[ коллективная монография ]
Степи Евразии в эпоху средневековья.
/ Археология СССР. Отв. ред. тома С.А. Плетнёва. М.: 1981. 304 с.
Введение (С.А. Плетнёва).
С эпохи бронзы степные и лесостепные просторы Евразии
стали колыбелью кочевого скотоводства. Письменные источники рассказывают нам о
смене этносов, народов, языков, о бесчисленных войнах и передвижениях по степям
отдельных племён, орд и союзов орд, о возникновении и гибели могущественных
государственных объединений, так называемых империй или каганатов.
Археологические материалы дополняют отрывочные и нередко весьма скудные сведения
древних хроник, касающихся, как правило, внешней политической истории степных
народов и государств; кроме того, они позволяют нам судить об экономике и
культуре, об этническом составе и общественных отношениях населения степей в
различные периоды истории.
Данные палеогеографии, палеоботаники, палеозоологии,
антропологии конкретизируют, а нередко являются основными при восстановлении
истории и культуры того или иного кочевнического образования. Огромное
значение для реконструкции добытых археологами остатков материальной и духовной
культуры имеет этнографическое изучение современных кочевых и полукочевых
народов азиатских степей.
Об экономике и общественных отношениях кочевников в
настоящее время этнографами написано множество статей и монографий.
Характерно, что именно в результате огромной работы советских этнографов и археологов
в последние полтора-два десятилетия в кочевниковедении получило почти всеобщее
признание убеждение в том, что «чистых» кочевников, т.е. степных народов,
единственным типом хозяйства которых является кочевое скотоводство, вообще не
существовало и даже практически не могло существовать.
Противники этой точки зрения приводят пример
непрерывного кочевания в степях монголов и некоторых других кочевых народов
евразийских степей. Однако следует помнить, что монголы всегда были связаны с
соседними народами, имея с ними как бы «общую» экономическую базу. Получается
своеобразный разноэтничный «симбиоз» кочевого и осёдлого населения, много
аналогий которому можно найти и в древности.
Благодаря сообщениям, сохранившимся в письменных
средневековых источниках, мы знаем, что в период военной демократии, когда
кочевые орды осваивали новые пастбища или силой овладевали новой территорией,
кочевало или, вернее, передвигалось по степи всё население: воины, их семьи,
стада. В войне также участвовал весь народ — мужчины и женщины, способные держать оружие.
У осёдлых, нередко значительно более цивилизованных
народов при виде этой неотвратимо двигающейся на них массы возникало убеждение
в её несокрушимости. Появлялись новые легенды о жестоких и неистовых кентаврах,
возрождались рассказы об амазонках — беспощадных степных воительницах. Тем не
менее «симбиоз» кочевого и оседлого населения даже на этой «военной» стадии
мало-помалу налаживался, так как он был абсолютно необходим кочевникам и
выгоден земледельцам.
Взаимоотношения, как правило, развивались в двух направлениях:
военном и мирном. При этом, естественно, сокращение одного из них приводило к
расширению другого. Придя на вновь захваченные земли, кочевники разоряли,
грабили, захватывали в плен. Затем отношения усложнялись. Совершать набеги и
походы становилось всё тяжелее, поскольку сопротивление растерявшихся и
испуганных первоначально народов постепенно возрастало и ответные удары их
становились всё ощутимее и опаснее. Всё чаще кочевники удовлетворялись
откупами, пошлинами с купеческих караванов, проходивших на юг и с юга по
степям. Кочевники и сами втягивались в торговлю, поставляя на рынки скот и
рабов. Мирные отношения проникали не только в экономику, но и в быт: налаживались
личные связи — браки, побратимство. Степняки проникали в поселения и в города и
оседали там. Осёдлые же земледельцы шли в степь и превращались в полукочевников.
Так возникало в степях одно из существенных условий
перехода кочевников к полуосёдлости, носившее скорее внешний, чем внутренний
характер. Однако внутренние причины были значительно глубже. Они заключались в
перестройке всей экономической и социальной структуры общества. Если в периоды активной
захватнической деятельности, когда тяжесть войны одинаково падала на всех
членов общества, распределение добычи было сравнительно равномерным, то в
удлиняющиеся мирные периоды росло экономическое неравенство. Угоны скота соплеменниками
— главами соседних более сильных родов (обычай баранты), потеря всего стада во
время вражеского набега или массовый падёж скота часто разоряли кочевников.
