К.Э. Босворт
Нашествия варваров: появление тюрок в мусульманском мире.
Перев. с англ. М.Б. Пиотровского.
Говоря о роли тюрок в этот переходный период мусульманской истории, заслуживающий внимания востоковедов в не меньшей мере, чем так называемый «кризис XVII в.», мы должны выделять две главные фазы, водораздел между которыми приходится приблизительно на первые десятилетия XI в.
Первая фаза отмечена постепенным проникновением тюркских этнических элементов в пределы северо-восточных границ мусульманского мира, в области Гургана, Дихистана, к юго-востоку от Каспийского моря, Хорезма, Мавераннахра * и, возможно, в Восточный Афганистан. Процесс был длительным и, вероятно, едва заметным; на всех своих этапах он плохо документирован. При этом надо иметь в виду, что для греков классического периода и их последователей в эллинистический и селевкидский периоды евразийские степи были населены такими народами (в большинстве своём, вероятно, индоевропейскими), как скифы, сарматы, массагеты, исседоны и аримаспы. Между тем к началу мусульманской эры земли за готскими поселениями в Северном Причерноморье и за иранскими Хорезмом, Мавераннахром и Ферганой, насколько мы можем судить, перешли к тюркским кочевникам. Память о положении дел в более ранний период сохранилась в иранском национальном эпосе Шах-наме. Один из немногих учёных, рассмотревших Шах-наме с историко-критических позиций, Тадеуш Ковальский, указал, что Туран героической эпохи едва ли может быть идентифицирован с тюрками, что казалось естественным во времена Фирдоуси, ибо древние персы почти не имели контактов с тюрками. Туран Фирдоуси в действительности — кочевники-индоевропейцы евразийских степей, от массагетов до эфталитов или хионитов. Последние были значительной силой ещё в первом веке мусульманской эры, помогали согдийским князьям Мавераннахра и были головным отрядом сопротивления арабам в Северном и Восточном Афганистане. Поэтому, как указал Ковальский, тюрколог, который станет искать в Шах-наме сведения о древнейшей культуре тюрок, будет разочарован. [1]
Однако в первые три века ислама какие-то поселения тю-
(20/21)
рок уже несомненно существовали на границах иранских земель в Мавераннахре и Хорезме, хотя бы как часть царившего вдоль этих границ симбиоза осёдлого земледельческого хозяйства и хозяйства кочевых скотоводов. Масштабы этого мирного проникновения стали предметом дискуссии. Некоторые турецкие учёные видели тюрок проникавшими повсюду в этой части мира. Делались попытки объявить тюрком Абу Муслима, проецируя в прошлое его более позднюю роль тюркского народного героя, так хорошо описанную госпожой Ирен Меликофф. [2] Подобным же образом такие великие личности, как ал-Фараби, ал-Бируни и Ибн Сина, причислялись излишне восторженными турецкими учёными к своему народу. [3] Более умеренной и сбалансированной была точка зрения Р.Н. Фрая и Айдына Сайылы, которые в 1944 г. выразили свою точку зрения следующим образом:
«Наши исследования позволяют сделать заключение, что вопреки высказывавшимся предположениям об исключительно кочевом образе жизни и малочисленности тюркского населения:
а) тюрки уже жили в областях Хорасана и Мавераннахра во время арабского завоевания и оставались там после победы арабов; таким образом, тюркизация этих районов началась задолго до Сельджуков;
б) тюрки были горожанами и сельскими жителями всюду, за исключением тех мест, где природные условия вынуждали их к кочевой жизни;
в) тюрки в этот период составляли значительный процент населения Средней Азии и в относительно большом количестве проникли на Ближний Восток». [4]
Частично с этим можно согласиться. В результате раскопок советскими археологами были обнаружены поселения тюркских земледельцев в районе Семиречья, в низовьях Сырдарьи. Более того, некоторые тюркские племена жили рыбной ловлей у таких озёр, как Аральское море и Иссык-Куль. Однако предположение Фрая и Сайылы, что тюрки, сыгравшие выдающуюся роль в сопротивлении арабам в VII и начале VIII в., были не кочевниками внешних степей, а собственным населением Мавераннахра, более сомнительно и труднодоказуемо. Согласно их теории, надо различать этих тюрок и тюркские отряды кагана тюгю и, позднее, тюргешей, которые зачастую успешно сражались с арабами в Мавераннахре и чьё проникновение вплоть до согдийских «Железных ворот» — ущелья Бузгала между Кешем и Термезом, — видимо, и упоминается в орхонских надписях. [5] Однако при отсутствии убедительных доказательств противоположного характера надёжнее считать этих тюрок, о которых в источниках говорится как о состоявших на службе у иранских князей Согда, в основном наемными воинами из степей, привлечёнными местными правителями. В этом случае мы имели
(21/22)
бы прообраз той роли, которую тюркские рабы и наёмники столь заметно сыграли потом в Аббасидском халифате. Досаманидский Мавераннахр был политически раздроблен и представлял собой страну городов-государств и мелких княжеств, которые часто отвлекались на междоусобные войны в то время, когда существовала острая необходимость в объединении против арабов. Следовательно, для тюркских «солдат удачи» редко недоставало работы.
