Клод Каэн
Кочевники и осёдлые в средневековом мусульманском мире.
Перев. с франц. В.Я. Порхомовского.
Общеизвестно, что те районы земного шара, на которые распространились мусульманские завоевания, помимо других общих черт характеризуются также своеобразным симбиозом между кочевым и осёдлым населением. Тем более странно, что приходится констатировать, насколько плохо обстоит дело с изучением этого симбиоза в средние века, хотя для доисламского периода и для современности этот аспект достаточно исследован. [1] Загипнотизированные урбанистическими и торговыми аспектами исламского мира, историки лишь весьма поверхностно занимались жителями всей страны в целом, всё равно — земледельцами или скотоводами. [2] Разумеется, у них было оправдание в том, что сами классические мусульманские авторы, будучи горожанами, проявляли ту же невнимательность или по крайней мере видели в крестьянах лишь плательщиков различных повинностей и оброков, а в кочевниках — поставщиков застывших поэтических образов. [3] Но от этого не становится менее справедливым, что при попытках понять исторически целостную картину организации и эволюции классического исламского общества невозможно обойти проблему отношений между кочевниками и осёдлыми жителями. Изучая историю Северной Африки, учёные столкнулись с этой проблемой в вопросе о хилалитах, идя по пути, указанному Ибн Халдуном. [4] Но трактовка этого события пострадала вследствие того, что оно рассматривалось как изолированный и исключительный феномен. [5] Географ Ксавье де Планьоль не так давно сформулировал в общем виде проблему кочевого образа жизни в мусульманском мире, но его подход лишь в очень небольшой степени способен удовлетворить историка. [6] Поэтому, возможно, не будет бесполезным предложить здесь, в свою очередь, некоторые соображения.
Я должен начать с предварительных замечаний, которые вынуждают меня углубиться довольно далеко в прошлое. В самом деле, важно уточнить, что означают с нашей современной точки зрения арабо-мусульманские завоевания XII в. У де Планьоля, так же как и у его предшественников, лейтмотивом является то, что эти завоевания как бы автоматически предполагали распространение номадизма: с одной стороны, потому,
(111/112)
что ислам, возникший в Аравии, типичной стране номадов, благодаря им осуществил свои завоевания, с другой стороны, по причине внутреннего характера: возникнув в среде кочевников, ислам явился распространителем ценностей номадизма. Но всё же точно известно, что ислам зародился в Мекке, городском, религиозном и торговом центре, и сформировался в Медине, большом урбанизированном полуземледельческом оазисе. Разумеется, он быстро распространился среди бедуинов, и было бы абсурдным делать вид, что он им ничем не обязан, но не им принадлежали ведущие роли, и даже завоевания никогда не осуществлялись ими именно как кочевниками. [7] Конечно, племена послужили источником основной части военных формирований, но не благодаря группам, продолжавшим вести прежний образ жизни, а через посредство уходивших из племён индивидов, и оккупация земель осуществлялась на первом этапе осёдлыми и урбанизированными гарнизонами, а не племенными группами кочевников. Мои слова не следует понимать как отрицание возможности миграций подобных групп, однако нужно принять во внимание следующее:
1. Какова бы ни была роль этих групп в омейядский период, не они составляли военно-политическую базу режима.
