О.Н. Бадер, А.П. Смирнов
«Серебро закамское» первых веков нашей эры.
Бартымское местонахождение.
I II III IV Иллюстрации
Урал и в особенности Прикамье с давних времен славятся своими замечательными находками серебряных, часто позолоченных предметов древне-восточного происхождения. Вероятно, об этом древнем серебре и говорится в старинных русских документах XIV века, как о «серебре закамском», особом виде дани, взимавшейся с населения Приуралья. Это тем более вероятно, что в это время на Урале не были известны месторождения серебра.
Но если в старину древние драгоценные сосуды поступали преимущественно в переливку, то с XVIII века их уже начали коллекционировать; несколько экземпляров таких сосудов поступило в петровскую кунсткамеру. С тех пор во многих наших музеях сосредоточились замечательные коллекции древнего восточного серебра; одно из этих собраний сасанидского серебра из Прикамья, принадлежащее Государственному Эрмитажу, является лучшим в мире.
Дореволюционные находки древнего восточного серебра из Прикамья опубликованы в двух известных сводных работах с атласами иллюстраций, [1] в значительной мере получившие значение определителей для новых находок.
В советский период, за последние два десятка лет количество находок восточного серебра снова заметно повысилось. Причины этого нужно видеть в применяемой колхозами глубокой тракторной вспашке полей и в понимании населением научного значения находок, благодаря чему все или почти все они попадают в наши государственные научные хранилища. Одной из замечательных находок последних предвоенных лет следует считать клад, найденный у д. Аниковой Чердынского района, состоящий из трёх массивных серебряных блюд, сообщение о котором опубликовано членом-корреспондентом Академии наук СССР К.В. Тревер в 1937 году. [2]
После Великой Отечественной войны в посмертной статье советского археолога Н.А. Прокошева опубликован целый ряд древних металлических находок и между ними прекрасная серебряная чаша, поступившая
(5/6)
в 1941 году в Молотовский музей из с. Ильинского, а затем переданная в Государственный Эрмитаж. [3] В 1943 году в Государственный Исторический музей из скупочного пункта в г. Молотове поступил тяжелый (1894,8 грамма) золотой среднеазиатский сосуд. [4] Как выяснилось впоследствии, он был найден в Сибири.
Из находок послевоенных лет наибольший интерес представляет комплекс из нескольких серебряных сосудов и других серебряных предметов и монет, найденных у д. Бартым в 30 километрах к северу от Кунгура, в бассейне р. Сылвы. [5]
I II III IV Иллюстрации ^
Дер. Бартым находится неподалеку от с. Копчики Березовского района Молотовской области, на правом берегу речки Бартым, впадающей в р. Шакву.
В июне 1925 года у д. Бартым крестьянином Г. Давлетшиным было выпахано серебряное византийское блюдо VI века, [6] поступившее в 1926 году в Государственный Эрмитаж и детально описанное Л.А. Мацулевичем.
В 1947 году из д. Бартым в Молотовский областной музей поступила другая серебряная чаша, замечательная по своей редкой ладьевидной, или ложчатой, форме и рельефам на поверхности. Находка сделана на поле трактористом X. Капризовым во время тракторной вспашки и уже отражена в печати. [7]
В 1949 году у д. Бартым, на том же поле, бригадиром колхоза т. Калиуллиным найден массивный серебряный кубок с оторванной ножкой, а в 1950 году колхозником т. Файзыхановым — большая серебряная чаша, содержавшая 264 серебряные монеты. Обе находки были переданы упомянутыми лицами в кабинет археологии Молотовского университета. Командированным в д. Бартым вскоре после последней находки студентом В.П. Денисовым в заложенном пробном шурфе в 1 кв.метр была обнаружена ножка серебряного кубка, найденного в 1949 году, части серебряной застёжки и ещё 8 серебряных монет.
Далее, в 1951 году, учеником Копчиковской школы Минизяном Салиховым было найдено на поле близ д. Бартым серебряное позолоченное блюдо с фигурами двух львов, также поступившее в Молотовский университет.
В 1952 году находки 1949-1951 годов, как и чаша 1947 года, были переданы Молотовским университетом на постоянное хранение в Государственный Исторический музей, исключая 10 серебряных монет, оставленных в Музее археологии Прикамья Молотовского университета, и
(6/7)
ещё 10 монет, находящихся в Кунгурском краеведческом музее. Эти находки предварительно опубликованы, [8] но без детального их описания.
В июле 1952 года на поле у д. Бартым учеником Назипом Калиуллиным при окучивании картофеля найдена ещё одна, уже пятая, серебряная золочёная чаша, переданная в Молотовский областной музей. [9]
Таким образом, окрестности д. Бартым принадлежат к числу богатейших местонахождений древневосточного серебра. Условия залегания подобных находок, всегда случайных, не обследовались специалистами, вследствие чего остается неясным вопрос о принадлежности этих предметов: к поселениям или могильникам, к кладам или каким-либо иным памятникам. Поэтому в августе 1950 года, после предварительного обследования В.П. Денисова, Бартымское местонахождение было исследовано О.Н. Бадером.
Пункты находок серебряных сосудов находятся по обе стороны деревни, на правом берегу р. Бартым, подпруженной в деревне небольшой плотиной. Топографически находки подразделяются на две группы: основная обнаружена примерно в 300 метрах к северу от деревни, вторая — меньшая — за д. Бартым, в 90 метрах к западо-юго-западу от свинофермы колхоза. Все находки сделаны на пахотных полях, причём основная часть — к северу от деревни, на расстоянии около 150 метров от заболоченного берега запруженной речки и на высоте около 2,5 метра над ней (рис. 1: Открыть в новом окне).
Путём тщательного опроса местных жителей нам удалось точно локализовать на плане все находки, включая находку 1925 года (рис. 2: Открыть план в новом окне). Они располагаются довольно разбросанно, что позволяет, казалось бы, предполагать наличие разрушенного могильника или поселения.
Рекогносцировочными раскопками была вскрыта площадь в 100 кв.метров, расположенная так, что шурф В. Денисова, давший многочисленные серебряные предметы, оказался в центре раскопа (рис. 2). На всей площади раскопа под однородным серым песчано-глинистым пахотным слоем толщиной в 25-30 сантиметров залегал не содержавший археологических материалов красноватый суглинок. Та же стратиграфия наблюдалась и в нескольких разбросанных по полю шурфах. Никаких признаков культурного слоя, ни человеческих костей не обнаружено. Не сделано находок, кроме упомянутых, и местными жителями, которые в последние годы очень внимательно работают на полях, где прежде были найдены серебряные сосуды.
Все серебряные предметы залегали в почвенном слое, что подтверждается условиями их нахождения: в 1925 году находка была сделана при первой распашке этого поля; в 1947 году — при первой глубокой тракторной вспашке; все остальные сосуды найдены также исключительно при полевых работах, главным образом при окучивании картофеля. Всё же большая часть находок, повидимому, находилась не в поверхностных, а по крайней мере в средних горизонтах почвы, частью же и в нижних. Так, в 1947 году плуг, пропоровший серебряную чашу, был запущен на глубину 22 сантиметров; в шурфе 1950 года самая нижняя серебряная вещь — ножка от кубка — лежала у линии контакта пахотного слоя с подстилающим суглинком на глубине около 25 сантиметров.
(7/8)
Таким образом, можно считать установленным, что бартымские серебряные находки не связаны ни с могильником, ни с поселением. Ближайшее древнее поселение находится к югу от д. Бартым, на том же берегу речки, недалеко от пункта находки чаши 1951 года (рис. 2); это селище, имеющее очень бедный культурный слой с немногочисленными обломками керамики и единичными остатками фауны, относится к харинско-ломоватовскому времени. Второе, Копчиковское селище, обнаруженное, как и первое, разведочным отрядом Камской археологической экспедиции Молотовского университета, расположено поблизости, на противоположном берегу р. Бартым (рис. 2). Оноотличается богатым культурным слоем с множеством обломков керамики н костей животных и относится к особой, вновь выявляемой сылвенской культуре времени X-XIV веков н.э., отличающейся от синхронной родановской культуры Верхнего Прикамья сохранением очень многих черт предшествовавшей ломоватовской культуры.
Разбросанность находок и их очень неглубокое залегание в почве говорят против отнесения их к зарытым в землю кладам.
Наиболее вероятен вывод о принадлежности бартымских драгоценных находок богатому святилищу. [10]
Для подтверждения этого вывода необходимо прибегнуть к археологическим параллелям и этнографическим аналогиям.
