В.В. Волков
Центральная Азия и скифо-сибирская проблема.
/ АДД. 07.00.06 – археология. М.: 1990. 26 с.
См. файл на twirpx.com.
Общая характеристика работы. ^
Актуальность темы.
Скифская эпоха — один из наиболее разработанных разделов советской археологии. Тем не менее даже по самым кардинальным проблемам скифоведения нет единого мнения. Актуальнейшими проблемами науки остаются вопросы происхождения самой скифской культуры и скифо-сибирского звериного стиля.
По мере открытая архаических комплексов и изучения культур по ряду параметров близких к скифской в Средней Азии, Казахстане, на Алтае, в Туве, Забайкалье и Монголии проблема эта заметно трансформировалась, наметились новые подходы в пути к её решению.
В литературу прочно вошло понятие скифо-сибирское единство, Скифский мир.
Материалы добытые экспедициями в Монголии, блестящие открытия в Туве и на Алтае позволяют с новых позиций подойти к освещению начальных этапов формирования культур скифо-сибирского типа, определить роль и значение центральноазиатского региона в общих процессах культурной интеграции, приведших к сложению этого единства.
Цела и задачи исследования.
1. Введение в научный оборот значительных и порой малодоступных материалов из Монголии — одного из интереснейших в научном отношении и слабо изученных районов Центральной Азии.
2. На основе систематизации и анализа монгольских материалов и прежде всего оленных камней, а также археологических данных сопредельных областей, определить время и особенности формирования культур скифского типа в центрально-азиатском регионе.
3. Выяснить роль и значение культуры номадов Центральной Азии в сложении скифо-сибирского единства.
Научная новизна работы.
Она во многом определяется новизной самих источников положенных в основу работы: около 600 каменных изваяний, десятки
(3/4)
крупных скоплений наскальных рисунков, материалы раскопок, коллекции центральных, областных и районных (аймачных и сомонных) краеведческих музеев МНР, которые обследованы в изучены автором за время многолетних работ в Монголии.
Практическая ценность работы.
Систематизированный материал и некоторые выводы могут быть использованы при разработке как общих проблем кочевого мира, так а конкретных вопросов культуры, идеологии и истории древних номадов «Великого пояса степей» Евразии.
Наконец, работа может рассматриваться как определённый вклад в развитие советского монголоведения и войти составной частью в планируемые совместные с монгольскими учёными издания по истории МНР.
Апробация результатов работы.
Основные положения работы опубликованы в трёх монографиях и в ряде статей. Они также были изложены в выступлениях автора на заседаниях отдела неолита и бронзы Института археологии АН СССР, в докладах на международных симпозиумах по проблемам археологии Центральной Азии в Париже — 1975 г., в Неаполе — 1976 г., на III и V конгрессе монголоведов в г. Улан-Баторе — 1977 г., 1987 гг.
Структура работы. ^
Диссертация состоит из введения, заключения и 5 основных глав. К ней прилагается также альбом иллюстраций.
Глава I — История изучения памятников бронзового и раннежелезного веков Северной Монголии.
Глава II — Памятники бронзового и раннежелезного веков. Культуры и культурные зоны.
Глава III — Оленные камни Монголии. Основные местонахождения.
Глава IV — Назначение оленных камней. Семантика изображений.
Глава V — Классификация и хронология оленных камней.
(4/5)
Введение. ^
Помимо истории вопроса и изложения основных концепций происхождения скифской культуры и искусства (автохтонной, ближневосточной, центрально-азиатско-сибирской) в нём затрагиваются общие вопросы кочевого скотоводства и сложения скифо-сибирского единства, причины, степень взаимообусловленности, отмечаются новые подходы в решении проблемы, которая обозначена в заглавии работы. Даётся также характеристика Северной Монголии (современная территория МНР) как с точки зрения физико-географической, так и с точки зрения той особой роли в мировой истории отводимой многими исследователями Центральной Азии в целом. Эта особая роль в историческом процессе обусловлена тем, что Монголия является страной классического кочевого скотоводства, которое многие столетия определяло специфику бита, культуры её населения, а в какой-то мере определяет даже сейчас — в век урбанизации и мощного влияния общеевропейской культуры. Это позволяет в свою очередь при решении вышесформулированной проблемы сосредоточить основное внимание на анализе археологических материалов, происходящих с территории МНР.
Глава I — История изучения памятников бронзового и раннежелезного веков Северной Монголии. ^
Она даётся по схеме, ставшей традиционной в очерках истории археологического изучения МНР: выделяются три основных периода. Первый — с конца прошлого века, со времени первых целенаправленных археологических экспедиций Ядринцева, Радлова, Гранэ до 1924 г., когда после народной революции и организации Комитета наук МНР, началось становление современной, собственно монгольской исторической науки.
Второй период — с 1924 г. охватывает и все предвоенные годы. Крупнейшее событие его — деятельность Монголо-Тибетской экспедиции В.П.[П.К.] Козлова.
Третий период — послевоенный и до настоящего времени. Характерные черты его (совместные исследования, сотрудничество) сформировали две крупные программы полевых исследований
(5/6)
в МНР: археолого-этнографическая экспедиция под руководством С.В. Киселёва (1948-1949 гг.), в которой делали свои первые шаги в науку монгольские специалисты — археологи и совместная Советско-Монгольская историко-культурная экспедиция, организатором и долгое время научным руководителем которой был академик А.П. Окладников.
Историко-культурная экспедиция, созданная АН СССР и АН МНР в 1969 г., работает в МНР уже 20 лет. Ею накоплен большой полевой материал по археология, этнографии, эпиграфике, антропологии.