Сторонники идеи раннего тюркского проникновения в северо-восточный иранский мир [6] в качестве доказательства этого процесса приводят отрывки из трактата Джахиза о достоинствах тюрок Рисала фи манакиб ал-атрак ва ‛ аммат джунуд ал-хилафа, который он написал для ал-Фатха б. Хакана (ум. 247/861), тюркского военачальника при ал-Мутаваккиле. Тюркская гвардия рабов при халифах уже в середине IX в. приобрела за свое буйство незавидную репутацию, отразившуюся, к примеру, в народной арабской поэзии, бытовавшей тогда в Ираке. Джахиз хотел смягчить этот современный ему неприятный образ тюрок, отвести им признанное место в мусульманском обществе и, может быть, даже, как предположил Ф. Габриели, сделать их «третьей силой» в халифате между арабами и персами. Джахиз описывает свою задачу как та’лиф ал-кулуб и иттифак ал-асбаб («примирить сердца» и «укрепить связи»). В одном месте своего трактата Джахиз утверждает, что тюрки и хорасанцы, по существу, являются одним народом, имеют сходные характеры и населяют смежные земли. Далее он высказывает мнение, что пришлые поселенцы легко становятся неотличимы от коренных жителей, и подчёркивает ассимилирующее действие вала’, принятия в клиенты, стиравшего различия между тюрками и восточными иранцами. [7] Как бы то ни было, эти довольно туманные и общие замечания не следует понимать как утверждение глубокой тюркизации Хорасана. Как это часто бывало в раннемусульманский период, термин явно употреблён в широком и очень общем географическом смысле, и, когда Джахиз говорит о расселении тюрок в «Хорасане», вполне возможно, что речь идёт об отдалённых восточных окраинах Мавераннахра, таких, как родная для ал-Фатха б. Хакана Фергана. Более того, мусульманские исторические источники того периода тщательно отделяют людей из Ферганы, Шаша, Усрушаны и т.д. в халифских армиях от тюрок, привезённых из дальних степей, и весьма вероятно, что в числе так называемых «ферганцев» (фарагина) наряду с тюрками было много иранцев. [8]
Если считать подлинными стихи, в которых «земля тюрок» упоминается как некая Ultima Thule («Весьма далёкая Фуле» — «крайний предел»), то тюрки как народ были известны арабам
(22/23)
с позднеджахилийских и раннеисламских времён. Каналом связи мог быть Иран. [9] Часто приводимое высказывание пророка «Не трогайте тюрок, пока они не трогают вас» является, конечно, апокрифическим; оно появляется только в сборнике Абу Да’уда (сер. IX в.). [10] В IX в. уже существовали достоверные знания о тюрках, тогда Саманиды укрепляли границы своего государства по Сырдарье против нападений тюрок внешних степей; и тогда же значительное число тюрок попадало в халифат в качестве военных рабов. Появляются упоминания отдельных тюркских племён, и около середины IX в. Ибн Хурдадбих уже мог назвать такие группы, как тюргеши, кимаки, карлуки, тогуз-огузы, огузы, киргизы, кипчаки и хазары.
Омейядское проникновение в Мавераннахр породило приток тюркских рабов для услужения представителям высших классов арабов и персов, а в раннеаббасидское время наместники Хорасана и Востока регулярно включали группы тюркских рабов в состав дани и подарков, посылаемых в Багдад. Некоторые рабыни — матери аббасидских халифов — явно были тюрчанками. Так, мать ал-Муктафи (род. 264/877-78) звали Джиджак, т.е. чичек, — «цветок». [11] Однако вершины упорядоченности торговля рабами достигла в Мавераннахре и Хорасане при Саманидах. Географ ал-Мукаддаси ** (писал ок. 375/985 г.), ссылаясь, по его выражению, на «некую книгу», сообщает, что установленный налог Хорасана включал ежегодно 12 тыс. рабов. Далее он упоминает, что саманидские власти контролировали экспорт рабов, накладывая при переправе через Амударью пошлину от 70 до 100 дирхемов за каждого тюркского раба, требуя дополнительно к этому разрешение, джаваз, на перевоз каждого раба-мальчика. [12] Большинство рабов попадало в города Шаш и Исфиджаб, где были постоянные рынки, часто посещавшиеся работорговцами. Среди рабов были пленники, захваченные во время походов Саманидов в степи, например при Исма‛иле б. Ахмаде в 280/893 г., когда войска достигли ставки хана карлуков в Таласе и захватили большую добычу — людей и скот. [13] Однако набеги такого масштаба были редки; большая часть рабов, видимо, доставлялась другими тюрками, вероятно, после захвата их в межплеменных войнах. Так обстояло дело с отцом Махмуда Газнави — Сабуктигином, который, как это явствует из его собственного завещания Панд-наме, был взят в плен тюркским племенем и продан затем в рабство в Шаш. [14]
Мавераннахр и Центральная Азия не были, конечно, единственным каналом, по которому тюркские рабы попадали в халифат. Мусульманский и тюркский миры сосуществовали рядом и в дихистанских степях к юго-востоку от Каспийского моря, где, по крайней мере с сасанидского времени, существовали оборонительные стены. В омейядский период упоминается местный
(23/24)
