[ коллективная монография ]

Степная полоса Азиатской части СССР
в скифо-сарматское время.

/ Археология СССР. М.: 1992. 494 с. ISBN 5-02-009916-3

Часть первая.

Кочевые племена Средней Азии и Казахстана
в скифо-сарматское время.

Введение.

Основные проблемы в изучении памятников
древних скотоводов Средней Азии и Казахстана.

(Б.И. Вайнберг, Н.Г. Горбунова, М.Г. Мошкова)

Природные условия Средней Азии  [4] и Казахстана неодинаковы в разных частях этого региона. Бóльшую часть его занимают пустыни, на юге, юго-востоке и востоке располагаются горные массивы. Северная граница пустынь расположена вблизи 48° с.ш., где они соседствуют с полупустынной зоной, переходящей на севере в степи. В разные исторические периоды в зависимости от степени увлажнённости границы этих зон смещались, что отражалось и на характере хозяйственного использования территории. Пустынные районы Средней Азии и Казахстана различаются не только по степени обводнённости, но и по остальным физико-географическим условиям — почвам, растительности, климату [Бабаев А.Г., Фрейкин З.Г., 1977. С. 81, след.].

Восточная часть Средней Азии почти целиком гористая. Здесь расположены горные массивы Тяньшаньской и Памиро-Алайской систем с многочисленными хребтами, подгорными и межгорными долинами, орошаемыми многочисленными реками, стекающими с гор. Отсюда берут начало и две магистральные реки Средней Азии — Сырдарья и Амударья, пересекающие пустыни и степи всей её территории с северо-востока и юго-востока на северо-запад, к Аральскому морю. В северо-восточной части Средней Азии равнины находятся к юго-западу и северо-востоку от хребта Каратау (Голодная степь, Чу-Илийские степи и пески). В верховьях Сырдарьи расположена Ферганская долина, окаймлённая горными хребтами со стекающими с них реками. Наиболее крупные реки восточной части Средней Азии, помимо Сырдарьи, это Или, Чу, Талас, берущие начало с Тяньшаньских гор, Кызылсу, или Сурхаб, протекающие по Аланской долине, Карадарья, Сох — по Ферганской. Имеется также много озёр, расположенных в степях, песках и горах. Самые крупные из них Балхаш и Иссык-Куль. Берега рек и озёр покрыты большей частью тугайной растительностью, камышами, кустарниками. По мере подъёма от равнин в горы растительность становится богаче и разнообразнее, а на высоких плато типа Ангренского, Кетмень-Тюбе, Сусамыр, Аланской долины и пр. имеются прекрасные пастбища, служащие постоянными летовками для кочевников.

Эти природные условия, лишь незначительно изменявшиеся в связи с условиями обводнения (прежде всего это относится к дельтовым областям крупных рек), способствовали развитию на территории региона наряду с ирригационным и богарным земледелием равнин и горных долин скотоводческого хозяйства в очень разнообразных формах — от осёдлого до кочевого.

Уже с эпохи бронзы в Средней Азии постоянно сосуществуют земледельцы и скотоводы, и между ними возникает межхозяйственный и культурный обмен. Характер взаимодействия этих групп населения зависел от многих причин: степень близости по экологической зоне, зависимость в хозяйственной деятельности, политические взаимоотношения и т.д. Не только археологи и историки, но даже географы уделяли мало внимания хозяйственному использованию пустынных и степных территорий. Не учитывались значительные сезонные изменения среды, характер и изменчивость водных источников, растительности, сезоны и пути перекочёвок.

В литературе утвердилось понятие «ранние кочевники Средней Азии и Казахстана», к которым относят обычно разноплеменное скотоводческое население региона VIII-VII вв. до н.э. — III-IV вв. н.э. Но при этом не учитывается, что термин «кочевники» приложим лишь к части скотоводческих племён рассматриваемой территории. Формы скотоводческого хозяйства определялись, как и в недавнем прошлом, в первую очередь природно-климатическими особенностями района и в меньшей степени близостью или отдалённостью от земледельческих оазисов. При районировании пустынь Средней Азии и Казахстана географы выделяют 16 основных зон, различающихся по физико-географическим условиям, определяющим характер хозяйственной деятельности [Бабаев А.Г., Фрейкин З.Г., 1977. С. 155, след. Схема на с. 156]. Ряд особенностей имеют и горные районы с прилегающими к ним подгорными равнинами. Всё это обусловливало большое разнообразие видов скотоводческого хозяйства в пределах одного хозяйственно-культурного типа [обзор дискуссионных проблем и вопросы упорядочения терминов, относящихся к скотоводству и кочевничеству в исследованиях этнографов, см.: Марков Г.Е., 1981. С. 83, след.; Семёнов Ю.И., 1982. С. 48, след.].

Применительно к археологическому материалу Средней Азии и Казахстана характеристика различных форм скотоводческого хозяйства дана К.А. Акишевым [1972; 1977. С. 200-205]. Первой формой, чисто кочевой, как он считает, было хозяйство скотоводов Центрального и Западного Казахстана, где перекочёвки происходили круглогодично по определённым маршрутам на дальние расстояния. Возможно, не всегда были постоянные зимние стойбища, и люди со стадами перекочёвывали в зависимости от освоения новых пастбищ. Разводили главным образом овец, верблюдов, лошадей,

(21/22)

меньше — крупный рогатый скот. Второй формой было полукочевое скотоводство, развитое в районах Восточного Казахстана, Семиречья, предгорных и горных долинах Тянь-Шаня и Памиро-Алая. Стада перегоняли по стабильным маршрутам на небольшие расстояния. Было распространено главным образом вертикальное кочевание — с долин в горы и обратно на постоянные зимние пастбища. Овцеводство и коневодство дополнялось разведением крупного рогатого скота. На призимовочных территориях были небольшие посёлки, рядом с которыми обычно выращивали просо, ячмень, пшеницу. Эта пастбищно-кочевая система хозяйства, сложившаяся, как и чисто кочевая, ещё в начале I тысячелетия до н.э., характеризуется посезонным распределением пастбищных угодий и водных источников в пределах общинно-родовых и межплеменных границ землепользования [Акишев К.А., 1977. С. 201]. Третья форма — осёдлое скотоводство. Оно характерно для мест, богатых сенокосными угодьями, расположенными, как правило, в непосредственной близости к земледельческим центрам, на границах, или даже вклиниваясь на их территорию. В этом случае мог существовать своеобразный хозяйственный симбиоз осёдлого земледельческо-скотоводческого и полукочевого скотоводческого населения, основанный на естественном разделении труда. В дальнейшем это приводило к коллективным формам хозяйства (выпас стад земледельцев поручался скотоводам, которые в свою очередь постоянно пользовались результатами труда земледельческого населения), ускорению оседания скотоводов на землю и растворению их в среде земледельцев. Именно эти группы скотоводов принимали наибольшее участие в экономике земледельческих районов, чаще вмешивались в политические события, являясь в сложных ситуациях защитниками земледельцев, и определяли ход событий в древних государствах.

Проникновение скотоводческих племён из северных районов Средней Азии и из Казахстана на юг началось ещё во II тысячелетии до н.э., и процесс этот был постоянным. Всё новые и новые волны скотоводов, передвигаясь на юг, оседали на границах и в пределах земледельческих оазисов, устанавливали экономические и политические связи с их жителями, увеличивая тем самым количество населения оазисов и являясь одним из существенных факторов в изменениях экономики и политики древнейших среднеазиатских государств. Без понимания этого характерного для Средней Азии процесса история её населения не может быть правильно понята. Эта мысль красной нитью проходила во всех исследованиях ведущих историков Средней Азии С.П. Толстова и А.Н. Бернштама. С.П. Толстов [1962б] рассматривал с этой точки зрения проблемы истории населения Приаралья и Хорезма. А.Н. Бернштам [1952] посвятил свою жизнь изучению истории населения востока Средней Азии и в связи с этим касался вопросов участия кочевых племён в политических событиях среднеазиатских государств.

