

Особое место в дальнейшем изучении древнетюркской руники принадлежало В. Томсену, в центре научных интересов которого с 1893 по 1927 г. оставались древнетюркские рунические памятники.

Отход большинства исследователей от дальнейшего изучения орхоно-енисейских памятников обусловили две главные причины: во-первых, появление большого числа новых материалов из Восточного Туркестана, изучение которых привело к открытиям сенсационного характера, и, во-вторых, завершение первоначальной обработки орхоно-енисейских текстов. Для получения новых данных требовалась длительная кропотливая работа, не сулящая, как казалось, значительных результатов. Ошибочность этого представления стала очевидной после публикации В. Томсеном новых работ — «Turcica» (1916 г.) и «Древнетюркские надписи из Монголии» (1922 г.), которые завершили его более чем 30-летний труд над древнетюркскими руническими памятниками.

Вместе с тем были открыты новые памятники, издание и перевод которых осуществили В. Томсен («руны на бумаге» из Восточного Туркестана), [24] Г.И. Рамстедт (Суджинская и Се-

(9/10)

ленгинская надписи), [25] В.Л. Котвич и А.Н. Самойлович (надпись в честь Кули-чура), [26] С.Е. Малов и Ю. Немет (надписи из Семиречья и печенежские руны Венгрии), [27] Г. Ксенофонтов, К. Доннер и М. Рясанен (мелкие надписи из Восточной Сибири). [28]

Историографическое изучение надписей проводилось в этот период В. Томсеном, по-новому решившим вопрос о датировке некоторых событий, упомянутых в надписи Тоньюкука; П. Пельо, продолжившим работу по привлечению к интерпретации памятников китайских литературных свидетельств; [29] Г.Е. Грумм-Гржимайло, привлёкшим надписи для решения некоторых историко-географических и этнографических проблем; [30] В.В. Бартольдом, широко использовавшим материалы памятников для культурно-исторических исследований.

Вклад В.В. Бартольда особенно велик; его последней крупной работой были широко известные «Двенадцать лекций по истории тюрков Средней Азии», прочитанные в Стамбульском университете летом 1926 г. В «Лекциях» В.В. Бартольд подвёл итоги своих многолетних исследований в области истории тюркоязычных народов. [31] В эти годы В.В. Бартольд окончательно сформулировал отношение к надписям как историческому источнику, отразив в своей оценке состояние историографии Средней Азии и степень филологической изученности древнетюркских рунических текстов: «Помимо своего лингвистического значения, надписи имеют не меньше значения и для историка, как рассказ турок VIII в. о себе, во многом дополняющий сведения китайских источников. Необходимо, однако, помнить, что хотя со времени открытия датским лингвистом Томсеном ключа к чтению надписей прошло уже более 30 лет, дело разбора далеко не закончено, и толкование многих мест остается спорным. Попытки без знания языка, на основании существующих переводов, поль-

(10/11)

зоваться надписями как историческим источником могут привести и часто приводили к совершенно ошибочным историческим выводам». [32]

Новый этап изучения орхоно-енисейской письменности, начавшийся в 1930-1940 гг., связан с серьёзными изменениями в состоянии тюркской филологии и историографии Центральной и Средней Азии. Благодаря вовлечению в круг исследуемых памятников древнеуйгурских текстов, словаря Махмуда Кашгарского и некоторых других материалов область изучения древнетюркских языков значительно расширилась. Были предприняты попытки построения исторической классификации и исторической грамматики тюркских языков, усилился интерес к поискам родственных связей этих языков с другими языками, близкими к ним в материальном и типологическом отношении. [33] В этих условиях резко возросла роль древнейших тюркских памятников для дальнейшего развития тюркского языкознания. В то же время новые материалы позволили отчасти пересмотреть как переводы памятников, так и те толкования филологического и исторического порядка, которые были сделаны в конце XIX — начале XX в.

