М.Б. Щукин
«Европейская Сарматия» и черняховская культура
(хронологические соотношения).
// АКД. 07.575 (археология). Л.: 1971. 16 с.
Работа выполнена в Ленинградском отделении Института археологии АН СССР и в отделе истории первобытной культуры Государственного Эрмитажа.
Официальные оппоненты: доктор исторических наук М.И. Артамонов, кандидат исторических наук В.П. Шилов.
^
Черняховская культура стала предметом дискуссии с момента своего открытия — на рубеже нашего века. Уже в самом начале дискуссии были перебраны по сути дела все возможные варианты решения проблемы. Предполагалось, что черняховская культура автохтонна, генетически связана с зарубинецкой культурой и принадлежит славянам (В.В. Хвойко), а также что она — результат провинциально-римского воздействия (Н.Ф. Беляшевский) и что её носители передвинулись с юга в ходе дакийскпх войн (Д.Я. Самоквасов). Высказывалась также мысль о её славянской принадлежности, но о западном или северо-западном происхождении (анонимный автор IV выпуска «Древностей Приднепровья», затем А.А. Спицын). Существует мнение и о том, что она носит европейский характер, имеет западное происхождение и возможно связана с готами (П. Рейнеке) или с гепидами (Э. Блюме), или же что она сложное, многоэтничное образование, созданное различными местными племенами при участии и господстве готов (Л. Шмидт).
В стороне оставались лишь идеи её восточного и северного происхождения и принадлежности сарматам и балтам.
Предлагавшиеся в начале дискуссии решения носили слишком общий характер, не подкреплялись развёрнутой аргументацией и подробным рассмотрением даже имевшегося в тот момент реального материала. Однако во всех последующих разработках нетрудно уловить отголоски идей, прозвучавших ещё на заре черняхововедения.
Между тем на каждом новом уровне развития науки предъявляются новые требования. Дальнейшие работы наряду с полевыми изысканиями, неуклонно расширяющими исследовательскую базу, ведутся по пути поисков новой, более строгой аргументации предлагаемых решений, более чёткой постановки вопросов и попыток более конкретного восстановления исторических событий и процессов, одним из проявлений которых является археологическая культура, именуемая черняховской. При этом становится ясным, что мы имеем дело с весьма сложным образованием, со сложными и пока плохо изученными процессами. Все настойчивее в работах современных археологов звучит тема гетерогенности, неоднородности, многокомпонентности черняховской культуры. Своё наибо-
(3/4)
лее яркое выражение это нашло в статье М.А. Тихановой «О локальных вариантах черняховской культуры» (1957 г.).
Однако на сегодняшнем уровне знания решение вопроса о многокомпонентности выделением локальных вариантов не может считаться удачным в силу его статичности.
Черняхововедение превратилось ныне в особую область археологии с целым рядом проблем, с несколькими линиями и уровнями исследования. Охватить все аспекты черняховской проблематики одному человеку сегодня уже трудно. Решения её в общем виде предложены давно, но не могут удовлетворить именно из-за их слишком общего характера. Между тем, на множество более частных вопросов, без которых невозможна ни этническая, ни социальная интерпретация черняховской культуры, ещё предстоит ответить.
Одному такому сравнительно небольшому и частному вопросу посвящена и настоящая работа. Автора интересовало соотношение памятников черняховской культуры с памятниками культур ей предшествующих. Это представляется важным для выяснения происхождения самой черняховской культуры и её носителей, а также может способствовать в какой-то мере хронологическому членению этой культуры, до сих пор не имевшему успеха, и более точному определению её хронологических рамок. Предметом исследования при этом была не столько черняховская культура, сколько памятники и культуры, непосредственно предшествующие её сформированию и привлекавшие до сих пор меньшее внимание.
Сумма ареалов культур предчерняховского времени значительно шире ареала самой черняховской культуры и охватывает огромное пространство от Вислы до Дона и от Балтики до Чёрного моря. Эта территория на картах географов I-II вв. часто объединялась под названием «Европейская Сарматия». Термин «Европейская Сарматия», таким образом, сразу очерчивает и хронологические и территориальные рамки предмета настоящего исследования. В этом только смысле он и употребляется в работе, хотя сам факт существования такого названия показателен и имел, возможно, реальные основания.
Сопоставление памятников черняховской культуры с памятниками предшествующего ей времени можно проводить в двух аспектах: в культурно-типологическом, выявляя общие для них признаки и пытаясь объяснить механизм наследования черняховской культурой того, что было до неё, и в хронологическом, определяя положение памятников по отношению друг к другу во времени и фиксируя моменты смены одних другими, моменты резких изменений материальной культуры.