Противостояние кочевников и осёдлых народов, земледельцев и скотоводов засвидетельствовано в Авесте, где постоянные враги земледельцев именуются турами [Абаев В.И., 1956; Литвинский Б.А., 1972б. С. 156, 157. Там же литература вопроса]. Период, о котором пойдёт речь, длителен и достаточно богат историческими событиями, нашедшими некоторое отражение в письменных источниках: надписи ахеменидских царей, античные авторы (Геродот, Арриан, Трог Помпеи, Юстин, Квинт Курций Руф, Страбон, Птолемей и др.), китайские хроники Шицзи, Ханьшу, Хоуханьшу, Бейши. Обзору и исследованию этих источников посвящена большая литература [сводки см.: Умняков И.И., 1940; История таджикского народа..., Гафуров Б.Г., 1972; Литвинский Б.А., 1972б; Ставиский Б.Я., 1977; Мандельштам А.М., 1957; Гафуров Б.Г., Цибукидзе Д.И., 1980].

Раскопки памятников ранних кочевников начинались эпизодически ещё в дореволюционные годы, и в истории их исследования можно выделить три периода: 1) до Великой Октябрьской социалистической революции; 2) послереволюционный период и до конца Великой Отечественной войны; 3) послевоенные годы и до настоящего времени. Истории изучения памятников скотоводческих племен посвящены две работы О.В. Обельченко [1964; 1965], где хроника раскопок и исследований доведена до 1953 г. Кроме того, отдельные вопросы исследования курганных могильников содержатся в работах К.А. Акишева и Г.А. Кушаева [1963], Б.А. Литвинского [1972а], Ю.А. Заднепровского [1960]. Мы ограничимся краткой характеристикой самих раскопочных работ и подробнее остановимся на основных проблемах истории изучения ранних кочевников Средней Азии и Казахстана.

Для дореволюционного периода характерно случайное вскрытие курганных погребений в основном в северо-восточных районах Средней Азии, Семиречье, Фергане, Таласской долине, Ташкентском районе. Работы проводились Археологической комиссией и членами Туркестанского кружка любителей археологии [Обельченко О.В., 1964. С. 213-219].

После Великой Октябрьской социалистической революции начались более систематические исследования, особенно широко развернувшиеся в 30-е годы [Оболдуева Т.Г., 1951; Жуков В.Д., 1951; Гулямов Я.Г., 1951; Бернштам А.Н., 1941а; 1943]. В конце 20-х годов начинаются целенаправленные исследования могильников ранних кочевников. Первыми были раскопки М.В. Воеводского и М.П. Грязнова Буранинско-Каракольских и Чильпекских курганов (Семиречье и северный берег Иссык-Куля), положившие начало изучению «усуньской» проблемы [Воеводский М.В., Грязнов М.П., 1938; см. также: Тереножкин А.И., 1941]. Затем последовали раскопки курганов в долинах рек Талас и Чу, в районе Ахангарана, Ташкента (Пскентский, Джунский могильники) и в Фергане (Исфаринский могильник). Раскопки проводились А.И. Тереножкиным, А.Н. Бернштамом, М.Е. Массоном, Г.В. Григорьевым, Б.А. Латыниным, Т.Г. Оболдуевой, М.Э. Воронцом [Обельченко О.В., 1964].

В конце 30-х годов А.Н. Бернштам начинает массовое планомерное исследование памятников ранних кочевников. Прекрасное знание географических особенностей северо-восточных районов Средней Азии и этнографии кочевников позволило ему провести многочисленные маршрутные обследования

(22/23)

«по путям кочевников» и необыкновенно точно выявить территории их обитания, насыщенные курганными могильниками. Одни только названия экспедиций, которыми руководил А.Н. Бернштам, отражают сферу интересов этого талантливого исследователя: Казахстанская (1936, 1938-1940 гг. — долины рек Талас, Или, Чу, склоны Каратау), Южно-Казахстанская (1947-1949 гг. — Каратау и средняя Сырдарья), Киргизская (1938-1940 гг. — Чуйская долина, Иссык-Куль), Чуйская (1941 г.); Тяньшаньская (1944-1946, 1949 гг. — центральный Тянь-Шань, Иссык-Куль, восточная Фергана); Памиро-Алайская (1947-1948 гг. — Памир, Алай, Фергана), Памиро-Ферганская (1950-1952 гг. — Памир и Фергана). Одним из его первых замечательных открытий были раскопки Кенкольского могильника (долина р. Талас), оставленного, по его мнению, хунну китайских источников [Бернштам А.Н., 1940б]. В конце 30-х годов им были исследованы Берккаринский и Тамдинский могильники (также долина Таласа), которые он считал «сако-усуньскими» [Бернштам А.Н., 1941а; Бабанская Г.Г., 1956; Маловицкая Л.Я., 1950], курганы Карачоко и Каргалы в Семиречье [Бернштам А.Н., 1941б; 1949б], курганы в урочище Арпа [Бернштам А.Н., 1945].

В годы Великой Отечественной войны В.Ф. Гайдукевич раскопал погребения Ширинсайского могильника [Гайдукевич В.Ф., 1952].

В послевоенные годы возобновляют работу созданные ранее крупнейшие среднеазиатские экспедиции и начинают свою деятельность местные республиканские Академии наук и музеи. Конец 40-х — начало 50-х годов можно считать поворотным моментом в изучении древностей скотоводов Средней Азии, ибо исследования их памятников охватили многие, ранее не изучавшиеся районы.

В 1947-1948 гг. А.Н. Бернштам впервые исследует курганные могильники Памира и открывает первую страницу в истории изучения ранних кочевников этого района. Тогда же он изучает разновременные могильники Аланской долины [Бернштам А.Н., 1952. С. 186-204, 275-333]. В 1949 г., во время маршрутного обследования Тянь-Шаня, проводятся раскопки разновременных (от саков до тюрок) курганов центрального Тянь-Шаня и побережья Иссык-Куля [Бернштам А.Н., 1952. С. 19-94]. В 1950-1952 гг. наряду с продолжением раскопок на Памире А.Н. Бернштам проводит раскопки курганных могильников Ферганы и Чаткала [Сорокин С.С., 1961б; Кибиров А.К., 1959а; Воронец М.Э., 1954].

Широкие комплексные работы развернулись в Хорезме [Толстов С.П., 1952], изучаются памятники кочевников в южной Туркмении [Марущенко А.А., 1959а], Согде [Обельченко О.В., 1956; 1961], Бактрии [Мандельштам А.М., 1966а; 1975а], продолжаются широкомасштабные раскопки курганов в Ферганской долине [Давидович Е.А., Литвинский Б.А., 1955; Баруздин Ю.Д., 1961; Заднепровский Ю.А., 1960; Гамбург Б.З., Горбунова Н.Г., 1957б; Горбунова Н.Г., Гамбург Б.З., 1957]. Как видим, с начала 50-х годов идёт накопление материалов по археологии ранних кочевников всей территории Средней Азии, а не только её восточных районов, как было ранее.