Первая попытка в этом направлении, предпринятая X.Н. Оркуном, не была признана вполне удовлетворительной, однако опыт составления корпуса рунических надписей сам по себе заслуживает внимания. [34] Впервые после известных работ В.В. Радлова появились достаточно подробные описания языка древнетюркских памятников. [35] Переводы и исследования отдельных памятников были опубликованы А.Н. Бернштамом, [36] Э.Р. Рыгдылоном, [37] Ю.Л. Аранчыном, [38] А.М. Щербаком, [39]

(11/12)

Э.Р. Тенишевым, [40] И.А. Батмановым, [41] Фэн Цзя-шэном, [42] Дж. Клосоном, [43] П. Аалто, [44] А. Габэн, [45] Б. Огелем, [46] М. Шпренглингом, [47] К. Брокельманом, [48] Р. Жиро; [49] вопросы пунктуации рунических текстов рассмотрены X. Газиевым. [50] Особое значение для изучения древнетюркской письменности имеют обобщаюшие труды С.Е. Малова, опубликованные в 1951-1959 гг. [51]

Публикация новых памятников и всестороннее исследование ранее изданных текстов продолжаются. Однако уже к настоящему времени создана достаточно надежная база для детального историко-филологического изучения древнетюркской рунической письменности.

Дальнейшее развитие получило в 30-50-х годах XX в. историографическое исследование рунических памятников. В центре внимания советских учёных, прочно занявших ведущее положение в изучении истории Центральной и Средней Азии, была в эти годы проблема социально-экономической характеристики древнетюркского общества. [52] Несколько слабее затронуты другие аспекты историографической интерпретации руники. [53] Не-

(12/13)

обходимо подчеркнуть принципиальное различие в подходе к памятникам советской и буржуазной исторической науки. Представители последней склонны рассматривать памятники лишь как источник, интересный для истории чередования господствовавших в Центральной Азии этнических группировок [54] или выражения тюрками «идеала мирового господства», свойственного «воинственному образу жизни и духу тюрков». [55] Советские же исследователи сумели убедительно показать, что история тюркского и уйгурского каганатов — это прежде всего история перерастания военно-демократического и примитивно-рабовладельческого укладов в систему раннефеодальных отношений; что эти процессы происходили в неразрывной связи с социально-экономическим развитием осёдло-земледельческих центров Средней Азии и Китая; что и в степи, и в оазисах шла ожесточённая классовая борьба.

Вместе с тем результаты исследований советских историков и лингвистов показали, что этногенетические процессы, происходившие в рамках тюркских каганатов, оказали весьма существенное влияние на историю формирования современных тюркоязычных народов Средней Азии и Сибири. [56] Тесные связи исторических судеб этих народов, а также ираноязычного и тюркоязычного населения Средней Азии нашли, в частности, своё отражение в событиях, отмеченных руническими текстами. Настоящая работа является опытом историографической интерпретации рунических памятников Северной Монголии применительно к изучению истории Средней Азии. Орхонские тексты сохранили сообщения, позволяющие по-новому рассмотреть проблемы согдийской колонизации Семиречья и Центральной Азии, обрисовать взаимоотношения Восточнотюркского каганата, Согда, Китая и Арабского халифата в период арабского завоевания Средней Азии, подойти к определению направленности этнополитических связей, во многом повлиявших на историю развития древних и раннесредневековых племенных союзов Средней Азии, Кавказа и Восточной Европы.

Эти стороны историографической интерпретации памятников связаны со значительным комплексом рассмотренных в работе проблем источниковедческого, хронологического, историко-политического и историко-географического характера, включая в какой-то мере проблемы происхождения и ранней истории племени тÿрк, политической истории второго Восточнотюркского ка-

(13/14)

ганата, направления международных транзитных торговых путей, проходивших через Центральную Азию, и некоторые другие вопросы.

