Одна из задач, завещанных советской науке о Ближнем Востоке, и в особенности советской семитологии, её основателями, — комментированное научное издание пальмирского пошлинного тарифа, открытого в 1882 г. С.С. Абамелек-Лазаревым и хранящегося в настоящее время в Государственном Эрмитаже. Эта задача была поставлена П.К. Коковцовым, который посвятил несколько десятилетий углублённому изучению тарифа, однако не успел завершить свою работу. Памятником труда П.К. Коковцова остались расшифровки и выписки, сделанные им в ходе исследования, образцы отлитого под его наблюдением пальмирского шрифта, фотографии самой надписи, эпизодов её перевозки в Россию и т.д. Специальный интерес к тарифу проявляли А.Я. Борисов и О.О. Крюгер, однако и им не удалось довести свои исследования до конца. Огромное значение тарифа как важнейшего источника по социально-экономической и культурной истории древней Передней Азии неоднократно отмечала Н.В. Пигулевская. Её инициативе данная работа обязана своим возникновением.

Пальмирский пошлинный тариф неоднократно издавался и комментировался, и многое было сделано для правильного прочтения, восстановления и понимания этого документа. Тем не менее накопление нового сравнительно-исторического материала, в том числе из Пальмиры, открытие и публикация вновь найденных надписей из эллинистическо-римской Сирии дают основание ещё раз обратиться к интересующему нас документу.

Сказанным определяются задачи предлагаемой работы. Прежде всего это сверка существующих публикаций с оригиналом надписи. К сожалению, значительная часть текста, известного по эстампажам, положенным в основу предшествующих изданий, в настоящее время стёрта. Последнее обстоятельство делает необходимым обращение к эстампажам, однако они для автора этих строк не были доступны (за исключением эстампажа арамейской части, хранящейся во французской Академии надписей и изящной словесности и ныне опубликованной в Корпусе семитских надписей).

(3/4)

Ещё одна задача — комментирование и анализ памятника в свете данных, полученных в результате исследований, посвящённых как общим, так и специальным проблемам эпохи принципата и истории Ближнего Востока, в частности Сирии, периода эллинизма и римского господства.

Как уже говорилось, пальмирский пошлинный тариф является важнейшим источником по социально-экономической и культурной истории Сирии I — первой половины II в. н.э. Он позволяет судить об организации городского управления и отношениях города с имперскими органами власти, о системе законодательства, налогообложения и методах сбора налогов, о торговле, её объектах, способах транспортировки грузов и т.п. Будучи памятником двуязычным, он позволяет судить и о взаимодействии арамейской и греческой культур. Наконец, в задачу предлагаемой работы входит пересмотр данных тарифа в связи с накоплением нового материала.

Автор приносит благодарность работникам Государственного Эрмитажа, и прежде всего академику Б.Б. Пиотровскому, В.Г. Луконину, Е.В. Зеймалю, за любезно предоставленные для воспроизведения в настоящем издании фотографии камня, хранящегося в Эрмитаже, а также французской Академии надписей и изящной словесности, и в особенности А. Дюпон-Соммеру и Ж. Старки, за изготовленные Э. Люттике фотографии тарифа in situ, имеющиеся в распоряжении Академии. Большую признательность за ценные советы и указания он выражает К.Б. Старковой, И.Ф. Фихману, А.Г. Лундину, В.А. Лившицу, Е.Н. Мещерской, Р.Г. Рыловой, А.В. Пайковой и за дружескую помощь при ознакомлении с японским текстом статьи С. Кодамы — Ю.Д. Михайловой.

2. Источники по истории Пальмиры. ^

История Пальмиры, привлекшая после открытия пошлинного тарифа внимание многих исследователей, представляет несомненный теоретический интерес. Пальмирское общество существовало, насколько об этом можно судить, по крайней мере на протяжении двух — двух с половиной тысячелетий. Его возникновение датируется последними веками II тысячелетия до н.э., его гибель — 70-80-ми годами III в. н.э. Изучение истории этого города позволит, как можно надеяться, по-новому подойти к сложному комплексу проблем, связанному с генезисом и историческими судьбами эллинизма, ситуацией, сложившейся в период римского господства, наконец, с кризисом второй половины II — III в. н.э., в котором Пальмира сыграла исключительную роль.

Однако для исследования этих вопросов на пальмирском материале мы располагаем в высшей степени скудными сведениями. В целом источники по

(4/5)

истории Пальмиры делятся на литературные повествовательные памятники, клинописные тексты и надписи.

Когда мы говорим о литературной традиции, повествующей о Пальмире, наше внимание привлекает прежде всего иудейско-израильская доэллинистическая литература, сохранившая важные сведения по истории этого города на рубеже II и I тысячелетий до н.э. Речь идёт о предании (I Цар., 9, 15-19; II Хрон., 8, 4), согласно которому царь Соломон был основателем Пальмиры; к этим же материалам восходит и рассказ Иосифа Флавия [Fl.Ios., Antt., 8, 6, 1].

В побиблейской иудейской литературе мы находим указания об участии пальмирцев в разрушении иерусалимского храма Йахве (Берешит Рабба, 56), а также об их занятиях (Иевамот, 16б-17а; Иер.Терумот, 8, 46б, а также некоторые другие). Все эти сообщения весьма тенденциозны: они представляют в чёрном свете «грешный» народ, участвовавший в разрушении святыни, проникнуты ожиданием его близкой гибели. Любопытно, что даже семитское название Пальмиры — Тадмор — здесь сознательно искажается, дабы избежать его произнесения: вместо ожидаемого здесь пишется . Тем не менее эти сведения показывают некоторые стороны быта пальмирского общества времени римского господства и, по-видимому, отражают реальные факты, а потому заслуживают пристального внимания.

Сведения о Пальмире в произведениях греческих и римских писателей I-III вв., а также в сочинениях византийских авторов весьма неравноценны. Они могут быть условно разделены на две группы. Первую группу составляют краткие характеристики Пальмиры, которые мы находим у Аппиана [App., ВС, 5, 9] в рассказе о набеге Антония на этот город (упоминание, относящееся в древнейшему известному нам событию истории эллинистическо-римской Пальмиры), а также у Плиния Старшего [Plin., NH, 5, 88] в географическом очерке, посвящённом Сирии. И Плиний и Аппиан говорят о значительной роли, которую играла Пальмира в международной жизни, и в особенности в торговле, в I в. до н.э. Вторая группа источников относится к периоду (третья четверть III в. н.э.), когда к власти в Пальмире пришёл Оденат и после его гибели — БатЗаббай-Зенобия.

Значительный материал об этом времени содержится в сочинениях, приписываемых Требеллию Поллиону и вошедших в сборник «Scriptores historiae Augustae» — биографиях Галлиенов и так называемых «тридцати тиранов». Прежде всего важны последние, содержащие жизнеописания Одената и его сыновей (реальных или вымышленных) Геренниана и Тимолая, а также Зенобии. В этом же сборнике имеется и биография Аврелиана, автором которой назван Флавий Вописк. В ней уделено некоторое место описанию борьбы Аврелиана и Зенобии за власть на Востоке [Fl.Vop., Aurel., 25-27] и, что особенно цен-

(5/6)

но, народным движениям в Пальмире после поражения Зенобии [Pl.Vop., Aurel., 31]. Этим источникам присущи недостатки, свойственные всему сборнику в целом: поверхностность и чрезмерная конспективность в изложении событий, недостоверность многих сведений (вплоть до измышлений событий и исторических персонажей, а также фальсификации документального материала), чрезмерное пристрастие к малозначительным деталям. Многие существенно важные подробности не привлекли внимания его автора или авторов. Однако наряду с этим в «Scriptores historiae Augustae», в том числе и в тех фрагментах, где речь идёт о Пальмире и её правителях, имеется и достоверная историческая традиция, восходящая , по-видимому, к какому-то не дошедшему до нас сочинению по истории Империи II-III вв. н.э. [Штаерман, 1957; Доватур]. Ценные указания о взаимоотношениях Одената с Шапуром I мы находим в дошедших до нас фрагментах сочинения Петра Патрикия [FHG, IV, с. 187, fr. 10], a также (по истории Пальмиры в III в. н.э.) в так называемых «Фрагментах анонима» [FHG, IV, с. 195-197]. Орозий ограничивается только очень краткими замечаниями о политической деятельности Одената и Зенобии [Oros., Hist. adv. pag., 7, 22, 12-13 и 23, 4].

Наиболее подробно историю Одената и Зенобии излагают Зосима [1, 39-44 и 50-61], Зонара [12, 23-27] и Синкелл [Sync., Ghronogr., 382]. Их повествования позволяют проследить историю возникновения Пальмирского царства и его борьбы за гегемонию на Ближнем Востоке. В той или иной форме они, вероятно, воспроизводят сообщения тех же источников, которые использованы в «Scriptores historiae Augustae».

Несколько особняком в византийской историографии стоит сообщение Иоанна Малалы [Malal., Chronogr., 18, 426] о том, что Пальмира была захвачена Навуходоносором II. Как известно, в анналах последнего это событие не упоминается. Возможно, что Малала воспользовался преданиями, имевшими хождение в иудейской среде, а оттуда проникшими и в христианскую литературу. Во всяком случае иудейское предание (Берешит Рабба, 56) говорит об участи пальмирских лучников в походе Навуходоносора II на Иерусалим, однако не исключено, что в данном случае перед нами своеобразное удвоение традиции — отнесение в глубокое прошлое фактов более близкого времени.

Важные сведения по истории Пальмиры в первой половине II в. н.э. находим и у Стефана Византийского (s.v. Άδριανουπολῖται). Клинописные источники по истории Пальмиры немногочисленны. Это, во-первых, упоминания пальмирцев в документах из Каппадокии [E. Bilqic, c. 36] [1] и Мари [Tocci, с. 94-95] и, во-вторых, сообщения о Пальмире как о наиболее значительном арамейском центре в анналах ассирийских царей на рубеже ΙΙ-Ι тысячелетий до н.э. [Dupont-Sommer, 1949]. [2]

(6/7)

Несмотря на сравнительную скудость и предельный лаконизм, они позволяют пунктирно обозначить основные явления в истории Пальмиры II тысячелетия до н.э.

Пальмирские надписи известны европейской науке уже со второго десятилетия XVII в.: первую публикацию греко-пальмирской билингвы выполнил Ян Грутер в 1616 г. [Gruter]. Собственно, от этого события ведёт начало история не только пальмирской, но и вообще северосемитской эпиграфики. Однако первые попытки чтения и интерпретации пальмирских текстов, предпринятые С. Пети и Я. Рендорфом, оказались неудачными [Lidzbarski, 1898, Bd I, c. 89-90]. Новая полоса в истории пальмирской эпиграфики началась после того, как Пальмиру посетили в середине XVIII в. Г. Даукинс и Р. Вуд, издавшие в 1753 г. на английском и французском языках отчёт о своём путешествии [Wood]. Они опубликовали 13 текстов, обнаруженных непосредственно на территории древнего города. Основываясь на этом материале, аббат Ж. Бартелеми предпринял дешифровку пальмирского письма. Уже 12 февраля 1754 г. его доклад, посвящённый этой теме, был прочитан во французской Академии надписей, однако увидел свет в 1759 г. [Barthélemy]. Как это часто бывает, независимо от Бартелеми к аналогичным выводам пришёл и Дж. Суинтон, исследование которого стало доступно читателям в 1754 г. [Swinton]. Бартелеми и Суинтон не только прочитали все до того времени опубликованные пальмирские надписи, но и создали тем самым прочный фундамент пальмирской эпиграфики. В дальнейшем потребовались лишь отдельные мелкие уточнения, не носившие принципиального характера.

Сбор и публикация пальмирских надписей до сих пор не могут считаться завершёнными. Каждая новая экспедиция в Пальмиру и её окрестности выявляет новые памятники. В 1861 г. целую серию пальмирских надписей (всего 140) нашёл А. Ваддингтон; в 1868-1877 г. их издал М. де Вогюе [Vogüe, 1877]. В 1870 г. тридцать надписей обнаружил А.Д. Мордтман; эта группа текстов была опубликована им же в 1875 г. [Mordtmann]. 1882 год был ознаменован открытием интересующего нас памятника. В 1885 г. обширную коллекцию греческих надписей из Пальмиры скопировал Дж.Р.С. Стерретт. Среди публикаций пальмирских надписей 80-90-х годов прошлого века заслуживают упоминания труды Э. Ледрена [Ledrain, 1885; 1888; 1889; 1891; 1892; 1894] и Д.Х. Мюллера [Müller, 1884; 1892; 1894; 1898].

Одну из самых важных находок после обнаружения пошлинного тарифа сделал в 1900 г. Л. Хури во время поездки в Пальмиру для организации перевозки этого памятника. Изучая северо-западный некрополь Могарет Абу Схейль, Л. Хури нашёл четыре погребальные надписи и изготовленные эстампажи передал директору Российского археологического института в Константинополе Ф.И. Успенскому. В 1903 г. эти надписи опубликовал П.К. Коковцов [Коковцов, 1903].

