А.К. Амброз

Хронология древностей Северного Кавказа V-VII вв.

// М.: 1989. 134 с. ISBN 5-02-009448-Х

Проблема выделения памятников V-VI вв. на Северном Кавказе.

Все ссылки в тексте на таблицы активны, открываются в новом окне.

Долгое время погребения V в. на Северном Кавказе не находили, и потому их место искусственно заполнялось памятниками других периодов. В них пытались найти отдельные признаки, которые могли бы служить подтверждением такого поиска. Первые достоверные погребения V в. были разрушены уже в XIX в. кладоискателями, разграбившими могильник Верхняя Рутха у сел. Кумбулта в Северной Осетии (рис. 12, 9-12; 14, 14-20). Найденные вещи были вырваны из их естественного окружения, и нужно было хорошее знание аналогий, чтобы правильно дифференцировать коллекцию (таких знаний на рубеже XIX-XX вв. ещё не было). Кроме того, вещи V в. были смешаны в коллекции с похожими, на первый взгляд, вещами более позднего времени, также обтянутыми золотым листом и усаженными цветными вставками. Поэтому, хотя П.С. Уварова, как говорилось в предыдущем разделе, и отнесла их к «IV-V вв.», опираясь на весьма отдалённые аналогии из меровингской Бельгии, [1] находки из Верхней Рутхи не могли послужить опорой для последующего правильного выделения могил V в. на Северном Кавказе.

На рубеже XX в. начали постепенно накапливаться важные аналогии. Д.Я. Самоквасов правильно датировал V в. раскопанные им ранее могилы у Новогригорьевки на Украине. [2] В 1927 г. Т.М. Минаева сделала ценный обзор степных погребений V в. [3] В нём она вернулась и к коллекции из Верхней Рутхи, повторив ошибку П.С. Уваровой: найденные там сбруйные пластинки степных типов и инкрустированные двупластинчатые фибулы она отнесла к одному времени с брошами, также инкрустированными и имеющими головки птиц по ободу. [4] Этим надолго было намечено смешение в одну группу действительных вещей V в. и не имеющих аналогий вне Северного Кавказа инкрустированных изделий более поздних периодов. Такому смешению благоприятствовала полная неразвитость хронологии древностей эпохи переселения народов в Крыму, где всё разнообразие вещей IV-VII вв. искусственно «спрессовывали» в одну группу «готских» древностей IV-V вв., игнорируя археологическую систематизацию и опираясь лишь на римские монеты из погребений и даже из засыпи. Большим препятствием в создании хронологии всегда было отставание с публикациями фактического материала. Поэтому совершенно незамеченным прошло открытие М.И. Ермоленко 7-8 сентября 1923 г. за Вольным Аулом (г. Нальчик) погребения с обильным инвентарём V в. (рис. 9, 1-21). Инвентарь сохранился в Нальчикском музее в том виде, как он был нашит на картонный планшет самим автором раскопок; уцелела и инвентарная книга 1923 г. с собственноручными записями М.И. Ермоленко

(20/21)

(к сожалению, в последующие инвентаризационные книги музея эти ценнейшие данные не переносились). [5]

Возможно, имелось одно погребение V в. на участке могильника на р. Гиляч, раскопанном Т.М. Минаевой в 1939-1940 гг. Это могила 18, инвентарь которой не был опубликован, и о нём можно судить лишь по приблизительным ссылкам на формы керамики, схематическому рисунку очень заржавленных удил и плану погребения. [6] На плане видна большая пряжка с четырехугольной подвижной обоймой, округлой рамкой и массивным хоботковидным язычком, далеко выступающим за рамку. Такие пряжки появились с V в., но встречались и позже, наравне с более поздними вещами. Удила также могли бы относиться к V в., насколько можно судить по крайне схематичному рисунку. В V в. часто встречается обкладывание концов железных псалиев головками-наконечниками из цветного металла. Труднее судить о керамике: в качестве аналогий Т.М. Минаева указала на опубликованные сосуды из гораздо более поздних могил. Так что и могила 18 могла быть на самом деле моложе V в. Но это единственная могила в раскопках 1939-1940 гг., которую предположительно можно отнести к ранней дате. Все прочие, отраженные в публикации 1951 г., — VII в. Не было могил V в. и в раскопанном в 1949, 1953 гг. могильнике Байтал-Чапкан в Черкесии. [7] Тем более нет никаких элементов V в. в таких поздних могильниках, как Борисово, Пашковский I, Верхний Чирюрт, [8] облик которых определяют прежде всего части геральдических поясных наборов и сопутствующие им другие вещи.

Отсутствие на Северном Кавказе погребений V в., естественно, ставило исследователей в трудное положение, побуждая их искать древности V в. среди имеющихся материалов. В 1951 г. Т.М. Минаева писала: «В общем комплексе инвентаря Гилячских могильников выделяются некоторые предметы, наиболее показательные для определения времени этого древнейшего периода. Это прежде всего предметы с инкрустацией», [9] которые она сопоставила не по форме, а только в самом общем виде, по технике, с керченскими. «Инкрустации сопутствует ещё один мотив — изображение головы хищной птицы. Эти два художественных приёма ювелирного искусства нередко объединяются в одном предмете, ярким подтверждением чему служат и северокавказские находки». [10] Тем самым был временно снят вопрос о существенном отличии форм северокавказских инкрустированных изделий из Гиляча от керченских. В 1951 г. Т.М. Минаева сводила это различие лишь к разному качеству изделий, к разной их ценности: «Изделия с инкрустацией... в IV-V вв. ... приобрели массовое распространение и употреблялись почти всеми слоями общества на весьма широкой территории. Мастерские в это время стали выпускать изделия из материалов самой различной стоимости и, сохраняя те же технические приёмы и стилистические черты, изготовляли совсем дешевые поделки. К разряду таких украшений и относятся украшения Гилячских могильников, могильника Байтал-Чапкан, Пашковского могильника. Все они, без сомнения, одновременны и могут быть датированы временем изделий керченских склепов 1904 г., т.е. концом IV или началом V в. н.э. ... Такой датировке не противоречат и другие предметы инвентаря Гилячских могильников». [11] В Гилячском могильнике найдены пряжки трёх типов: первый — массивные хоботковые; второй и третий — типичные геральдические, аналогии

(21/22)

которым Т.М. Минаева называет такие: «Пряжки второго типа найдены в керченском склепе 6 (1905 г.) и в могильнике Суук-Су. Пряжки третьего типа найдены в Керчи в 1909 г. и в большом количестве в могильнике Суук-Су. Этот тип пряжек особенно распространён в венгерских находках, относящихся к раннему средневековью». [12] Казалось бы, такие разнородные аналогии должны насторожить исследовательницу в отношении даты, но нечёткость тогдашней крымской хронологии позволяла объединять воедино самые несхожие явления.

В статье 1956 г. Т.М. Минаева уже склоняется к неодновременности местных инкрустаций с керченскими: «Изделия с инкрустацией из инвентаря могильника Байтал-Чапкан едва ли могут рассматриваться как совершенно одновременные вещам из керченских склепов 1904 г. В могильнике Байтал-Чапкан... вещи с инкрустацией сопровождаются вещами более поздними, например Т-образными фибулами, фибулами с плоским щитком и пр. Вместе с тем инвентарь изучаемого могильника имеет много общих черт с Пашковским могильником, с первой частью Борисовского могильника, с могильником Агойского аула близ Туапсе, с некоторыми из крымских могильников. Борисовский могильник (первую его часть) на основании близости его к крымским могильникам В.В. Саханев датирует V-VII вв. н.э., считая V в. наиболее точной его датой. Могильник Суук-Су, как известно, датируется монетными находками V-VII вв. Принимая во внимание общность некоторых вещей описываемого нами могильника с инвентарем могильника Суук-Су, мы должны датировать могильник Байтал-Чапкан временем не ранее V в. н.э. ... Мы считаем, что могильник Байтал-Чапкан в хронологическом отношении может быть помещён между керченскими склепами 1904 г. и могильником Суук-Су. Датой его..., по-видимому, является V в. н.э.» При этом Т.М. Минаева считала, что инкрустированные бляшки, бусы, фибулы — не местного происхождения: «Распространялись они в рассматриваемое время из определённых производственных центров по весьма широкой территории». [13]

Вероятно, не имеет смысла далее цитировать приводившиеся в литературе обоснования выделения памятников «V» или «IV-V» вв. на Северном Кавказе. Все эти обоснования давались в самом общем, приблизительном виде, главными аргументами служили вставки из камней и стёкол и ссылки на то, что тонкостенные геральдические пряжки есть в памятниках с широкой датой «V-VII вв.», потому их присутствие здесь не противоречит ранней дате инкрустации.

Только последующие раскопки дали, наконец, настоящие комплексы V в., резко отличные от всего того, что до 1971 г. приписывалось этой эпохе. И здесь прежде всего есть заслуга Т.М. Минаевой, открывшей самые яркие из этих комплексов при продолжении раскопок на р. Гиляч в 1965 г. Однако задачу выяснить их значение для хронологии решали уже другие исследователи. Северокавказские находки V в. весьма однородны по набору ведущих предметов (рис. 9-13; 17) и имеют хорошие аналогии в степях, в Крыму и на среднем Дунае (рис. 5, 16-34; 6-[7]-8; 15; 16). Казалось бы, споры о древностях V в. должны на этом прекратиться. Но новые находки поставили перед исследователями и новые затруднения. Первое из них то, что на смену тенденциям огульно «удревнять» могильники Северного Кавказа постепенно появляется другая

(22/23)

тенденция — относить часть памятников к более позднему времени, чем говорит их состав на самом деле.

Таким памятником является богатое погребение в Кишпеке (Кабардино-Балкария), которое автор раскопок предварительно датировал V в., [14] и это предположение всё шире входит теперь в обращение среди археологов. Обсуждаемый курган 13, раскопанный в 1975 г., один уцелел от разграбления в древности. В нём имелись оружие, различная утварь. К редким находкам принадлежит шлем, украшенный инкрустациями в гнёздах. Парадная сбруя была отделана инкрустированными бляхами. В погребении были 24 пряжки из цветного металла, бронзовая подвязная фибула, зеркало. К сожалению, пока комплекс опубликован далеко не полностью и в большей части — в весьма схематичных рисунках, не дающих ясного представления о технике орнаментации предметов с инкрустацией. Ряд деталей можно выяснить только по рисункам и фотографиям в отчёте.

Автор публикации Р.Ж. Бетрозов собрал довольно много сведений о комплексах с полихромными украшениями, связанных с V в., и считает, что кишпекский курган 13 относится к «самому концу IV-V в.» и соответствует той сложной обстановке, «которая возникла здесь после гуннского нашествия». [15] Он видит основное сходство в том, что бляшки геометрических форм обтянуты золотой тиснёной фольгой, широко применяются цветные вставки в напаянных гнёздах, используются зернь и филигрань. Но всё это слишком общие признаки, присущие не только одному гуннскому времени, но встречающиеся в разные эпохи вплоть до нашего времени. Из названных в статье более конкретных признаков не связаны с узким периодом ни соединение удил с уздечными ремнями при помощи зажимов (оно применялось задолго до появления в Европе гуннов и широко известно из находок первых веков нашей эры вплоть до Скандинавии), [16] ни украшение сбруи лунницами (известно в Крыму уже в первые века нашей эры), [17] ни пряжки овальной формы (известны в Крыму и у сармат Поволжья уже в III-IV вв.). [18]

Чтобы выяснить соотношение кишпекских находок (рис. 1, 1-9) с гуннскими, сопоставление должно быть более конкретным, касающимся деталей.

Кишпекские инкрустированные бляхи (рис. 1, 4-7) не имеют близких аналогий среди гуннских (рис. 7, 4-10; 8, 4-10, 15-21; 10, 7, 8; 11, 10-13; 14, 6-11, 14-20; 15, 13). Те и другие, действительно, обтянуты с лицевой стороны тиснёным золотым листком, края которого загнуты под бляху. Те и другие, действительно, украшены напаянными гнёздами, согнутыми из ленточки. На этом всё сходство кончается. Тиснёный орнамент гуннских блях очень прост и весьма однообразен: рубчатые полоски вдоль краёв; короткие поперечные перемычки; продольные рубчатые полоски — прямые и волнистые; колечки; изредка оттиски кусочков рубчатой проволоки, согнутой в виде петли с расходящимися концами. В Кишпеке рубчатые бордюры шире, и насечки на них мельче (гуще). Преимущественно это окантовка краёв блях или оснований больших гнёзд с инкрустациями. Всё пространство блях заполнено мелкими рельефными выпуклостями в виде рядов точек, звёздочек, дужек, косых крестиков — эти мотивы никогда не встречаются среди тиснёных на фольге орнаментов

(23/24)

гуннской эпохи. Заметна любовь кишпекских мастеров к большим овальным и прямоугольным вставкам сердолика, огранённого в виде низких конусов и пирамид с плоско срезанной вершиной. В гуннских древностях такие вставки встречаются нечасто, а на изделиях, покрытых тиснёной фольгой, — никогда: там предпочитали мелкие камни обычно неправильных форм.

Более того, кишпекские инкрустации имеют иную цветовую гамму, чем гуннские. Как пишет Л.А. Мацулевич про керченские и западные изделия гуннской эпохи, лишь в одном случае красный «гранат и зелёная паста взяты в равных количествах и играют равнозначащую роль. В большинстве же случаев главное место отводится гранату, а зелёная паста занимает углы между крупными красными вставками». [19] «Таким образом, полихромные поделки некрополя Госпитальной улицы отмечены теми же чертами, что и европейские памятники начала средневековья. И, напротив, они коренным образом отличаются от боспорской и южнорусской полихромии непосредственно предшествующего времени. Там мы почти не встречаемся с вкраплениями зелёной пасты в среду красного камня. А в тех немногих случаях, которые нам известны, она имеет совершенно иное значение. Зелёная паста и красный камень в таких случаях играют равнозначную роль». [20] «В красочной гамме композиции предметов Новочеркасского клада и сибирских и, с другой стороны, керченских находок 1904 г. лежит принципиальная пропасть. В Керчи превалирующим элементом является красный цвет, и зелёные вкрапления занимают очень скромное место, в Новочеркасске и Сибири превалирующее значение в большинстве получает бирюза, а на тех предметах, где она не преобладает, она занимает, по меньшей мере, одинаковое место с кораллом или сердоликом. Если можно сопоставлять с этим, то отнюдь не поделки Госпитальной улицы, а рукоять кинжала из гробницы с золотой маской и новочеркасский флакончик, у которых оба цвета играют равнозначную роль». [21]

Наблюдения Л.А. Мацулевича можно применить и к нашей теме. Степные бляхи гуннского времени, обложенные тиснёной фольгой, повсюду украшены мелкими красными вставками гранатов и сердоликов, а кишпекская тисненая сбруя — мелкими синими стеклами, лишь изредка перемежающимися большими плоскими сердоликами. Эта особенность кишпекского декора тоже чужда ремеслу гуннской эпохи.

Сказанное подтверждается сравнением пряжек. Все 24 кишпекские пряжки имеют прогнутый в середине язычок, почти не выступающий вперед за рамку (рис. 1, 1, 2). Язычки пряжек гуннского времени — в большинстве случаев так называемые хоботковые, утолщающиеся к высоко срезанному тыльному концу, прямые в середине и притом далеко выступающие вперёд за рамку (рис. 5, 16-25, 30-34; 6, 4, 6, 8; 7, 1, 2; 8, 1-3; 9, 3-8, 22-25; 10, 4-6, 12; 11, 2-5; 14, 1-5, 21-24; 15, 7-9; 16, 3-5, 12-17; 17, 5-8, 16, 17 — это лишь некоторые примеры из огромного количества подобных европейских пряжек V в.). Кишпекские пряжки совершенно на них не похожи. Несколько сходна с ними пряжка из Муслюмова, но такие встречаются в то время и дальше к северу (Тураево в Татарии), для южных находок с полихромными украшениями они не характерны.

(24/25)

Обращение к истории таких пряжек показывает, что в V-VI вв. это уже архаическая форма, сохранившаяся с догуннского времени.

Вся сумма кишпекских находок имеет соответствия не в древностях эпохи гуннов, а в гораздо более ранних и связанных с совсем другой культурной средой. На Северном Кавказе близкая аналогия — погребение из Будённовской слободы (рис. 1, 10-17), [22] ранее считавшееся комплексом V в. из-за своеобразных удил с большими кольцами и круглыми пластинчатыми зажимами (рис. 1, 17). Но после того как такие же удила оказались в комплексе второй половины III в. из Керчи (рис. 2, 18), дату погребения из Буденновской слободы пришлось пересмотреть — это тоже вторая половина III в., что подтверждается и находками в нём лучковых подвязных двучленных фибул того времени (рис. 1, 13, 14). [23] Такая же фибула, пока не опубликованная, судя по отчёту, имеется в Кишпеке. В погребении из Будённовской слободы сходны с кишпекскими пряжки (рис. 1, 10-12), сделанные в той же технике и тоже с прогнутыми язычками; фибулы; большие шарнирные подвески ремней (рис. 1, 15 — кишпекская ещё не опубликована). Ещё одна аналогия — раскопанные Р.М. Мунчаевым курганы в Братском (Чечено-Ингушетия) того же времени (рис. 1, 21-23). [24] В одном из курганов встречено и инкрустированное украшение с треугольниками зерни. На северо-западе Кавказа, у станицы Тимошевская, найдено погребение с двумя пряжками и фибулой (рис. 1, 18-20). Фибула одинакова с кишпекской и из погребения в Буденновской слободе. Обойма большой пряжки имеет крупную овальную вставку сердолика и такой же, как в Кишпеке, тиснёный на фольге узор из отдельных выпуклых точек, косых крестиков и, по-видимому, колечек с точкой в центре. [25]

Вне Северного Кавказа такие пряжки, как в Кишпеке, обычны в поволжских сарматских погребениях конца III-IV в. (рис. 1, 24-26), что показал А.С. Скрипкин. Есть аналогии и в Крыму. М.И. Ростовцев опубликовал богатое погребение, найденное в 1918 г. на усадьбе керченского торговца Месаксуди и приобретенное позднее Лувром (рис. 2, 1-18). И здесь те же формы прогнутых пряжек, подобная фибула (с тем отличием, что её дужка сделана не из прута, а из вертикальной пластины). Есть удила с металлическими скрепами (рис. 2, 18). Есть тиснёная обкладка с широкими рубчатыми валиками и косыми крестиками (рис. 2, 12, 13). Меч — такого же типа, как в сарматских могилах II-III вв., с инкрустированным набалдашником. Имеется и инкрустированная пряжка с красными вставками и скромными небольшими треугольниками зерни. Римская коробочка с эмалью датируется II-III вв. Дату уточняют оттиски римских монет 238 г. М.И. Ростовцев обоснованно отнёс погребение ко второй половине III в. Ближайшие аналогии (вплоть до своеобразных фибул) он нашёл в до сих пор не опубликованных полностью царских могилах из Керчи (хранящихся в Эрмитаже). Это знаменитая могила с золотой маской (рис. 2, 19-21) и другие, датированные временем не ранее второй половины III в. [26]

В Крыму пряжка, сделанная в таком же, как в Кишпеке, стиле, найдена в Херсонесе, [27] а античный по форме браслет — в могиле 35 в Черноречье (недалеко от Херсонеса) вместе с пряжкой и фибулами III в.