Хронологический аспект исследования, очевидно, должен предшествовать культурно-типологическому, так как он помогает избежать ошибок при сопоставлении отдалённых друг от друга по времени явлений, намечает определённую последовательность со-
(4/5)
бытии и даёт основу для нового, более дробного членения материала в культурно-типологическом отношении.
Хронологическим аспектом исследования и ограничивается настоящая работа.
Основное внимание в ней обращается на памятники той части «Европейской Сарматии», которая затем оказывается перекрытой черняховской культурой. Всего в работе рассматривается и уточняется хронология более чем 125 памятников, из которых около 25 составляют источники «первого класса достоверности». Это большие, хорошо раскопанные могильники, такие как Ново-Филипповка (Аккермань), Усть-Каменка, Боканы, Калантаево, Казацкое (Городок Николаевка), Золотая Балка, Верхняя Липица, Звенигород, Поянешты, Брест-Тришин, а также такие важнейшие памятники черняховской культуры как Черняхов, Маслова, Гавриловка (Овчарня), Переяслав-Хмельницкий, Раковец-Чеснивский, Будешты, Малаешты, Тыргшор, Индепенденца, Спанцев, Александру-Одобеску. Рассматриваются и некоторые крупнейшие сарматские могильники Венгрии — Сентеш-Киштёке, Ходмёзовашархей-Фехерто, Кишкёрёш-Чукашто, Фельшепустасер.
Ограничение исследования лишь хронологическим аспектом отнюдь не лишает его конкретно-исторического содержания, хотя и накладывает своеобразный отпечаток. При сопоставлении археологических источников с письменными в данном случае следует обращаться не к свидетельствам о расселении и местоположении тех или иных племён, как это делается при исследовании в культурно-типологическом аспекте, а к сведениям о крупных переменах политического, экономического и социального характера, могущих вызвать определённые изменения в материальной культуре не только самих участников этих событий, но и их близких и далеких соседей (завоевания, войны, походы, переселения, установление и прекращение торговых сношений и т.д.).
При хронологическом исследовании мы всегда фиксируем моменты перемен, инноваций в материальной культуре, исчезновение одних памятников и появление других. Отмечая моменты перемен, инноваций, мы невольно акцентируем внимание на дискретной, прерывной стороне исторического процесса, тогда как неизбежно присутствующие в этом процессе моменты традиционности, преемственности затушёвываются. Они более отчетливо выступают при исследовании культурно-типологического характера. Соединение же обоих аспектов в рамках одной работы было бы затруднительным в силу большого объёма материала из-за различия методических приёмов.
Основным средством препарации материала в данной работе было использование по возможности лишь достоверных, надежных археологических свидетельств и последовательно проводимый метод «узких» датировок, что позволило зафиксировать трудно различимую с первого взгляда асинхронность ряда памятников, уточнить периоды инноваций, сопоставить их с переменами политиче-
(5/6)
ской ситуации, выделить отрезок времени, на протяжении которого могло происходить формирование черняховской культуры, и сделать ряд других наблюдений.
Всё изложенное, включая краткую историю вопроса, обоснование и разъяснение сути метода «узких» датировок, является содержанием вступительной части работы.
Основная часть работы состоит из трех больших глав, в каждой из которых дастся «вертикальный хронологический срез», стратиграфическая колонка, фиксирующая смену археологических культур в I-III в.в. н.э. для Поднепровья, Поднестровья с Подунавьем и для Волыни.
^
Глава I (Хронологическое соотношение археологических культур I-III в.в. н.э. в Поднепровье) начинается с определения хронологического положения могильника в Черняхове, который на протяжении всей работы служит эталоном черняховской культуры. Судя по имеющемуся сегодня в наличии материалу, наиболее вероятное время функционирования этого могильника приходится на вторую половину III-IV в.в. н.э.
Существование в Среднем Поднепровье начиная не ранее чем с середины III в. черняховской культуры в её развитом сформировавшемся виде подтверждается также анализом материалов могильника в Маслове, документированных комплексов могильника в Ромашках и (если судить по полевым отчётам и публикациям находок стекла) могильником в Журовке.
Распространенное мнение о непосредственном хронологическом контакте черняховской и зарубинецкой культур во II в. н.э. при ближайшем рассмотрении конкретного материала не подтверждается. Все крупнейшие зарубинецкие могильники Среднего Поднепровья — Зарубинцы, Корчеватое, Пироговка, а также Субботов — прекращают свое существование в первой половине I в. н.э. Их территорию (по правому берегу Днепра от Тясмина до Ирпеня) занимают сарматы. Они представлены здесь целым рядом хорошо датированных памятников середины I — середины II в.в. н.э. (Кагарлык, Краснополка, Цветна — 1885, Ружичёвка и др.), а также могильником в Калантаеве, функционировавшим, по всей вероятности, на протяжении первой четверти I в. и до середины II в. н.э.