I II III IV Иллюстрации ^
Серебряные сосуды, найденные близ д. Бартым, принадлежат к группе памятников, по старой терминологии именуемой сасанидским серебром. Ошибочность этой терминологии была доказана рядом работ советских исследователей. В числе первых из них следует указать И.А. Орбели и К.В. Тревер, отметивших её несостоятельность. Ими указано, что применение этого термина слишком узко для определения тех явлений, которыми характеризуется сасанидское искусство. Эти исследователи отметили, что черты, свойственные сасанидскому искусству, встречаются значительно шире. Они общи как для Ирана, так и для cопредельных стран и в первую очередь — Кавказа и Малой Азии и западных областей Средней Азии. Нельзя рассматривать сасанидское искусство как искусство господствовавших классов феодального Ирана и культурно с ним связанных стран. Это искусство существовало не четыре с четвертью века, а много дольше, и его можно понять только с учётом местных особенностей. [11]
Несколько позднее археолог А.И. Тереножкин, ныне сотрудник Академии наук Украинской ССР, анализируя одно из сасанидских блюд Эрмитажа с изображением осады, происходящее из д. Аниковки Молотовской области, на основе данных древнехорезмийской архитектуры пришел к выводу о среднеазиатском его происхождении. [12] Это же аниковское блюдо несколько позднее привлекло внимание С.П. Толстова, который указал на крайнюю близость в трактовке изображенных на блюде и на хорезмийских монетах всадников и родство религиозной символики Хорезму. [13]
(8/9)
В те же годы М.Е. Массон, а за ним и А.Я. Борисов сочли возможным целую группу серебряных сосудов с фигурами женщин в легких одеждах приписать согдийским мастерам. Стилистический анализ в этом случае подкрепляется наличием на двух из них старосогдийских надписей. [14]
В 1948 году С.П. Толстов, изучая восточное серебро, опубликованное Я.И. Смирновым, [15] выделил несколько сосудов с надписями, повторяющими надписи на хорезмийских монетах. [16]
В 1952 году Г.А. Пугаченкова, разбирая женские изображения на ряде сосудов, найденных в Молотовской и Харьковской областях, по ряду признаков установила отношение их к культам древних согдийцев, что указывает на место их изготовления. [17]
Все эти работы достаточно ясно показывают, что старое огульное определение «восточного серебра», находимого в Приуралье, сасанидским должно быть пересмотрено.
К числу таких вещей относятся и сосуды, найденные в Бартыме Молотовской области.
В числе бартымских сосудов имеется найденная в 1952 году литая чаша полушарной формы, с плоским дном и невысоким поддоном в виде двух концентрических кругов (рис. 3: Открыть вид сбоку в новом окне; Открыть вид снизу в новом окне), приготовленных чеканной техникой. Внутренняя поверхность гладкая, отполированная, внешняя — покрыта растительным орнаментом и четырьмя медальонами с изображениями человеческих лиц. По краю сосуда проходит узкий желобок, над которым проложена полоса и гладкий, едва выступающий валик. Высота чаши 7 сантиметров, диаметр 14 сантиметров, вес 522,2 грамма. (Вещи хранятся в Историческом музее, инв. № 83746.)
При извлечении из земли чаша слегка деформирована.
Всё пространство между медальонами покрыто растительным орнаментом в виде аканфовых листьев, идущих кустами от поддона. Эти кусты разделены небольшими листьями, наполовину выступающими от линии поддона. Кусты, расположенные между медальонами, состоят из трёх листьев, двух аканфовых и на переднем плане трёхлепесткового. Между листьями на низком стебле бутон.
Под медальонами помещены два чашевидных цветка. Из верхнего выходят изогнутые аканфовые листья и между ними бутон. По сторонам медальона цветы на длинных стеблях занимают свободное пространство.
Сами медальоны круглой формы, ограничены полукруглым гладким валиком. На их плоскости дано погрудное изображение детей, с головок которых длинные волосы спускаются на лоб.
Форма чаши резко отличается от большинства восточных сосудов сасанидского времени и средневековых сосудов южной Европы и Азии. Для Причерноморья и Средиземноморья, где существовали до этого рабовладельческие государства, мы не найдём сосудов таких форм, хотя и встречаются им близкие.
(9/10)
Для этих сосудов характерна большая отогнутость края и большая высота поддона, чаще всего при иных, более широких пропорциях всего сосуда. Сосудов, аналогичных бартымским, мы не встретим и в эпоху ранней античности н эллинизма в VI-III веках до н.э. Но эта форма получает широкое распространение в эпоху последних веков до н.э. и первых веков н.э. Ближе всего мы можем указать аналогии в типе посуды, известной в археологии под именем «терра сигилята».
Среди этой посуды встречаются чаши и со стенками, подобными бартымской, и с более отвесными. Края чаши чаще всего ограничены гладким невысоким валиком. Поверхность сосудов бывает покрыта растительным орнаментом, фигурами людей и животных. На чашах этого типа и близких к ним мегарских встречаются и погрудные изображения человеческих лиц, причем самый медальон бывает как круглой, так и овальной формы и ограничивается или гладким валиком, или кругом имитации зерни. В античных изделиях изображениячеловеческих лиц на поверхности сосудов — явление весьма нередкое. Такой мотив встречается и на глиняных, и на металлических, и на стеклянных сосудах.
В качестве примера можно указать блюдо из раскопок Ольвии, где в круге центральной части изображены две головки. По орнаменту и по комплексу находки это блюдо хорошо датируется II веком до н.э. [18] К этому же времени относится довольно много вещей с территории Южной Германии, Италии и других мест.
Весьма близки к бартымской чаше и по форме и по пропорциям греко-бактрийские чаши из собрания Государственного Эрмитажа. [19] Там встречаются сосуды, повторяющие форму мегарских чаш без поддона, а также с поддоном в виде круга. Правда, на них внутри поддона обычно имеется изображение. Бартымская чаша по своим пропорциям ближе всего к греко-бактрийским. Кроме формы, сближает эти памятники и манера отделки края. В группе греко-бактрийских встречаются и гладкие полукруглые валики по краям [20] и ограниченные полосой зерни, причем характер передачи зерни совершенно аналогичен.
Сильная стёртость лиц на бартымской чаше исключает возможность стилистических сравнений. Поэтому приходится ограничиться, помимо формы сосуда, анализом орнамента. В растительной орнаментации аканфовые листья встречаются весьма широко. Их трактовка бывает весьма различна. Аканфовые листья с загнутыми краями весьма характерны для первых веков н.э. В такой форме они получают распространение в римской архитектуре, примером чего могут служить карниз храма Конкордии, капитель колонны терм Агриппы, капитель арки в Анконе, капители колонн Пантеона и ряд других. [21] Нельзя не указать, что такая трактовка листа с загнутым концом известна и среди памятников греко-бактрийского искусства. Так, например, на серебряном фаларе Государственного Эрмитажа [22] в центре медальона изображена розетк а, состоящая из 6 лепестков, среди которых имеются листы с загнутыми краями. Так же трактованы концы листьев и на золотой тарелке, найденной в Сибири, где на дне изображена двойная розетка: наружная часть её
(10/11)
имеет листы с загнутыми краями. К.В. Тревер датирует этот памятник искусства II веком до н.э. [23] Так же переданы концы листьев и на розетке из Кунсткамеры. [24] Касаясь формы розетки, К.В. Тревер отмечает, что данная трактовка листьев получилась из распространённого в III-II веках до н.э. типа цветочной чашечки, украшавшей низ сосудов, где чередовались обычно листья различной формы, причем конец одного из них изображался загнутым. Наиболее же близкой аналогией следует признать айртамский фриз (Средняя Азия), где фигуры женщин разделены аканфовыми листьями с загнутыми краями, причём лист трактован точно так же, как и на бартымской чаше. Нижний край листьев фриза дан в той же манере, как и на бартымской чаше, лишь наполовину выступая над основанием фриза. Сочетание человеческого бюста с аканфом — излюбленный приём в искусстве эллинистического периода. [25] Айртамский фриз датируется не позднее чем I веком до н.э.
Для датировки представляют интерес и технические приёмы изготовления сосуда.
