[ коллективная монография ]
Степи Евразии в эпоху средневековья.
/ Археология СССР. Отв. ред. тома С.А. Плетнёва. М.: 1981. 304 с.
Заключение (С.А. Плетнёва).
История народов, заселявших в эпоху средневековья евразийские степи, ещё не написана. Объяснить это обстоятельство можно необъятностью источниковедческой базы и множеством встающих перед исследователями проблем. В настоящее время мы можем назвать только двух советских учёных, которые сделали попытку охватить в своих монографиях многовековую историю огромных массивов племён и народов, кочевавших на
тысячекилометровых степных просторах Сибири и Европы. Это С.В. Киселёв,
написавший «Древнюю историю Южной Сибири» [М., 1949] и М.И. Артамонов,
создавший поистине энциклопедический труд «История хазар» [Л., 1962]. Стремлением обобщить как можно более обширный хронологически и территориально материал ограничивается сходство этих двух работ. Книга С.В. Киселёва исходит из обработанного и осмысленного им археологического материала, поскольку она посвящена в значительной степени бесписьменному периоду истории (начинается с неолита). Книга М.И. Артамонова полностью базируется на анализе письменных источников, археологические данные превращены в ней в иллюстративное сопровождение текста. Таким образом, даже эти работы, несомненно являющиеся первыми опытами широкого охвата материала, не смогли вместить в себя полный анализ всех имеющихся в распоряжении исследователей источников, не отразили всё их многообразие и не использовали всей информации, которую эти источники могли бы дать.
Работы других исследователей обыкновенно посвящены отдельным более или менее крупным проблемам: истории каганатов и иных кочевнических государственных образований, всесторонней характеристике степных археологических культур, экономике и культуре того или иного кочевого объединения. В лучших из них поднятые проблемы рассматриваются очень глубоко, с максимальным использованием разносторонних данных: письменных, археологических, этнографических, антропологических, лингвистических и пр. В какой-то степени вопросы, поставленные или решённые в них, касаются всего степного населения, поскольку процессы, протекавшие в одном кочевом обществе, были в целом характерны и для другого. Тем не менее общего представления о кочевых и полукочевых народах степей за тысячелетний период раннего и развитого средневековья они, естественно, не дают.
В данном томе впервые сведены воедино все известные сейчас археологические материалы, служащие одним из источников, необходимых для написания обобщающей монографии.
Следует подчеркнуть, что источник этот представляет собой
для кочевниковедения громадное значение. Письменные сведения, несмотря на
большое число средневековых авторов, путешественников, хронистов, учёных и
политиков, писавших о кочевниках, весьма отрывочны, а нередко фантастичны и
противоречивы. Собственных хроник или каких-либо записей ни у одного степного
народа не сохранилось. Исключение составляют знаменитые сибирские эпитафии,
написанные на тюркском языке орхонскими рунами. Однако они отличаются
лапидарностью и в отрыве от других источников не играют заметной роли в
восстановлении политической истории той эпохи.
Можно уверенно говорить о том, что без археологических
исследований полная история степных народов не может быть написана. Именно
поэтому и была начата эта работа по объединению и осмыслению всей громадной
массы археологических материалов и источников, имеющих отношение к этим народам.
Самым существенным итогом проведенного комплексного
рассмотрения материалов является, несомненно, вывод об общности культур
средневековых обитателей степей. Общность прослеживается как в экономике и быту,
так и в воззрениях и эстетических вкусах степных народов.
Повсеместно в степях господствовала кочевая или полукочевая
экономика. В тех случаях, когда тот или иной народ в силу различных
обстоятельств переставал кочевать, сохранялось отгонное скотоводство, при
котором часть населения летом продолжала, передвигаясь по степи, вести кочевой
образ жизни. Кроме того, все степняки, и кочевые, и осёдлые, продолжали
оставаться всадниками в быту, на войне, при жизни и после смерти.
Все это находит яркое подтверждение в археологических
материалах. Отсутствие остатков поселений и постоянных могильников в одних
археологических культурах свидетельствует о круглогодичном кочевании населения.