Основным источником работы и одновременно основным объектом исследования являются древнетюркские рунические памятники, охарактеризованные во второй главе. Сведения, содержащиеся в рунических текстах, используются в сопоставлении с материалами китайских источников, переведённых на европейские языки, арабских и персидских географических и исторических сочинений, а также с результатами археологических исследований. Некоторые другие источники, привлекаемые при рассмотрении отдельных вопросов (например, согдийские документы), использованы в той мере, в какой они интерпретированы: специалистами. Историографические оценки арабских, китайских и согдийских источников в аспектах рассматриваемой темы могут быть сделаны лишь при сопоставлении их с руническими текстами.

Круг арабских и персидских источников и методы их использования в основном намечены цитированными работами В.В. Бартольда и И. Маркварта; подробные сведения относительно состава и характера этих источников содержатся также в монографиях и очерках И.Ю. Крачковского и В.А. Крачковской, Н.В. Пигулевской, В.И. Беляева, А.А. Ромаскевича, А.П. Ковалевского, X.А.Р. Гибба и В.Ф. Минорского. [57] В 1936 г. в одном из рукописных собраний Стамбула, в библиотеке дворца Топкапы, был открыт ещё один источник — арабский оригинал труда Абу Мухаммада Ахмада ибн А’сама ал-Куфи «Китаб ал-футух», ранее известный главным образом в сокращённом персидском переводе Мухаммада ал-Мустауфи ал-Харави (XII в.). [58] Анализ некоторых мест рукописи позволил её исследователю А.Н. Курату установить, что Ибн А’сам

(14/15)

был современником великих историков III в.х. — ат-Табари (839-923), ал-Балазури (ум. в 892 г.) и ал-Йа’куби (ум. в 897 г.) — и написал свой труд в конце IX — начале X в. [59]

Пока ещё немногочисленные публикации, посвященные «Китаб ал-футух», показывают, что труд Ибн А’сама является ценнейшим историческим источником, сохранившим важные сведения, которые отсутствуют у других авторов. Значительная часть труда посвящена истории арабских завоеваний в Средней Азии; А.Н. Курат издал следующие разделы рукописи: «О походе Кутейбы в Хорезм» (лл. 140а-141а) ; «О походе Кутейбы в Согд после завоевания Хорезма и подчинения его» (лл. 141а-141б); «О письме ал-Хаджжаджа Кутейбе» (л. 141а); «О нападении Кутейбы на Самарканд и о войне его с жителями (этого города)» (лл. 141б-143а); «О мире Кутейбы с Самаркандом и о вступлении его туда с мусульманским войском» (лл. 143а-143б); «О договоре, который был написан Гураку, сьшу ихшида» (лл. 143а-443б). [60] Наибольшее значение имеют три последних раздела, которые содержат сведения, отсутствующие в других источниках, в частности полный арабский текст договора между Кутейбой ибн Муслимом и Гураком. [61] Последнее обстоятельство чрезвычайно важно и в историографическом аспекте — неопровержимо доказывается, что ранние арабские историки, сообщения которых использованы в «Китаб ал-футух», опирались при изложении событий не только на устную традицию, но и на письменные документы. [62]

Вряд ли меньшее значение для истории Средней и Центральной Азии в VI-VIII вв. имеет другая группа источников — китайские исторические сочинения. Тексты, относящиеся к истории тюркских племён, уже более двухсот лет являются предметом изучения многих выдающихся синологов; в работе использованы наиболее полные собрания переводов. [63]

Интересующие нас сведения содержатся в официальных историях династий Северное Чжоу (556-581 гг.; история —

(15/16)

Чжоу шу — завершена в 629 г.), Северное Ци (550-577 гг.; история — Бэй Ци шу — завершена в 635 г.), Суй (581-618 гг.; истории — Суй шу — завершена в 656 г.; перечисленные три сочинения, а также «История Северного Вэй» сведены в труде «История северных династий» — Бэй ши, — оконченном в 656 г.), Тан (618-906 гг.; история — Тан шу, или Цзю Тан шу, — была окончена в 945 г.; в 1044-1060 гг. был составлен новый вариант истории Танской династии — Синь Тан шу). [64]