К.В. Тревер, изучавшая памятники греко-бактрийского искусства, отмечает в своей работе [26] хронологические различия в технике изготовления сосудов. Для III века до н.э. она считает характерным нанесение рельефа при помощи чеканки. Первоначально на поверхность сосуда резцом наносился рисунок. Плоские части рельефа выбивались чеканкой с внешней и внутренней сторон, а более высокие части делались путём накладывания заранее подготовленных пластин, которые вставлялись своими острыми краями в косые надрезы фона и закреплялись чеканкой. Окончательная отделка заключалась в том, что весь рисунок вторично прочеканивался резцом и пунсоном, холодным способом наносилась позолота путём накладывания тончайших кусков листового золота и закрепления их ударами молотка. Для того же времени характерна техника инкрустации. Для последующего времени — конца III и для II века н.э. К.В. Тревер устанавливает получение рельефа путем чеканки с оборота, с последующей прочеканкой лицевой стороны и нанесением деталей резцом и пунсонами и позолотой холодным способом. В это время продолжалась и техника получения рельефа при помощи наложения отдельных пластин и прочеканки их. Этот приём, по мнению исследователя, не был забыт и применялся в более позднее время.
В I веке до н.э. применялось литьё с последующей обработкой чеканом и резцом, а затем, позднее, — приём скульптурной обработки поверхности.
Технический приём получения рельефа позволяет датировать нашу чашу не древнее I века до н.э. Если же учесть стилистические особенности, значительное число аналогий первых веков н.э., то с большой долей вероятия можно отнести её к I веку н.э. Эта дата может быть самой поздней для памятника.
Место изготовления определить значительно труднее. Путём исключения следует отбросить рабовладельческие города нашего юга, греческую метрополию.
Характер обработки края, аналогичный применявшейся в греко-бактрийских сосудах, пропорции чаши — все это заставляет предполагать
(11/12)
среднеазиатское происхождение этого памятника, где античные мотивы в это время получили широкое распространение.
Вторая находка из Бартыма, которую следует датировать также ранним временем, — это серебряный кубок (рис. 4: Открыть вид сбоку в новом окне; Открыть вид снизу в новом окне), найденный в 1949 году.
Он представляет собой неглубокую чашу с расширяющимся верхом, со слегка вогнутыми стенками, покрытыми орнаментом, на невысокой ножке с небольшим перехватом на середине высоты и довольно значительным основанием, покрытым также растительным узором. Общая высота кубка 8,4 сантиметра, диаметр края — 10,5, диаметр дна 7,7, высота самого кубка без ножки 5,3 сантиметра и диаметр основания — 5,5 сантиметра. Вес 321,9 грамма. Кубок литой, орнамент на поверхности проработан резцом, после чего внешняя и внутренняя поверхность были отполированы.
Кубок со слегка вогнутыми стенками и углублённым дном украшен по краю линией орнамента в виде зерни, ниже которого на поверхности помещены четыре овальных медальона, окаймлённых полосой имитации зерни, а между медальонами изображены деревья с толстыми стволами, заканчивающимися тремя ветвями с широкими листьями, напоминающими почки или бутоны.
В четырёх медальонах изображены античные персонажи. На первом представлена полуобнажённая танцующая женщина (рис. 5, 1: Открыть в новом окне) с открытой грудью, с лицом, повёрнутым назад, с левой рукой, согнутой в локте и поднятой на высоту плеча, и правой, поставленной кистью на пояс. На женщине надета меховая короткая юбочка, сшитая из четырёх отдельных кусков, соединённых у пояса, на руках и ногах браслеты. На шее, повидимому, ожерелье. Через голову переброшен сложенный узкой лентой длинный шарф с широко развевающимися концами, которые выходят из рамок медальона. Второй — противоположный — медальон также изображает полуобнажённую танцующую женщину (рис. 5, 2: Открыть в новом окне), одетую в короткую меховую юбочку, сшитую из четырёх шкурок, соединённых у пояса. Точно так же, как и у первой, лицо её повернуто назад и левая рука согнута в локте, но правая вытянута и отставлена назад. Через шею переброшен сложенный лентой длинный шарф, концы которого выходят из границ медальона и широко развеваются. Справа от первой женской фигуры изображён танцующий сатир, обращённый в сторону первой фигуры (рис. 5, 3: Открыть в новом окне). Козлиные ноги изображены в движении танца. За спиной небольшие крылья из трёх рядов перьев, в руках сатира — свирель. На четвёртом — последнем — медальоне представлен Эрот, играющий на флейте (рис. 5, 4: Открыть в новом окне). На поясе Эрота юбочка, подобная одежде женских фигур. Точно так же, подобно фигуре сатира, его крылья из трёх рядов перьев; разделка в виде чешуи аналогична трактовке крыльев сатира. Через правое крыло Эрота переброшен плащ, свободные концы которого широко развеваются, выходя за рамку медальона.
Образ Эрота часто встречается в античном искусстве. Его трактовка переживает ряд стадий, позволяющих датировать эти изображения. Для раннего искусства V века до н. э. характерен Эрот в виде юноши с тонким вытянутым телом и мощными длинными крыльями. В памятниках IV века до н.э. встречается изображение Эрота в виде стройного мальчика с небольшими закруглёнными крыльями за спиной. В конце III века появляется тип, созданный александрийской поэзией. Это образ ребёнка с небольшими закруглёнными крыльями. Таким мы встречаем его на вазах с накладной росписью в нижней Италии. На нашей территории
(12/13)
терракоты этого типа встречены в Керчи. Таким представлен Эрот на золотых серьгах из гробниц Боспора, на каленской рельефной керамике (III-II века до н.э.), в рельефах италийских зеркал, помпеянских фресках, и позднеэллинистических стеклянных расписных вазах (I века н.э.), римских бронзовых статуэтках (I век н.э.). [27] В антиковедении установлено, что для датировки образа Эрота большое значение имеет пропорция соотношений крыльев и тела. Для V-IV веков до н.э. характерны мощные заостренные крылья, достигающие 3/4 всей фигуры. Для эллинистической и римской эпохи типичны круглые крылья, непропорционально маленькие по сравнению со всей фигурой Эрота. [28] Эти данные позволяют отнести фигуру Эрота на кубке к числу поздних типов позднеэллинистического или римского времени.
На позднее время указывают и другие фигуры. Синхронны Эроту и женские фигуры, полные и непропорциональные, с неравными ногами, (правые на одну треть больше левых), с непропорциональными частями лица, моделировка которого свелась в основном к выявлению основных деталей, а не к передаче пластической формы. Для передачи улыбки художник сделал углубление вокруг рта, не связанное пластически с остальной частью лица. Эти черты свидетельствуют о варварском характере изображений и об их поздней дате. То же характеризует и сатира, изображение которого выполнено теми же стилистическими приёмами.
Следует учесть, что твёрдой основы для датировки кубка указанные признаки не дают, они служат лишь для обоснования его ранней возможной даты.
Античные элементы на всём Востоке существовали значительное время уже в эпоху средневековья. Так, в VI веке н.э. по всей этой территории прокатилась новая волна влияния античности. [29] Это направление не ограничивалось широкой постановкой переводов классических литературных произведений на пехлевийский язык; образцы античной архитектуры получают новое применение в зодчестве. То же наблюдается и в области скульптуры. В Так-и-Бостоне образы женских божеств принимают античные формы. Поэтому не случайно античная трактовка человеческих фигур встречается в памятниках средневековья. Таковы фигуры женщин на кувшинчике из Квацпилеево Молотовской области, в лёгких одеждах, с культовыми предметами в руках, аналогичные изображениям на кувшинчике с пехлевийской надписью по венчику сосуда из с. Лимаровки Харьковской области; близкие изображениям нагих женщин с культовыми предметами в руках на двух кувшинчиках из Молотовской области, с раннепехлевийской надписью на срезе венчика. [30] Л.А. Мацулевич определил время бытования в Прикамье значительной группы утвари с античными сюжетами не ранее VI века н.э. [31] Приведённые материалы показывают, что обосновывать раннюю датировку кубка только на основе анализа отдельных изображений нельзя.
Описываемый сосуд, помимо изображений, имеет растительный узор. Свободное пространство между медальонами заполнено изображениями деревьев. Самая трактовка дерева с расширением у корневища, с буке-
(13/14)
тообразными листьями на трёх-четырёх ветках напоминает аналогичный орнамент многих позднеантичных памятников искусства. Близкие изображения деревьев, несколько менее мощных у корня, но с такими же ветвями и листьями, есть на блюде IV века н.э. из Берлинского музея [32] и в росписи задней стены погребальной комнаты керченского склепа, исследованного в 1872 году. [33] Подобным образом трактованные деревья встречаются на памятниках греко-бактрийскою искусства. [34]
Позднее этот тип изображения дерева претерпевает изменения; оно приобретает более тонкий ствол с более тонкими ветвями, хотя форма листьев остается прежняя, прежним остается и расположение ветвей и листьев. В качестве примера этого типа можно указать серебряное блюдо с позолотой, с изображением барса у дерева в кругу из вьющейся ветки, найденное в с. Климово Молотовской области. Это дерево значительно тоньше античных, листья его ровные, овальные, с поперечными нарезками, и вся трактовка значительно суше.