(7/8)

Несмотря на немногочисленность текстов, скопированных Л. Хури, их публикация сыграла исключительную роль в развиты пальмироведения: в науку была введена первая группа текстов, повествующих в деловых операциях о погребальными камерами и нишами. Значение этих материалов станет понятным, если учесть, что до сих пор мы не располагаем деловыми документами из Пальмиры; надписи Л. Хури — П.К. Коковцова и примыкающие к ним остается пока единственным источником, проливающим свет на имущественные отношения, существовавшие там [Шифман, 1965].

В том же, 1900 г., 4 и 5 мая, Пальмиру посетила американская экспедиция, направлявшаяся из Северной Сирии в Хауран. В этой экспедиции принимал участие Э. Литтман, скопировавший четырнадцать надписей; позднее он их издал в трудах экспедиции [Littmann, 1905, с. 57-84]. Среди текстов, опубликованных Э. Литтманом, наряду с прежде неизвестными имелись и такие, которые уже были изданы его предшественниками. В комментариях к ним Э. Литтман предложил свою интерпретацию, в ряде случаев существенно отличавшиеся[-уюся] от принятой до него. Основное внимание исследователя привлекли историко-религиозные проблемы, что характерно для той эпохи. Надпись, содержащая ценные сведения по государственному строю Пальмиры (№10 его публикации; соответственно [CIS, II, 3941]), показалась ему не заслуживающей внимания («очень краткая и сама по себе не интересная»).

В 1902 г. 40 надписей были найдены О. Пухштейном и в 1905 г. изданы М. Зобернхеймом [Sobernheim]. В апреле 1904 г. три надписи обнаружил Г. Шпёр [Spoer], а в 1907 г. несколько надписей привезли в Германию Ламер и Яккель. Публикацию последних взял на себя М. Лидзбарский [Lidzbarski, 1-3]. В июле 1904 г. Пальмиру посетили А. Жессен и Р. Савиньяк, изготовившие там значительное количество эстампажей, которые послужили важным источником при подготовке соответствующего тема «Корпуса семитских надписей».

После первой мировой войны розыски и публикация пальмирских надписей приняли более планомерный характер. Многочисленные публикации М.A. Габриеля, Х. Ингхольта, Ж. Кантино, а после второй мировой войны — Д. Шлюмберже, Ж. Старки, К. Михаловского и учеников последнего, прежде всего М. Гавликовского, [3] сделали известными много новых ценных памятников. Особенно важными, на наш взгляд, были работы Ж. Кантино [Cantineau, 1930a и 1930б] и Х. Ингхольта [Ingholt, 1935 и 1962], которые ввели в науку ранее неизвестные материалы по социально-экономической истории города. В особенности ценна надпись из мавзолея Малику, опубликованная Х. Ингхольтом в 1962 г.: она содержит копию документа об отчуждении части погребения. В целом публикации Ж. Кантино и Х. Ингхольта продолжают работу, начатую П.К. Коковцевым. Ряд греческих надписей, посвящённых пальмирской караванной торговле, из-

(8/9)

дал M.И. Ростовцев [Rostovtzeff, 1932 и 1935]. В 1939 г. известный пальмировед Р. дю Meниль дю Бюиссон опубликовал свод пальмирских надписей из Дура-Европос [Buisson, 1959]. Наконец, внимания заслуживает издание надписей из окрестностей Пальмиры Д. Шлюмберже [Schlumberger, 1951].

Период после первой мировой войны ознаменовался появлением сводных публикаций пальмирских надписей. В 1926 г. вышло в свет собрание, подготовленное Ж.-Б. Шабо, — третий том второй части «Корпуса семитских надписей» [CIS]; оно содержало вcе известные до того времени тексты и остаётся наиболее полным пособием по пальмирской эпиграфике. В 1930 г. начал выходить «Инвентарь пальмирских надписей», издававшийся до 1933 г. Ж. Кантино; после длительного перерыва его продолжили после второй мировой войны Ж. Старки и Х. Те[...]дор [=Teixidor] [Inv.]. Оба эти издания существенно отличаются не только содержанием, но и принципами, положенными в основу работы. Издание Ж.-Б. Шабо содержит все тексты на пальмирском языке (у билингв приводится также греческий текст), не только найденные в самой Пальмире, но и обнаруженные за её пределами — от Британских островов, Италии и Северной Африки до Месопотамии. Ж. Кантино и его продолжатели ограничились надписями, происходящими непосредственно из Пальмиры. Ж.-Б. Шабо группировал надписи из Пальмиры по тематическому принципу, тогда как Ж. Кантино и его последователи — по чисто территориальному, хотя выдерживали его не вполне последовательно, как это произошло в VIII выпуске «Инвентаря». Наконец, в «Инвентаре» публикуются чисто греческие надписи, у которых пальмирский текст отсутствует. В ряде случаев «Инвентарь» дополняет «Корпус» надписями, которые в последнем не могли быть учтены. Однако непрерывное увеличение числа публикаций, а также подготавливаемых к изданию и вновь открытых надписей не позволяет считать существующие в настоящее время сводные издания исчерпывающими; «Инвентарь» к тому же не завершён. Задача издания корпуса пальмирских надписей или хотя бы супплемента к соответствующему тому «Корпуса» всё ещё продолжает оставаться на повестке дня.

По содержанию пальмирские надписи делятся на надгробия, посвятительные, строительные, подписи к почётным статуям. Особняком стоят пошлинный тариф, являющийся объектом предлагаемого исследования, а также надписи, воспроизводящие формуляр деловых документов.

Наиболее распространены надгробия, содержащие только имя захороненного (или захороненных), сопровождавшееся, как правило, перечислением более или менее длинного ряда предков (причём перед именем наиболее отдалённого предка, от имени которого составители надписи ведут отсчёт, слово — «сын» не ставится). Могут быть указаны семейное и социальное положение захороненного, тип погребального сооруже-

(9/10)

жения, кем и для кого построено. В ряде надгробных надписей речь идёт о деловых операциях — продаже или отчуждении погребального сооружения или его части; в них указывается, о каком типе сделки идёт речь, и она либо фиксируется, либо запрещается. Надписи, воспроизводящие формуляр деловых документов, примыкают к текстам этой категории; их анализ показывает, что по структуре они близки к актам об отчуждении земли из окрестностей Мёртвого моря и из Дура-Европос [Шифман, 1965].

Посвятительные и строительные надписи близки по содержанию. В первых из них говорится о посвящении божеству того или иного предмета, во вторых — о строительстве какого-либо сакрального сооружения обычно также в качестве посвящения. Помимо этого в текстах указываются разнообразные данные о посвятителе или инициаторе и организаторе строительства: его имя и родословие, семейное и общественное положение, карьера и т.д. Однако все эти сведения, кроме, разумеется, имени, факультативны. Подписи к почётным статуям содержат следующие сведения: имя, родословие, социальное положение, cursus honorum чествуемого лица, орган власти или иной общественный орган, принимающий решение о чествовании, мотивировка чествования.

Датируются надписи обычно по селевкидской эре; указывается год и месяц, редко — день.

Из сказанного очевидно, что пальмирские надписи содержат значительный и весьма важный исторический материал. Они позволяют выявить не только некоторые факты, о которых не упоминают нарративные источники (например, посещение Пальмиры императором Адрианом; см. 3959 [4]), но и определить некоторые существенные стороны жизни пальмирского общества, в том числе типы имущественных сделок, изменения в социальной структуре и т.д., особенности родоплеменной организации и полисного строя [Février, 1931a; Шифман, 1977]. Ценные сведения дают пальмирские надписи и о силах, поддерживавших во второй половине III в. н.э. режим Одената — Зенобии, а также о характере власти этих правителей.

Особое место среди источников по истории Пальмиры занимают тессеры — своеобразные талоны, дававшие право их владельцам участвовать в погребальных пиршествах, раздачах, подтверждавшие отношения гостеприимства и т.п. В ряде случаев тессеры играли роль талисманов, которые, ставя данного человека под покровительство того или иного божества, предохраняет его от беды. Несмотря на лаконичность, тессеры донесли до наших дней чрезвычайно важный исторический материал: имена собственные, названия пальмирских племён, наименования отдельных видов продукции (вино и т.д.) — иначе говоря, сведения по социально-экономической истории Пальмиры I-III вв. н.э., а также обильные данные по истории пальмирской религии [Борисов, 1937 и 1939; RTP; Buisson, 1963].

Наконец, среди источников по истории Пальмиры должны быть отмечены монеты. Бронзовые пальмирские монеты сохранили ценные данные по религиоз-

(10/11)

ной символике и идеологии Пальмиры, а монеты времени ВахбАллата и Зенобии — их титулатуру [Buisson, 1962, с. 717-758], что позволяет проследить развитие пальмирской и — шире — римской государственности во второй половине III в. н.э.

Первым европейцем, [5] посетившим Пальмиру после того как Сирия стала арабской, был известный путешественник испанский раввин Вениамин из Туделы (1172 г.); однако его интересовали не древности города, а местная еврейская община. Должно было пройти ещё почти полтысячелетия, прежде чем были сделаны первые попытки начать изучение пальмирских развалин. В 1616 и 1625 гг. в Пальмире побывал итальянский миссионер и учёный Пьетро делла Валле, а в 1630 г. — француз Ж.Б. Тавернье. В 1678 г. с руинами Пальмиры пожелала ознакомиться группа английских купцов из Алеппо, но, когда они подъехали к оазису, их захватили в плен бедуины; путешественникам удалось освободиться только после внесения большого выкупа. Лишь в 1691 г. они смогли организовать новую, более удачную поездку и даже провели в Пальмире четыре дня. Один из них, пастор Галифакс, скопировал несколько надписей, которые он позже опубликовал в «Философских записках» Британского Королевского общества. Описывая свои приключения в Сирии и Палестине, Галифакс и его спутники не умолчали о том огромном впечатлении, которое произвели на них колоннады, мавзолеи и храмы Пальмиры.

В дальнейшем наряду со сбором надписей, что оставалось на протяжении длительного времени основной задачей всех исследователей Пальмиры, началась и собственно археологическая работа. В 1751 г. Пальмиру посетили Х. Даукинс и Р. Вуд, издавшие два года спустя описание этого города, которому было предпослано исследование (в настоящий момент, конечно, уже безнадёжно устаревшее) по истории Пальмиры [Wood]. Интересно, что в архитектуре Пальмиры Р. Вуд усмотрел близость к соответствующим памятникам Афин, однако в «более скромном» стиле погребальных сооружений он отметил следы местного догреческого искусства. Наличие коринфского стиля позволило ему датировать постройки Пальмиры временем римского господства. Сооружение в северо-восточном углу Пальмиры Р. Вуд определил как храм Солнца. К книге приложен план города, на протяжении более двухсот лет остававшийся (до 20-х годов текущего столетия) единственным археологическим планом Пальмиры. В 1787 г. некоторые сведения о Пальмире включил в своё «Путешествие в Сирию и Египет» С.-Ф. Вольнэй [Volney]; этот автор, однако, целиком зависит от Р. Вуда, план и описание которого он воспроизводит без каких-либо изменений. В 1789 г. о Пальмире упомянул в «Путешествии юного Анахарсиса» Бартелеми [Barthélemy, 1789]. Более последовательно, но всё ещё от случая к случаю археологическое изучение города началось с середины XIX в., когда (в 1853 г.) Пальмиру посетила французская экспедиция во главе с

(11/12)

М. де Вогюе. Значительную роль в этот период — до первой мировой войны — сыграли работы М. Зобернхейма, О. Пухштейна, экспедиции Российского археологического института в Константинополе под фактическим руководством Ф.И. Успенского, Б.В. Фармаковского и П.К. Коковцова (планомерные работы начались с 1900 г.) и германской экспедиции 1902-1917 гг. под руководством Т. Виганда. Важнейшим результатом работы последней было составление нового плана города и окружающих его некрополей. Специальные работы, посвящённые пальмирской живописи, издали по материалам, найденным в конце XIX — начале XX в., И. Стржиговский и Б.В. Фармаковский.

Начиная с 1924 г. большую систематическую работу по изучению Пальмиры и одновременно по консервированию её древностей вели французские археологи. Уже в 1924 г. был составлен ещё один план города (А. Габриель), а в 1929-1932 гг. арабская деревня, располагавшаяся на территории храма Бела, благодаря настойчивости А. Сеирига и Р. Ами была переведена на северо-восток Пальмирского оазиса, что сделало храм доступным для изучения. Тогда же под руководством А. Сеирига, Д. Шлюмберже и Р. Ами началось исследование храма Бела, Позже, в 1933-1935 гг., эта работа была продолжена. В 1933-1935 гг. исследовался и храм Ба‛алШамена (руководитель работ — Д. Экешар). А. Сеириг и Р. Ами изучали также северо-западный некрополь, а Д. Шлюмберже и Х. Ингхольт — район Джебель Биль‛ас и Джебель Ша‛ар. Р. Ами реставрировал монументальную арку и многочисленные погребения. В 1939-1940 гг. А. Сеириг и Р. Дюрю расчистили агору. Раскопки Р. Дюрю к востоку от храма Бела обнаружили группу античных зданий с мозаиками. В тот же период систематическому обследованию подверглись (главным образом благодаря трудам Х. Ингхольта) южный и западный некрополи. К югу от «лагеря Диоклетиана» Х. Кантино обнаружил руины «дома-погребения». Уже после второй мировой войны были опубликованы результаты исследований Д. Шлюмберже в северо-восточной части Пальмирены.