В этих трудах имеются специальные главы об иноземных странах и народах. История правления каждой династии составлялась, как правило, после её падения специальной государственной историографической комиссией, которая возглавлялась высокопоставленным чиновником. Основным материалом для династийной истории «служили так называемые жи ли (ежедневные хроники), которые, согласно закону, основанному на древней традиции, не подлежали просмотру императора и его министров, хотя трудно, конечно, сказать, насколько точно соблюдался этот закон в действительности. Для этой же цели служили, вероятно, и записи деяний и слов императора, произносимых им на торжественных выходах, приёмах и в других случаях придворной жизни». [65] Для разделов об иноземных народах источниками являлись также «донесения и отчёты послов, существовавшие в литературе сочинения, списки вещей, привозившихся иностранными посольствами в качестве подарков, расспросы путешественников и торговцев и т. д.». [66]

Указанные обстоятельства позволяют прийти к выводу об аутентичности сведений, содержавшихся в китайских исторических сочинениях, которые составлены намного позднее описываемых в них событий.

Вместе с тем, хотя и существовала традиционная схема династийной истории, при отборе фактов, подлежащих включению в хронику, и объяснении отдельных реалий отнюдь не исключался субъективный подход составителя или редактора; все перечисленные выше династийные хроники подверглись в 1056-1063 гг. повторному редактированию.

Из исторических сочинений другого рода следует упомянуть анналы «Цзычжи тунцзян», составленные известным историографом сунской эпохи Сыма Гуаном в 1066-1085 гг. и посвященные истории Китая в период с 403 г. до н.э. по 960 г. н.э., а также «Обозрение Танской династии» (Тан хуй яо), над со-

(16/17)

ставлением которого последовательно трудились в 804-961 гг. Су Мянь, Ян Чжао-фу и Ван Пу. [67]

Следует отметить, что материалы о восточных тюрках, извлечённые из китайских источников и переведённые на один из европейских языков, стали доступны лишь после появления двухтомного труда Лю Мао-цзая. Высокая оценка авторитетных учёных — синолога и тюрколога — делает излишним дальнейшее обсуждение полноты и качества переводов. [68] Лю Мао-цзай использовал 36 китайских исторических, географических и религиозных (буддийских) сочинений, тексты китайских эпиграфических памятников, стихи поэтов танской эпохи — всё ныне известное, что было написано о восточных тюрках китайским« авторами с VII по XVIII в., и охватывающее период с середины VII по середину X в.

Наряду с извлечением и переводом известий о тюрках Лю Мао-цзай в большой и обстоятельной сводке «Туцзюэ и Китай» синтезировал сведения, относящиеся к наиболее его интересующему аспекту историографического изучения использованных материалов, — здесь обобщены данные о политических, экономических и культурных связях между тюрками и Китаем. Вполне самостоятельный интерес представляют 1885 примечаний Лю Мао-цзая к тексту перевода, многие из которых являются по существу небольшими, но важными в научном отношении исследованиями, где автор, критически оценив достигнутые результаты, приходит зачастую к совершенно новым и в большинстве случаев убедительным выводам. Вместе с тем, как будет показано ниже, примечания содержат и немало спорных утверждений. [69]

Таковы вкратце основные исторические источники, использованные автором.

[1] Первое упоминание о «камне орхон» (стела с рунической надписью?) принадлежит автору атласа Сибири, тобольчанину Семену Ремезову и относится к 1696-1697 гг. Об истории открытия и изучения древнетюркских памятников подробнее см.: Бернштам, Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок, стр. 11-29; менее полные сводки см.: Малов, Памятники, стр. 11-16 (с обширной библиографией); Räsänen, Ein Ueberblick über die ältesten Denkmäler, S. l-21; Веселовский, Орхонские открытия, стр. 59-72. Указатели литературы о памятниках см.: Самойлович, Материалы для указателя, стр. 55-80; Gabain, Alttürkische Grammatik, S. 223-246; Loewenthal, The Turkic languages and literatures, pp. 26-43; Бартольд, История изучения Востока, стр. 270-271; Bazin, Turcologie: bilan provisoire, pp. 105-106.