2. Распространение арабских кочевников началось задолго до ислама, в этом плане он оказался лишь одним из завершающих этапов; это распространение происходило особенно активно в районах, прилегающих к границам Благодатного полумесяца в V и VI вв.; таким образом, здесь ислам не принёс с собой ничего нового. [8]
3. Номадизм не является гомогенным и не обязательно находится в оппозиции к земледельческому образу жизни. Полные кочевники — верблюдоводы и овцеводы, осуществляющие сезонные перекочёвки в горах или на равнине, — это два совершенно различных типа; и в целом совершенно различны кочевники-арабы, включённые в социальную общность, охватывающую также земледельческие оазисы и торговые города, и кочевники Центральной Азии, зоны с холодной зимой, которые практически не соприкасаются в своих исконных землях ни с земледелием, ни с городской жизнью. Последнее противопоставление составляет несколько наиболее удачных страниц в остальном очень спорной книги де Планьоля, и они, по-моему, должны быть безоговорочно учтены историками. [9] Что касается кочевников-арабов, то они лишь проникают на пространства, непригодные для земледелия, обычно не пытаясь захватить уже используемые площади. Напротив, в той мере, в какой номадизм способен предоставить земледелию новых покупателей и продукты обмена (включая навоз), он может и оказать земледелию помощь и поддержку. Как минимум это означает вовлечение в
(112/113)
активное использование пространств, которые бы иначе оставались неиспользованными и которые в течение длительного периода не использовались во времена античности, т.е. позитивный вклад в экономику страны. В этом отношении в средние века был сделан шаг вперёд по сравнению с предшествующими столетиями. Естественно, что в трудные периоды границы не соблюдались так идеально, как это следует из изложенной здесь схемы, — нельзя было допустить массовую гибель животных. [10] Но в больших масштабах это бывает очень редко, напротив, при изучении условий арабского завоевания и, что особенно показательно, договоров о капитуляции, которые независимо от их подлинности в любом случае отражают омейядскую административную практику, становится совершенно очевидной тщательная забота этой администрации о том, чтобы воспрепятствовать изъятию земель у местных крестьян и обеспечить разграничение территорий. [11]
После всего этого можно задать вопрос: какие значительные миграции кочевников имели место вследствие арабской военной экспансии? При том, что источники обычно безразличны к фактам такого рода, дать точный ответ очень трудно. Однако некоторыми сведениями мы всё же располагаем: ни один арабский кочевник не появлялся в Магрибе до XI в., ни один из них никогда не появлялся в Испании, даже в мусульманскую эпоху. Номады имеются на южных границах Магриба, но это берберы, сахарские верблюдоводы или полукочевые племена; и те и другие были там задолго до ислама и оказались довольно мало им затронуты. В Иране и Мавераннахре появились арабы-кочевники, но в основном на центральных, практически пустынных и до того не заселённых территориях и в целом, повидимому, в довольно ограниченном количестве. [12] В самом Иране практически нет кочевников, кроме курдов, совершающих сезонные перекочёвки. [13] Что касается полного кочевничества Центральной Азии, то им территория Ирана затронута в незначительной степени и оно, разумеется, не коснулось ни арабов, ни, для рассматриваемого времени, мусульман вообще.
В общем плане поставленный вопрос имеет конкретный смысл для данного времени лишь в собственно семитском мире — в Аравии и на территории Благодатного полумесяца, отчасти включая и Египет. Прежде всего отметим, что Аравия первых поколений мусульман не производит впечатления менее заселённой, чем в предшествующие периоды, насколько вообще можно об этом судить; [14] но с учётом естественного прироста населения это не исключает возможности миграций, и вообще здесь много неясного. Очевидно, что племена играли существенную роль, особенно в Верхней Месопотамии, в различные периоды омейядской истории, но необходимо отдавать себе отчёт в том,
(113/114)