Новый этап в археологическом изучении Пальмиры начался после того, как Сирия обрела политическую независимость и в 1950 г. её правительство создало Генеральную дирекцию древностей и музеев Сирии. Уже в 1952 г. под руководством генерального директора С. ‛Абдул Хака начались новые раскопки в северо-восточном некрополе, а также на территории театра (1952-1955 гг.); последние вели Н. Хейр и О. Таха. Тогда же были продолжены и раскопки храма Ба‛алШамена (швейцарская экспедиция под руководством П. Коллара). В 1957-1958 гг. А. Бунни, Н. Салиби и О. Таха вели раскопки в районе Главной колоннады (секция Б) — главной улицы города, а в 1959 г. и позже, в 1962-1963 гг., — в районе улицы, соединяющей театр с агорой. В 1963 г. раскопки проводились и в районе секции А Главной коллонады [колоннады] между храмом Бела и монументальной аркой. Начиная с 1957 г. обширные работы велись

(12/13)

в долине погребений. В 1963-1964 гг. удалось установить, что так называемый «коринфский храм» был посвящен Набо, и уточнить его планировку.

Особую роль в развитии современного пальмироведения сыграли раскопки польской экспедиции под руководством К. Михаловского (1959-1964 гг.) в так называемом «лагере Диоклетиана» и в «долине погребений», a также P. дю Мениль дю Бюиссона, которому удалось обнаружить не только остатки храма Бела эллинистического времени (II в. до н.э.), но и там же археологический материал, относящийся ко времени бронзы, а также фрагмента керамики 2200-2100 гг. до н.э. непосредственно на материке в районе источника Эфка.

Результаты археологического исследования Пальмиры не только позволяют более или менее точно датировать возникновение города, но и дают возможность представить себе типичный сирийский город эллинистического времени с его театром, храмами, банями и колоннадами, о его агорой и жилыми донами. Нельзя не заметить, что чрезвычайно важны для изучения Пальмиры и результаты раскопок в Дура-Европос, где открыты храмы пальмирских богов и материалы, относящиеся к богатой и многолюдной пальмирской колонии.

Монографических исследований по истории Пальмиры, и в особенности по её политической и социально-экономической истории, очень мало, если не считать, разумеется, научно-популярных работ, предназначенных для очень широкой аудитории и не содержащих оригинальных выводов. До начала 30-х годов текущего столетия исследователей привлекала главным образом история государства Одената — Зенобии и его борьбы за господство на Ближнем Востоке во второй половине III в. н.э. Этой теме была посвящена уже первая в новой европейской литературе работа по пальмироведению, принадлежащая перу Х. Целлариуса и опубликованная в 1693 г. [Cellarius]. В 1696 г. вышла в свет книга А. Селлера [Seller], посвящённая пальмирским древностям и содержащая также обзор истории Пальмиры, преимущественно I в. н.э. В XIX в. этой теме были посвящены труды А.Г. ван Капелле (1817 г.) [Capelle], А. фон Заллета, до сих пор не утратившие своего значения благодаря использованию и анализу чрезвычайно важных нумизматических источников (1866 г.) [Sallet], Л. Дубля (1877 г.) [Double] и в самом начале XX в. Ф. Мюллера (1902 г.) [Müller], который впервые привлёк к исследованию арабские источники. Совсем недавно (1970 г.) эта линия была продолжена М.Б. Пиотровским [Пиотровский; Пиотровский, 1977].

Другая тема, также очень рано вызвавшая определённый интерес, — пальмирская торговля и её роль в жизни Ближнего Востока. Первый труд по этой проблеме, увидевший свет в 1831 г., принадлежал известному истерику А. Геерену [Heeren]. Поразительна научная судьба этого исследования. Хотя со времени его публикации прошло почти полтора столетия, новый эпиграфический материал не только не потребовал изменения выводов, к которым

(13/14)

пришёл А. Геерен, но и ещё раз подтвердил их. Правда, открытие и публикация пошлинного тарифа позволили поставить новую тему: организация, характер и объекты пальмирской торговли, государственный строй Пальмиры. Особо при этом следует отметить работу М.И. Ростовцева [Ростовцев], уделившего в исследовании откупной системы античного мира определенное место и соответствующему материалу из Пальмиры.

Важным событием в изучении Пальмиры был выход в свет в 1931 г. монографий Ж. Феврие, посвящённых политической и экономической истории Пальмиры [Février, 1931а], а также пальмирской религии [Février, 1931б]. Первая из них наряду с общим очерком политической истории Пальмиры содержит обстоятельное описание государственного строя Пальмиры, а также до известных пределов и её экономической жизни (под этим подразумевается торговля). Однако, как и всякий первый опыт, монография Ж. Феврие не лишена некоторых недостатков. Он обошел проблему социальной структуры пальмирского общества и имущественных отношений. Вопрос о политическом статусе Пальмиры не получил у Феврие удовлетворительного решения. Вторая книга представляет собой подробную сводку данных о пальмирской религии (по материалам, имевшимся в конце 20-х и начале 30-х годов).

В 30-е годы текущего столетия исследованием пальмирской торговли и её организации интенсивно занимался М.И. Ростовцев [Rostovtzeff, 1932; 1932а; 1935]. К его трудам, продолжающим исследования А. Геерена, восходит широко распространённое по сей день представление о Пальмире как о «караванном городе» — центре караванной торговли по преимуществу. Организации караванной торговли посвящена и опубликованная в 1957 г. обстоятельная статья Э. Вилля [Will]. Ряд важных работ во проблемам пальмироведения — о границах Пальмиры, о структуре общества, по истории пальмирского искусства — опубликовал Д. Шлюмберже. Большое внимание истории и культуре Пальмиры уделил А. Сеириг, в том числе и прежде всего в серии статей «Сирийские древности».

В 1952 г. новое монографическое исследование по истории Пальмиры издал Ж. Старки [Starcky, 1952], а год спустя вышло в свет шестое издание книги А. Шандора «Руины Пальмиры» [Champdor]. В этих работах учтены все известные ко времени их публикации данные по политической истории, государственному строю и культуре Пальмиры, однако социальная её истории и здесь не нашла должного освещения.

В нашей стране основы пальмироведения заложены трудами П.К. Коковцова [Коковцов, 1903], А.Я. Борисова [Борисов, 1937 и 1939] и Б.В. Фармаковского [Фармаковский]. А.Я. Борисову принадлежат, в частности, чрезвычайно важные наблюдения в правовом статусе и административном устройстве Пальмиры. В конспекте его лекции о Пальмире, прочитанной в 1938 г. в Государ-

(14/15)

ственном Эрмитаже (этот конспект, изданный в виде листовки, любезно предоставила в наше распоряжение К.Б. Старкова), говорится: «Входя в состав азиатских провинций Римской империи, Пальмира пользовалась значительной административной и военной самостоятельностью, обладая самоуправлением, организованным по типу греческих городов». В 1949 г. в книге А.Б. Рановича, посвящённой восточным провинциям Римской империи [Ранович], нашёл своё место и очерк (правда, очень краткий, поверхностный и ко времени публикации устаревший как по источниковедческой базе, так и по библиографии) социально-экономической и политической истории Пальмиры. В 60-х годах увидели свет исследования автора этих строк об имущественных и земельных отношениях в Пальмире по данным надгробных надписей [Шифман, 1965], а также И.И. Саверкиной о пальмирском портрете [Саверкина, 1965а и 1965б]. В 1971 г. И.И. Саверкина опубликовала очерк, посвящённый Пальмире, главным образом искусствоведческому описанию памятников пальмирского искусства [Саверкина, 1971].

Заслуживает внимания бурный расцвет с конца 60-х годов пальмироведения в Польше, что, несомненно, явилось результатом археологических исследований, проводившихся под руководством проф. К. Михаловского. Помимо важных публикаций археологического материала и надписей в Польше увидели свет ценные описания города [Michałowski, 1966], а также издаётся серия монографий, посвящённых различным проблемам пальмироведения; среди них особый интерес представляют монографии М. Гавликовокого о пальмирских надгробных памятниках [Gawlikowski, 1970] и о пальмирском храме [Gawlikowski, 1973].

3. История и культура Пальмиры. ^

Как уже говорилось, археологические материалы, добытые Р. дю Мениль дю Бюиссоном [Buisson, 1966 и 1967], позволили датировать возникновение Пальмиры (Тадмора) последними веками III тысячелетия до н.э. Поселенцы избрали удобное место — в оазисе, главным источником которого была Эфка (впоследствии одна из местных святынь), близко расположенном к важнейшим торговым путям Северной Месопотамии и Сирии и одновременно более или менее надёжно защищённом пустыней от нападений извне. Р. дю Мениль дю Бюиссон предполагает, что основателями были амореи. Учитывая общеисторическую ситуацию на Ближнем Востоке того времени, это представляется наиболее правдоподобным. В подтверждение этой точки зрения Р. дю Мениль дю Бюиссон указывает, что слова как обозначение источника, как имя бога Луны встречаются в ханаанейской среде, в частности в Рао-Шамре [Buisson, 1966, с. 186-187]. Последнее соображение, однако, не кажется достаточно убедительным, поскольку в Пальмире ЙарихБол — бог солнца.

(15/16)

Однако первый из известных нам пальмирян, упоминаемый в каппадокийских табличках, носит аккадское имя ПузурИштар [Bilgiç, с. 36; Starcky, 1952, с. 27-28; Champdor, с. 25; Tocci, с. 94]. Возможно, что в данном случае перед нами аморей, ассимилировавшийся в аккадской среде; не исключено, впрочем, что ПузурИштар происходил из аккадцев, живших в Пальмире. Как бы то ни было, его участие в деловой жизни ассирийской торговой колонии в Каппадокии весьма знаменательно: оно показывает, что уже в этот период (первые века II тысячелетия до н.э.) Пальмира имела торговые связи с Малой Азией и, по-видимому, с Месопотамией.

Два других аккадских документа, в которых упоминается Пальмира, происходят из Мари [Tocci, с. 94-95]. Один из них [ARM, V, 23] ― письмо, которое написал некто ТаримШакин царю Мари ЙаснахАдду. В нём речь идет о кочевниках (суту) Сирийской пустыни, напавших на Пальмиру и соседнюю с ней Назалу о целью грабежа; защитникам города удалось отогнать врагов, тем не менее последние убили одного пальмирянина (в тексте употреблён этноним суту). В другом тексте [Dossin, c. 20] автор упоминает четырёх пальмирян, которые явились из Катны в Мари, дабы там предстать перед своим господином, царем ЙасмахАдду.

Несмотря на предельную лаконичность, эти источники позволяют сделать ряд важных выводов. Они подтверждают наблюдения о широких связях Пальмиры с соседними странами уже в ранний период её истории. Они показывают, что цари Мари проявляли заинтересованность в делах Пальмиры; быть может, это следует связать о тем, что царь Мари выступает в роли господина четырёх пальмирян. Конечно, не исключено, что пальмиряне, о которых говорит документ, ― чиновники или слуги царя Мари. Возможно, однако, что царь Мари был господином пальмирян потому, что под его властью находился и сам город Пальмира. Наконец, Пальмира была уже настолько богата, чтобы привлечь к себе «внимание» грабителей-кочевников, и настолько сильна, что могла отразить нападение.

Согласно любезному сообщению М.Н. Ван Лоона, при раскопках Эмара (совр. Мескене) среди обнаруженных там клинописных документов второй половины II тысячелетия до н.э. [Arnaud] найден документ, говорящий об отношениях между Эмаром и Тадмором (Пальмирой). Как ясно из публикации Д. Арно [Arnaud, 1975, c. 90], содержание документа сводится к следующему: в присутствии четырёх свидетелей, из которых два пальмирянина, некто ИмрикДаган выплачивает за своё освобождение в качестве выкупа 74 сикля серебра некоему рабу пальмирянина Аттеу. Сделка носит международно-правовой характер, хотя и является частной. Обращает на себя внимание участие в операции раба, хотя из краткого пересказа Д. Арно и не ясно, получил ли он

(16/17)

[ . . . ]

(34/35)

кистями. На рельефах — изображения богов, жертвоприношений, сакральных процессий, а также мифологических сцен (битва с чудовищем).