Настоящая диссертация, опирающаяся во многом на археологические данные, подученные историко-культурной экспедиций, является в известной степени результатом, итогом плодотворного сотрудничества советских и монгольских учёных.
Глава II — Памятники бронзового и раннежелезного веков. Культуры и культурные зоны. ^
Этот раздел работы не всегда прямо увязан с последующими, но он необходим как фон, характеризующий уровень археологической изученности МНР и некоторые общие тенденции в историческом развитии региона.
Глава начинается о описания материалов дюнных стоянок о расписной керамикой из Южно-гобийского аймака. Далее приводятся сведения по тамцак-булакской культуре Восточной Монголии и афанасьевским погребальным комплексом в северо-западных районах МНР. Эпоха поздней бронзы Монголии представлена в основном случайными находками бронзовых изделий карасукского типа. Поэтому значительное место занимает типологический анализ ножей, кельтов, шильев, кинжалов и различных карасукских украшений, хранящиеся в музеях МНР. Рассматриваются и основные концепции решения «карасукской проблемы». Много внимания в работе, естественно, уделено памятникам раннежелезного века: даётся подробная характеристика культуры плиточных могил, памятников «мунгун-тайгинской» культуры, полностью раскопанного в окрестностях г. Улангом могильника V-III вв. до н.э. Анализируются случайные находки этого периода из музеев МНР (ножи, шилья, удила, псалии,
(6/7)
котлы, зеркала, бронзовые наконечники стрел, коллекция художественной бронзы) наиболее крупные скопления наскальных рисунков, разделяемые по технике выполнения на две большие группы — красочные и выбитые.
Обзор памятников Монголии эпохи бронзы и раннего железа, как нам представляется, позволяет придти [прийти] к следующему общему заключению.
В I тыс. до н.э. в обширных степях и полупустынях Монголии, как и во многих других районах евразийской степи, на смену культурам бронзы пришли культуры раннего железного века. Процесс освоения нового металла в Монголии протекал сравнительно медленно и только к середине I тыс. до н.э. началось массовое использование железа при изготовлении орудий труда и оружия.
Одной из основных культур раннего железного века Монголии является культура плиточных могил. Она занимает большую часть современной территории МНР — всю её восточную а центральную часть по крайней мере. Западная граница этой культуры проходила вероятно по «котловине великих озёр», рассекающей территорию Монголии с севера на юг. Лишь отдельные небольшие группы плиточных могил встречаются далее на западе в предгорьях Гобийского Алтая. Однако на Горном Алтае и в Туве плиточных могил как будто нет совсем. Не обнаружены они и в пограничных с этими областями районах Монголии.
На юге МНР плиточные могилы встречаются реже. Однако плиточные оградки, в том числе и «фигурные» отмечены Марингером и Бергманом во Внутренней Монголии.
Памятники близкие к плиточным могилам известны и ещё южнее — в пределах Северного Тибета.
На севере плиточные оградки, как известно, также выходят за границы МНР — в Забайкалье и в Прибайкалье.
Плиточные могилы Монголии по внешнему виду, по составу инвентаря и погребальному обряду, по антропологическому типу населения, оставившего их, совершенно тождественны забайкальским. Повидимому, в I тыс. до н.э. степи Центральной и Восточной Монголии, Забайкалья представляли собой единый
(7/8)
этнокультурный район.
Современное состояние изученности памятников, предшествующих культуре плиточных могил и самой этой культуры, охватывающей огромные степные пространства Центральной Азии, не позволяет окончательно решить вопрос о её происхождения. В то же время обращает на себя внимание факт переживания карасукских традиций в инвентаре плиточных могил. Они прослеживаются прежде всего в орнаментации в форме ряда бронзовых изделий, особенно в технических и стилистических приёмах изготовления художественной бронзы.
Это обстоятельство послужило основанием для некоторых исследователей относить какую-то часть плиточных могил к карасукской эпохе.
Вместе с тем оно позволяет предполагать, что культура плиточных могил сложилась на основе одной или нескольких родственных культур, имеющих ряд общих черт с карасукской из Южной Сибири.
В северо-западных районах Монголии, в районах непосредственно примыкающих к Саянам в Алтаю в I тыс. до н.э., а возможно и значительно раньше, складывается иная, особая этнокультурная зона, совпадающая с ареалом каменных курганов саяно-алтайского типа.
Памятники эти изучены крайне слабо. До недавнего временя исследовалась лишь курганы с так называемыми «цистами» (по Л.Р. Кызласову), известные также в соседней Туве.
Несмотря на отличия в устройстве надмогильных сооружений (каменные курганы с различной формы оградками), погребальный обряд их вообщем [в общем] довольно однообразен.
В центре под курганом находится каменный ящик или сооружение, напоминающее «цисту» из больших плоских камней. В ней на древнем горизонте или в очень неглубокой яме — скелет человека на боку с подогнутыми ногами, головой на запад или северо-запад. Вещей, как правило, нет. Черепа из курганов с «цистами» европеоидные с небольшой примесью монголоидности. Они ближе всего к черепам из карасукских и окуневских погребений Южной Сибири и из анало-
(8/9)
гичных памятников Тувы и черепам сако-усуньских погребений Казахстана и Киргизии (В.П. Алексеев).
Некоторые исследователя относят курганы с «цистами» к древнейшему этапу уюкской культуры и датируют VII-VI вв. до н.э. Другие, опираясь на стратиграфические наблюдения, выделяют эти памятники в особую «мунгун-тайгинскую» культуру и считают возможным относить по крайней мере некоторые из них к карасукскому времени.
