Я.А. Шер
Петроглифы Средней и Центральной Азии.
// М.: 1980. 328 с.
Введение
Древние наскальные рисунки разных народов мира в последнее время привлекают к себе внимание всё большего числа исследователей. Количество книг и статей, в которых наскальные рисунки рассматриваются специально или используются в качестве сравнительного материала, постоянно растёт. Это, несомненно, положительное явление имеет свои особенности, требующие подробного рассмотрения.
1. Методы исследования. ^
Такой предмет исследования, как первобытное искусство, в силу его чрезвычайной сложности, многогранности и не очень чёткой определённости можно изучать с разных сторон и различными методами: одни авторы предпочитают чисто археологический подход к петроглифам, как к исследованию источника культурно-исторических знаний; другие, пользуясь их результатами, рассматривают наскальные рисунки с искусствоведческих позиций; третьи — с позиций истории сознания, психологии творчества, истории и психологии религии, мифологии и т.п.
Каждый из этих подходов не только имеет право на существование, но и необходим. Не может быть и речи о том, какой из них важнее или лучше. Однако по логике науки, по необходимости опираться на факты особое место занимает археологический подход как совокупность методов анализа источника и способов получения по крайней мере первичных исходных данных.
Говоря о наскальных рисунках, все без исключения археологи единодушно подчёркивают особые трудности их изучения в сравнении с другими археологическими материалами. Однако проанализировать эти трудности пытались немногие исследователи [Анати, 1966; Бен, 1962; Леруа-Гуран, 1964; Окладников, 1967 (I); 1969 (I); Формозов, 1969 (II)]. Между тем без специального анализа специфики исследования петроглифов трудно надеяться на успешную разработку каких-то более или менее эффективных методов, способных эти трудности преодолеть. В чём же состоит специфичность наскальных рисунков по сравнению с другими археологическими материалами?
(8/9)
Когда говорят об археологическом, историческом или этнографическом источнике, подразумевается некоторый источник знаний по истории древних или современных народов. В этом смысле идеальными источниками являются письменные тексты, документы. Неважно, кому они были адресованы — современникам или потомкам — и какую содержали информацию — достоверную или искажённую. Анализом достоверности письменных источников занимается специальная историческая наука — источниковедение. Для нашей темы важно то, что письменные тексты — это объекты, специально предназначенные для сохранения и передачи каких-то сведений. Они, таким образом, являются источниками знаний в буквальном смысле этого понятия. Суть дела не меняется и в том случае, когда неизвестен язык, на котором составлен данный текст: всё равно этот текст является носителем какого-то сообщения, чем и определяется его место в мире вещей, окружающих древнего или современного человека. Функция глиняной таблички, составленной, скажем, как документ о продаже товара одним купцом другому и оказавшейся спустя четыре тысячи лет в руках археолога или историка, не изменилась. И для древневосточных купцов, и для современного историка она представляла и представляет интерес прежде всего не как кусок обожжённой глины, а как текст, содержащий сведения об определённом факте. Немного изменилась только её прагматическая функция: когда-то она была учётным и юридическим документом, а теперь стала источником исторического знания.
Для письменных источников лингвистами и историками разработан комплекс методов дешифровки, чтения и интерпретации, которые позволяют извлекать из текстов достоверные исторические факты.
Обратимся теперь к другому классу исторических источников — к вещественным памятникам, которые являются основным источником знаний для археолога. Бронзовый наконечник стрелы — грозное оружие в руках древнего воина или охотника — интересовал последнего прежде всего с точки зрения аэродинамических качеств и убойной силы. Никакого сообщения, никакой информации этот предмет никогда не содержал и не содержит. Тем не менее археология тоже разработала целый ряд методов, способных превратить наконечник стрелы в носитель исторических знаний. Но не в буквальном смысле. Сам наконечник никаких знаний, кроме тавтологических, тривиальных, в себе не содержит. О нём можно сказать, что он бронзовый, втульчатый, трёхгранный и т.п., но это — не исторические факты. Исторические же факты возникают только после сопоставления этого наконечника с другими, с условиями, в которых он найден, и с многими иными данными, в том числе и с данными письменных текстов, если речь идёт о письменной эпохе, или с данными этнографических наблюдений. Иными словами, подавляющее большинство объектов, которые изучает археолог, не были наделены своими создателями информационной функцией, она создаётся археологом в процессе исследования.