Со второй половины 50-х годов начинаются систематические работы в Центральном Казахстане, где была открыта и исследована так называемая тасмолинская культура [Кадырбаев М.К., 1966]. В Восточном Казахстане памятники кочевников изучает С.С. Черников, раскопавший знаменитый Чиликтинский курган с одним из ранних «царских» захоронений [Черников С.С., 1965]. Не менее активные работы ведутся в Южном Казахстане (Семиречье, Каратау) [Копылов И.И., 1953; Агеева Е.И., 1959; Максимова А.Г., 1960; 1962; 1968]. Особый интерес представляют проведенные К.А. Акишевым раскопки монументальных деревянных погребальных сооружений Бесшатырских курганов и серии рядовых могильников «сакского» и «усуньского» времени [Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963].

Столь же плодотворными оказались 60-е и 70-е годы. Особое место занимают раскопки и изучение кургана Иссык, расположенного в 50 км к востоку от г. Алма-Ата. Там было найдено непотревоженное «царское» захоронение. Набор инвентаря, его разнообразие и художественное исполнение открыли необозримое поле для исследований [Акишев К.А., 1978; Акишев А.К., 1984]. Продолжались работы на территории Киргизии, в том числе в Таласской долине (Кенкольский могильник) и долине Кетмень-Тюбе, где были обнаружены курганы от эпохи бронзы до раннего средневековья [Кожомбердиев И.К., 1960; 1963; 1977; 1983б]. Не прерывались исследования памятников ранних кочевников на Тянь-Шане и Алае, где вели раскопки Ю.Д. Баруздин (материалы остались, к сожалению, не опубликованными), А.К. Абетеков и И.К. Кожомбердиев [Абетеков А.К., 1975а; Кожомбердиев И., 1975в; 1983а].

Раскопки затронули не только восточный, но и западный Памир [Литвинский Б.А., 1972б; Бабаев А.Д., 1965б; 1975]. Активно продолжались исследования на территории Ферганы [Литвинский Б.А., 1972б; 1973а; 1973б; 1978; Кадыров Э., 1975а; Салтовская Е.Д., 1978; Брыкина Г.А., 1981; Gorbunova N.G., 1986] и южного Таджикистана [Литвинский Б.А., Седов А.В., 1984].

Новые материалы по сакам Приаралья дали раскопки Тагискенского и Уйгаракского могильников, проведенные Хорезмской археолого-этнографической экспедицией [Толстов С.П., Итина М.А., 1966; Вишневская О.А., 1973]. В результате исследования Присарыкамышской дельты были открыты памятники куюсайской культуры VII-IV вв. до н.э. [Вайнберг Б.И., 1979а] и исследованы курганы кочевников IV в. до н.э. — III в. н.э. Стали известны курганные погребения вдоль сухого русла Узбоя и прилегающих районов [Юсупов X.Ю., 1986; Галкин Л.Л., 1983; 1984; 1985; 1986], а также погребальные памятники плато Устюрт [Ягодин В.Н., 1982; Древняя и средневековая культура юго-восточного Устюрта].

В процессе этих многолетних и широкомасштабных работ, выявивших разновременные и разнокультурные памятники ранних кочевников Средней Азии и Казахстана, неоднократно возникали сложные проблемы, касающиеся как хронологии отдельных памятников, так и периодизации их по районам и по всей Средней Азии в целом. Поднимались вопросы культурной принадлежности населения, оставивше-

(23/24)

го их, и возможности отождествления его с племенами, известными по письменным источникам.

Подробнее эти проблемы с разной степенью полноты отражены ниже, при региональном описании итогов археологических исследований памятников скотоводов Средней Азии и Казахстана. В разработке их намечаются различные тенденции.

Если на начальных этапах исследований саки и массагеты, как правило, рассматривались раздельно в силу различий в характеристике их культуры в письменных источниках [см. например: Толстов С.П., 1948а. С. 211, след.], то в настоящее время почти повсеместно в литературе встречается понятие «сако-массагетские племена».

При изучении некоторых регионов происходил отрыв курганных могильников от синхронных и единых им по культуре поселений, рядом с которыми они расположены [см., например: Литвинский Б.А., 1972а; 1973а; 1973б]. Это нашло отражение и в настоящем издании: поселения каунчинской культуры и Ферганы освещены в томе «Древнейшие государства Кавказа и Средней Азии» [С. 207, след.], а курганы носителей тех же культур характеризуются в настоящем томе. Далеко не все исследователи учитывают природные особенности отдельных регионов, в частности, присырдарьинских районов в древности, и связанные с этим хозяйственные занятия жителей. Как показали раскопки многих памятников от границ западной Ферганы до низовьев Сырдарьи, здесь жили преимущественно осёдлые скотоводы. От них остались монументальные сырцовые постройки, у стен которых располагаются курганные могильники, отражающие «кочевнические» традиции этого населения. Второй особенностью памятников, оставленных населением присырдарьинских районов, является ручная выделка (при явном знакомстве с гончарным кругом) стандартизованной керамики, обжигавшейся в гончарных печах. Проследить особенности хозяйственного и культурного развития можно с конца эпохи бронзы (могильник Северный Тагискен), когда в низовьях Сырдарьи зафиксированы сырцовые мавзолеи, местная лепная и круговая керамика в сочетании с импортной земледельческой. Именно с этого момента и вплоть до нового времени дельтовые районы Сырдарьи становятся постоянным центром крупных скотоводческих объединений. Здесь, в наиболее благоприятных условиях обводнения, создаются постоянные поселения скотоводов, к которым на зимовку, очевидно, прикочёвывала основная масса населения. Именно в связи с особой ролью этого района в истории скотоводческих племён севера Средней Азии и Казахстана большое внимание в настоящем томе уделено памятникам чирикрабатской и джетыасарской (ранний этап) культур.

Иную модель скотоводческих поселений мы обнаруживаем в левобережном Хорезме (Присарыкамышская дельта Амударьи), в зоне постоянных контактов с цивилизацией древнего Хорезма, а также в Фергане, Бактрии, Согде.

Весь археологический материал в данном томе рассматривается по культурным ареалам. Часто эти ареалы совпадают с экологическими зонами, выделяемыми внутри всего Среднеазиатского-Казахстанского региона. В последнее время появились археологические материалы, характеризующие неизученные ранее районы Устюрта [Древняя и средневековая культура юго-восточного Устюрта; Ягодин В.П., 1982] и Мангышлака [Галкин Л.Л., 1983; 1984; 1985; 1986].

Хотя в настоящем томе подводятся определённые итоги многолетним исследованиям, авторы чётко осознают, что многие проблемы в изучении истории скотоводов Средней Азии и Казахстана не только очень далеки от разрешения, но иногда в полном объёме практически и не поставлены.

Однако основными были и остаются такие проблемы, как сакская культура Средней Азии и Казахстана, её истоки, хронология памятников, локальные варианты, искусство; памятники усуней, их хронология и проблема происхождения так называемой сако-усуньской культуры северо-востока Средней Азии; подбойно-катакомбные погребения, их хронология, происхождение, соотношение с племенами, известными по письменным источникам; наземные погребальные сооружения, их генезис и этническая атрибуция; хронология и типология отдельных категорий вещей Среднеазиатского и Казахстанского регионов (оружие, керамика и т.д.).

Вопрос о саках, упоминаемых у древних авторов, привлёк внимание русских и западноевропейских востоковедов ещё в конце XIX в., задолго до изучения археологических памятников Средней Азии и Казахстана. Исследование курганных древностей сопровождалось попытками их этнической атрибуции. Однако впервые вопрос об отнесении целой серии раскопанных могильников к сакам и массагетам был поставлен на реальную основу в трудах А.Н. Бернштама — для востока Средней Азии и С.П. Толстова — для Приаралья [Бернштам А.Н., 1952; Толстов С.П., 1962б]. Маршрутные обследования районов Семиречья, Таласа, Каратау, Кетмень-Тюбе, Тянь-Шаня, Памира, Алая и Ферганы, раскопки могильников в некоторых из этих районов, а также учёт случайных находок позволили А.Н. Бернштаму выделить здесь сакские памятники и предложить свою трактовку расселения сакских племён. Он полагал, что к числу сакских относятся прежде всего определённого типа намогильные сооружения (каменные насыпи с кольцевыми каменными выкладками-кромлехами), под которыми находились погребения в каменных ящиках или грунтовых могилах, покрытых плитами. Погребённые лежали в скорченной позе, реже вытянуто. Погребальный инвентарь состоял из лепной глиняной посуды и бронзовых изделий [Бернштам А.Н., 1949б. С. 349, 350].