Вопрос о датировке данных памятников очень важен, поскольку курганы с «цистами» помимо Тувы, северо-западных районов МНР известны и в Центральной Монголии по рекам Орхону, Толе, Тамиру и далее на север, в пределах Забайкалья, т.е. встречаются там же, где распространены и плиточные могилы. Естественно встаёт вопрос о их культурном и хронологическом соотношении.
Значительно пополнил наши сведения об особенностях культуры северо-западных районов МНР скифского временя раскопанный в 1972-1974 гг. Советско-Монгольской историко-культурной экспедицией в окрестностях г. Улангома могильник V-III вв. до н.э.
Улангомский могильник, состоящий из коллективных захоронений в срубах и одиночных или парных захоронений в каменных ящиках, дал обширную серию керамической посуды, в том числе и с орнаментом, нанесённым чёрной краской, большую коллекцию бронзовых и железных изделий, оружия, множество всевозможных украшений, прекрасные образцы прикладного искусства в кости, в бронзе, в керамике и великолепной сохранности антропологический материал. В целом могильник с полным основанием может быть отнесён к кругу памятников позднего этапа уюкской культуры, охватывающей, как выясняется, помимо Тувы и северо-западные районы МНР.
Различия между востоком и западом Монголии в материальной культуре и палеонтропологическом [палеоантропологическом] материале и, вероятно, этническая неоднородность её населения, отчётливо обозначавшиеся в скифскую эпоху, не возникли вдруг, а имели свою историю и более глубокие корни.
(9/10)
Исследованиями последних лет на Хангае (Алтан сандал, Шатар чулуу) выявлены курганы афанасьевского типа, оставленные одной из наиболее восточных в древнейших групп европеоидных племён, некогда населявших глубинные районы Азии.
В этом отношении афанасьевцы представляют резкую противоположность палеоазиатам из поздненеолитических или энеолитических комплексов Восточной Монголии, известных по раскопкам в Тамцаг булаке и Норовлин Уле. При этом наблюдается определённое сходство между древнейшими европеоидными черепами из афанасьевских курганов и улангомского могильника. (Н.Н. Мамонова).
Применительно к скифской эпохе для этих двух этнокультурных зон имеются и общие черты, элементы культуры: схожи наконечники стрел в большинстве своём повторяющие скифо-сакские образцы, некоторые предметы конского снаряжения, художественные бронзы, выполненные в скифо-сибирском зверином стиле, наконец, оленные камни — стелы, с выбитыми на них изображениями различных предметов, животных и прежде всего оленей в характерной стилизованной манере. В настоящее время в МНР открыто и обследовано около 600 каменных изваяний такого рода.
Оленные камни, как и предметы скифской «триады», не связаны с какой-либо одной культурой. На востоке МНР, в Забайкалье, они часто стоят в качестве угловых камней плиточных могил. На западе они входят в архитектурные комплексы херексуров или, например в Туве, сопровождают курганы уюкской культуры. Это обстоятельство особо подчёркивается тем, что территория распространения оленных камней необыкновенно обширна. Находка последних лет позволяет отодвинуть восточную границу их до Читинской области. Имеются не вполне определённые указания на наличие аналогичных изваяний в Северном Тибете. Около 40 памятников зафиксировано в Туве и не менее 50 стел в Горно-Алтайской автономной области. Отдельные оленные камни обнаружены в Киргизии, в Восточном и Центральном Казахстане, на Южном Урале в Оренбургской области. В последнее десятилетие введены в научный оборот нес-
(10/11)
колько памятников, представляющих собой вариант оленных камней с Северного и Центрального Кавказа. Стела из Шипяк-Саномер в Южной Грузии позволяет предполагать их наличие и в Закавказье. Несколько изваяний происходит из Причерноморья — Ольвии, Поднепровья, Николаевской обл. Украины и Крыма. Наконец, два оленных камня обнаружены в Добрудже и Северо-восточной Болгарии.
В настоящее время в Европе и на Кавказе известно около 15 оленных камней, западная граница распространения которых доходит, видимо, до Эльбы и обозначена находкой стелы в Зеенхаузене [Зеехаузене]. В связи с этим некоторые исследователи обращают внимание на определённое сходство оленных камней и североитальянских каменных изваяний эпохи бронзы. На наш взгляд этот вопрос требует дополнительной проработки. Определённо примыкают к западной группе оленных камней, во всяком случае близки к ним по формам оружия и, видимо, близки хронологически новомордовские стелы раннеананьенского[-ньин-] могильника в Среднем Поволжье.
Таким образом, по новейшим данным территория распространения оленных камней охватывает огромные пространства от верховьев Амура на востоке до Эльбы на западе и в значительной части совпадает с «Великим поясом степей» Евразии.
Уже одно это ставит оленные камни в ряд важнейших источников по истории ранних кочевников евразийских степей. Причём источник ещё далеко не отработанный полностью, поскольку количество памятников из года в год постоянно увеличивается, проводятся раскопки комплексов, в которые входят изваяния. Всё это диктует необходимость специального, детального анализа оленных камней Монголии и объясняет — почему именно они положены в основу настоящего исследования.
Глава III. Оленные камни Монголии. Основные местонахождения. ^
Оленные камни встречаются в одиночку и значительными скоплениями до 20 изваяний и даже более. Картографирование обследованных памятников указывает на то, что основная масса их расположена в северных и северо-западных районах МНР,
(11/12)
а наиболее крупные скопления приурочены к главным горным системам: Хентею, Хангаю и Монгольскому Алтаю. Значительно реже они встречаются в других районах. В Южной и Восточной Гоби оленные камни пока совсем не известны.
Для удобства территориальных привязок описание изваяний даётся по аймакам и сомонам, т.е. в рамках современного административного деления МНР.