[2] О Ф. Страленберге (1676-1747) см.: Катанов, Швед Филипп-Иоганн Страленберг, стр. 170-174. Ф. Страленберг известен также в истории тюркологии открытием и изданием сочинения Абу-л-Гази, Родословная тюрок (Кононов, Родословная туркмен. Сочинение Абу-л-Гази, стр. 23), а данная им характеристика сибирских языков позволяет причислить его к числу основоположников «алтайской» теории (Donner, Die ural-altaischen Sprachen, S. 129). О первооткрывателях енисейской руники — С.У. Ремезове, Ф.И. Страленберге, Д.Г. Мессершмидте, Г.И. Спасском см.: Кононов, К истории русской тюркологии, стр. 207-209; Андреев, Труды Семёна Ремезова, стр. 85-126; Шидловский, Григорий Иванович Спасский, стр. 1238-1241; ср.: Гульбин, К статье «Г.И. Спасский», стр. 447-448; Новлянская, Д.Г. Мессершмидт и его дневник путешествия по Сибири, стр. 231-239.

[3] Ядринцев, Отчет экспедиции на Орхон, совершённой в 1889 г., стр. 51-113. О научной и общественной деятельности Н.М. Ядринцева см.: Лемке, Ядринцев. Биографический очерк; Розен, Suum cuique, стр. 323-325. В дальнейших полевых исследованиях видная роль принадлежит Д.А. и Е.Н. Клеменцам (Попов, Д.А. Клеменц, Его жизнь и деятельность, стр. 7-63).

[4] [Heikel], Inscriptions de l’Orkhon; Радлов, Атлас древностей Монголии.

[5] Массон, К истории открытия древнетурецких рунических надписей о Средней Азии, стр. 5-15.

[6] О китайском тексте памятников см.: Васильев, Китайские надписи на орхонских памятниках, стр. 1-36; Попов, Замечания по поводу нового перевода, стр. 1-4; Gabelentz, L’inscription chinoise du I-re monument, pp. XXV-XXVI; Devéria, Transcription, analyse et traduction, pp. XXVII-XXXVIII; Schlegel, La stèle funéraire du Teghin Giogh, pp. 1-57; Hirth, Ueber den Verfasser und Abschreiber, S. 151-157; Parker, L’inscription chinoise du monument I, pp. 212-216; Arendt, Studien zur chinesischen Inschriften, S. 171-106; Pelliot, Neuf notes, pp. 229-247.

[7] Thomsen, Déchiffrement, pp. 285-299; ATIM, 1.

[8] Радлов, Атлас древностей Монголии, вып. 1-4, 118 табл.; «Сборники трудов Орхонской экспедиции», вып. I-VI; Radloff, Die alttürkisсhen Inschriften der Mongolei, Lief, 1-3; ATIM, N.F.; ATIM, ZwF.

[9] «Замечания китайского Цзун-ли ямыня», стр. 1-2, 8-10, 15-18, 27-35.

[10] Chavannes, Documents, pp. 1-378; Chavannes, Notes additionelles, pp. l-110. О Шаванне см.: Бартольд н Ольденбург, Э. Шаванн. Некролог, стр. 1767-1782.

[11] Hirth, Nachworte, S. 1-140. О Хирте см.: Бартольд, Ф. Хирт. Некролог, стр. 11-20.

[12] Кроме у же приведенных работ см.: [Aspelin et Donner], Inscriptions de l’Iénissei. Donner, Wörteruerzeichniss; Ramstedt, Zwei uigurische Runeninschriften, S. 3-63; Heikel, Altertümer aus dem Tale des Talas.

[13] Thomsen, Inscription de l’Orkhon, pp. 1-224; Turcica, pp. l-107; Une lettre méconnue, pp. 1-9.