Несомненно, более поздним является и изображение дерева на блюде, с изображением льва, терзающего быка, найденном в с. Комарове Молотовской области. Дерево изображено здесь с лёгким расширением у основания, с симметрично посаженными ветвями, крупные листья переданы в старой манере, в виде чешуи с насечкой.
Ещё дальше ушли от своего первоисточника изображения деревьев на блюдах из с. Вереино Молотовской области, на которых изображены бараны у дерева, обвитого змеёй, и на блюде из с. Онашат той же области, с изображением львицы, кормящей львят. В этих изображениях сохранился только общий вид дерева, передача его деталей стоит крайне далеко от первоисточника. Того же характера дерево, далекое от античного первоисточника, изображено на перещепинском блюде. И, наконец, трудно даже сравнивать с античным прототипом дерево на кувшине с изображением Сэнмурва. [35] Приведённый ряд сопоставлений даёт основание для ранней даты бартымского кубка.
Античный облик имеет и орнамент на внешней плоскости дна кубка, состоящий из ряда спиральных завитков растительного узора с листьями и, повидимому, виноградных плодов. По своему характеру он крайне близок декорации, украшающей стены алтаря Мира Августа. [36]
Весьма художественно выполненный орнамент бартымского кубка по своему стилю близок орнаментации задней стены склепа Сабазиастов в Керчи, исследованного в 1901 году, [37] и аналогичен узору росписи стены дома, открытого в Керчи на горе Митридат в 1899 году. [38] Наконец, он весьма близок по общему характеру орнаментации к эллинистической расписной керамике и одной греко-бактрийской чаше. [39]
Позднее этот орнамент в виде изогнутой ветки со спиралями и плодами также меняется. Он делается более грубым, ремесленным. Таким он представлен на ложчатой чаше с изображением пляшущих женщин с заполнением свободного пространства спиралями растительного орна-
(14/15)
мента. Примером поздней трактовки такого узора является и орнаментация на ведре, найденном близ села Широководского Свердловской области. [40]
Прекрасным примером является также орнамент по кругу на блюде с изображением фазана, найденном у деревни Чуринской Удмуртской АССР. [41] Здесь от ветки осталась только спиральная полоса с выступами, завершающимися цветами и крупными сложными листьями. Правда, в отдельных случаях сохраняется тонкость передачи, однако нельзя не заметить и здесь некоторой сухости её. Таковы же блюда из Дагестана с растительным узором по линиям концентрических кругов [42] или с фигурой в длинной одежде, окружённой ветвями с птицами и полосами растительного узора. [43] Особенно близок античным прототипам узор на дагестанском блюде с изображением в центре садника, окружённого амфорами с растениями и расположенной по кругу спиралью растительного орнамента. [44]
Такой путь развития орнамента прослеживается, повидимому, повсеместно. Во всяком случае, схематичность, сухость рисунка можно наблюдать на самых разнообразных памятниках. В качестве примера можно указать египетскую ткань VI века, византийскую XI века из Берлинского музея, а также резную кость из византийского собрания этого же музея. Здесь узор из веток сменила спиральная полоса, заканчивающаяся крупными листьями. Приведённый сравнительный материал также позволяет говорить о ранней дате растительного орнамента бартымского кубка.
Ранним является и орнамент, украшающий основание ножки кубка. Он представляет листья аканфа, расположенные звёздочкой. Характер изображения листьев такой же, как на айртамском фризе.
Что касается полос зерневого орнамента, то в такой трактовке он встречается довольно часто в памятниках античности и раннего средневековья. Этот орнамент не даёт возможности уточнить дату изучаемого кубка.
Самая форма кубка на ножке была широко распространена в античности. Наиболее часто встречаются металлические, но можно указать изделия этой формы и из глины.
Все приведенные параллели позволяют с достаточной точностью датировать бартымский кубок I-II веками н.э. Эту дату мы считаем наиболее поздней.
Что же собой представляют изображённые на кубке персонажи? Танцующие женщины, танцующий сатир и Эрот позволяют связать кубок с каким-то праздником вакхического культа. Трудно решить вопрос, какое значение имел этот сосуд у охотников Прикамья. Может быть, изображение сатира как-то причудливо переплелось в сознании местных племен со сказочными обитателями леса, и кубок сыграл свою роль в их культе. Этим можно объяснить сохранность его в продолжение долгого времени.
Следующая находка, поступившая в музей в 1951 году — разломанное серебряное блюдо (рис. 6: Открыть в новом окне). Его край загнут и образует валик, ниже
(15/16)
которого проложена полоса зерни, вторая аналогичная полоска окаймляет днище, а между полосами зерни проложен поясок арочек. Дно украшено композицией из пары стоящих львов, обращённых мордами в разные стороны. Пасти львов оскалены, хвосты заброшены на спины, грива изображена в виде чешуи. Над спинами помещён ларец с конической крышей, завершающейся композицией из рога и двух шариков. Ларец подвешен при помощи двух стержней. Дуга между стержнями орнаментирована выступающими треугольниками. Крышка ларца покрыта кружковым орнаментом с точками; стенка его имеет рамку с таким же кружковым орнаментом и покрыта косыми перекрещивающимися линиями, с точками внутри ячеек. Центр украшен розеткой. По краю блюда на внешней поверхности сделана надпись, хорошо сопоставляемая с древнехорезмийским алфавитом. Блюдо выполнено чеканной техникой с последующей проработкой резцом. Диаметр блюда — 12,5 сантиметра, диаметр дна — 7,7 сантиметра. Общий вес —118,35 грамма. Блюдо может быть хорошо датировано надписью. Однако и композиция, украшающая дно сосуда, может помочь в установлении его даты.
Постановка фигур в геральдической позе довольно обычна для произведений сасанидской эпохи. В качестве примера можно указать ткани, на которых в кругах изображены различные звери, в частности львы, слоны, стоящие друг против друга. Эти мотивы известны также в памятниках архитектуры и позднее сохранились в искусстве многих народов.
Фигуры львов даны в обычной для сасанидского искусства сухой и условной манере. Поставленные рядом передние лапы представляют прямую линию. Прямо посажена голова. Условно и довольно безжизненно показана открытая пасть. Овальные глаза прочерчены резцом и в центре точкой обозначен зрачок. Над глазом проведены две черты. Овальное ухо имеет прочерченное посреди углубление. Грива, как отмечено выше, показана рядами чешуек. На плече резцом нанесена неправильной формы розетка, на боку дугообразными линиями обозначены мышцы. Задние ноги длиннее передних почти в полтора раза и заканчиваются тремя пальцами. Хвосты в виде двух линий, прочерченных резцом, заканчиваются небольшим утолщением. В исполнении правого и левого львов заметна разница. По-разному выполнены глаза, уши, грива. Последняя у левого льва оформлена более тщательно, розетка же, наоборот, лучше проработана у правого. Трактовка львов выполнена в манере, обычной для сасанидского искусства, далекого от реализма. Так же, как обычно, оскалена пасть. Трактовка гривы перекликается с такой же манерой изображения Сэнмурва, у которого всё тело покрыто чешуей, [45] и с изображением сказочного зверя на блюде из находки у д. Томыз Удмуртской АССР. У последнего точно так же, как и у львов бартымской находки, внутри чешуек поставлены точки. Характерной чертой является изображение розетки, прочерченной резцом на плече льва на блюде со сценой царской охоты. [46] Такого же рода розетки имеются на плечах и бедрах льва и кабана на блюде, найденном в д. Комарове Молотовской области. [47]
Трактовка мышц в виде дугообразных полос также имеет прямые аналогии в сасанидском искусстве. Примером могут служить фигуры
(16/17)
льва и оленя на блюде из д. Полодово Молотовской области [48] и скачущего козерога на блюде из д. Томыз Удмуртской АССР. [49]
Все сопоставления достаточно ясно свидетельствуют об определённом художественном направлении. Орнаментация ларца также говорит о связи с памятниками сасанидского искусства. Такова розетка — один из излюбленных мотивов в этом искусстве. Она широко применялась в архитектуре, примером чего могут служить памятники Так-и-Бостона. Рисунок верхней части ларца также имеет аналогии в архитектуре. Так, например, завершена арка в Так-и-Бостоне, на которой под рогом луны проложен шарф.