Здесь же приводятся результаты раскопок памятников, связанных с оленными камнями: плиточных могил (Шивертын ам, Цацын эрег, Хушотын тал — Архангайский аймак, Тарят — Центральный, Ульдзит худас — Среднегобийский аймаки) и жертвенников (Жаргалант — Архангай, Херексурин денж — Баянхангор, Ушкин Увер — Хубсугул, Баян дзурх — Кобдосский аймак).
При описании памятников приводятся сведения о породах камня, из которых изготовлялись стелы, о степени обработки наружной поверхности, технике нанесения рисунков и их особенностях. В обобщённом виде все эти сведения, а также наблюдения и выводы полученные в процессе раскопок упомянутых комплексов являются основной фактологической базой последующих разделов работы.
Глава IV. Назначение оленных камней. Семантика изображений. ^
Настоящая глава, предворяя [предваряя] рассмотрение вопросов типологии и хронологии памятников, нарушает традиционный порядок археологического анализа. Объясняется это тем, что при изучении оленных камней мы имеем дело не с вещевыми сериями, а с рисунком, часто очень схематичным. Поэтому неизбежно сначала приходится решать вопрос, что сменно изображено на стелах, что означает тот или иной рисунок.
Археологические исследования в МНР изменили ранее бытовавшие представления об оленных камнях как о надгробных памятниках. Многочисленные факты свидетельствует о том, что они изначально и прежде всего являлись составным и важным элементом жертвенно-поминальных комплексов, причём комплексов разнотипных.
Первый тип жертвенников представляет собой скопление
(12/13)
небольших каменных курганов, плоских выкладок в виде дорожек, окружённых колечками. Оленные камни иногда рядами стоят в середине. Под курганами — остатки (черепа) жертвенных животных — лошади, верблюда, быка. Примером жертвенников такого типа могут служить крупнейшие в Монголии комплексы Жаргалант — в Архангае и Даган дель — в Завханском аймаке.
Второй тип внешне напоминает плиточные могилы, но очень больших размеров 8×8, 10×10 м. Наружние [наружные] стенки оград сооружены из плошмя [плашмя] положенных оленных камней. Изваяния использовались (переиспользовались) при заполнении площади внутри ограды. О размерах жертвоприношений даёт представление находка в одной такой оградке около 100 черепов практически всех, известных кочевникам, домашних животных, включая собаку.
Третий тип — внешне обычные плиточные могилы, у которых в качестве угловых — установлены оленные камни. Иногда они же использованы при сооружении боковых стенок ограды. Раскопано более 10 таких памятников и ни разу не встречены кости человека и дело не в плохой сохранности. Кости животных неизменно присутствует.
Четвертый тип характеров для северо-западных районов МНР. Это — гигантские каменные курганы с круглой оградой, окружённой в свою очередь и рядами колечек. Иногда видны дорожки — лучами идущие от центральной насыпи кургана к ограде. Оленные камни располагаются как внутри её, так и за её пределами, но рядом с ней. Таких курганов известно несколько: в Баян дзурх, в верховьях Уенч гол, Чулутых огтох — Кобдо, Пунцак обоо — Гоби-Алтай. Не трудно заметить, что они совершенно тождественны кургану «Улуг-Хорум», исследованному А.Д. Грачем [Грачом] в Туве, который оказался курганом-святилещем [святилищем], и в архитектурный комплекс которого также входили оленные камни.
Что же представляют собой сами оленные камни? В некоторых своих простейших вариантах они напоминают голову рыбы с глазами и жабрами. Это формальное сходство породило представление о «рыбообразности» оленных камней, которое продолжает держаться в литературе до последнего времени (М.Х. Манай[Маннай]-оол). В действительности сколько-нибудь развитый культ рыбы просле-
(13/14)
дить трудно. Изображения рыбы обнаружено лишь один раз на изваянии из окрестностей г. Улясутай. Мало убедительно выглядят утверждения и о их фалломорфности, также базирующиеся в основном на формальном сходстве. Более продуктивной нам представляется идея о том, что в основе оленных камней лежат антропоморфный образ. То, что изваяниям присущи некоторые антропоморфные черты подмечено уже достаточно давно (Н.Н. Диков, Н.Л. Членова). Новые находки оленных камней со скульптурными изображениями человеческого лица, например, в Ушкин увер, Агрын, Дунд Жаргалант, убедительно подтверждают такой взгляд на эти памятники. Сходство оленных камней с человеческой фигурой подчёркивается также многократно зафиксированной строгой определённостью расположения на стелах изображений различных предметов, в том числе и поясов с подвешенным к ним оружием и видимо, в том порядке, как их носил древний воин. Именно из этого мы прежде всего исходим при расшифровки рисунков на стелах.
Передней и задней стороной обычно являются узкие грани камня, более широкие — боковыми. Если камень сохранил первоначальное положение, то изваяния лицом обращены к Востоку.
Иногда самую макушку стелы обрамляет углублённая полоса. Она трактуется однозначно, как лента-диадема. На некоторых западных оленных камнях в том месте, где соединяются концы лент, передан даже характерный узелок. Колечки по бокам головы объясняются как изображения серёг. По поводу нескольких косых линий (чаще — трёх), помещённых из лицевой части изваяний существует предположение, что они передают татуировку или раскраску ритуальной маски. Смысл их объясняется по разному: граница между живым и мёртвым, знак — символ грозного божества, схема созвездия Ориона. На наш взгляд вопрос о трёх косых линиях остается открытым.
Верхний поясок, отделяющий головную часть стелы, несомненно, представляет собой изображения разных нашейных украшений: ожерелий из бус, гривны и т.п.