Другой храм, Ба‛алШамена также, видимо, существовал задолго до нашей эры и неоднократно перестраивался, Наиболее важные данные по этому поводу сообщают надписи [Inv., I,4] и [Inv., I,2]. Согласно первой из них вход () в храм и колоннаду воздвиг Йархай сын Лишамша сына Ра‛айа из сынов Ма‛азйана в сентябре 67 г. н.э. Судя по второй из них, Мале сын Йархайа сына Лишамша сына Ра‛айа, т.е. сын предыдущего, тот самый, который в 129 г. финансировал встречу Адриана, «построил», т.е., очевидно, перестроил храм Зевса (=Ба‛алШамена), его пронаос и портики. По внешнему виду храм Ба‛алШамена похож на храм Бола: двор, окруженный стеной и портиками, алтарь и святая святых — целла, окружённая перистилем (колонны с коринфскими капителями). Особое место занимало здесь помещение для сакральных трапез. Барельефы храма изображают Ба‛алШамена в облике орла, а также ЙарихБола (=МалакБола) и ‛АглиБола.

Раскопками, проведёнными в 60-х годах, раскрыт храм Набу, датируемый I в. н.э. Его план существенно не отличается от предыдущих. Через пропилеи открывался доступ во двор, окружённый периболом с портиками; в центре двора, против входа, на высоком подиуме возвышалась целла. Между входом и целлой — камера (может быть, алтарь), украшенная у каждого угла тремя полуколоннами.

Как и другие эллинизованные сирийские города, Пальмира имела свой театр обычного греческого типа (построен в первой половине II в. н.э.) и агору — рыночную площадь, окружённую стеной и изнутри четырьмя портиками. Неподалеку от театра и агоры находилось здание, в котором заседал пальмирский совет. В 1968 г. сообщалось об открытии неподалеку от агоры здания, в котором либо находился крупнейший торговый склад, либо размещались караваны. Оно было построено в середине первой половины II в. н.э. [Bounni, Saliby].

Особое внимание привлекают пальмирские погребальные сооружения. Известны два типа таких построек — погребальные башни, многоэтажные, с многочисленными камерами для захоронений, и гипогеи — подземные сооружения Т-образной или крестообразной формы, также с большим числом камер (этот тип стал господствующим с начала II в. н.э.). Исключительный интерес представляет гипогей трёх братьев с фресками, изображавшими покойных, а также аллегорические сцены [Will, 1949, с. 87-116; Gawlikowski, 1970]. Период I-III вв. был для Пальмиры временем бурного расцвета портретного искусства. Обычно погребения сопровождались здесь барельефами умерших; на улицах города часто можно было встретить почётные статуи, воздвигнутые по постановлению местных властей, иногда по инициативе частных лиц.

(35/36)

Работая под несомненным влиянием римских и эллинистических мастеров, пальмирские скульпторы умали с большой выразительностью характеризовать внутренний мир своей модели, передавать неповторимое своеобразие человеческой личности [Ingholt, 1928 и 1954; Саверкина, 1971].

Дошли до нас и произведения пальмирских живописцев — сцена жертвоприношения с участием жрецов и жертвователей в храме пальмирских богов из Дура-Европос, а также изображения богов и росписи погребений [Strzygowski; Фармаковский; Cumont, 1926]. По технике они близки к знаменитым фаюмским портретам, что позволяет ввести их в общий круг эллинистического искусства, а по композиции сцена жертвоприношения поразительно напоминает знаменитые византийские портреты Юстиниана и Феодоры в окружении придворных. Очевидно, манера, в которой работали пальмирские мастера, была общей для всего эллинистического мира и явилась непосредственной предтечей византийской живописи.

Пальмирские мозаики повторяют обычные для эллинистического времени мифологические сюжеты (Ахилл среди дочерей Ликомеда, миф о Кассиопее).

4. Обстоятельства находки пальмирского пошлинного тарифа и история его изучения. ^

Пальмирский пошлинный тариф был открыт случайно неподалеку от агоры 4 (16) марта 1882 г. [Архив АН СССР, ф. 779, оп. 1, №44] известным российским археологом-дилетантом С.С. Абамелек-Лазаревым, который посетил Пальмиру во время поездки по странам Ближнего Востока. Вот что он сам рассказывает об этом: «На третий день моего пребывания в Пальмире два бедуина мне показали небольшую надпись, находящуюся к западу от поля развалин, в верстовом расстоянии от входного двора храма Солнца (т.е. храма Бола-Бела — И.Ш.) между чудными руинами, называемыми Сераем, и мусульманским кладбищем. Надпись была начертана на маленьком каине, который стоял вертикально на земле, выдаваясь из неё на пол-аршина. Я прочёл две строки, написанные крупным и красивым шрифтом:

. . . ου υιοῠ ϑεο . . .

. . . ατου τὸ γ πατρὸς πατρίδος ὑπατ. . . .

и из смысла этих слов и стоячего положения камня отгадал, что это должен был быть заголовок надписи. Я порылся немного в песке, и сейчас же под предыдущими буквами показалось начало большой, довольно хорошо сохранившейся арамейской надписи. Ввиду больших размеров камня я тотчас нанял шестерых рабочих, которые в полторы суток обнажили плиту» [Абамелек, с. 41-42]. Раскрыв камень, хотя и не полностью, С.С. Абамелек-Лазарев при-

(36/37)

ступил к снятию с него эстампажа и копии. «Эту работу, — писал он, — пришлось делать, находясь в узкой (70 см) траншее, ниже поверхности земли, под палящим солнцем и почти не имея возможности сгибаться для чтения нижних строк. Но надо было кое-как приноровляться к обстоятельствам, и, проработав с 8 ч. утра до 6 вечера, я сделал эстампаж, представлявший в общей сложности поверхность в 20 кв.аршин. Этот труд настолько меня утомил, что я не был в состоянии на следующий день списать надписи» [Абамелек, с. 42]. Работу, начатую С.С. Абамелек-Лазаревым, довёл до конца А.В. Прахов, сопровождавший Абамелека в его путешествии. В результате были сняты эстампажи греческой и арамейской частей надписи; греческий текст, кроме того, был скопирован.

Однако доставить эти материалы в Петербург в целости не удалось. Во время таможенного досмотра в Одессе эстампажи были повреждены, и встал вопрос о повторном копировании надписи. С этой целью С.С. Абамелек-Лазарев отправил осенью 1882 г. в Пальмиру бейрутского фотографа Кварелли, дав ему задание сфотографировать камень. Но и эта миссия оказалась неудачной. Местный турецкий администратор Селим-Эффенди запретил расчистку земли перед камнем для установки фотоаппарата. С.С. Абамелек-Лазареву пришлось удовольствоваться новыми эстампажами, хотя и худшего, по его словам, качества [Абамелек, с. 41-43].

Возвратившись в Петербург, С.С. Абамелек-Лазарев приступил к изучению греческого текста. Решающую роль в этой работе, насколько можно судить, сыграл В.В. Латышев, в то время магистр греческой словесности. При публикации своего отчёта о поездке в Пальмиру С.С. Абамелек-Лазарев издал греческий текст с кратким комментарием.

Научное исследование тарифа было начато вскоре после открытия надписи, задолго до выхода в свет книги С.С. Абамелек-Лазарева. Первые шаги в этом направлении предпринял сам С.С. Абамелек-Лазарев: он обратился во французскую Академию надписей с письмом, в котором излагал обстоятельства открытия и по необходимости лаконично содержание найденного документа. В заключение он писал: «Я предполагаю направить Академии надписей и изящной словесности эстампаж, который я сделал с пальмирских частей, и прошу её соблаговолить прислать мне перевод этого памятника». Основываясь на этих материалах, уже в мае 1882 г. А. Ваддингтон сообщил о находке на заседании Академии надписей и дал по греческому тексту краткую характеристику памятника [CRAIBL, 1882, с. 80; Архив АН СССР, ф.779, оп. 1, №40, л. 27].

25 мая 1882 г. С.С. Абамелек-Лазарев выступил с сообщением о своей находке на заседании Российского археологического общества [Архив ЛО ИА, ф. 3, №409, л. 91-93]. В том же, 1882 г. П. Фукар опубликовал присланные Лазаревым образцы греческого текста — постановление совета, отрывки со

(37/38)

ссылками на рескрипты Германика и Корбулона, а также на практику императорского вольноотпущенника Киликия и наконец отрывок о порядке разбирательства претензий откупщика или к откупщику [Fourcart, с. 439-442]. Полный текст всей надписи — греческий и арамейский — по материалам Абамелек-Лазарева издал в 1883 г. М. де Вогюе [JA, I и II]. Фактически последнему принадлежат две публикации тарифа.

Первоначальная расшифровка текста по эстампажу арамейской части надписи, который прислал С.С. Абамелек-Лазарев, оказалась, по существу, лишь предварительным опытом. Через несколько месяцев после выхода в свет первой статьи М. де Вогюе получил новые материалы, позволившие уточнить чтение отдельных параграфов документа. Это была фотография, изготовленная германским вице-консулом в Дамаске Э. Люттике и направленная последним в Берлин известному арамеисту Э. Захау, Э. Захау, в свою очередь, предоставил её М. де Вогюе, а де Вогюе на этой основе дал полное параллельное издание греческой и пальмирской частей надписи, перевод пальмирской части и краткий комментарий. Сам Э. Захау в статье, увидевшей свет вскоре после публикации М. де Вогюе, воспроизвёл вступительную часть надписи, содержащую постановление пальмирского совета [Sachau].

В 1883 г. новые эстампажи тарифа изготовили Ю. Ойтинг и К. Юбер; в 1887 г. эту же работу проделал Ж.С. Готье. Повторное издание тарифа с немецким переводом по эстампажу Ю. Ойтинга и фотографии, изготовленной в 1883 г. дамасским фотографом Слиманом Хакимом, осуществил в 1884 г. П. Шрёдер [Sch]; ему удалось удовлетворительно прочитать и интерпретировать некоторые трудные фрагменты надписи, до него остававшиеся непонятными, однако ему же принадлежит и ряд истолкований, позднее не подтвердившихся. В том же, 1884 г. греческую часть надписи с подробным разбором основных клаузул тарифа и содержащихся в нём узаконений издал Г. Дессау [D]; одновременно со специальным исследованием этой части выступил Р. Каньа [Cagnat]. Наконец, в 1888 г. С. Бенкендорф вновь издал греческую (по Дессау) и пальмирскую части, сопроводив последнюю немецким переводом и подробным комментарием; в ряде случаев он следует за Шрёдером [R].

Между тем надпись всё ещё оставалась на месте — там, где её впервые увидел и скопировал С.С. Абамелек-Лазарев. Отсутствие сколько-нибудь надёжной охраны памятника, укрытия от непогоды и т.п. не только затрудняло его изучение, но и создавало прямую угрозу его существованию. Именно поэтому был поставлен вопрос о перемещении тарифа в один из русских музеев — инициатором и организатором этого предприятия был П.К. Коковцов.

22 апреля 1899 г. П.К. Коковцов на заседании Восточного отделения Российского археологического общества выступил с речью, в которой говорил о том, насколько важно и необходимо купить надпись и перевезти её в Россию.

(38/39)

В постановлении Восточного отделения по этому поводу сказано: «Считать приобретение указанного памятника в высшей степени важным и желательным и просить П.К. Коковцова представить по этому вопросу доклад в ближайшее заседание Археологического общества» [Архив ЛО ИА, ф. 3, №428, л. 17]. 1 мая 1899 г. П.К. Коковцов участвовал в заседании Классического отделения Российского археологического общества и предложил классикам присоединиться к ходатайству востоковедов [Архив ЛО ИА, ф. 3, №451, л. 68]. Наконец, 4 мая 1899 г. он прочёл на общем собрании Российского археологического общества свою записку, где, в частности, говорилось: «Пальмирский тариф неоценим как величайший документальный памятник одного из древнейших арамейских диалектов ... Между семитологами-лингвистами поэтому едва ли может быть какое-либо разногласие в оценке пальмирского таможенного тарифа. Это есть памятник, безусловно равноценный надписи Меши и надписям из Зенджирли, одним словом, документ первостепенного значения». И далее: «Я решаюсь просить императорское Российское археологическое общество обратить внимание на этот, по-видимому, совершенно забытый драгоценный памятник древней жизни и предпринять всё возможное для его спасения... Приобретя такую драгоценность, наши отечественные музеи, бедные по части семитической археологии и эпиграфики, могли бы тоже кое-чем гордиться, как Луврский музей справедливо гордится, напр., надписью Меши, а королевские музеи в Берлине древностями из Зенджирли» [Коковцов, 1900, С. 3-5]. В свою очередь, Российское Археологическое общество сообщило записку П.К. Коковцова Академии наук [Архив ЛО ИА, ф. 3, №232, л. 1-2 и №409, л. 29] и вопрос о приобретении надписи уже на следующий день, 5 мая 1899 г., обсуждался на заседании историко-филологического отделения Академии. Оно постановило: «Сделать предварительное сношение с русским послом в Константинополе, а по получении его ответа возбудить соответствующее ходатайство» [Архив АН СССР, ф. 779, оп. 1, №40, л. 45]. Тогдашний президент Академии уполномочил русского посла в Турции И. Зиновьева предпринять необходимые шаги для приобретения тарифа [Архив АН СССР, ф.779, оп. 2, №1, л. 9-10; Архив ЛО ИА, ф. 3, №232, л. 3].