(25/26)

и монетами 211-217 и 238-244 гг. [28] Крымские фибулы и пряжки с монетами и античной посудой IV в. совсем другие (рис. 5, 1-15), что даёт верхнюю границу рассмотренных здесь комплексов.

Близкие по стилю кишпекским изделия из золотого тиснёного листа есть и дальше к западу — в римских провинциях на Дунае и у живших к северу от них древних народов. Особенно интересны римские офицерские шлемы из Югославии и Венгрии (рис. 3, 1, 2), датируемые исследователями IV в. Они обтянуты золотой фольгой с вытисненными на ней точками, дужками, косыми крестиками, как в Кишпеке. Встречаются и более сложные узоры (рис. 3, 2). Среди узоров расположены в отдельно лежащих овальных и четырёхугольных гнёздах такие же большие вставки из цветного стекла, имитирующие так же огранённые большие камни. Исследовательница шлемов Э. Томаш датирует их первой половиной IV в., считая, что они делались в провинциальноримских мастерских по Дунаю и что их отделка характерна для вкусов придворных эпохи поздней Римской империи. [29] Действительно, достаточно напомнить знаменитое блюдо императора Констанция II (337-361) из Керчи, на котором вся его одежда, обувь, сбруя коня, щит и костюм телохранителя покрыты золотом и инкрустациями. [30] Ещё пример такой же техники и набора мотивов, как в Кишпеке, — обтянутый золотом умбон щита из Херпай в Венгрии (рис. 3, 7, 8), относимый И. Боной к первой половине III в. [31]

Этот стиль был призван создать сравнительно дешёвые имитации украшений высшей римской знати. При этом рельефные мелкие узоры изображали в дешёвой технике тиснения гораздо более дорогую зернь и филигрань. Анализ узоров показывает пути распространения таких изделий из дунайских владений Рима на север и, возможно, к нам, на восток, в Крым и далее на Кавказ. Особенно характерен мотив выпуклого колечка с точкой в центре (рис. 1, 18; 3, 4-8) — имитация напаянного проволочного колечка с крупной золотой зернинкой в центре. Последний приём есть на драгоценных изделиях именно среднего Дуная (Рабапордань, Шимлеул Сильваней) [32] как свидетельство участия римских мастеров и чужд ювелирному искусству Восточной Европы. Изделия из тиснёной фольги, но с гораздо более сложной орнаментацией, найдены и у северных соседей Римской империи — например, в богатых могилах в Закшуве (рис. 3, 3-6). Они или привезены от римлян, или сделаны на месте. Дата, хорошо обоснованная исследователями, — вторая половина III в. В тех же могилах Закшува есть роскошные массивные золотые фибулы, украшенные настоящей зернью и филигранью именно в аналогичных мотивах, включая колечко с зернинкой в центре. [33]

Таким образом, в Кишпеке, как в могилах боспорской знати, как на провинциальноримском оружии и доспехах Подунавья и в обиходе варварской знати вдоль западных границ Рима, встречены не гуннские, а провинциальноримские украшения (или их имитации), отражавшие вкусы позднеримского общества. Погребённый в Кишпеке воин и одет был не по гуннскому обычаю, так как одна из главных отличительных особенностей степняков периода гуннского владычества и долгое время после него — отсутствие в их костюме фибул. Фибулы степняки (сарматы) носили лишь до прихода гуннов. Для гуннского времени не характерны и синие вставки (серёжка из Беляуса [34] скорее всего связана с античной

(26/27)

традицией). Между тем у римлян могли быть синие вставки, так как этот цвет ассоциировался с одним из высоко ценимых ими драгоценных камней — сапфиром. Источники сообщают даже, что один из римских императоров, борясь с чрезмерной роскошью, запретил украшать сапфирами сбрую лошадей. И здесь ассоциации ведут на Запад.

Не вполне ясен вопрос о длительности бытования украшений, подобных кишпекским. И. Бона говорит о первой половине III в. для Херпай; для Закшува и курганов Керчи общепризнана вторая половина III в. Но паннонские парадные шлемы датируются первой половиной IV в. Я уже отмечал, что восточноевропейские пряжки IV в. совсем иные, чем в находках с такими украшениями. Возможно, на прекращение таких изделий в Крыму повлияли опустошительные вторжения варваров во второй половине III в., вызвавшие в IV в. упадок Боспора. Это покажут новые находки. Но ясно одно, что стиль гуннской эпохи, распространившийся в V в., не был прямым продолжением и развитием провинциальноримского стиля Кишпека и Закшува, хотя другие традиции римских мастеров много сделали для сложения «гуннского» стиля.

Думаю, что сказанного достаточно, чтобы считать датой Кишпека вторую половину III в. (вопрос о возможном повышении этой даты до IV в. остается открытым) и признать, что он не имеет ничего общего с гуннской эпохой и её проблематикой. Прежняя, слишком поздняя дата возникла только потому, что Р.Ж. Бетрозов не располагал основополагающей работой М.И. Ростовцева (единственной на эту тему), а моя работа 1971 г. с её пересказом и соответствующими иллюстрациями [35] осталась ему неизвестной.

Ещё один памятник III-IV вв. на Северном Кавказе — опубликованные М.П. Абрамовой курганы у хут. Октябрьский в Северной Осетии (рис. 4). Основания для датировки подробно рассмотрены М.П. Абрамовой. [36]

Она отметила близость памятника с упомянутыми ранее курганами Братского и датировала находки из Октябрьского IV в. В её анализ пряжек можно внести некоторые коррективы, поскольку она датирует их, ссылаясь на мою статью 1971 г. Железная пряжка из кургана 6 сильно коррозирована (рис. 4, 2), поэтому можно опираться только на бронзовую пряжку оттуда же (рис. 4, 3). Её прогнутый язычок более характерен для III в. Рамка, действительно, заметно толще спереди — этот признак появился во второй половине III в. (рис. 1, 1, 2, 10-12, 18-22, 24, 25). Крымские и черняховские пряжки IV в. — преимущественно с язычком, имеющим прямую спинку (рис. 5, 1-7, 9, 12-15). Но на Северном Кавказе пока почти неизвестно комплексов с точно такими пряжками. В Абхазии и Башкирии пряжки IV в. имеют сильно утолщённые спереди рамки, но язычки не всегда такие, как в Крыму, а нередко ещё сохранившие прогиб. Поэтому курган 6 у хут. Октябрьский может относиться к IV в., но, вероятно, нельзя пока исключить и вторую половину III в. Пряжку из кургана 5 (рис. 4, 10) М.П. Абрамова сравнивает с образцами V в., но по мелкому рисунку в публикации трудно судить о том, насколько сильно выступает за рамку остриё её язычка. По своим особенностям эта пряжка может и не выходить за пределы IV в., подтверждая дату памятника, предложенную М.П. Абрамовой.

(27/28)

Замечательны тиснёные украшения сбруи из Октябрьского (рис. 4, 1, 5, 6). Приведённые М.П. Абрамовой сравнительные данные из древностей V-IX вв. (от совхоза им. Калинина до Песчанки), [37] количество которых можно было бы увеличить для позднего периода, говорят, что техника тиснения блях из наложенных друг на друга бронзового и золотого листов существовала очень долго и потому не имеет датирующего значения. Гораздо важнее декор блях, аналогии которому сосредоточены в искусстве предшествующего времени. [38] Особенно показательна фигура «распластанного» льва, имеющая параллели в сарматском искусстве, а также, как мне кажется, на египетских пронизках, которые могли быть в числе прототипов. Изображения на бляхах из Октябрьского подтверждают датировку временем не позднее IV в. и, возможно, заходят в III в. Только Г.Е. Афанасьев [39] и В.Б. Ковалевская [40] неожиданно относят курганы у хут. Октябрьский к V в., не приводя никаких аргументов. Их мнение принять невозможно по изложенным выше причинам, так же, как и предположение М.П. Абрамовой, аргументированное лишь указанием на сходную технику изготовления, о близости сбруйных украшений из Октябрьского и из поволжских курганов шиповского типа, с которыми они якобы составляют «единую хронологическую группу». [41] Я уже обращал внимание на длительность применения такой техники с III по IX в., отмеченную самой М.П. Абрамовой. В разное время изготовлялись и конские сбруи, украшенные круглыми и прямоугольными металлическими бляхами. Но вот декор октябрьских (рис. 4, 1, 5, 6) и шиповских (рис. 30, 1-3, 5, 6, 10-12; 31, 4, 6-9; 32, 11, 12, 15, 22-24; 28-30; 34, 3-9; 38, 2, 9-19; 39, 18) блях совсем разный. Несходны и пряжки (рис. 4, 2, 3, 10; 31, 1-3; 32, 1-3, 7, 8, 20; 34, 1, 2, 13-15, 24; 35, 1, 5-7, 11, 15-19; 23, 30-33 [? — м.б., ошибка в ссылке]; 36, 2, 4; 38, 1; 39, 16), принадлежавшие к двум разным эпохам.

Сейчас еще нет прямого ответа на вопрос, как соотносились между собой стиль украшений III-IV вв. (рис. 1-4) и стиль украшений гуннской эпохи (рис. 5-15). Раньше исследователи безоговорочно утверждали, что стиль гуннской эпохи органически вырос из предшествующего боспорского или сарматского. Первое сомнение в этом порождает цитированное выше сравнение цветовой гаммы этих стилей, сделанное Л.А. Мацулевичем.

Позднее И.П. Засецкая, по-видимому правильно, совершенно отвергла идею о связи стиля гуннского времени с сарматским полихромным стилем, в основе которого лежали изображения животных и вставки бирюзы. Здесь важны и несходство мотивов, и большой хронологический разрыв. [42] Но И.П. Засецкая сохранила идею о боспорских истоках стиля V в., ссылаясь на геометризм орнаментов, преобладание красных вставок, размещение вставок в напаянных гнёздах, применение перегородчатой инкрустации. [43] Она допускает даже, что боспорским импортом надо считать часть украшений, найденных в Подунавье, Казахстане, Средней Азии и на Алтае (Тугозвоново). [44] Подобный, идущий ещё от М.И. Ростовцева «боспороцентризм» кажется мне преувеличенным, так как не учитывает, помимо политической и экономической слабости самого Боспора в то время, ещё и того, что вокруг предполагаемой огромной зоны мощного боспорского влияния (от Алтая до Африки!) лежали такие политические и культурные центры, как Рим с его провинциями, Иран, Средняя Азия,

(28/29)

а за Кавказским хребтом — ещё царство Картли, роль которого в этих процессах пока остаётся неясной.

Переходных звеньев между стилем Кишпека — Закшува и Октябрьского, с одной стороны, и стилем V в. — с другой, не обнаружено. Если они окажутся близкими по времени, это станет ещё одним аргументом в пользу их механического соприкосновения и против связи генетической. Мне кажется наиболее вероятным такое решение, что тот основной «высокий» ювелирный стиль, отсветом которого были дешёвые имитации III-IV вв. (рис. 1-3), дал в гуннскую эпоху новый импульс, новый упрощённый суррогат, приведший к сложению варварского ювелирного стиля V в.

Древности V в., или эпохи гуннского владычества в Восточной Европе, отбирают, исходя из разных критериев, часто весьма нечётких, отчего многое оказывается потом спорным. Например, по критерию наличия инкрустаций сюда попали могильники VII в. на Гиляче, в Байтал-Чапкане и Пашковской, погребение III в. из Кишпека и, как я думаю, послегуннские древности степных групп II и III (рис. 30-36; 43; 44), о которых у меня уже давно идёт спор (прежде всего с И.П. Засецкой). Объективный критерий найти нелегко, так как во всей Европе в могилах, относимых к гуннской эпохе, не найдено монет моложе 375 г. (индикация монеты Валентиниана II, правившего в 375-392 гг., в тайнике керченского склепа 145 1904 г. [45] Другая индикация того же времени входит в депаспортизованную коллекцию вещей преимущественно гуннской эпохи из двух склепов, разграбленных в Керчи кладоискателями 24 июня 1904 г., [46] и для точного датирования не годится, так как неизвестно, с какими именно из этих вещей она первоначально находилась). До 1950-1960-х годов не было ясного представления и о крымских древностях IV в. Поэтому те древности, которые сейчас уже привычно относят к гуннской эпохе, тогда многие (особенно исследователи античности) связывали с догуннской эпохой и датировали IV в. На Северном Кавказе облик древностей IV в. не выяснен и сейчас. Долго не было ясности и со степными древностями, и многие авторы объединяли древности V в. с сарматскими.

По-видимому, наиболее чётки критерии на Западе — на Дунае, Рейне, севере Франции, где погребения с подобным инвентарём настолько чужеродны среди местных древностей, что их давно связали с событиями гуннской эпохи. Там же прекрасно изучены и датированы древности IV в., и появление новых форм чётко соотнесено в ряде областей с прекращением местных поселений и могильников IV в. [47] Более того, наследие гуннской эпохи ярко прослеживается там в хорошо датированных древностях второй половины V в. Главную роль сыграли богатые находки из датированной могилы в Турнэ: там последние из попавших в руки учёных монеты принадлежали Юлию Непоту (474-475) и Зенону (474-491). Там же был именной перстень с надписью «Короля Хильдериха». Этот король франков умер в 482 г., что и определяет точную дату захоронения. [48] Таким образом, после долгих поисков и споров на Западе к 1932 г. утвердилась дата тех древностей, которые часто называются «древностями гуннской эпохи»: это время между появлением гуннов в Европе около 370-375 гг. и их изгнанием оттуда после смерти Аттилы и битвы при Недао около 453 г. Поскольку нигде на Востоке не найдены следы сложения новой культуры, ясно, что гунны не принесли её с собой в Европу

(29/30)

в 370-375 гг.: она создалась позднее, уже в обстановке гуннского владычества в Европе. На Западе гуннов изгнали в 453 г., и там после этого осёдлые народы-победители захватили их владения и стали развивать свою культуру. Поэтому на Западе дата 453 г. имеет реальную основу. А на Восточную Европу распространять эту дату преждевременно: известно, что изгнанные гунны отступили к востоку, и степи столетиями оставались владением кочевников, среди которых сменялись главенствующие племена. Таким образом, дата битвы при Недао не может определять конца гуннских древностей в Восточной Европе, и те, кто механически переносят эту дату с Запада, делают это без всякого основания.

Но для нашей темы важно, что древности гуннской эпохи были обоснованнее и чётче всего выделены и ограничены хронологически на Западе — на Дунае, во Франции, на Рейне. Это не случайно. Кроме того что там лучше известны непосредственно предшествующие и последующие за ними древности, датированные монетами, надписями и многочисленными письменными источниками, там же ведь и был центр гуннского государства при Аттиле и его непосредственных предшественниках, и основная зона гуннской внешней активности. Поэтому древности гуннской эпохи из тех областей — важная основа для выделения их и на нашей территории.

На Западе древности гуннской поры делятся на две большие группы: 1 — оставленные кочевниками; 2 — оставленные осёдлыми народами. Их главное различие — в костюме. Женщины осёдлых народов носили фибулы, в основном двупластинчатые, а кочевницы — диадемы. [49] Обе категории вещей занимают центральное место в могильном инвентаре, они большие и пышно украшены. Представительницы осёдлых племён носили также более крупные и соответственно обильно украшенные поясные пряжки, серьги с многогранником, у них больше импортных римских вещей (шпильки, браслеты, амулеты, стеклянные стаканы). [50] Зато мелкие пряжки одинаковы у всех. Очень близки обкладки сбруи, находимые и у мужчин, и у женщин осёдлой группы, [51] и только у мужчин степняков. Как показала И.П. Засецкая, у степняков очень многие вещи сделаны в упрощённой технике, имитирующей филигрань тиснением на фольге. [52] Такие тиснёные вещи есть и на Дунае (Батасек, Печ-Усёг, Якушовице). [53] В находках осёдлой группы те же по форме бляхи сделаны мастерами римской школы и украшены мелким пунсонным орнаментом и чернью. [54] То же различие между осёдлыми и кочевыми элементами гуннского государства наблюдается и у нас.

Итак, от Франции до Дона и Керчи распространены чрезвычайно близкие комплексы вещей оседлого населения и доходящие на востоке до Волги и Северной Осетии (Рутха) комплексы вещей кочевников (рис. 5, 16-34; 6-15). [55] Для иллюстраций взяты лишь немногие образцы, найденные вне Кавказа. Территориально эта культурная общность совпадает с известной по письменным данным областью государства гуннов в пору его расцвета, а также с областью гуннских походов к западу от Среднего Подунавья. Эти древности безусловно связаны с эпохой гуннского владычества между 370 г. на востоке и 453 г. на Западе.