[14] О многочисленных работах В. Банга в этой области см.: Gabain, Willi Bang-Kaup, S. 1-12; Vambéry, Noten zu den alttürkischen Inschriften, S. 1-120. Сp. рецензию Мелиоранского (ЗВО, т. XII, 1899, стр. 0146-0162).

[15] Кроме указанных работ см.: Parker, Thousand years of the Tartars.

[16] Бартольд, Томсен и история Средней Азии, стр. 11-12.

[17] Barthold, Historische Bedeutung, S. 1-36; Quellen, S. 1-29; Бартольд. Новые исследования, стр. 231-250; Система счисления орхонских надписей, стр. 0171-0173.

[18] Marquart, Historische Glossen, S. 157-200; Chronologie. Об И. Маркварте см.: Бартольд, Памяти И. Маркварта, стр. 387-402.

[19] Мелиоранский, Об орхонских и енисейских надгробных памятниках. стр. 263-292; Памятник в честь Кюль-Тегина, стр. 1-144. Эта последняя работа — блестящий образец глубокого историко-филологического исследования одного из крупнейших рунических памятников, не потерявшая своего значения до настоящего времени. О жизни и трудах П.М. Мелиоранского см.: Самойлович, Памяти П.М. Мелиоранского, стр. 01-024.

[20] См. стр. 7, сн. 11.

[21] См. стр. 7, сн. 10.

[22] Chavannes, Documents, pt. IV. Этот раздел работы Э. Шаванна получил, однако, суровую оценку в рецензии В.В. Бартольда (ЗВО. т. XV, 1904, стр, 0162-0185).

[23] Самойлович, Вильгельм Томсен и туркология, стр. 24-25.

[24] Thomsen, Blatt, S. 296-306; Dr. M.A. Stein’s MSS, pp. 181-227; Fragment, pp. 1082-1083.

[25] Кроме цитированной работы см.: Рамстедт, Перевод надписи Селенгинского камня, стр. 40-49.

[26] Kotwicz et Samoilovitch, Le monument turc, pp. 60-107.

[27] Малов, Древнетурецкие надгробия, стр. 799-806; Малов, Новые памятники, стр. 251-279; Малов, Таласские эпиграфические памятники, стр. 17-38; Németh, Köktürkischen Grabinschriften, S. 134-142; Németh, Inschriften des Schatzes. Ср. рец. Малова («Библиография Востока», вып. 10. 1937, стр. 168-169).

[28] Donner und Räsänen, Zwei neue türkische Runeninschriften, S. l-7; Ксенофонтов, Расшифровка, стр. 120-173.

[29] Кроме цитированной работы см.: Pelliot, Fille de Mo-tch’o qaghan, pp. 3-8; Origine de T’ou-kiue, pp. 688-689; L’édition collective, pp. 113-182; Les systèmes d’écriture, pp. 284-289.

[30] Грумм-Гржимайло, Западная Монголия, т. II.

[31] Турецкое издание этой работы (Стамбул, 1927) неудовлетворительно. Мы использовали немецкое издание, в подготовке которого принимал участие вплоть до своей кончины сам В.В. Бартольд (Barthold, 12 Vorlesungen; Histoire des Turcs).

[32] Бартольд, Современное состояние, стр. 4.

[33] Баскаков, Тюркские языки, стр. 6-20.

[34] Orkun, Eski türk yazitlari, с. I-IV; ср. рец. Малова (ЯМ, вып. IX, 1940, стр. 186; ВДИ, 1948, № 2, стр. 123-124).

[35] Gabain, Alttürkische Grammatik; Ueber Ortbezeichnungen im Alttürkischen, S. l-14; Alttürkischen, S. 21-45; Насилов, Язык орхоно-енисейских памятников; Батманов, Язык енисейских памятников; Батманов, Арагачи, Бабушкин, Современная и древняя енисеика; Ислямов, Употребление падежей в языке древнетюркских памятников, стр. 240-297; Ислямов, Строй предложения в языке древнетюркских памятников, стр. 226-246: Кондратьев, Материалы к характеристике деепричастий в языке памятников, стр. 126-136; Tuna, Köktürk yazili belgelerinde uzun vokaller, s. 213-282.