Считая, что северо-восточная часть Средней Азии (Тянь-Шань и Семиречье, Фергана) была занята саками-хаумаварга персидских надписей (амюргии или заяксартские саки античных авторов), он выделял внутри них три группы: тяньшаньскую, ферганскую и яксартскую (последняя — по среднему течению Сырдарьи в горах Каратау). Каждая из них, полагал А.Н. Бернштам, имела особенности в зависимости от направления связей, но вела своё происхождение от местных культур эпохи бронзы (андроновского круга, с его точки зрения) с учётом влияния культур Южной Сибири. «На Тянь-Шане этот процесс был осложнён локальными различиями и

(24/25)

отчасти центральноазиатскими связями, в Фергано-Алае — взаимоотношениями с носителями анауской культуры, а на Яксарте — массагетскими и сармато-аланскими этнокультурными связями» [Бернштам А.Н., 1952. С. 211, 212]. Ранних кочевников Памира А.Н. Бернштам также относил к числу саков-хаумаварга.

На иных позициях в вопросах локализации кочевых племён стоял С.П. Толстов, который неоднократно обращался к этой теме и при анализе исторических событий в Средней Азии в последние века I тысячелетия до н.э., и в связи с изучением археологических памятников низовьев Сырдарьи [Толстов С.П., 1948а. С. 231, след. 243-245; 1948б; 1950б; 1961; 1962б. С. 136]. Изучая письменные источники, С.П. Толстов пришёл к выводу, что саки-хаумаварга занимали пространства пустынь Кызылкумов и Каракумов и были одним из самых значительных массагетских племён. Эту же группу саков он отождествлял с сакаравлами, которых помещал, опираясь на данные Птолемея, на восточной периферии Хорезма [Толстов С.П., 1948а. С. 243, 244]. При этом С.П. Толстов поддерживал гипотезу об отождествлении сакаравлов с Кангюем [Gutschmid A., 1888. S. 58, 70], но подчёркивал, что Кангюй — это название страны, а не племени [Толстов С.П., 1948а. С. 244].

Исследования археологических памятников низовьев Сырдарьи привело С.П. Толстого [Толстова] к определению территории расселения четырёх крупных племенных объединений саков этого района. В бассейне Жаныдарьи он поместил апасиаков (чирикрабатская культура), [5] в бассейне Кувандарьи — тохаров (джетыасарская культура), а в нижнем междуречье Кувандарьи и Сырдарьи — аугасиев (раскопки 1963 г. на Кескен-Кауккале показали, что эта группа памятников относится только к позднему этапу джетыасарской культуры, а потому не может быть связана с племенами сакского времени). После открытия новой группы памятников в бассейне наиболее южного дельтового протока Сырдарьи — Инкардарьи (Тагискен, Уйгарак, «шлаковые» курганы) С.П. Толстов именно с ними связал территорию расселения сакаравлов [Толстов С.П., 1962б. С. 136-204]. Предложенная С.П. Толстовым локализация сакских племён в дельте Сырдарьи не стала общепризнанной [Литвинский Б.А., 1972б. С. 175], как, впрочем, и другие гипотезы.

Б.А. Литвинский предложил свою гипотезу о расселении саков древних авторов. Саков-хаумаварга он локализует в юго-восточной части Средней Азии, полагая, что северной их границей были Алайская долина и Фергана, а саков-тиграхауда — в низовьях Амударьи, включая в их состав и массагетов [Литвинский Б.А., 1972б. С. 163-174]. Отдельно Б.А. Литвинский рассматривает группу «саков, которые за Согдом», отождествляя их с заяксартскими саками и помещая «вдоль верхнего (в том числе в Кетмень-Тюбе), отчасти среднего течения Сырдарьи» [Литвинский Б.А., 1972б. С. 169]. Что касается саков Семиречья, то, по его мнению, они не фигурируют в письменных источниках., но скорее всего связаны с саками-хаумаварга [Литвинский Б.А., 1972б. С. 174]. Им же были рассмотрены локальные группы саков, выделяемые на основании данных археологии и антропологии в Приаралье, Семиречье и Тянь-Шане, Фергане и прилегающих областях, на Памире. Памирские саки, по его мнению, резко отличаются от всех прочих наибольшим числом скорченных погребений, антропологическим типом (долихокранные), связями с Индией. Это, как считает Б.А. Литвинский, позволяет предположить, что в составе конфедерации саков-хаумаварга они занимали особое положение [Литвинский Б.А., 1972б. С. 174-186]. Органической частью обширной группы сакских племён являлось, по мнению Б.А. Литвинского, и население Восточного Туркестана, по крайней мере, его юго-западных районов [Литвинский Б.А., 1985. С. 119].

Совершенно иной позиции в вопросах расселения сакских племён придерживается К.А. Акишев, который в Семиречье, Притяньшанье и Шаше (Ташкентская обл.) помещает саков-тиграхауда [Акишев К.А., 1963. С. 18, 19]. Он присоединяет к этим районам на западе южное Приаралье, а на востоке — Горный Алтай. [Акишев К.А., 1978. С. 5].

Неоднозначно решается вопрос и о происхождении саков. Наиболее распространена и аргументирована гипотеза, согласно которой саки Средней Азии и Казахстана были прямыми потомками племён поздней бронзы, обитавших на этой территории. Впервые это мнение было высказано А.Н. Бернштамом и поддержано С.С. Черниковым, Б.А. Литвинским и другими исследователями [Бернштам А.Н., 1949б. С. 349; Черников С.С., 1957а. С. 33; Литвинский Б.А., 1972б. С. 156]. Конкретной разработкой этой версии много занимались К.А. Акишев и М.К. Кадырбаев. Так, К.А. Акишев связывал происхождение саков Семиречья и Южного Казахстана с переселением на юг потомков местных андроновских племён Центрального Казахстана (т.е. носителей тасмолинской культуры, отождествляемых с исседонами) и Южной Сибири. В качестве доказательства выдвигалось два аргумента: существование кажущегося противоречия относительно места расселения исседонов у Геродота и Птолемея и открытие в Таласской долине (Южный Казахстан) памятников особого типа — «курганов с усами» [Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963. С. 15]. Однако М.К. Кадырбаев, исследователь тасмолинской культуры («курганы с усами»), возражая против предполагаемого массового переселения на юг центральноказахстанских племён в VII-VI вв. до н.э., считал, что эта версия не подкрепляется никакими археологическими материалами, в том числе и открытием в Южном Казахстане «кургана с усами» (датированного, кстати, им IV-V вв. н.э.), поскольку отдельные памятники этого типа встречаются изредка в самых отдалённых от Центрального Казахстана районах, например в Поволжье [Кадырбаев М.К., 1966. С. 467]. Но М.К. Кадырбаев подчеркивал особенности восточного очага степных культур скифского времени и предлагал для их обозначения условный термин «сакская культурная общность», происхождение слагаемых которой ба-

(25/26)

зировалось на одной и той же андроновской основе. Ядром этой культурной общности он называл прежде всего племена Казахстана и Алтая [Кадырбаев М.К., 1966. С. 401].