Чтобы убедиться в их единстве на всей территории, достаточно сравнить простые пряжки на рис. 5, 16-24, 30-32 (Керчь); 6, 6, 8, 9 (Ав-

(30/31)

стрия); 7, 1-3 и 8, 1, 2 (Украина); 9, 3-8 (Вольный Аул); 9, 22-25 (Гиляч); 10, 4-6, 12 и 11, 2, 4, 5 (Лермонтовская скала); 14, 1-5 (Воздвиженское); 14, 22 (Камунта); 15, 7-9 («Восход», Поволжье). Массивные рамки слабо утолщены спереди, хоботковые язычки с прямой спинкой далеко выступают вперед за рамку. По всей области владычества гуннов и их походов наход ят также пряжки с округлой пластиной, прибитой к ремню тремя заклёпками, размещёнными в специальных цилиндрических выступах по сторонам пластины: рис. 5, 33, 34 (Керчь); 6, 4 (Австрия); 8, 3 (Украина); 11, 3 (Лермонтовская скала); 14, 21 (б. Терская область). Обычно они инкрустированы довольно однообразно. Есть мнение, что эти пряжки созданы провинциальными мастерами, [56] так как их дешевые разновидности найдены и далеко вне области гуннов: в Грузии, Болгарии, Средиземноморье. Ещё одна форма пряжек того времени — с головой зверя на конце острия. Длинная морда обычно имеет спереди косые насечки (сморщенный нос оскалившегося хищника), преувеличенные надбровья и при схематизации сливающиеся с ними прижатые уши. У наиболее тщательно сделанных образцов показаны оскаленные зубы и, вероятно, грива. Распространённое утверждение, что это головки змей, основывается лишь на самых схематических изображениях, а также на том, что на язычке пряжки не изображены ни туловище, ни ноги зверя. Его легко опровергнуть, не только рассматривая детали головок, явно принадлежащих хищным зверям, но и тем, что древние мастера, например кушан, умели очень искусно вписать все тело, ноги и голову зверя в корпус довольно тонкого браслета из круглого стержня, как вписаны фигуры ланей на браслетах из Тиллятепе в Афганистане. При схематизации такого браслета неизбежно получится так называемая змея. На рисунках показаны образцы звериноголовых пряжек из Керчи (рис. 5, 33; 16, 12-14), Северного Кавказа (рис. 14, 23-24), Словакии (рис. 16, 3) и Дюрсо (рис. 17, 5; 18, 28). На Западе головки делались на язычках очень больших пряжек (Эран во Франции, Регёй в Венгрии) и здесь не нарисованы. Головки этого стиля, неизвестные ранее, изображались также на браслетах, гривнах, а со второй половины V и вплоть до VII в. — на пальчатых и двупластинчатых фибулах по всей Европе, причем на западных образцах отмеченные признаки головок гипертрофировались и очень изобретательно «обыгрывались» мастерами. [57]

Наконечники ремней из этих памятников тоже очень однородны: они сильно вытянуты, закруглены на конце, то орнаментированы (на Западе) мелким пунсонным вбитым орнаментом и чернью (Якушовице), то гладки (Керчь и Гиляч; рис. 9, 28) или сплошь покрыты перегородчатой инкрустацией (Керчь); [58] наконец, и на Западе, и в Восточной Европе в памятниках, связанных с кочевым миром, — обтянуты тиснёной золотой фольгой с имитацией накладной рубчатой проволоки, уложенной прямыми рядами или зигзагами (Печ-Усёг, Батасек в Венгрии; также рис. 7, 8; 8, 5, 18; 9, 10; 10, 8; 14, 7). Довольно широко распространено мнение, что это наконечники подвесных ремешков, пришивавшихся к кочевническому поясу так, как это, действительно, делалось позднее, в VI-XI вв. На основании находок этих ремешков предполагают, что наборные пояса с подвесками принесли в Европу гунны, и с тех пор эта традиция там осталась. Но ремешки гуннской поры никогда не находили у пояса. Правда, боль-

(31/32)

шинство могил обнаружено случайно, и расположение вещей в них неизвестно. Всё же кое-какие данные имеются и сейчас. В могиле 4 на р. Гиляч обломки наконечников лежали не у пояса, а у ног. На уровне меча, вдоль линии пояса лежали одна пряжка (рис. 9, 23) и еще две. На левом плече возле кинжала — большая пряжка (рис. 9, 22). «У ступней ног — две латунные пряжки и такие же тонкие бляшки в виде лунниц и прямоугольных слегка выгнутых пластинок (рис. 9, 24-28). Бляшки, по-видимому, украшали обувь, но возможно и то, что они относились к украшениям узды, так как неподалеку от левой ступни оказались железные удила с прямыми псалиями». [59] Так что на Гиляче данные наконечники по своему расположению в могиле относились к обуви или сбруе. В находках гуннского времени, как и там, они обычно входят в комплект с лунницами. Еще одно погребение исследовано археологами в Беляусе (Крым). На поясе покойного была большая пряжка с четырехугольным щитком. У правой ступни, как и в Гиляче, сложено конское снаряжение: удила с псалиями, уздечные пряжки-петли, два позолоченных зажима уздечных ремней, колокольчик-ботало и один тонкий гладкий двускатный серебряный наконечник рассматриваемого типа. [60]

Наконец, о назначении наконечника из случайно открытой могилы в Якушовице (Польша) можно уверенно судить по различию в технологии изготовления. Одну группу составляют золотые вещи: большая пряжка с несохранившейся обоймой, две меньшие пряжки с тремя заклёпками вдоль краёв и перегородчатой инкрустацией и два прямоугольных наконечника «коробочкой» с загнутым в виде валика концом. [61] Другая группа находок — серебряный сбруйный набор из удил с пластинчатыми зажимами ремней, пряжек, декоративной подвесной бляхи и упомянутого плоского закруглённого наконечника. Все части узды связаны декором из мелких пунсонных углублений и химической позолоты. Особенно близок узор наконечника, подвески и одной из пряжек (треугольники с точкой на вершине). [62] И здесь наконечник не связан с поясом.

В степных находках наконечники сделаны в той же технике и габаритах, что и части сбруи, обтянутые тиснёной золотой фольгой (рис. 7, 4-11; 8, 4-10, 15-21). Наконечники из керченских склепов, разграбленных 24 июня 1904 г., имеют такую же перегородчатую инкрустацию, как зажимы удил, [63] и явно входили в один гарнитур с ними.

Ещё одним подтверждением сказанному служат более поздние наконечники из Башкирии, сохранявшие до VII в. несомненные традиции гуннской эпохи (рис. 34, 13-17, 24-27; 35, 11, 12, 18-20, 23-25, 33, 34, 36). Там эти наконечники — обычная находка. Всюду, где их положение прослежено, они были принадлежностью обуви: «В богатых мужских погребениях рядом с обувными пряжками с золотой инкрустацией лежат, как правило, накладки-лунницы и небольшие наконечники ремней из тонких золотых пластин». [64] В могилах 77, 111, 130 Бирского могильника наконечники лежали на обуви вместе с маленькими позолоченными пряжками и лунницами, а в могилах 77 и 130 на поясе имелись крупные пряжки в той же технике и не было никаких подвесных ремешков. [65] В могиле 156 были украшения и пояса, и обуви, но не указано, где именно лежал обломок наконечника (могила потревожена в древности). В могилах 83, 88, 165 всё перемешано древними осквернителями могил.

(32/33)

Все вытянутые закруглённые (или заострённые) наконечники гуннской эпохи и их более поздние подражания имели функциональное назначение, укрепляя основной ремешок, и до сих пор не обнаружено ни одного случая их декоративного назначения.

Другой тип наконечников гуннской эпохи — с прямо срезанным концом, обычно утолщённым или отогнутым в виде валика. Сделаны они чаще в виде коробочки, но есть и пластинчатые. Валик всегда гладкий (рис. 6, 10), что отличает их от более поздних с рубчатым (или «бахромчатым») валиком (рис. 24, 15; 26, 31; 39, 18; 42, 6; 44, 5-7), обычно связанных со сбруей. Наконечники V в. с гладким валиком есть на Западе (Унтерзибенбрунн, Якушовице), в Керчи, на нижнем Днепре (Кучугуры), в Приуралье (Муслюмово, Тураево). [66] На Северном Кавказе мне известны их находки пока только из кургана 2 в Утаммше (Дагестан), [67] как кажется, несколько более позднем и имеющем близкие соответствия в Тураеве. [68] Эти наконечники тоже функциональны и связаны с пряжками.

Большое однообразие наблюдается в бляхах сбруи: крестовидных (Якушовице и рис. 7, 4; 8, 6; 11, 11; 14, 6, 15), больших ромбических (Печ-Усёг и рис. 7, 5; 8, 8, 20), продолговатых, усыпанных камнями в гнёздах (Якушовице, Печ-Усёг и рис. 7, 6, 7, 9; 8, 4, 9, 10, 15-19, 21; 11, 13; 14, 9, 11, 16-18), лунницах (Якушовице, Печ-Усёг и рис. 7, 10; 8, 7; 10, 7; 14, 8). Однородны и удила с надетыми на железные грызла втульчатыми обкладками из цветного металла (Якушовице, Качин и рис. 6, 13; 7, 11; 8, 21), с длинными пластинчатыми зажимами для ремней узды и оголовья, имеющими такие же массивные гранёные петли, как обкладки грызл (Якушовице, Качин и рис. 6, 13; 8, 9, 10, 21; 11, 12, 13; 14, 10). Сходны по всей этой огромной области и псалии: то в виде больших толстых колец, часто обложенных серебром (Якушовице, Качин, Саги, Керчь и рис. 6, 13; 8, 10, 21; 14, 10), то в виде стержней разной формы, часто с надетой на один из концов головкой из цветного металла (Беляус и рис. 6, 12; 11, 12). Ещё более примечательны треугольные (обычно со срезанным одним углом) тонкие золотые или позолоченные оковки передних концов деревянного седла, сплошь покрытые чешуйками или косой сеткой (Мундольсхайм во Франции, Печ-Усёг в Венгрии, Новогригорьевка на Украине; рис. 7, 13; 8, 11). [69] Эти пластины хрупки из-за своих размеров, и от них часто остаются лишь бесформенные обломки.

Можно назвать ещё зеркала с петлей в центре, [70] стеклянные чаши с синими налепами. Последние, как и фибулы, и серьги с многогранником (кубиком со срезанными углами), встречены только в погребениях осёдлой части гуннского союза. Д.М. Атаев высказал предположение, что такие серьги были созданы в Дагестане, ссылаясь на их особенно долгое там существование и многочисленность находок. [71] Это положение было принято и за рубежом, так как нигде не удалось до сих пор проследить постепенное сложение этого украшения. Повсюду эти серьги появились одновременно, в комплексах гуннской эпохи. Более ранние находки неизвестны. В Дагестане они относятся к тому же времени, что и везде, причём пока самой ранней могла бы быть находка из кургана в Паласа-сырте, датируемая по тем же серьгам, так как остальной инвентарь не имеет датирующих аналогий, временем не ранее V в. Остальные дагестанские находки — гораздо моложе (с VII в. и позже). Поэтому северокавказское

(33/34)

происхождение серёг с многогранником пока ничем не доказывается. Заслуживает внимания новая точка зрения ряда зарубежных археологов, считающих, что серьги возникли в среде местного населения римских провинций [72] и там были заимствованы осёдлыми народами из состава гуннского объединения. Это предположение основано на многочисленности таких серёг в позднеримских погребениях V в. и подтверждается их избирательным распространением лишь в определённых областях гуннского государства. Интересно не только их полное отсутствие в кочевнических находках, но и то, что, за исключением могилы в Бруте, их нет и в нескольких достоверных комплексах V в. Северного Кавказа (рис. 9-14) — там найдены серьги в виде простого колечка. Серьга из Вольного Аула (рис. 9, 12) тоже совсем иная. Зато они обычны в Крыму.

Конечно, много и других частных различий среди древностей гуннского государства. Например, в степи пряжки и части сбруи обтягивались тиснёным золотым листком, а на Западе такие же пряжки и части сбруи часто золотились химическим способом и украшались углублённым пунсонным орнаментом, что выдаёт работу римских мастеров или прошедших у них выучку варварских ремесленников. [73] На Западе пластинчатые зажимы сбруи короткие и одинаковой длины, в Восточной Европе — длинные и часто разной длины в одном комплекте. Только в Керчи зажимы сбруи нередко обкладывались сплошной перегородчатой инкрустацией. Но эти различия, выдающие работу своих мастеров в каждой части огромного гуннского объединения, ещё более подчёркивают удивительное единообразие целого. Однако неверно всё это единообразие приписывать гуннам и искать его истоки только в их приходе из Восточной Европы. Уже в сбруе III-IV вв., притом и из Крыма, и из Казахстана, и из северных областей Европы вплоть до Скандинавии, видны многие из этих общих черт (металлические зажимы, обкладка колец и концов грызл цветным металлом, многие формы сбруйных блях, особенно шарнирных, естественно, не тождественные формам V в., но явно входившие в число их прообразов; например, рис. 1, 5-7; 2, 18-22; 4, 1, 5, 6). Судя по европейским образцам, одним из унифицирующих факторов было в то время влияние Римской империи, достигавшее на севере Скандинавии и на востоке — Крыма, Кавказа и Прикаспия. Близкие к «гуннским» бляхи римской работы рубежа IV-V вв. найдены в римском слое Бюргле (даже пресловутая бляха крестом). В первой половине V в. многое, схожее со степным, наблюдается в сбруе древностей типа Сёсдала в Швеции. [74] Можно было бы искать здесь влияние гуннов, если бы шведские мастера, делая свои великолепные местные вещи, не имитировали чисто римскую технику и элементы орнамента, что говорит о непричастности гуннов к созданию этого стиля. Именно наследие римских провинций, традиции римского ремесла были одним из важных источников сложения не только единого стиля металлических украшений на территории гуннского союза, но и других очагов новой художественной культуры в разных областях варварской Европы V-VI вв.

Возвращаясь к проблеме выделения памятников V в. на Северном Кавказе, можно, мне кажется, с полным основанием считать, что привлечение аналогий со всей территории гуннского союза периода «370-453 гг.»

(34/35)

ясно очерчивает круг таких, весьма однородных памятников (рис. 9-14). Есть ещё несколько менее чётко определяемых находок и отдельные предметы из бесследно утраченных комплексов. Все остальное, относимое обычно разными исследователями к этой группе (рис. 30-34; 36; 39-44), не находит параллелей на основной территории «гуннского домена» в Подунавье и вообще там, где гунны действительно исчезли после 453 г., на что достоверно указывают письменные источники. А территория Восточной Европы, где гунны остались и после 453 г., тем более области Приуралья, Казахстана и Киргизии — совсем иная тема, на которую преждевременно переносить сведения о западных, дунайских, гуннах без специальной проверки. Поэтому древности типа Шипова и Зеленокумска будут рассмотрены отдельно в другом разделе работы.

Погребение за Вольным Аулом в Нальчике, раскопанное М.И. Ермоленко 7-8 сентября 1923 г. (рис. 9, 1-21), [75] — характерный представитель древностей V в. О пряжках уже говорилось, они обычны для того времени. Интересны пряжки с круглым щитком и большими выпуклыми стеклами — своего рода суррогат более дорогих инкрустированных пряжек этой формы. От напаянных когда-то гнёзд для стекол и, вероятно, рубчатой полосы, окружавшей основание гнезда, на щитках остались лишь тёмные следы припоя. В той же технике сделана трёхлепестковая бляшка со следами скреп на обороте. Уцелел лишь кусочек обычного тиснёного язычка степного облика (его кончик потерян, но на планшете сохранился вырезанный по форме наконечника кусочек бумаги, на котором укреплялся утраченный фрагмент в музее). Двупластинчатая фибула изготовлена из тонкой пластинки, её приёмник и основание пружины сделаны из согнутых пополам тонких пластинок, припаянных к фибуле отогнутыми краями, — обе детали отпали, но на обороте фибулы остались чёткие следы припоя. Фибула подражает более массивным изделиям, появившимся в первые десятилетия V в. на Дунае (рис. 6, 1-3), единицами проникавшим в Восточную Европу (рис. 5, 26) и вызвавшим в Крыму и на Кавказе гораздо более упрощённое местное производство. [76] Фибула из Вольного Аула как раз стоит уже в ряду этого северокавказского производства: небольшая, тонкая, с примитивно сделанной дужкой, с приёмником из перегнутой вдвое пластинки. С основной серией фибул V в. её связывают пропорции ножки, вытянутой и расширенной около середины. Такие фибулы с нечётко выраженными хронологическими признаками датировать трудно: они могут встретиться и позднее. Но весь набор вещей подтверждает датировку погребения в рамках V в. Чтобы яснее увидеть признаки V в. в данной фибуле, её следует сравнить с типологически более ранними (IV в.: рис. 5, 29) и более поздними (VI-VII вв.: рис. 27, 1, 2; 28, 1, 7, 12, 20-22). Последние — тоже северокавказской серии, со всеми её характерными признаками.

Вторая фибула из Вольного Аула — двучленная, с завитком на конце приёмника — не датируется. Эта серия существовала с I по IX в., причём период V-VI вв. особенно бедно представлен находками. С накоплением материала выявятся хронологически определяющие признаки и для этого времени. Интересно сочетание в могиле разных фибул — оно повторяется на Гиляче, у Лермонтовской скалы (рис. 10, 1-3; 11, 1; 12, 1-3). На Западе в это время фибулы обычно парны, но именно в V в. к ним нередко

(35/36)

добавляли третью и даже четвёртую фибулу иного облика (рис. 5, 26; 6, 1 — пары фибул; рис. 6, 2, 3 — дополнительные).

Простые колечки (рис. 9, 13-15) — вероятно, серьги (ср. рис. 10, 9; 12, 4, 5). Серьге с гирькой и 14-гранной перемычкой (рис. 9, 12) я аналогий не знаю. Вероятно, признаком V в. на Северном Кавказе могут служить 14-гранные бусы из яркого тёмно-вишнёвого камня (сердолика? — рис. 9, 19, 20). Они найдены в двух склепах у Лермонтовской скалы (рис. 10, 17, 18; 11) и в погребении с фибулой и зеркалом из Тамгацика. В комплексе есть и кусочек стеклянного стакана лимонного цвета (рис. 9, 16).

В могильнике I у р. Гиляч было два или три погребения V в. Из них погребение 4 содержало обычные пряжки с далеко выступающими хоботковыми язычками и обычный наконечник ремня (в отчёте и публикации инвентарь воспроизведён не полностью; рис. 9, 22-31). [77] Лунницы своеобразны по сравнению с находками из других комплексов. Кубки с синими напаями обычны в этот период от Дуная до Кавказа. [78] Клёпаные медные котлы с отогнутым краем, цилиндрическим верхом и округлым выпуклым дном (рис. 9, 30) встречены в ряде памятников V в., но не могут служить датирующим признаком, так как известны и позднее, в период геральдических поясов VII в. (Байтал-Чапкан, могила 29, датированная железной геральдической пряжкой; аварский могильник Чолнок (Венгрия) VII в., погребение 7). [79]

Другая могила V в. в могильнике I на р. Гиляч — могила 5 (рис. 12, 1-8) — также не вызывает сомнения в отношении даты. Возможно, к V в. там относилась и могила 18 из раскопок 1939-1940 гг., о которой я уже упоминал выше. Об этом говорит форма изображённой на плане хоботковой пряжки, впрочем, известная и позднее. Удила с головками из цветного металла на концах псалиев тоже более характерны для V в., но единично встречаются и позднее. Поскольку находки не опубликованы, точную дату могилы 18 установить невозможно. Неясна мне дата могилы 2 из раскопок 1965 г. [80] Хоботковая пряжка и стеклянный кубок могут указывать на V в. Но сведения Т.М. Минаевой, что в могиле обнаружен след истлевшей сабли с изогнутым клинком, вызывают сомнение в дате комплекса. Ведь изогнутые сабли ранее второй половины VII в. пока неизвестны. В связи с этим можно сослаться и на квадратную пряжку, нарисованную схематично и не описанную Т.М. Минаевой. В зависимости от техники изготовления (сплошная или полая) такая пряжка могла бы датироваться и V, и VII в. Поэтому вопрос о дате погребения 2 тоже остаётся открытым до ознакомления с вещами в оригинале. Гилячские погребения — ямы, обложенные и перекрытые камнем, костяки лежат черепами к востоку и северо-востоку — востоку, мужчины — на спине (могилы 2, 4, 18), женщина — на правом боку в слабоскорченном положении (могила 5).