У оседающих кочевников на зимовищах господствующей формой жилища оставались
привычные юрты, следы которых неоднократно находили в степях (как в
европейских, так и в сибирских). Если при оседании заимствовалась и осваивалась
иная форма жилого сооружения (полуземлянка или глинобитный наземный домик), то,
как правило, неизменным оставался очаг — открытый, иногда обложенный камнем,
расположенный в центре помещения, т.е. так, как в юрте. Всадники — пастухи,
охотники и воины — неоднократно изображались как в прикладном искусстве
(накладки на сёдла и сбрую, амулеты и пр.), так и в графических рисунках на
скалах, стенах, костяных поделках. Очень отчётливо выступает «всадничество» в
погребальном обряде: за редкими исключениями все степные культуры
характеризуются погребениями с конями, с их чучелами или же с конской сбруей
(удилами, остатками сёдел, стременами и пр.). Богатые погребения обычно
сопровождаются типичным для степных воинов набором оружия и поясами,
украшенными бляхами из разных металлов: бронзы, серебра, золота. Необычайно
выразительно противопоставляется степное вооружение оружию воинов
земледельческих стран в русской летописи в отрывке, повествующем о заключении
мира между пече-
(237/238)
нежским ханом и русским воеводой Претичем в 968 г.: «И подаста руку межю собою, и въдасть печенежьский князь Прътичю: конь, саблю, стрелы. Он
же дасть ему бронъ, щитъ, мечь» [ПВЛ, 1950, с. 48]. И действительно, сабли,
остатки колчанов со стрелами, тяжёлые луки с костяными накладками, остатки
конской сбруи, скелеты и кости коней — все это характернейшие черты
погребального обряда и инвентаря мужских (а иногда и женских) погребений степняков.
Сравнительный анализ погребального обряда говорит о близости
идеологических представлений степного населения. Помимо обряда захоронений с
конём, сбруей и оружием, эта близость выражается в распространении по степям
отдельных ритуальных захоронений коней или их частей, в почти повсеместном
сооружении над могилами курганов, в применении камня при сооружении этих
курганов и могил, в изготовлении гробов-колод. Весьма характерным для тюрок
является обычай строить поминальные храмики с каменными изваяниями умерших.
Обычай этот, зародившийся у тюрок Сибири, дошел вместе с кипчаками-половцами до
Причерноморья и берегов Днепра.
Общность художественных вкусов, общность степной «моды» нашли выражение как в скульптурных памятниках и рисунках-граффити, так и в одежде и украшениях. Причем если произведения изобразительного искусства отличаются абсолютной оригинальностью, то украшения и даже костюм нередко изменяются под воздействием «моды», распространённой в соседнем более развитом государстве, а иногда и под воздействием культуры побеждённого народа, земли которого захватили кочевники. Идентичность экономики и культурных традиций степных народов в значительной степени обусловливала и общность исторических судеб. Сложение различных каганатов, формирование новых этнических групп шло в степях одними путями, будь это в VIII или XIII в., в Азии или в Европе.
Как это ни парадоксально, но, несмотря на общность традиций и судеб степного населения, в целом для него характерно бесконечное разнообразие степных культур как в эпоху средневековья, так и в более раннее и более позднее время (вплоть до современности). Это разнообразие связано с общностью политической истории. Во «Введении» к данному тому уже говорилось, что кочевники не могли бы существовать, опираясь исключительно на кочевническую экономику. В силу чисто экономических причин они вынуждены были налаживать активные и разнообразные контакты с соседними странами и народами. Кроме того, захватывая на определённой стадии своего общественного развития земли, заселённые людьми, имевшими свои традиции и культуру, кочевники невольно воспринимали их с той или иной степенью полноты. Поскольку кочевники обитали и передвигались на территории, в длину равной почти четверти земного шара, то народы, с которыми они общались, отличались друг от друга весьма значительно этнически, лингвистически, культурно и т.п.
В результате различных влияний в степях в разные эпохи и периоды возникали всё новые и новые культуры, причем кристаллизация одних шла по пути слияния с иной (какой-либо местной) культурой, других — под непосредственным воздействием высоко цивилизованного соседа. Чаще же при сложении новой культуры играли почти равную роль оба фактора.