Поскольку войн, а следовательно, и необходимой для восстановления экономического
положения добычи не было, кочевник, потерявший стадо, вынужден был переходить к
осёдлости или, во всяком случае, полуосёдлости.
Захваченные земли в мирные времена распределялись
между сильными и богатыми родами. Перекочёвки проходили уже на определённых
территориях со строго очерченными границами: с зимовок — на летовки. На лето в зимовищах
оставались больные, старики, пленные и неимущие, которые, чтобы прожить,
начинали осваивать земледелие. Зимовища обрастали пашнями. На окраинах зимовищ
располагались обширные постоянные кладбища-могильники. Многие жители посёлков,
помимо земледелия, осваивали ремёсла. Так начинала формироваться у кочевников
своя материальная культура. На собственной гармонически развитой экономической базе возни-
(5/6)
кают государственные образования. Такие полукочевые
«империи» под воздействием ряда обстоятельств и прежде всего сокращения
необходимых пастбищных земель в результате роста пашен, увеличения населения
и, главное, стад, которые негде было пасти, постепенно превращались в
земледельческие государства с некоторой специфической склонностью к
специализированному скотоводству (разведение особых пород коней, овец и пр.).
Однако, если развитие этих государств прерывалось
нашествиями (тотальным разгромом экономики и культуры) или резкими
климатическими изменениями, ведшими в конечном счёте к гибели экономической
базы, население «империи» полностью, а чаще частично садилось на коней и
начинало массовую перекочёвку в поисках «свободных пространств». И вновь
колесо истории двигалось по проторённой тысячелетним опытом дороге — от круглогодичного
кочевания к полуосёдлости. Следует отметить, что нередко путь этот прерывался
в самом начале или в середине. Кочевники не успевали осесть, создать культуру,
государство. Непредвиденные обстоятельства меняли историческую обстановку,
прежние обитатели исчезали, уходили или растворялись в новых этнических и
политических образованиях, которые также далеко не всегда завершали сложный и
длительный путь «от кочевий к городам».
Какие же следы оставляют археологам обитатели степей,
находившиеся на разных стадиях социально-экономического развития?
Совершенно очевидно, что кочевники, ведущие круглогодичное
кочевание, находившиеся на стадии первичного освоения захваченных территорий,
практически почти ничего не оставляют для археологии. У них не было ни
постоянных зимовищ, на которых должен бы был откладываться культурный слой, ни
постоянно функционировавших кладбищ, расположенных на определённых территориях.
От таких кочевников остались только разбросанные по степи отдельные
погребальные комплексы, нередко впущенные в курганные насыпи более ранних эпох
(бронзы, скифов, сармат и пр.). Находят их обычно случайно при сооружении
каких-либо современных построек или обвалах берега. При этом сведения о рядовых
погребениях, как правило, не доходят до учёных. Только богатые комплексы, с
золотыми и серебряными вещами, часто полуразорённые и растащенные местными
жителями, попадают в музеи, а затем и в руки учёных. В таких случаях обряд
погребения всегда остается невыясненным, а значит, научная ценность сохранившихся
вещей теряется не менее чем на 50%. И все же эти разрозненные и слабо
документированные находки нередко являются единственным источником для
восстановления целых исторических эпох, для установления путей следования и
разнообразных связей того или иного степного народа.
Относительная стабилизация жизни, появление постоянных
зимовищ хорошо прослеживаются археологами благодаря двум обстоятельствам.
Во-первых, в результате образования в районах зимовок кладбищ (бескурганных и
курганных), погребения на которых ориентированы в соответствии с зимними
отклонениями стран света. Во-вторых, из-за образования вдоль берегов рек и
лиманов так называемых полос обитания — длинных, почти сливающихся друг с другом
остатков кратковременных стойбищ без культурных слоёв и с редкими находками на
поверхности обломков керамики и костей животных. Такие «полосы обитания»
археологи начали находить в настоящее время всюду, где, согласно письменным
источникам, действительно обитал в средневековье народ, находившийся на первых
ступенях стадии полуосёдлости. Итак, уже первые шаги кочевников к осёдлости
позволяют археологам обнаруживать оставленные ими следы.