В могильнике 2 у Лермонтовской скалы близ Кисловодска раскопками А.П. Рунича открыты две катакомбы с инвентарём V в. Из них катакомба 11 (1973 г.) не опубликована (рис. 10). [81] В основном её дата определяется пряжками и такими характерными предметами с обтяжкой из тиснёной фольги, как лунница с выступом-ушком и наконечник ремня с закруглённым концом. Дате не противоречат меч с низкой крестовиной, стеклянный стакан с синими пятнами, клёпаный котёл описанного типа,

(36/37)

зеркало и другие вещи. Из довольно редко встречаемых форм надо отметить туалетный набор из копоушки и ногтечистки и игольник из двух трубочек.

Обнаруженная рядом катакомба 10 опубликована (рис. 11). [82] Она овальна (2,24х1,38 м), свод начинается невысоко у дна и повышается к входу, над которым его высота достигает 1,08 м от пола. Полукруглый лаз (0,54х0,46 м) расположен на 0,56 м выше пола и заложен каменной плитой. В полу под лазом вырыта вдоль передней стенки длинная яма (1,74х0,42 м) глубиной 0,32 м, а справа от входа под самым потолком — арочная ниша (0,23х0,18 м) с двумя стеклянными сосудами (рис. 11, 16, 17). На полу склепа черепами на юго-восток лежали три костяка, причём первоначальное положение сохранили лишь ноги и частично кости таза, остальное нарушено (судя по плану, в разной степени). «Катакомбу до самого потолка заполнял очень плотный, слежавшийся грунт, прорезанный ходами грызунов». [83] А.П. Рунич считает, что «положение костей (верхней части скелетов) и находящегося в камере инвентаря указывает на то, что погребение подверглось ограблению через входное отверстие, когда усыпальница только частично была заполнена грунтом. Наличие в камере значительного количества золотых и других ценных предметов даёт основание полагать, что грабителям помешали. Вещи опять положили в камеру, вход тщательно закрыли, а шахту засыпали». [84] Итак, усыпальница только частично была заполнена грунтом, потом же, по предположению А.П. Рунича, катакомба постепенно заплыла землёй без участия человека: «В куполе катакомбы обнаружены ходы грызунов, через которые, видимо, грунт и заполнил усыпальницу», [85] но «в грунте, заполнившем камеру почти от самого потолка (в 10-15 см от него), в западной части усыпальницы начали встречаться крупные обломки от керамических и стеклянных сосудов и разные предметы» [86] — почти все вещи оказались в заполнении катакомбы. Если руководствоваться этим описанием и чертежом, находки (битая посуда и вещи) были рассеяны в слое грунта толщиной от 50 до 80 см, т.е. значительно превышавшем уровень входа. Вероятно, катакомба была не постепенно заполнена землёй за счёт натёков через норы, а намеренно засыпана землёй, перемешанной с обломками могильного инвентаря. Например, в разных частях заполнения оказались не только куски сосудов, но были рассеяны и кусочки двух разорванных сравнительно небольших сегментовидных чешуйчатых оковок седла: «В грунте, заполнявшем камеру, на разной глубине найдены также обрывки серебряной фольги с позолотой и чешуйчатым орнаментом» (рис. 42, 17). [87] К сожалению, при раскопках не было зафиксировано точное место находки каждой вещи и потому невозможно восстановить их взаимное расположение. Это было бы тем важнее, что состав находок весьма разнороден.

Часть вещей из катакомбы 10 обычна для комплексов V в. Это пряжки с далеко выступающим вперед концом хоботка (рис. 11, 2-4), причём одна — с тремя заклёпками в боковых выступах на щитке. Есть удила с длинными пластинчатыми зажимами и крестовидная бляха, покрытые тиснёной фольгой (рис. 11, 11-13). Их псалии на конце снабжены головками из цветного металла (рис. 11, 12). Найдены две пары соединённых шарнирами золотых пластин, покрытых напаянными фигурными перего-

(37/38)

родками; место стыка накрыто полоской с перегородчатой инкрустацией (рис. 11, 5, 9). Ближайшая аналогия по форме и декору происходит из могилы 5 Гилячского I могильника, относящейся к V в. (рис. 12, 6). Интересно, что все такие пластинки-складни сохранили инкрустацию только на узкой пластинке под шарниром и никогда не имеют её в фигурных ячейках по основному полю. Это позволяет предполагать, что инкрустаций не было и первоначально. На обороте или по бокам пластинок есть петли для прикрепления их к чему-то. Назначение неясно. В катакомбе были стеклянные стаканы с синими налепами (рис. 11, 14-16), обычные для комплексов V в. Один из них стоял в стенной нише, по-видимому, связанной с первоначальным погребением, как это обычно и в керченских склепах.

Среди находок есть и большая двупластинчатая фибула (рис. 11, 1), не имеющая точных аналогий для фигурного выступа на полукруглом щитке. Судя по рисунку, фибула массивна, что необычно для большинства северокавказских фибул этой серии. Ромбическая ножка довольно короткая, наиболее расширена в нижней трети, что характерно для черняховских и крымских фибул IV в., хотя встречается как архаическая черта и у фибул из керченских склепов гуннской эпохи (рис. 5, 29). Но фибула из катакомбы 10 сделана уже в гуннскую эпоху, судя по её размерам, необычно большим для фибул этой подгруппы. Именно в гуннскую эпоху началось сильное увеличение размеров двупластинчатых фибул, постепенно приведшее и к изменению их пропорций (рис. 5, 26; 6, 1-3; 9, 1). Такие большие двупластинчатые фибулы с расширенной в нижней трети ножкой есть в двух основополагающих комплексах на Западе: в кладе II из Шимлеул Сильваней в Румынии [88] и в погребении из Унтерзибенбрунна в Австрии (рис. 6, 2). Одна такая фибула найдена в Молдавии и ещё одна, что очень важно, — в Уфе, где она была в погребении с характерной двупластинчатой фибулой V в. [89] Наконец, в катакомбе 10 были даже 14-гранные бусы из яркого тёмно-вишнёвого сердолика, о которых уже говорилось как об одном из признаков местных комплексов V в.

Наряду с набором из фибулы, деталей ремней, частей сбруи, посуды, бус в катакомбе имелся другой набор — тоже из фибул, деталей ремней, частей сбруи и посуды, ни разу не встреченный в комплексах V в., но находящий аналогии в крымских и кавказских комплексах гораздо более позднего времени (рис. 42). С ними он и будет рассмотрен ниже. Очевидно, в катакомбе были захоронения двух этапов — V в. и более позднего времени, но погребения потревожены, а взятые из них вещи потом вперемежку брошены обратно вместе с землёй. О намеренной засыпке говорит и то, что часть вещей и кусков сосудов находилась в земле гораздо выше порога входного отверстия. У среднего скелета на талии уцелела пряжка V в. (рис. 11, 2) — следовательно, этот и бывший между ним и стенкой катакомбы костяк можно отнести к первоначально захороненным. У черепа ближайшего от входа скелета, который был положен после всех, загородив доступ в камеру, оказалось очень крупное зеркало, входящее в поздний комплекс вещей. К сожалению, повторяю, более точно восстановить историю заполнения склепа невозможно потому, что детали расположения прочих находок не были зафиксированы при раскопках.

Вернёмся теперь к более подробному рассмотрению инвентаря погребения 5 на Гиляче. В отличие от предыдущих комплексов, здесь нет пряжек,

(38/39)

зато представлен великолепный набор фибул. Из них двучленная прогнутая подвязная с ленточной спинкой не может помочь в точном датировании, так как подобные фибулы появились в Крыму уже в IV в. и их дальнейшую историю можно выяснить в деталях лишь с накоплением данных об их встречаемости в комплексах разного времени. Они есть в комплексах второй половины V в. в Керчи (склеп 165 1904 г.; рис. 5, 28), Дюрсо (рис. 17, 15) и, вероятно, могли на Северном Кавказе изготовляться ещё дольше. Характерный признак крымского и северокавказского производства, неизвестный у черняховских прототипов, — пластинчатое свёрнутое кольцо для стержня пружины (рис. 12, 3; ср. рис. 1, 13, 14, 20; 2, 26; 9, 2; 10, 1-3; 17, 15; 18, 19; 19, 19-21). Небольшая гладкая двупластинчатая фибула с расширенной внизу ножкой обычна для черняховских и крымских древностей IV в., но в Крыму встречается и в склепах V в., датируясь уже по сочетанию с вещами этого времени (рис. 12, 2).

Большая инкрустированная фибула (рис. 12, 1), обтянутая тиснёной фольгой, не может датироваться временем ранее V в. по ряду признаков: стилю декора, форме ножки, расширенной выше середины, большим размерам. Последние два признака особенно хорошо заметны в сравнении с маленькой фибулой того же комплекса (рис. 12, 2). Постепенное развитие двупластинчатых фибул от простейших форм IV в. к формам V в. прослеживается только на материалах Нижнего и Среднего Подунавья: сначала, уже в эпоху гуннов, стали увеличиваться размеры фибул с сохранением старых пропорций IV в., затем, когда фибулы стали очень длинными (до 15 см), они выглядели некрасиво и, чтобы уравновесить композицию, мастера изменили пропорции ножки, переместив её расширение сначала на середину, а потом в верхнюю треть (рис. 5, 26; 6, 1, 3). Длина фибул в новом виде продолжала увеличиваться до 22 см и более. Такие крупные фибулы встречены преимущественно в наборах украшений знати из Среднего Подунавья, где находился в то время центр гуннского государства. [90] В Восточную Европу, как признают теперь основные исследователи, попадали лишь единичные образцы, сделанные на Дунае. Я знаю только две пары таких фибул из Керчи (рис. 5, 26; 16, 9 — более поздняя), из материалов Северного Кавказа — ни одной. Можно сделать вывод, что мода на фибулы с вытянутой снизу ножкой сложилась в центре гуннского государства, когда он перемещался на запад вдоль Дуная, но не у самих гуннов, а у их осёдлых союзников, преимущественно германских. (Сарматы IV в. вообще не знали двупластинчатых фибул, следовательно, и ушедшие на Запад аланы не могли ввести эту моду, они лишь спорадически заимствовали её от других народов, применявших разные двупластинчатые фибулы уже со второй половины III в.) Попав как «гуннская» мода на восток — в Крым и на Кавказ, обычай носить большие двупластинчатые фибулы с сильно вытянутой ножкой был там переработан в соответствии с местными вкусами и традициями: фибулы этой формы здесь стали делать небольшими, а скоро и лёгкими, тонкими (рис. 9, 1; 12, 1, 9-12; 16, 10, 11).

Фибула из могилы 5 отличается от крымских и западных круглыми выступами на углах. Такие фибулы, разнящиеся незначительно в деталях (форма отдельных вставок, слабое варьирование пропорций, количество выступов), найдены только в могильнике Верхняя Рутха (рис. 12, 9-12) и,

(39/40)

как сообщил О.М. Давудов, в богатом погребении из приморского Дагестана. По выступам, покрытию тиснёной фольгой и даже размерам им близка фибула из погребения второй половины V в. в Дюрсо (рис. 17, 3), но у этой фибулы вставки держатся не в напаянных гнёздах, а в прорезанных в покрывающей фольге отверстиях. По сумме признаков и области распространения этот вариант фибул следует признать местным, северокавказским. Но в Дюрсо он явно чужероден, принесён из более восточных районов, судя по тому, что остальные двупластинчатые фибулы Дюрсо сделаны совсем иначе (рис. 17, 1, 2, 13, 30; 18, 1, 9, 18, 21 и др.). Интересная особенность многих северокавказских инкрустированных фибул «рутхинского» варианта — короткие дужки, причём сделанные не в виде высокой арки, как было обычно в течение V в. (рис. 5, 26, 27, 29; 6, 1-3; 9, 1; 11, 1; 12, 9, 12; 17, 1-3 и др.), а в виде низкого, почти вровень с пластинами, желобка (рис. 12, 11), как на более поздних фибулах Северного Кавказа (рис. 27, 1, 2) и Башкирии (рис. 28, 1, 7, 12, 20, 21).

Погребение 5 на Гиляче трудно датировать точно (только первой половиной V в.), хотя формально сочетание довольно ранней двупластинчатой гладкой фибулы и чаши с синими пятнами могло бы указывать на время. Но инкрустированная фибула отражает уже весьма развитое состояние местного производства заимствованных с Дуная фибул гуннской эпохи, возникших там не ранее первых десятилетий V в. Так что, хотя этот комплекс отражает характер древностей преимущественно первой половины V в., времени европейского господства гуннов, его можно пока датировать просто V в. без более точных подразделений, а с ним и фибулы из Рутхи и Дагестана. Комплекс могилы 5 содержал обычные серьги в виде простых массивных колец и зеркало с центральной петлёй. Очень интересно расположение трёх фибул в ряд на груди по вертикали. Уже в это время на Западе предпочитали двупластинчатые фибулы изготовлять и носить парами, как прослежено при раскопках, — на плечах, узкой ножкой вверх. Тот же западный обычай представлен в Керчи и Дюрсо, для остального Северного Кавказа он чужд.

В Бруте (Северная Осетия) М.П. Абрамовой отнесены к V в. восемь погребений. [91] Среди подкурганных катакомб с этим временем связана только одна, опубликованная С.С. Куссаевой. [92] В ней найдены овальная пряжка с утолщённым кольцом и овальным щитком с ячейками для вставок и узкий длинный наконечник ремня с красным стеклом (рис. 10, 26, 27). С предложенной М.П. Абрамовой датой этого кургана надо согласиться. Из раскопанных ею бескурганных катакомб надо принять дату трёх — 2, 3, 6 (рис. 13, 1-9). Катакомбу 6 датируют две пряжки с далеко выступающим хоботковым остриём. Там же есть такая лунница, как в могиле 4 на Гиляче (рис. 9, 26, 27; 13, 4). В могиле 3 — пряжка того же варианта (рис. 13, 9). Пряжки из могилы 2 не столь выразительны, если судить по мелким рисункам в публикации, но с ними была серьга с многогранником, датирующая и этот комплекс временем не ранее V в. Грунтовое погребение 1 содержало «две серебряные штампованные пластинчатые пряжки прямоугольной формы», [93] не встречающиеся в комплексах V в. Без осмотра пряжек в оригинале о них трудно судить точно, но возможно, они относятся к VI-VII вв. (ср. рис. 23, 6; 24, 3; 27, 4, 5, 25). VI-VII вв. может датироваться подкурганная катакомба 1, керамика которой не

(40/41)

имеет аналогий в комплексах V в. М.П. Абрамова сопоставила её с керамикой Пашковского могильника VII в. [94] Курган 2 и групповое погребение 4 трудно датировать из-за скудости находок. Вообще все погребения Брута были в разной степени ограблены в древности, потому состав их инвентаря так ограничен.

Г.Е. Афанасьев отнёс ко «второй половине V — первой половине VI в.» раскопанную им катакомбу 3 в Мокрой Балке (рис. 13, 22-26). [95] По имеющемуся инвентарю трудно обосновать «захождение» комплекса в VI в., хотя вообще такие типы пряжек пережиточно встречаются и дольше. Можно лишь констатировать, что комплекс относится ко времени не ранее V в. Г.Е. Афанасьев считает катакомбы 1 и 4 синхронными катакомбе 3. [96] Находки из них менее выразительны, во всяком случае тоже не старше V в. Тем интереснее, что все три катакомбы расположены близко друг от друга. Если их дата верна, можно было бы говорить о маленькой группе могил V в.

Вот те немногие более или менее выразительные комплексы V в., или эпохи гуннского владычества, которые удаётся учесть на Северном Кавказе. Это или одиночные погребения, или, в случае широких раскопок (как на Гиляче, в Бруте и, возможно, в Мокрой Балке, а также у Лермонтовской скалы), — маленькие кладбища из двух — четырёх могил, расположенных довольно компактно. Следует учесть, что и на Западе, и в восточноевропейской степи это тоже одиночные могилы или «клады», одно кладбище в Новогригорьевке, где только две могилы (VII и VIII) избежали разграбления и могут быть датированы этим временем. Только в условиях города, в Керчи, это кладбище гораздо больше: например, в районе позднейшей Госпитальной улицы оно состояло из многих (более 10) семейных склепов знати, [97] большинство которых оказалось добычей кладоискателей, почему достоверно судить об их количестве невозможно. Другой район могил V в. находился в Керчи на Глинище.

Северокавказские могилы различны по погребальному обряду и оставлены не гуннами, а, по-видимому, местным населением, судя по обычности в них фибул. Характерная для гуннской эпохи мода проникла сюда, видимо, путём контактов и влияний, так же, как к негуннскому населению Керчи (вероятно, грекам и готам).

Кроме рассмотренных могил, на Северном Кавказе известен ещё ряд пунктов со случайными находками вещей V в. — местами разрушенных погребений. Это прежде всего знаменитый могильник Верхняя Рутха, где, кроме трёх инкрустированных фибул (рис. 12, 9-12), кладоискатели нашли типичные части сбруйных наборов. Вероятно, и здесь было маленькое кладбище V в., принадлежавшее местному населению, хоронившему, как и на Гиляче, в каменных ящиках. [98] Среди находок из Рутхи я не отношу сюда несколько круглых блях, обтянутых тиснёной фольгой и украшенных красными камнями в гнёздах. Мне неизвестны такие предметы в достоверных комплексах V в., но они есть в более позднем сочетании в Байтал-Чапкане. [99] Есть они и в комплексах степной группы III из Зеленокумска и городища Татарка (рис. 43, 4, 15). Вопрос об их дате пока лучше оставить открытым.