что конфликты между ними становились широко известными из-за связи с династией и от возросшего политического значения, тогда как для более раннего периода источники не уделяют им внимания (я не имею в виду Аййам ал-‛араб). Из этих участившихся упоминаний племён не следует автоматически вывод, что произошёл пропорционально столь же значительный рост их численности, хотя в незначительной степени это явление, очевидно, всё же имело место. С одной стороны, правящей династии было удобно иметь поблизости дополнительный источник людской силы и скота, с другой — исчезновение всех границ между Аравией и бывшими византийскими и сасанидскими провинциями делало более затруднительным контроль над массовыми миграциями и особенно над перемещениями небольших групп. Мы знаем к тому же, но [что] это происходило не за один день, что имели место последовательные миграции, я имею в виду те случаи, когда перемещения одних вынуждают тех, чьи земли оказались занятыми или стали объектом конфликта, искать пастбищ и счастья в других местах. [15] В этих случаях численность и плотность кочевого населения в конкретном районе не возрастали, сменялось лишь племя, но постепенно оказались заронутыми и более отдалённые районы; именно в этом и заключается прогресс, несмотря на многочисленные межплеменные битвы, восстания и их подавление, уносившие большое число жизней (например, знаменитое сражение в Мардж Рахит, * как известно, нанесло огромный урон некоторым племенам). Наконец, некоторые кочевники, в основном овцеводы, перешли к осёдлому образу жизни. Общий итог, однако, установить все-таки невозможно. В любом случае битва, подобная Мардж Рахит, — это предел политических возможностей племенных групп, как таковых, даже во времена кризиса. Хариджизм также приобрёл сторонников в бедуинской среде, не только потому, что некоторые из его особенностей оказались соответствующими их врождённой непокорности, но также потому, что городские хариджиты, чтобы избежать необходимости повиноваться нечестивцам, совершали, замыкаясь в своей среде, нечто вроде небольшой хиджры, по примеру пророка; но, хотя они неоднократно поднимали мятежи в довольно обширных районах Верхней Месопотамии, Аравии и Центрального Ирана, им не удалось в результате добиться на Востоке основания ни одного стабильного государства; берберский хариджизм Магриба был иным и не носил специфически кочевого характера. С установлением на Востоке аббасидского режима, который уменьшил значение роли собственно арабов и племён, все эти вчерашние события утратили всякий смысл и остались без последствий. [16] Как бы там ни было, нет никаких оснований полагать, что в омейядскую эпоху или в первое столетие Аббасидов земледелие приходило
(114/115)
в упадок. Никогда внимание правящих кругов не было в большей степени обращено на методичную эксплуатацию всех земель, на знаменитое «оживление мёртвых земель». И столь значительные города, как Дамаск и Багдад, никак не могли бы существовать за счёт обнищавшей страны.
Однако что же мы обнаружим, опустив историю нескольких поколений? Верхняя Месопотамия и Верхняя Сирия в X в. оказались под властью династии полукочевников Таглибидов, затем в XI в. их сменили в Джазире ‛Укайлиды, в Верхней Сирии — килабиты, и те и другие чистые кочевники. На юге их соседями были асадиты и хафаджиты на границе с Ираком; тайй и калб в Центральной и Южной Сирии образовали, несмотря на соседство Аббасидско-Буидской метрополии, с одной стороны, и Фатимидской — с другой, государства, которые этим метрополиям уничтожить не удалось. [17] Одновременно на северо-востоке, от Диярбакыра до Каспия и Кавказа, курды образовали целый ряд княжеств, опиравшихся на горцев-овцеводов. [18] В Египте также были бедуины, которых удавалось сдерживать, но от которых старались избавиться, если представлялась такая возможность. [19] Некоторые из них были направлены в Магриб, где оказались первыми в своём роде и сыграли общеизвестную роль. [20] Всё это не мешало египетским арабам в XII в. неоднократно смещать и назначать вазиров. Каковы бы ни были оттенки, отличающие различные государства и социальные группы, общая конвергенция всех упомянутых общностей слишком очевидна, чтобы рассматривать как изолированное и случайное любое из описанных событий (и в случае с хилалитами не в большей мере, чем с остальными), хотя историки, занимавшиеся Магрибом, именно так и делали. Именно в этом кроются истинные причины событий, а вовсе не в какой-то априорной склонности ислама к номадизму. Почему в какой-то конкретный момент произошло возрождение и политическое развитие номадизма?