Характерно, что на этих двух стадиях — сплошного
кочевания и кочевания с постоянными зимовищами — культура населения
обыкновенно имела много общих черт с культурой, которая была у этого народа в
районах прежнего обитания. Эти районы находились в пределах «материнских
империй», от которых по той или иной причине откололись и отошли на новые
пастбища несколько орд, объединившихся в военный союз. Военный союз, созданный
для завоевания, не мог, естественно, создавать культуру. Его члены были
воинами, они захватывали земли и пленных, грабили и привозили к себе в кибитки
драгоценные ткани и украшения, новое оружие и роскошные золотые и серебряные
сосуды. Все это формировало новые вкусы, новые представления, что, в свою
очередь, было одним из основных условий при сложении у оседающего населения новой культуры.
Превращение зимовищ в постоянные поселения и занятие
населения земледелием приводило вновь обращённых земледельцев к освоению самых
совершенных для того времени орудий труда, самых эффективных злаковых
культур, к разведению садов, виноградников, бахчей. Сочетание достаточно эффективного
земледелия с отработанными веками навыками скотоводческого хозяйства позволяет
говорить об очень высоком уровне экономического развития осевших степняков,
объединённых на этой стадии уже в государственные образования (империи).
На этой экономической и политической базе стремительно
вырастают в посёлках ремёсла: гончарное, кузнечное, ювелирное и др.
Ремесленники создают новую материальную культуру, всегда в значительной
степени синкретичную, поскольку она складывается из слияния прежней культуры
воинов с культурой населения захваченной страны и под мощным воздействием всех
соседних стран, с которыми новое полукочевое государство имело активные и разнообразные связи.
Таким образом, археологи во всей полноте изучают
культуру только тех кочевников, которые практически уже не являются
кочевниками, поскольку подавляющее большинство их полностью или частично
перешло к осёдлости и земледелию.
В то же время чисто кочевнические памятники (отдельные
погребения, клады, могильники и остатки зимовищ) настолько малочисленны и так
широко разбросаны по степям Евразии, что говорить об их этнической
принадлежности, о сохранении устойчивых этнографических признаков не
представляется возможным.
При исследовании памятников, оставленных кочевниками
всех стадий развития (включая полуосёдлый — осёдлый), следует учитывать необычайную
(6/7)
для земледельческих государств «нивелировку» синхронных
древностей, находимых на отдалённых одна от другой территориях. Причины этого
явления кроются, во-первых, в подвижности кочевого населения, в его
способности быстро покрывать тысячекилометровые расстояния; во-вторых, в
сравнительном единообразии быта; в-третьих, в традиционности приёмов ведения
войны, выработанных тысячелетиями; в-четвертых, в характерном для эпохи
средневековья единстве языка на всей необъятной степной территории от Алтая до
Дуная (в основном разные диалекты тюркского и иранского).
Единообразие древностей позволяет привлекать для их
датировки самые отдалённые аналогии, что наряду с установлением относительных
дат отдельных памятников или целых культур дает археологам, как правило,
достаточно аргументированную хронологию.
Однако то же единство экономики, быта и культуры
затрудняет разделение степных древностей по этническим группам, тем более что,
как уже говорилось, исследуемые культуры являются обыкновенно культурами
разноэтнических государств или союзов различных племён, находившихся на стадии
перехода в государственные образования.
Итак, самая специфика кочевнических древностей, неравномерность
их распределения в степях, различия в количестве доходящих до нас разновременных
материалов не позволяют исследователям пользоваться одинаковой методикой при
работе над их исторической интерпретацией. Естественно, что «государственные
культуры» изучены много лучше, чем единичные памятники периодов сплошного кочевания.
Археологическим исследованием кочевнических древностей
(сибирских и восточноевропейских) начали серьёзно заниматься уже в первые
десятилетия XX в. Полученный в результате раскопок материал сразу
заинтересовал археологов, обычно стремившихся как-то интерпретировать его.
Крупнейшие дореволюционные археологи — Н.Е. Бранденбург, Н.Е. Макаренко,
В.А. Городцов, А.А. Спицын не только пытались датировать открываемые
древности, но и предлагали своё этническое их истолкование.