Не исключено, что именно в связи с появлением на этой территории сармат зарубинецкое население было вынуждено частично покинуть свою территорию и передвинуться в Подесенье, где формируется позднезарубинецкая («почепская») культура. Одновременно в среде носителей зарубинецкой культуры происходят какие-то изменения, возможно экономического или социального характера, вызвавшие смену типографии [топографии] поселений.
Непосредственной преемственности между сарматскими памятниками Среднего Поднепровья и черняховской культурой на этой территории однако тоже не наблюдается. Их разделяет хиатус,
(6/7)
длившийся со второй половины II до середины IІІ в. и заполняемый пока очень неопределённым материалом. Во-первых, некоторые сарматские погребения (Цветна, — 1896 г., курган-406 в Журовке) имеют очень расплывчатую датировку и могут оказаться отнесёнными к несколько более позднему периоду чем основная группа сарматских памятников, во-вторых, кое-какие памятники, приписываемые обычно черняховской культуре (Борохтянская Ольшанка, Ломоватое-2), могут датироваться временем несколько более ранним чем могильник в Черняхове и имеют вполне определённые сарматские черты. В-третьих, существует пока еще очень плохо исследованная группа памятников, представленных случайными находками очковых фибул, так называемыми памятниками «киевского типа» и некоторыми другими находками, свидетельствующими о контактах с Прибалтикой. Подобные контакты для самой зарубинецкой культуры не отмечены. Возможно эти памятники составляют некое единство с памятниками типа Гриневичей Вельких и недавно открытого могильника Рахны, но ввиду недостаточной их изученности и наличия белого пятна на археологической карте Волыни и Полесья I-II в.в. н.э. вопрос об этом остаётся открытым. Остаётся открытым и вопрос об их роли в формировании черняховской культуры.
Всё сказанное обрисовывает ситуацию лишь на правом берегу Днепра, в его среднем течение между Тясмином и Ирпенем. Для левобережья картина складывается несколько иная и прежде всего ещё менее чёткая, что также связано с недостаточной изученностью этих районов. Отмечается тяготение культур к определённым географическим зонам. Черняховские памятники распространены в основном в лесостепи, сарматы занимают степи, а носители зарубинецкой и позднезарубинецкой («почепской») культуры живут преимущественно в зоне контакта лесостепных и лесных районов. Время появления черняховцев на левобережье фиксируется не очень чётко. Сказывается обширность территории и отсутствие больших могильников. Доступные же для изучения сейчас материалы не позволяют говорить о времени более раннем чем для черняховских памятников правобережья Среднего Поднепровья.
В основной зоне распространения черняховской культуры левобережья — в лесостепи — до сих пор не найдено памятников, которые можно было бы рассматривать как предчерняховские. Лишь на севере черняховского ареала известны памятники типа Беседовки, представляющие, по всей вероятности, один из вариантов позднезарубинецкой деснинской культуры. Изучены они ещё плохо и точное хронологическое определение их пока невозможно. В Беседовке найдена амфора, относящаяся к концу II — первой половине III в. н.э. Собственно зарубинецкие памятники левобережья по времени значительно отдалены от черняховских. Они датируются не позже чем началом I в. н.э. — так же как и группа зарубинецких трупосожжений, впущенных в курганы. Возможно
(7/8)
к этой группе следует отнести и синхронный памятник в Надпорожье (Кичкас).
На пограничьи лесостепи и степи существует довольно обширная зона контактов черняховцев и сарматов, хотя последние появились здесь значительно раньше — ещё в III-II в. в. до н.э. Результаты таких контактов для IV в. н.э. можно наблюдать в Кантемировке.
Сарматы представляли в I-II в.в. н.э. реальную угрозу и для жителей Нижнего Поднепровья. Вероятно, именно сарматами на рубеже н.э. было разрушено Знаменское городище. Это заставило жителей городищ в Гавриловке и в Золотой Балке возвести новые укрепления. Сарматы переходят Днепр и окружают в I в. н.э. скифские городища со всех сторон. Однако вплоть до начала II в. н.э. позднескифские городища представляли ещё, по всей вероятности, реальную политическую силу, и на территории, занятой этой группой памятников, не найдено пока собственно сарматских погребений, хотя вся культура жителей городищ носит черты сильного сарматского влияния.
