Я.А. Шер
Некоторые вопросы археологического образования.
Успехи кафедры археологии Кемеровского университета несомненны. Она была создана практически на пустом месте и в определённом смысле в серьёзном научном вакууме. Хотя история археологии в России ведёт свой отсчёт от сибирских раскопок Д.-Г. Мессершмидта, в Сибири не сложилось своей археологической школы с такими же непрерывными традициями, как в Санкт-Петербурге, Москве, Ташкенте, на Украине или в Закавказье. Были вполне обнадёживающие ростки в Иркутске и Томске, но они прервались в обстановке 1920-30-х гг., малоблагоприятной не только для археологии, но и для других наук, особенно — гуманитарных. Мы отмечаем дату формального открытия кафедры (1975 г.), но её фактическое «эмбриональное» развитие началось ещё в 60-е годы. Тогда мало, кто мог способствовать этому делу. Новосибирский археологический научный центр тогда сам находился в стадии формирования и мог оказывать только моральную поддержку. И такая поддержка со стороны А.П. Окладникова была. Правда, методический уровень, существовавший в те годы в Новосибирске, особенно в части полевых археологических работ сам нуждался в научном покровительстве. Таким образом, стартовый этап организации кафедры начался задолго до 1975 г., и заслуги её организатора и многолетнего заведующего А.И. Мартынова бесспорны.
Определённым этапом и показателем «готовности» кафедры была археологическая конференция 1979 г. В ней, кроме значительного количества рядовых профессионалов, участвовали двое-трое археологических «генералов», двое иностранцев (из Болгарии) и коллеги из республик Средней Азии. Конференция продемонстрировала кемеровскому областному начальству то, что и хотелось её устроителям: новое учебно-научное подразделение Кемеровского университета получило признание в профессиональной среде на всесоюзном уровне.
Потом прошли ещё две всесоюзных конференции, менее помпезные, но более насыщенные научной работой (1987 и 1989 гг). Три всесоюзных
(13/14)
конференции за 10 лет — это совсем немало для далёкого от столиц областного центра, в котором к тому же всегда поощрялись не гуманитарные, а угледобывающие и химические науки! В 90-е годы кафедра вступила как вполне сложившийся коллектив преподавателей и научных работников с претензией на право называться школой.
Юбилей кафедры — хороший повод не только для подсчёта успехов, но и для внимательного анализа пройденного пути, особенно в той части, которая является основной для университетской кафедры — в подготовке специалистов. Этот вопрос актуален не только для нас, но и для всех остальных, включая московскую и петербургскую кафедры археологии. И, может быть, для них он более актуален, чем для нас, поскольку они пока служат своего рода эталонами для провинциальных университетов. Наша кафедра и в период своей организации и сейчас старается следовать в «кильватере» столичных школ, хотя, может быть, это вовсе и не обязательно, особенно, — в последние годы.
ОГЛЯДЫВАЯСЬ НАЗАД. Для того, чтобы было с чем сравнивать, целесообразно оглянуться в прошлое. В конце прошлого и в начале нынешнего века в России было два вида учебно-научных заведений, в которых учили археологии: университеты и археологические институты. В Санкт-Петербургском университете не было специальной кафедры археологии. Мало того, отдельные разделы археологии преподавались на разных факультетах. Например, «доисторическая археология» преподавалась на физико-математическом факультете. Среди его выпускников были П.П. Ефименко и С.И. Руденко, а несколькими годами раньше — И.Т. Савенков. Студентом физико-математического факультета Томского университета был М.П. Грязнов, формально так и не закончивший высшего образования. Выдающиеся русские археологи-античники Б.В. Фармаковский и М.И. Ростовцев были выпускниками историко-филологического факультета по классическому отделению. Иными словами, того, что сейчас называется «специализация по археологии» вообще, в университетах тех лет не было. Считалось, что археолог-первобытник должен быть широко образован в естественных науках, особенно в геологии и в той области, которая называлась «естественная история» и была пронизана тогда ещё новыми идеями дарвинизма и эволюционизма. Археолог-античник или востоковед был немыслим без древних языков, особенно, без греческого и латыни первый, и без арабского или персидского — второй. Когда Императорской Академии наук нужно было послать в недавно присоединённую к России Среднюю Азию для её археологического обследования, выбор пал на В.В. Бартольда, блестящего востоковеда-арабиста, но отнюдь не археолога.