Последовательным противником версии о происхождении раннесакской культуры Средней Азии и Казахстана на андроновской основе остаётся Л.Р. Кызласов. По его мнению, прямыми предшественниками саков, в частности семиреченских (Бесшатырская группа), была культура дандыбай-бегазинских памятников, пришлая в Казахстане и лишь благодаря соседству вобравшая в себя небольшое количество «андроновских» элементов. Культура приаральских саков, полагает Л.Р. Кызласов, также восходит к дандыбай-бегазинской культуре, но в её тагискенском варианте, датируемом VIII — началом VII в. до н.э. В основе культуры саков Восточного Казахстана (Чиликтинский курган) тоже лежат памятники дандыбай-бегазинского типа. Л.Р. Кызласов считает, что носители тасмолинской культуры вытеснили предков саков из степей Центрального Казахстана, после чего саки распространились в Семиречье, Восточном Казахстане и далее на восток, в Туве. Именно саками, пришельцами с запада, из центральноказахстанских степей, сооружён, по его мнению, знаменитый курган Аржан [Кызласов Л.Р., 1977. С. 71-77]. К кругу сакских племён, как считает Н.Г. Горбунова, относилось также население Ферганы времени распространения там эйлатано-актамской культуры VI-III вв. до н.э. [Горбунова Н.Г., 1962; 1979].

По-прежнему дискуссионным остаётся вопрос о периодизации культур сакского круга, особенно об их формировании и становлении [обзор существующих точек зрения см.: Gorbunova N.G., 1986. Р. 48-57].

Почти все исследователи ранних кочевников Средней Азии и Казахстана уделяли большое внимание искусству и верованиям саков. Так, А.Н. Бернштам, специально рассматривая предметы культа (бронзовые котлы, жертвенники), обнаруженные в Семиречье и на Тянь-Шане, связывал их с «шаманистско-зороастрийскими воззрениями» саков и относил к числу образцов сакского искусства [Бернштам А.Н., 1952. С. 48, 49]. Значительное место этим сюжетам отведено в трудах Б.А. Литвинского. В результате всестороннего анализа культов и верований саков и соотнесения их с зороастризмом он пришёл к выводу, что «не существовало единой сакской религии», а имелись сходные в основном, но различающиеся в частностях религии отдельных конфедераций или даже племён [Литвинский Б.А.. 1972б. С. 155].

Богатейшие находки в кургане Иссык, сакских памятниках Кетмень-Тюбе, Приаралья, Центрального и Восточного Казахстана, новые случайные находки, наскальные изображения позволили различным исследователям вплотную подойти к изучению идеологии и искусства сакских племён. Тесно связанные с идеологией и искусством других кочевых племён степного пояса Евразии, они имели и свои особенности. Новые материалы дали возможность вернуться к вопросам происхождения так называемого скифо-сибирского звериного стиля, исследованию семантики его образов и объяснению сюжетов из иранской мифологии [Артамонов М.И., 1973; Раевский Д.С., 1977; Акишев А.К., 1984].

Не менее дискуссионна усуньская проблема. Большое количество могильников, датируемых III в. до н.э. — V в. н.э., на территории Семиречья Тянь-Шаня, в долине Таласа, на склонах Каратау исследователи относят к числу памятников усуней. Однако эта традиционная точка зрения, существующая и по сей день (История Казахской ССР. Т. 1. С. 293-304), отнюдь не является доказанной и общепринятой. Подобная ситуация объясняется недостаточной разработанностью хронологии и периодизации археологических материалов и различной интерпретацией сведений письменных источников о месте первоначального обитания усуней. По сведениям китайских хронистов, усуни до 176 г. до н.э. обитали в Восточном Туркестане, когда, согласно письму хуннского шаньюя Модэ, были разбиты хуннами наряду с юечжами и другими племенами. Имеются сведения, что примерно в 160 г. до н.э. усуни переселились в районы Семиречья, где разбили юечжей. Следуя этим сообщениям, к памятникам усуней на территории Северо-Восточной Средней Азии могут быть отнесены только те, что датируются временем не ранее середины II в. до н.э. Но не все исследователи принимают изложенные события как реальные и потому к числу «усуньских» относят и более ранние памятники.

Первые «усуньские» могильники (Буранинский, Каракольский и Чильпекский) были исследованы в 1929 г. М.П. Грязновым и М.В. Воеводским и датированы ими временем не ранее III в. до н.э. и до I в. н.э. Эта дата была основана на находках золотых перстней и бляшек, отнесённых исследователями к изделиям греко-бактрийских мастеров (аналогий, правда, им пока нет), фрагментов китайских лаковых изделий, предметов, которые, по предположению, проникали за пределы Китая только с конца III в. до н.э., и, наконец, мелких нашивных золотых фигурных бляшек, сравниваемых, с одной стороны, с сарматскими, а другой — с находками в курганах Катанда и Шибе на Алтае (последние относили ко II в. до н.э. — I в. н.э.).

Археологические материалы и исследования говорят о возможности, во-первых, выделения Чильпекской группы курганов как наиболее поздней и, во-вторых, «удревнения» двух первых групп (Буранинской и Каракольской) по крайней мере до IV в. до н.э., именно на основании алтайских аналогий [Баркова Л.Л., 1978; 1979; 1980; История Киргизской ССР. С. 61]. Всё это свидетельствует о том, что механическое отнесение к «усуньским» всех могильников, раскопанных на северо-востоке Средней Азии и аналогичных Буранинскому, Каракольскому и Чильпекскому, вряд ли может быть принято.

Большое значение проблеме усуней придавал А.Н. Бернштам. Поскольку он не принимал версии о переселении усуней в Среднюю Азию только во II в. до н.э. и видел длительную генетическую преемственность в погребальном обряде населения, обитавшего в этих районах, то предложил термин «сако-усуньская» культура для определения всех исследованных памятников. К числу «усуньских» или «предусуньских» А.Н. Бернштам относил на разных территориях несколько различные по харак-

(26/27)

теру памятники. Так, в Семиречье и на Таласе это были, по его мнению, погребения в грунтовых могилах под земляными насыпями, образующими цепочки, вытянутые по линии север — юг. Погребённые лежали вытянуто, головами на запад, в могилах были кости барана и довольно бедный инвентарь, состоящий из лепной глиняной посуды, железных ножей, реже — украшений. Основополагающим памятником подобного рода для Таласской долины считается Берккаринский могильник, в котором выделены две группы захоронений — сакская IV-III вв. до н.э. и усуньская II в. до н.э.— I в. н.э. [Бабанская Г.Г., 1956. С. 203-207]. Однако действительно серьёзных оснований для подобного деления, к сожалению, нет, тем более что в могильнике найдены серьги, по-видимому, даже V в. н.э. Следовательно, дата его очень широка. Нет оценки так называемых усуньских памятников и в «Истории Казахской ССР», где Берккаринский могильник без всякой аргументации рассматривается как усуньский.

На Тянь-Шане к «исседонским», или «предусуньским», А.Н. Бернштам относил погребения под каменными насыпями, с кромлехами вокруг, в грунтовых могилах, перекрытых каменными плитами (Аламышик и Джергетал). Погребённые лежали на спине, головами на северо- или юго-запад. Однако сам А.Н. Бернштам неоднократно отмечал, что кромлехи и перекрытие плитами — это пережиточное явление в погребальном обряде ещё с эпохи бронзы. К тому же, зеркало, найденное в одном из таких погребений, он сам относил к IV-III вв. до н.э. [Бернштам А.Н., 1952. С. 38-40]. Таким образом, оснований для узкой и поздней даты этих курганов практически не было и правильно было бы относить их просто к сакским.