В конце I в. н.э. прерывается античный импорт на скифские городища. Это совпадает по времени с освобождением Ольвии от власти скифских царей. В начале II в. н.э. прекращает функционировать могильник Золотая Балка и обрывается, вероятно, жизнь на городищах, что совпадает по времени с победами I над скифами и с новой волной движения сарматов на запад. Мнение о гибели позднескифских городищ в середине III в. н.э. базируется на малонадёжном в стратиграфическом отношении и немногочисленном материале, допускающем различные, равновероятные толкования.
Впрочем, все сказанное относится лишь к северным и к левобережным памятникам Низового Днепра. Городища южные (Красномаяцкое и Козацкое), судя по материалам их некрополей, существуют дольше — вплоть до конца IV в. н.э. Причем в «Городке Николаевке», некрополе Козацкого городища, наблюдаются две хронологические группы погребений с разрывом во времени между ними (вторая половина II — первая половина III в. н.э.). Традиция погребального обряда и устройства могильных сооружений при этом, однако, сохраняется. Наличие этого хиатуса, синхронного кстати хиатусу, зафиксированному для Среднего Поднепровья, может объясняться неспокойной обстановкой, при которой вещи новых образцов не изготовлялись и не завозились. Поздняя группа погребений этого могильника по набору инвентаря соответствует нашим представлениям о черняховской культуре, памятники которой и появляются в это время в северной части Нижнего Поднепровья (Гавриловка-Овчарня, Каменка). На юге же параллельно происходит формирование так называемой «культуры с каменным строительством», сочетающей в себе элементы позднескифские и черняховские. Основной центр ареала этой культуры лежит западнее, в бассейне Ингула, Ингульца и на
(8/9)
побережье Чёрного моря, но сюда входят и нижнеднепровские памятники (Берислав, Дудчаны), в том числе и упомянутые «Городок Николаевка» (Козацкое) и Бизюков монастырь (Красномаяцкое).
^
Вторая глава работы посвящена рассмотрению памятников и культур западной части «Европейской Сарматии» (Поднестровья, Молдавии и частично современных Румынии, Венгрии и Словакии). При этом автор ставит лишь одно ограничение: не рассматривать территории, входившие в состав Римской Империи и занятые после ликвидации провинции Дакии носителями черняховской культуры. Вопрос о колонизационной политике Рима и об этнических и социальных процессах на этих землях требует специального изучения.
Особый интерес представляет район Верхнего Поднестровья, поскольку на протяжении I-III в.в. он неизменно оказывался на стыке нескольких больших культурных массивов — кельтского, гето-дакийского, сарматского, пшеворского и черняховского. Именно здесь их хронологическое соотношение наблюдать всего удобнее.
На рубеже н.э. на сравнительно небольшой территории Верхнего Поднестровья существуют три культурные группы, представленные пшеворскими (Лучки, Гринёв и, возможно, Перепельники), сарматскими (Островец и Киселов) и кельтско-дакийскими (Колоколин, Чижиково) памятниками. Последние принято относить обычно к липицкой культуре, но сопоставление их с материалами могильника в Верхней Липице показывает, что они асинхронны. Колоколин и Чижиково датируются рубежом — началом I в. н.э., а могильник Верхняя Липица функционировал начиная со второй половины I в. н.э. и главным образом во II в. н.э. Основанием для того, чтобы считать эти богатые трупоположения липицкими, служит лишь наличие гончарной керамики, достаточно широко распространённой в кругу всех гето-дакийских культур этого времени, в том числе и на так называемых кельто-дакийских памятниках Словакии. Весьма вероятно, что оба погребения составляют определённое единство с названными памятниками, хотя этот вопрос требует специального изучения так же, как и вопрос об их роли в процессе формирования липицкой культуры.
Интересное явление слияния трёх культур — пшеворской, сарматской и гето-дакийской — можно наблюдать на примере могильника середины I в. н.э. в Звенигороде.
Могильники первой половины I в. н.э. в Островце, Киселове и Ленковцах пока являются самыми ранними сарматскими памятниками, найденными западнее Днепра, хотя датировка двух последних и не очень надежна.
В более южных районах (в Молдавии и на равнинах Мунтении), судя по имеющемуся в нашем распоряжении археологическому материалу, сарматы появились несколько позже. Основная часть захоронений на могильнике в Боканах относится ко второй
(9/10)
половине II и к началу III в. н.э. Тогда же были совершены богатые погребения в Олонештах и в Первомайском, а сарматская часть могильника Тыргшор и погребение в Фокшанах датируются лишь III в. н.э. Не исключено, что сарматы проникли на эти территории ещё в I в. н.э., но надёжных данных для такого утверждения пока нет.