Политическое развитие не есть обязательно развитие номадизма, как такового. Сами кочевники, обречённые на неизвестность и сведённую до минимума роль в обществе на протяжении нескольких поколений, вышли из подобного положения, воспользовавшись благоприятными обстоятельствами, однако это вовсе не следует расценивать как результат внутреннего развития кочевого общества. Эмансипация некоторых племенных групп является лишь проявлением одной из форм расчленения Аббасидской империи и усиления, в большей или меньшей степени, роли в государстве местных элементов, которые могли быть использованы как военная сила, заменившая единую профессиональную аббасидскую армию, [21] что сопровождалось возраставшим осознанием собственно «арабских» традиций. Это
(115/116)
явствует в равной степени из деятельности рафинированного литературного кружка Сайф ад-Даулы и из народных эпических романов, которые складывались в то время. В них воспевались первые арабские завоевания (вместе с псевдо-Вакиди), подвиги Саййида Баттала, ‛Умара ан-Ну‛мана, ‛Антары и племён, прославившихся в то время в священной войне против румийцев и т.п. [22] Всё это весьма показательно, но вовсе не предполагает ликвидирующей земледелие бедуинизации, подобно той, что со времён Ибн Халдуна приписывается хилалитам. ** Относительно хилалитов не вызывает сомнения тот факт, что они имели отношение к упадку земледелия в Ифрикии, не говоря уже о её не столь длительном политическом раздроблении; этот упадок сам по себе бесспорен. Однако есть ли основания делать вывод, что везде, где роль кочевников возрастала, результаты были аналогичны магрибскому упадку? И если мы не признаем этого полностью или частично, как объяснить различия и противоречия? Когда факты конвергенции налицо, должны ли мы говорить, что бедуинизация явилась причиной упадка земледелия или, напротив, его следствием, а может быть, причина и того и другого совсем иная? [23] Для ответа на этот вопрос требуется сравнительное исследование с тщательным соблюдением хронологии, а не только общие соображения по поводу эволюции, лишь в общих чертах привязанные к отдельным столетиям.
В той мере, в какой происходило расширение бедуинизации на Востоке, можно путём рассуждения, если не на основании точных документов, предположить следующие её причины.
В Сирии и Египте падение Омейядов и перемещение центра империи в Ирак, возможно, вызвало ослабление внимания правящих слоёв к использованию земельных угодий, которые могли быть заняты переселившимися кочевниками, и некоторые племена закрепились там, приглашённые или терпимые в качестве готового противовеса на случай восстаний местного населения; обратное также справедливо, поскольку, как хорошо известно, арабские элементы в Египте были исключены из армии во времена халифа ал-Му‛тасима; эта мера, повлёкшая за собой отмену выплат жалованья, могла способствовать возврату к пастушеской жизни полуурбанизированных элементов.
В Ираке развитие земледелия в первые два столетия хиджры в целом не может оспариваться. [24] Однако возникали и свои трудности, например в Батихе, где заболачивание довольно далеко зашло ещё до арабов, которые боролись с ним, но остановить не смогли; на этих землях поселили пастухов зутт (цыгане) и некоторые полукочевые арабские племена. Начиная с IV в.x. поражение стало окончательным, и Батиха превратилась в логово изгоев, живущих рыбной ловлей и грабежом под
(116/117)
властью практически независимых вождей. [25] В остальной части Ирака общий ход развития мог пагубно сказаться на положении крестьянства [26] и, по крайней мере в отдельных районах, вызвать использование негров-рабов, которых доставляли морем по сравнительно низкой цене. Крупные земельные собственники стремились насаждать товарные культуры, требующие больших затрат труда и, вероятно, в некоторых случаях оттеснявшие традиционные продовольственные культуры. Как бы то ни было, трудно отрицать определённое недовольство сельских жителей; в Нижнем Ираке, например, вспыхнуло восстание зинджей. [27] Восставшие были разгромлены, однако вряд ли владельцам латифундий, на которых их использовали, удалось восстановить хозяйство в прежнем объёме. Карматская пропаганда, начавшаяся тем временем, кажется, с успехом завоёвывала новых сторонников, особенно в пограничных районах Благодатного полумесяца, в равной мере среди сельских слоёв и полукочевых элементов: само собой разумеется, иноверцы, преследуемые в городах, охотно искали у них убежища, в то время как карматы, постоянно враждовавшие с властями, охотно их принимали; при этом следует учитывать межплеменные противоречия, которым могут соответствовать противоречия сектантские.
Связанные с карматами политические и религиозные беспорядки причиняли ущерб земледельческим зонам. Аналогичные условия преобладали в Сирии в фатимидскую эпоху. В Египте нечто подобное происходило в периоды безвластия — в столетие, предшествовавшее приходу к власти Тулунидов, и затем после их свержения до прихода Ихшидидов; но долина Нила не давала кочевникам таких возможностей, как равнины Благодатного полумесяца, и характер контактов между кочевниками и земледельцами не менялся на протяжении столетий.