(9/10)
Итак, среди источников исторических знаний выделяются два очень разных класса: тексты и вещи. Первые создавались для сохранения и передачи сообщений, вторые — с иными, в основном утилитарными, целями.
Наскальные рисунки (независимо от того, рассматриваются ли они как вещественные памятники или как памятники искусства) занимают промежуточное положение между указанными выше классами источников, поскольку обладают свойствами, присущими как древним текстам, так и древним вещам.
Близость к древним текстам петроглифы, как, впрочем, и любые другие изобразительные памятники, обнаруживают тем, что они предназначались не для непосредственного использования, [1] а для фиксации каких-то образов, мыслей, идей. Иными словами, подобно текстам, петроглифы изначально создавались тоже как носители определённой информации, но не языковой, а образной.
Другими своими свойствами изобразительные памятники, особенно не имеющие надписей, сближаются с вещественными источниками, поскольку для их «прочтения» требуется методика, подобная той, что используется при исследовании археологических материалов. Подобная, по не идентичная.
Некоторые соображения о сходстве методов изучения памятников первобытного искусства и археологических материалов, и прежде всего методов описания и классификации, уже высказывались в литературе [Формозов, 1969 (II), с. 12]. Однако главное в этом вопросе не общее (общие требования к описанию и классификации фактов любых наук едины), а специфическое: что подвергать описанию и классификации и с какими целями? Можно, например, построить классификацию петроглифических сюжетов, и мы получим серию общечеловеческих универсалий, которые мало что добавят к нашим знаниям о духовном мире древних людей. К тому же, чтобы построить такую классификацию, нужна методика достоверного «прочтения» сюжетов. А прежде нужны ещё и хронологические привязки к определённым эпохам и культурам.
Иными словами, сравнительно-исторический подход к изучению наскальных изображений как древних вещей требует соблюдения тех же правил их последовательного анализа: описание, классификация, датировка, объяснение.
При другом подходе к первобытному искусству — семиотическом — изображения рассматриваются как элементы «текстов» в общем контексте их расположения на плоскостях, а также в контексте того ритуала, при котором они могли создаваться. При этом особое внимание уделяется «грамматической» структуре изобразительных текстов и на этой основе предпринимаются попытки их семантической
(10/11)
реконструкции. Но и в этом случае датировки и этнокультурные привязки так же необходимы, как и при сравнительно-историческом подходе. Не случайно семиотические методы использовались для анализа изобразительных памятников, датировки которых не вызывали сомнений: искусство верхнего палеолита [Ламинг-Эмперер, 1962; Леруа-Гуран, 1965; Топоров, 1972; Иванов, 1972], скифо-греческая торевтика [Раевский, 1977; 1978].
В данной книге предпринята попытка объединить оба подхода: подход как к вещам и подход как к текстам. Однако имеется в виду не механическое соединение сравнительно-исторического и семиотического методов, а попытка выйти на иной качественный уровень.
При сравнительно-историческом подходе исследователя в основном интересуют диахронические изменения в памятниках первобытного изобразительного искусства. Но, обращаясь к содержательным элементам изображения, он вскоре убеждается, что в общем одни и те же персонажи — животные, люди, фантастические существа и т.п. — повторяются на изображениях, относящихся к заведомо разным, не соприкасавшимся между собой во времени и пространстве культурам.