Возможно, с кочевниками связана находка в Воздвиженском (Здвиженском) типичного набора из пряжек V в. и сбруи степного типа (рис. 14,

(41/42)

1-11). Вещи нашел крестьянин в остатках кургана вместе с черепом лошади. [100] Необычность этой вполне «стандартной» находке придают золотые звёздчатые серьги, обильно усыпанные зернью (рис. 14, 13), как правило, встречаемые в степных древностях иного облика (обозначенных мной как группа III). [101] И.П. Засецкая видит в этом сочетании доказательство того, что группа I степных древностей гуннской эпохи одновременна группе III. [102] Она утверждает, что вещи группы III в технике зерни делались только для женщин, а вещи группы I в технике тиснения — только для мужчин-воинов и более упрощённо. [103] На самом же деле вещи группы I делались и для женщин, о чём говорит ряд могил с диадемами в этой технике. А к группе III относится могила воина в Боровом в Казахстане (рис. 44), где части оружия и сбруя так же обильно украшены зернью, как и женские украшения из других могил. [104] Здесь не место отвлекаться от рассмотрения достоверных древностей гуннской эпохи. По поводу коллекции из Воздвиженского надо лишь отметить, что она, по-видимому, сборная из вещей разного времени. Типичный комплекс из пряжек и сбруи гуннской эпохи — это то, что нашёл крестьянин у черепа лошади. А необычные для такого сочетания звёздчатые височные подвески, вероятно, происходят из другой находки и были включены в коллекцию на пути её долгого следования по инстанциям от местных властей до Археологической комиссии в Петербурге. Такое предположение было бы только домыслом, если бы в коллекции не было серьги в виде знака вопроса (рис. 14, 12), совершенно неизвестной ни среди достоверных древностей V в., ни среди приписываемых к ним древностей VI-VII вв. Это типичная вещь развитого средневековья. Её наличие в коллекции подтверждает сборность последней.

Вероятно, к V в. относится инвентарь каменного ящика, разрушенного у пос. Шестая Шахта, в 6 км к югу от Хумаринского городища (рис. 13, 16-21). [105] Дата основывается лишь на обломках тиснёных бронзовых позолоченных пластинок, прочие вещи не имеют узкой даты. Но керамика находит аналогии в северокавказских комплексах V в. (из Брута и Мокрой Балки). [106] Пластинки не имеют близких аналогий.

К V в. принадлежат по своему типу удила из разрушенных курганов около аула Терезе Карачаево-Черкесии (рис. 13, 27). [107] По рисунку публикации неясно, имели ли концы зажимов фигурно вырезанные края или скорее пластины были более длинными, имели не менее 12 (18?) заклёпок каждая и обломаны по четвёртому ряду этих заклепок, отчего края излома сохранили следы отверстий, — такие удила были в склепе 145 1904 г. в Керчи. [108]

Возможно, к V в. относится погребение 4 в Тамгацике, к северу от аула Жако (рис. 13, 10-15). [109] Фибула и зеркало не показывают узкой даты. Возможно, её могла бы определить лишь 14-гранная бусина из яркого тёмно-вишнёвого прозрачного камня, неизвестная мне в комплексах других периодов.

По всему Северному Кавказу встречаются отдельные (депаспортизованные) предметы V в., особенно пряжки. Таковы типичные инкрустированные овальные (или, как их ещё называют, «почковидные», нем. Nierenförmig) пластины очень однообразных пряжечек, имеющих три заклёпки в боковых выступах. Можно назвать находку из б. Терской области

(42/43)

(рис. 14, 21) [110] и из бассейна р. Чегем в Кабардино-Балкарии (покупка у Д.А. Вырубова; рис. 14, 25). [111] Ещё больше в коллекциях музеев депаспортизованных пряжек с далеко выступающим хоботком (как на рис. 14, 22 и др.), небольших тонких двупластинчатых фибул северокавказского производства, близких по пропорциям образцам V в. Но такие вещи могли употребляться дольше, поэтому для уверенного ограничения их только V в. нужны комплексы. В данной работе, посвящённой комплексам, разрозненные находки не рассматриваются.

Сходные процессы, обусловившие сходство вещей, происходили в V в. по всему Северному Кавказу. На крайнем востоке изучаемой территории, в приморском Дагестане, богатое погребение V в. с инкрустированной фибулой «рутхинского» варианта найдено случайно в Ираги. Его публикацию подготавливает О.М. Давудов. Л.Б. Гмыря любезно ознакомила меня с результатами своих раскопок курганов Паласа-сырта к югу от Дербента. В этом огромном могильнике есть комплексы, по-видимому, второй половины V в. и комплексы IV в. Не старше IV в. пряжка из кургана 1, опубликованного В.Г. Котовичем, и не старше V в. серьга с многогранником из кургана 2. [112] В Крыму такие серьги с большой инкрустированной бусиной носили ещё в VI-VII вв. На Западе — во всяком случае в VI в. Поэтому без датированных аналогий остальным вещам комплекса ограничивать его хронологические рамки только V в. преждевременно.

Украшения из катакомбы 2 кургана в Утамыше в приморском Дагестане [113] очень близки древностям гуннской эпохи, но отличаются в деталях, [114] более всего напоминая находки в Тураевских курганах Татарии. [115] Ясно, что эти изделия возникли на основе традиций гуннской эпохи, но мне кажется, что это может быть уже переживание этих традиций в несколько более позднее время — вторую половину V и первую половину VI в. [116] Кроме обширного приуральского материала из Тураева, Бирска, могильников харинского этапа, к датированию этих древностей должен быть привлечён и закавказский материал — это тема особой большой работы.

Расчленение древностей V в. на два периода — первую и вторую половины столетия — хорошо удается на Западе, в том числе в Среднем Подунавье (ср. рис. 6 и 16, 1-8). После изгнания гуннов в 453 г. их былые владения на Дунае заняли ранее подчинявшиеся им различные народы, развивавшие свою культуру с учётом традиций гуннской эпохи. Изменения в деталях вещей позволяют легко различать ведущие находки этих двух периодов. Ключ к абсолютному датированию даёт богатый инвентарь могилы в Турнэ, а также перенос таких древностей в Италию при переселении туда остготов в конце V в. Некоторую увязку с западными древностями второй половины V в. давали находки из склепа 165 1904 г. в Керчи (рис. 16, 9-18), где оказалась привезённая, вероятно, из Подунавья пара больших массивных фибул с декоративными накладками в виде пальметок у концов дужки (рис. 16, 9; ср. рис. 16, 1 — из Чехословакии). В степи и на Северном Кавказе древности V в. пока не дифференцируются, за исключением двух памятников.

В степи погребение у колхоза Восход близ г. Энгельс в Поволжье [117] можно отнести ко второй половине V в. по крестовине меча (рис. 15, 2), украшенной перегородчатой инкрустацией из золота и пластинок альмандина. На нашей территории и сам предмет, и стиль его инкрустации не

(43/44)

имеют аналогий. На Западе такого рода инкрустация из ступенчато выпиленных ромбов широко распространена во второй половине V в. Специально изучавшая гранатовую инкрустацию Европы Б. Аррениус нашла точно такие ромбы, как в погребении у колхоза Восход, на сосуде из Гурдона во Франции, датированном второй половиной V в. Поэтому она связала крестовину из «Восхода» с изделиями того же времени, но дату самой могилы произвольно ограничила временем «около 450 г.», [118] ссылаясь на то, что исследователи относят все степные могилы гуннского времени к «эпохе Аттилы», завершившейся на Дунае в 453 г. изгнанием гуннов. Я уже писал, что справедливая для Запада дата гуннской эпохи произвольно переносится на Восточную Европу, куда дунайские гунны отступили после 453 г. и где, следовательно, их культура и традиции не подверглись насильственному прекращению, как на Западе. Поэтому, принимая датированные аналогии, найденные Б. Аррениус для крестовины из «Восхода», нельзя согласиться с ограничением даты лишь 450 г., а следует отнести могилу у «Восхода» как раз к этому трудно выделяемому у нас периоду второй половины V в. Сама крестовина могла быть сделана на Западе и оттуда попасть в Нижнее Поволжье, так как не только техника её изготовления, но и форма не имеют у нас аналогий. Между тем из Румынии, из Валя луй Михай (старое название — Эрмихайфалва), известна другая крестовина меча со свисающими ниже неё орлиными головками. Крестовина сделана в иной западной технике второй половины V в. — рельефной выемчатой резьбы, имеет круглые гнёзда для инкрустаций. В могиле было подражание солиду Феодосия II 443 г. Й. Вернер отнёс могилу к группе комплексов второй половины V в. и датировал временем около 500 г. [119] И эта аналогия подтверждает датировку погребения у колхоза «Восход» второй половиной V в.

Сравнивая инвентарь этого погребения и прочих степных комплексов гуннской эпохи, можно видеть, что каких-либо существенных различий нет. Меч имеет нефритовую скобу для подвешивания, какие встречались ещё в сарматских курганах Поволжья и комплексах III в. из Керчи (рис. 2, 17). В памятниках V в. имеют параллели тиснёные накладки с круглыми стеклами (рис. 15, 13) и мелкие пряжки (рис. 15, 8, 9). Индивидуальны по исполнению тиснёные обкладки с масками и инкрустированная головка зверя (рис. 15, 10, 12), но оба мотива известны в ту эпоху (рис. 30, 14). Оба мотива существовали долго и для уточнения даты бесполезны. Серьга-калачик редка в степных памятниках V в., но всё же есть в Беляусе, только более тонкая. Инкрустация квадратиками щитка большой пряжки тоже находит аналогию гуннской эпохи среди материала из разрушенного погребения в Красном Сулине на нижнем Дону, где имелся также серебряный тазик с горощатым краем и клеймом 383-408 гг. [120] Лишь большая овальная плоская снизу пряжка может быть сопоставлена не только с древностями гуннской эпохи, но и с пряжкой из упомянутого погребения второй половины V в. в Валя луй Михай. Таким образом, в степи древности второй половины V в., по-видимому, не претерпели существенного изменения по сравнению с предшествующими, в отличие от западных областей, где культура того времени изменилась весьма заметно. [121]

На Северном Кавказе древности V в. также не расчленяются, за исключением Дюрсо. В Дюрсо эти отличия заметны лишь потому, что в нём

(44/45)

много западных элементов, и только за счёт их, за счёт связей населения долины р. Дюрсо с Крымом и, возможно, Средним Подунавьем, происшедшие далеко от Кавказа события 453 г. отразились в быту населения, образовавшего здесь небольшой этнографический островок.

А.В. Дмитриев убедительно сопоставил находки в Дюрсо с письменными данными. В сочинении V в. «Перипл Эвксинского Понта» говорится: «От Синдской гавани до гавани Пагры прежде жили народы, называвшиеся керкеты или ториты, а ныне живут так называемые эвдусианы, говорящие на готском или таврском языке». [122] В сочинении середины VI в. Прокопий Кесарийский, говоря о Меотийском Болоте (Азовском море) и его впадении в Эвксинский Понт, сообщает, что «рядом с теми местами, откуда начинается устье Болота, живут так называемые готы-тетракситы; они немногочисленны... Незадолго перед этим (а именно когда исполнился 21 год единодержавного правления императора Юстиниана) они прислали в Византию четырёх послов, прося дать им кого-либо в епископы, потому что тот, который у них был священнослужителем, незадолго перед тем умер... По ту сторону Меотийского Болота и его впадения в Эвксинский Понт, как раз на этом берегу и живут с древних времён так называемые готы-тетракситы». [123] Далее Прокопий довольно неясно описывает события гуннской эпохи и вызванное ими движение народов к западу, подчёркивая в основном перемещения гуннов к западу от Дона (Танаиса) как их уход из своих исконных земель за Доном и Азовским морем. Далее он возвращается к истории тетракситов. Гунны-«утигуры со своим вождём решили вернуться домой (т.е. за Дон и Меотиду. — А.А.)... Недалеко от Меотийского Болота они встретили так называемых готов-тетракситов», которые «были самыми сильными из всех тамошних варваров. Кроме того, начало устья Меотийского Болота, где в то время обосновались готы-тетракситы, образует залив в виде полумесяца, окружая их почти со всех сторон, и поэтому даёт для наступающих против них один, и при этом не очень широкий путь». Вступив в переговоры, «они решили, что готы поселятся на противоположном материке у самого берега пролива, там, где они живут и теперь, и, став на дальнейшее время друзьями и союзниками утигуров, будут жить там всё время, пользуясь с ними равными и одинаковыми правами». [124]

Гавань Пагры отождествляют с Геленджиком, а Синдскую Гавань — с Анапой. [125] Таким образом, могильник Дюрсо оказывается в центре области эвдусиан, или тетракситов. [126] Предыдущее место их расселения описано Прокопием неясно, как и все его сведения о событиях V в. Но возможно, Прокопий получил информацию о тетракситах от них самих или от очевидцев, поскольку в 548 г. Велизарий, у которого Прокопий был секретарём, вернулся из Италии в Константинополь, [127] а в 548 г. в Константинополе находилось упомянутое посольство тетракситов (как выразился сам Прокопий, «незадолго» до того как он писал свой текст о тетракситах). Поэтому в изложении истории тетракситов V в. особенно достоверно и важно указание, что место их обитания было окружено устьем Меотийского Болота в виде полумесяца. Это мог быть или Керченский полуостров, или Таманский. По традиции о крымском происхождении тетракситов вероятнее первый. Но трудно представить тогда путь утигуров с Запада: сначала — в Крым, затем, через пролив, — в восточное При-

(45/46)

азовье и Задонье. Не могли ли они пройти туда прямо через степи и Дон? Прокопий, много говоря о кутригурах и утигурах, не связывает с ними гуннское население степного Крыма. Удивляет, что Иордан, писавший одновременно с Прокопием, вообще не упоминает кутригуров и утигуров, знает лишь о набегах на Подунавье кочевых болгар, а в Крыму («около Херсоны») помещает гуннов-алциагиров. [128] Значит, возможен и вариант, что тетракситы занимали район Тамани, а затем утигуры оттеснили их несколько южнее, в соседнюю область. Тогда переход через пролив пришлось бы отнести за счёт плохого знания Прокопием географии этого района и путаных представлений о событиях V в.

В любом случае из этих сведений видно, что в V в., до того как «гунны-утигуры... решили вернуться домой», тетракситы были соседями города Боспора (Керчи) или с запада, или с востока и находились в контакте с позднеантичным миром.

Дата их появления на новом месте определяется лишь предположительно: из соображения, что гунны «решили вернуться домой» скорее всего после изгнания их из Подунавья, т.е. после сокрушительного поражения 453 г. Во всяком случае, если в конце IV — первой половине V в. происходил отлив кочевников восточноевропейских степей к западу, в зону гуннской экспансии, то после 453 г. вытеснение из Подунавья самой активной их части должно было привести к уплотнению населения степи и к известному перераспределению степных пространств между теми, кто в них оставался, не уходя на запад, и теми, кто уходил и был вынужден вернуться. Таким образом, дата начала тетракситского расселения в области между Синдской Гаванью и Гаванью Пагры после дунайских событий 453 г. наиболее вероятна.

Для древностей второй половины V в. на Дунае характерны большие (часто очень большие) массивные двупластинчатые фибулы с декоративными пластинчатыми накладками у концов дужки (рис. 16, 1). Кроме накладок, от больших фибул предшествующего времени их отличают пропорции ножки (более высоко расположено расширение); боковые стойки, согнутые уголком и наложенные с боков на края головной пластины. [129] Изменяются пропорции части пряжек. Главное же в том, что широко распространяется новый стиль декора, заимствованный из провинциально-римского ремесла: гранёно-выемчатая резьба. Резьбой покрыты многие пряжки, а также новой формы фибулы — пальчатые. Часть двупластинчатых фибул найдена вместе с резными пряжками, и сами они украшены накладками с гранёно-выемчатой резьбой (чаще её имитацией, выполненной тиснением). Есть и другие элементы рельефного стиля в декоре двупластинчатых фибул второй половины V в., есть вещи со смешением признаков двупластинчатых и пальчатых фибул. [130] Рельефный стиль датирован двумя находками с монетами 443 г. (в Каравукове — оригинальная римская монета, в Валя луй Михай — подражание ей), а также преемственностью с изделиями первой половины VI в. Параллельно происходит расцвет украшений со сложной перегородчатой инкрустацией, отчасти использовавшей традиции гуннской эпохи, а отчасти обязанной влиянию византийского мастерства. Дата инкрустаций основана на находках в Турнэ и на преемственности с изделиями первой половины VI в.

В Восточную Европу попадают лишь некоторые отзвуки этих ново-

(46/47)

введений. В керченском склепе 165 1904 г. найдена в обломках пара, вероятно, привозных дунайских двупластинчатых фибул с накладками (рис. 16, 9). Правда, они меньше многих западных образцов (рис. 16, 1), но столь же массивны и тяжелы, в отличие от местных подражаний. В том же склепе найдены маленькие тонкие фибулы тех же пропорций (рис. 16, 11), характерные для собственного боспорского производства. В Крыму появились и первые рельефные фибулы, вероятно привозные. К сожалению, они известны преимущественно из старых кладоискательских раскопок, а немногие научно раскопанные комплексы маловыразительны и плохо опубликованы. Основным источником остается пока керченский склеп 165 1904 г. (рис. 16, 9-18). [131] Н.П. Сорокина высказала предположение, что большинство его погребений относится «к первой половине IV в., до гуннского вторжения на Боспор (370 г.)». [132] И.П. Засецкая допускает, что некоторые погребения этого склепа датируются несколько более поздним временем — серединой V в. (например, погребение 3, в котором обнаружен обломок серебряной двупластинчатой фибулы смолинского типа). [133] На самом деле даже в самых ранних, судя по их положению в глубине ниш, погребениях склепа 165 есть уже вещи V в. (двупластинчатая фибула с сильно вытянутой ножкой в погребении 10; пряжка с далеко выступающим хоботком, украшенным звериной головкой, в погребении 5; рис. 16, 12, 13). Погребение 6 на краю лежанки и погребение 3 на полу содержали характерные фибулы второй половины V в. (рис. 16, 9-11) и обычные пряжки V в. (рис. 16, 15-18).