правитель Дихистана — тюрк по имени Сул или Султигин *** (В.В. Бартольд связывает имя Сул с орхонским тюркским титулом «чур» [15]), иранец по своей культуре. Его потомки достигли высокого положения в Аббасидском халифате на культурном поприще; среди прочих из них происходил и знаменитый Абу Бакр Мухаммад ас-Сули, приятель халифа, литератор и шахматист. Ранним и постоянным источником тюркских рабов были хазарские земли к северу от Кавказа. На протяжении всего омейядского периода и в начале аббасидского земли между Кавказом и низовьями Дона и Волги были полем сражений, в которых прославились арабские герои Маслама б. ‛Абд ал-Малик и Марван б. Мухаммад, будущий халиф. Эти набеги и походы слабо освещены источниками, но нет сомнения, что среди целей этих военных предприятий захват рабов, тюркских и, возможно, славянских и уйгурских, занимал не последнее место. Отряды хазарских воинов были и в халифской и в византийской армиях. В своей «De ceremoniis aulae byzantinae» Константин Багрянородный упоминает хазар в составе элиты императорской гвардии в Константинополе. В армиях халифов IX и X вв. довольно часто встречались гуламы с нисбой «ал-Хазари» ****, а ас-Сам‛ани перечисляет нескольких знатоков хадисов с такими именами, несомненных потомков тюркских рабов-гвардейцев, влившихся в арабо-мусульманскую религиозную и интеллектуальную среду. [16]
Бо́льшая часть тюркских рабов (гилман, мамалик), попадавших в мусульманский мир, получала военную подготовку, хотя некоторых и использовали для домашних работ. Айтах ал-Хазари, командир дворцовой охраны в Самарре при ал-Му‛тасиме и ал-Васике, начал службу помощником повара. По Бар-Эбрею, когда Сельджук Тугрил Бек (Тогрул-бек) вступил в Багдад в 447/1055 г., он обнаружил там давно проживавшие тюркские семьи, практиковавшие такие низкие профессии, как профессии банщиков, пекарей и торговцев овощами. [17] За большим спросом на тюркских рабов стояли военные, политические и экономические факторы. В военной сфере прежние levée en masse (ополчения) арабских мукатила выходили из употребления уже в позднеомейядское время, а ранние Аббасиды опирались на хорасанскую гвардию, абна’ ад-даула, ставшую основной силой ещё в войсках ал-Ма’муна во время его борьбы за халифат с братом ал-Амином. Однако даже эти персидские части начали приобретать собственные интересы и преследовать свои цели. Появилась нужда в воинах, вывезенных из немусульманских стран, не скованных местными связями и способных быть попросту преданными своему господину. Халиф ал-Му‛тасим полагал, что он нашёл такие отряды верных слуг в лице тюркских гуламов. На политическом и экономическом
(24/25)
уровнях рост армии из рабов-тюрок отражает общий экономический расцвет в халифате, обеспечивавший халифам и местным правителям средства для приобретения и оплаты профессиональных регулярных армий. Их создатели полагали, что такая армия может быть использована для проведения государственной централизации, в ходе которой авторитет правителя будет поднят на недосягаемую высоту по отношению к ра‛ийа — гражданскому населению. [18]
Мусульманские литераторы в сочинениях адаба, военных руководствах и «царских зерцалах» восхваляют тюрок par excellence как воинов — за смелость, преданность, выносливость, воспитанные в них жизнью в суровых степях. Джахиз придавал тюркам некоторые свойства «благородных дикарей», например отсутствие лицемерия, нелюбовь к интригам, невосприимчивость к лести, хотя и вынужден был признать их ненасытную страсть к грабежу и насилию. [19] В середине XI в. бывший газневидский чиновник Ибн Хассул написал в Рее для своего нового господина, Сельджука Тугрил Бека, пропагандистский трактат, в котором поносил дейлемитов и их политическую структуру. В своём послании он восхваляет львиноподобные качества тюрок, их гордость, свободу от противоестественных пороков, отказ выполнять ручную домашнюю работу, их одностороннее стремление добиваться военных командных постов. [20] Знаменитые персидские «царские зерцала», например Кай Ка’уса и Низам ал-Мулка, особо подчёркивают значение тюркских отрядов как опоры деспотической власти правителей. [21] Они также отражают атмосферу суннитской реакции на предшествовавшие режимы дейлемитов и арабов-шиитов, противопоставляя религиозную ортодоксальность тюрок шиизму дейлемитов и западных персов.
Источники IX и X вв. обильно иллюстрируют ведущую роль тюркских гвардейцев в возведении на престол и свержении халифов и общий рост военного насилия и нестабильности в Ираке того времени. Арабские историки единодушно считают, что тюрки вредно влияли на государство, и видят в них главную причину, приведшую к упадку и бессилию, охватившим халифат. [22] Возникает соблазн предположить: не тогда ли появилась национальная антипатия арабов к тюркам, ещё до периода османского владычества в арабских странах, которому арабы в своей sancta simplicitas (святой простоте) и сейчас приписывают многие из своих бед и несчастий. Однако для этого нет никаких оснований. Как я покажу позже, дело, скорее всего, обстояло наоборот. Однако и в этом случае сквозное изучение представления о тюрках в арабской литературе, скажем начиная с IX в. (подобно тому как это сделали Дана Руяр, С.М. Чью и Р. Швебль для выяснения формирования представ-
(25/26)
лений об османах в христианской Европе), может дать многое для понимания зарождения таких отношений.
В Самарре, резиденции халифата в середине IX в., смежные участки земли давались в качестве наделов, ката’и‛, представителям различных этнических групп — тюркам, хорасанцам, магрибинцам. [23] Приобретение таких владений профессиональными военными, без сомнения, дало толчок распространению системы икта‛ в центральных мусульманских землях, хотя её корни, особенно в Ираке, можно проследить ещё до первых арабских завоеваний. В связи с этими икта‛ Кл. Каэн отметил, что потребность обеспечить земельные пожалования для новых профессиональных армий из рабов привела к изменению природы икта‛.