Не вызывает возражений также трактовка, как изображений зеркала — дисковидных фигур в средней части изваяний.
(14/15)
Нижняя часть стелы отводилась для изображения боевых (на западных памятниках) или парадных (на востоке) поясов с подвешенным к нам оружием: кинжалами, налучьями и колчанами, боевыми топорами или клевцами, а также ножами и оселками. На западных оленных камнях спереди на поясе изображалась пряжка-застёжка. На восточных — какой-то предмет с двумя дуговидными крючками, который также расценивался как приспособление для застегивания пояса. В последние годы в литературе появилось не лишённое оснований предположение, что эти двойные крючки изображают так называемые «модели ярма», бронзовые образцы которых встречаются в иньско-чжоуских погребениях с колесницами в Китае и в карасукских могилах в Южной Сибири. Назначение последних точно не установлено. Для Китая предполагается, что они были деталями колесниц или инструментом колесничих. Для Южной Сибири, где они значительно меньших размеров, что это — культовые предметы-жезлы. Спорным остаётся вопрос о пятиугольных решётчатых фигурах, которые помещались над поясом обычно на задней стороне изваяний. Существуют точки зрения, что они, как это бывает на шаманских костюмах, изображают грудную клетку с рёбрами или, что это — рисунки бревенчатых домов. Предпочтительнее нам представляется трактовка пятиугольных фигур, как изображений щитков, поскольку они иногда наделены такими деталями, которые иначе трудно объяснить.
Среднюю часть стелы, ограниченную двумя поясами, иногда выходя за эти пределы, занимают изображения различных животных и прежде всего оленей. В зависимости от характера расположения они трактуются как нашивные бляшки на одежде или как татуировка наподобие той, что можно видеть на коже пазырыкского вождя.
Помимо оленей, выполненных в двух разных стилистических манерах, на изваяниях часто встречается изображение дикой лошади или кулана, горного козла-янгира, кабана, кошачьих хищников (тигра, барса), композиционно связанные сцены терзания хищниками копытного или сцены преследования. Один раз на оленном камне зафиксировано изображение пароконной колес-
(15/16)
ницы, но её следует, вероятно, отнести к категории оружия. Репертуар, иконография, стиль зооморфных сюжетов оленных камней полностью соответствует традициям скифо-сибирского изобразительного искусства. По поводу семантики различных сюжетов скифо-сибирского звериного стиля существует значительная литература. Поэтому нет необходимости подробно останавливаться на этих вопросах. В работе акцентируется внимание на трёх обстоятельствах непосредственно вытекавших из анализа памятников: антропоморфности стел, регалиях, подчёркивающих высокий социальный уровень и на космической символике ряда изображений.
Антропоморфные черты в той или иной мере характерны для всех типов оленных камней и видимо заложены в них изначально. Вместе с тем антропоморфность оленных камней проявляется обычно в виде отдельных черт. Изображения человеческой фигуры лишены многих деталей, лишены конкретности, индивидуальности. Образ человека передан в самом обобщённом виде. Иногда антропоморфные черты вообще трудно проследить. Они как бы отодвигаются на второй план, а на передний выходят изображения оружия, гривны, защитного или парадного пояса, т.е. регалии власти, высокого социального уровня, принадлежности к воинской касте. Всё это позволяет предполагать, что оленные камни воплощали в себе образ воина-вождя и не просто вождя какого-то конкретного племени, а героя-первопредка.
Отчётливо прослеживаемая на оленных камнях космическая символика, в том числе зооморфных сюжетов, породили другое направление в определении сущности рассматриваемых памятников, трактовке их как образа мирового дерева. При этом обращается внимание на строго вертикальное расположение памятников, деление их на две или три зоны и т.д. В принципе обе версии возможны. Антропоморфные черты изваяний не являются тому препятствием. Оленные камни с большой долей уверенности можно поместить в эквивалентный ряд, выражающий определённое представление о центре мироздания — мировой горы, мирового дерева, жертвенного столба, образа божественного первопредка «Ригведы».
(16/17)
Во всяком случае совершенно ясно, что в основе семантики оленных камней лежит универсальная идея, хорошо понятная всем и везде — каждому пастуху-кочевнику, в любом районе евразийских степей.
Глава V. Классификация и хронология оленных камней. ^
Оленные камни заметно различаются по размерам, форме, содержанию и степенью насыщенности рисунками, наконец, особенностью стиля зооморфных изображений, выбитых на них. Исходным материалом для их изготовления служили блоки или плиты гранита различных расцветок, реже — базальт и совсем редко — сланцевые или мраморовидные породы камня. Устойчивый и стабильный характер носит техника нанесения рисунков. На азиатских стелах полностью господствуют силуетные[силуэтные] изображения, выполненные в технике контррельефа, иногда в сочетания с гравировкой. Встречаются изображения с гравировкой по контуру. В отличии [отличие] от западных рельефные изображения — единичны.
Попытки выделить руководящие признаки и создать типологию оленных камней неоднократно предпринимались и предпринимаются в археологической литературе до самого последнего времени. Основы для классификаций выбираются разные: форма изваяний (А.П. Окладников, Ю.С. Худяков), сюжет и композиция рисунков (С.В. Вайнштейн), стилистические особенности изображений животных (Н.Н. Диков, М.Х. Манай[Маннай]-оол). В нашей классификации мы исходим из того, что на репертуар, ни особенности композиции, ни стиль рисунков не связаны с формой самих стел. Она определялась первичной формой тех гранитных блоков и плит, которые шли на изготовление памятников. Например, как в природе круглые каменные целостности редки, так редки круглые в поперечном разрезе оленные камни. В Монголии на пятьсот с лишним детально обследованных памятников приходится всего три округлых в сечении. Один из них, находящийся в верховьях речки Бодончин гол (Кобдосский аймак) без изображений животных. Второй из Херексурин денж (Баянхонгор) представляет собой классический вариант монголо-забайкальских изваяний и сплошь покрыт орнаментально стилизованными изображениями оленей с сильно вытянутыми мордами. Третий из Дурульджин ам (Хубсугул). В
(17/18)
средней части его выбито несколько стоящих оленей (с короткими и широкими рогами и горбоносыми лосиными мордами) — аналогичных саяно-алтайским изображениям этого животного. Такие же примеры можно было бы привести и в отношении стел подквадратных в сечении или изготовленных из плоских широких плит.