[36] Бернштам, Руническая надпись, стр. 303-305; Новые эпиграфические находки, стр. 107-113; Древнетюркское письмо на р. Лене, стр. 76-86; Древнетюркский документ из Согда, стр. 65-75; ср. рец. Малова (ИАН СССР, ОЛЯ, т. XIII, 1954, № 2, стр. 197-198); Древнетюркские рунические надписи, стр. 54-58.

[37] Рыгдылон, Новые рунические надписи, стр. 87-93; О знаках на плитах с руническими надписями, стр. 64-72; Рыгдылон и Хороших, Новые рунические надписи Прибайкалья, стр. 202-213. По поводу публикаций Бернштама и Рыгдылона см. Räsänen, Beiträge, S. 3-7.

[38] Аранчын, Сайгынская плита, стр. 76-77.

[39] Щербак, Несколько слов о приёмах чтения рунических надписей, (11/12) стр. 269-282; Знаки на керамике, стр. 362-414; Новая руническая надпись на камне, стр. 238-240.

[40] Тенишев, Руническая надпись, стр. 62-66.

[41] «Новые эпиграфические находки в Киргизии», стр. 15-21.

[42] Фэн Цзя-шэн, Руническая надпись из Восточной Монголии, стр. 3-6; ср.: Вяткина, Кэнтэйская руническая надпись, стр. 217-218.

[43] Clauson, The Origin inscription, pp. 177-192; Notes on the «Irk Bitig». pp. 218-225; Turkish and Mongolian studies.

[44] Aalto, Materialien, S. 3-91; G.I. Rantstedt und die Inschrift von Tonjukuk, S. 19-24; Zu den Pferdnamen der Orchon-Inschriften, S. 127-433.

[45] Gabain, Alttürkische Datierungsformen, S. 191-203.

[46] Ögel, Şine Usu yazitinin önemi, s. 361-378.

[47] Sprengung, Tonyukuk’s epitaph, pp. 1-19, 365-383.

[48] Brockelmann, Zu den alttürkischen Inschriften, S. 137-142.

[49] Giraud, L’inscription de Bain Tsokto.

[50] Гозиев, Турк-руник ёзувидаги белгиларига доир, стр. 49-57.

[51] Малов, Памятники; Енисейская письменность; Памятники Монголии и Киргизии.

[52] Букшпан, К истории древних тюркских государственных образований, стр. 57-71; Козьмин, Классовое лицо «атысы» Йоллыг-тегина, стр. 259-277; Козьмин, К вопросу о турецко-монгольском феодализме; Бернштам, Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок. В этой работе автор суммировал результаты своих многочисленных исследований на ту же тему, опубликованных в 30-х годах (Киселёв, Древняя история Южной Сибири). Эта монография обобщает результаты работ автора, частично опубликованных в 30-40-х годах (Толстов, Генезис феодализма; К истории древнетюркской социальной терминологии, стр. 72-81; Тирания Абруя, стр. 3-53; Древний Хорезм; По следам древнехорезмийской цивилизации; Потапов, Очерки по истории алтайцев; Окладников, Якутия до присоединения к русскому государству).

[53] Клюкин, Новые данные о племени тардушей и толисов, стр. 91-98; Владимирцов, Географические имена орхонских надписей, стр. 169-174; Владимирцов, Заметки к древнетюркским текстам, стр. 289-296; Владимирцов, По поводу древнетюркского Отюкен, стр. 133-136; Потапов, Новые данные, стр. 106-117.

[54] Czaplicka, The Turks of Central Asia; Cordier, Histoire, vol. I, pp. 344-436; Ross, On nomadic movements, pp. 16-26; Grousset, L’empire des steppes, pp. 124-180; Sinor, The historical role, pp. 434-437.

[55] Turan, Ideal of world domination, p. 77.