Подробнее, чем в университетах, археология изучалась в археологических институтах Санкт-Петербургский археологический институт, открытый в 1877 г. по инициативе его первого директора H.В. Калачова, сначала готовил, в основном, архивистов, а специализация по археологии началась в 1899 г. В 1907 г. по инициативе известного археолога Д.Я. Самоквасова был открыт такой же институт в Москве, но уже сразу с двумя отделениями — архивным и археологическим. Первый был казённым учреждением и находился в ведении Министерства народного просвещения, второй функционировал на средства частной благотворительности, но с 1912 г. стал получать и государственное пособие. По нынешним представлениям оба эти института были в чём-то подобны тому, что мы сейчас называем институтами повышения квалификации. Туда принимали лиц уже имеющих высшее, как правило
(14/15)
— университетское, образование на двухлетний курс обучения, а со средним образованием — на трёхлетний и в качестве вольнослушателей. Среди преподавателей Санкт-Петербургского археологического института были Н.П. Лихачёв, H.К. Рерих, А.И. Соболевский, его последним директором был H.В. Покровский. В Московском институте читали лекции В.А. Городцов, Д.Я. Самоквасов и другие. Московский институт имел филиалы в Смоленске, Калуге, Витебске, Нижнем Новгороде и Ярославле.
Система таких научно-образовательных учреждений, какими были российские археологические институты, сейчас в весьма разветвленной форме функционирует во Франции, США и других странах Во Франции они называются «школами» (например, Ecole des hautes études m sciences sociales или Ecole Normale Supérieure), в США это — колледжи, иногда существующие либо самостоятельно, либо непосредственно при университетах Есть ещё и специализированные археологические институты, которые открываются и содержатся США, Англией, Францией Германией, Италией и другими развитыми странами в странах-наследниках древних мировых цивилизаций — в Египте, Греции, Иране, Сирии, в Индии, Индо-Китае и т.д. В них не бывает систематических занятий по сквозным учебным планам, как это принято у нас. Сюда приезжают студенты старших курсов или начинающие научные работники-стажёры. Здесь они живут и под руководством опытных специалистов, ведут какие-то исследования, связанные с профилем данного института. Чаще всего это — нечто вроде нашей преддипломной практики или подготовки диссертаций. Например, на Кипре, на площади в 200×100 км находится около 70 таких зарубежных археологических институтов. Через эти институты страны-учредители, бывшие метрополии, продолжают оказывать влияние на научную и образовательную политику в своих бывших колониях. Когда-то был такой же Русский археологический институт в Константинополе, а кафедру египтологии в Каирском университете открыл и много лет возглавлял сын петербургского купца, хранитель египетских коллекций Эрмитажа, выдающийся русский египтолог В.С. Голенищев. Другой русский учёный-классик M.И. Ростовцев, вынужденный в 1919 г. эмигрировать, 25 лет возглавлял кафедру античной истории в одном из самых престижных в США Йелском университете.
Из этой краткой преамбулы видно, что система профессиональной подготовки «учёного археолога» (такая запись была в дипломе об окончании археологического института, как, впрочем, и в некоторых других дипломах об окончании высшего образования — «учёный агроном» была фактически двухступенчатой без какого-либо специального её афиширования. Сейчас мы много спорим о введении у нас двухступенчатой (или двухуровневой) системы обучения в университетах. Смотрим, что в этой области делается на Западе, заимствуем иноязычные понятия «бакалавр» и «магистр» (кстати, «бакалавр» во Франции — выпускник средней школы). Не проще ли было бы вернуться к ещё не совсем забытому собственному опыту вполне полноценного двухуровневого образования, к тому же прошедшего многолетнюю апробацию?