В нашей классификации оленных камней группо- и типообразующими признаками являются репертуар, точнее наличие или отсутствие зооморфных сюжетов и особенности стиля изображения животных.
По этим признакам все оленные камни могут быть подразделены на две основные группы: с изображениями животных и без них, которые в свою очередь подразделяется на три типа. Они по местам преимущественного распространения условно названы:
1. Общеевразийский (без изображений животных).
2. Саяно-алтайский (с близкими к натуре, «реалистическими» изображениями оленей).
3. Монголо-забайкальский (с орнаментально стилизованными фигурками оленей).
В работе рассматриваются и локальные особенности различных групп памятников — западной — алтайской, хангайской и специальной небольшой, но принципиально важной группы, так называемых «сторожевых» камней, устанавливавшихся возле плиточных оградок.
При определении возраста оленных камней важной хронологической вехой служат находки их в архаических комплексах: в киммерийском кургане у с. Белогородец в Северо-восточной Болгарии, в кургане при твёрдо датированном комплексе черногоровской ступени у с. Целинное в Крыму, в кургане VIII-VII вв. до н.э. у с. Гумарово на Южном Урале и обломка стелы в кургане Аржан в Туве, датировка которого VIII-VII вв. до н.э. принимается многими исследователями. Сомнения в стратиграфической чёткости нахождения оленного камня и попытки отнести его к более позднему времени, чем сам курган Аржан, лишены серьёзных оснований. Совсем недавно в Монголии в верховьях
(18/19)
р. Хануй (Жаргалант) раскопан жертвенный комплекс в виде четырёхугольных оград 7×7 и 8×8, стенки которых были сооружены из оленных камней монголо-забайкальского и общеевразийского типов. Датируется он также VIII-VII вв. до н.э. по находкам бронзовых ложечковидных привесок и трёхдырчатых псалий аналогичных аржанским.
Таким образом, все типы оленных камней как на Западе, так и на Востоке встречены в доскифских по существу комплексах.
Важным моментом в выяснении хронологического соотношения выделенных типов оленных камней является [являются] случаи установки разнотипных стел на жертвениках [жертвенниках]. В Даган дель (Завхан), в Баян дзурх (Кобдо) в одном ряду изваяний стояли стелы монголо-забайкальского и общеевразийского типов. В Баян нур (Баян-хангор) и Дурульджин ам (Хубсугул) в аналогичной ситуации находились стелы саяно-алтайского и общеевразийского типов. Следовательно можно полагать, что оленные камни без фигурок животных сосуществуют и с монголо-забайкальскими и саяно-алтайскими.
Новые возможности для датировки оленных камней открывает значительная серия памятников с великолепно выполненными изображениями оружия, украшений, обнаруженная и исследованная в КНР. Серия эта насчитывает многие десятки изваяний, но к сожалению в основном стел монголо-забайкальского типа. На других же типах памятников изображения крайне схематичны и позволяют самые широкие сопоставления. Исключение составляет пожалуй западная группа. Она детально проанализирована Н.Л. Членовой и Д.Г. Савиновым и в нашей работе специально не рассматривается.
Возвращаясь к изображениям на оленных камнях оружия следует отметить, что наиболее выразительны силуэтные рисунки кинжалов. Они буквально образуют своего рода типологические ряды, параллельные формам из вещевых коллекций. Навершия в виде головки горного козла, оленя, лошади, птицы, в виде большого кольца или грибовидной шляпки; перекрестия — прямые крестовидные или с выемкой у эфеса; рукоятки — слегка изогну-
(19/20)
тые и сужающиеся к навершию, дополнительные петельки под навершием, ножны с треугольным наконечником — все это детали и черты характерные для бронзовых карасукских кинжалов. Нижняя хронологическая граница их бытования определяется по находкам в иньско-чжоуских комплексах Китая XII-XI вв. до н.э. Верхняя — находками двух позднекарасукского типа кинжалов в Улангомском могильнике V-III вв. до н.э.
Важно отметить также, что среди многочисленных изображений кинжалов на оленных камнях нет классического скифского акинака или бесспорно тагарского.
Близки к сибирским карасукским бронзовым прототипам и многие изображения боевых топоров, чеканов, прежде всего втульчатых с петлёй разной формы на обушке. Ряд других имеет сходство с топорами в чеканами Китая, где втульчатые орудия в большом числе появляются в конце иньской эпохи. Наши аналогии укладываются в рамках Х-VIII вв. до н.э. Так называемые «модели ярма», с которыми сопоставляются двойные крючки, помещённые на оленных камнях спереди у пояса, бытуют на протяжении всей карасукской эпохи. Поздние образцы их представлены находками в Томском могильнике. Более важным в сравнительно-хронологическом плане представляется обнаружение точно таких же двойных крючков на бронзовом оружии из западно-чжоуского могильника в Байфу, имеющего к тому же радиоуглеродную дату — XI в. до н.э. (А.В. Варёнов).