Для датировки блюда небезинтересно сравнить верхнюю часть ларца с формой короны на сасанидских монетах. Наиболее близкой оказывается корона Кавада I и Хосрова I, имеющая завершение в форме рога луны с шаром сверху. Шарф, подобный прочерченному поверх ларца, изображён на оборотной стороне монеты. [50] Годы царствования Кавада I 488-531 и Хосрова I 531-578. Эти данные позволяют датировать блюдо VI веком н.э.
Настоящее блюдо является грубым ремесленным произведением, сделанным по какому-нибудь образцу. Неуверенность в рисунке и схематизм ясно свидетельствуют об этом. У нас нет достаточных данных, чтобы определить место производства этой вещи. Наличие древнехорезмийской надписи (рис. 9 и 10) как будто говорит о среднеазиатском происхождении этого блюда, чему не противоречат и фигуры львов. Львы в такой же трактовке известны на портале Белеули (Узбекистан), памятнике, правда, более позднего времени. Общий облик их тот же. Львы представлены идущими, с закинутыми на спину хвостами. Следует заметить, что изображение льва еще не даёт никаких оснований относить изготовление блюда к Средней Азии. Образ этого зверя широко известен в прикладном искусстве, в частности Закавказья, где он представлен на памятниках архитектуры Ани.
Последний сосуд, найденный в Бартыме в 1947 году, представляет собой чашу ладьевидной формы, весом около 700 граммов, длиной 26 сантиметров при ширине 9,2 и высоте 6 сантиметров (рис. 7: Открыть в новом окне). Чаша отлита из серебра со значительной примесью меди, свинца, олова и со слабой примесью золота. [51] На дне сосуда остались следы припоя от полого поддона, тоже овальной формы, диаметром 9,2 и 3,9 сантиметра. Внутренняя поверхность чаши совершенно гладкая, на наружной имеются рельефные изображения, литые с последующей обработкой резцом.
Две боковые стороны занимают композиции в виде нары птиц, стоящих против жертвенника и смотрящих друг на друга. Внутри овального поддона имеется рельефное изображение рыбы длиной 2,6 сантиметра. Фигуры птиц различны по размерам и расположены на сосуде несимметрично. Каждая из птиц, повидимому, павлинов имеет па груди и спине изображение человеческого лица в профиль. Задняя часть туловища павлина представляет собой морду зверя с раскрытой пастью с горчащими в ней зубами, держащую хвост павлина, что подчёркивается легкой штриховкой и наличием глазков, напоминающих аналогичный узор на павлиньих перьях. Верхняя часть лап павлина представляет собой не-
(17/18)
большую рыбу с ясно трактованной головой, намеченными плавниками и раздвоенным хвостом. Человеческие лица, изображённые на спине павлинов, повидимому, заменяют сложенные крылья. Чётко выражены пухлые щёки и большие бороды. На шее павлинов имеются развевающиеся шарфы, образующие по три складки. На головах птиц — рог луны и шар, аналогичные изображённым на головных уборах сасанидских царей.
Жертвенник, помещённый между павлинами, дан в виде невысокого столика с круглым постаментом и ровной доской.
Сама композиция стоящих друг против друга павлинов не выходит из рамок сюжетов сасанидского искусства, где передача зверей и птиц в геральдической позе довольно обычна. Обычен и тип жертвенника с плоской поверхностью, с одним постаментом в виде башни. Такого рода жертвенники зафиксированы на монетах Шапура I, Арташира I и Шапура III; иначе говоря, такой тип жертвенника характерен для III-IV веков н.э.
Значительно сложнее обстоит дело с фигурами павлинов. Сасанидское искусство не знает таких сложных фигур, составленных из человеческих и звериных голов. Эти сложные мотивы были широко распространены в древней Месопотамии и Закавказье, они также хорошо известны на нашей территории во всех областях распространения скифской культуры. [52]
Изображения павлинов на бартымской чаше могут быть сближены с памятниками сасанидского искусства только по трактовке головного убора и шарфа. Такие шарфы составляют неотъемлемую часть костюма сасанидских царей. В качестве примера можно указать монеты и многочисленные изображения царей на серебряной утвари. [53] Подобные шарфы украшают не только фигуры царей, но отмечены также на фигурах фазана, козлов и в одном случае — оленя. Я.И. Смирнов высказывал мысль, что эти ленты на шее некоторых животных могут указывать на принадлежность последних к царским звериницам [вероятно, должно быть: зверинцам]. [54]
Для датировки найденного сосуда большое значение имеет анализ головного убора, который может быть сопоставлен с головными уборами царей на сасанидских монетах. Такое сопоставление благодаря схематичности рисунка крайне трудно, однако наиболее близкими нужно считать изображения на монетах Арташира I, Варахрана II, Нарсе и Ормузда II. На датированных блюдах особенно близки изображения Варахрана I. Эти сопоставления свидетельствуют о раннем времени бартымской чаши: приблизительно III-V века н.э. [55] Несколько уточняет дату и манера изображать шарф. На датированных царских фигурах такие шарфы имеются у Варахрана I, Шапура II, Шапура III, Вахрама-Гура и Хосрова I Ануширвана. [56] Сравнение шарфов бартымских павлинов с шарфами каменных рельефов сасанидских царей позволяет установить аналогию с шарфом Шапура I и Варахрана I.
Значительно труднее датировать чашу на основе её формы. Чаша точно такой формы, в виде лодки с низким овальным поддоном, украшенная изображением сцены царского пира, опубликована немецким археологом Гиршманом.
(18/19)
Повидимому, аналогичный поддон имела и бартымская чаша. В сцене пира, изображённой на сосуде, центральной является фигура царя в короне Шапура II, сидящего на троне. Справа и слева изображены фигуры приближённых. Дата опубликованного Гиршманом сосуда определяется годами царствования Шапура II (309-379 гг.).
Другие, близкие к бартымской, чаши отличаются большей сложностью формы. Такова чаша из д. Кулагыш Молотовской области, имеющая форму как бы раскрытой и растянутой в одном направлении цветочной чашечки с волнистыми фестончатыми краями. Сближает эту чашу с бартымской рельефное украшение в виде рыбы, некогда припаянное внутри на дне, а позднее отломанное и утерянное.
К числу сложных желобчатых чаш принадлежит сосуд из д. Слудки Молотовской области и из известного перещепинского клада.
Эти сопоставления показывают, что ранняя форма чаши датируется IV веком, сложные желобчатые — VI-VII веками. Если учесть, что бартымская чаша имеет по своей форме аналогии в памятниках IV века, если по уборам павлинов она точно также датируется III-IV веками и форма изображённого на ней жертвенника имеет аналогию в памятниках III-IV веков, то у нас будут все основания датировать данную чашу III-IV веками н.э.
Вопрос о месте изготовления данной чаши при современном состоянии наших знаний решить довольно трудно. Но бесспорно одно: нет оснований включать её в число памятников сасанидского искусства, в которых не встречается таких сложных фигур, как фигуры павлинов. Полиморфные фигуры для сасанидского искусства не характерны. У нас в Закавказье и на территории Средней Азии они встречаются. Эти-то области и можно предположительно считать местом изготовления бартымской чаши. В связи с этим нельзя не отметить изображения двух павлинов с лентами на шее, стоящих по обе стороны линии, на базе колонны из Мингечаурского храма V века н.э., которое подтверждает это предположение. [57]
Изображения павлинов и рыб, связанные с христианским культом, привели к точке зрения, позволяющей считать бартымскую чашу произведением среднеазиатских христиан, так как павлин, олицетворяющий бессмертие, и рыба являются ранними христианскими символами. Изображения павлинов по обеим сторонам чаши встречены на мозаичном полу.
Помимо чаш, на этом же месте была найдена серебряная застёжка весом 31,55 грамма. Она представляет собой крючок с петлёй с пластинкой, подготовленной для перегородчатой эмали. Внутри пластинки, окруженной полоской зерни, — четырёхконечная звёздочка. Длинный серебряный крючок также заканчивается аналогичной пластинкой. Данная застёжка представляет собой полуфабрикат и в употреблении не была, о чем можно судить по отсутствию эмали на пластинках. Этот предмет имеет аналогии среди южных вещей Крыма и сарматских памятников Украины и Предкавказья. Такие пластинки, украшенные эмалью, имеются среди вещей III-IV веков н.э.
Там же в Бартыме на этой площади было найдено 260 монет императора Ираклия 610-641 годов (рис. 8: Открыть в новом окне).