Российское посольство, начав переговоры с турецкими властями, в общем, встретило с их стороны положительное отношение к пожеланиям Академии. Исходя из этого, И. Зиновьев поручил директору Российского археологического института в Константинополе Ф. Успенскому с помощью генерального консула в Дамаске А.П. Беляева выяснить на месте, каковы условия транспортировки камня: как писал об этом П.К. Коковцову С.С. Абамелек-Лазарев, — «всё разузнать и устроить» [Архив АН СССР, ф.779, оп. 1, №40, л. 9-10]. Как раз в это время Институт по инициативе Российского палестинского общества го-

(39/40)

товил экспедицию в Сирию, и в мае 1900 г. Ф. Успенский посетил Пальмиру в сопровождении драгомана российского генерального консульства в Иерусалиме Я.И. Хури. Ознакомившись с памятником, он пришёл к выводу, что для перевозки камень лучше всего было бы разделить вдоль бордюров, отделяющих одну таблицу от другой, на четыре части. В этом направлении он подготовил инструкцию для Я.И. Хури, который, как предполагалось, должен был непосредственно руководить перевозкой [Архив ЛО ИА, ф. 3, №254 и №60; Архив АН СССР, ф.779, оп. 1, №40, л. 70-78]. Тем временем переговоры И. Зиновьева с турецким правительством успешно завершились, и на аудиенции 13 октября 1900 г. султан заявил российскому послу, что дарит ему надпись и разрешает вывезти её в Россию. 9 ноября 1900 г. Академия наук уведомила об этом событии Российское археологическое общество, а последнее на заседании 22 ноября 1900 г. решило просить Эрмитаж принять камень на хранение, а право научного издания оставить за обществом, т.е. за П.К. Коковцовым [Архив АН СССР, ф. 779, оп. 1, №40, л. 31, 44, 70-78; Архив ЛО ИА, ф. 3, №232, л. 3-4 и №409, л. 68].

Отмечая роль последнего в судьбе пальмирского тарифа, С.С. Абамелек-Лазарев писал ему: «Вот что значит энергия и настойчивость одного человека, единственно Вам Россия обязана этою научною победою» [Архив АН СССР, ф. 779, оп. 2, №1, л. 12; Орбели, с. 353]. В словах Лазарева нет ни малейшего преувеличения. П.К. Коковцов непрерывно хлопотал о надписи, всеми мерами старался поддерживать в академических кругах и, что было особенно важно и сложно, в бюрократической среде интерес к его приобретению, внимательно сладил за всеми перипетиями данного предприятия.

4 мая 1901 г. в соответствии с предписанием посольства (от 1 декабря 1900 г.) русская экспедиция в Пальмиру, возглавляемая Я.И. Хури, выехала из Иерусалима, а 9 мая прибыла в Дамаск. Там Я.И. Хури задержался на восемь дней, формируя караван, нанимая рабочих и, главное, ожидая прекращения волнений в области Леджа. Только 17 мая в сопровождении эскорта из 10 солдат он выехал из Дамаска и 21 мая прибыл в Пальмиру. Там, к своему немалому изумлению, Я.И. Хури обнаружил, что полученного местными властями извещения сирийского генерал-губернатора недостаточно (Пальмира ему административно не была подчинена), а зорский губернатор, под чьим управлением Пальмира находилась, не имеет предписаний из Константинополя. Тем не менее Я.И. Хури начал работу, а губернатор отправил в столицу запрос. Сначала велись раскопки, а затем была отпилена нижняя часть камня, где текст отсутствовал. В этот момент, 9 июня 1901 г., местный мудир по приказу губернатора категорически потребовал прекратить работы до получения разрешения из Константинополя. Я.И. Хури, в свою очередь, телеграфировал российскому генеральному консулу в Дамаске.

(40/41)

Лишь две недели спустя, 24 июня, можно было возобновить работу. Камень, как и было предложено Ф. Успенским, распилили по вертикали на четыре части, а потом положили таблицы на землю. На повозку эти части погружались без упаковки, текстом кверху, и, прикрытые ящиками без дна, крепко привязывались. 14-15 июля 1901 г. Я.И. Хури покинул Пальмиру. Тяжёлый груз с большим трудом передвигался по тогдашним сирийским дорогам. Только через 11 дней, в полночь 26 июля, караван прибыл в Дамаск, а ещё через 5 дней,

1 августа, по железной дороге камни были отправлены в Бейрут, где их запаковали в специальные ящики. 28 ноября 1901 г. драгоценный груз прибыл морским путём в Одессу, а оттуда 11 декабря по железной дороге в Петербург [Архив АН СССР, ф. 779, оп. 1, №40, л. 50-69 и 77-78].

Однако злоключения надписи на этом не кончились. Возникла «проблема» уплаты таможенных сборов, а также возмещения расходов по перевозке камней из Одессы в Петербург и их упаковке при досмотре — всего 1692 р. 48 коп. Данную сумму надлежало внести в петербургскую таможню в течение года; 11 декабря 1902 г. в случае неуплаты должны были состояться торги, на которых надпись мог купить какой-нибудь иностранный музей [Архив АН СССР, ф. 779, оп. 2, №1, л. 14-15]. П.К. Коковцов снова начал хлопотать и привлёк к этому делу Н.П. Кондакова. 17 января 1902 г. Н.П.Кондаков сообщил ему, что «из разговора своего с бароном В.Р. Розеном я вывел заключение, что Вам следовало бы поговорить с ним о предмете: он, как оказалось, вполне расположен приложить своё старание к благополучному исходу дела». У Н.П. Кондакова, также, видимо, по просьбе П.К. Коковцова, состоялся разговор и с учёным секретарём Академии Н.О. Дубровиным, «который меня уверил, что Академия вполне расположена ходатайствовать об ассигновании на перевозку из средств государственных, лишь бы было получено извещение от Эрмитажа, что его Управление принимает плиты в свой Музей» [Архив АН СССР, ф. 779, оп. 2, №223, л. 112].

Переговоров Н.П. Кондакова (и, конечно, самого П.К. Коковцова) с В.Р. Розеном и Н.О. Дубровиным оказалось недостаточно. Судя по имеющимся у нас сведениям, и В.Р. Розен изменил отношение ко всему предприятию, и — что самое существенное — Академия встала на ту точку зрения, что судьбой надписи должно заниматься Министерство двора, в чьей ведении состоял Эрмитаж. Время уходило в бюрократических препирательствах и склоках, и П.К. Коковцов решил принять энергичные меры, на этот раз с помощью Ф.Е. Корша, выступившего 6 апреля 1902 г. по этому вопросу на общем собрании Академии наук. В своём письме П.К. Коковцову Ф.Е. Корш рассказывает: «Перед заседанием конференции я поговорил об этом пленнике с бароном Розеном, а потом, не встретив с его стороны ни малейшей поддержки, обратился с запросом об уместности моего вмешательства к Дубровину. Сей последний сказал мне, что хлопо-

(41/42)

ты по этой части — дело Министерства двора, которое хотело приобрести камень для Эрмитажа, но, должно быть, не знает о получке его в Петербург и потому мне следует передать то, что́ мне известно о нём, Кондакову, который там “вертится” (или “околачивается” — не помню в точности выражения нашего добрейшего учёного секретаря). От Кондакова я не услышал ничего вразумительного. Между тем заседание началось. Я сел рядом с Шахматовым, таким же искренним жрецом науки, как Вы, и, рассказав ему вкратце, в чём дело, спросил его, позволительно ли мне сунуться в вопрос, касающийся ближайшим образом не меня и не нашего отделения. Шахматов, хорошо знакомый с академическими обычаями, посоветовал мне тут же изложить дело письменно и заявить о своём запросе учёному секретарю» [Архив АН СССР, ф. 779, оп. 2, №224, л. 3-4]. В своей записке Ф.Е. Корш, настаивая на принятии безотлагательных мер, между прочим, заявлял: «Можно опасаться, что при объявлении аукциона он (тариф — И.Ш.) перейдёт в руки иностранцев, а это, особенно после огласки, было бы противно чести русской науки» [Архив АН СССР, ф. 779, оп. 1, №40, л. 47].

Ф.Е. Корша горячо поддержал Э. Радлов. По записке Ф.Е. Корша было принято решение «войти в соответствующее сношение» с Эрмитажем. «После заседания, — рассказывает далее Ф.Е. Корш, — когда ко мне для беседы о том же предмете подошли Никитин и Дубровин, Залеман заговорил в мою пользу почти так же горячо, как и Радлов. Подошёл и барон (В.Р. Розен — И.Ш.), но с упрёком ко мне в легкомыслии, так как, мол, Академии придется и платить, если она заговорит о камне первая; однако он был остановлен моим указанием на запасные средства министерства финансов (чуть ли не 14 000 000 ежегодно), и ко мне присоединились и прочие свидетели этого разговора... Итак, мы с Вами, кажется, победили» [Архив АН СССР, ф. 779, оп. 2, №224, л. 3-4]. После выступления Ф.Е. Корша бюрократические препятствия были преодолены, деньги для уплаты в таможню в конце концов нашлись, однако только 23 февраля 1904 г. Н.Н. [Е.М.?] Придик мог сообщить П.К. Коковцову, что тариф в Эрмитаже [Архив АН СССР, ф. 779, оп. 1, №40, л. 51]. [18]

Как только оригинал пальмирского тарифа стал доступен для изучения, П.К. Коковцов начал подготовку к его изданию. Материалы рукописного наследства акад. П.К. Коковцова, хранящиеся в Архиве Академии наук СССР, позволяют определить, как изменялись его намерения в процессе работы и какой комментарий предполагался к тексту. До нас дошли проекты заголовка на французском языке (видимо, предполагавшийся язык публикации); первый из них, чернилами позже зачёркнутый, гласит: «La partie araméenne du tarif des douanes de Palmyre de l’an 137 à J.Chr. Publication définitive d’après le monument conservé à l’Ermitage Impériale de St.Pe-

(42/43)

tersbourg par Paul Kokowzow»; второй, и, вероятно, окончательный, набросан карандашом: «Le tarif bilingue de Palmyre de l’an 137 à [J.Chr.]. Edition définitive des deux textes, araméen et grec, d’après le monument conservé a l’Ermitage Impériale par P. Kokowzow» [Архив АН СССР, ф. 779, оп. 1, №40, л. 108]. Таким образом, если первоначально П.К. Коковцов предполагал издать только арамейскую часть надписи, то впоследствии он пришёл к мысли опубликовать полный текст. В его бумагах сохранились расшифровки текста, где учтено издание С. Реккендорфа, с предположениями по реконструкции и чтению надписи [Архив АН СССР, ф. 779, оп. 1, №40, л. 83-107], а также многочисленные выписки, содержащие материал для комментария. Из этих выписок видно, что при составлении комментария П.К. Коковцов рассчитывал использовать материалы библейской и иудейской побиблейской, а также сирийской письменности; имеются у него и ссылки на произведения античной литературы, в частности на «Диалоги гетер» Лукиана. По инициативе П.К. Коковцова для издания надписи был изготовлен специальный пальмирский шрифт, до 1940 г. хранившийся в типографии АН СССР. К сожалению, работу над изданием пальмирского тарифа П.К. Коковцов не завершил, — вероятно, потому, что другие творческие планы отвлекали его от данной задачи. Возможно, что после издания текста в «Корпусе семитских надписей», выполненного Ж.-Б. Шабо, П.К. Коковцов считал дальнейшие занятия тарифом нецелесообразными. В 1940 г. он писал: «После появления за последние годы издания французской Академии надписей, посвящённого пальмирскому тарифу, безусловно настоятельная необходимость в осуществлении соответствующего издания нашей Академии, как мне кажется, отпадает» [Архив АН СССР, ф. 779, оп. 1, №40, л. 276-277]. 7 сентября 1940 г. П.К. Коковцов передал имевшиеся у него материалы — фотографии, официальные документы и т.п. — Государственному Эрмитажу [Архив АН СССР, ф. 779, оп. 1, №40, л. 269-271], учитывая, несомненно, интерес, который проявлял к данному памятнику его ученик А.Я. Борисов, работавший там.

Изложенное показывает, что издание тарифа в том виде, в каком оно было задумано и подготовлялось П.К. Коковцовым, по научному уровню и глубине комментария не имело бы себе равных в истории семитской эпиграфики. Подобной публикации интересующего нас памятника до сих пор нет. Поэтому можно только присоединиться к сожалениям Ж.-Б. Шабо по поводу того, что работа П.К. Коковцова не была завершена и не увидела свет (3913).