Ещё одной датирующей группой рисунков на оленных камнях являются изображения ножей. В отличии [отличие] от кинжалов карасукский облик их выражен менее ярко и нет ранних форм с выделенной рукояткой, с «гардой» и т.п. Подавляющее большинство из них имеет кольчатое навершие, кругоизогнутое лезвие и по этим признакам могут быть сравнимы с также многочисленной серией бронзовых ножей типологически самыми поздними, непосредственно предшествовавшим тагарским (Н.Л. Членова).
Остальные изображения ножей сопоставимы с ножами первой стадии тагарской культуры: однодырчатыми и петельчатыми (по С.В. Киселёву).
Хронологические рамки аналогий изображениям щитов, зер-
(20/21)
кал, оселков, диадем, нашейных украшений в виде гривны очень широки. Особенно характерны эти предметы для раннекочевнических культур, но известны и в памятниках предшествующего времени.
Тоже [То же] самое можно сказать об изображениях сложного скифского лука. В Центральной Азии сложный лук появляется в конце I тыс. до н.э., да и в Северном Причерноморье он получает распространение ещё в доскифское время.
Изображения горитов в большинстве случаев существенно отличаются от хорошо известных скифских горитов и вероятно, представляют собой, не известные нам в вещевых коллекциях, также более ранние типы и формы.
Обращает на себя внимание орнаментация на парадных поясах изваяний, Узор — всегда прямоленеен [прямолинеен]. Основу его составляют треугольные фигуры, ромбы, углы, зигзаги, косая сетка — мотивы определённо восходящие к орнаментам эпохи неолита и бронзы.
Вышеупомянутое изображение на оленном камне из Чулутын огтох боевой колесницы обладает всеми особенностями, характерными для аналогичных петроглифов Тувы, Алтая и Казахстана, где они датируются в пределах II — начала I тыс. до н.э.
Заметно влияние местных (центральноазиатских) традиций бронзового века и на зооморфные сюжеты оленных камней. Отчётливые параллели им легко найти в карасукской художественной бронзе и в наскальных изображениях Монголии доскифского времени.
Датировка оленных камней монголо-забайкальского типа имеет принципиальное значение а поэтому предъявляет к её обоснованности повышенное требование. Несмотря на отчётливо выраженные карасукские традиции в оформлении стел, есть и несколько моментов, которые должны удерживать от чрезмерного удревнения этих памятников. Прежде всего взаимовстречаемость на одних и тех же изваяниях как ранних так и, несомненно более поздних типов предметов, например, раннекарасукских по форме кинжалов, чеканов и позднекарасукских, даже тагарских ножей. Если к оленным камням относиться как к
(21/22)
определённом археологическим комплексам, то датировать их следует естественно по поздним признакам. Никак не вписываются целиком в наши представления о культурах бронзового века Сибири и Центральной Азии зооморфные изображения оленных камней. По набору сюжетов, иконографии, особенностями изобразительных приёмов, они несомненно являются вариантом скифо-сибирского зверинного [звериного] стиля. Отдельные элементы его могут быть как угодно древними. Совокупность же, пачка их, зафиксированная на оленных камнях полностью отсутствует в памятниках карасукской культуры Южной Сибири и в иньско-чжоуских комплексах Китая и наоборот многократно повторяется в огромном количестве объектов изобразительного творчества последующей эпохи.
Появление и сооружение основной массы монголо-забайкальских оленных камней приходится на конец карасукской эпохи или первые века I тыс. до н.э. К этому же времени относится и пик распространения изваяний других видов, когда они появляются в самых отдалённых районах евразийских степей. Таким образом, видеть в монголо-забайкальском типе исходную форму этих памятников вряд ли возможно. Предпочтительнее такую роль отвести изваяниям без изображений животных и с редкими фигурками, на которых тот или иной стилистический стандарт не отработан полностью. Существующие концепции эволюции оленных камней, может быть и верные в основе, неизбежно страдают умозрительностью. Нам представляется, что значительного хронологического разрыва между разными типами оленных камней не было. Различия между саяно-алтайскими и монголо-забайкальскими не столько хронологического сколько территориально-локального порядка. Изваяния первого типа — без изображений животных изготовлялись на протяжении всего периода бытования оленных камней. Одновременное сосуществование стел разного типа документально засвидетельствовано на ряде жертвенников Монголии. Само по себе отсутствие фигурок животных, предельное упрощение композиций (кружек [кружок], кружек [кружок] и поясок или только несколько стилизованных фигурок оленя на не обработанной плите) не является показателем возраста
(22/23)
изваяний. Появление таких памятников часто диктовалось спецификой назначения, практикой изготовления специально для жертвенников своего рода имитаций оленных камней. (Шивертын ам, Жаргалант). Важным также представляется вопрос, в каком направлении шло развитое антропоморфности оленных камней. Если в сторону её наращивания, то вряд ли возможно говорить о разрушении канона на финальной стации эволюции памятников (Ю.С. Худяков).
В Северном Причерноморье в VI в. до н.э., а возможно а несколько ранее, оленные камни сменяют скифские каменные бабы. Судя по недавно открытым в Восточном Прикаспии прекрасные статуарным комплексам IV-III вв. до н.э. Байты I-III, подобный процесс имел место и в восточной части кочевого мира. Однако для Центральной Азии мы аналогичных памятников пока не знаем. По некоторым косвенным данным здесь оленные камни доживают до середины I тыс. до н.э. и дальнейшая судьба их не известна.
Заключение. ^
Полевые исследования в МНР выявили, что в первые века I тыс. до н.э. на территории Северной Монголии складывается и приобретают чёткие очертания две культурные провинции или две этнокультурные зоны. Первая (восточная) связанная с культурой плиточных могил. Вторая (западная) характеризуется распространением саяно-алтайских археологических культур.