ИМИТАЦИЯ ВМЕСТО РЕФОРМЫ. Как и во всех остальных сферах нашей жизни (кроме политики цен), реформа образования ещё и не начиналась. Пока всё вертится, в основном, вокруг замены ярлыков и вывесок. Институты переименовываются в университеты, непризнанные официальной Академией наук гении объединяются во всё новые и новые «самодеятельные» академии, чтобы получить титул «академик». Кафедры истории КПСС и научного
(15/16)
коммунизма становятся кафедрами истории России и политологии и т.(д.) Повсюду создаются кафедры культурологии, от которых примерно столько же эффекта, сколько от обществ трезвости. На все эти имитации можно было бы смотреть с юмором, если бы они не поглощали огромного количества учебных часов и, в основном, с пустым или отрицательным эффектом. При этом достаточно профессионально взглянуть на учебные планы и программы по историческим наукам российских университетов первых двух десятилетий XX века, и станет ясно, что многое можно ещё вполне успешно использовать и сейчас. Правда, в археологии ситуация изменилась намного больше, чем в других исторических науках, и поэтому программы и учебные планы по археологии не могут возвращаться к старым образцам уже хотя бы по той причине, что за последние 50 лет открыто огромное количество памятников, совершенно изменивших многие наши представления о первобытной истории. Серьёзное перевооружение произошло и в методическом арсенале современной археологии. Иногда возникает мысль — не пора ли её вернуть назад на физико-математический факультет, как это было в Санкт-Петербургском университете в начале века, (но) теперь это невозможно и не нужно.
ЧЕТЫРЕ КАФЕДРЫ. В 50-60-х гг. на весь СССР было всего 4 кaфeдры археологии (Ленинград, Москва, Киев и Ташкент). Они были неодинаковы по своему научному потенциалу, каждая из них имела своё лицо, но объединяло их то, что выпускники приобретали профессиональное мастерство из первых рук тех, кто вообще создавал основы археологии России и союзных республик.
Обучение специалистов-археологов на этих кафедрах отличалось особой насыщенностью полевых практических работ и высоким научным уровнем специальных курсов и семинаров. П.И. Борисковский приносил на занятия лотки с каменными орудиями, и не очень занимательная наука о палеолите в его устах руках оживала и приобретала именно то, что А.Н. Рогачёв любил называть «конкретно-историческим подходом». Столь же интересны и увлекательны были занятия M.П. Грязнова по трассологии. Он учил тому, чего невозможно найти ни в каких учебниках: приобретению профессиональной интуиции и умению проверять интуитивные догадки практическими наблюдениями над материалом. Начинавший тогда преподавать В.M. Массон на своих лекциях постоянно рисовал на доске основные формы керамики всех этапов Анау и Намазга, и требовал того же на зачёте от студентов. Зачёт был очень немногословным: важно было продемонстрировать своё умение отличать одни этапы от других, (и) опять же — профессиональные навыки. Лекции М.И. Артамонова и В.Ф. Гайдукевича были полны не только новейших по тем временам археологических материалов, но и проникнуты духом историзма, они учили не терять за слоями, черепками и блестящими золотом находками самой истории. Б.Б. Пиотровский на лекциях по археологии Закавказья демонстрировал филигранную манеру исторической интерпретации археологических наблюдений. Его рассказ о том, как по незначительным «пустякам» (обугленные цветы, косточки винограда, зёрна злаков и т.п.) удалось до мельчайших деталей восстановить картину ночного штурма скифами (или мидийцами?) урартской крепости Тейшебаини (городище Кармир-Блур), учил видеть в «пустяках» свидетельства истории. Водя студентов, аспирантов и просто любопытствующих по старой части Новгорода, M.К. Каргер рассказывал обо всём так, как будто сам был свидетелем событий на Ярославовом дворище (и) вокруг него.
(16/17)
Только такой талантливейший исследователь и лектор, как А.В. Арциховский, мог, имея существенные дефекты речи, держать в напряжённом внимании большую аудиторию не очень смирных студентов на лекциях по основам археологии. Не менее яркими лекторами были Б.А. Рыбаков и С.В. Киселёв. А тихие, скромные и малозаметные М.Н. Кислов в Москве и П.И. Костров в Ленинграде заложили основы полевой археологической консервации и реставрации и обучали этим навыкам работавших с ними в поле студентов и аспирантов.