Ещё одна группа памятников выделена А.Н. Бернштамом как «усуне-юечжийская» и датирована II в. до н.э. — I в. н.э. (могильники Соколовка, Джергес, часть курганов в Аламышике и Джергетале) [Бернштам А.Н., 1952. С. 50-60]. К ней он отнёс погребения под расположенными «цепочкой» или бессистемно курганными насыпями в грунтовых могилах, перекрытых деревянными настилами. Погребённые лежали вытянуто на спине, головой, как правило, на запад. Однако серьёзных оснований для датировки и этой группы памятников II в. до н.э. — I в. н.э. тоже нет. Так, дата могильника Соколовка была основана на сопоставлении деревянных перекрытий из его погребений со срубами Пазырыкских курганов, которые А.Н. Бернштам вслед за С.В. Киселёвым датировал III в. до н.э. В настоящее время общепризнано, что не только Пазырыкские курганы, но и такие памятники, как Шибе, Берель, Катанда, следует датировать V-IV вв. дон.э. [Баркова Л.Л., 1978; 1979]. Поэтому, если исходить из сходства погребального обряда Соколовки и Пазырыка, а также учесть лепную керамику Соколовки, ничем не отличающуюся от сакской (ничего другого там не было), то и этот памятник следует относить к сакским. Могильник Джергес пока тоже не может быть определённо датирован, поскольку найденная в нем круговая посуда, вопреки мнению А.Н. Бернштама, не имеет аналогий в Фергане и её происхождение неясно. Таким образом, необходимой аргументацией для датировки названных памятников II в. до н.э. — I в. н.э. и отождествления их с усунями мы пока не располагаем. Напротив, представляется более вероятным соотнесение их с местными племенами — потомками саков.

Следующим этапом в изучении «усуньских» памятников были работы А.К. Кибирова на Тянь-Шане и Г.А. Кушаева в долине р. Или. А.К. Кибиров раскопал более 100 курганов в 19 могильниках. Исходным моментом для датировки было сходство раскопанных курганов с уже известными ранее и относимыми к усуням. Анализ самих вещей для датировки ничего не давал. Основываясь априори на том, что это курганы усуней, А.К. Кибиров в соответствии со сведениями письменных источников о массовом переселении усуней на Тянь-Шань под натиском жужаней, счёл возможным отнести все раскопанные курганы к большому хронологическому этапу до V в. н.э. включительно [Кибиров А.К., 1959б. С. 107]. Работа Г.А. Кушаева явилась итоговой для исследования памятников усуней в долине р. Или. Он выделил три этапа: III-II вв. до н.э.; I в. до н.э. — I в. н.э.; II-III вв. н.э. Основанием для распределения памятников были некоторые изменения в устройстве намогильных и погребальных сооружений и изменения в керамике, в основном увеличение числа плоскодонных сосудов. Выделенные этапы приемлемы для относительной хронологии. Однако абсолютная хронология, созданная путём привлечения отдаленных, не всегда удачных аналогий, не может считаться окончательной.

Курганам ранних кочевников Семиречья и Каратау посвящены работы Е.И. Агеевой и А.Г. Максимовой [Агеева Е.И., 1961; Максимова А.Г., 1962]. В большинстве случаев и даты, и этнические определения этих памятников основаны на существовавших в науке представлениях о том, что это курганы усуней. Правда, авторы отмечали некоторые различия в погребальном обряде этих двух регионов. Так, если в Семиречье основным материалом для перекрытий могильных ям было дерево (около 40%), то в Каратау — каменные плиты (56%) при примерно одинаковом количестве могил, вообще не имевших перекрытий,— соответственно 55 и 40% [Максимова А.Г., 1962]. Несмотря на эти отличия, А.Г. Максимова все же полагала, что и в Семиречье, и в Каратау представлены памятники усуней.

По-прежнему открытым остаётся вопрос о бургулюкской культуре Ташкентского района, сравниваемой ранее с усуньской. Последние находки «удревняют» её начало до эпохи бронзы, а время её конца неясно [Дуке X., 1982. С. 57].

Остаются пока спорными и вопросы интерпретации памятников ранних кочевников Алая усуньского времени. На сложность положения с усуньскими памятниками впервые обратил внимание Ю.А. Заднепровский [Заднепровский Ю.А., 1971. С. 27-36]. Он справедливо отметил несовпадение письменных и археологических данных, показал неточности датировок некоторых памятников Семиречья и высказал сомнение в правильности отнесения многочисленных погребений в грунтовых могилах к усуням. С его точки зрения, эти захоронения принадлежат племенам сакского круга. Он предложил называть эти памятники Чильпекской группой, что

(27/28)

представляется недостаточно обоснованным, поскольку именно Чильпекские курганы отличаются от массы так называемых усуньских. И.К. Кожомбердиев, исследовавший множество курганов долины Кетмень-Тюбе, также пришел к выводу, что «на всей территории распространения культуры грунтовых ям основной этнический состав населения не меняется (с VIII-VII вв. до н.э. — Ред.) по крайней мере до начала нашей эры. Очевидно, речь должна идти об археологических памятниках одного народа, относящихся лишь к разным периодам» [Кожомбердиев И.К., 1975а. С. 174].

Сомнения относительно принадлежности многочисленных могильников северо-востока Средней Азии усуням высказано также А.М. Мандельштамом [1983а. С. 46, 47]. Полагая, что нет оснований считать недостоверными сведения письменных источников о переселении усуней в районы северо-востока Средней Азии во II в. до н.э., он обратил внимание на сходство отдельных элементов в материальной культуре населения сакского периода Средней Азии и «скифского» периода в Туве, а также, видимо, синхронных (II в. до н.э.) изменений в культуре, которые он связывает с передвижением в это время населения с юга, из Центральной Азии. Поскольку очень трудно выделить погребения после III в. до н.э., так как они чрезвычайно бедны вещами и не имеют опорных дат, историческая веха переселения усуней во II в. до н.э. практически не фиксируется в археологии. К тому же, грунтовые могилы существуют на протяжении всего периода раннего железного века этой территории, и оставлены, очевидно, местным населением. Следовательно, несмотря на существование термина «усуньские памятники», только какая-то часть из них (а какая именно, мы пока не знаем) могла принадлежать действительно усуням. Вопрос о «сако-усуньской» культуре и «усуньских» могильниках пока открыт. При его решении следует также учесть, что усуни, судя по сведениям письменных источников, были тесно связаны с Китаем: в «усуньских» погребальных комплексах должны быть китайские вещи. Однако ничего подобного нет в той массе погребений в грунтовых могилах Таласа, Семиречья, Тянь-Шаня, где обычно и помещают усуней. Скорее всего эти памятники оставлены местными племенами скотоводов — потомков саков.

Столь же спорной остаётся проблема «подбойно-катакомбных» погребений. В середине и конце I тысячелетия до н.э. и первой половине I тысячелетия н.э. в разных районах Средней Азии появляются и широко распространяются погребения в подбойных и катакомбных могилах, находящиеся обычно под земляными или земляно-гравийными насыпями. Подбои различаются по расположению камер в различных стенках входной ямы и ориентировке погребённых, а катакомбы — по длине и устройству дромоса и расположению по отношению к нему катакомбы: перпендикулярно или по одной линии. Эти погребальные сооружения могут составлять отдельные могильники, находиться в пределах одного и того же могильника, наконец, входить в состав могильников с захоронениями в грунтовых ямах. Неоднократно в подбоях и катакомбах зафиксированы погребения в гробах, колодах и на подстилках. Различия же в погребальном инвентаре связаны не с типом погребений, а с районом, в котором они находятся.