Несмотря на значительные отличия, в том числе и в палеоантропологии, обеим этим зонам в полной мере свойственны черты скифо-сибирских культур. Дополняют обычную скифскую «триаду» оленные камни также одинаково характерные для обеих зон.
В Монголии мы не имеем пока достаточно представительных комплексов поздней бронзы и раннескифского времени, как, например, в соседней Туве. Архаические памятники здесь единичны (фигурные могилы Тевш ула, жертвенники Жаргаланта). Оленные камни — единственный массовый источник, позволяющий подойти к решению рассматриваемой проблемы. Большей интерес, который проявляется к ним в последние годы вызван исключитель-
(23/24)
ной научной значимостью этих памятников. Нет, пожалуй, ни одного другого вида археологических объектов, где также [так же] зримо и явно переплетались карасукские традиции и новые ритуально-символические стереотипы, художественные средства, ставшие характерными для искусства скифо-сибирского звериного стиля. Они — самое раннее, пожалуй, появление скифской культуры, наглядно отражающие трансформацию культуры бронзового века в культуру ранних кочевников.
Поскольку оленные камни выходят за хронологические пределы аржано-черногоровской фазы сложения скифо-сибирских культур (по М.П. Грязнову), то можно предполагать, что переходный к номадическим культурам период в Центральной Азии был затяжным, охватывал значительный отрезок времени и не сопровождался резкой сменой традиций. Карасукские элементы, постоянно фиксируемые на оленных камнях — показатель такой культурно-генетической приемственности [преемственности] в развитии. Вместе с тем они вновь поднимают вопрос о происхождении самой карасукской культуры или точнее о происхождении культур карасукского типа, охватывавших многие районы Сибири и Центральной Азии. На Востоке обе проблемы (карасукская и скифо-сибирская), что отмечали исследователи и ранее, оказываются тесно связанными а решение одной во многом зависит от решения другой (Н.Л. Членова). Как известно вопрос о происхождении карасука решается по-разному, нет чётких представлении о верхней хронологической границе, о том какие памятники, кроме оленных камней и коллекции карасукских бронз, представляет финальные стадии карасукской эпохи в Монголии. Проверить существующие гипотезы, решить поднятые вопросы — задача дальнейших исследований в МНР.
На Востоке и на Западе оленные камни появляются в предскифское время. Распространение их по всей айкумене [ойкумене] осуществлялось вероятно, в рамках карасуко-киммерийских и аржано-черногоровских связей. Как показывают эти монументальные изваяния, связи не ограничивались культурными контактами и обменом. Они носили более глубокий характер, включая предвижения [передвижения] скотоводческих племён. По всей вероятности скифо-
(24/25)
сибирской культурной общности предшествовали не столь чётко выженное [выраженное] карасуко-киммерийское единство, явившееся базой формирования сходных по многим параметрам культур ранних кочевников «Великого пояса степей» Евразии.
Возникнув в процессе общественного разделения труда на периферии древних центров цивилизации, объединения скотоводов быстро превратились в мощную политическую и военную силу. Под их ударами рушились китайские княжества, правители которых уже в III в. до н.э., чтобы огранить свои владения or набегов, вынуждены были приступить к сооружению «долгих стен», а в эпоху переселения народов движения кочевников буквально перекраивали политическую и этническую карту Азии и Восточной Европы. Оленные камни — отголосок одного из таких, но более древних и может быть не столь масштабных передвижений скотоводческих племён.
Оленные камни, а ещё в большей степени курган Аржан и другие раннескифские памятники Тувы, блестящая по выразительности и яркости культура пазырыкских курганов Алтая несомненное свидетельство того, что Центральная Азия но была отсталой окраиной Скифского мира. Наоборот скорее именно здесь находился один из крупнейших центров формирования номадических культур Евразии, который внёс заметный вклад в создание скифо-сибирского единства и в сокровищницу мировой культуры.
(25/26)
^ По теме диссертации опубликованы следующие работы:
Монографии.
Статьи, заметки, тезисы.
3. Археологические исследования в Среднегобийском аймаке // Археолого-этнографический сборник. — Улан-Батор, 1962. С. 16-21. (На монг. языке).
4. (Совместно с Ц. Доржсуреном) — Результаты археологических исследований в Кобдосском аймаке // Результаты полевых исследований 1960-1961 гг. — Улан-Батор, 1963. С. 51-68 (на монг. языке).
5. К изучению бронзового века на территории МНР // Древнейшая история Монголии [К вопросу древнейшей истории Монголии (Studia archaeologica Inst. historiae Acad. scientarum Republicae Populi Mongoli; T. 3, Facs. 8-10)]. — Улан-Батор, 1964. С. 25-93.
6. [Древние] Колесницы Монгольского Алтая // [Монголын эртний туух-соёлын зарим асуудал.] — Улан-Батор, 1972. — С. 3-26.
9. Погребение в Нровлин ула [Норовлин уула] // Археология Северной и Центральной Азии. — Новосибирск: Наука, 1972. — С. 76-60.
10. Основные проблемы изучения бронзового и раннежелезного веков МНР // Труды II конгресса монголоведов. — Улан-Батор, 1973. С. 91-95.
12. Улангомский могильник // Археология и этнография Монголии. — Новосибирск: Наука, 1979. — C. 101-108.
13. Монголия в скифское время // Труды III конгресса монголоведов. — Улан-Батор, 1979. — С. 130-134.
14. Памятники афанасьевской культуры в Монголии // Улан-Батор, 1981. T. IX. — С. 19-26.
|