При семиотическом подходе исследователь прежде всего ищет структуру контекста, его больше интересуют синхронные срезы, типологические параллели, не столько особенное, сколько общее в изобразительных памятниках разных культур и времён. Здесь тоже основную роль играют содержательные элементы изображения, например мужские и женские знаки, рисунки ладоней, образ мирового дерева и т.п.
Таким образом, оба рассмотренных подхода базируются в основном на содержательных элементах изображения, а точнее, на той их интерпретации, которая принята исследователем. Но содержательные элементы обладают значительной инерционностью и соответственно меньшей изменчивостью во времени и пространстве. Поэтому они не могут служить надёжным основанием для классификации изображений по культурам и периодам.
Между тем на каждом изображении кроме содержательных элементов можно видеть элементы выразительные. Любой рисунок представляет собой неразрывное диалектическое единство плана содержания и плана выражения. Следовательно, и в анализе должны участвовать не только содержательные (семантические), но и выразительные (стилистические) элементы. Так как последние менее инерционны, они и должны служить основными индикаторами этнокультурных и хронологических привязок.
Нельзя сказать, что в работах, посвящённых первобытному искусству, и в частности наскальным рисункам, не уделяется внимания стилистическим элементам изображения. Интуитивно они всегда учитываются исследователем. Но далеко не всегда особенности стиля; становятся предметом специального описания и по возможности объективного сравнения. Нередко наблюдается также и разное понима-
(11/12)
ние того, какие элементы изображения считать стилистическими, а какие — семантическими. Поэтому оказалось необходимым выработать специальную методику описания и анализа стилистических признаков наскальных изображений. Насколько эта методика оказалась результативной — судить читателю.
2. Материал и источники. ^
Собранный в настоящей книге фактический материал происходит с весьма обширной территории, которая была зоной интенсивных контактов, перемещений больших масс людей и активной культурно-исторической диффузии. Далеко не все данные равноценны в источниковедческом смысле. Они почёрпнуты из самых разных по полноте и степени профессионализма публикаций, а также из собственных полевых наблюдений автора в разные годы, в течение которых формировались определённые требования к самой методике сбора исходных материалов. Конечно, было бы идеально теперь, когда такая методика в первом приближении сформировалась, провести целенаправленное полевое исследование петроглифов всей этой территории, подходя к ним с едиными требованиями. К сожалению, пока этот идеал недостижим.
Хорошо осознавая все недостатки представленного ниже обзора основных памятников петроглифического искусства Средней Азии, Южной Сибири, Алтая и Саян, автор всё же стремился по возможности показать как специфику наскальных рисунков отдельных культурно-исторических районов, так и те черты, которые были присущи петроглифам этой части Великого пояса степей в целом.
Недостаточная отработанность методических приёмов анализа петроглифов породила и соответствующее отношение к ним как к памятникам второстепенным, уступающим по своей информативности археологическим материалам, документированным в процессе раскопок. За последние годы этот предрассудок сильно пошатнулся. Значительную роль в его ликвидации играют исследования А.П. Окладникова, основоположника широкой программы изучения и публикации наскальных рисунков Восточной Сибири, реализуемой в серии фундаментальных монографий. Становится более очевидным круг вопросов, которые можно ставить и решать при изучении петроглифов, их, так сказать, узкая специализация. Практически нет таких археологических источников, которые бы отвечали на любые вопросы. Поселения и могильники могут дать наиболее полные сведения о древней экономике и демографии; монеты и другие средства обмена — о торговле; оружие, утварь, украшения могут «рассказать» о завоеваниях, миграциях, влияниях и заимствованиях. Памятники первобытного искусства, и в частности наскальные рисунки, лучше других источников отражают духовный мир древнего человека.
В отличие от любых других памятников первобытного искусства
(12/13)
петроглифы важны ещё и своей «недвижимостью». Изучая вещи с изображениями, мы никогда не можем быть абсолютно уверены в том, что данная вещь не является предметом заимствования или результатом обмена. Факты передвижения вещей на огромные расстояния широко известны археологии. Наскальные рисунки не могли перемещаться в пространстве. Поэтому, если удалось установить, что на разных территориях имеются рисунки, выполненные одними и теми же художественными приёмами, то можно говорить только о передвижении людей, владевших этими приёмами.