Если раньше пожалования давались только на ограниченный срок и не включали в себя права мукта‛, держателя пожалования, самому собирать харадж, то теперь появились по-настоящему полновластные владения, обычно целиком защищённые от вмешательства государственных представителей и с которых определённая сумма выплачивалась только центральным властям. Икта‛ такого рода в течение X в. стал обычным явлением в центральных областях халифата, в дальнейшем усиление класса мукта‛ привело к появлению талджи’а и химайа, покровительства над более слабыми, соответствующего европейским коммендациям. Из своего ядра вокруг Самарры и в иракском Саваде икта‛ тюрок распространились по всему Ираку и Западному Ирану, так что в XI в. значительную часть обрабатываемых земель в этих районах стали составлять икта‛, отчуждаемые у центральных властей, хотя милк, частные земли, и сохранились. [24] Существование сети таких икта‛ вносило определённую нестабильность в политическую жизнь, ибо, несмотря на рост тенденции к наследственному владению, перераспределение всё же имело место, хотя и не с такой регулярностью, как при первых мамлюкских султанах. Тем не менее одной из причин убийства ал-Мутаваккила называют его намерение конфисковать наделы тюркского военачальника Васифа в Джибале и Исфахане и передать их своему любимцу ал-Фатху б. Хакану. [25]
Захват тюрками военной власти и их растущие притязания на власть политическую совпадали с ослаблением влияния аббасидских халифов, которое стало ограничиваться Центральным Ираком. Независимые провинциальные династии, арабские или иранские, следовали общей тенденции эпохи в военной организации и строили свои армии вокруг ядра из гвардии рабов-тюрок. Так, уже в годы правления саманидского эмира Исма‛ила б. Ахмада (279-295/892-907) командующим тюркской армией был раб-тюрк. [26] На западе тюркские военачаль-
(26/27)
ники Ахмад б. Тулун и Мухаммад б. Тугдж стали практически независимыми в Египте и Сирии, проложив дорогу для наступившего вскоре триумфа Фатимидов, которые использовали многочисленных тюрок в рядах своих многонациональных армий. Хотя дейлемитские и курдские группировки времени «иранской интерлюдии» X — начала XI в. и вызвали новый подъём иранских элементов в восточномусульманском мире, сами они скоро обнаружили, что не могут в своих войсках обходиться без тюркской кавалерии. [27] Кульминация тюркского внедрения извне в мусульманские области наступила с созданием в конце X в. в Афганистане, Восточном Иране и Северной Индии султаната Газневидов, самой могущественной империи, известной на Востоке со времён распада Аббасидского халифата. Карьера Сабуктигина даёт представление о том, как тюркский военачальник, рождённый язычником, мог благодаря решительным действиям подняться на вершину военной и политической власти. Ранние Газневиды проявили замечательную способность ассимилироваться с персидско-мусульманским духом системы управления в странах, которые они подчинили. Весь аппарат деспотического правления был воспринят и доведён до своих крайних проявлений такими султанами, как Махмуд и его сын Мас‛уд, сделавшими своим орудием класс финансовых чиновников и секретарей, чьи взгляды сформировались под влиянием порядков авторитарного Аббасидского халифата и более ранних персидских образцов. [28]
Это был первый большой прорыв тюркской власти в мусульманский мир, ибо у династий, подобных Тулунидской, у власти удерживалось не более двух поколений правителей. Хотя успехи Махмуда Газнави в создании обширной империи оказались преходящими и его непосредственным преемникам пришлось отказаться от территорий, завоёванных на западе, Газневиды многое сделали для того, чтобы подготовить приход Сельджуков. Насадив централизованное бюрократическое управление, исходившее из Газны, они ослабили или уничтожили ряд местных государств и уменьшили влияние иранской военно-земледельческой знати, дихкан. Своей ориентацией на войну, политикой жестокого налогового гнёта и отделения правящих военных и гражданских институтов от масс населения Газневиды создали образец правления для всех режимов, установленных тюрками в центральных и восточных частях мусульманского мира.
В итоге в период до начала XI в. произошло глубокое проникновение тюрок в военные и государственные учреждения почти всех мусульманских стран к востоку от Египта. Сами тюрки ещё не приобрели нужного образования и искушённости, чтобы самим вести дела управления, но их контроль над окон-
(27/28)
чательными решениями властей и над вооруженными силами позволял повсюду осуществлять их волю. Количественно это проникновение не было большим, однако историческое значение процесса оказалось куда значительнее, чем его непосредственное влияние в обществе Ближнего Востока.
К XI в. относится начало сравнительно большого этнического и племенного продвижения тюрок на Ближний Восток в результате основания таких династий, как Караханиды в Мавераннахре и Сельджуки в ирано-анатолийской области и в арабских районах Благодатного полумесяца к востоку от Египта. В последующем возвышении хорезмшахов в Восточном Иране и сети династий атабеков в Западном Иране и Анатолии следует видеть продолжение этого процесса. Карлукские ханы и сельджукские беки добились власти с удивительной лёгкостью при том значительном перевесе в людской силе, вооружении и снаряжении, которыми должны были обладать обычные армии Саманидов, Буидов и Газневидов. Однако на стороне нападавших были свойственная всем вторгавшимся из степей кочевникам высокая подвижность, умение ускользать от ударов и отсутствие обозов (все эти преимущества кочевники сохранили вплоть до недавнего времени, когда употребление огнестрельного оружия изменило наконец соотношение сил не в их пользу). Возможно, переход власти к Караханидам в Мавераннахре прежде всего был связан с распадом Саманидского эмирата в конце X в., однако, как представляется, имела место и общая потеря эластичности и способности впитывать в себя иноземные элементы на северо-восточных окраинах иранского мира, который столь долго был бастионом цивилизации, противостоявшим внешним варварам.
Мы назвали новый наплыв тюрок «сравнительно большим», рассматривая его как процесс, растянутый во времени. Пастушество — это экстенсивный способ существования, и население степей никогда не могло быть столь уж велико. Туркменское вторжение в XI в. осуществлялось большими племенными группами; например, в битве при Данданкане в 431/1040 г., которая открыла им дорогу в Северный Иран, участвовало 16 тыс. гузских (=огузских) воинов. С другой стороны, цифры, приведённые Ибн ал-Асиром, в несколько десятков тысяч для так называемых «иранских» туркменов, которые хлынули на запад в Восточную Анатолию и Северный Ирак в это время, вероятнее всего, сильно преувеличены. [29] Но в целом постепенное изменение этнического состава большей части северной окраины Ближнего Востока было результатом более чем двухвекового проникновения небольших групп тюркских племён и воинов-наёмников.