Тем временем изучение пальмирского пошлинного тарифа продолжалось. В 1905 г. его греческий текст, исходя из издания Г. Дессау, но со своими конъектурами и обширным комментарием, повторно опубликовал В. Диттенбергер [OGIS, 629]. В том же году увидела свет и републикация греческой

(43/44)

части, которую подготовил Р. Каньа [IGBR, III, 1056]; здесь почти целиком отсутствует комментарий (за исключением мелких текстологических заметок), однако параллельно греческому приведён и арамейский текст тарифа (в латинском переводе Ж.-Б. Шабо).

Важнейшим событием в истории изучения памятника стала публикация греческого и арамейского его текстов, которую осуществил в 1926 г. Ж.-Б. Шабо (3913). Для своего издания автор использовал эстампажи Гуальтери (пальмирский текст) и Сеймура де Риччи (греческий; он был изготовлен в 1912 г. специально для этого издания). Как и обычно в «Корпусе семитских надписей», издание Ж.-Б. Шабо содержит воспроизведение греческого эстампажа и арамейского текста специальным пальмирским шрифтом, расшифровку того и другого (арамейского — «квадратным» шрифтом) и перевод пальмирского текста на латинский язык. Издание сопровождается обширным комментарием, в котором подведены итоги всех предшествующих исследований, причём главное внимание уделяется пальмирской части. Ж.-Б. Шабо предлагает читателю текстологические замечания, обоснования принятых им восстановлений, лингвистические указания и наблюдения над содержанием надписи по существу. Как бы ни относиться к тем или иным его выводам, нельзя не признать, что издание Ж.-Б. Шабо заложило фундамент всей дальнейшей историко-филологической работы над памятником.

Наконец, чрезвычайно важным событием в истории пальмирского пошлинного тарифа стала находка в районе агоры двух новых его фрагментов, изданных Ж. Старки в 1949 г. [Inv., X, 143]. Эта находка подтвердила достоверность предложенной ранее реконструкции заголовка. Она позволяет надеяться, что и в будущем могут быть обнаружены пока неизвестные части тарифа.

Само собой разумеется, что публикация пальмирского пошлинного тарифа позволила значительно расширить тематику исследований, посвящённых Пальмире, до тех пор почти исключительно ограничивавшуюся политической историей последних десятилетий её существования. Уже в комментариях к упоминавшимся выше изданиям содержится немало ценных наблюдений, касающихся характера пальмирской торговли (прежде всего объектов транзитной торговли), а также государственного устройства Пальмиры и её политического статуса. Основу исследования тарифа в этом направлении заложили Г. Дессау и Р. Каньа. В общий контекст источников, характеризующих налоговую систему древности, тариф был введён М.И. Ростовцевым [Ростовцев, с. 94-98; Rostovtzeff, 1932б, с. 74-87]. Материалы тарифа широко использованы в монографиях Ж. Феврие [Février, 193la] и Ж. Старки [Starcky, 1952] по общим проблемам истории Пальмиры. В 1937 г. специальное исследование о

(44/45)

структуре пальмирского пошлинного тарифа опубликовал Д. Шлюмберже [Schlumberger, 1937, с. 271-297]. Важную роль в изучении памятника сыграла и статья А. Сеирига, изданная в его знаменитой серии «Antiquités syriennes» в 1941 г. [Seyrig, 1941a]. Предложив в ней бесспорную реконструкцию одной из строк, он получил возможность связать эдикт, цитируемый в тарифе, с деятельностью Г. Лициния Муциана и, следовательно, существенно уточнить хронологию пальмирского и, видимо, общесирийского провинциального законодательства о пошлинных сборах. В 1961 г. С. Кодама издал перевод тарифа на японский язык с кратким комментарием, в котором он следует за А. Сеиригом и Д. Шлюмберже [Кодама].

В заключение этого раздела считаем необходимым уделить несколько строк замечаниям о тарифе И.И. Саверкиной в её книге о древней Пальмире [Саверкина, 1971, с. 18-19]. И.И. Саверкина пишет, что до 137 г. н.э. пошлины в Пальмире не были установлены точно, что приводило к злоупотреблениям и снижало доходы города. Однако о последнем обстоятельстве в постановлении совета речи нет; там говорится только о конфликтах между сборщиками и плательщиками сборов. И.И. Саверкина говорит далее, что в тарифе впервые дана узаконенная и упорядоченная система взимания пошлин. В такой формулировке её утверждение ошибочно: текст надписи содержит постоянные ссылки на закон и обычай, действовавшие в Пальмире до 137 г.; он повторяет эдикт Муциана и «старый» закон, существовавшие до названной даты. Таким образом, узаконенная и упорядоченная система взимания пошлин имелась в Пальмире до составления интересующего нас памятника. Иначе, собственно, и не могло быть: в противном случав нормальная жизнедеятельность общественного организма была бы нарушена. Тариф 137 г. представлял собой попытку, не во всём удавшуюся, усовершенствовать эту систему путём письменной фиксации некоторых пошлин, а также подтверждения ранее принятых установлений.

5. Описание памятника. ^

Интересующая нас надпись представляет собой известняковую плиту, которая в настоящее время распилена на четыре части. Каждая из них соответствует одной из таблиц текста. Размеры первой — 0,95×1,48 м, второй — 1,38×1,48, третьей — 1,38×1,48 м и четвёртой — 1,02×1,33 м. Над второй и третьей таблицами расположены были две строки греческого текста, содержавшие датировочную формулу в соответствии с общеимперским календарём. Высота букв 4 см, ширина 2,5-3 см.

Текст [Inv., X, 143] составлен из двух фрагментов датировочной формулы, найденных перед постройкой, которая примыкает к агоре с юго-востока,

(45/46)

около полуколонны, встроенной в юго-восточную стену агоры, снаружи. Фрагмент А 1078 имеет следующие размеры: высота 16 см, ширина 16,5 см, высота букв 4,3 см. Фрагмент А 1058 имеет высоту 18 см, ширину 29 см, высоту букв 4,3 см.

Первая таблица содержит постановление пальмирского совета на греческом языке (13 строк) и на арамейском (11 строк). Под постановлением на трёх строках расположены идентичные греческий и арамейский тексты, долженствовавшие восполнить материал, опущенный законодателем при подготовке текста закона. Высота греческих букв 2 см, ширина 1,4-2 см; высота арамейских букв 2 см, ширина от 0,8 до 1,7-2 см.

Вторая таблица разделена на три столбца и содержит арамейский текст тарифа. Первая строка (заголовок) находится над всеми тремя столбцами. Одна строка помещена под столбцами. Все столбцы насчитывают по 49 строк. Высота букв заголовка 4 см, ширина от 1,5 до 3,8 см, Высота букв в тексте, в том числе и в строке под столбцами, 2 см. Ширина букв в тексте от 0,8-1 до 2-2,5 см, а в строке под столбцами — от 1 до 2 см.

Третья и четвёртая таблицы содержат греческий текст тарифа. Третья таблица разделена на три столбца (47, 46 и 47 строк), четвёртая — на два (57 и 40 строк). Высота букв в третьей таблице 1,8 см, ширина от 1-1,5 до 2 см. Высота букв в четвёртой таблице 1,5 см, ширина 0,8-1 см.

Расположение таблиц — слева направо. Надпись сильно повреждена как вследствие воздействия климатических условий, так и при перевозке. Особенно много текста погибло в третьей и четвёртой таблицах; значительные фрагменты отдельных строк стёрты во второй таблице. Повреждения первой таблицы сравнительно невелики. Почти полностью уничтожена греческая датировочная формула.

6. Структура текста. ^

Текст пальмирского тарифа состоит из греческой датировочной формулы (по римскому стандарту), постановления пальмирского совета и собственно тарифа. В последнем, в свою очередь, отчётливо выделяются: «новый» тариф, составленный во исполнение указанного постановления, а также механически присоединённый к нему (в арамейском тексте — вместе с заголовком) «старый». Интегральной частью «старого» тарифа является присоединённый к нему эдикт Муциана. В старом тарифе широко цитируются эдикты и рескрипты Германика и Корбулона.

(46/47)

[ . . . ]

(75/76)

7. Особенности палеографии и языка памятника. ^

[ . . . ]

(81/82)

[ . . . ]

В связи со сказанным возникает вопрос, какой из двух текстов тарифа был первичным. Как можно было видеть, имеются данные, показывающие, что греческий текст пользовался у пальмирских законодателей приоритетом; не случайно при записи на камне сокращения были произведены именно в арамейской части. Некоторые грецизмы могли проникнуть в арамейский текст толы при калькировании греческого, тогда как арамеизмы греческого — отражение влияния живой арамейской речи. Эдикт Муциана бесспорно был составлен в канцелярии римского наместника первоначально на греческом языке. Все эти данные позволяют предполагать, что греческий текст тарифа представлял собой оригинал, а арамейский — перевод. Может быть, не случаен тот факт, что в год составления тарифа грамматевсом пальмирского совета был человек, имеющий чисто греческое имя и отчество, — вероятно, грек по происхождению.

8. Пальмирский пошлинный тариф как исторический источник. ^

Пальмирский пошлинный тариф содержит ценные сведения по социально-экономической, политической и культурной истории пальмирского и, следовательно, всего сирийского общества в I в. и в первой половине II в. н.э., а именно: о занятиях населения, правовом и имущественном положении отдельных его групп, об организации городского самоуправления и политическом статусе Пальмиры в составе римской провинции Сирии, о развитии местного права. Исследуемый нами памятник сохранил уникальный материал, относящийся к пальмирской религии.

Как уже говорилось выше, пальмирский тариф предусматривает наряду с прочим следующие пошлины: в «новом» законе за груз пшеницы, вина, соломы

(82/83)

и тому подобного в размере одного денария за ношу верблюда (II,2,9-10; III,2,4-2-44) и в эдикте Муциана — за продукты питания, ввозимые из-за пределов Пальмирены или вывозимые в размере одного денария (II,3,10-12; IV,1,4-7-4-9), а также с овощей и фруктов, поскольку «есть на них цена», т.е. они являются объектом купли-продажи. Ввоз и вывоз продуктов питания из поселений и в поселения, очевидно находящиеся на территории Пальмирены, освобождаются от пошлинного сбора (II,5,10-12; IV,1,4-7-4-9).

Таким образом, к моменту составления эдикта Myциана, т.е. в конце 60-х годов I в. н.э., продовольственные товары в Пальмирене могли быть объектом ввоза и вывоза. Само по себе это обстоятельство не свидетельствует ни об объёме производства, ни даже о производстве этих товаров в Пальмирене вообще, поскольку речь идёт об импорте и экспорте; более того, эдикт допускает возможность транзитных перевозок. Особенно примечательна клаузула, в которой речь идёт о перевозках товаров этого рода из поселений на территории Пальмирены в Пальмиру и из последней в эти поселения. Тенденция этого узаконения очевидна: римские власти в Сирии стремятся поощрять местную торговлю продовольствием и развитие местного товарного земледельческого хозяйства на ещё не освоенных осёдлым населением территориях.

Такая политика, как показали исследования Ж. Чаленко [Tchalenko], в общем, соответствует целям, осуществления которых римское правительство добивалось в Сирии повсеместно. Примечательно и уточнение последней клаузулы: пошлина при торговле фруктами и овощами взимается; видимо, товарное огородничество и садоводство были до такой степени развиты, что уже не нуждались в режиме наибольшего благоприятствования. Повторение данных статей в тарифе 137 г. н.э. без каких-либо узаконений, их отменяющих, показывает, что и в первой половине II в. н.э. пальмирские власти продолжали политику римской администрации. Впрочем, как показывает отмеченная выше статья «нового» закона, пшеницу, вино, солому и т.п. в Пальмиру по-прежнему ввозят извне (видимо, местное производство не обеспечивало удовлетворения всех потребностей?), несмотря на то что пошлинные сборы ставят подобные импортные товары в неблагоприятное положение по сравнению с местными.

Другую группу пошлин, так или иначе связанных с сельскохозяйственным производством, составляют сборы со скота. В эдикте Муциана (II,3,4-6 — строка под столбцами второй таблицы; IV,2,36-40) предусматривается взыскание пастбищного сбора со скота, пригоняемого из-за границы для пастьбы или стрижки, причём откупщику разрешается клеймить овец. Со скота, пасущегося на территории Пальмирены (т.е. не прибывающего извне) и пригоняемого в город для стрижки, брать пошлину не позволено. В «новом» законе

(83/84)

(если бы подтвердилась предлагаемая нами интерпретация арамейского текста II,1,38-44) имеются дополнительные статьи о пошлинах за пригон коней, мулов, баранов, за пригон и угон ягнят, а также верблюжат, коз и козлят, очевидно предназначавшихся для продажи. [23] Особое место в тарифе занимают постановления о взимании пошлин с верблюдов — в «новом» законе с порожних, а в «старом» — с гружёных и порожних. [24]

Тариф исходит, таким образом, из следующих ситуаций: скот пасётся на территории Пальмирены, но не пригоняется извне; скот пригоняется на территорию Пальмирены для пастьбы и стрижки; скот может пригоняться в Пальмирену извне и угоняться для продажи. В связи с изложенным прежде всего встаёт вопрос о правовом статусе пастбищ. Поскольку пошлина за право пользования ими явно взыскивается только с непальмирян, [25] причём в государственную (городскую) казну, можно думать, что речь идёт о землях, принадлежавших не частным лицам, но пальмирскому полису как целому.