Описанные памятники не являются первыми находками в этих местах. В 1903 году в с. Комарове было найдено серебряное блюдо с изображе-
(19/20)
нием льва, загрызающего быка, а в 1925 году у д. Бартым — блюдо чистого серебра с изображением юноши на троне, отнесенное Л.А. Мацулевичем к VI веку н.э.
Все эти находки датируют святилище у д. Бартым началом и серединой I тысячелетия н. э. и достаточно ясно говорят о широких торговых связях с нашим югом, откуда эти вещи попали в Приуралье, славившееся ещё со времени I тысячелетия до н.э. своей пушниной. [58]
Привозные серебряные сосуды использовались на севере в культовом обиходе, на что уже было обращено внимание рядом исследователей. [59]
Изображения зверей, сложных звериных фигур и полумифических существ в полной мере отвечали религиозным представлениям местного населения, о чём можно судить, сравнив изображения на древних сосудах с так называемыми шаманскими изображениями.
I II III IV Иллюстрации ^
Ни одна из находок древневосточного серебра не происходит из раскопок древних поселений; известны лишь случаи нахождения их поблизости от городищ ломоватовской эпохи VI-IX вв. н.эры.
Только два раза арабские сосуды были найдены в могильнике. Сасанидская же посуда вообще ни разу не найдена в археологических раскопках; находки её исключительно случайные: при распашке, корчевке пней, вырытые на огородах, вымытые водой и т.п. При этом местонахождения серебряных сосудов, обнаруженных преимущественно крестьянами, не обследовались научно, что крайне затрудняет определение характера и значения этих памятников в быту древнего уральского населения.
Ещё в XVIII веке Страленберг [60] пытался находками серебра южного происхождения доказать существование великого торгового водного пути из Индии в легендарную Биармию и к Белому морю. Ту же мысль о древнем пути из Индии на Белое море высказывали в XIX веке некоторые наши историки, считая, что драгоценные сосуды зарывались в землю проезжими купцами и, следовательно, не имели отношения к местному населению. Как известно, эта мысль давно оставлена.
Не подлежит сомнению, что многочисленные находки восточного серебра на Урале не могут рассматриваться не только как клады, оставленные иноземными купцами, но даже вообще как клады. Против этого говорят и условия нахождения вещей в тех немногих случаях, когда эти условия нам приблизительно известны: из двадцати находок серебряных сосудов на территории Прикамья семнадцать оказались выпаханными. Против отнесения их к кладам говорят и безусловно установленные факты бытования этого рода вещей у аборигенного населения Урала. Можно видеть немало примеров, когда охотничий нож чертил по чуждым царям и неведомым богам грубые, но характерные фигурки чудских божков и чудовищ. Многие сосуды имеют пробитые по краям отверстия для подвешивания или прикрепления этих сосудов к чему-то.
Известный пермский коллекционер и археолог Ф.А. Теплоухов в конце XIX века первым выступил с серьёзными научными аргументами про-
(20/21)
тив старой гипотезы о транзитном торговом пути из Индии через Каму в Белое море. [61] Он указал на факты использования населением Урала древнего серебра в языческих святилищах. По описанию этнографа Финша, в одном из остяцких святилищ «идол состоял из мумиеподобной связки около 4 футов длиной, окружавшей ствол дерева и обмотанной красным сукном и лентами. Сверху связки, на том же стволе были прикреплены четыре металлические тарелки, из которых две большие, отлитые из олова, были европейского происхождения. Другие две тарелки имели около 3,5 дюйма в диаметре и были из серебра. На дне одной из них находилось грубое изображение северного оленя, а на другой — лося, и, кроме того, плоские края обеих тарелок были украшены охотничьими сценами, представляющими человека в длинной шубе и с луком в руках, преследующего волка или собаку». Этнограф Н.А. Абрамов в «Описании Берёзовского края» (1857 г.) указывает несколько случаев использования серебряных тарелок для изображения лица идола и среди главных остяцких идолов указывает кумир из золота, сидящий в чаше. «Судя по этим примерам, — пишет Ф.А. Теплоухов, — следует думать, что металлические тарелки представляют не простое украшение, а существенную часть идола». [62] К этой точке зрения присоединился и известный пермский историк А.А. Дмитриев. [63]
Я.И. Смирнов в кратком тексте к своему атласу восточного серебра защищает ту же точку зрения. И.А. Орбели и К.В. Тревер [64] также говорят об использовании серебряных блюд населением Урала в культовых целях в качестве дисков священных светил или ликов идолов. Кольцевые ножки блюд для этого удалялись, чем достигалось более полное сходство со светилом или же ликом. Древневосточная металлическая посуда получила распространение в тех обществах, у которых сохранились следы древних культов, связанных с почитанием немеркнущих светил.
В самом деле, о формах использования драгоценной привозной посуды на Урале этнографические наблюдения говорят очень красноречиво. Так, в Зауралье такими же держателями драгоценных серебряных вещей, какими раньше были древние племена на Каме, Вятке и Сылве, до недавнего времени являлись маньси (вогулы), ханты (остяки) и ненцы (самоеды). До Октябрьской революции в голодные годы в Зауралье нередко можно было встретить на рынках древние серебряные блюда и чаши или слышать о смельчаках, решавшихся «сорвать шайтана», то есть с опасностью для жизни ограбить языческое святилище, где наряду с принесёнными в жертву лучшими мехами хранились серебряные блюда, чаши и серебряные фигурки людей и животных.
В начале текущего столетия К.Д. Носилов опубликовал свои интересные очерки и наброски о быте маньси Северного Урала. [65] Между прочим, ему удалось детально ознакомиться с устройством одного из маньсийских святилищ и даже принимать участие в приведении его в порядок. Святилище было расположено в глухом лесу. Деревянный идол был облачён в одежды, в складках которых оказалась масса монет и прочих жертвенных предметов. «Нельзя было дотронуться рукой до
(21/22)
истлевшей материи, чтобы через неё не скатилась монета, но моё удивление было ещё больше, когда вместе с серебром покатились на пол чёрные, ажурной старинной работы серебряные маленькие чашечки, полные монет. Я схватил одну и стал рассматривать. Она была тонкой нерусской работы, на дне её были изображены драконы, какие-то чудовищные птицы и звери, что-то знакомое по Египту и Персии. Я спросил старика Сопра, что это, и он, не колеблясь, сказал мне, что это старинная чашечка из чистого серебра, какие ещё от дедов достались женщинам как старинное дорогое наследство». [66]
В 1826 году путешествовавший по Оби штаб-лекарь Шавров в одном из святилищ видел большой, туго набитый мехами мешок; по середине этого мешка была привязана серебряная тарелка, помещённая своим основанием к мешку, углублением наружу. [67]
Для занимающей нас темы особенный интерес представляют угорские идолы, лица которых покрывались светлым металлом — серебром или жестью. Сюда относятся идолы Мастерок (Торым-Ас-Тер) и Ортик. Особенно интересен последний. Этот идол, помещавшийся в особом капище на Шоркарском городище, по данным Н.А. Абрамова, [68] имел деревянную голову и серебряное лицо, а вместо туловища — мешок, набитый мягкой рухлядью. Другого идола, обнаруженного в юртах схимонахом Федором, так описывает сопутствовавший последнему Григорий Новицкий, видевший идола, следовательно, почти 250 лет назад: «В среде поленце от пятьдесят лет прикладними обвитое сукнами, а на верху в жести изваянная личина мало что бяше подобие человека». [69] Другого подобного идола, особенно почитавшегося среди прочих, видел Гр. Новицкий на р. Ковде: «Кумир же сей изсечен бе из древа одеян одеждою зелёною, злообразное лицо белым железом обложено, на голове его лисица черная положена» и т.д.
В этой связи любопытна тонкая серебряная маска с прорезями для глаз и рельефным носом, найденная у д. Постоногово на р. Обве, близ Рождественского городища, сообщение с которой опубликовано Ф.А. Теплоуховым. [70] По мнению последнего, она могла в своё время использоваться в качестве личины идола.
В XIX веке остяцкий князь Тайшин, по слухам, для той же цели употребил серебряное блюдо, пожалованное ему императором Николаем I.