Сведения о петроглифах Средней и Центральной Азии представлены в весьма значительной по количеству и объёму литературе. Наряду с книгами это в основном статьи и заметки археологов, рассеянные по различным центральным и местным изданиям. Кроме того, о петроглифах пишут географы, геологи, биологи и другие специалисты, которым во время полевых работ приходилось сталкиваться с этими, никого не оставляющими равнодушным памятниками первобытного и древнего искусства. Таким образом, об отдельных введённых в научный оборот комплексах наскальных рисунков всегда можно получить некоторую информацию, правда, после существенных библиографических разысканий, включающих кроме археологической и краеведческой географическую, биологическую и научно-популярную периодику. Однако, давая более или менее подробную характеристику каждому данному комплексу, такие сообщения и заметки не позволяют сформировать общего представления о петроглифическом искусстве на большой территории.
В данной же книге, наоборот, автор стремился сосредоточить внимание не на отдельных памятниках, а на их общем обзоре в пространстве — от Памиро-Алая до Саянского нагорья — и во времени — от конца каменного века до раннего средневековья.
При чтении отдельных глав всё же может броситься в глаза разная степень детализации описания различных комплексов наскальных рисунков: одни комплексы при описании как бы выдвигаются на передний план (Шахты́, Язгулем, Саймалы-Таш, Сосновка и т.п.), другие описываются более обобщённо, участками и урочищами (Сармыш, Каратау, Чолпон-Ата и др.). Эти различия неизбежно отражают разную степень подробности обследований, опубликованные результаты которых послужили источниками для автора этих строк. Редкие исследователи дают подробное описание рисунков покомплексно. За названием Чолпон-Ата, например, скрывается не менее десятка отдельных комплексов. Иные авторы предпочитают тематическое описание рисунков, в результате чего изображения из одних и тех же местонахождений рассматриваются порознь, вместе с другими, относящимися к данной теме [Шацкий, 1973]. В ряде случаев обобщённая характеристика комплекса в настоящей книге связана с тем, что материалы изданы достаточно подробно в легкодоступной литературе, и поэтому нет необходимости в дублировании их описания (Зараут-камар, Каратау, Тамгалы и др.).
(13/14)
3. Территория. ^
Несколько слов о географических понятиях, используемых в этой книге, и об их историко-географических эквивалентах. В современной науке нет достаточно полного единства в употреблении понятий «Центральная Азия» и «Средняя Азия». В современной географии под Центральной Азией понимается Восточный Туркестан, Тува, Забайкалье, Внутренняя и Внешняя Монголия (см., например: [Петров, 1966]). Под Средней Азией советские географы понимают четыре республики: Туркменскую, Узбекскую, Таджикскую и Киргизскую (см., например: [Средняя Азия, 1958]). В историко-археологических исследованиях принята несколько иная трактовка этих понятий. Большинство авторов рассматривает Среднюю Азию в пределах территории перечисленных выше республик, включая сюда и юго-восточную часть Казахстана по вполне понятным причинам единства культурно-исторического развития этих районов в древности. Как обычно, возникают трудности с отнесением к той или иной области пограничных районов. Так, Восточный Туркестан культурно-исторически в равной мере тяготеет и к Средней, и к Центральной Азии. Алтай по своим географическим условиям и по историческим судьбам тесно связан с Восточным Казахстаном с юго-запада и с Центральной Азией с юго-востока. По тем же причинам и Забайкалье можно в равной мере относить и к центральноазиатской, и к восточносибирской культурно-исторической провинции. К этому следует ещё добавить, что нашему пониманию Средней Азии (включая Казахстан) в англоязычной литературе соответствует понятие Central Asia, а Центральной Азии — Innermost Asia. Как это видно из приведённых примеров, всякое территориальное членение культурно-исторических регионов условно. Здесь тоже следует условиться, что мы будем подразумевать под названиями регионов, вынесенными в заглавие книги. Территория Средней Азии будет рассматриваться в основном в пределах её восточной части, а из районов Центральной Азии главное внимание будет уделяться памятникам Саяно-Алтая, а также верхнего и среднего Енисея. Поскольку петроглифы обычно располагаются в горных и предгорных районах, в данной книге принято территориальное членение по физико-географическим районам: Памиро-Алай, Западный и Центральный Тянь-Шань, Саяно-Алтай, Минусинская котловина. Такое членение не представляется искусственным: исторические особенности основных древних культур, известных на этой территории, убедительно доказаны многочисленными исследованиями археологов.