Изменения второй половины V в. заметны лишь в части двупластинчатых фибул из склепа 165. Остальные фибулы и пряжки сохранили облик, обычный для первой половины V в. По-видимому, в течение всего V в. простые крымские хоботковые пряжки одинаковы, но не исключено, что увеличился процент язычков со звериной головкой, причем, вероятно, очень схематичной (просто несколько нарезок). В склепе 154 была только одна пряжка с головкой — в самом позднем захоронении; в склепе 165 их уже три, причем относящихся к разным периодам заполнения склепа. Впрочем рисунки в публикации И.П. Засецкой очень схематичны и приблизительны, поэтому точно судить о деталях исполнения головок преждевременно.

Материалу Дюрсо подтверждают предварительное впечатление, создавшееся от знакомства с крымскими находками. Более того, материалы Дюрсо охватывают и последующий период, почти не представленный в Крыму, впервые позволяя проследить развитие культуры в после-гуннский период на территории Восточной Европы. Большое значение имеет разработанная А.В. Дмитриевым убедительная периодизация могильника. [134] Важные в хронологическом отношении вещи из могил этапов I-IV Дюрсо показаны на рис. 17; 18; 19, 1-18; 20; 21, 14-26, 38, 39. Этапы V и VI по своей дате — VIII-IX вв. — далеки от рассматриваемой здесь тематики.

«Ключевое» погребение этапа I Дюрсо — 300 (рис. 17, 1-12), поскольку оно содержит большой и разнообразный инвентарь и хорошо связывается с детально разработанной дунайской хронологией. Наиболее интересные для даты вещи находились в кучке женских украшений (рис. 17, 1-5, 7, 10), положенной на правое плечо погребённого воина. [135]

(47/48)

Двупластинчатая фибула со сложными пальметками из лепестков разной ширины безусловно имитирует дунайские образцы (рис. 16, 1; 17, 1). Дунайские аналогии имеют все детали: пальметки, накладная перемычка над верхней пальметкой, характерная звериная головка на полукруглом щитке, пропорции ножки с расширением в верхней трети. [136] Пластинки этой фибулы даже толще, чем у прочих фибул могильника, и по этому признаку напоминая дунайские изделия. Фибула явно подражает дунайским образцам (по форме пальметок ей близки находки из Смолина в Чехословакии, Лаа в Австрии и Лома в Болгарии), [137] но она гораздо меньше их: это основная черта крымского и северокавказского производства двупластинчатых фибул. Столь же тщательно копирует дунайские прообразы и вторая фибула из погребения 300 (рис. 17, 2), пальметки которой составлены из лепестков с ямками на каждом, — тоже обычная дунайская форма. [138] На дунайских пальметках ямка расположена в основании лепестка, сохраняя преемственность с исходным мотивом — античным киматионом. [139] На фибуле из Дюрсо ямки переместились на самый лепесток, полностью потеряв связь с исходным мотивом. Фибула сделана ещё тоньше и имеет снизу на ножке припаянную проволочную подкладку для прочности — приём, неизвестный в Подунавье, но широко применявшийся позднее в Дюрсо (рис. 18, 1, 9, 18, 21 и др.), а в несколько ином виде — и на огромных тонких фибулах второй половины VI-VII в. юго-западного Крыма.

В погребении 483 (рис. 17, 13-24) было тоже четыре фибулы разных вариантов. Из них две парные сделаны по дунайским образцам с пальметками (рис. 17, 13). Пальметки не выпуклые, разделённые бороздками, как обычно, а их упрощённая имитация — с желобками, разделёнными узкими ребрышками. Эта форма неизвестна в Подунавье, но есть у части вестготских двупластинчатых фибул из Испании, относящихся уже к VI в. (например, в могилах 32, 106, 176, 200, 206 вестготского кладбища Дуратон). [140] Такие же пальметки — у необычно маленьких фибул из Хохфельдена во Франции, которые исследователи относят к эпохе Аттилы лишь потому, что в могиле были маленькие нашивные бляшки из золота, окаймлявшие края. В Восточной Европе этот обычай известен по крайней мере с III в., и нет оснований считать его датирующим только для эпохи Аттилы, если с бляшками имеются фибулы, точно, до всех мелочей, копирующие развитые дунайские образцы второй половины V в. Вероятно, желобчатые накладки, получившие наибольшее распространение в древностях VI в. Испании, появились на поздней стадии изготовления обычных выпуклых накладок, т.е. в последние десятилетия V в. [141] Желобчатая накладка и проволочная подкладка для прочности уцелели от фибулы из разрушенного строителями погребения 298 (рис. 17, 25-29). Наконец, грубо исполненное подражание дунайской фибуле с совсем деградированной лепестковой накладкой было в погребении 510 (рис. 17, 30, 31).

Дату этапа I Дюрсо определяет то, что двупластинчатые фибулы являются местными копиями дунайских образцов второй половины V в. Археологические данные подтверждают отнесение могильника к тетракситам, основанное на данных «Перипла» V в. и Прокопия: совпадают дата — после середины V в. — и избирательные западные связи оставившего этот памятник населения — с Крымом и даже Подунавьем. Находки здесь

(48/49)

желобчатых пальметок, неизвестных в Подунавье V в., но появляющихся к концу V в. в периферийных областях заимствования дунайских фибул с накладками (Франция, Испания, Дюрсо), могут подтверждать предположение А.В. Дмитриева, что возникший как далёкое следствие передвижений народов, последовавших после дунайских событий 453 г., могильник стал функционировать лишь в последней трети V в. [142]

Правда, в последние десятилетия за рубежом наметилась тенденция к «удревнению» дат части дунайских древностей с фибулами, имеющими накладки. Я. Тейрал пытался доказать, что погребение в Смолине (рис. 16, 1-8) датируется ещё поздней эпохой Аттилы, синхронизируя его фибулы с самыми поздними роскошными фибулами с накладным узором из клада Шимлеул Сильваней. Я. Тейрал считал, что фибулы с пальметками исчезли раньше прочих дунайских двупластинчатых фибул. [143] На самом деле те и другие нашли продолжение в изделиях VI в. в Испании, следовательно, существовали до конца V в. параллельно. Ф. Бирбрауер разделил двупластинчатые фибулы по размерам и по тому, есть или нет с ними литые пряжки с гранёно-выемчатой резьбой. Поэтому близкую фибулам Дюрсо фибулу с накладками из могилы 50 1937 г. в Фанагории он объединил с фибулами из Ранжевого, Чани, Синявки и керченского склепа 154 1904 г. и датировал временем около 400 г. В следующий горизонт «типа Виллафонтана» он объединил Унтерзибенбрунн, Эран, Регёй, Хохфельден, Лаа, Дюлавари, Бакодпуста, датированные им первой половиной V в., а в горизонт второй половины V в. поместил лишь двупластинчатые фибулы, найденные с литыми рельефными пряжками (Косино и Ходмезевашархей), и ранние пальчатые фибулы. [144]

По моему мнению, нельзя сбросить со счёта серьёзные типологические различия двупластинчатых фибул, детали их формы и декора. По ним фибулы типа Унтерзибенбрунна и Шимлеул Сильваней объединяются в одну группу с гладкими фибулами из Чани и Синявки и противостоят фибулам с накладками как новому, весьма органичному целому, связанному воедино сложным переплетением специфических новых признаков, в том числе элементами гораздо более глубокого и разветвлённого влияния литых гранёно-выемчатых изделий, чем это отмечалось до сих пор исследователями. На этом основании я считаю, что фибулы с накладками образуют горизонт древностей, существовавший после 453 г. и преемственно основанный на самых поздних достижениях ювелиров гуннской эпохи на Дунае. Сложившись после 453 г., этот этап связан преемственностью с древностями VI в. На связь с событиями 453 г. указывает и область распространения фибул с накладками, отразившая иную политическую реальность, чем зона распространения предшествовавших фибул эпохи владычества гуннов. [145] Таким образом, дата этапа I Дюрсо и керченского склепа 165 1904 г. мне представляется вполне обоснованной, наилучше отражающей всю сумму данных.

Как и в Керчи, в Дюрсо во второй половине V в. продолжали широко бытовать хоботковые пряжки с далеко выступающим вперед за рамку остриём (рис. 17, 5-8, 16, 17), в том числе со звериной головкой (рис. 17, 5). Как уже отмечалось для Северного Кавказа, есть прогнутые подвязные фибулы с ленточным корпусом (рис. 17, 15), зеркала с петлёй в центре. В соответствии с западными связями в Дюрсо чаще, чем на остальном

(49/50)

Северном Кавказе, встречаются серьги с 14-гранником (в двух погребениях из четырёх; рис. 17, 19, 20, 27). Есть браслеты из проволоки (рис. 17, 18) и гривна. Нет серёг калачиком, обычно считающихся среди археологов характерным украшением гуннской эпохи. Внешне похожее на них массивное граненое колечко (рис. 17, 9) лежало возле меча, и А.В. Дмитриев полагает, что это пряжечка. Вспомним, что и в степном погребении у колхоза Восход колечко, похожее на такую серьгу, на самом деле — вещь непонятного назначения, его положение в могиле неизвестно, а толстые срезанные концы позволяют думать, что это колечко такого же назначения, как в Дюрсо.

По данным Н.П. Сорокиной, стеклянные стаканы с синими налепами не бывают в Крыму позднее первой половины V в. и не встречены с вещами последующего времени. В Дюрсо они задержались минимум на 50 лет дольше (рис. 17, 12, 24), судя по характерным фибулам. В Керчи, в склепе 165 1904 г., единственный сосуд с налепами стоял в стенной нише. Не исключено, что он был связан с началом использования склепа в первой половине или середине V в.

Этап II Дюрсо составляют погребения, занимающие промежуточное положение между комплексами этапов I и III. Двупластинчатые фибулы и здесь — основа хронологии. Они остаются в русле дунайской традиции, но уже не имеют на Дунае прямых аналогий, а являются результатом творчества местных, тетракситских, мастеров (рис. 18, 1, 9, 18, 21; 19, 1, 2, 12). Наиболее показательны фибулы с ножкой, имеющей внизу боковые срезы (рис. 18, 21; 19, 1). Таких срезов совсем нет на фибулах Дуная во второй половине V в., но они появляются в Испании VI в. [146] и позднее характерны (в более утрированном виде) для южнокрымских фибул второй половины VI — первой половины VII в. [147] и северокавказских VII в. (рис. 21, 1, 14). Накладки этих фибул из Дюрсо продолжают традиции дунайских накладок, имитированных под гранёно-выемчатую орнаментику (рис. 18, 9, 18, 21; 19, 1, 2, 12; 20, 1, 7, 15, 23), причём на фибулах, изображенных на рис. 18, 21; 20, 7, накладки уже фактически утратили эту связь и сделаны скорее в традициях тиснёных обкладок с имитацией зернёного орнамента гуннской эпохи (рис. 7, 1, 4-8, 10, 12; 8, 4-10, 16-19, 21 и др.) и более поздних (рис. 36, 2, 4, 6, 7; 38, 2, 13, 16). Я согласен с А.В. Дмитриевым, что для обособления фибул из могил 500 и 517 от подобных им фибул этапа III Дюрсо достаточно веским основанием может быть их сочетание в этих могилах с обычными хоботковыми пряжками V в. (рис. 18, 22-28; 19, 3-5), тогда как на этапе III появилась и новая, неизвестная ранее форма пряжек с полой снизу и очень массивной на вид рамкой (рис. 20, 16, 24). По сочетанию с пряжками фибулы из могил 500 и 517 можно предварительно считать более ранними, чем остальные фибулы Дюрсо, имеющие ножку с боковыми срезами.

В погребении 500 фибуле со срезами (рис. 19, 1) сопутствовала пара обычных по форме фибул (рис. 19, 2), но имеющих накладки близкой формы. Интересно, что фибула со срезами лежала на плече погребённой, а фибулы более старого варианта — среди кучки даров, сложенных в ногах. [148] По сопоставлению с последней парой из погребения 500 к тому же этапу II отнесены фибулы из погребений 197, 291, 292 (рис. 18, 1, 9, 18). [149] Следует согласиться с автором раскопок, что фибулы, изобра-

(50/51)

жённые на рис. 18, 1, 9, 18; 19, 2, отнесены к этапу II потому, что они непосредственно продолжают постепенно угасающую традицию ремесла этапа I по форме пластин головки и ножки. У фибулы на рис. 18, 18 боковые стойки пружины стоят уже не параллельно, как на фибулах Дуная и этапа I Дюрсо, а под углом, как на большинстве местных фибул со срезами (рис. 18, 21; 19, 1; 20, 1, 7, 15, 23). Уже на этапе I (рис. 17, 2, 30) у мастеров района Дюрсо появилась тенденция сгибать внутрь нижние края боковых стоек, неизвестная на Дунае (у фибул на рис. 17, 1, 13 стойки ещё согнуты под прямым углом). На этапе II сгибание стоек уже обычно (рис. 18, 9, 18, 21). К сожалению, мне удалось проверить наличие этого признака не у всех фибул (по рис. 18, 1; 19, 1, 2; 20, 15 у меня данных нет). Фибулы этапа II Дюрсо все сделаны из тонких (или очень тонких) пластинок и обычно сохраняют подложенные снизу для прочности длинные стерженьки. [150]

О том, что фибулы из могил 291, 292 моложе этапа I, говорят и необычные для V в. пряжки (рис. 18, 2, 3, может быть, 4), браслеты со звериными головками (рис. 18, 13, 14) и расплющенными орнаментированными концами (рис. 18, 15). Довершают характеристику этапа II стеклянные стаканы с налепным синим зигзагом (рис. 18, 8, 16, 31, 32), не отмеченные в сводках Н.П. Сорокиной по Крыму, и стаканы с косыми желобками (рис. 18, 17; 19, 11). Последние встречены в Цебельдинской долине в погребении с местными фибулами VI в. (рис. 19, 19-27). [151]

Труднее всего датировать пару фибул из могилы 420 (рис. 19, 12). Легко заметить, что они продолжают дунайскую традицию, возникшую с начала V в. (рис. 6, 2, 3). Фибулы с треугольной головкой и округлыми выступами с укреплёнными на них выпуклыми шляпками заклёпок весьма разнообразны и, судя по этому, существовали долго — в V-VI и, возможно, даже в VII вв. К сожалению, большинство находок депаспортизовано или происходит из комплексов с маловыразительным инвентарём. Фибулы из могилы 420 сделаны в традициях местного мастерства: тонкие, с подкладкой, согнутыми внутрь стойками, тиснёными из фольги накладками, как у других фибул Дюрсо поздних вариантов (рис. 18, 9; 19, 1, 2). К этапу II отнесена эта могила и по форме накладок, находке жестяной коробочки-буллы (рис. 19, 16), пока неизвестной в материалах V в. и наиболее распространенной на Северном Кавказе и в Башкирии [152] в VII в. (рис. 21, 5, 36). Предположительное отнесение к этапу II подтверждает сходство краснолаковых тарелок с крестами из погребений 420 и 517 (рис. 18, 30; 19, 18).

Подытоживая обзор этапа II Дюрсо, можно отметить сохранение в нём пряжек V в., серёг с 14-гранником и в виде простого проволочного колечка, ленточных прогнутых двучленных подвязных фибул (рис. 18, 19). Серебряная серьга калачиком, на этот раз с острыми концами (рис. 18, 5), немного массивнее беляусской, лежала на правом плече воина вместе с женской фибулой в качестве даров умершему. Из новых форм выделяются звериноголовые и плоскоконечные браслеты (рис. 18, 13-15), стеклянные стаканы с косыми желобками и налепным синим зигзагом, византийская пряжка с поперечными рубчиками на щитке (рис. 18, 2).

Ориентировочно этап II можно отнести к первой половине VI в., поскольку он следует непосредственно за этапом второй половины V в.

(51/52)

и поскольку фибулы со срезами на ножке имеют аналогии времени не ранее VI в. А.В. Дмитриев предложил более узкую дату — только первая треть VI в., [153] но она столь же приблизительна, так как верхняя граница обеих дат не имеет надёжно фиксированных абсолютных привязок. Самое важное для хронологии Кавказа и Крыма здесь то, что это уже VI век, его первая половина — период, наименее освещённый в древностях Восточной Европы. На Дунае и в Италии этот период представлен большим числом ярких находок, но они уже совершенно иные, чем на Северном Кавказе, имея отдельные точки соприкосновения лишь с Крымом. И двупластинчатых фибул с накладками там в VI в. уже совсем нет, вернее, пока не найдены, так как на Дунае остаются ещё слабо исследованные в этом отношении области, особенно места расселения готов в Болгарии.

На этапе III Дюрсо, согласно А.В. Дмитриеву, безраздельно господствуют местные фибулы с боковыми вырезами на ножке. [154] Как говорилось, они тонкие или очень тонкие, с подкладкой для прочности, непараллельными, согнутыми внутрь стойками. Пока найдены только полукруглые накладки с орнаментом из выпуклого зигзага. Некоторые пряжки сохраняют традиции V в., возможно, скорее его второй половины (рис. 20, 3, 4, 17, 18, 25), и первой половины VI в. в Крыму и на Западе. [155] Близка к ним пряжка из комплекса второй половины V в. в Чепари (Румыния). Возможно, на их особенностях («грузные» растянутые овалы рамки и щитка) сказалось влияние византийских пряжек. Отмечая некоторое их своеобразие, надо подчеркнуть, что для точной датировки эти пряжки не будут пригодны без полной сводки и классификации всей суммы близких им пряжек IV-VI вв.