Тот факт, что многие из этих тюрок пришли в составе племенных групп с чётким ощущением своей патриархальной ор-
(28/29)
ганизации, варварской культуры и религиозных представлений, означает, что перед караханидскими ханами и сельджукскими султанами стояли проблемы, от которых султаны газневидские, например, были в значительной мере избавлены. Новоприбывшие тюркские правители постепенно познакомились с давней персо-мусульманской традицией высшей царской власти и соответствующей ей покорности подданных и поняли, что этим можно воспользоваться, чтобы вырваться за пределы стесняющего их положения племенных вождей. Персидские чиновники и советники тюркских правителей деятельно поощряли их в такой политике самовозвеличения. По мнению некоторых (например, Низам ал-Мулка), этот переход происходил недостаточно быстро. Допуская, что воины туркменских племён были первоначально главной опорой режима и потому заслуженно требовали особого к себе отношения, он всё же сокрушался, что его сельджукские господа не торопятся стать восприемниками деспотической практики таких его героев, как ‛Адуд ад-Даула и Махмуд ал-Газнави. Поэтому, жаловался он, учреждения, ранее поддерживавшие здание авторитарного государства (такие, как барид, государственная почтовая служба), прекратили своё существование, а статус командира дворцовой гвардии, амир ал-харас, упал. [30]
Между тем, выбирая средний путь между анархическими тенденциями и симпатиями туркменских племён и политикой централизации своих персидских вазиров, сельджукские султаны были более благоразумны и дальновидны, чем, вероятно, думали их чиновники. Такие правители, как Тугрил и Алп Арслан, явно могли чувствовать определённую симпатию к рядовым туркменам, на глазах у которых старые племенные обычаи заменялись мусульманским шариатом и персидской государственной системой, насаждавшими политический квиетизм и безусловное повиновение правителю как summa bona (высшее благо). Частые мятежи туркмен, которые выступали против наследственной власти (наследник престола, вали ал-ахд, зачастую сын правителя, назначался ещё при жизни султана), постоянно неприятно напоминали султанам о неутраченных чувствах племенного единства. В XII в. острота этих противоречий не убавлялась, так как существовал постоянный приток из степи новых групп кочевников и далеко не все эти группы отправлялись на византийскую границу. Потому султан Санджар, чьё долгое правление в Восточном Иране должно было завершиться мощным взрывом мятежных настроений племён, тщательно соблюдал тюркские обычаи, тем более что долгое время его столица находилась в Мерве и Хорасане, области, где туркмены были весьма многочисленны. По данным тюркской Мунтахаб-и таварих-и салджукийа, Санджар выделял племенам специаль-
(29/30)
ные позиции в войске, отдав правое крыло каййам и балтам, а левое крыло — баюндурам и печенегам. [31]
Таким образом, необходимость считаться с консервативными племенными настроениями служила тормозом для движения правителей к абсолютизму. Впрочем, у нас нет оснований думать, что караханидские ханы или Великие Сельджуки когда-либо хотели полностью оторвать себя от соплеменников. Если газневидские султаны, начиная с Махмуда, принимали почти исключительно мусульманские тронные титулы и имена, то Сельджуки в целом предпочитали традиционные тюркские имена вплоть до времени последнего султана из Великих Сельджуков — Тугрила б. Арслана; а весьма сложная система мусульманских тронных титулов и личных имён, соединённых с тюркскими именами и тотемистическими титулами, онгун, оставалась в употреблении среди Караханидов вплоть до монгольского вторжения.
Сохранившееся неустойчивое равновесие между персидско-исламской авторитарностью и тюркской традицией племенной солидарности не могло предотвратить серьёзных трений, возникавших в Сельджукском и Караханидском государствах. В Восточном Иране за падением Сасанидов [Саманидов?] и Газневидов естественно последовала децентрализация власти. Мавераннахр вернулся к системе, напоминавшей доарабскую сеть феодальных княжеств и городов-государств под номинальной властью караханидских ханов. Так, дихкан Илака на средней Сырдарье в начале XI в. стал чеканить свою собственную монету. [32] После того как централизаторская политика Саманидов потерпела провал, управление государством не требовало особых усилий и расходы на него значительно сократились. Продолжатель Наршахи, историка Бухары, говорит, что харадж повсюду в области был снижен, работы по орошению приостановлены и земли не обрабатывались. [33] Подобную же неспособность справиться со сложностями организованного государства проявили гузы в Хорасане в течение трёх лет, когда они держали Санджара своим пленником. Они и не делали попыток управлять завоёванными территориями, а их дипломатическая деятельность ограничилась несколькими пробными контактами с Гуридами и Бавандидами в Прикаспии.
Значительное влияние тюркского вторжения на характер использования земли на Ближнем Востоке очевидно. Одни племена, пронесшиеся с завоеваниями по Северному Ирану, в 20-х годах XI в. перешли в Анатолию и на Кавказ, где в качестве гази или акынджы воевали с христианскими армянскими и грузинскими княжествами и с Византийской империей. Другие переместились со своими стадами в ал-Джазиру и Сирию, смешиваясь с местными арабскими кочевниками-верблюдоводами
(30/31)
и пастухами овец и вступая с ними в столкновения из-за пастбищ, или становились наёмниками местных арабских и курдских эмиров, пока общий поток сельджукского завоевания не смёл последних. [34] Другие остались на территории Ирана, в районах, пригодных для разведения овец. Так, современное тюркское население Азербайджана, Курдистана, Фарса и Гургана почти наверняка восходит к сельджукскому времени, хотя его численность (особенно в Фарсе) могла возрасти в послемонгольский период. [35] Район Гургана, например, географически был просто продолжением дихистанских степей и потому весьма уязвим перед лицом туркменского вторжения и превращения полей в пастбища. Граница здесь оставалась открытой для туркменских набегов вплоть до второй половины XIX в., что пагубно сказывалось на земледелии в Прикаспии.