Как бы то ни было, по данным тарифа, Пальмира предстаёт как общество, в котором немалую роль играло скотоводство, бывшее в значительной степени товарным. Пальмирский оазис являлся центром притяжения не только для скотоводов самой Пальмирены, но и для населения окрестных областей, которое пользовалось её пастбищами и даже пригоняло туда мелкий скот для стрижки.

Результаты, получаемые в ходе анализа пальмирского пошлинного тарифа, подтверждаются и археологическим обследованием Северо-Западной Пальмирены, где были открыты многочисленные поселения в оазисах земледельцев и скотоводов, переходивших к осёдлости [Schlumberger, 1951], по всей видимости, именно те, которые в Пальмире обозначались терминами и χωρίον. Как мы пытались показать, основываясь на изучении некоторых погребальных надписей, происходящих из Пальмиры (правовой статус погребений и земельных владений совпадал), там существовала частная собственность на землю, причём разница между родовой и благоприобретённой собственностью стёрлась [Шифман, 1965, с. 100-113; Gawlikowski, 1970, с. 174]. Упоминания о занятиях, приносящих регулярный доход, в пальмирском тарифе немногочисленны.

В эдикте Муциана говорится о пошлине с мясников за забой скота (II,3,3-8 и IV,1,41-45) и с гетер (II,3,26-29), а также, по-видимому, с портных (II,3,3-8) и других ремесленников; в «старом» законе регулируется вопрос о пошлинах с лиц, эксплуатирующих месторождения соли (II,3,22-23 и III,3,23-25); наконец, в «новом» законе устанавливается пошлина с гетер (II,1,46-2.2 и III,2,28-32), с ремесленных лавок (II,2,3-5 и III,2,33-36).

Пошлина с мясников за убой скота в эдикте Муциана точно не определена; предусмотрено только, что она, в соответствии с рескриптом Германика Статилию, должна взыскиваться в денариях, т.е. в общеимперской монете, очевидно,

(84/85)

потому, что в любом случав превышала ту сумму (1 денарий), при которой расчёт допускался в местной монете.

Пошлина с ремесленных мастерских в эдикте Муциана, насколько мы об этом можем судить, строго не фиксировалась; однако её взимание как-то регулировалось. Здесь сохранилось только упоминание портных. В «новом» законе пошлина с ремесленных лавок (особо упоминаются сапожные и портняжные) фиксируется в размере 1 денария в месяц. Сама по себе необходимость введения подобного уточнения свидетельствует, по-видимому, что в тех конфликтах с откупщиками, на которые ссылается постановление пальмирского совета, активное участие принимали ремесленники. Тариф (и эдикт Муциана, и «новый» закон) выделяет сапожников и портных, несомненно, потому, что это были в Пальмире самые массовые профессии, хотя, конечно, этим список ремесленных профессий не исчерпывался. Как известно, в надписи 3945 (= [IGBR, III,1031 = Inv., III,17]; апрель 258 г.) упоминаются золотых и серебряных дел мастера, в Пальмире было широко развито строительство и керамическое производство [Gollart, с. 427-435]. Надпись 3945 свидетельствует и о существовании в Пальмире ремесленных коллегий, что существенно для характеристики положения ремесленников в пальмирском обществе.

Особое место в эдикте Муциана занимает пошлина с бронзовых статуй, установленная в размере половины пошлины за единицу груза необработанной бронзы (II,3,29-31); кстати, в дошедшем до нас тексте тарифа о пошлине за ввоз необработанной бронзы не говорится. [26] Возможно, эта пошлина взималась не только при ввозе статуй, но и с местных скульпторов.

Вероятно, пошлина за ввоз бронзы взималась в соответствии с общеимперским законодательством; только этим можно объяснить столь странный пропуск в тексте тарифа.

«Имеющие соль» в Пальмире или на её территории, т.е. лица, занимавшиеся разработкой месторождений соли, должны были согласно «старому» закону выплачивать пошлину в размере 2 ассариев за модий. Насколько можно судить по тексту II,2,20, верховный надзор за разработками соли пальмирские власти передавали откупщику, который мог (а по тексту тарифа, и должен был) разрешать эксплуатацию новых месторождений. [27]

Наконец, τέλος πορνιχόν в соответствии с общеимперской практикой, установившейся при Калигуле (Suet., Calig., 40), определяется как ежемесячный — quantum quaeque uno concubito mereret. [28]

Таким образом, при взыскании пошлин с ремесленников или лиц, занимающихся промыслом, приносящим регулярный доход (что, по представлениям эпохи, приравнивалось к ремеслу), мы наблюдаем две системы. В одних случаях (мясники, ремесленные мастерские) пошлина устанавливается как твёрдо фиксированный ежемесячной налог вне зависимости от дохода, извлекаемого ремесленником; в других случаях (изготовление бронзовых статуй,

(85/86)

разработка месторождений соли) она ставится в прямую зависимость от производительности труда и дохода ремесленников: обложению подвергается уже готовая продукция, В случае τέλος πορνιχόν оба принципа объединены: пошлина взимается ежемесячно, но её размеры зависят от доходов плательщицы.

Основной материал, содержащийся в пальмирском пошлинном тарифе, относится к торговле: речь идёт как об экспорте и импорте товаров, так и о торговле непосредственно в городе — на рынке или вразнос. В эдикте Myциана речь идёт о рабах, пурпуре, благовонном миро в козьих мехах, мелком скоте, кожах, соли, шерсти, продуктах питания, орехах, овощах и фруктах; в «старом» законе — о сухих грузах и пурпурной шерсти, наконец, в «новом» законе — о рабах, сухих грузах, пурпурной шерсти, благовонном миро, елее, горючем масле, солёной рыбе, скоте, торговле благовонным миро в городе, торговле одеждой вразнос, ввозе и продаже шкур, ввозе и продаже пшеницы, вина и фуража. То обстоятельство, что некоторые положения, касающиеся ввоза и вывоза товаров, а также сам перечень объектов пошлинного сбора в «новом» законе разработаны несколько более подробно, чем в «старом» или в эдикте Myциана, едва ли может свидетельствовать о каких-либо изменениях в структуре самой торговли; перед нами, вероятнее всего, усовершенствование закона, вызванное специфическими условиями внутренней жизни пальмирского общества.

Тем не менее тариф сохранил до наших дней список товаров, очевидно составлявших основные объекты как транзита (через Пальмиру), так и внутрипальмирской торговли. Подавляющее большинство статей регламентирует пошлины, взимаемые при ввозе и вывозе того или иного товара. Судя по тому, какие вводятся единицы измерения грузов, последние перевозились на верблюдах, ослах и в повозках. Многочисленные караванные надписи, происходящие из Пальмиры, позволяют выявить семьи, выходцы из которых систематически, из поколения в поколение занимались снаряжением караванов и выполняли обязанности каравановожатых; эти надписи дают возможность установить и направление пальмирской торговли — на юг Месопотамии до Спасинова Харакса и на запад — до Египта; возможно, пальмиряне поддерживали связи с Южной Аравией, а также участвовали в морской торговле [Шифман, 1977].

Пошлины за продажу товаров на территории Пальмирены в большинстве случаев не предусматриваются. Исключение составляют: в «новом» законе продажа рабов (II,1,3-4 и III,1,4-6), благовонного миро (устанавливается ежемесячная пошлина, очевидно, с торговца-профессионала; II,1,45-46 и 1,2, 25-27), пошлина о мелочных лавок (II,2,3 и III,2,34), с торговцев одеждой вразнос (II,2,7 и III,2,39); в «старом» законе о пошлинах, взимаемых при продаже, не говорится; в эдикте Муциана — продажа рабов (II,2,32-33),

(86/87)

какого-то товара (благовонного миро?), название которого не сохранилось (II,2,38), торговля солью (II,3,31-37), торговля вразнос (II,3,40). Из сказанного очевидно, что законодатель имел в виду (в пределах Пальмирены) только специализированную торговлю рабами, благовонным миро и солью; все остальные товары, за исключением одежды, вероятно, продавались через мелочные лавки, о торговых операциях которых известное представление даёт уже разбиравшееся нами в другой работе досье Небузабада из Дура-Европос [Шифман, 1977]: Небузабад торгует продуктами питания, одеждой и т.п. Продажа товаров, привозимых в Пальмирену (или провозимых через Пальмиру), помимо посредничества подобных лавок, владельцами которых могли, конечно, быть и торговцы, снаряжавшие караваны, насколько можно судить, в Пальмире не допускалась.

Принцип пошлинного сбора, существовавший в Пальмире, заметно отличался от того, которым руководствовались в других местностях Переднеазиатского Средиземноморья, например в Левке Коме [Per.mar.Er., 19] и Соаде [Wadd., 2311 = IGRR, III, 1283], где в качестве пошлины взималась определённая доля товара или его стоимости. В Левке Коме это составляло 0,25 всего груза, а в Соаде за каждые 100 денариев стоимости товара взимался золотой обол. В Пальмире пошлина фиксирована вне зависимости от рыночной конъюнктуры (поэтому судить о цене за те или иные товары в Пальмире, основываясь только на данных тарифа, мы не можем); в результате, хотя пошлина и представляла собой фиксированную долю стоимости товара, фактически соотношение между ней и торговой прибылью изменялось в зависимости от колебаний цен на пальмирской агоре. [29]

Говоря о социальной структуре пальмирского общества, по данным пальмирского пошлинного тарифа, необходимо прежде всего остановиться на положении рабов. В тарифе они упоминаются только как объект ввоза, вывоза и купли-продажи и, следовательно, как объект пошлинного сбора, т.е. в обстоятельствах, когда над ними осуществляется право собственности их господина (см. в эдикте Муциана II,2,30-37, а в «новом» законе II,1,1-5 и III,1, 1-8).

Известный интерес представляет пальмирская терминология, относящаяся к рабам. В эдикте Муциана они именуются «людьми» (; ср. греч. σώμα) и «отроками» (); в «новом» законе — «отроками» (; мн.ч. и ). Последний термин, аналогию которому в [Inv., XI, 13] составляет , как и греческое παῖς, еврейское , несомненно, восходит к глубокой древности, когда обслуживание сородичей, членов мужских союзов и дружинников было обязанностью младших членов этих коллективов — «отроков» [Липец, с. 107-113]. В Пальмире, как

(87/88)

и повсеместно в странах Средиземноморского бассейна, этот термин в интересующий нас период употреблялся уже только пережиточно.

Как показывает тариф, особое место среди рабов занимали так называемые «рабы-ветераны», пошлина за которых более чем вдвое меньше пошлины за рабов, не являющихся таковыми. Эта разница в пошлинах должна в какой-то степени отражать и разницу в ценах. Основываясь на выводах Е.М. Штаерман, исходившей из [Dig., 21,1,65,2 и 21,1,37] [Штаерман, Трофимова, с. 243-244], можно утверждать, что в Пальмире рабы-ветераны — это рабы, занимавшие какую-либо административную должность в хозяйстве своего господина и (или) обученные «свободным» наукам. Такие рабы ценились меньше, чем новиции, поскольку они с большим трудом приспосабливались к своему новому положению в хозяйстве другого господина.

Само собой разумеется, данные тарифа о положении рабов не полны. Важным дополнением к ним служит надпись [Inv., XI,13] — посвящение от имени раба () «во здравие» своё и сыновей господина его [Шифман, 1974]. Она показывает, что рабы в Пальмире могли распоряжаться определенными денежными средствами и, в частности, совершать от своего имени посвящения.

Данные о положении свободных в пальмирском пошлинном тарифе весьма неопределённы, хотя, основываясь на них, легко представить себе и богатых торговцев, снаряжающих караваны за драгоценными чужеземными товарами и владеющих крупными предприятиями в самой Пальмире (что подтверждается и многочисленными «караванными» надписями), и владельцев мелких ремесленных мастерских, лавочников и торговцев вразнос, и богатых скотоводов и землевладельцев, налаживающих в Пальмирене своё хозяйство, и городскую бедноту. Интересно, что (Шаббат, 21) представляет пальмирян собирающими для поддержания жизни щепки на улицах. Очевидно, социальная структура пальмирского общества не отличалась от подобной структуры других средиземноморских обществ того же времени.