В 1929 г. вышла из печати первая типология сибирских
древностей, созданная С.А. Теплоуховым. Вот уже полстолетия археологи
пользуются этой типологией, внося в неё только частные изменения.
Средневековое кочевниковедение было продолжено и
Сибири С.В. Киселёвым и его школой, в Средней Азии — А.Н. Бернштамом,
в Восточной Европе — М.И. Артамоновым с учениками и в Поволжье —
экспедицией А.П. Смирнова. Интересно, что все они занимались исследованием
культур крупных полуосёдлых-полукочевых государств: Тюркского и Кыргызского
каганатов, Хазарского каганата, Волжской Болгарии и Золотой Орды.
В последнее тридцатилетие неизмеримо выросло
количество раскопанных кочевнических памятников. Вместе с тем много было сделано
и в исследованиях добытых материалов.
И.П. Засецкая впервые небезуспешно попыталась выделить
гуннские древности, А.К. Амброз создал хронологическую систему V-VIII вв.
степной зоны Восточной Европы, Л.Р. Кызласов обнаружил и обработал
памятники Тюркского и Уйгурского каганатов н средневековых (X-XIII вв.)
хакасов, Н.А. Мажитов раскопал и разделил на несколько культур огромный
башкирский материал, Н.Я. Мерперт, А.X. Халиков,
В.Ф. Генинг нашли, раскопали, издали и интерпретировали могильники ранних
болгар на средней Волге, а Е.А. Халикова и Е.П. Казаков там же
раскрыли могильники и отдельные погребения, которые не без основания пытались
связать с древними венграми. С.А. Плетнёва провела большие полевые
исследования памятников салтово-маяцкой культуры, разделила её на несколько
вариантов и проследила на материалах этой культуры общий для всех кочевников
путь развития «от кочевий к городам». Она же датировала и впервые предложила
деление по этническим группам древностей так называемых поздних кочевников
восточноевропейских степей. Работа по созданию хронологии восточноевропейских
позднекочевнических памятников была продолжена Г.А. Фёдоровым-Давыдовым,
который затем возглавил огромную работу по исследованию золотоордынских городов.
Большие исследования аланских памятников провёл на Северном Кавказе В.А. Кузнецов,
а в Дагестане нашёл, раскопал и интерпретировал древнехазарские городища и
могильники М.Г. Магомедов. В эти же годы ряд исследователей занялся
обработкой отдельных категорий кочевнических памятников, до того почти не
привлекавших серьёзного внимания. Такими в первую очередь являются каменные
изваяния — тюркские, уйгурские, кимакские, половецкие. Серия работ о них была
открыта блестящей статьёй Л.А. Евтюховой (1952), посвящённой каменным изваяниям
Южной Сибири и Монголии. После неё каменными статуями занимались А.Д. Грач,
Я.А. Шер, Л.Р. Кызласов, С.А. Плетнёва, Ф.X. Арсланова,
A.А. Чариков. В настоящее время можно сказать, что каменные изваяния стали
полноценным историческим источником, позволяющим решать важнейшие вопросы
кочевниковедения, касающиеся рождения и гибели союзов племён и государств, расселения,
религиозных представлений и искусства кочевников. Весьма существенным
историческим источником могут стать и воинские пояса (пряжки, бляшки, наконечники),
своды которых издаёт B.Б. Ковалевская.
Несмотря на несомненные успехи в исследовании кочевников
Евразии, достигнутые к настоящему времени советскими археологами, белых пятен
и нерешённых проблем в кочевниковедении значительно больше.
В данном томе отразились все достоинства и недостатки
кочевниковедческого направления советской археологии. Этим объясняются
неравномерность и различия в подаче материала в разных главах.
Хорошо изученные культуры, материалами которых давно
пользуются как источником наряду с письменными свидетельствами, достаточно
полно отражены в томе как в текстовой части, так и в таблицах. Датированные и
этнически определённые комплексы дают возможность составить хронологические или
эволюционные таблицы, а картографирование выявленных признаков культуры
позволяет сопроводить текст настоящими историческими картами,
(7/8)
демонстрируя тем самым превращение археологических данных
в исторический источник.