[56] Якубовский, К вопросу об этногенезе; Бернштам, Основные этапы, стр. 337-384; Гафуров, История таджикского народа, стр. 108-124; Киселёв, Древняя история Южной Сибири, стр. 437-638.

[57] Крачковский и Крачковская, Древнейший арабский документ, стр. 52-90; Крачковский, Арабская географическая литература, стр. 91-350; Беляев, Арабские источники, стр. 12-40; Ромаскевич, Персидские источники, стр. 40-61; Пигулевская, Византия и Иран, стр. 7-48, 49-52. В другой работе Пигулевской (Сирийские источники) содержатся также сведения о греческих и сирийских источниках, которые мы ниже цитируем (Ковалевский, Книга Ахмеда ибн-Фадлана; Ковалiвский, Абу-л-Хасан’Алi ал-Mac’ydi, стр. 167-182: Gibb, Arab conquests; Minorsky, Ḥudūd al-’Alam; Minorsky, Sharaf al-Zamān).

[58] Togan, Ihn Fadlan’s Reisebericht, S. 295-309; Togan, Völkerschaften des Chazarenreiches, S. 47-48; Massé, La chronique d’Ibn A’tham, pp. 85-90; Kurat, Abū Muḥammad bin A’sam, s. 255-282; Kurat, Kuteybe bin Muslim, s. 383-430; Dunlop, The history of the Jewish Khazars, pp. 58, 77-78, 180. О персидском переводе «Китаб ал-футух» см.: Storey, Persian literature, pp. 207-208. Часть арабского оригинала труда Ибн А’сама, охватывающая хронику 11-35 г.х. (632-656 гг. н. э.), была известна ранее (Pertsch, Die arabischen Handschriften, Bd III, S. 219-220; Brockelmann, Geschichte, Bd I. S. 150).

[59] Kurat, Abū Muhammad bin A’sam, s. 256-256.

[60] Kurat, Kuteybe bin Müslim, s. 419-420.

[61] Kurat, Kuteybe bin Müslim, s. 406-408; Смирнова, К истории Самаркандского договора, стр. 69-79. Несколько ранее был опубликован сокращённый персидский перевод договора, содержащийся в труде Бал’ами, Та’рих-и Табари; Смирнова, Из истории арабских завоеваний, стр. 119-134.

[62] Гибб, Арабская литература, стр. 132; Rosenthal, History of the Muslim historiography, pp. 105-113.

[63] Кроме цитированных работ Шаванна, Хирта и Пельо см. также: Бичурин, Собрание сведений т I-III; Кюнер, Китайские известия; Julien. Documents, vol. III, pp. 325-367, 490-549; vol. IV, pp. 200-242, 391-430, 453-477; Eberhard, Kultur und Siedlung; Wieger, Textes historiques; Liu Mau-tsai, Bd I-II. Благодаря любезной помощи Л.Н. Меньшикова и К.В. Васильева я имел возможность использовать работы некоторых китайских исследователей истории Центральной Азии.

[64] Об этих сочинениях см.: Кюнер, Работа Н.Я. Бичурина над китайскими источниками, стр. VI-XXXVI; Кюнер, Библиография китайской и маньчжурской литературы, стр. 183-218; Liu Mau-tsai, I, S. 473-484; об обстоятельствах составления «Новой Танской истории» см.: Retours, Traité des examens, pp. 58-63.

[65] Флуг, История китайской печатной книги, стр. 223.

[66] Там же.

[67] Об этих сочинениях подробнее см.: Флуг, История китайской печатной книги, стр. 262-286; Зуев, «Тамги лошадей», стр. 93-97, Rotours, Traité des examens, pp. 74-76, 92.

[68] Pulleyblank, Рец. на: Liu Mau-tsai, pp. 381-383; Gabain (ZDMG, Bd 109, 1959, Hf 2, S 460-463).

[69] Kljaštornyj, Chinesischen Nachrichten, S. 155-156.

наверх