В.Н. Чернецов недавно указал и на иное культовое назначение металлических блюд у манси и хантов: культы некоторых родовых духов связаны с запрещением есть жертвенное мясо из деревянных чашек. У одного из родов, «тотемом которого является орёл, мясо жертвенных животных, принесённое со священного места в селение, разрешается есть только из металлической посуды. Для этого служат несколько тарелок и блюд, медных и оловянных, обычно хранимых в особом месте и не употребляемых для каких-либо иных надобностей». [71]
(22/23)
Ещё один вариант применения металлических блюд связан с культом «за народом смотрящего человека». Последний «рисуется, как всадник, объезжающий мир на белом коне, по некоторым вариантам — крылатом, причём конь его может опускаться на землю не иначе, как став на четыре подставленные блюда». Поэтому при «вызове шаманами духа «за народом смотрящего человека» у задней стены юрты ставились четыре металлические тарелки. У некоторых родов, а тем более у крупных, издревле существующих святилищах имелись для этого серебряные тарелки и блюда», [72] говорит В.Н. Чернецов. На тот же факт в аналогичных случаях уже давно указывал историк Н.Л. Гондатти: «Очень часто перед жильём ставится предварительно несколько серебряных или вообще металлических тарелочек, чтобы божий конь мог стоять не на голой земле или снегу». [73]
По свидетельству одного старого источника, в XVI веке у вогулов существовал следующий обряд. Во время жертвоприношения на дереве висели два блюда. Блюда были обращены к молящимся обратными сторонами, поддоны с которых были соскоблены, так что блюда имели вид выпуклых металлических дисков. Блюда изображали собой солнце и месяц». [74]
Серебро, называемое маньси «чистый, светлый металл», тесно связанное с древним культом небесных светил, приобрело само по себе значение священного металла. Поэтому в святилищах хранились не только серебряные сосуды, но и различные серебряные предметы.
Серебряные блюда, по свидетельству некоторых авторов, хранятся у маньси не только как родовые, но и как семейные святыни. Один маньси хранит серебряное блюдо завёрнутым в платки, не показывая блюда даже сыну. Последний, по существующему обычаю, может увидеть его лишь после смерти отца. Такое бережное, тайное хранение серебра, в большинстве случаев древнего, обусловило бытование его у населения Северного Урала и Приобья до наших дней; и ещё сейчас большое количество этого рода предметов находится у населения и на старинных жертвенных местах Приобья.
Столь широкое использование серебряной посуды на Урале и в Приуралье в культе обусловило огромный приток её с юга ещё в начале нашей эры, а также вызвало появление ряда подражающих местных поделок из серебра, олова и бронзы. В Приобье торговые сношения со среднеазиатским югом, наладившиеся ещё в начале II тысячелетия н.э., не прекращались до XVI века, когда бухарские купцы добирались до самых низовий Оби. В Прикамье же в условиях, аналогичных находкам сасанидской и византийской посуды, найдены русские серебряные блюда XVIII века. В XIX веке для тех же культовых целей жителями Северного Урала, хантами, скупались через обдорских купцов на Ирбитской ярмарке серебряные пластинки. [75]
Имеется один легендарный, но небезинтересный источник, по времени
(23/24)
восходящий к эпохе, когда восточное серебро ещё во множестве притекало в западное Приуралье, — источник, подтверждающий культовое использование металлической посуды в то время. Это древнескандинавские саги X века. Одна из них в следующих словах повествует о походе в Биармию братьев Карли, Гюнстейна и Торера «Собаки»: «...Пришли они на место, на большом пространстве свободное от деревьев, где была высокая деревянная ограда с запертой дверью; эту ограду охраняли каждую ночь шесть сторожей из местных жителей, по два человека на каждую третью часть ночи. Когда Торер и его спутники подошли к ограде, сторожа ушли домой, а те, которые должны были их сменить, ещё не пришли на караул... Торер сказал: «На этом дворе есть курган, насыпанный из золота и серебра, смешанных с землёй; к нему пусть отправляются наши; на дворе стоит бог биармов, который называется Иомаль; пусть никто не осмеливается его ограбить». Затем, подойдя к кургану, собрали сколь можно больше денег, сложив их в своё платье. Как и следовало ожидать, к ним было примешано много земли. Потом Торер велел им уходить, отдав такое приказание: «Вы, братья Карли и Гюнстейн, идите вперед, а я пойду самым последним (и буду защищать отряд); после этих слов все отправились к воротам. Торер вернулся к Иомалю и похитил серебряную чашу (курсив наш. — О.Б.), наполненную серебряными монетами, стоявшую у него на коленях».
В конце прошлого века И.Н. Смирнов в своем историко-этнографическом очерке о пермяках [76] отметил поразительное сходство древнего биармийского святилища, описанного в цитированной выше саге, со святилищами вогулов и остяков, сохранившимися до самого последнего времени: совпадают и деревянный забор вокруг святилища, часто также охраняемый сторожами; и деревянный истукан внутри с чашкой или тарелкой, наполненной деньгами, на коленях; и даже обычай перемешивать землю во дворе святилища с монетами.
Кстати, в связи с упоминаемым в саге курганом во дворе святилища необходимо отметить, что, по словам жителей д. Бартым, у места находок серебряных предметов к северу от деревни еще недавно был заметен небольшой земляной курган. Во время обследования нам не удалось обнаружить и следов его: повидимому, он совершенно распахан.
Приведённые материалы освещают вопрос об использовании привозной драгоценной посуды древним населением Урала для нужд культа.
Это позволяет определить назначение бартымского местонахождения серебряной посуды, как богатого святилища, существовавшего до VII-VIII веков н.э. и принадлежавшего местным племенам.
По свидетельству одного из авторов XVIII века о чердынских вогулах, «жертвоприношения отправляли они в лесу, на пустынном, от жительства удаленном месте, в кумирницах, сделанных из досок, перед поставленными в оных деревянными болванами». [77] Аналогичные наблюдения сделаны и историком К.Д. Носиловым в XIX веке. Однако устройство святилищ в уединённых, тайных, тщательно оберегаемых местах не являлось у уральских угров традиционным обычаем и для последних веков объясняется скорее невозможностью иными способами гарантировать неприкосновенность святилищ, имущество которых в виде драгоценных
(24/25)
серебряных сосудов, денег, лучших мехов и других приношений служило заманчивой приманкой для тех, кто не почитал и не боялся местных богов. В 1-м тысячелетии н.эры святилища воздвигались более открыто, не прятались, как это следует из некоторых приведённых выше источников. Находящееся рядом с бартымским местонахождением ломоватовское селище, весьма вероятно, существовало в одно время со святилищем.
Будучи рано или поздно заброшены и все же оберегаемы суеверной традицией, древние святилища медленно разрушались; их наземные атрибуты, в том числе и металлические сосуды и прочие драгоценные предметы, если они не стояли на земле, падали на неё и, покрываясь листвой, хвоей и перегноем, со временем оказывались в почвенном слое. Залегание и расположение предметов бартымского местонахождения вполне соответствуют именно этой картине и иллюстрируют ее.
Бассейн р. Шаквы до сих пор ещё плохо изучен археологически. Но бартымские находки вместе с одной аналогичной старой (в 1903 г.) находкой — серебряным блюдом из с. Комарова — и группой вновь открытых там поселений, городищ и могильников [78] свидетельствуют о существовании в этом районе в I тысячелетии н.э. какого-то экономически сильного центра, имевшего возможность сосредоточить у себя большое количество драгоценных импортных вещей.
Публикуемый материал говорит о высоком уровне культуры предков современных народов Советского Союза.
[1] Я.И. Смирнов. Атлас древней серебряной, золотой посуды восточного происхождения, найденной преимущественно в пределах Российской империи. СПБ, 1909. И.А. Орбели и К.В. Тревер. Сасанидский металл. М.-Л., 1935.
[2] К.В. Тревер. Новые сасанидские блюда Эрмитажа. Л., 1937.
[3] Н.А. Прокошев. Из неопубликованных материалов Молотовского и Чердынского музеев. Краткие сообщения Института истории материальной культуры, XII, М.-Л., 1946. (Дальше К.С.ИИМК). Стр. 84.
[4] А.П. Смирнов. Восточный сосуд из Молотовской области в собрании Гос. Исторического музея. «Вестник древней истории». М., 1946, № 1. (Дальше ВДИ). Стр. 112. Его же. Новый сасанидский золотой сосуд из Молотовской области. К.С.ИИМК, XIV, М.-Л., 1947. Стр. 40.
[5] Сборник Кунгурского общества краеведения, вып. I. Кунгур, 1925; журнал «Кунгурско-Красноуфимский край», 1925, № 8-10; А.В. Шмидт. Кунгурско-Красноуфимский край в археологическом отношении. Там же, № 11-12; его же: Работы по истории материальной культуры Урала за 15 лет. «Проблемы истории материальной культуры», 1933, Л. № 9-10. Стр. 20.