Необходимо также задаться вопросом — хотя пока он и останется без ответа, — не считали ли крупные землевладельцы более выгодным при отсутствии достаточной рабочей силы заменять земледелие скотоводством, как было в подобные моменты в византийской Малой Азии или в Южной Италии, что в конечном счёте могло привести к экспансии кочевых племён на территории, примыкающие к зонам номадизма. В любом случае захват земель военными, по крайней мере иногда, приводил к вредным последствиям, что хорошо понимал Мискавайх, поскольку (если учесть роль кавалерии) они могли способствовать развитию пастбищ в ущерб земледельческим культурам. Прогресс торговли и некоторых ремёсел мог иногда скрывать упадок земледелия, если предметы и участники торговли не были местными по происхождению, как это было при монголах; упадок земледелия помогает также понять финансовые трудно-
(117/118)
сти государств, ресурсы которых складывались в основном из земельных налогов.
Кроме того, покинуть Аравию кочевники могли только в том случае, если испытывали там серьёзные затруднения или если другие страны показались им более привлекательными. Весьма вероятно поэтому, что в самой Аравии произошли какие-то изменения. Накануне возникновения ислама Аравия благодаря своим портам и караванам играла заметную роль в международной торговле, и это косвенным образом благоприятно отражалось на жизни племён. Создание мусульманской империи лишило её этой роли, своё значение она не утратила лишь как центр паломничества; в таких условиях племена, не покинувшие Аравию и лишённые доходов от защиты караванов или от участия в перевозке товаров, вернулись к чисто кочевому хозяйству.
В начале XI в. положение на Востоке осложнилось вследствие появления новых кочевников — тюрок, за которыми в XIII в. последовали монголы, привлёкшие с собой новые тюркские племена. Примерно в 1000 г. политическая граница ислама в Центральной Азии была прорвана тюркскими племенами, у которых преобладал номадизм. [28] В дальнейшем часть из них, принадлежащая к огузской ветви, устремится на запад, по направлению к Азербайджану и византийской Малой Азии, которую они превратят в новую мусульманскую провинцию, в то время как другие, пройдя севернее Каспийского моря, уйдут в русскую степь. Проникновение в мусульманские страны сопровождалось в южной группе племён (северная остаётся языческой) массовым обращением в ислам, что, в свою очередь, даже способствовало этому проникновению в том смысле, что больше не было оснований для мобилизации сил на священную войну против них, однако из этого не следует, что ислам привлекал именно кочевников. Причины этих миграций, порой окрашенных, а порой и не окрашенных исламом, следует искать в другом. В самой Центральной Азии дело кончилось возникновением политических образований «всадников» на земледельческих территориях и в областях традиционного номадизма (Караханидское и Каракитайское государства); впоследствии столкновения между кочевниками в эпоху Каракитаев привели к новому выступлению туркмен, на этот раз роковому для Восточного Ирана, [29] затем новые, ещё более широкие конфликты привели к выступлению неисламизированных монголов. Что касается кочевых тюрок, которые в XI в. продвинулись на запад, то вследствие этого они оказались среди или рядом с местными кочевниками, арабами и курдами; с другой стороны, их мощь позволила основать Сельджукскую империю, которая, однако, сформировалась на такой базе, где номадизм более не играл су-
(118/119)