Сарматы занимают в это же время и восточную часть румынской Молдовы, вступая в контакт с живущими западней карпами, носителями сформировавшейся к середине II в. н.э. культуры Поянешты-Выртешкой. Похоже, что эта культура генетически восходит к культуре Пояна-Тиносул, носители которой и были непосредственными предшественниками сарматов на всей территории современной Румынии. Какое население предшествовало появлению сарматов в Молдавии, мы пока не знаем. Культура Поянешты-Лукашевка прекращает здесь своё существование ещё в середине I в. до н.э. и на археологической карте рубежа н.э. и I в. н.э. Молдавия представляет белое пятно — ещё один пробел в наших знаниях.
Хронология сарматских памятников западной части «Европейской Сарматии» подсказывает вывод и о путях продвижения этих племён в Венгрию. Мнение ряда венгерских исследователей о южном пути языгов через Мунтению, Олтению и Банат не находит подтверждения в археологическом материале. Более вероятным представляется проникновение их на Большую Венгерскую низменность через горные перевалы Карпат из Верхнего Поднестровья.
По данным письменных источников сарматы принимали активное участие в политических событиях на границах с Паннонией ещё в первой половине I в. н.э., однако археологически пребывание их в долине Тиссы фиксируется в несколько более позднее время — не ранее второй половины I в. н.э., а главным образом во II в. н.э. К этому заключению приводит рассмотрение хронологии четырех крупнейших могильников I периода классификации сарматских памятников Венгрии по М. Пардуцу (Ходмёзовашархей-Фехерто, Кишкёрёш-Чукашто, Сентеш-Киштёке и Фельшепустасер). Попытка А. Мочи согласовать свидетельства письменных и археологических источников выделением «бесфибульного периода» не может быть признана удачной. Рассматривавшиеся им бесфибульные памятники также содержат вещи преимущественно конца I-II в. н.э. Некоторое запаздывание археологических свидетельств в данном случае является фактом, ещё ждущим своего объяснения.
На вторую половину I — начало II в. н.э. приходится период наиболее широкого распространения сарматских племён. От Дуная до Дона и дальше на восток создаётся единая, хотя отнюдь неоднородная, этнокультурная среда.
Около 180 г. в материальной культуре сарматов Венгрии наблюдаются определённые изменения, начинается новый период
(10/11)
Надьхедь. Причины этих перемен венгерские исследователи видят в двигавшейся с востока новой волне сарматов. В то же время, т.е. в конце II в. н.э., после окончания маркоманских войн, происходит изменение политической ситуации во всей Европе. Целый ряд инноваций в материальной культуре различных племён разных частей Европы отмечался уже неоднократно. Одним из событий этого бурного времени было крушение эффектной липицкой культуры в Верхнем Поднестровье и появление на её месте пшеворских погребений с оружием (Кристинополь, Капустницы, Добростаны, Переводов, Большая Каменка). Все названные погребения довольно хорошо датируются концом II-III в. н.э.
Продвижение носителей пшеворской культуры в Верхнее Поднестровье вероятно не было одноразовым. Скорее это был процесс, продолжавшийся в течение всею III в. Свидетельство тому — погребения второй половины III в.н.э. к Иване Злотем, Петрилове, Громовке и стратиграфия поселения в Незвиско.
Зафиксировать с достаточной чёткостью момент сформирования черняховской культуры в Верхнем Поднестровье сегодня ещё не представляется возможным из-за отсутствия больших полно раскопанных могильников. Ясно однако, что в качестве подосновы здесь выступает пшеворская культура, раскрытие процесса трансформации которой в черняховскую остаётся делом будущего. Процесс этот осложнялся постоянным притоком различных групп пшеворского населения, бывшего в те времена весьма неоднородным, а также взаимодействием с более северными культурами и с сарматами. Всё это находит в какой-то мере отражение в материалах погребений III в. в Городнице, в Псарах и поселений в Черепине и Незвиско.
Время появления черняховской культуры в Молдавии и Румынии фиксируется с большей точностью материалами могильников Малаешты, Будешты, Тыргшор, Сланцев, Индепенденца и Извоар. Первый и три последних — это безусловно памятники лишь IV в. н.э. Могильник в Будештах содержит ещё материалы второй половины и, возможно, даже середины III в. н.э. Здесь выявляется больше сарматских элементов. На могильнике Тыргшор особый интерес представляют 9 погребений не очень определённого характера. Они относятся к так называемой второй фазе, т.е. к концу III — началу IV в. н.э., и содержат элементы культуры Чилия и некоторые свидетельства контактов с пшеворской культурой.