Организация Великими Сельджуками многонациональной регулярной армии в дополнение к племенным ополчениям туркмен создала проблему оплаты. В такой географически обширной империи, где, как мы отмечали выше, существовало много сил, содействовавших децентрализации, было трудно сохранить систему выплаты войскам наличными (разакат), преобладавшую при Тахиридах, Саманидах, Газневидах и даже в значительной мере при Буидах. Поэтому тенденции буидского периода в Ираке и Западном Иране к расширению системы икта‛ при Сельджуках усилились. Выявление различных типов икта‛, затруднённое путаной и часто взаимозаменяемой терминологией, было предметом исследования таких специалистов в этой области, как Кл. Каэн и Л.К.С. Лэмбтон. По их мнению, в эволюции икта‛ в сельджукский период следует различать несколько направлений: ассимиляцию икта‛, предоставленных прежде в аренду в административных целях, икта‛ ат-тамлик, и пожалованных в военных целях, на содержание эмиров и других чинов и восходящих к икта‛ ал-истиглал. В XII в., когда Сельджуки взяли в свои руки пришедшие в упадок дела, усилилась первоначальная тенденция к наследованию военных икта‛, что создавало прочную территориальную и финансовую базу власти эмиров и способствовало возникновению династий провинциальных атабеков. [36]
Географически система икта‛ стала тогда распространяться из Западного Ирана на восток, в Хорасан, и, возможно, далее в ходе общего процесса милитаризации системы управления, начавшейся при Буидах и продолжавшейся при Сельджуках. Санджар, как представляется, мог лучше контролировать систему икта‛ в Хорасане, чем его более слабые собратья на западе. Земли, предоставленные в икта‛ на востоке, должны были, по крайней мере в теории, приносить мукта‛ определённые доходы, за что они, в свою очередь, поставляли Санджару военные от-
(31/32)
ряды. [37] К востоку от сельджукского Хорасана лежала признававшая верховную власть Санджара урезанная Газневидская империя, теперь в основном ориентированная в сторону Северной Индии. С системой икта‛ были знакомы и Газневиды; система икта‛ в районе вокруг Газны появилась с приходом туда тюркских воинов-рабов, сопровождавших Алптигина в Газну в середине X в. и поселённых там. [38] Однако, если такие земельные пожалования и имели место при первых газневидских султанах, их распределение и срок владения ими строго контролировались, а возможно, были связаны лишь с определёнными должностями (т.е. это были скорее ту‛мас, чем икта‛). [39] Однако в позднегазневидское время, в XII в., появились признаки проникновения системы икта‛ в подчинённые Газневидам районы; Газневиды послужили каналом, по которому система икта‛ перешла к Гуридам и прочно утвердилась в Северной Индии при делийских султанах и их преемниках. К сожалению, материал для изучения этого процесса крайне ограничен. Ф. Кёпрюлю предположил, что восприятие системы икта‛ по сельджукскому образцу получило особый толчок в период долгого правления Бахрамшаха (512-547/1118-1132), когда сельджукское политическое и военное влияние было сильным и когда необходимость войны с Сельджуками, а позднее с Гуридами могла принудить к широкому применению системы икта‛. Есть несколько строк газневидского поэта Сана’и, в которых он жалуется, что тюрки незаконно захватили земли, возможно имея в виду, что государство было вынуждено проводить конфискации и использовать эти земли для пожалований в икта‛. [40]
В заключение можно кратко остановиться на более широком вопросе о роли тюрок-пришельцев в мусульманской культуре этого периода в целом и на приписываемой тюркским завоеваниям ответственности за интеллектуальный застой в позднесредневековом мусульманстве. Тюрки в целом с воодушевлением принимали ислам, а наследие их шаманистского прошлого, как представляется, нашло основной выход в приверженности к определённым, особо любимым суфийским орденам. [41] Они стали энергично поддерживать суннизм и его ханафитский мазхаб (толк). Эта приверженность к суннитской ортодоксии была обострена той политической ролью, которую тюрки смогли играть вскоре после их прихода в мусульманский мир, — освобождением аббасидских халифов от опеки шиитов-Буидов, противостоянием в Сирии, Палестине и в Священных городах исмаилитам-Фатимидам, которые блеском своей культуры значительно превосходили отживших свой век Аббасидов, и борьбой с исмаилитами, или ассасинами, на своих сирийских и персидских территориях, ибо суннитское большинство было твёрдо уверено, что эти сектанты намеревались подорвать ислам изнутри.
(32/33)
Более воинственные и неконтролируемые элементы среди туркменских последователей Сельджуков могли заслужить новую честь и славу для своего народа в пограничной войне с грузинами, армянами и византийцами.
Поэтому не удивительно, что суннитские авторы искали идеологические и теологические оправдания почти всеобщему господству тюрок на Ближнем Востоке. Персидский историк Сельджуков Раванди, посвятивший свою Рахат ас-судур одному из сельджукских султанов Рума, Гийас ад-Дину Кай Хусрау, говорит о хатифе, скрытом сверхъестественном голосе, который говорил из Ка‛бы в Мекке с имамом Абу Ханифой и обещал ему, что до тех пор, пока меч будет в руках тюрок, его вера (т.е. ханафитский мазхаб) не исчезнет. Сам Раванди добавляет к этому благочестивое славословие: «Слава Богу, велик Он, что защитники ислама могущественны и что последователи ханафитского обряда счастливы и радостны! В землях арабов, персов, византийцев и русов слово принадлежит тюркам, страх перед мечами которых прочно живёт в сердцах». [42] Бернард Льюис недавно привёл важный отрывок из Китаб ал-‛ибар Ибн Халдуна, где великий историк обновляет представление о тюрках как о «благородных дикарях», отмеченное нами в трудах Джахиза. Он даёт обзор почти повсеместного господства тюрок в его время и замечает, что в период, когда безмятежная жизнь и праздность мусульман, отсутствие у них жизненных сил и мужества обрушили на их головы вторжение татаро-монголов, Бог сделал Египет защитным бастионом против неверных, взрастив там доблестных защитников в лице Мамлюков из сильных и многочисленных тюркских племён. Более того, продолжает он, Бог своим провидением сделал так, что волна за волной, поколение за поколением тюрки будут приходить в мусульманский мир, чтобы не дать старым привычкам к вялости и спокойной жизни снова укрепиться среди мусульман. [43] Этот отрывок, как думается, показывает, что арабо-турецкий антагонизм, характерный для последних десятилетий, нельзя возводить к древним этническим чувствам — он порождён движением за создание национальных государств, способствовавшим распаду Османской империи.