щественной роли. В результате всего этого возникла сложная ситуация, которая вызвала эволюцию, частично отличную от того, что мы наблюдаем на Западе. Постепенно, с разной скоростью в зависимости от региона, влияние бедуинов было ограничено, с тем чтобы возродиться позднее в иной форме. Это, разумеется, явилось следствием энергичной политики, а также использования материальных и людских ресурсов, которыми располагали сельджукские султаны, но в ещё большей степени и с более длительным эффектом следствием тех мелких войн, которые постоянно велись в узколокальных рамках наследственными тюркскими сеньорами Сельджукской империи. Арабские племена были частично раздроблены, частично изгнаны и заперты в узких границах; [30] в Сирии захваты крестоносцев могли привести к тому же результату. Аналогичны результаты владычества Айюбидов в Египте и даже в Йемене. В некоторых районах (Верхней Месопотамии, Хузистане) и на короткое время это оттеснение, осуществлявшееся «регулярными» армиями, сопровождалось также соперничеством между кочевниками-бедуинами и вновь пришедшими туркменами за обладание одними и теми же пастбищами; [31] мы располагаем не вызывающими сомнений свидетельствами современников, что опасения на этот счёт сыграли большую роль в антисельджукских выступлениях арабов Месопотамии в XI в. [32] Тем не менее в целом тюркский номадизм, как уже говорилось, отличается по характеру природных условий своих исконных территорий от бедуинского номадизма, и животные туркмен с такими же большими трудностями привыкают к климатическим условиям собственно арабских стран или Южного Ирана, с какими пришлось бы столкнуться животным бедуинов при продвижении к северу от климатической зоны их предков. Особенно, как известно, тюркский верблюд отличается от своего арабского собрата. [33] Из этого следует, что там, куда тюрки проникли в качестве кочевников, могло произойти наложение друг на друга различных типов номадизма; например, в стране курдов полный номадизм мог наложиться на отгонное скотоводство, верблюдоводство — на овцеводство. К тому же, как уже отмечалось, в чём-то сходные симбиозы имели место ранее среди арабских бедуинов, и в то же время и сами туркмены не принадлежали полностью к одному типу номадизма. Но, как правило, тюрки-кочевники занимали те территории, которые не затронул арабский номадизм, — Азербайджан и его окрестности, оттуда они двинулись в Малую Азию, которая до этого входила в состав Византийской империи, а отныне должна была стать Турцией (я не говорю о параллельной экспансии в Южную Россию их неисламизированных сородичей). Таким образом, наблюдается расширение географического ареала номадизма. В этом случае
(119/120)
возникает проблема, аналогичная предыдущим: как соотносилось это распространение со сложившимися к этому времени условиями в византийской Малой Азии, [34] но с развитием собственно арабских стран тюркская экспансия сама по себе связана очень мало. Она могла, однако, негативно сказаться на этом развитии в той мере, в какой вызванные ею разрушения не оставили возможностей для возрождения земледелия, и там, где арабский номадизм как бы автоматически распространился на области, переживавшие упадок земледелия. Хорошо известно, что тюрки произвели определённые разрушения в мусульманских странах, не говоря уже о Малой Азии. Тем не менее нет оснований полагать, что эти разрушения имели значительные и длительные последствия; первая волна туркмен, захвативших Диярбакыр, была уничтожена при определённом участии самих Великих Сельджуков. [35] Но о Диярбакыре последующего периода в источниках отнюдь не говорится как о городе, лежащем в развалинах, напротив, он привлекает к себе новых захватчиков. [36] В целом тюркские завоеватели XI в. в отличие от их последователей приходили из районов, где они уже привыкли к некоторому симбиозу с земледельцами, а их вожди даже удостоятся похвалы за меры, благоприятные для крестьян. Я не думаю, однако, что тюркское господство могло вернуть земледелию в Ираке ранее утраченные им земли.