В качестве субстрата черняховской культуры в Молдавии и в большей части Мунтении выступают сарматы, а в румынской Молдове — культура Поянешты-Выртешкой, погибшая в конце III в. н.э.
Изменение политической ситуации в Восточной Европе в конце II в. н.э. ознаменовалось не только продвижением носителей пшеворской культуры к юго-востоку, но, быть может, и смещением населения в северо-восточном направлении, результатом чего было появление так называемой культуры карпатских курганов. Роль этой культуры в процессе формирования черняховской общности
(11/12)
недостаточно полно изучена, и, быть может, недооценивается. Хронологические выкладки автора заставляют его присоединиться к гипотезе о трансильванском происхождении этой культуры.
^
Третья глава (Волынская группа полей погребений и готская проблема) посвящена северной части «Европейской Сарматии», памятникам Волыни и поморско-мазовецкой культуры. По объёму она меньше предыдущих и носит несколько более общий характер. Поскольку этой тематикой последнее время много занимаются Ю.В. Кухаренко и М.А. Тиханова, автор стремился избежать излишнего параллелизма в работе.
По давно дискутируемому вопросу о том, относить ли памятники волынской группы полей погребений к черняховской либо к поморско-мазовецкой культуре, или же рассматривать их как самостоятельную культуру, предлагается компромисное решение. Эти памятники можно считать переходными от поморско-мазовецкой культуры к черняховской. Тогда они одновременно будут и входить в состав обеих культур и выходить за их пределы. Но в таком случае в хронологическом отношении они должны тоже занимать промежуточное положение. Рассмотрение хронологии таких памятников как Раковец-Чеснивский, Деревянное, Горка Полонка, Рудка подтверждают это предположение. Все они содержат материал, датируемый концом II-III в.в. н.э., т.е. несколько более ранний чем могильник в Черняхове и другие памятники, представляющие черняховскую культуру в её сформировавшемся виде.
Из памятников поморско-мазовецкой культуры в работе рассматривается лишь могильник Брест-Тришин. Большинство комплексов этого могильника датируется серединой II — первой половиной III в. н.э., хотя при этом не исключается существование могильника и на протяжении всего III в. н.э. Таким образом он настолько сдвинут в глубь веков по отношению к памятникам «волынской группы», насколько эти последние сдвинуты во времени по отношению к черняховской культуре. Подобного явления — непрерывной цепочки памятников, хронологически не только смыкающихся, но и «цепляющихся» друг за друга, — на других территориях не наблюдается. Генетическая связь отдельных звеньев этой цепочки должна быть предметом исследования в культурно-типологическом аспекте. Положительный ответ однако в данном случае можно предвидеть. Сам факт двоякого определения исследователями культурной принадлежности волынских памятников и наличие таких терминов как «волынско-мазовецкая» (Ю.В. Кухаренко) и «восточно-поморско-мазовецкая» культура (К. Годловский) дают тому основание.
Соглашаясь с Е. Кмециньским в вопросе о неправомерности использования термина «гото-гепидская» культура, автор не разделяет его скептицизма в отношении возможности присутствия как готов, так и гепидов в составе её носителей, хотя в целом эта проблема сегодня ещё не может считаться окончательно ре-
(12/13)
шённой. Негативный результат в исследовании Е. Кмециньского получился потому, что, критикуя Г. Коссину в теоретической части своей работы, он остался на позициях этнокультурного метода в её эмпирической части и искал этнические признаки в отдельных элементах культуры, а не в их совокупности. При таком подходе на современном уровне знаний выводы могли получиться действительно только отрицательными.
Вопрос об участии местного населения в постепенной трансформации поморско-мазовецкой культуры в ходе её продвижения к югу в «волынскую группу полей погребений» остаётся открытым, поскольку до сих пор не найдены памятники, которые могли бы свидетельствовать об этом. Зарубинецкие памятники Полесья и Северной Волыни прекращают своё существование к середине I в. н.э., и дальнейшая судьба населения, которому они принадлежали, неизвестна. Вторая половина I и II в.в. н.э. на территории Волыни, Полесья и Северной Подолии представляет собой белое пятно. А на окраинах очерченной территории фиксируются такие памятники как Гриневичи-Вельки, Лютеж и Рахны. Их отношение к зарубинецкой культуре, к отдельным находкам очковых фибул в Поднепровье и к «волынской группе полей погребений» надлежит ещё выяснить.