Пальмирский тариф донёс до наших дней и глухие отзвуки социальных конфликтов, имевших место в Пальмире. Естественно, основное внимание уделено здесь столкновениям купечества с откупщиками. О них говорят и введение к эдикту Муциана (II,2,25-28), и постановление совета (I,7-8 и 19-20); таким образом, в 68-69 гг. и в 137 г. н.э. фиксацией пошлин должны были быть удовлетворены требования купечества и устранены поводы для его недовольства.

По-видимому, многочисленные упоминания в эдикте Муциана о согласии, которое достигнуто в Пальмире по различным проблемам налогообложения, также косвенно свидетельствуют о том, что отдельные слои населения Пальмиры, заинтересованные в тех или иных изменениях в системе пошлинного

(88/89)

сбора, выдвигали свои требования, которые обсуждались и по которым принимались соответствующие решения. Пальмирский пошлинный тариф, как можно было видеть, регулирует сбор пошлин в Пальмире как за ввоз и вывоз товаров, так и за их продажу, а также за различные виды деятельности, приносящей доход. Судя по тому, что взыскание этих пошлин регулируется местными законами (или постановлениями римских администраторов, касающимися специально Пальмиры), речь идёт о городских сборах, которые шли в доход полиса. Мы вынуждены оставить открытым вопрос, поступала ли какая-нибудь часть этих сборов римским властям; по крайней мере тариф ни прямых, ни косвенных указаний на этот счёт не содержит. [30]

Как и повсеместно в Передней Азии, в Пальмире господствовала система откупов. Многочисленные источники указывают, что откупщики (мытари) вызывали ненависть всего населения. В новозаветной литературе откупщики обычно-наиболее закоренелые грешники, общение с которыми недопустимо для праведника или для человека, стремящегося к правде и святости. Когда авторы евангелий хотят подчеркнуть, что Иисус Христос обращает своей проповедью самых отъявленных нечестивцев и не гнушается ими, они выводят в качестве действующего лица откупщика. Когда они хотят оттенить лицемерие фарисейской «святости», они и в этом случав противопоставляют фарисею откупщика — кающегося грешника. Когда Иисус хочет внушить своим ученикам, что недостаточно только следовать общепринятым моральным нормам, он говорит, что так поступают даже откупщики, между тем человек, стремящийся к истине и совершенству, должен требовать от себя гораздо больше. Такая репутация откупщиков не удивительна: совершая платежи, население сталкивалось именно с откупщиками; оно часто терпело от откупщиков, поддерживаемых властями, разного рода притеснения, не говоря уже о том, что само обложение было непомерно высоким.

Пальмирский пошлинный тариф позволяет более отчётливо представить себе откупщика непосредственно в сфере его деятельности. Его права и обязанности регулировались специальным договором, который, как показывает постановление совета, в 30-х годах II в. н.э. заключался с местными магистратами. В предшествующий период порядок был, очевидно, такой же. В эдикте Муциана (II,2,26-30) говорится о пошлине, которую «в ней», т.е. в Пальмире, откупил некий Алким; эта формулировка показывает, что договор об откупе Алким заключил с властями Пальмиры. Заголовок «старого» закона (II,2,15) говорит о договоре, который был заключен, вероятно, в конце 10-х годов II в. «пред» Марином — наместником Сирии. Характерно, что здесь не говорится о договоре, заключённом с наместником; последний играл роль, по-видимому, утверждающей инстанции. Не подлежит, однако, сомнению, что и в том и в другом случае фактически размеры пошлин и порядок их взимания регулировались римской администрацией. Только в законе 137 г. отсутствует упоминание о её вмешательстве в

(89/90)

эту сферу жизни города. Именно договоры между городом и откупщиками служили основой для специального законодательства о пошлинных сборах.

Договоры между откупщиками и городом устанавливали в той или иной форме объекты и размеры пошлин, а также порядок разрешения споров между откупщиками и плательщиками. Среди этих установлений, вошедших в «старый» закон и повторённых при его републикации в 137 г., — штраф за неуплату соляной пошлины (II,2,21 и III,3,32-33), право откупщика брать залоги с неплательщиков и продавать их по истечении трёхдневного срока (III,3,38-45). Споры по поводу платежей должны были решаться дикеодотом — римским чиновником, назначавшимся в Пальмиру (III,3,34-37); об этом, бесспорно, с нашей точки зрения, свидетельствует формула: δικαιοδο[τεισ] ϑω παρὰ τῶ<ι> ἐν Παλμύροις τεταγμένω<ι>.

Тариф не содержит сведений о том, какая доля пошлины поступала откупщику.

Постановление пальмирского совета, на основании которого был составлен тариф 137 г. н.э., даёт представление о типичном эллинистическом городе, власть в котором сосредоточена в руках совета, принимающего (без народного собрания) решения, касающиеся важнейших проблем городской жизни. Сказанное не значит, что пальмирское народное собрание в этот период вообще не функционировало (сведений по этому поводу нет), однако несомненно, что в сферу его компетенции решение вопроса о пошлинных сборах в Пальмире не входило. Руководили деятельностью совета проедр — председатель и грамматевс — секретарь.

Систему магистратов возглавляли в Пальмире два архонта; им, а также коллегии декапротов поручалось осуществление всех практических шагов, связанных с выработкой текста закона и его публикацией; архонты, декапроты и коллегия синдиков должны были контролировать выполнение закона. Эти данные позволяют до известной степени представить себе сферу деятельности и полномочия отдельных магистратов.

Пальмирский пошлинный тариф позволяет проследить изменения в политическом статусе Пальмиры в рамках римской провинции Сирии.

В 68-69 гг. н.э. взимание пошлин здесь регулировалось эдиктом Муциана, хотя и принимающим во внимание местные законы и установления, а также договор об откупе, заключённый Алкимом, вероятнее всего, с местными властями. Это прямое вмешательство римского администратора в городские финансовые дела, бесспорно, свидетельствует о том, что в указанный период в Пальмире органы городского самоуправления не имели если не права, то фактической возможности осуществлять законодательную деятельность в финансовой сфере. Не случайно эдикт Муциана содержит ссылки на рескрипты Германика и Корбулона; очевидно, уже в первой половине I в. н.э. римские влас-

(90/91)

ти в Сирии, устанавливая единообразные для всех принципы, устраняли или пытались устранить местную законодательную инициативу. Сказанному не противоречит то обстоятельство, что Муциан выступает в роли своего рода арбитра между откупщиками и плательщиками: согласно «постановлению» в подобной роли приблизительно через три четверти века выступает пальмирский совет.

В начале II в. н.э., как об этом свидетельствует «старый» закон, положение почти не изменилось. Договор об откупе заключался «пред» наместником, и это значило, что фактически он регулировал все его основные положения и определял его содержание. Показательно и то, что споры между откупщиками и плательщиками должен был разрешать, как уже говорилось выше, дикеодот. Чем бы ни объяснялась эта мера (мы полагаем, что она вызвана, по всей видимости, возможностью появления в роли откупщика лиц, не подвластных пальмирским органам самоуправления), она резко ограничивала пальмирский суверенитет.

Только в 30-х годах II в. н.э., после посещения Пальмиры императором Адрианом, права местных органов власти были расширены и прямое вмешательство римской администрации в городские дела устранено. Памятником этой политики Адриана, благоприятной для сирийских городов, и является пальмирский пошлинный тариф.

Пальмирский пошлинный тариф позволяет составить некоторое представление о местном пальмирском праве и путях его развития. Анализируя термин — «отчуждать», встречающийся в некоторых пальмирских надписях, а также формуляр надгробных надписей, в которых воспроизводятся деловые документы, мы пытались показать, что местная правовая традиция Пальмиры восходит к традиции Элефантины, т.е. к праву, господствовавшему в Ахеменидской державе [Шифман, 1965, с. 100-113]. Пальмирский тариф позволяет добавить к этому наблюдению следующее. По своей структуре он представляет своего рода цепь: к «новым» постановлениям почти механически присоединён «старый» закон, который, в свою очередь, содержит ещё более раннее постановление — эдикт Муциана. Это построение напоминает (если исключить повествовательные элементы) структуру библейских законов Пятикнижия. Иначе говоря, методы законодательной работы пальмирского совета соответствуют методам и формам, существовавшим в странах Переднеазиатского Средиземноморья по крайней мере в первой половина I тысячелетия до н.э.

Ещё один важный аспект правовой жизни Пальмиры тот, что законодательная инициатива до 30-х годов II в. н.э. фактически исходит от римлян. Наконец, третье существенное обстоятельство — проникновение в пальмирскую административную практику, как показывает текст «постановления», греческого формуляра.

(91/92)

Все эти обстоятельства позволяют говорить о провинциальном праве Сирии, которое складывалось в период принципата, подготовляя появление беритской юридической школы и Сирийского судебника V в., как о сплаве местной, ближневосточной, греческой (эллинистической) и римской правовых традиций.

Наконец, именно из пальмирского тарифа мы узнаём о существовании в местном пантеоне бога потустороннего мира Рабасирэ (I,11 и 23). Потусторонний мир, как видно из имени божества, представлялся местом, где мёртвые пребывают в своего рода плену, а Рабасирэ властвует над ними.

Само собой разумеется, данные пальмирского тарифа неполно и односторонне освещают жизнь пальмирского общества эпохи принципата. Более полное и разностороннее представление о Пальмире может быть получено только при изучении всех нарративных, эпиграфических и иных материалов, относящихся к этому городу. Тем не менее обращение к тарифу необходимо для каждого, кто пожелал бы представить себе и один из провинциальных городов эпохи Антонинов, и повседневную жизнь римской Сирии в первой половине II в. н.э., и деятельность римского и местного аппарата управления. В этом и заключается значение интересующего нас памятника как исторического источника.

(/93)

Примечания. ^

[1] Эти документы, конечно, не «ассирийская надпись XIX в. до н.э.» [Саверкина, 1971, с. 7].

[2] У И.И. Саверкиной [Саверкина, 1971, с. 7] здесь ошибочно названы амореи.

[3] Сборник пальмирских надписей, опубликованный М. Гавликовским в Париже, нам не был доступен.

[4] Здесь и далее надписи, изданные в [CIS, II], вводятся только под номером.

[5] Историю археологического изучения Пальмиры см. [Starcky, 1952; Champdor; Rosenthal, 1964; Bonni, 1967].

[ . . . ]

[18] О переписке П.К. Коковцова с С.С. Абамелек-Лазаревым по поводу тарифа см. также: [Базиянц, 1978, с. 111-175].

[ . . . ]

[23] В римском Египте φόρος προβάτων был рентой, платившейся за пользование мелким скотом, принадлежавшим государству [Wallace, с. 79]. В пальмирском тарифе речь идёт, несомненно, о другом: о пошлинах, взимавшихся при купле-продаже молодняка, который доставлялся из-за границы, а также при отправке молодняка за границу для продажи.

[24] В Египте τέλεσμα καμήλων взималась с верблюдов, находившихся в част ной собственности, и носила регулярный характер [Wallace, с. 89-90], чем и отличалась от сбора, предусматриваемого пальмирским тарифом, который взимался только при пересечении верблюдом пальмирской границы.

[25] Сбор за право пользования пастбищами (ἐννόμιον) засвидетельствован и в Египте [Wallace, с. 86].

[26] Пошлина, предусмотренная тарифом, резко отличается от египетского μερισμὸς ἀνδριάντος, взимавшегося на покрытие расходов по установлению императорских статуй [Wallace, с. 159-162].

[27] В Египте ἁλιχή взималась регулярно с каждого человека и являлась следствием государственной монополии на соль [Wallace, с. 183-184], тогда как в Пальмире, насколько об этом можно судить, государству принадлежали месторождения соли, сдававшиеся в эксплуатацию; пошлина выплачивалась теми, кто добывал соль или участвовал в её продаже.

[28] Аналогичный сбор (ἑταιρικόν) существовал и в Египте [Wallace, с. 209-211]. Интересно, что в Херсонесе [IOSPE2, I, 404] по крайней мере часть τέλος πορνιχόν выплачивалась римским солдатам как своего рода взнос на содержание римского гарнизона, стоявшего в городе (М.И. Ростовцев [Ростовцев, 1916, с. 63-69] предполагает, что по этому поводу состоялось распоряжение одного из императоров, может быть Адриана или Антония Пия). Существовал ли аналогичный порядок в Пальмире, неизвестно.

[29] М.И.Ростовцев [Rostovtzeff, 1932б, с. 76], вероятно, прав, когда пишет, что пальмиряне восприняли систему пошлин, существовавшую в государстве Селевкидов.

[30] 30 М.И. Ростовцев [Ростовцев, с. 94-96] предполагал, что в Пальмире часть пошлин сдавалась в императорскую казну; он ссылался при этом на то, что в тарифе имеются ссылки на рескрипты Германика и Корбулона, на прецедент, установленный Киликием, а также на подсудность дел об откупе императорскому чиновнику (которого он вслед за Х. Дессау считает praepositus stationis). По нашему мнению, все эти факты говорят только о правовом статусе Пальмиры.

наверх

главная страница / библиотека / обновления библиотеки / оглавление книги