Основанием для выделения в Дюрсо особого этапа III и его обособления от этапа II, где есть такие же фибулы, послужило только своеобразие пряжек из могил 259, 408, 410 и 516 (рис. 20, 2, 8, 16, 24), совершенно чуждых традициям V в. Пряжка из могилы 410 сделана из одного куска металла, её подчёркнуто массивная выпуклая рамка, лишь имитируя массивность изделия, на самом деле полая снизу. Этот признак чужд массивным пряжкам V в. и связан с периодом распространения так называемых геральдических украшений ремней. Близка к ним и большая пряжка из могилы 259 (рис. 20, 24) по внешне массивной плоской рамке с желобком для язычка (ср. рис. 24, 23; 29, 7, 24; 35, 6, 16, 17; 39, 2, 16; 40, 1, 4; 42, 2, 3). В Керчи встречаются довольно крупные пряжки с такой же пластинкой и обращенной в одну сторону орлиной головкой на конце. [156] Почти все эти керченские пряжки депаспортизованы, и потому их датировали, опираясь на косвенные соображения, а то и просто произвольно. Но в керченском склепе 78 1907 г. на костяке 9 такая пряжка была вместе с типичной геральдической, и само использование склепа для захоронений началось в период геральдических поясов, не ранее VII в. (костяк 13 у стенки в глубине левой ниши). Небольшая двуглавая пряжка геральдического стиля, как в могиле 259 Дюрсо, есть среди случайных находок на р. Чегем в Кабардино-Балкарии. [157]

Железные пряжки геральдического стиля почему-то не делались полыми, как пряжки из цветного металла. Обычно они очень массивны. Но с теми их объединяет преувеличенно широкая выпуклая рамка, часто В-образно изогнутая или со щелью для ремня, прорезанной в виде вось-

(52/53)

мёрки. Именно таковы железные пряжки из могил 408 и 516 (рис. 20, 2, 8). И на этапе III есть плоскоконечные браслеты (рис. 20, 10; ср. рис. 21, 7), но особенно много проволочных с несколькими желобками у концов (рис. 20, 5, 9, 20, 26; ср. рис. 21, 35). Есть серьги с 14-гранником. Появляются большие граненые хрустальные бусы (рис. 20, 12, 29). Ранее я считал их признаком только VI-VII вв., но, по-видимому, впервые они появились не позднее конца V в., [158] хотя наиболее излюблены были в лежащей к югу от Дюрсо Абхазии именно в VI-VII вв. [159] Из четырех могил этапа III только в одной есть стакан с косыми желобками, в двух других стаканы гладкие, а в могиле 410 найдена рюмка на ножке. Так что и по всей сумме вещей этап III Дюрсо четко отличается от двух предшествующих, что подтверждает справедливость его выделения.

Общая дата геральдического стиля поясных украшений слишком широка. Иногда говорят о VI-VII вв. (я не упоминаю здесь о старой, ничем не обоснованной дате «IV-V», «IV-VII», «V-VI» или «V-VII» вв.), чаще и более аргументированно — о второй половине (или даже конце) VI и первой половине VII в. [160] Но изготовление геральдических деталей в эпоху Перещепина, связываемую наиболее правомерно со второй половиной VII в., а также на неволинском (по Р.Д. Голдиной — деменковском) этапе прикамских древностей, датируемых их исследовательницей Р.Д. Голдиной «в пределах конца VII (последняя четверть) — VIII (возможно, без его последней четверти) в.», [161] заставляет включить в эту дату весь VII век. Время геральдических поясов в Восточной Европе охватывало, таким образом, вторую половину VI и весь VII век. Из всего обилия разнообразных форм геральдических украшений лучше всего делятся на относительно-хронологические этапы геральдические бляшки и лишь часть пряжек, остальные пряжки не имеют ясных признаков развития, и потому их увязка с этапами геральдических поясов затруднительна. Как раз такие пряжки представлены на этапе III Дюрсо.

А.В. Дмитриев предлагает очень интересный выход из этого затруднения. Он обращает внимание на то, что двупластинчатые фибулы с накладками в Дюрсо «ни разу не встретились с поясными наборами или с более поздними пряжками. Нет с ними и предметов, характерных для нижнего слоя Суук-Су. Ни одной такой фибулы не найдено в известном Борисовском могильнике, расположенном от Дюрсо в нескольких десятках километров». [162] С поясными геральдическими наборами встречены лишь мелкие фибулы, такие же, как в Борисовском и Пашковском I могильниках (рис. 21, 10, 14-20, 30, 34). Само по себе это различие очень серьёзно. Можно было бы объяснить его случайностью или тем, что детали наборных поясов могли не попасть в женские могилы с большими фибулами. Но вывод А.В. Дмитриева может подтвердить то, что развитие двупластинчатых фибул с вырезами на ножке не прекратилось с этапом III Дюрсо. На этапе IV могильника, в погребении 402, с целым набором поздних мелких фибул и геральдических пряжек и блях развитого VII в. есть очень интересная фибула из тонкой пластины, украшенная вдавленными выпуклостями на углах (рис. 21, 14). А.В. Дмитриев назвал её ножку «Т-образной». Но правильнее считать, что это ножка с очень утрированными большими вырезами с боков. Подтверждением служит сделанная точно так же, но более крупная фибула из тайника погребения 5 Пашковского

(53/54)

I могильника (рис. 21, 1). [163] Её вырезы хорошо видны, они напоминают такие же большие грубые вырезы на гораздо более крупных фибулах из Суук-Су и других южнокрымских памятников второй половины VI и первой половины VII в. [164] Пашковское погребение 5 (рис. 21, 1-13) и погребение 402 Дюрсо одновременны, судя по двупластинчатым фибулам, геральдическим пряжкам и бляшкам (рис. 21, 3, 11, 21-26) и маленьким фибулам с трубчатой ножкой (рис. 21, 10, 18). Оба соответствуют этапу IV Дюрсо по периодизации А.В. Дмитриева.

Следовательно, на этапе IV Дюрсо имелись двупластинчатые фибулы с боковыми вырезами, но гораздо более развитые, чем на этапе III: с гипертрофированными вырезами и без накладок. Хотя фибулы с выпуклостями развивались в других районах Северного Кавказа, судя по пропорциям депаспортизованных экземпляров из старых коллекций ГИМ, уже с V в., и в Дюрсо фибула из могилы 402 была, возможно, импортом, все равно видно, что фибулы этапа III Дюрсо принадлежали к предыдущей стадии развития двупластинчатых фибул, что смена форм двупластинчатых фибул действительно произошла перед началом этапа IV, как правильно считает А.В. Дмитриев.

Абсолютную дату этой смены фибул, а с ней и этапов III и IV можно наметить лишь приблизительно. Мне уже приходилось писать в 1971 г. о типологически самом раннем наборном геральдическом поясе второй половины VI в., найденном в слое пожарища в византийской крепости Садовско-Кале в северной Болгарии. Высказывания наших археологов о «поясах типа Садовско-Кале» и их значении для хронологии не совсем верны. Дело в том, что пояс из Садовско-Кале очень своеобразен в большинстве деталей. На территории СССР с ним связаны лишь два пояса из Суук-Су: в погребении 54 — близкий по набору деталей; в склепе 56 (содержавшем монеты 518-527 и 527-565 гг.) — с совсем другим, упрощённым набором, но одна из бляшек редкой формы совершенно такая же, как в этом погребении. На Северном Кавказе такие пояса пока не найдены, в степи тоже. Судя по территории, эти пояса византийские. В склепе 56 Суук-Су пояс, синхронный садовским, был с самыми ранними женскими украшениями этого могильника, обычно относимыми ко времени не ранее второй половины VI в. В самом Садовско-Кале слой пожарища датирован рубежом VI-VII вв. по монете 582-602 гг. и сопоставлению с письменными данными о набегах славян и авар. В слое гибели другой такой же крепости у Дуная — Царичина Града в Югославии — найдена монета 602 г., что подтверждает дату пожара, уничтожившего Садовско-Кале. Таким образом, набор из Садовско-Кале — единственный с фиксированной датой, остальные наборные пояса датированы по относительной хронологии и монетам, и их даты могут существенно «скользить», смещаясь вверх от даты начала выпуска каждой такой монеты.

Итак, пояса типа Садовско-Кале неизвестны в наших древностях (кроме двух случаев в Крыму), и все рассуждения о них бесполезны, если не признать преемственности между ними и всей массой поясов на территории СССР. Я настаиваю на существовании этой преемственности. Мои оппоненты считают, что пояса из Садовско-Кале и могил 54 и 56 Суук-Су ничем не отличаются от прочих восточноевропейских и что даты Садовско-Кале и могил 54 и 56 Суук-Су надо просто переносить

(54/55)

на все восточноевропейские пояса. Это кажется мне игнорированием всех правил классификации и не относится к научным разногласиям. Более серьёзно другое сомнение: делались ли восточноевропейские пояса после поясов типа Садовско-Кале или одновременно, но в иной ремесленной среде, и их типологическая последовательность — только географическая, а не хронологическая. К сожалению, прямых данных для ответа нет, слишком мало находок и нечётка их дата. Всё же пояс из семейного склепа 56 Суук-Су, лежавший на мужском костяке 2, близок по времени женским украшениям периода I Суук-Су, обнаруженным на соседних скелетах 3 и 5. А сделанный уже в восточноевропейской манере пояс из семейной могилы 67 на мужском костяке 2 соседствовал с женскими украшениями периода III Суук-Су на костяке 1. Значит, основные периоды бытования византийских поясов типа Садовско-Кале (но не вообще византийских поясов более развитых вариантов) и ранних восточноевропейских поясов местного производства не совпадали, а следовали один за другим, если можно опираться в этом суждении на три комплекса. Ещё более развитые восточноевропейские пояса синхронизируются путем сложных сопоставлений уже с периодом IV Суук-Су, древностями типа Перещепина, аварскими древностями последней трети VII в. и неволинскими древностями конца VII-VIII в. [165] Развитие во времени всё же существовало, но его контуры ещё долго будут расплывчатыми, допуская сдвиги в несколько десятилетий.

Подводя итог, можно считать, что поясные геральдические наборы этапа IV Дюрсо датируются временем не ранее начала VII в., в VI в. они скорее всего не заходили, так как представляют очень развитую стадию восточноевропейского производства таких поясов, далекую от исходных византийских форм из слоя конца VI в. Тогда этап III Дюрсо следовало бы предварительно датировать второй половиной VI или также и началом VII в., т.е. считать найденные там геральдические пряжки одновременными ранним образцам из Византии. Конечно, теоретически это возможно, хотя очень немногие известные пока пряжки из геральдических наборов второй половины VI в. другие: у тех гораздо шире щель ремня. У пряжек на рис. 20, 2, 5, 16 щель узкая, как на образцах VII в.

Дата этапа III Дюрсо пока противоречива из-за недостатка опорных данных. Но само обособление этапа III от этапов II и IV очень вероятно и даёт новые возможности для изучения хронологии большого круга древностей.

[1] Уварова П.С. Могильники Северного Кавказа // МАК. М., 1900. Т. VIII. С. 238, 239.

[2] Самоквасов Д.Я. Могильные древности Александровского уезда Екатеринославской губернии // Тр. VI АС. Одесса, 1886. Т. I; Он же. Могилы Русской земли. М., 1908.

[3] Минаева Т.М. Погребения с сожжением близ г. Покровска // Уч. зап. СГУ. Саратов, 1927. Т. VI, вып. III. С. 91-123.

[4] Там же. С. 111, 112.

[5] Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы // СА. 1971. № 2. Ч. I. С. 106. Рис. 2, 14, 15, 20.

[6] Минаева Т.М. Археологические памятники на р. Гиляч в верховьях Кубани // МИА. М.;Л., 1951. № 23. С. 283, 284. Рис. 10, 5, 6; Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии... Ч. I. С. 106, 123.

[7] Минаева Т.М. Могильник Байтал-Чапкан // Материалы по изучению Ставропольского
(55/56)
края. Ставрополь, 1950. Вып. 2/3; Она же. Могильник Байтал-Чапкан в Черкесии // СА. М., 1956. Т. XXVI. С. 236-261 (материал хранится в музее г. Черкесск); Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии... Ч. I. С. 106.

[8] Саханев В.В. Раскопки на Северном Кавказе в 1911-1912 гг. // ИАК. СПб., 1914. Вып. 56. С. 123-139. Табл. I; II; Покровский М.В. Пашковский могильник № 1 // СА. М.;Л., 1936. Т. I. С. 159-169; Он же. Городища и могильники Среднего Прикубанья // Тр. КГПИ. Краснодар, 1937. Т. 6, вып. 1. С. 3-38; Анфимов Н.В. Река Кубань, 1936 г. // Археологические исследования в РСФСР 1934-1936 гг. М.;Л., 1941. С. 217-219. Табл. XXXVI; Смирнов К.Ф. О некоторых итогах исследования могильников меотской и сарматской культуры Прикубанья и Дагестана // КСИИМК. М., 1951. Вып. XXXVII. С. 155-159; Он же. Новые данные по сарматской культуре Северного Кавказа // КСИИМК. М., 1950. Вып. XXXII. С. 113-125; Путинцева Н.Д. Верхнечирюртовский могильник // МАД. Махачкала, 1961. Т. 2. С. 248-264.

[9] Минаева Т.М. Археологические памятники на р. Гиляч... С. 295, 296.

[10] Там же. С. 296.

[11] Там же.

[12] Там же.

[13] Минаева Т.М. Могильник Байтал-Чапкан в Черкесии. С. 255, 256.

[14] Бетрозов Р.Ж. Захоронение вождя гуннского времени у сел. Кишпек в Кабардино-Балкарии // Северный Кавказ в древности и в средние века. М., 1980. С. 113-122.

[15] Там же. С. 120-122.

[16] Baranowski Т. Rzad koński z wodzami łańcuchowymi na terenie Europy środkowej w okresie wpływów rzymskich // Archeologia Polski. Wrocław; Warszawa; Kraków; Gdańsk, 1973. T. XVIII, z. 2.

[17] Карасёв А.Н. Раскопки Неаполя скифского // КСИИМК. М., 1951. Вып. XXXVII. С. 170-172. Рис. 56.

[18] Скрипкин А.С. Фибулы Нижнего Поволжья (по материалам сарматских погребений) // СА. 1977. № 2. С. 115, 116. Табл. I. Рис. 4, 18-20.

[19] Мацулевич Л.А. Серебряная чаша из Керчи. Л., 1926. С. 36, 37.

[20] Там же. С. 38, 39.

[21] Там же. С. 40.

[22] Кузнецов В.А. Аланские племена Северного Кавказа // МИА. М., 1962. № 106. С. 16. Рис. 4.

[23] Амброз А.К. Фибулы юга европейской части СССР II в. до н.э. — IV в. н.э. // САИ. М., 1966. Вып. Д1-30. С. 52; Скрипкин А.С. Фибулы Нижнего Поволжья... С. 108, 109.

[24] Мунчаев Р.М. Новые сарматские памятники Чечено-Ингушетии // СА. 1965. № 2. С. 177. Рис. 3.

[25] ОАК за 1894 г. СПб., 1896. С. 37, 38. Рис. 41.

[26] Rostovtzeff М. Une trouvaille de l’époque greco-sarmate de Kertch // Monumentes et mémoires publies par l’Académie des inscriptions et belles-lettres. Paris, 1923. V. 26.

[27] ОАК за 1897 г. СПб., 1900. Рис. 232.

[28] Бабенчиков В.П. Чорнорiченський могильник // АП УРСР. Киïв, 1963. Т. XIII. С. 97-100. Табл. II, 13, 14; XIII, 1.

[29] Thomas E. Helm, Schilde, Dolche. Budapest, 1971. S. 23-25. Taf. XXIX-XXXVII.

[30] Мацулевич Л.А. Серебряная чаша из Керчи. Табл. I; Беляев Д.Ф. Облачение императора на керченском щите // ЖМНП. 1893, октябрь. С. 10, примеч. 1; С. 21, примеч. 3; С. 23; 39; 40. Украшенные золотом и камнями одежды императоров и знати можно видеть на изображениях разного времени (рельеф Диоклетиана с тетрархами в Венеции, мозаики Равенны).

[31] Lászlò Gy. L’art des nomades: Des Scythes aux Hongrois. Budapest, 1972. Pl. 32-36; Bóna I. [Rec.]. Kenk R. Studien zum Beginn der jüngeren römischen Kaiserzeit in der Przeworsk-Kultur dargestellt am Beispiel der Gräberfelder von Chorula und Spicymierz // AAH. Budapest, 1980. T. 32, fasc. 1/4. S. 490.

[32] Lászlò Gy. L'art des nomades. . . Pl. 27; 39.

[33] Grempler D. Der II. und III. Fund von Sackrau. Berlin, 1888. Скандинавские аналогии: Salin В. Die altgermanische Tierornamentik. Stockholm, 1904. Abb. 95-99; Stjernqvist B. Simris. Bonn; Lund, 1955. P. 108-165.

[34] Дашевская О.Д. Погребение гуннского времени в Черноморском районе Крыма // МИА. М., 1969. № 169. С. 53. Рис. 3, 1.

[35] Амброз А.К Проблемы раннесредневековой хронологии... Ч. I. С. 100, 102, примеч. 7, 8. Рис. 2, 1-5.
(56/57)

[36] Абрамова М.П. Катакомбные погребения IV-V вв. н.э. из Северной Осетии // СА. 1975. № 1. С. 217-227.

[37] Там же. С. 224, 225.

[38] Там же. С. 223, 225, 226.

[39] Афанасьев Г.Е. Хронология могильника Мокрая Балка // КСИА. М., 1979. Вып. 158. С. 45.

[40] Ковалевская В.Б. Северокавказские древности // Степи Евразии в эпоху средневековья. Сер. Археология СССР. М., 1981. С. 86. Рис. 62, 4.

[41] Абрамова М.П. Катакомбные погребения... С. 225.

[42] Засецкая И.П. Золотые украшения гуннской эпохи. Л., 1975. С. 26.

[43] Там же. С. 26, 27.

[44] Там же. С. 28.

[45] Засецкая И.П. Боспорские склепы гуннской эпохи как хронологический эталон для датировки памятников восточноевропейских степей // КСИА. М., 1979. Вып. 158. С. 11, 16. Рис. 1, 1-6; 2, 1-7; 3, 1-13; 4, 1-12; 5, 1-13.

[46] Там же. С. 11.

[47] Salin В. Die altgermanische Tierornamentik; Åberg N. Die Franken und Westgoten in der Völkerwanderungszeit. Uppsala; Leipzig, 1923; Rostovtzeff M. Une trouvaille de l’époque greco-sarmate de Kertch; Alföldi A. Funde aus der Hunnenzeit und ihre ethnische Sonderung // AH. Budapest, 1932. T. 9. Fettich N. Der. 2. Schatz von Szilàgy-Somlyó // AH. Budapest, 1932. T. 3; Idem. Le découverte de tombes princières hunniques à Szeged-Nagyszèksos // AH. Budapest, 1953. T. 32; Werner J. Beiträge zur Archäologie des Attila-Reiches, München, 1956; Kovrig I. Nouvelles trouvailles du V^e siècle découvertes en Hongrie // AAH. Budapest, 1959. T. 10. P. 209-225; Pàrducz M. Archäologische Beiträge zur Geschichte der Hunnenzeit in Ungarn // AAH. Budapest, 1959. T. Н. S. 309-398; Шаламон А., Баркоци Л. Археологические данные к периодизации позднеримской эпохи в Паннонии (376-476 гг.) // Древности эпохи великого переселения народов V-VIII вв. М., 1982; Bóna I. Ein Vierteljahrhundert Völkerwanderungszeitforschung in Ungarn (1945-1969) // AAH. Budapest, 1971. T. 23, fasc. 1-4.