Движение носителей поморско-мазовецкой культуры в юго-восточном направлении археологически достаточно надёжно зафиксировано. Так же как и движение пшеворцев оно не было явлением одноразовым, не было одновременным переселением большой группы. Это был процесс микромиграции, многократное перемещение отдельных разнородных по характеру и по составу небольших групп населения. Свидетельство этому — наблюдаемые изменения материальной культуры, неизбежные при микромиграциях, и хронология могильника Дытыничи. По своему облику он близок к Бресту-Тришину, но относится к более позднему времени и может рассматриваться как результат вторичного продвижения населения с севера.
«Волынская группа полей погребений» и в IV в. сохраняет некоторую специфику по отношению к другим областям черняховской культуры (Баев, Иванковцы, Пражев). Это может быть объяснено наличием на этих землях сарматского субстрата, в то время как на Волыни его нет.
^
Основная часть диссертации в силу самого характера исследования оказалась, быть может, несколько перегруженной хронологическими выкладками, без которых однако нельзя было обойтись, иначе работа могла бы превратиться в набор общих и неаргументированных положений. Это несколько затрудняет чтение и затушёвывает конкретно-исторический смысл сделанных выводов. Поэтому в заключении, опустив обоснования датировок и критику источников, автор вновь кратко останавливается на той исторической ситуации I-III в.в. н.э. на территории «Европейской Сарматии», какой она представляется по археологическим данным
(13/14)
на сегодняшний день. При этом материал рассматривается не по вертикальным, территориальным «срезам», как в основной части работы, а по временны́м, горизонтальным. Выделяются следующие периоды: рубеж и начало I в. н.э.; середина I — начало II в. н.э.; середина II в. н.э.; конец II — первая половина III в. н.э.
Коротко результаты всей работы можно суммировать следующим образом: во-первых, намечены и уточнены на современном уровне знаний основные вехи исторических событий I-III в.в. н.э. на территории «Европейской Сарматии» — начало и этапы продвижения сарматских племён на правый берег Днепра (первая половина I в. н.э.) и далее в Венгрию (конец I в. н.э.), в Румынию (II-III в.в. н.э.); гибель позднескифских городищ на Нижнем Днепре (начало II в. н.э.); конец зарубинецкой культуры в её классическом варианте в результате продвижения сарматов (начало I в. н.э.); появление (вторая половина I в. н.э.) и гибель (конец II в. н.э.) липицкой культуры; вторжение и неоднократный приток носителей пшеворской культуры в Верхнее Поднестровье (конец II-III в. н.э.); одновременное продвижение носителей поморско-мазовецкой культуры на Волынь и их трансформация в «волынскую группу полей погребений» (ранний вариант черняховской культуры); сформирование черняховской культуры в её классическом виде во второй половине III в. н.э.
Во-вторых, выявлены непосредственные предшественники черняховцев, потенциальные участники образования черняховской культуры — пшеворцы, продвинувшиеся в конце II в. н.э. в Верхнее Поднестровье; сарматы и какое-то другое население, представленное в Среднем Поднепровье пластом плохо изученных памятников с очковыми фибулами (возможно, вариант позднезарубинецкой культуры); позднезарубинецкое население (Беседовка) в северной части левобережной лесостепи и сарматы в южной; сарматы и остатки позднескифского населения, сформировавшие в Низовьях Днепра «культуру с каменным строительством»; сарматы в Молдавии, Мунтении и румынской Молдове совместно с носителями культуры Поянешты-Выртешкой и Чилия. Для Волыни местная подоснова черняховской культуры пока не известна, волынская группа формируется из носителей поморско-мазовецкой культуры, продвинувшихся во второй половине II в. н.э. с северо-запада.
В-третьих, представляется возможным зафиксировать промежуток времени, в который мог проходить процесс формирования черняховской культуры. Этот промежуток времени определяется интервалом между ранней датой достоверно-черняховских памятников и поздней датой памятников предчерняховских. Он не всегда имеет чёткие границы и варьируется для разных территорий (в юго-западных областях он уже и приходится на более позднее время). Но в основном он охватывает период от конца II до второй половины или конца III в. н.э.
(14/15)
Таким образом, хронологически этот период совпадает с эпохой бурной активности варваров в Северном Причерноморье, с разрушением готами Ольвии и городов Крыма, с морскими походами готов, боранов и других «скифов» на побережье Малой Азии и Греции, с походами готов, карпов, боранов, герулов и других племен на Балканы. Появление черняховской культуры в её сформировавшемся виде совпадает с наступлением в истории той поры периода относительной политической стабильности (после 270 г.).