Началом продолжительной дискуссии о дате и этнической принадлежности подбойно-катакомбных погребений послужило открытие и толкование А.Н. Бернштамом катакомбных погребений Кенкольского могильника, которые он датировал временем около рубежа нашей эры на основании находок шёлковых китайских тканей (аналогичных ноинулинским I в. до н.э. — I в. н.э.), наконечников стрел, отнесенных им к «скифскому типу», керамики, деревянных изделий и некоторых предметов полихромного стиля, считая последние началом развития этого стиля. Привлекая данные китайских хронистов, А.Н. Бернштам полагал, что Кенкольский могильник оставлен хунну Чжичжы шаньюя, откочевавшими на эту территорию после раскола гуннского племенного союза на северный и южный и впоследствии разбитыми здесь китайцами [Бернштам А.Н., 1940б. С. 27-32]. Последующие раскопки «подбойно-катакомбных» могильников в Фергане и на Тянь-Шане дали А.Н. Бернштаму основание утверждать, что проникновение гуннов в районы Средней Азии и воздействие на них культуры местных племён, придали разнохарактерный облик самой гуннской культуре [Бернштам А.Н., 1951. С. 102, след.]. Особенно сильным он считал воздействие культуры земледельцев Ферганы. Правда, позднее он высказал предположение, что эти могильники принадлежали «полуиранским, полутюркским племенам эфталитов» [Бернштам А.Н., 1957. С. 18, 19].

Против интерпретации «подбойно-катакомбных» могильников как гуннских выступил С.С. Сорокин. Проанализировав погребальный инвентарь и в первую очередь керамику, он пришёл к выводу о её местном происхождении [Сорокин С.С., 1954; 1956а]. На основании анализа железных наконечников стрел С.С. Сорокин предложил иную дату Кенкольского могильника — II-IV вв. н.э. [Сорокин С.С., 1956а [и 1956б]; 1961а].

Позднее И.К. Кожомбердиев, исследовавший Кенкольский и некоторые другие могильники Таласской долины, предложил для них дату I-V вв. н.э. [Кожомбердиев И.К., 1963], с чем согласилась и Л.М. Левина [1971. С. 192]. И.К. Кожомбердиев выдвинул идею о существовании кенкольской культуры местных племён Таласа и Кетмень-Тюбе и продлил время её бытования до VII в. н.э. [Кожомбердиев И.К., 1983б. С. 51, 52; 1986. С. 171. Как памятники местных ферганских племён, но с участием культуры пришлого населения рассматривали «подбойно-катакомбные» могильники Ю.Д. Баруздин, Б.А. Латынин и Т.Г. Оболдуева [Баруздин Ю.Д., Брыкина Г.А., 1962. С. 68; Латынин Б.А., Оболдуева Т.Г., 1959]. В то же время Ю.А. Заднепровский высказал предположение, что среди многочисленных погребений этого типа необходимо выделить отдельные группы, оставленные, по-видимому, разноэтничным населением [Заднепровский Ю.А., 1959. С. 28]. В одной из своих работ он связывал эти памятники с движением юечжийских племён [Заднепровский Ю.А., 1960. С. 137, 138], в другой высказывал предположение о возможности отождествления катакомб кенкольского типа с усунями [Заднепровский Ю.А., 1971]. Им же было

(28/29)

предложено выделение внутри «подбойно-катакомбных» могильников нескольких типов погребальных сооружений: Кенкольская группа — катакомба расположена перпендикулярно длинному дромосу со ступеньками; Лявандакская — катакомба служит продолжением дромоса; Тулхарская — подбой в восточной или западной стенке входной ямы; Айгыр-джальская — подбой в северной или южной стенке входной ямы. Он же рассматривал возможность сопоставления грунтовых могильников с саками, подбойных — с юечжами, катакомбных — с усунями [Заднепровский Ю.А., 1962. С. 159-168]. Ранее Ю.А. Заднепровский выделял локальные группы внутри Ферганы [Заднепровский Ю.А., 1960. С. 128-138].

Исследованию «подбойно-катакомбных» могильников Ферганы посвящены несколько работ Б.А. Литвинского [1972а; 1973а; 1973б; 1978]. Ещё в 50-е годы, в самом начале своих исследований, он отметил определённые, с его точки зрения, сарматские элементы в культуре населения, оставившего эти могильники, и затем неоднократно возвращался к этому вопросу [Давидович Е.А., Литвинский Б.А., 1955; Литвинский Б.А., 1968; 1969]. Б.А. Литвинскому принадлежат первый подробный анализ всех известных к началу 70-х годов материалов ферганских «подбойно-катакомбных» могильников, первичные классификации категорий инвентаря, суждения о хронологии могильников и, наконец, рассмотрение всех данных на широком фоне археологии и этнографии. С его точки зрения, основная масса исследованных погребений относится ко II-IV вв., но есть более ранние — I-II вв. и более поздние — вплоть до VII в. н.э. [Литвинский Б.А., 1972а. С. 132]. Погребальные сооружения, по мнению Б.А. Литвинского, не могут служить этническим индикатором [Литвинский Б.А., 1972а. С. 71, 72]. Кроме того, он полагал, что форма катакомбных могил сохранилась в Средней Азии ещё с эпохи бронзы и существовала в несколько изменённом облике в сакских погребениях типа больших Бесшатырских курганов в Семиречье или Чирик-Рабата в низовьях Сырдарьи [Литвинский Б.А., 1972а. С. 64-72]. Отсутствие истоков погребений нового типа в Средней Азии было главным аргументом Б.А. Литвинского в споре со сторонниками гипотезы о пришлых племенах.

Исследователь подбойных и катакомбных могил Согда О.В. Обельченко отмечал генетическую связь населения, оставившего эти могилы, с сарматской культурой Южного Приуралья и Нижнего Поволжья [Обельченко О.В., 1956. С. 226; 1961. С. 163]. Близость курганных могильников Согда к погребениям сарматов позволяет, как он считал, высказать предположение о появлении подбойных погребений в связи с движением во II в. до н.э. юечжей, тоже относившихся, по его мнению, к кругу сарматских племён [Обельченко О.В., 1961. С. 173-176]. Позднее О.В. Обельченко выделил две группы погребений: более раннюю — II в. до н.э. — I в. н.э., близкую сарматским погребениям, и более позднюю — II-IV вв., материалы которой имеют облик, характерный для культуры южных областей Средней Азии. Первую группу он связывал с племенами, участвовавшими в разгроме Греко-Бактрийского государства [Обельченко О.В., 1974. С. 202-208].

Материалы массовых раскопок могильников с подбойными погребениями в Бактрии привели А.М. Мандельштама к убеждению, что они оставлены теми самыми юечжами, которые сыграли основную роль в разгроме Греко-Бактрии и создании Кушанского государства. Он считал, что несомненное влияние культуры земледельцев на культуру пришлых кочевников свидетельствует о сложении особых отношений между этими двумя группами населения [Мандельштам А.М., 1974. С. 196]. Исследования курганов Хорезма позволили Б.И. Вайнберг высказать предположение, что погребения в подбоях и катакомбах с южной ориентировкой умерших принадлежат юечжийской группе племён, которая отличалась от кушан и относилась к сарматскому кругу в широком понимании этого термина [Вайнберг Б.И., 1977. С. 73]. Близкой точки зрения о катакомбах с южной ориентировкой придерживался и А.М. Мандельштам, полагавший, что они оставлены особой восточной группой сарматских племён [Мандельштам А.М., 1978а. С. 139-141]. Несколько позже Б.И. Вайнберг высказала идею, что курганные могильники, изученные на периферии Хорезма, оставлены постоянными скотоводческими племенами, тесно связанными с осёдлым населением Хорезма [Вайнберг Б.И., 1981б. С. 129].