[6] О.Н. Бадер. Уникальный сасанидский сосуд из-под Кунгура. ВДИ, М., 1948, № 3, стр. 169.
[8] О.Н. Бадер. О восточном серебре и его использовании в древнем Прикамье (к последним находкам). Сборник Молотовского областного музея «На Западном Урале». Молотовгиз, 1952.
[9] Его же. Камская археологическая экспедиция. К.С.ИИМК, 51, М., 1953, стр. 80.
[10] О.Н. Бадер. Камская археологическая экспедиция. К.С.ИИМК, 51, 1953, стр. 80.
[11] И.А. Орбели и К.В. Тревер. Указ. соч. М.-Л., 1935, стр. 20-21.
[12] А.И. Тереножкин. К истории искусства Хорезма. М., «Искусство», 1939.
[13] С.П. Толстов. Древний Хорезм. М., 1948, стр. 193.
[14] М.М. Явич. Замечания о неисследованном среднеазиатском алфавите. Труды отдела Востока Эрмитажа, т. IV. Л., 1947, стр. 218 и след.
[15] Я.И. Смирнов. Указ. соч.
[16] С.П. Толстов. Указ. соч., стр. 193.
[17] Г.А. Пугаченкова. Некоторые изобразительные сюжеты на памятниках искусства древнего Согда. «Известия отделения общественных наук Академии наук Таджикской ССР», 1952, № 2, Сталинабад, стр. 53 и след.
[18] Б.Ф. Фармаковский. Раскопки в Ольвии в 1902-1903 гг. «Известия Археологической комиссии», № 13, СПБ, стр. 165, могила № 44.
[19] К.В. Тревер. Памятники греко-бактрийскою искусства. М.-Л., 1940.
[20] К.В. Тревер. Указ. соч., табл. 25 и 28.
[21] В.Д. Блаватский. Архитектура древнего Рима М., 1938, табл. 47, 49, 81, 89, 95.
[22] К.В. Тревер. Указ. соч., табл. 9.
[23] К.В. Тревер. Указ. соч., стр. 101.
[24] Там же, табл. 30
[25] Там же, стр. 150.
[26] Там же, стр. 35-36.
[27] И.Т. Кругликова. Костяная фигурка Эрота из Керчи. ВДИ, М, 1949, № 2, стр. 101.
[28] Там же, стр. 101-102.
[29] И.А. Орбели и К.В. Тревер. Указ. соч., стр. XXI.
[30] Там же, стр. 44-47.
[31] Л.А. Мацулевич. Византийский антик в Прикамье. «Материалы и исследования по археологии СССР». 1940, № 1, стр. 140.
[32] Kunst der spätantike im Mittelmurraum. Berlin, 1939, стр. 40, табл. 23.
[33] М. Ростовцев. Античная декоративная живопись на юге России. СПБ, 1913. табл. XXVIII.
[34] К.В. Тревер. Указ. соч., табл. 24.
[35] И.А. Оpбели и К.В. Тревер. Указ. соч., табл. 27, 30, 32, 33, 36, 37, 39, 40.
[36] В.Д. Блаватский, Указ. соч., табл. 42.
[37] М. Ростовцев. Указ. соч., табл. XCVII.
[38] Там же, табл. XXXVIII.
[39] К.В. Тревер. Указ, соч., табл. 14.
[40] И.А. Орбели и К.В. Тревер. Указ. соч., табл. 51, 58.
[41] Там же, табл. 28.
[42] Там же, табл. 68.
[43] Там же, табл. 67.
[44] Там же, табл. 65.
[45] И.А. Орбели и К.В. Тревер. Указ. соч., табл. 23.
[46] Там же, табл. 17.
[47] Там же, табл. 30.
[48] И.А. Орбели и К.В. Тревер. Указ. соч., табл. 26.
[49] Там же, табл. 24.
[50] Там же, табл. 11-а.
[51] О.Н. Бадер. Бартымская чаша. К.С.ИИМК, вып. XXIX, М.,1949, стр. 85.
[52] О.Н. Бадер. Указ. соч., стр. 86.
[53] Я.И. Смирнов. Восточное серебро. Атлас. СПБ, 1909.
[54] Там же, стр. 83.
[55] Там же, стр. 88.
[56] Там же, стр. 89.
[57] Р.М. Ваидов, В.П. Фоменко. Средневековый храм в Мингечаури. «Материальная культура Азербайджана», вып. II, Баку, 1951, стр. 98-99.
[58] О.Н. Бадер. Указ. соч., стр. 89.
[59] И.А. Оpбели и К.В. Тревер. Указ. соч., стр. XII.
[60] Ф. Страленберг, шведский подполковник (1676-1747), сопровождал Карла XII в походе в Россию в 1709 году. При Полтаве был взят в плен и жил в Сибири. После возвращения на родину издал в 1730 году в Любеке труд «Историческое и географическое описание полуночной восточной части Европы и Азии». В 1799 году переведено на русский язык.
[61] Ф.А. Теплоухов. Древности пермской чуди из серебра и золота и её торговые пути. «Пермский край», III, Пермь, 1895, стр. 85.
[62] Ф.А. Теплоухов. Древности пермской чуди в виде баснословных людей и животных». Пермский край», II, Пермь, 1893, стр. 1.
[63] А.А. Дмитриев. Исторический очерк Пермского края. Пермь, 1896.
[64] И.А. Орбели и К.В. Тревер. Сасанидский металл. Л., 1935, стр. XXI.
[65] К.Д. Носилов. У вогулов. Очерки и наброски. СПБ, 1904.
[66] К.Д. Носилов. У вогулов. Очерки и наброски. СПБ, 1904.
[67] И. Толстой и Н. Кондаков. Русские древности, III, СПБ, 1890, стр. 40.
[68] Абрамов. Описание Берёзовского края. Записки Русского Географич. о-ва, кн. XII. СПБ, 1857, стр. 70.
[69] Гр. Новицкий. Краткое описание о народе остяцком. 1715 (изд. Л. Майковым, СПБ, 1884).
[70] Ф.А. Теплоухов. Древности пермской чуди в виде баснословных людей и животных. «Пермский край», II, 1893, стр. 1.
[71] В.Н. Чернецов. К вопросу о проникновении восточного серебра в Приобье. Труды института этнографии Академии наук СССР (Памяти Д.Н. Анучина), М., 1947, стр. 113.
[72] В.Н. Чернецов. К вопросу о проникновении восточного серебра в Приобье. Труды Института этнографии Академии наук СССР. (Памяти Д.Н. Анучина). М., 1947, стр. 120.
[73] Н.Л. Гондатти. Предварительный отчёт о поездке в северо-западную Сибирь. Годичные заседания комитета для устройства в Москве музея прикладных знаний. 30 ноября 1887 г. М., 1888, стр. 173.
[74] В.Н. Чернецов. Указ, соч., стр. 123.
[75] Ф.А. Теплоухов. Древности пермской чуди в виде баснословных людей и животных. «Пермский край», III, Пермь, 1893, стр. 20.
[76] И.Н. Смирнов. Пермяки. «Известия Общества истории, археологии и этнографии при Казанском университете», т. IX, вып. 2, Казань, 1891, стр. 52.
[77] Платон Любарских. Краткое известие о пермских, чердынских вогуличах. «Российский магазин», ч. I, СПБ, 1792.
[78] О.Н. Бадер. Очерк шестилетних работ Камской археологической экспедиции. Учёные записи Молотовского университета, т. IX, вып. 3, 1953.
Иллюстрации ^
|
|
|
Рис. 1. Место находки серебряных сосудов у деревни Бартым (начало раскопок 1950 г.).
|
Рис. 2. Общий план селищ и святилища у деревни Бартым.
|
|
 
Рис. 3. Серебряная чаша — находка 1952 г. (вид сбоку, вид снизу).
|
|
 
Рис. 4. Серебряный кубок — находка 1949 г. (вид сбоку, вид снизу).
|
|
 1
|
 2
|
 3
|
 4
|
Рис. 5. Детали серебряного кубка.
|
|
 
Рис. 6. Серебряное блюдо — находка 1951 г. (вид сверху) (Открыть Рис. 6 в новом окне)
Рис. 7. Ладьевидная серебряная чаша III-IV вв. из г. Молотова — находка 1947 г. (Открыть Рис. 7 в новом окне) |
|
|
Рис. 8. Византийские монеты Ираклия.
610-641 гг. н.э., серебро (лицевая и оборотная стороны).
|
|
Рис. 9. Надпись по бортику сосуда. |
|
Рис. 10. Надпись на поддоне сосуда. |
|
|