В-четвёртых, намечается возможность выделить памятники этой бурной эпохи, представляющие ранние этапы черняховской культуры. К сожалению, все они изучены недостаточно полно. Они неоднородны для разных территорий. Здесь можно назвать памятники «волынской группы» и примыкающий к ним могильник в Ружичанке, погребения в Городнице и Псарах, поселения Незвиско, Черепин, Ломоватое-II, погребение в Борохтянской Ольшанке, а также, возможно, часть погребений могильника в Будештах и вторую фазу могильника Тыргшор.
На этом сформулированная вначале работы задача могла бы считаться выполненной и автор мог бы поставить точку. Для дальнейших выводов и конкретизации хода всех процессов необходимо исследование материала уже в культурно-типологическом аспекте. Однако, проделанная часть работы позволяет наметить некоторые перспективы дальнейшего исследования и дать оценки возможным решениям.
Сегодняшнее состояние проблемы происхождения черняховской культуры напоминает ситуацию, именуемую в кибернетике «чёрным ящиком»: известны данные на «входе» (движение пшеворцев и носителей поморско-мазовецкой культуры, сарматский субстрат с включением других групп населения) и на «выходе» (черняховская культура). Процессы, протекающие внутри «чёрного ящика», неизвестны.
Неизвестным остаётся и соотношение компонентов. Относительно того, какой компонент мог быть ведущим, имеющийся сегодня материал позволяет построить три гипотезы — сарматскую, зарубинецкую и пшеворско-поморско-мазовецкую. Все три можно оценить с точки зрения требований хронологии (отсутствие разрывов, наличие переходных памятников). Этим требованиям полнее всего отвечает последняя гипотеза, которая объясняет большее количество фактов и без ущерба для себя включает две предыдущих как составные части. Для дальнейшей разработки именно это направление представляется наиболее перспективным. Однако и оно не исчерпывает проблемы полностью, поскольку может решить лишь вопрос о носителях культуры, а не о культуре как таковой.
Механическое соединение элементов всех предшествующих культур не даст нам ещё черняховской культуры. Процесс внутри «чёрного ящика» сложнее и для его раскрытия необходимо изучение ещё двух аспектов. Во-первых, социального. Мы имеем дело
(15/16)
с микромиграцией, содействующей распаду социальных и экономических связей, расщеплению этноса, и нам ещё надлежит выяснить, какого рода новые образования могли при этом возникнуть. Во-вторых, культурно-экономического. Черняховская культура явление не изолированное, она одно из проявлений целого ряда взаимосвязанных процессов, целого ряда культурно-экономических и социальных изменений, охвативших в III в. н.э. всю Европу и нашедших своё отражение в так называемом кельтском Ренессансе. Одним из признаков этого интересного явления было повсеместное распространение от Чёрного моря до далёкой Британии серой гончарной керамики (Блажица, Берегчураны, Иголомя, Лейна, Хальсхаузен-Ольдендорф, Кайстор и др.). Вопрос о происхождении черняховской гончарной керамики в этой связи требует специального изучения с применением технических методов.
Явление кельтского Ренессанса в свою очередь, очевидно, связано с колониальной политикой Рима, с воздействием лимеса на окружающую среду, а также с рядом процессов, протекавших внутри империи, с начинающимся именно в это время кризисом рабовладельческой системы, политическими и финансовыми кризисами, усилением роли провинций и т.д.
Движение варваров с востока и севера, беспрерывные войны и походы в пределы империи, изменение политической и экономической ситуации в Риме и на его границах, кельтский Ренессанс, социальные перемены внутри империи и в среде варваров — одновременное стечение всех этих обстоятельств в конце II-III в. н.э. способствовало тому, что черняховская культура приняла тот облик, который она имеет. Без изучения этого сложного явления на широком историческом и социально-экономическом фоне черняховская культура не может быть понята.
^
Основные положения диссертации изложены в следующих работах:
1. М. Щукин. Комплекс лепной керамики из поселения Лепесовка. Тезисы докладов на VIII Всесоюзной конференции студентов-археологов. Л., 1962.
3. М.Б. Щукин. Об амфорах черняховской культуры. Сборник докладов на IX и X Всесоюзных археологических студенческих конференциях. М., 1968.
5. А.Т. Смиленко, О.В. Сухобоков, М.Б. Щукин. Работы в Надпорожье. Археологические исследования на Украине в 1967 г. Вып. II, Киев, 1968.
6. М.Б. Щукин. Сарматські пам’ятки середнього Подніпрів’я та їх співвідношення з черняхівською культурою. Матеріали другої Подільскої історико-краезнавчої конференції. Львів. 1968.
|