Как правило, складывавшиеся в эпоху средневековья культуры были культурами образующихся государственных объединений. Поэтому их появление, расцвет и исчезновение находились в прямой зависимости от политической истории этих государств. Особенно чётко эту закономерность удаётся проследить на хорошо изученной культуре Кыргызского каганата, разделенной археологами на три хронологических этапа: чаатас, тюхтятский, аскизский (VI-XIV вв.); культуре хазарского каганата, соответствующей пяти вариантам салтово-маяцкой (вторая половина VII — первая половина X в.), культурах Уйгурского каганата (середина VIII — середина IX в.) и Волжской Болгарии (X-XIV вв.). Даты культур и даты существования государств, устанавливаемые по письменным источникам, во всех перечисленных случаях абсолютно совпадают (см. сводную карту — рис. 103).
Ряд хорошо известных действительно существовавших объединений государственного типа не нашёл отражения в археологических источниках. Причины этого кроются прежде всего в краткосрочности этих государств-каганатов или ханств. Таковыми являлись, например, Великая Болгария, венгерские Леведия и Ателькуза и др.
В огромных территориально государствах типа Тюркских каганатов или Монгольских Орд возможность сопоставлять археологические материалы с письменными проявляется только при анализе данных с отдельных памятников, поскольку археологические памятники этих государственных объединений изучены сравнительно с необъятностью занимаемых ими земель явно недостаточно.
Наконец, мы знаем археологические культуры, принадлежавшие народам, которые в эпоху раннего и развитого средневековья переходили к классовому (феодальному) общественному устройству, хотя и не создали и не возглавили, в отличие от хазар, кыргызов, кимаков, тюрок, монголов, крупных государственных объединений (см. сводные карты рис. 103, 104). Тем не менее их культура формировалась нередко даже активнее, чем у народов — создателей каганатов. Такова, например, аланская культура Предкавказья, развитие которой прослеживается, начиная с V в. вплоть до татаро-монголов и далее — до современности. Государство у алан сложилось только после гибели Хазарского каганата — в X в., тем не менее культура их в значительной степени легла в основу культуры этого мощного государства. Другой пример — высокоразвитые культуры пра-башкир, близкие по общему уровню развития к культурам соседних государств. Как и аланы, они имели глубокие корни в древности и традиции их сохранились до наших дней. Объяснять жизнестойкость и силу культур этих народов, по-видимому, следует ранним оседанием этих кочевников и тесным слиянием их с осёдлыми местными племенами. Развитие их текло по определённому руслу, и никакие катаклизмы не могли уничтожить эти вполне сложившиеся степные цивилизации. Политическое подчинение народа какому бы то ни было государству
(238/239)
не могло существенно изменить многовековые культурные традиции.
Следует сказать, что некоторые из таких народов с рано сложившейся культурой в соответствующих исторических условиях образовывали могущественные, причём весьма устойчивые, государства. Таким является Кыргызский каганат, просуществовавший почти тысячелетие. Характерно, что, несмотря на тотальный разгром государства монголами, тысячелетняя культура древних хакасов не была уничтожена, она переросла в современную этнографически хорошо известную культуру хакасов (рис. 103, 104). Эпоха средневековья — это эпоха становления и господства феодализма. Только благодаря археологическим материалам и источникам можно в настоящее время говорить о степени развития феодальных отношений в различных синхронных или разновременных кочевых и полукочевых союзах и государствах. А это, в свою очередь, позволяет глубже проникнуть в историческую обстановку того времени, в каждом конкретном случае попытаться понять причины, побудившие тот или иной народ сниматься с уже насиженных мест и идти захватывать новые земли, новые пастбища.