Примечания. ^
[1] Т. Kowalski. Les Turcs dans le Šāh-nāme. — «Rocznik Orientalistycny». Vol. 15. Kraków, 1939-1949, с. 84-99.
[2] I. Melikoff. Abū Muslim, le «Port-hache» du Khorassan dans la tradition épique turco-iranienne. P., 1962.
[3] См., например, аргументы А.З.В. Тогана в пользу мнимого тюркского
(33/34)
происхождения ал-Бируни (А. Тоgan. Umumî türk tarihine giriş. Istanbul, 1946, с. 88-89).
[4] R.N. Frye, Aydın Sayılı. Turks in the Middle East before the Saljuqs. — JAOS. Vol. 63, 1943, c. 195.
[5] В.В. Бартольд. Туркестан в эпоху монгольского нашествия. — B.В. Бартольд. Сочинения. Т. 1. М., 1963, с. 245.
[6] Frye, Sayılı, с. 206; Şemseddin Günaltay. Abbas oğulları imparatorluğunun kuruluş ve yükselişinde Türklerin rolü. — «Belleten». Vol. 6. Ankara, 1942, c. 178-179.
[7] См. араб. текст: G. van Vloten. Tria opuscula auctore al-Djahiz. Leiden, 1903, с. 4-8, 17-21, 38-39; англ. пер.: С.T. Harley-Walker. Jāḥiẓ of Basra to al-Fatḥ b. Khāqān on the «Exploits of the Turks and the army of the Khalifate in general». — JRAS. 1915, c. 636-641, 654, 658, 679. См. также мнение Ф. Габриели: F. Gabrieli. La Risāla di al-Gāhiẓ sui Ṭurchi. — RSO. Vol. 32, 1957, c. 477-483.
[8] Osman S.A. Ismail. Mu‛taşim and the Turks. — BSOAS. Vol. 29, 1966, c. 14-15.
[9] T. Kowalski. Die ältesten Erwähnungen der Türken in der arabischen Literatur. — «Kőrösi Csoma Archivum». Vol. 2. Budapest, 1926-1932, c. 38-41.
[10] См.: I. Goldziher. Muhammedanische Studien. Bd 1. Halle, 1888-1890, c. 270-271, Excursus VI. «Traditionen über Türken». См. англ. пер.: C.R. Barber, S.M. Stern. Muslim Studies. L., 1967, с. 245-246.
[11] Al-Tha‛ālibi. Laṭā’if al-ma‛ārif. The book of curious and entertaining information. Tr. C.E. Bosworth. Edinburgh, 1968, c. 102.
[12] Aḥsan at-taqāsīm fī ma‛rifat al-aqālīm. Ed. M.J. de Goeje. Leiden, 1906, c. 340.
[13] В.В. Бартольд. Туркестан в эпоху монгольского нашествия, с. 282.
[14] M. Nazim. The Pand-nāmah of Subuktigīn. — JRAS. 1933, текст — с. 611-614, пер. — с. 622-623; С.E. Bosworth. The Gaznavids, their empire in Afghanistan and eastern Iran. Edinburgh, 1963, c. 39-41.
[16] См.: В.В. Бартольд. Хазары. — В.В. Бартольд. Сочинения. Т. 5. М., 1968, с. 597-601; D.M. Dunlop. The History of the Jewish Khazars. Princeton, 1954, c. 46-87, 171-194.
[17] Barhebraeus. Chronography. Tr. E. Wallis Budge. L., 1932, c. 208.
[18] Об этих общих изменениях в мусульманской военной системе см.: R. Levy. The social structure of Islam. Cambridge, 1957, c. 407; D. Sourdel, C.E. Bosworth. Ghulām. — EI2; о роли халифа ал-Му‛тасима в этом процессе см.: Оsman S.A. Ismail, c. 12-24.
[19] G. van Vloten, с. 39-41; С.Т. Harley-Walker, c. 678-682.
[20] Изд. ‛Аббасом ал-‛Аззави с турецким пер. Шерефеддина Йалткая. — «Belleten». Vol. 4. Ankara, 1940, с. 235-266, с. 1-51 (араб. текст).
[21] См.: С.E. Bosworth. Ghaznevid military organization. — DI. Bd 36, 1960, с. 40-41, 51-52, 56.
[22] Историк ал-Мас‛уди в своей Мурудж аз-захаб цитирует многочисленные образцы арабских стихов, бытовавших в Ираке и выражавших всеобщее нерасположение к тюркам. См.: ed. Barbier de Meynard, Pavet de Courteille. Vol. 7. P, 1861-1877, c. 324-325.
[23] Ср.: О. Ismail. The founding of a new capital: Sāmarrā. — BSOAS. Vol. 31, 1968, c. 8-9.
[24] См.: C. Cahen. L’évolution de l’Iqta‛ du IX au XIII siècle. Contribution à une histoire comparée des sociétés médiévales. — «Annales: Économies, Sociétés, Civilisations». Vol. 8, 1953, c. 25-52; он же. Notes sur l’histoire de la ḥimāya. — Mélanges Louis Massignon. Vol. 1. Damascus, 1956-1957, С. 287-303.
(34/35)
[25] Al-Ṭabarī. Ta’rīkh. Vol. 3. Leiden, 1879-1901, с. 1452, sub anno 247.