Специальный вопрос состоит в следующем: насколько включение всей Северной Африки в Альмохадское государство, а позднее проведение Хафсидами в течение длительного времени объединительной политики на региональном уровне могло ограничить последствия хилалитского вторжения. Разумеется, новые хозяева не располагали такими людскими ресурсами, как тюрки, несмотря на их обращение к новым берберским группам. Всё же воссоздание и поддержание этого единства говорят сами за себя. [37]
На Востоке, по моему мнению, наиболее катастрофические последствия имело монгольское завоевание, а затем тимуридское вторжение. Громадный объём разрушений, появление номадов, абсолютно чуждых какой-либо земледельческой традиции, повлекли за собой последствия, которые невозможно отрицать. [38] Даже в тех арабских странах, где монголов не было, состояние войны между государством Ильханов и затем его наследниками и Мамлюками вызвало в пограничных районах и с той и с другой стороны возросший спрос на воинские доблести бедуинов, в то время как другие кочевники распространились на опустошённых территориях Нижнего Ирака. Но я не понимаю, каким образом можно приписывать всё это воздействию ислама. Монголы лишь позднее обратились в ислам, и в какой ислам! И если Тимур, бывший убеждённым мусульманином, опирался
(120/121)
на некоторые группы кочевников, например на Ак-Коюнлу в Малой Азии, то ни он сам, ни основное ядро его войск не являлись номадами. Более того, даже после этих опустошительных завоеваний произошло некоторое возрождение (Б. Льюис недавно указал на это), [39] и полный упадок относится в некоторых регионах лишь к новому времени, когда обстановка в мире стала иной и когда у номадизма уже не было никаких перспектив.
Я уже намного превысил отведённые мне границы. В заключение мне всё же хотелось предложить тем, кого это может заинтересовать, следующий вопрос: некоторые кочевники были создателями империй, [40] другие вызывали политическое разложение. Было ли это вызвано лишь случайными особенностями их вождей? Имеются ли более глубинные факторы в этом противопоставлении? Надеюсь, что я сам или другие ещё найдут время и возможности, чтобы попытаться ответить на этот вопрос.
Примечания. ^
[1] Мне кажется излишним давать библиографию вопроса, её можно найти, например, в статье Badw в EI и в книге де Планьоля, цитируемой ниже; см. также: Jean Sauvaget. Introduction à l’histoire de l’Orient Musulman. Изд. 2-е, переработанное Кл. Каэном, 1961, англ. пер. — 1965.
[2] Исключение, пожалуй, составляет книга: D. et J. Sourdel. La civilisation de l’Islam classique, 1968.
[3] Разумеется, я не умаляю значения трудов, посвящавшихся различными арабскими авторами на протяжении всего средневековья истории арабских племён, но поскольку для них речь прежде всего шла о том, чтобы, с одной стороны, способствовать пониманию древней литературы, а с другой — подкреплять генеалогические притязания, то они гораздо больше внимания уделяют пред- и протоисламским временам, чем своему собственному времени.
[4] В современную эпоху начало этому положено книгой: Georges Marçais. Les Arabes en Berbérie, 1913. Престиж, которым в наше время пользуется Ибн Халдун, возможно, иногда вызывал искажения в интерпретации его идей, ориентированных в основном на страну и эпоху, в которых жил он сам.
[5] См. мою статью: JESHO. Vol. 11. 1968, с. 130 и сл.
[6] Xavier de Planhol. Les fondements géographiques de l’histoire de l’Islam, 1968.
[7] Есть ли необходимость напоминать, что в Аравии в оазисах жили земледельцы.
[8] См.: René Dussaud. La pénétration des Arabes en Syrie avant l’Islam, 1955, и статьи в El, посвящённые основным племенам.
[9] С. 30-32, особенно на основе работ Ракитникова; см. также примеч. 39 к этой статье.
[10] См. средневековый пример: «Arabica». Vol. 1. 1954, с. 146.
[11] См. у Балазури договоры с Раккой, Ра’с ал-‛Айном, Синджаром, Антиохией.
[12] См. библиографию: В. Spuler. Iran im frühislamischer Zeit, c. 247 и сл.
[13] См. обобщающую статью Минорского в EI1.
[14] Судя по всем тем конфликтам, которые там происходили.
(121/122)
[15] Один из множества примеров: племя азд, оттеснившее в Джазиру племя таглиб.
[16] Настолько, что авторы говорят о них намного меньше.
[17] См.: EI, sub verbis.
[18] Марваниды, Раввадиты, Шаддадиды, Анназиды и др.
[19] Калькашанди посвятил бедуинам Египта (вплоть до своего времени) монографию, см.: GAL, 2, 134.
[20] О конкретных фактах см.: H.R. Idris. Les Zirides, c. 205 и сл.
[21] Особенно чётко в истории Хамданидов.