Благодаря исследованиям этнографов известно, что для кочевнических обществ характерна своеобразная родо-племенная «вуаль», наброшенная на самые жёсткие классовые отношения. В ряде случаев удаётся проследить эту «вуаль» и в средневековье при раскопках археологических памятников. Примером может служить Правобережное Цимлянское городище (остатки феодального замка в Хазарском каганате), где была обнаружена планировка куренем, свойственная ещё для родо-племенного строя. Вместе с феодализмом к евразийским степным народам проникали и укоренялись там «мировые религии»: мусульманство, христианство, иудаизм, буддизм, конфуцианство. И в этой духовной сфере, казалось бы трудно уловимой для науки о материальной культуре — археологии, удалось проследить интереснейшие явления и установить факты, о существовании которых без археологических исследований в лучшем случае можно было лишь предполагать. В период всего раннего средневековья, хотя письменные источники сообщают о принятии в различных каганатах мусульманства, христианства, иудаизма и других религий, на самом деле, судя по повсеместно распространенному в степях языческому погребальному обряду, среди населения господствовали языческие верования. Религию меняла только верхушка общества, народ не воспринимал новых догм и связанных с ними обрядов. При этом характерно, что и аристократия, формально признав новую религию, предпочитала хоронить своих родичей по языческому обычаю предков. Глубокое проникновение «мировых религий» в сознание степных народов началось только в эпоху развитого средневековья, что опять-таки устанавливается археологически: в погребальном обряде происходят соответствующие коренные изменения, которые прекрасно прослеживаются при раскопках средневековых погребений и могильников.
Почти никогда ни один средневековый автор, рассказывая о каком-либо народе или государстве, не пишет о его торговых связях с ближними и дальними странами. Эти вопросы всецело решаются археологическими и нумизматическими исследованиями. Картографирование находок привозных вещей, особенно бус и монет, даёт картину широких международных связей степных государств и народов в разные эпохи. Удаётся установить не только просто факты экономических связей, но и конкретные торговые пути как внутри государств, так и вне их, а по интенсификации или затуханию этих связей точно улавливается экономический, а следовательно, и политический подъём или падение государств.
Наконец, археологические источники дают материалы для уточнения, а иногда и установления границ степных государств и объединений, а также исторических событий, сведения о которых совсем не попали на страницы письменных источников или отражены в них очень бегло и явно недостаточно. Примеры этому настолько многочисленны, что трудно выбрать из них наиболее выразительные и яркие.
Однако следует помнить, что археологический материал начинает «работать» как исторический источник только при условии его полной и правильной обработки, поэтому слабо исследованные культуры пока не могут дать ответов на стоящие перед учёными задачи изучения ряда степных государств. Эта книга даёт ясное представление как о достижениях, так и о многочисленных недоработках археологов-кочевниковедов. Несомненным и самым весомым вкладом советских кочевниковедов в мировую науку является марксистский метод обобщения археологических источников, заключающийся прежде всего в том, что каждый исследователь, обрабатывая новые археологические материалы и занимаясь «формальным вещеведением», ставит перед собой общие исторические задачи, касающиеся происхождения, общественного устройства, политической истории изучаемого им народа. Высокие требования, предъявляемые археологами к раскапываемому ими материалу, заставляют осваивать точные методы его обработки. По существу все эти методы объединены известной «археологической триадой», разработка которой была начата ещё дореволюционными русскими учёными в начале XX в. и продолжена в 30-40-х годах наиболее талантливыми археологами-марксистами. Это — типология (выделение признаков) , корреляция (сопоставление признаков) и картография отдельных признаков или их групп. В настоящее время работа в отдельных звеньях «триады» уточняется (иногда излишне усложняется), однако следует признать, что почти все кочевниковеды как старшего, так и младшего поколения широко пользуются «триадой» в своих исследованиях. Это находит полное выражение в их монографиях и статьях и в какой-то мере отражается и в данном томе. Поэтому есть основания надеяться, что предлагаемые в нём хронология и локализация средневековых культур, народов и государств, а значит, и большинство предлагаемых авторами исторических выводов верны, а гипотезы — правомерны. Только новые, из года в год накапливаемые материалы позволят будущим поколениям археологов пересмотреть и скорректировать препарированные здесь археологические источники, уточнить выводы и опровергнуть или подтвердить высказанные гипотезы.
|