Кафедра археологии Среднеазиатского университета (Ташкент), которую много лет возглавлял М.Е. Массон, создала уникальную школу исторической топографии раннесредневекового города, её выпускники вместе с ленинградскими археологами-востоковедами по существу на пустом месте за 50 лет создали основы археологии Средней Азии.
Конечно, четыре кафедры на огромную страну это бесконечно мало. Когда П.Н. Третьяков в 50-х гг. вернулся из поездки в Чехословакию (а такие поездки в те времена были исключительно редкими) он со странным чувством одновременно прискорбия и восхищения сравнивал число археологов на квадратный километр площади в маленькой Чехословакии с подобной цифрой по нашей стране. Те же ноты звучали и в лекции С.В. Киселёва по итогам его поездки в маоцзедуновский Китай и в рассказах Б.Б. Пиотровского о его работах в Египте времён Насера, т.е. в странах с не менее тяжёлыми условиями тоталитарного режима, внимание к археологии со стороны властей было несоизмеримым. Археологов у нас готовилось мало, не более 40-50 человек в год на такую огромную страну, но и они далеко не всегда могли найти себе достойную работу. Стране нужны были «физики», а не «лирики». Даже развёртывание кампании «великих строек коммунизма» не особенно повлияло на эту цифру.
Ситуация резко изменилась в 70-е годы. Хотя процесс образования новых кафедр в республиках и областях находился под контролем центра, управлять им становилось всё сложнее. На местах вырастали квалифицированные кадры, которым централизованная опека мешала. С одной стороны это — нормальное явление. Создавались новые научные центры, вузы, музеи. Отпускались приличные средства на новостроечные раскопки. Кадры были нужны, и их стали учить не только в Москве, Ленинграде, Ташкенте и Киеве. Но, с другой стороны, которая далеко не сразу стала заметной (многие и сейчас её не замечают), всё сильнее напоминает о себе проблема качества археологического образования.
ПРОРАБСКАЯ И ТЕЗИСНАЯ АРХЕОЛОГИЯ. Когда в 70-80-х гг. начались потери среди археологов старшего поколения, стало заметно, что по разным причинам они не смогли вырастить себе такой смены, которая бы достигла большего, чем учителя. А это — единственное условие развития науки. Если ученики хотя бы на шаг не продвинутся дальше учителей, наука не просто остановится (это физически невозможно), а начнёт деградировать.
Я не склонен идеализировать наших учителей. Среди них были очень разные люди, а кое-кто и с не самыми лучшими человеческими качествами. Но все они были профессионалами высочайшего уровня. Зададимся вопросом: кто из нашего поколения сделал больше для археологии Сибири, чем С.И. Руденко, М.П. Грязнов и А.П. Окладников, для археологии Причерноморья — чем В.Ф. Гайдукевич, Б.Н. Граков, В.Д. Блаватский, для археологии Древней Руси — чем А.В. Арциховский, М.К. Каргер, Б.А. Рыбаков? Конечно, многие из них
(17/18)
начинали на пустых или мало изученных местах. Тем не менее, каждое последующее поколение в науке должно хоть чуть-чуть опережать предыдущие.
В нашей археологии появилось два новых явления, которые кое-кому даже нравятся или, во всяком случае, не все видят в них нечто отрицательное. Первое это — «прорабская археология». Удовлетворение социального заказа на обеспечение новостроечных раскопок специалистами, как и во многих других сферах нашей жизни, основывалось не на упреждающих прогнозах и планах, а на принципе «давай-давай». В результате получилось так, что многие молодые в 60-70-е годы археологи научились вести грамотные раскопки и писать приемлемые отчёты, но не успели научиться видеть за лавиной нового материала культурно-исторические проблемы и осмысливать их. Раскопки ведутся, находки оседают в лучшем случае в музеях, а чаще — в камералках и на неопределённо длинный срок. Отчёты складируются в отделе полевых исследований, а до самого главного — до полной публикации найденных материалов с квалифицированным авторским комментарием руки не доходят. Вместо полных публикаций срочно (к очередной конференции) пишутся и печатаются тезисы докладов.