С другой стороны, малочисленные и почти не изученные
материалы, естественно, отражены в томе слабо. Сопровождающие текст таблицы в
таких случаях носят скорее иллюстративный, а не обобщающий характер. Это в
первую очередь относится к таблицам по искусству средневековых кочевников. Искусству
их до сих пор не посвящено ни одного большого серьёзного труда. Помимо этой
темы, явно недостаточно в томе представлены собственно тюрки (тугю), поскольку
погребения их раскапывались спорадически, поселения же их вообще неизвестны.
Единственной, в какой-то мере синтезирующей тюркские материалы работой
является вышедшая более 10 лет назад книга А.А. Гавриловой «Могильник Кудыргэ
как источник по истории алтайских племён». Несмотря на несомненные достоинства
этого труда, ставшего фундаментом классификации и периодизации тюркских
древностей, в настоящее время, в свете новых данных, полученных, в частности,
раскопками Тувинской экспедиции (А.Д. Грач, С.И. Вайнштейн),
классификация и датировки А.А. Гавриловой нуждаются в значительных дополнениях.
Сделать такую работу в этом издании невозможно, поскольку, как мы уже
говорили, в рамках этого тома помещены, по существу, только результаты
исследований кочевниковедов, а не сами исследования, проведённые и
опубликованные авторами тома и их коллегами в монографиях и больших
монографических статьях (см. Библиографию в данном томе).
Таким образом, мы можем с полным основанием говорить,
что в томе констатируется состояние кочевниковедения на сегодняшний день, в нём
подведены итоги проделанной работы и отчётливо выявлены проблемы, которые
ждут исследователей и нуждаются в решении.
Громадный хронологический период (конец IV — начало XIV в.),
степные древности которого освещены в томе, разделён на два этапа,
соответствующих двум частям книги.
Первый этап знаменуется появлением гуннов в европейских
степях, началом великого переселения народов, началом раннего средневековья. В IV — первых десятилетиях VI в.
степь беспрерывно бурлила, выбрасывая на Запад — в Подунавье, к границам Римской империи орду за ордой. В VI в. жизнь немного стабилизировалась: сначала в
Азии, потом и в Европе появляются в степях каганаты — Тюркские, Кыргызский,
Уйгурский, Хазарский, Аварский и др. Одни из них быстро погибали, просуществовав
два-три десятилетия. «Погибоша аки обре; их же несть племени ни наследка», —
писал о них русский летописец (ПВЛ, 1950, с. 14). Другие превращались в великие
державы, диктующие соседям свою политику и несущие свою культуру.
Однако на рубеже первого и второго тысячелетий
положение изменилось. В результате развития и роста могущества полукочевых
«империй» они как бы «взрывались» изнутри. Такие «взрывы» вели к полному или
частичному распаду полукочевых «империй», население в массе откочёвывало,
занимая пустующие земли или земли, которые уже слабо держали прежние хозяева.
X век
— начало движения, известного в истории под названием «сельджукского».
Открылось оно перекочёвкой потеснённых огузами печенегов из заволжских степей
на земли Хазарского каганата. Это событие стало концом каганата.
Восточноевропейские степи вновь стали кочевыми.
Один за другим распадались и азиатские каганаты.
Давно исчезли Тюркские каганаты, погиб Уйгурский каганат, разваливался
Кимакский, от которого откололись и начали откочёвку на запад кипчаки-половцы.
Осталось только Древнехакасское государство (Кыргызский каганат), бывшее вплоть
до монголо-татарского нашествия сильным объединением с развитой
социально-экономической системой и самостоятельной внешней политикой.
Итак, X-XIV вв. — второй этап средневековой истории степей,
этап развитого средневековья. Заканчивается он столетием, в котором главной
действующей силой в степях Евразии стали монголо-татары, а в европейских степях — Золотая Орда.
Гибель Золотой Орды под копытами коней Тамерлана можно считать началом эпохи позднего средневековья.
Археология степного позднего средневековья — отдельная
большая тема, тесно связанная и переплетённая с этнографическими материалами.
Многочисленные письменные источники достаточно полно освещают этот период
истории евразийских степей. Археологические материалы этого времени уже не являются
подчас единственным источником, необходимым для восстановления целых этапов в
истории того или иного народа и государства, а потому н не представляют для
историков исключительного интереса, в значительной степени лишь дополняя сведения,
которые дают нам письменные свидетельства.
|