[22] См.: M. Canard. Dhu’l-Himma. — EP; Heller. Antar. — Там же; о псевдо-Вакиди: Haneber g. Pseudo-Wāqidī’s Geschichte, 1860.
[23] Приблизительно к этому сводится содержание дискуссии, развернувшейся между Ж. Понсе и X.Р. Идрисом, см.: J. Poncet, H.R. Idris. — «Cahiers de Tunisie». Vol. 2. 1954, «Annales ESC», 1968, «Cahiers de civilisation médiévale», 1968; ср.: JESHO. Vol. 11, 1968, c. 130; vol. 12, 1969, c. 222.
[24] R. McAdams. Land beyond Baghdad, гл. 8.
[25] См.: Batlha. — EI2.
[26] Вследствие развития доменов нового типа; упоминаются бунты против трудовых повинностей.
[27] Но не следует делать обобщение для всех мусульманских стран, это всё же остаётся исключением.
[28] См. библиографию в моей книге: Pre-Ottoman Turkey. L., 1968, с. 428; специально о вопросе более или менее кочевого характера огузов см.: Faruk Sümer. Oğuzlar, 1967, гл. 1 B.
[29] Исследование этого вопроса см. у Босворта (The Cambridge History of Iran, vol. 5, гл. 1).
[30] Разграбление арабских и курдских сеньорий занимает всю первую половину сиро-месопотамской истории XII в.; см. мою книгу «Syrie du Nord» и N. Elisséeff. Nūr ad-dīn, passim. Для Ирака особенно важна история Мазйадитов и Дубайс (EI, sub verbis).
[31] В XII в. в Хузистане возникла туркменская квазисеньория под властью Афшара Шумлеха.
[32] Сlaude Cahen. La première pénétration turque. — «Byzantion». Vol. 18, 1948, c. 19.
[33] См. c. 112-113.
[34] Там имелись обширные долины для выпаса скота, однако хозяйство велось, скорее, по типу американской прерии: осёдлые пастухи — сторожа полудиких стад.
[35] Cahen, с. 13.
[36] Cahen, с. 41-42.
[37] Обнищание Магриба частично было вызвано экономическим превосходством итальянских городов.
[38] Было бы полезно привести здесь следующие соображения. Разрушительные последствия номадизма, когда таковые имеются, не сказываются в равной степени на всех видах земледелия. Как правило, номады скорее проникают на открытые земли, чем в оазисы. Однако и тут есть разница между полями зерновых и плантациями деревьев. Разорённую плантацию очень трудно восстановить; однако подобные разрушения случаются не часто именно потому, что это известно, а просто покинутая плантация может так или иначе уцелеть на протяжении нескольких лет. Открытые поля, покинутые крестьянами по соображениям безопасности, теоретически могут быть восстановлены значительно быстрее, но при условии, что восстановится нормальная мирная жизнь и крестьяне будут обеспечены семенами.
[39] В. Lewis. The Mongols, the Turks and the Muslim Polity. — «Transactions of the Royal Historical Society». Vol. 5/18, 1968.
[40] J.J. Saunders. Le nomade comme bâtisseur d’Empire: conquête arabe et conquête mongole. — «Diogène». Vol. 7, 1965, c, 85-109.
(/294)
Примечания редакторов. ^
К статье Кл. Каэна.
* Сражение при Мардж Рахит в Сирии произошло в 684 г. между войсками омейядского халифа Марвана I и войсками его соперника ‘Абдаллаха б. аз-Зубайра. В этой битве на стороне Марвана выступили в основном кахтанидские (южноарабские) племена, а на стороне Ибн аз-Зубайра — аднанидские (североарабские). Марван победил в результате долгого и кровопролитного сражения. События при Мардж Рахит стали причиной долгой межплеменной вражды и кровной мести среди племён халифата.
** Хилалиты — бану хилал. Арабское кочевое племя, переселившееся вместе с бану сулайм в XI в. из Египта в Северную Африку. Это массовое переселение сыграло большую роль в арабизации и изменении социальных и экономических условий в Магрибе. См. статью Ле Турно.
|