«Тезисная археология» это — второе знаменательное явление современной археологии. Разливанное море бездоказательных тезисов докладов, а фактически — ротапринтных брошюрок, часто с плохо читаемым текстом, как правило, без научного аппарата и без иллюстраций, заполонило библиографию археологии последних лет. Чего стоит эта литература, мы рано или поздно поймём, но пока она служит только для приумножения списка трудов авторов. Здесь произошла, как и в других сферах, подмена одного другим. Вообще тезисы нужны. Но это чисто вспомогательные издания, которые готовятся, как правило, к какой-либо конференции, чтобы помочь участникам разобраться в тематике и содержании докладов. После конференции они теряют своё научное значение и могут быть только свидетельством приоритета того или иного автора. Обычно, когда конференций было не очень много, к началу конференции выходили «Тезисы», а через год-два после неё — полноценный сборник «Трудов» конференции с «полнометражными» статьями, снабжёнными аппаратом и иллюстрациями.
Близкая (к прорабской археологии) ситуация сложилась в последние годы во Франции. Но, в отличие от нас, она стала предметом рассмотрения в специальном докладе премьер-министру. 13 апреля 1990 г. премьер-министр Мишель Рокар обратился с письмом к профессору Коллеж де Франс Кристиану Гудино с просьбой дать краткий анализ состояния археологии в стране и особенно в связи с тем, что мы называем новостроечной, спасательной археологией. Хотелось бы дожить до того времени, когда наш премьер-министр затребует себе доклад о положении археологии в России!
Сейчас много говорят и пишут о том, что наука и образование оказались в глубоком кризисе. Начались необратимые процессы. От решений, которые нужно принять в ближайшие даже не годы, а год, максимум — два, зависит возможность предотвратить обвальный распад нашей науки. Однако большинство тех, кто устно и печатно ратует за спасение науки и образования, имеет в виду более чем недостаточное бюджетное финансирование. Будто бы достаточно поднять уровень финансирования до, скажем, 5% от валового национального продукта и всё решится само собой. Да, действительно, бюджетных средств совсем мало. Но увеличение финансирования сейчас, без программы изменения качества образования и науки не просто не поможет делу, а породит ситуацию «чёрной дыры», в которую будут бесследно проваливаться деньги.
(18/19)
САМОЛЕЧЕНИЕ. Здесь используется понятие «самолечение» только потому, что реально не видно никого, кто мог бы в этой ситуации нам помочь. Но даже если бы такие доброжелатели нашлись, например, в Госкомвузе, проку от их помощи было бы мало. Если необходимы какие-то начальственные санкции, то в программе изменений можно воспользоваться шапкой «в порядке эксперимента».
Когда ясен диагноз, можно и самому выбирать методы лечения. Правда, в нашем случае собственно никакого выбора и нет. Утвердившись на равных в среде профессиональных археологических коллективов страны, важно не почить в этом состоянии на лаврах, ибо любая потеря темпа будет означать движение назад. Было бы также ошибкой успокоиться на том, что, дескать, и в столичных коллективах наблюдается заметное снижение планки качества. Рано или поздно это будет замечено и там, но там отставание будет преодолено быстрее, в силу более благоприятных условий: библиотеки, архивы, музеи, научное общение и т.д.
Методы «самолечения» должны действовать в трёх направлениях: образование, наука, этика. Причём их разделение более чем условно, все три направления тесно переплетены между собой. Поэтому и меры выхода из кризиса должны действовать параллельно во всех трёх направлениях. Кроме того, необходима координация и с другими кафедрами.
До третьего курса большинство лекционных учебных часов должно быть заполнено общеобразовательными курсами лекций и иностранными языками. Начиная с пятого семестра, должно резко измениться соотношение общих и специальных курсов: например, 4-6 час. в неделю на общеобразовательные курсы и 20-22 — на специальные. Требуют также изменений и методы контроля начиная с третьего курса, экзамены должны сдаваться по специальным курсам, а зачёты — по общеобразовательным.
