Д.Г. Савинов
Образ фантастического хищника,
окуневская традиция и звериный стиль.
// Скифы. Хазары. Славяне. Древняя Русь. Международная научная конференция, посвящённая 100-летию со дня рождения проф. М.И. Артамонова. ТД. СПб: Изд-во Гос. Эрмитажа. 1998. С. 70-73.
М.И. Артамонов — один из наиболее ярких и авторитетных исследователей скифского искусства. Созданная им переднеазиатская теория происхождения скифо-сибирского звериного стиля на протяжении десятков лет находится в центре внимания специалистов, занимающихся этой проблемой. В настоящее время «опережающая» хронология памятников центральноазиатского региона и конкретно-типологические разработки отдельных сюжетов свидетельствуют о приоритете восточных областей «скифского мира» в сложении, если не звериного стиля в целом (разумеется, в начальных формах), то, во всяком случае, ряда его существенных компонентов. Вместе с тем, центральноазиатская теория, выдвинутая в противовес переднеазиатской теории М.И. Артамонова, отличается излишней прямолинейностью доказательств (по принципу «раньше — позже»), оставляя по существу открытым вопрос — откуда появились те или иные образы звериного стиля в искусстве самой Центральной Азии.
В этом плане несомненный интерес представляют изображения фантастического хищника (далее ФХ), по видовым особенностям более всего напоминающего волка или крупную собаку, распространённые на очень широкой территории — от Балкан до глубин Центральной Азии — во второй половине II — начале I тыс. до н.э. Известны как одиночные фигуры ФХ, так и различного рода композиции с участием данного персонажа, из которых выделяются две: геральдическое расположение фигур и сцены преследования (заглатывания или терзания) ФХ копытного животного. При этом иногда показаны только передняя часть туловища, голова или нога жертвенного (?) животного. Устойчивая иконография (поджарое туловище,
(70/71)
когтистые лапы, длинный высунутый язык и закинутый «на спину» хвост) позволяет предполагать единое (или достаточно близкое) содержание данного образа, хотя сама «мифологема» его до сих пор остаётся неопределенной.
Наиболее ранние (середина II тыс. до н.э.) изображения ФХ представлены на печатях-амулетах мургабского стиля из Маргианы могут рассматриваться здесь в ряду инноваций переднеазиатского происхождения.
В это же время или несколько позже данный образ становится одним из ведущих в искусстве населения окуневской культуры Южной Сибири, что соответствует концепции западного происхождения этой культуры (или одного из составляющих её компонентов). Явно один и тот же персонаж представлен здесь в самых различных видах памятников — на каменных изваяниях, в мелкой пластике и в петроглифах. При этом в образе окуневского ФХ контаминировались черты различных животных — как соответствующие местной изобразительной традиции, так и воспринятые извне, что отражает сложный характер образования самой окуневской культуры. Из числа одиночных фигур окуневских хищников наиболее интересны изображения «зверя-божества» из Черновой VIII, а также его аналоги, выполненные в своеобразном «скелетном» стиле и по этому признаку сопоставимые с рисунками из Маргианы. Из композиций следует выделить изображение противостоящих хищников на плите из могильника Аскиз 1 и навершие жезла (?) со сценой заглатывания «драконом-змеёй» головы горного барана из Черновой VIII — самые ранние примеры подобного рода композиций из восточной части Евразийских степей.
В начале I тыс. до н.э. изображения ФХ, в том числе и в отмеченных выше композициях, встречаются в искусстве Средиземноморья, циркумпонтийской зоны и окружающих областей. В принципе один и тот же образ, но выполненный с учётом местных изобразительных традиций, представлен на серебряных фибулах из Беотии, на керамике геометрического стиля из Аттики, на зооморфных фибулах из Михалковского клада в Галиции и на бронзовых поясах из Закавказья. Какое отношение они имеют к своим восточным (окуневским) аналогам сказать трудно, но вряд ли в данном случае речь может идти о какой-либо генетической преемственности. Логичнее предположить наличие общего прототипа подобных изображений, что также указывает в сторону более южных областей Передней и Малой Азии.
В восточной части Евразийских степей образ ФХ доживает до раннескифского времени. Многочисленные примеры подобного рода
(71/72)
одиночных изображений представлены на бронзовых изделиях из Ордоса, в петроглифах Монголии, Иньшаня, Горного Алтая и Восточного Казахстана. От геральдической композиции на плите из Аскиза проходит прямая линия развития к парным накладкам с изображением противостоящих хищников из Корсуковского клада. Сцена терзания, по своему замыслу восходящая к навершию из Черновой VIII, представлена на зеркале из Шанцуньлина и на оленном камне из Ушкийн-Увэра. Причем, в последнем случае фигуры двух ФХ, терзающих (или заглатывающих) лошадь, расположены на одном памятнике с рисунками «летящих» оленей, выполненных в классическом зверином стиле. В последующем сцены терзания встречаются повсеместно в искусстве звериного стиля, причём, иногда также в пасти хищника показана только голова жертвенного животного. Изобразительные приёмы, используемые при передаче ФХ, повлияли и на оформление образа свернувшегося зверя — одного из наиболее ярких образов звериного стиля. Так, знаменитая аржанская «пантера», наряду с чертами кошачьего хищника, имеет и достаточно чётко выраженные признаки волка или медведя (оскаленная зубастая пасть, загнутый кончик носа, округлое ухо), унаследованные от образа ФХ. Формирование некоторых (или даже многих) элементов звериного стиля на основе окуневских традиций уже отмечалось исследователями. Приведённые параллели полностью подтверждают это предположение.
Уже из Центральной Азии образ ФХ в той же устойчивой геральдической композиции проникает ещё дальше на восток — в материалах могильника Шичжайшань (Китай, пров. Юньнань) имеются две золотые парные бляхи с несколько стилизованными в местной манере изображениями того же самого персонажа.
Сказанное, естественно, не исчерпывает всего богатства и разнообразия сюжетов скифо-сибирского звериного стиля. Более того, за пределами нашего рассмотрения остались вопросы генезиса других популярных мотивов этого искусства, которые могли иметь самостоятельный путь развития. Вместе с тем, образ ФХ, явно входящий в своих поздних модификациях в репертуар звериного стиля, имеет непосредственное отношение к проблеме его происхождения (точнее — одного из составляющих компонентов). Подобные образы и композиции проникали из Передней Азии (или шире — из зоны высоких цивилизаций) в Центральную Азию начиная с середины II тыс. до н.э., формировались в русле центральноазиатской (в Южной Сибири — окуневской) изобразительной традиции, что впоследствии определило многие характерные особенности скифо-сибирского звериного стиля. В дальнейшем наиболее вероятно распространение подобных
(72/73)
изображений, составлявших «нуклеарную» основу звериного стиля, с востока на запад.
Такой вывод, во-первых, в какой-то степени снимает остроту противостояния переднеазиатской и центральноазиатской теории происхождения скифо-сибирского звериного стиля; во-вторых, подтверждает точку зрения М.И. Артамонова о независимом пути развития восточного варианта звериного стиля и связи его с древним искусством Передней Азии. Необходимо сделать только одно уточнение -Михаил Илларионович относил распространение переднеазиатских традиций «в сторону» Средней Азии и Южной Сибири к периоду господства Мидийского царства, т.е. ко времени несколько более раннему, чем возвращение скифов в Причерноморье. Проведённый анализ образа фантастического хищника в древнем искусстве Евразии позволяет полагать, что это могло иметь место и в значительно более раннее время.
|