* * *
Материалы для этой работы собирались много лет. Сначала, в 50-х и в начале 60-х годов, это были, как и у многих археологов, попутные наблюдения в археологических экспедициях на Тянь-Шане. С 1963 по 1968 г. автору довелось возглавлять Каменский отряд
(14/15)
Красноярской экспедиции, которому были предписаны специальные работы по обследованию петроглифов, оказавшихся в зоне затопления Красноярского водохранилища. В ходе этих работ автор постоянно пользовался ценными советами М.П. Грязнова.
Затем, в 1971 г., аналогичные исследования были начаты совместно с А.Д. Грачом на верхнем Енисее. Завершить их, к сожалению, по объективным причинам не удалось. За эти годы постепенно накапливались вопросы к исходным данным, совершенствовалась методика работы, вырабатывался общий подход, на который значительное влияние оказали исследования А.П. Окладникова на соседних сибирских территориях.
Очень полезным для автора было обсуждение отдельных вопросов с А.Д. Грачом, В.А. Лившицем и А.М. Лесковым, а также в Отделе Востока Государственного Эрмитажа.
За содействие в организации полевых работ на Саймалы-Таше автор признателен А.К. Абетекову, Н.С. Беретику, И.К. Кожомбердиеву, Д.С. Омурзакову и В.К. Фесику.
С теплотой и признательностью вспоминаются участники полевых работ, особенно те, кто, не будучи профессиональным археологом, проводил в экспедициях отпуск или студенческие каникулы и своим нелёгким трудом обеспечил сбор исходных данных, использованных в этой книге. [2]
Автор также глубоко благодарен А.З. Абрамовой, А.П. Окладникову, Д.Г. Савинову и А.Д. Столяру, прочитавшим рукопись книги и сделавшим целый ряд весьма полезных замечаний.
Хотелось бы также отметить влияние А.Н. Бернштама на формирование моего интереса к наскальным рисункам и принести этой книгой свою дань его светлой памяти.
[1] Если даже принять магическую теорию петроглифов, как средств тренировки и мобилизации перед охотой, их значение как образов, а не утилитарных вещей от этого не меняется.
[2] В полевых работах в разные годы принимали участие Т.П. Абелева, В.М. Альтман, В.Б. Альтман, Л.В. Анискин, А. Аттокуров, А.М. Богачёв, А.Н. Вульфсон, М.Д. Варфоломеева, Ю.Н. Голендухин, В.К. Добрынин, Н.Е. Жукова, Н.М. Калашникова, Д. Кабиров, В.Б. Кобзарь, Л.С. Кравец, И.Н. Медведская, М.А. Павлова. Н.Л. Подольский, Л.В. Пономарёва, А.О. Поляков, О.М. Приходько, Ф.Б. Рабинович, Г.М. Родигин, В.Н. Рябов-Бельский, Л.П. Субботина, Д.Г. Савинов, П.Н. Смирнов, А.А. Чугунов, Г.П. Шапошникова, А.В. Широков, Б.Г. Шуэль, Д. Эркебеков, Н.А. Якимова.
|