[26] См.: С.E. Воsworth. An alleged embassy from the Emperor of China to the Amīr Naṣr b. Ahmad: a contribution to Sāmānid military history. — Yādnāma-yi Minorsky. Tehran, 1969, c. 25-27.
[27] См.: С.E. Bosworth. Military organisation under the Būyids of Persia and Iraq. — «Oriens». Vol. 18-19. Leiden, 1967, c. 153-157.
[28] См.: С.E. Bosworth. The Ghaznavids, their empire in Afghanistan and eastern Iran, passim.
[29] См.: С.E. Bosworth. Ghaznevid military organisation, c. 75-77.
[30] См.: С.E. Bosworth. Cambridge History of Iran. Vol. 5. The Saljuk and Mongol periods. Ed. J.A. Boyle. Cambridge, 1968, c. 76 и сл.
[31] Ismail Hakkı Uzunçarşılı. Osmanlı devleti teşkilâtına medhal. Îstanbul, 1941, c. 22.
[32] В.В. Бартольд. Туркестан в эпоху монгольского нашествия, с. 370.
[33] The History of Bukhara. Tr. R.N. Frye. Cambridge, Mass., 1954, c. 33.
[34] Процесс, в ходе которого туркмены, пришедшие в Северную Сирию и эл-Джазиру во второй половине V/XI в., свергли местную арабскую династию Мидрасидов, подробно описан Сухайлом Заккаром в его неопубликованной лондонской диссертации (SOAS, 1969) «Аллепский эмират 392/1002-487/1094», гл. 4.
[35] А.К S. Lambton. Landlord and peasant in Persia. Ox., 1953, c. 57-59, 77.
[36] См. цитированные выше работы Каэна и Лэмбтон (примеч. 24 и 35), а также: A. Lambton. The evolution of the Iqṭā‛ in mediaeval Iran. — «Iran. Journal of the British Institute of Persian Studies». Vol. 5. L., 1967, c. 41-50.
[37] См.: Cambridge History of Iran. Vol. 5, c. 236-237, 246-247.
[38] С.Е. Bosworth. The Ghansnavids, their empire in Afghanistan and eastern Iran, c. 41-42, 124-425.
[39] О терминологии земельных пожертвований см.: С.Е. Bosworth. Abu ‛Abdallāh al-Khwārazmī on the technical terms of the secretary’s art: a contribution to the administrative history of mediaeval Islam. — JESHO. Vol. 12, 1969, c. 116-117, 133-134.
[40] F. Köprülü. Kay kabîlesi hakkında yeni notlar. — «Belleten». Vol. 8, 1944, с. 449-452.
[41] Неисламские влияния, заметные, например, в ордене йасевийа, рассмотрены М.Ф. Кёпрюлю (F. Köprülü. Türk edebiyatında ilk mutasavvıflar, Istanbul, 1919; он же. L’influence du chamanisme turco-mongol sur les ordres mystiques musulmanes. Istanbul, 1929).
[42] Rāhāt al-ṣudūr. Ed. M. Iqbal. L., 1921, c. 13 и сл., 17 и сл. Ср.: О. Turan. The ideal of world domination among the mediaeval Turks. — SI. Vol. 4. P., 1955, c. 84-85.
[43] Ibn Khaldūn. Kitāb al-‛Ibar. Vol. 5. Cairo, 1867, c. 371; B. Lewis. The Mongols, the Turks and the Muslim polity (цит. по: «Transactions of the Royal Historical Society». Ser. 5. Vol. 18. L., 1968, c. 64).
(/292)
Примечания редакторов. ^
К статье К.Э. Босворта.
* В английском тексте здесь и в других аналогичных случаях употреблён термин Трансоксания. В советской востоковедной литературе вместо него используется идентичный термин арабских географов Мавераннахр (араб. ма вара’ ан-нахр — «то, что за рекой»), означающий «земли к востоку от Амударьи».
** В тексте оригинала — ал-Макдиси. Мы даём это имя в варианте, более употребимом вообще и в русской литературе в частности.
*** Необходимо сделать пояснение относительно избранной нами системы передачи на русский язык тюркских имён. В советской литературе не существует единой системы транскрипции тюркских имён сельджукского периода. Мы решили избрать транслитерацию этих имён с их арабского варианта, учитывая следующие обстоятельства: 1) сельджуки жили в арабоязычном мире, говорили в официальной жизни на арабском языке, употребляя тюркский диалект лишь в быту. Сохранение ими тюркских имён было одним из проявлений их стремления сохранить свою этническую самобытность, однако эти имена произносились на арабский манер, существовал способ передачи этих имён арабскими звуками; 2) статьи авторов написаны на материале арабских (и в меньшей степени персидских) источников, где сельджукские имена встречаются именно в арабском варианте; 3) в западной востоковедной литературе существует традиция передачи сельджукских имён через транслитерацию их арабского варианта.
Таким образом, мы пишем не Тогрул-бек, а Тугрил Бек, не Мелик-шах, а Маликшах и т.д. Исключение составляют некоторые имена, традиционно передающиеся со звуками, которые не имеют аналогов в арабском, например Чагри Бек, Чаули.
**** ...с нисбой «ал-Хазари». — Нисба «ал-Хазари» не всегда должна обязательно означать хазарское происхождение. Нисбы по неарабским областям халифата зачастую носили арабы, проживавшие в этих местах долгое время или отличившиеся там в военных действиях. Общую постановку этой относительно новой для востоковедения проблемы и конкретные примеры см.: Наджи Ма‛руф. ‛Урубат ал-‛улама’ ал-мансубин ила ал-булдан ал-а‛джамийа фи-ш-шарк ал-ислами. Багдад, 1974; он же. ‛Урубат ал-‛улама’ ал-мансубин ила ал-булдан ал-а‛джамийа фи Хурасан. Багдад, 1976, 1978.
|