Таким образом, подбойные и катакомбные погребения различаются хронологически и территориально [Горбунова Н.Г., 1981]. Есть районы, где в могильниках явно преобладают те или иные типы погребений (Семиречье, Талас, Кетмень-Тюбе, Бактрия), и районы, где совершенно очевидно представлены могильники более «смешанного» типа (Ташкентский район — средняя Сырдарья, Фергана, отчасти Тянь-Шань), но в пределах каждого района инвентарь однообразен для погребений всех типов.

Помимо грунтовых, подбойных и катакомбных могил с ранними кочевниками связывается обычно ещё одна группа погребальных памятников. Это наземные погребения либо просто под курганными насыпями, либо в каменных ящиках и склепах, либо в сырцовых склепах. Датировка их часто затруднена из-за неодновременности коллективных захоронений. Насколько можно судить, наиболее ранние из них — V-III вв. до н.э.— известны в Закаспии [Мандельштам А.М., 1976. С. 21-26]. А.М. Мандельштам отождествлял эти памятники с массагетами Геродота и Страбона. К тому же времени и, по мнению исследователей, к тому же этносу относятся подбойные погребения Устюрта [Древняя и средневековая культура юго-восточного Устюрта. С. 188, 189]. Вопрос о происхождении каменных склепов западной Ферганы подробно рассмотрел Б.А. Литвинский, сопоставивший их с погребальными обычаями эфталитов [Литвинский Б.А., 1976. С. 56]. Для более раннего времени наибольшее количество погребальных наземных сооружений известно в Закаспии, на Узбое и Устюрте, а для первых веков нашей эры — в горных районах западной Ферганы, на Чаткале и средней Сырдарье. Связаны ли между собой эти погребения или их развитие в разных районах шло спонтанно, сказать пока трудно, так как погребальный инвентарь в каждом районе имеет локальные и хронологические различия.

Слабым местом всех исследований остаются вопро-

(29/30)

сы хронологии, для разработки которых необходимы тщательный анализ и типология местных форм всех категорий вещей и в первую очередь оружия. Подавляющее большинство исследователей при датировке памятников Средней Азии и Казахстана обращается к уже имеющимся типологиям савромато-сарматского оружия. Однако накопленный по Среднеазиатскому региону материал свидетельствует о своеобразии местных форм, что показано на примере ранних бронзовых наконечников стрел [Медведская И.Н., 1972], железных кинжалов и мечей [Мандельштам А.М., 1966а; Литвинский Б.А., Седов А.В., 1983]. В археологическом материале второй половины I тысячелетия до н.э. из левобережного Хорезма как будто прослеживаются местные переходные формы для перекрестий длинных мечей и некоторые особенности в хронологии луков с костяными накладками. Всё это ставит перед исследователями первоочередную задачу разработки типологии всех видов оружия. Исследование оружия ранних кочевников Средней Азии и Казахстана должно быть проведено с учётом аналогичных материалов из земледельческих областей и данных о развитии оборонительных сооружений региона. В отличие от памятников степного пояса (например, наиболее близких савромато-сарматов Южного Приуралья), в погребениях скотоводов Средней Азии, особенно с VI-V вв. до н.э., нет больших колчанных наборов. Возможно, это объясняется боевой тактикой местных племён. Оборонительные стены крепостей и даже простые сырцовые ограды поселений могли надёжно защитить живших там людей от лавины стрел, характерной для наступательной тактики степняков. В условиях Среднеазиатского региона на первый план выступала тактика ближнего боя, что должно было повлечь за собой развитие связанного с ней вооружения. Вероятно, именно это и послужило основой для распространения здесь длинных мечей. Исследователи неоднократно отмечали, что Средняя Азия (во всяком случае Приаралье) входит в зону раннего распространения подобного оружия. Можно отметить ряд особенностей в употреблении оружия этого вида в Среднеазиатско-Казахстанском регионе. Длинные мечи, появляющиеся не позднее V в. до н.э. (Тагискен, Иссык, Чирик-Рабат), всегда встречаются в ненарушенных погребениях в сочетании с коротким кинжалом. Мечей средних размеров практически нет. Короткий кинжал всегда помещён у правого бока и может находиться в могиле без длинного меча, но меч без кинжала не встречается. Длинный (до 1 м и более) меч — это всадническое оружие, он часто помещается в погребениях слева от погребенного и не связан с его амуницией (поясом и т.д.). Он либо поднят на уровень плеча, либо лежит в некотором отдалении. Изредка длинный меч лежит справа от погребённого, чуть в стороне. На смену мечам V в. до н.э. со сложными по форме металлическими перекрестьем и навершием приходят довольно однообразные мечи с прямым металлическим перекрестьем и без металлического навершия, которые повсеместно распространены в Средней Азии в последние века до нашей эры. Эволюция кинжалов, встречающихся с этими мечами, гораздо сложнее. Как правило, кинжалы имеют одинаковое прямое перекрестье, но различные металлические навершия. Уже сейчас можно наметить ряд локальных групп кинжалов, различающихся по формам наверший: кольцевидные навершия — Хорезм и западная Туркмения; волютообразные и рожковидные — Бактрия, юг Среднеазиатского междуречья; брусковидные — вероятно, Ташкентский оазис и Кызылкумы. Согд даёт сочетание разных типов, что объясняется его географическим положением.

Приведённые примеры, как нам представляется, достаточно убедительно демонстрируют своеобразие развития местных типов вооружения и особенности их хронологии. Имеется своеобразие и в типологии бронзовых и железных наконечников стрел для всей Средней Азии в целом и, например, Ферганы, в частности [Медведская И.Н., 1972; Брыкина Г.А., Горбунова Н.Г., 1984].

Особого внимания требует изучение керамики из погребений ранних кочевников Средней Азии и Казахстана. Если этнографы иногда считают, что у кочевников нет своей керамики, то археологи, напротив, утверждают, что у всех скотоводческих племён был свой керамический комплекс. Конкретные археологические памятники демонстрируют разнообразные варианты решения этой «проблемы» в быту скотоводов Средней Азии и Казахстана. Обнаруживается явная закономерность: удалённые от земледельческих центров ареалы имеют свою керамику, как правило, ручной выделки и напольного обжига, а памятники скотоводов, соседствующих с земледельческими оазисами, содержат ремесленную керамику этих оазисов. Наиболее ярко этот процесс выявляется в левобережном Хорезме, где самые ранние курганы в подбоях содержат импортную гончарную керамику, чуждую не только Хорезму, но и другим среднеазиатским центрам. Позднее её сменяет местная гончарная посуда, производство которой вынесено к местам расселения скотоводов, за границы земледельческих оазисов. Близкая картина наблюдается в Фергане, Бактрии и Согде.

Таким образом, только на базе чёткой периодизации и хронологии памятников ранних кочевников Средней Азии и Казахстана можно вести дальнейшую работу по выделению локальных групп и их этнической атрибуции. [6]

[4] Подробнее о понятии Средняя Азия см.: Древнейшие государства Кавказа и Средней Азии. М., 1985. Сер. Археология СССР. С. 178, 179.

[5] Локализация апасиаков в междуречье Амударьи и Сырдарьи основана на данных Птолемея и выводе С.П. Толстова об отсутствии в античный период стока Амударьи в Каспий.

[6] Ср., например, подход к хронологии и этнической атрибуции курганных могильников южного Таджикистана в работах А.М. Мандельштама [1966а. С. 137-162] и Б.А. Литвинского и А.В. Седова [1983. С. 27 и след].

наверх