Специализация у нас начинается с третьего курса. Но только не более ⅓ студентов, избравших на третьем курсе специализацию по археологии, на самом деле остаётся работать в этой области. Получается, что три года мы более чем для двух третей студентов работаем впустую. Мало того, уходя работать в школу или в другую область, они не просто не используют знания, полученные в спецкурсах и спецсеминарах, но и недобирают каких-то иных необходимых для будущей работы знаний и навыков (в частности, педагогических). Следовательно, отбор должен быть более жёстким и более целенаправленным. При этом жёсткость отбора должна сочетаться с большей свободой выбора для студента. Например, в начале 5-го или 6-го семестра объявляется свободная запись на конкретные спецкурсы и спецсеминары (а не в целом на специализации, как у нас). Студент извещается о том, что в течении семестра он должен пройти и сдать, скажем три экзамена и шесть зачётов. Выбор же этих курсов должен быть полностью в правах студента. Конечно, для этого необходимо иметь несколько большее разнообразие курсов и семинаров. Но это вполне достижимо.
Для археолога знание специальной литературы является необходимым, но недостаточным условием профессионализма. Большое место в нашей науке занимают специальные навыки и методы полевой и камеральной работы, включая такие, далёкие от гуманитарии как техническая фотография, черчение, топография, методы полевой консервации и реставрации, геофизика, физико-химические методы анализа древних материалов и т.д. Всё больше места в работе археолога занимают компьютерные технологии. Однако в современных учебных
(19/20)
планах почти нет места для этих предметов. В то же время драгоценные учебные часы тратятся на другие, малопонятные с точки зрения необходимости дисциплины. Их нужно решительно либо сокращать, либо выводить в ту часть учебного плана, которая выбирается по усмотрению студентов. В Ленинградском университете существовало негласное правило, по которому каждый студент-археолог должен был за лето поработать не менее, чем в двух экспедициях. Каникул у них фактически не было, а учебный год, как и у геологов, тоже по неписанному правилу начинался 1 октября.
Некоторые спецсеминары можно вообще устраивать не в традиционной форме «классных занятий», а в виде включения студентов в реальную, научную работу, в которой он получает свою определённую часть и выполняет её в постоянном контакте со старшими товарищами и научным руководителем. По итогам выполнения этой работы он получает зачёт или экзаменационную оценку. Весь мировой университетский опыт показал, что это — самый эффективный способ освоения студентом навыков и техники научной работы. У нас, кроме столичных университетов, такая практика наиболее последовательно используется в Новосибирском университете. Одновременно, таким образом, будет устраняться противоестественный разрыв между академической и университетской наукой, который образовался за последние 50 лет в нашей стране.
Вместе с усвоением знаний и приобщением к науке студент должен усваивать нормы профессиональной этики. Они не всегда сформулированы явно. Например, есть «Кодекс профессиональной этики музейного работника», зафиксированный в специальном документе ЮНЕСКО, но нет такого кодекса для археолога. Однако нормы есть, и честные профессионалы всегда их соблюдают. Главное здесь не столько декларирование этих норм, сколько их неукоснительное соблюдение. Когда студент видит, что преподносившийся ему «кодекс профессиональной этики» нарушается самим преподавателем (а студенты, как правило, видят намного больше, чем нам кажется), это наносит непоправимый ущерб не только данному преподавателю, но и всей науке в целом.
И всё же самая главная норма это — высокая требовательность на всех уровнях и для всех одинаковая. Низкое качество курсовой, дипломной, диссертационной работы можно скрыть, но, во-первых, ненадолго, а во-вторых, — не от профессионалов. Низкий уровень преподавания обязательно влечёт за собой низкую требовательность на экзаменах и зачётах. Затем она распространяется на курсовую и дипломную работу, и дальше — на диссертацию. «Остепенённый» в таких условиях претендент преподаёт ещё хуже, чем преподавали ему. Круг замыкается, но не на том же, а на более низком уровне.
Итак, сокращение бюджетного финансирования на образование и науку — тяжёлый удар, но не смертельный. Рано или поздно оно начнёт расти. Однако намного более тяжкие последствия ждут науку, если к моменту, когда начнут расти ассигнования, она окажется в состоянии качественной деградации.
|