[48] Åberg N. Ein Beitrag zur Chronologie der Merowingerzeit // 25. Jahre Siedlungsarchäologie: Arbeiten aus dem Kreise der Berliner Schule. Leipzig, 1922; Werner J. Münzdatierte austrasische Grabfunde. Berlin, 1935; Arbman Н. Les épées du tombeau de Childéric // Meddelanden från Lunds Universitets Historiska Muzeum. Lund, 1948; Fettich N. Le découverte de tombes princières hunniques.

[49] Alföldi A. Funde aus der Hunnenzeit...; Werner J. Beiträge...

[50] Kubitschek W. Grabfunde in Untersiebenbrunn // Jarbuch für Altertumskunde. Wien, 1921. 5. Bd, l-3; Mèszaros Gy. A regölyi Korai népvàndorläskori fejedelmi sir // AE. Budapest, 1970. F. 97. K. 1.

[51] Abramowicz A., Dąbrowski K., Jaźdzewski K., Nosek S. Periode des migrations des peuples // Inventaria archaeotogica: Pologne. Łodz, 1959. Fasc. II. Pl. 11-16; Кухаренко Ю.B. О качинской находке // Древности эпохи великого переселения народов V-VIII вв. М., 1982.

[52] Засецкая И.П. Классификация полихромных изделий гуннской эпохи по стилистическим данным // Древности эпохи великого переселения народов V-VIII вв. М., 1982.

[53] Alföldi A. Funde aus der Hunnenzeit...; Abramowicz A., Dąbrowski K., Jaźdzewski K., Nosek S. Periode des migrations des peuples. Pl. 15, 3, 4, 7; Ковриг И. Погребения гуннского князя в Венгрии // Древности эпохи великого переселения народов V-VIII вв. М., 1982.

[54] Kubitschek W. Grabfunde in Untersiebenbrunn; Abramowicz A., Dąbrowski K., Jaźdzewski K., Nosek S. Periode des migrations des peuples. Pl. 15, 1, 8, 15-17, 20-23; Harhoiu R. The Treasure from Pietroasa, Romania, in the light of recent research. Oxford, 1977.

[55] Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы // СА. 1971. № 3. Ч. II. С. 115. Рис. 11, 1; Он же. Восточноевропейские и среднеазиатские степи V — первой половины VIII в. // Степи Евразии в эпоху средневековья. Сер. Археология СССР. М., 1981. С. 12-19, 21, 22 (группа I). Рис. 2, а, б; 3, 1-23; 4а, 1-4; 5, 1-14; 6, 1-13; 7, 1-5.

[56] Werner J. Die frühgeschichtlichen Grabfunde von Spielberg und von Fürst // Bayerische Vorgeschichts-Blätter. München, 1960. Н. 25.

[57] Satin B. Die altgermanische Tierornamentik; Веймарн Е.В., Амброз А.К. Большая пряжка из Скалистинского могильника (склеп 288) // СА. 1980. № 3. Рис. 4; 5.

[58] Засецкая И.П. Боспорские склепы... Рис. 3, 10-12, 71 (гладкие), 69, 70 (инкрустированные).
(57/58)

[59] Минаева Т.М. Раскопки святилища и могильника возле городища Гиляч в 1965 г. // Древности эпохи великого переселения народов V-VIII вв. М., 1982. С. 230.

[60] Дашевская О.Д. Погребение гуннского времени... С. 58. Рис. 2; 4, 5.

[61] Abramowicz A., Dąbrowski K., Jaźdzewski K., Nosek S. Periode des migrations des peuples. Pl. 15, 5, 6, 11, 14, 19.

[62] Ibid. Pl. 15, 1, 8, 15-17, 20-23 (особенно 1, 8, 15).

[63] Засецкая И.П. Боспорские склепы. . . Рис. 3, 69, 70; 5, 16, 17.

[64] Мажитов Н.А. Бахмутинская культура. М., 1968. С. 36, 37.

[65] Там же. С. 95, 96, 100, 104.

[66] Засецкая И.П. Боспорские склепы... Рис. 3, 13, 46, 65-67, 72; Она же. Золотые украшения гуннской эпохи. С. 55, 63.

[67] Котович В.Г., Котович В.М., Магомедов С.М. Утамышские курганы // Северный Кавказ в древности и в средние века. М., 1980. Рис. 10, 2, 6.

[68] Генинг В.Ф. Тураевский могильник V в. н.э. // Из археологии Волго-Камья. Казань, 1976. С. 105, 106. Рис. 25, 10, 14, 15 (см. дифференциацию на с. 105).

[69] Alföldi A. Funde aus der Hunnenzeit...; Werner J. Beiträge... S. 50-53 (к рассматриваемому времени относятся № 5-7, 9-13, остальные — более поздние по типу или по сопровождающим находкам); Дмитриев А.В. Погребения всадников и боевых коней в могильнике эпохи переселения народов на р. Дюрсо близ Новороссийска // СА. 1979. № 4. С. 219-221. Рис. 1; 5; Амброз А.К. К статье А.В. Дмитриева // СА. 1979. № 4. С. 229-231.

[70] Werner J. Beiträge... S. 20-23.

[71] Атаев Д.М. Височные привески с четырнадцатигранником // СА. 1963. № 3. С. 231-235.

[72] Bierbrauer V. Die ostgotischen Grab- und Schatzfunde in Italien. Spoleto, 1975. S. 162-165, 244-248. Abb. 14.

[73] Tejral J. Mähren im 5. Jahrhundert. Praha, 1973. S. 13, 14, 16-18. Abb. 2, 10, 12, 13.

[74] Norberg R. Moor- und Depotfunde aus dem 5. Jahrhundert nach Chr. in Schonen // Acta archaeologica. København, 1931. V. II. S. 104-111.

[75] Кузнецов В.А. Аланские племена Северного Кавказа. С. 79; Минаева Т.М. Могильник Байтал-Чапкан. С. 222. Рис. 24, е (ошибочно опубликована одна фибула как случайная находка из окрестностей с. Гижгид); Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии... Ч. I. С. 106. Рис. 2, 14, 15, 20.

[76] Амброз А.К. Фибулы юга европейской части СССР... С. 86-91. Рис. 5-8.

[77] Минаева Т.М. Раскопки святилища и могильника... Рис. 5.

[78] Сорокина Н.П. О стеклянных сосудах с каплями синего стекла из Причерноморья // СА. 1971. № 4. С. 97.

[79] Минаева Т.М. Могильник Байтал-Чапкан в Черкесии. С. 244. Рис. 4; 10; 11; Титов В.С., Эрдели И. Первые итоги раскопок Венгеро-Советской экспедиции на территории ВНР // СА. 1980. № 1. С. 130, 131. Рис. 1.

[80] Минаева Т.М. Раскопки святилища и могильника... Рис. 4, 1-11.

[81] Рунич А.П. Отчёт о полевых исследованиях в районе Кавминвод за 1973 г. // Архив ИА. Р-1. № 5009. С. 1, 2. Рис. 3-5.

[82] Рунич А.П. Захоронение вождя эпохи раннего средневековья из Кисловодской котловины // СА. 1976. № 3. С. 256-266.

[83] Там же. С. 257.

[84] Там же. С. 263.

[85] Там же. С. 257.

[86] Там же.

[87] Там же. С. 259. Рис. 6, 1.

[88] Амброз А.К Фибулы юга европейской части СССР... С. 84. Рис. 5, 2, 3.

[89] Амброз А.К. Бирский могильник и проблемы хронологии Приуралья в IV-VII вв. // Средневековые древности евразийских степей. М., 1980. С. 6. Рис. 3, 1, 2.

[90] Амброз А.К. Фибулы юга европейской части СССР... С. 76-91 (особенно с. 88-91).

[91] Абрамова М.П. Катакомбные погребения... С. 227-232.

[92] Куссаева С.С. Археологические находки последних лет в Северной Осетии / ИСОНИИ. Орджоникидзе, 1957. Т. 19. С. 184-187; Абрамова М.П. Катакомбные погребения... С. 227.

[93] Абрамова М.П. Катакомбные погребения... С. 231. Рис. 7, 4, 5.

[94] Там же. С. 227, 228. Рис. 6, 2-5.

[95] Афанасьев Г.Е. Новые находки в Мокрой Балке близ Кисловодска // СА. 1979. № 3. С. 173, 182. Рис. 6.
(58/59)

[96] Там же. С. 171-173, 180-182. Рис. 4; 7; 11.

[97] Мацулевич Л.А. Серебряная чаша из Керчи. С. 20, 21. Рис. 5 (склепы: «Гордиковых»; с надписью 491 г.; христианский склеп 1895 г.; 154 1904  г.; «Новиковский» 1890 г.; два разграбленных 24 июня 1904 г.; 145 1904  г.; возможно, 146 и 147 1904 г.; прочие, названные в списке Л.А. Мацулевича, — более поздние, VI-VII вв.).

[98] Уварова П.С. Могильники Северного Кавказа. С. 235-238.

[99] Минаева Т.М. Могильник Байтал-Чапкан в Черкесии. Рис. 7, 1 (могила 24). Фибула на рис. 7, 2, возможно, моложе V в.

[100] ОАК за 1890 г. СПб., 1891. С. 121, 122. Рис. 82-87; Засецкая И.П. Золотые украшения гуннской эпохи. С. 36-40. Табл. 1, 1; Она же. О хронологии и культурной принадлежности памятников южнорусских степей и Казахстана гуннской эпохи // СА. 1978. № 1. С. 66, 67. Рис. 1, 14. Согласно архивному делу, крестьянин «усмотрел на берегу р. Маныча торчащую кость конской головы... Найденные вещи лежали под головой и костями лошади». К сожалению, И.П. Засецкая не приводит всю цитату целиком, но, по-видимому, архивное дело не вносит ясности насчёт находки с конской сбруей серёг. Поэтому И.П. Засецкая пришла к заключению: «Мы не можем наверняка утверждать, что перечисленные вещи происходят из одного погребения, однако такое предположение, судя по обстоятельствам находки, наиболее вероятно».

[101] Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии... Ч. II. С. 116, 119, 120. Рис. 10, 25-38; Он же. Восточноевропейские и среднеазиатские степи... С. 17, 18, 22. Рис. 7, 6, 8-12, 14, 15, 19, 21.

[102] Засецкая И.П. О хронологии и культурной принадлежности... С. 66, 68.

[103] Там же. С. 66, 71; Засецкая И.П. Боспорские склепы... С. 5 («Причину же особенностей погребального инвентаря... каждой отдельной подгруппы в данном случае надо искать не во временном разрыве погребальных комплексов, а в... половом различии похороненных здесь людей»).

[104] Амброз А.К. Восточноевропейские и среднеазиатские степи... С. 12-15. Рис. 3, 29, 51; 5, 24 (ср. оружие, обильно украшенное зернью, из перещепинской группы на рис. 5, 15, 16, 21); 6, 20 (ср. зернёные пояса перещепинской группы на рис. 5, 46, 47, 53).

[105] Алексеева Е.П. Древняя и средневековая история Карачаево-Черкесии. М., 1971. С. 82, 83. Табл. 21б, 11-30.

[106] Абрамова М.П. Катакомбные погребения... С. 230. Рис. 7, 33; Афанасьев Г.Е. Новые находки в Мокрой Балке... С. 176. Рис. 6, 1.

[107] Алексеева Е.П. Древняя и средневековая история... С. 68, 69. Табл. 19, 3.

[108] Засецкая И.П. Боспорские склепы... Рис. 5, 1.

[109] Алексеева Е.П. О чём рассказывают археологические памятники Карачаево-Черкесии. Черкесск, 1960. С. 19. Табл. 10, 1; 11, 2 (материал хранится в музее г. Черкесск: ЧЕМ, 1492, кол. 113).

[110] Толстой И.И., Кондаков Н.П. Русские древности в памятниках искусства. СПб., 1890. Вып. 3. Рис. 180.

[111] ОАК за 1897 г. С. 75. Рис. 176.

[112] Котович В.Г. Новые археологические памятники южного Дагестана // МАД. Махачкала, 1959. Т. 1. С. 148-156. Табл. XIII.

[113] Котович В.Г., Котович В.М., Магомедов С.М. Утамышские курганы. С. 55-59.

[114] Там же. Рис. 10, 5-8.

[115] Генинг В.Ф. Тураевский могильник... С. 55-108.

[116] Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии... Ч. II. С. 107, 112.

[117] Синицын И.В. Позднесарматские погребения Нижнего Поволжья // Изв. СНВИК. Саратов, 1936. Вып. 7. С. 71-80.

[118] Arrhenius B. Granatschmuck und Gemmen aus nordischen Funden des frühen Mittelalters. Stockholm, 1971. S. 104-108.

[119] Werner J. Münzdatierte austrasische Grabfunde. S. 32, 33. Abb. 2; 6.

[120] Древности: Тр. MAO. М., 1901. T. XIX, вып. II. C. 70, 71. Рис. 1-4; Мацулевич Л.А. Погребение варварского князя в Восточной Европе // ИГАИМК. Л., 1934. Вып. 112. С. 32-34.

[121] Werner J. Münzdatierte austrasische Grabfunde. S. 30-34.

[122] Латышев В.В. Известия древних писателей о Скифии и Кавказе // ВДИ. 1948. № 4. С. 232.

[123] Прокопий из Кесарии. Война с готами / Пер. с греч. С.П. Кондратьева. М., 1950. С. 384, 385.

[124] Там же. С. 387.

[125] Саханев В.В. Раскопки на Северном Кавказе... С. 168. Рис. 35.
(59/60)

[126] Дмитриев А.В. Могильник эпохи переселения народов на р. Дюрсо // КСИА. М., 1979. Вып. 158. С. 55, 56.

[127] Удальцова З.В. Идейно-политическая борьба в ранней Византии. М., 1974. С. 158.

[128] Иордан. О происхождении и деяниях готов / Пер. Е.Ч. Скржинской. М., 1960. С. 72.

[129] Амброз А.К. О двупластинчатых фибулах с накладками // Древности эпохи великого переселения народов V-VIII вв. М., 1982. С. 107-117.

[130] Там же. С. 115.

[131] Шкорпил В.В. Отчёт о раскопках в г. Керчи в 1904 г. // ИАК. СПб., 1907. Вып. 25. С. 47-50; Засецкая И.П. Боспорские склепы... С. 16. Рис. 1, 21-31; 2, 21-29; 3, 33-46; 4, 22-25.

[132] Сорокина Н.П. О стеклянных сосудах с каплями синего стекла. С. 93, 94, 97.

[133] Засецкая И.П. Боспорские склепы... С. 13.

[134] Дмитриев А.В. Раннесредневековые фибулы из могильника на р. Дюрсо // Древности эпохи великого переселения народов V-VIII вв. М., 1982.

[135] Дмитриев А.В. Погребения всадников и боевых коней... С. 222, 223. Рис. 6; 7; Он же. Раннесредневековые фибулы... Рис. 1.

[136] Амброз А.К. О двупластинчатых фибулах... Рис. 1, 5, 6, 14-16, 22, 35, 42, 43, 45, 47 и более поздние 51, 52.

[137] Там же. Рис. 1, 42, 43, 45 (рисунок последней фибулы очень мелкий, и детали пальметок на нём не видны).

[138] Там же. Рис. 1, 26-29, 31.

[139] Там же. Рис. 1, 62-66.

[140] Molinero Pérez A. La necrópolis visigoda de Duratón (Segovia) // Acta arqueologica hispanica. Madrid, 1948. V. IV.

[141] Амброз А.К. О двупластинчатых фибулах... Рис. 1, 32.

[142] Дмитриев А.В. Раннесредневековые фибулы... С. 103.

[143] Tejral J. Mähren im 5. Jahrhundert. S. 51-53.

[144] Bierbrauer V. Zur chronologischen, soziologischen und regionalen Gliederung des ostgermanischen Fundstoffs des 5. Jahrhunderts in Südosteuropa // Die Völker an der mittleren und unteren Donau im 5. und 6. Jahrhundert. Wien, 1980. S. 134-137. Abb. 14.

[145] Амброз А.К. О двупластинчатых фибулах... С. 113, 114.

[146] Там же. Рис. 1, 55, 56.

[147] Там же. Рис. 1, 57.

[148] Дмитриев А.В. Погребения всадников и боевых коней... С. 228. Рис. 9; 10.

[149] Дмитриев А.В. Раннесредневековые фибулы... С. 104.

[150] Там же. Рис. 2.

[151] Скалон К.М. Об одной находке в Абхазии // АСГЭ. Л., 1978. Вып. 19. С. 67. Рис. 1-3; 7.

[152] Мажитов Н.А. Бахмутинская культура. С. 35. Табл. 16, 9 (датируют предметы 1, 2, 5, 7, 10).

[153] Дмитриев А.В. Раннесредневековые фибулы... С. 104.

[154] Там же.

[155] Айбабин А.И. Погребения второй половины V — первой половины VI в. в Крыму // КСИА. М., 1979. Вып. 158. С. 31. Рис. 1, 7, 10, 11, 18; 5, 4.

[156] Амброз А.К. Южные художественные связи населения Верхнего Поднепровья в VI в. // Древние славяне и их соседи. М., 1970. С. 71. Рис. 2, 1, 3.

[157] Там же. Рис. 2, 4.

[158] Werner J. Beiträge... Taf. 57, 1.

[159] Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии... Ч. I. Табл. I, 27.

[160] Werner J. Nomadische Gürtel bei Persern, Byzantinern und Langobarden // Atti del convegno internazionale sul tema: La civiltà dei langobardi in Europa: Accademia nazionale dei lincei. Anno CCCLXXI: Problemi attuali di scienza e di cultura. Roma, 1974. Quaderno N 189. S. 120-129 (особенно S. 125).

[161] Голдина Р.Д. Хронология погребальных комплексов раннего средневековья в Верхнем Прикамье // КСИА. М., 1979. № 158. С. 82, 83.

[162] Дмитриев А.В. Раннесредневековые фибулы... С. 101. Рис. 11.

[163] Смирнов К.Ф. О некоторых итогах исследования могильников... С. 157. Рис. 50Б, 1; 51.

[164] Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии... Ч. I. С. 114, 116. Рис. 3, 10, 16. Табл. II, 8, 15.

[165] Об эволюции поясов см.: Амброз А.К. [Рец.]. Erdèlyi L, Ojtozi E., Gening W. Das Gräberfeld von Newolino // СА. 1973. № 2.

наверх